Stay with me

      Ветер прожурчал суховатым пальцем по стеклу. Мощный порыв подхватил влагу, скопившуюся к закату под сводом свинцовых сгустков, закрутил в неистовом дождевороте и сцедил на торговую тропу, первоначально смутив лошадей всклоченной пылью. Сезон дождей в этом году зарекомендовал себя как английский ответ японскому цунами, и если Норидж и его окрестности не искупались в ледяной воде, то, по крайней мере, были изрядно ею омыты. Тропа, идущая бок-о-бок с рекой Яр, будто извилистая змея-компаньон, тянулась в Нортфолк из самого Лоустофта, откуда и, весело напеваючи себе под нос что-то из собственного раннего, путь держал Стид Боннет. Щуплый изворотливый кучер едва ли не намотал поводья на шею, шипя под нос ругательства, когда Боннет, выходя подышать лесным воздухом, заметил, что есть в «во-о-он той» приближающейся туче что-то романтичное. К счастью для себя, Стид и правда пребывал в уверенно-романтичной обстановке, а именно — внутри кареты, в то время как снаружи, за облизанным ливнем стеклом, разверзлась сущая пучина ада, ведущая, как ни странно, в небеса. Чего только не увидишь в этих краях! Хотя, Стид и не увидел — пламя свечи, с очередным ухабом, какими была усеяна прессованная временем, но размытая рекой, вышедшей из берегов, земля, вместе с фитилём и остатками плавленного воска совершило в воздухе изящное сальто с тройным переворотом, затем, конечно, погаснув. Боннет вздрогнул, как если бы ночной холод таки умудрился просочиться под узорчатый жюстокор, а затем застыл в оцепенении. Карета остановилась, что было слышно по звуку шлёпающих по озёрам-лужам капель, вдруг вытеснившему громкий стук деревянных колёс. Первая мысль не обрадовала — разбойники. Лет десять уж как по Нориджу от кухарки к пекарю, от пекаря к пастырю, от того — к прихожанам тянулся и наматывался на чей-либо ус слушок о разбоях в Мид-Ярской долине, но так как Стид Боннет с роду не носил даже бороды, что уж говорить об усах, то и риск казался вполне оправданным. А ведь столько было разговоров, про то, что здесь люди пропадают, и души их на дне реки Яр точат зуб на всех, кто проезжает, можно сказать, неграбленным.       — Сэр! — найдя в себе силы, наконец крикнул Боннет. Оказаться вычищенным до деревянного пенни ему совсем не хотелось, даже если насчёт духов горожане не лукавят. Вцепившись заплясавшими пальцами в кружевной манжет, Стид юркнул к стенке, за которой, по идее, находился кучер, и пару раз стукнул о красную обивку дерева. — Всё в порядке?       Ни признака жизни. Шум дождя и собственное тяжёлое дыхание. Редкие вспышки молнии дробят небо на паззл, освещаяя белизной и без того побледневшее лицо Боннета, отпустившего несчастное кружево и безжалостно напавшего на собственный крахмальный воротник с пришитыми к золотой каёмке жемчужными пуговицами.       Шаг, пол скрипнул. Грудь как железным кольцом опаясали, затянули и спаяли болты. В голову тут же поползли всякие мрачности, вроде предчувствия скорой смерти и, кажется, лёгкого голода. Не важно, господи, думать о таком, когда вот-вот тебе к горлу приставят (наверняка, грязный) кинжал, прежде чем испачкать кровью парчу с меховой отделкой, накинутую на плечи. От одной мысли о крови — тем более собственной — Стид сначала налился пурпурным, как готовый горячий краб, затем вновь повосковел до такой степени, что кожей сравнялся с нижней рубахой. За низкой дверцей послышалась тяжёлая поступь — точно, разбойники.       Ну всё, песенка твоя спета, юный Стид Боннет. Пока-пока, светлые кудри и восхитительный лазурный жюстокор. Прощай, уютный дом в Норидже, недописанный стих о молочных бисквитах и сторожевой пёс Граф. Только бы Люциус, слуга, не забыл покормить Графа…       Дверца издала насмешливый скрип, и Стид, не в силах вынести этого ужаса, зажмурился, вжал голову в плечи, а плечи — в угол. По крайней мере, его убьют в лицо, как и подобает погибнуть джентльмену. Удар в спину оскорбил бы его до глубины души. И печени.       Смирившись с печальной и несколько ироничной участью, Боннет еле нашёл в себе силы для вдоха — будто бы, если он перестанет дышать и не увидит того, кто сейчас вошёл в карету, то горизонт событий отсветит призрачной надеждой на то, что его попросту не заметят. Ладонь затерялась где-то в ворохе кудрей, стягивая пряди так, будто таким незатейливым образом можно вытащить себя из происходящего. Время тянулось медленно, точно вязкая патока, но, внезапно разогнавшись, разбилось о дрожащее тело Стида, ранив нежную кожу осколками, и застыло.       Его ладонь была накрыта чьей-то чужой — широкой и сухой. От неожиданности Боннет без тени опасения открыл глаза и собрался было закричать, наплевав на джентельменскую честь, но тут в его губы упёрлась грубая подушечка пальца. Свеча, торчащая из походного подсвечника, зашипела и вспыхнула, осветив собой ближайшее пространство. Стид вздрогнул, глаза — что дублоны, полные ужаса. Разбойник внимательно вглядывался в его зрачки, пока обе руки касались его кожи.       Местами спутанная проседью борода пышно вилась, доходя до груди, тонкие губы, напряжённо стянутые в полоску, с которой сочится… О, господи, да он весь в крови! От этого открытия у Стида чуть сердце не испустило последний и предпоследний удар. Часть длинных грязно-серебристых волос были стянуты в тугой жгут на затылке, а те, что нечёсанными прядями ниспадали на широкие плечи, слиплись багровой субстанцией, источающей резкий запах железа. Рубаха цвета переспевшего персика так же пятнилась тёмной жидкостью, расползаясь по нитям в компании дождевой воды, насквозь напитавшей незнакомца. Стид, не долго думая, всё-таки принял решение закричать что есть смелости, но, стоило произвести шумный вдох, разбойник тут же его перебил:       — Тише. Тебе я зла не сделаю. — серьёзно предупредил он. Боннет же, плохо соображая, что к чему, встретился с ним непостоянным боязливым взглядом. Глаза у этого окровавленного незнакомца никак не вязались с остальным всем, что представляло собой его существо. Добрые, чёрные, под стать ночной небесной пустоши. Тёплые, почему-то. Будь Стид сейчас не так напуган, он бы непременно решил, что это очень красивые глаза.       — Ты пойдёшь со мной, — вновь осторожно прервал тишину разбойник, наконец освободив ладонь Стида, но по-прежнему касаясь пальцем его губ. Уже мягко, не требовательно, будто просто забыл отдёрнуть руку. — Как тебя зовут?       — Боннет! — выпалил тот, и тут же, смутившись своего просевшего голоса, пискнул: — Стид! Всмысле, Стид это моё имя, так меня зовут, а фамилия Боннет, хотя меня чаще зовут по фамилии, но вы, наверное, имели в виду…       Он точно труп. Теперь — да.       — Значит, Стид, — покачал головой незнакомец, вопреки ожиданиям, — Моё имя Эдвард. Будем знакомы, Стид. Нам пора убираться отсюда, так что я буду очень благодарен, если ты не станешь протестовать.       Заметив то, как Боннет стремительно изменился в лице, на этот раз уже позеленев, Эдвард усмехнулся.

      — Ну же, поднимайся. Я тебя не съем.