Чайник, милый чайник

      — Ты не представляешь, как давно я тебе хотел показать свой вальс, — довольно щурится Кэйа, пока они идут по залитой лунным светом траве и подвесным мостам к третьему острову.       — А мне любопытно ещё с тех пор, как мы стали выбираться на совместные патрули, — так же легко делится с ним Дилюк.       Кэйа хмыкает малость удивлённо, но довольно. Совместные патрули — это буквально первый шаг, который Дилюк сделал навстречу Кэйе после своего возвращения. Молчаливый, очень осторожный и совсем неочевидный шаг. Но для Кэйи, на тот момент собиравшего по крупицам проявления хоть каких-то тёплых чувств от Дилюка, это стало буквально благословением, подарившим ему долгожданную надежду на восстановление дружеских отношений — не призрачную, которой он тешил себя до этого, а самую настоящую и осязаемую. Приятно узнать, что не только для него эти патрули были чем-то особенным.       — Здесь сойдёт? — спрашивает Дилюк, когда они останавливаются посреди небольшой полянки среди высоких деревьев и цветущих кустарников третьего острова. — Или поднимемся на самый дальний, к скале? — он мотает головой на пятый остров дрейфующий высоко в облаках.       Кэйа оглядывается, уперев руки в боки.       — Думаю, здесь будет в самый раз, — заключает он. А затем поднимает довольный взгляд в небо. — Под звёздным небом в окружении зелени и цветов… Очень располагающая к совместному времяпрепровождению обстановка, господин Дилюк, — лукаво усмехается он, снова опуская взгляд.       Дилюк как раз тоже заинтересованно оглядывается, только сложив руки на груди.       — Место красивое, не спорю, — задумчиво соглашается он. — Но я имею в виду, тебе точно хватит пространства?       Кэйа выдыхает почти возмущёно и укоризненно щурится:       — Люк, — цокает он. — Ну никакой романтики…       Дилюк переводит на него растерянный взгляд, не до конца понимая, где он успел напортачить в вопросах романтики, и Кэйа лишь отмахивается от него с усмешкой.       — Ладно, не бери в голову. У моего взрыва стихии не такой большой размах — этой полянки вполне хватит, — чуть прикрывает глаза он. — Иди ко мне, — он делает подманивающий жест. Дилюк послушно подходит ближе, и Кэйа мягко разворачивает его к себе спиной. — Вставай вплотную, — он прижимается грудью к его спине, приобнимая одной рукой за талию, — и не вздумай отходить. Не хотелось бы, чтобы тебя сшибло льдиной.       — Рад слышать, — усмехается Дилюк. Кэйа тоже усмехается и чмокает его в скулу:       — Готов?       Дилюк утвердительно хмыкает.       Кэйа убирает руку с его талии. Заводит обе над головой, сосредоточенно концентрирует в них силу а затем резко отпускает. Их обдаёт холодом и взрывом мелких снежинок, а вокруг — примерно на расстоянии вытянутой руки — начинает неспешно кружить, искрясь в лунном свете, острый как бритва, опасный, но невероятно красивый, резной, кружевной, изящный лёд. Кэйа кладёт подбородок на плечо мгновенно притихшего Дилюка:       — Ну как? — спрашивает он.       — Потрясающе, — выдыхает тот.       И Кэйа даже малость краснеет от настолько искреннего восхищения в его голосе. Он мысленно берёт все свои слова про романтику обратно, снова скользит руками ему на талию и довольно стискивает в ответ.       — Он такой… — заворожено продолжает Дилюк, задумчиво склоняя голову на бок, — филигранный, — тщательно подбирает прилагательное он, заставляя Кэйю смущаться ещё сильнее. — Издалека таких деталей не видно.       — Я, знаешь ли, тоже вблизи сложней и интересней, чем кажусь на первый взгляд, — лукаво усмехается Кэйа. Дилюк рассеяно хмыкает и машинально прижимает обнимающие его руки ещё ближе к себе.       — И узоры не повторяются, да? — спрашивает он, внимательно вглядываясь в замысловатые завитки кружащих, действительно будто в танце, льдин.       — Вы как всегда наблюдательный, господин Дилюк, — довольно мурлычет Кэйа, до мурашек наслаждаясь его восхищением и лаской. — Да, только центральные завитки неизменны, — говорит он, забирая у него одну руку и очерчивая пальцем в воздухе небольшую спираль, — а всё остальное уникально. И не только внутри одного вальса, они вообще каждый раз разные, — добавляет он. И Дилюк отзывается ещё одним смущающе восхищённым вздохом. — Нравится? — лукаво переспрашивает Кэйа, хотя ответ уже и так очевиден.       — Он прекрасен, Кэй, — шепчет в ответ винодел.       Но смутиться ещё сильней Кэйа не успевает. Потому что следом Дилюк делает то, чего никто не мог ожидать от такого вроде как с утра ещё был здравомыслящего человека — протягивает руку вперёд, очевидно собираясь коснуться одной из льдинок.       — Люк, ты в своём уме?! — выдыхает Кэйа, спешно перехватывая его руку.       Тот секунду соображает, будто тоже не до конца поняв, что на него нашло, а затем неловко прочищает горло и отбирает у него свою руку.       — Ой, да подумаешь… — сконфуженно бурчит он. — Это ведь лёд, моё пиро успело бы среагировать.       — Да какая разница, — всё равно выдыхает шокированный укор Кэйа. — Кто вообще суёт руки под чужой взрыв стихии? Я же не хватаюсь за твой меч, когда он в огне!       Дилюк в ответ лишь как-то странно на него косится. Совсем мимолётно и… лукаво?       — Дилюк, это сейчас… была пошлая шутка? — ахает Кэйа.       — Ничего не знаю, у тебя галлюцинации, — невозмутимо качает головой тот, но в голосе слышится плохо подавляемая ухмылка. Кэйа восторженно смеётся, а затем утыкается носом в его плечо и тискает его в объятиях. Дилюк от него полувозмущённо отмахивается, но тоже кривит уголок губ.       Вальс к этому моменту достигает критической точки. Льдины взрываются снежной пылью, снова обдавая их холодом, и оба немного морщатся от снега, прилетевшего в лицо. Дилюк задумчиво глядит, как всё что осталось от недавно витавшей вокруг красоты, оседает на траву, и хмыкает:       — Сделай ещё раз.       Кэйа усмехается:       — Люк, ты вот можешь после того, как запустил феникса, сразу же выпустить следующего? М? Вот и я не могу. Будет тебе второй раунд, но погоди немного, — он выжидающе молчит, а потом подсказывает полушёпотом: — Здесь могла быть ваша пошлая шутка.       — Спасибо, обойдусь, — насмешливо фыркает Дилюк. А потом предлагает: — Лучше расскажи пока, как оно вообще работает. Ты быстро со всем освоился? Были сложности? Что ты чувствуешь, когда направляешь энергию? — и в его голосе пробивается что-то забытое, из детства — искреннее любопытство, нетерпение, желание разделить с близким человеком все подробности нового опыта. И Кэйа от этого тоже невольно испытывает ностальгический трепет.       — Сейчас всё расскажу, — с энтузиазмом кивает он. — Только пойдём пока присядем, — он разжимает объятия и легонько хлопает Дилюка по боку. — Всё же я тоже устал за сегодня. Потребуется не самая короткая передышка, прежде чем я смогу снова провоцировать тебя на необдуманные поступки своим прекрасным взрывом стихии, — хихикает он. За что получает от уже развернувшегося Дилюка укоризненный шлепок по бедру.       — Иди уже, — насмешливо-возмущённо закатывает глаза тот, тут же подталкивая Кэйю в сторону ближайшего дерева, где можно присесть, чтобы тот не успел и этому жесту приписать что-нибудь двусмысленное.       Кэйа, у которого действительно из-под носа только что увели очередной повод плохо пошутить, фыркает, конечно, но к дереву всё же идёт и улыбается всё так же широко.       — Ну, по ощущениям очень похоже на то, как ты описывал когда-то своё пиро, — наконец начинает отвечать на вопросы Дилюка он, присаживаясь на траву. Тот присаживается рядом с ним, плечом к плечу и заинтересовано хмыкает. — Ты говорил, что у тебя будто жар растекается под кожей, — поясняет Кэйа, подтягивая одно колено к груди и показательно ведёт двумя пальцами вдоль своих вен от закатанного рукава рубашки до запястья. Дилюк кивает. — У меня буквально то же самое. Я даже удивился в первый раз.       — Тоже жар? — удивлённо изгибает бровь Дилюк.       — Холод, само собой, — насмешливо фыркает Кэйа. — Я имею в виду, что механизм действия один в один. Откуда у меня взяться жару, — снисходительно мурлычет он. — Я вообще-то крио, если вы не заметили, господин Дилюк, — он выразительно щёлкает по своему Глазу Бога на поясе.       Дилюк передразнивающие морщит нос в ответ, намекая, что формулировка Кэйи и правда вводила в заблуждение, и тот смеётся, примирительно поглаживая его по плечу. Дилюк чуть закатывает глаза, а затем почему-то косится на всё ещё покачивающуюся от щелчка голубоватую сферу в обрамлении бронзовых крыльев. Его лицо становится чуть серьёзней, будто даже мрачнеет. Он задумчиво щурится пару секунд, но затем встряхивает головой и всё так же заинтересованно кивает Кэйе:       — Долго осваивался? — повторяет он один из своих вопросов.       Кэйа догадывается, какие именно мысли снова посетили Дилюка, поэтому не заостряет на этом внимания. Просто мотает головой:       — Нет, довольно быстро приноровился. Точнее, я первые пару месяцев его вообще не трогал даже… — машинально исправляется он, и тут же понимает, что это одна из тех вещей, которые озвучивать не стоило. Потому что между строк слишком уж очевидно читается почему. — Кхм… да… — неловко притормаживает он, но затем скорее берёт себя в руки: — Но потом, когда взялся, быстро научился, — максимально беззаботно продолжает он, с тревогой подмечая, что Дилюк прекрасно уловил всё, что было спрятано в этой совсем вроде и незначительной оговорке. — Я ориентировался на все твои рассказы и впечатления, — чуть пихает его плечом Кэйа, чтобы подбодрить и снова вернуть его мысли в нужное русло. — Сравнивал со своими ощущениям, пытался повторить то, что помнил. Даже изначально пытался тоже использовать меч для взрыва стихии, но быстро понял, что мне такое неудобно…       — Ты думал обо мне… когда занимался этим? — бормочет в ответ Дилюк. Хмурится обеспокоенно, очевидно погружаясь всё дальше в нехорошие мысли.       — Дилюк, — упорно стараясь игнорировать наползающий мрак, лукаво тянет Кэйа. — Ну ты же просто напрашиваешься на неприличную шутку.       Тот малость укоризненно пихает его локтём в ответ, но очевидно без энтузиазма. И чуть мотает головой, мол, я серьёзно спрашиваю. Кэйа вздыхает.       — Само собой, я думал о тебе. Откуда мне ещё было брать информацию? — пожимает плечами он. — Книг по такому почти не пишут. К Джинн или Варке я пойти не мог — сразу начинались расспросы. А кто ещё у меня оставался?.. — снова без задней мысли добавляет он, с задержкой в долю секунды с ужасом осознавая, что только что сказал. И спешно увиливает в сторону: — Хочешь посмеяться? — хлопает себя по колену он. Дилюк хмыкает заинтересованно, но как-то настороженно. — Я почему-то думал, что мне на взрыв стихии тоже достанется какая-нибудь птица, — насмешливо закатывает глаза Кэйа, иронизируя над юным собой. — Расстроился даже. Абсурд, конечно, но что с меня взять — мне было семнадцать, — и я во всём без оглядки равнялся на тебя, и скучал так, что представить страшно думает он следом, но всё же успевает удержать хотя бы эту мысль на языке. — Сейчас мне конечно нравится мой взрыв, — добавляет он следом, не получив от Дилюка никакой реакции кроме задумчивого хмыка. — Удобный, элегантный — не только оружие, но и своеобразный щит…       — Щит… — говорит Дилюк. И это не удивление, не уточнение, а горькое понимание того, почему его взрыв стихии включает в себя защиту.       — Угу. Сподручное дополнение, — будто не поняв его тона, кивает Кэйа.       А у самого внутри начинает расползаться паника. Конечно, было в принципе наивно полагать, что они смогут обсуждать настолько близкую той ночи тему совершенно беззаботно. Что обойдутся одним Всё хорошо и успокоительным поцелуем. Но он всё же надеялся, что выйдет как-то сгладить углы и не задеть хотя бы самые болевые точки — собственные и Дилюка. Вероятно, и вышло бы, если бы черти не дёрнули его пойти показывать вальс прямо сейчас. Архонты, чем он думал? Надо было повременить. Конечно надо было отложить всё это до лучших времён, когда он не будет таким уставшим и сможет лучше подбирать слова, не ставя себе непроизвольные подножки на каждом шагу. Как он мог так просчитаться? Так старался всё это время уводить Дилюка с их минного поля тяжёлых тем, а сейчас сам непроизвольно завёл их в самый его центр — того и гляди что-нибудь рванёт. Надо срочно уходить, пока ещё есть возможность.       Но Дилюк уже снова как-то странно косится на его Глаз Бога. Затем протягивает раскрытую ладонь и вопросительно кивает на него:       — Можно?       Кэйа колеблется долю секунды, но резонно рассудив, что отказаться сейчас будет хуже, чем согласиться, лишь усмехается:       — Только если дашь мне свой в залог, — и легко отцепляет свой Глаз Бога от пояса.       Но не успевает протянуть его Дилюку — потому что тот вдруг как-то сконфуженно хмыкает и убирает ладонь:       — Конечно. Сейчас… — неловко бормочет он и уже тянется к собственному ремню, опуская взгляд, но Кэйа поспешно останавливает его руку:       — Люк, я… шучу… — мягко говорит он, скользя по его лицу обеспокоенным взглядом. — Эй…       Дилюк молчит. Смотрит куда-то в сторону и неопределённо мотает головой. Атмосфера ощутимо меняется, тяжелеет. Кэйа чувствует мину прямо под своей ногой. Кажется, бежать уже бесполезно. Он осторожно тянет к себе руку Дилюка:       — Твой Глаз Бога был у меня два года, — спокойно говорит он, вкладывая свой ему в ладонь. — Думаю, я могу доверить тебе свой на пять минут, — успокоительно усмехается он, чувствуя, как беззаботная атмосфера вечера стремительно осыпается между пальцами.       Дилюк задумчиво глядит на нежно-голубое свечение в своей ладони, бережно гладит пальцами прохладное стекло. А потом вдруг тихо переспрашивает:       — Два?       Бабах. Кэйа вздыхает.       — Первый год он лежал в хранилище ордена, — поясняет он. — Я забрал его, как только получил капитанский шеврон. Прямиком с церемонии пошёл и… — он неопределённо машет рукой, чувствуя, как тяжёлые воспоминания заползают ледяными пальцами в тёплое нутро, отдаются страхами, горечью и болью. Дилюк всё ещё молчит и смотрит в сторону. — Я понимал, что на тот момент у меня на него прав было не многим больше, чем у ордена. Но тут уж из двух зол…       Кэйа совершенно не представляет, как об этом говорить. Он не хочет чтобы Дилюк расценил его слова, как упрёк, но изобретать взамен них сладкую ложь, кажется фарсом высшей степени, который он наверняка раскусит. И тогда будет ещё хуже. Увиливать от подобных тем было куда проще. Кэйа на секунду прикрывает глаза, собираясь с мыслями.       — Правильно сделал, что забрал, — наконец снова подаёт голос Дилюк, всё ещё глядя в никуда. Тоже как-то горько и тихо.       — Люк… Нам… не обязательно говорить об этом. Обо всём этом… — пытается Кэйа. Да, сбежать уже не получится. Но ведь можно уйти по обоюдному согласию. Так?       Но Дилюк выдыхает категоричное:       — Обязательно, — и наконец снова оборачивается к нему. Лицо его серьёзно и печально. — Мы с тобой всё обходим это стороной, будто не было ничего. Это неправильно. У тебя шрам, Кэй… А мы… — он как-то укоризненно качает головой, снова отводя взгляд. А потом вдруг охает, будто спохватившись: — Архонты, не подумай, я не упрекаю тебя. Я имею в виду… — он запинается и делает глубокий вдох. — Я имею в виду, мне нужно извиниться, — чётко и серьёзно говорит он. И Кэйа теряет дар речи. Потому что, если честно, это последнее, что он ожидал услышать — сегодня, да и, пожалуй, в принципе. А Дилюк продолжает: — Я хочу извиниться. Сколько мы уже вместе, а я так ничего и не сказал? — недовольно поджимает губы он. — Хотя мы оба думаем об этом каждый день — за какую бы тему мы не взялись, это висит над нами — постоянно, неизменно. Мне нужно извиниться, важно извиниться. Но я просто… — выдыхает он. — Просто не представляю, как это сделать. Что сказать? Извини?       — А чем тебя не устраивает извини? — тихо интересуется Кэйа, совершенно выбитый из колеи такой уязвимой открытостью Дилюка.       — Такое говорят, когда случайно на ногу наступил, а не когда… — оба прекрасно знают, чем должна окончиться эта фраза, но вслух никто не произносит ни звука. — Что сделает моё извини? — кривится он, явно недовольный собой. — Чем поможет? Оно не вернёт нас назад, не исправит прошлого.       — Извинения и не должны чинить прошлое, — бормочет всё ещё слегка растерянный Кэйа. — Это лишь признание ошибки и обещание её не повторять.       — Я понимаю. Но простое извини звучит жалко, бесполезно и… оскорбительно, — почти выплёвывает он. Брови его хмуры, а губы поджаты в тонкую линию.       — Люк…       — Я думал, что соберусь с мыслями, — мотает головой тот. — Придумаю что-нибудь получше, но вместо этого второй месяц просто молчу как идиот. Чуть что ухожу от темы, и что гораздо хуже — позволяю тебе меня уводить, хотя прекрасно вижу, что тебя это задевает. Так нельзя, — он снова встречается с Кэйей взглядом и его лицо тут же смягчается — в суровый изгиб бровей вплетается печаль, вина. — Но как быть… если никакие слова не смогут выразить, как сильно я сожалею обо всём. Что бы я ни сказал, этого никогда не будет достаточно.       В общем-то Кэйа и так догадывался, что он сожалеет о своём поступке, но слышать это так откровенно из его уст — почти невыносимо. Он вдруг чувствует невыразимое облегчение. Облегчение от того, что кажется, все его опасения по поводу их страшных, серьёзных разговоров, которыми он так маялся перед выездом, и всего несколько минут назад, не оправдались. Дилюк не закрывается, Дилюк не прячется. Не обороняется. А идёт навстречу сам, сложив всё оружие и первым подняв белый флаг. Кэйа о таком и мечтать не мог. Он наконец берёт себя в руки, мягко щурится, заглядывая в алые глаза, и с ласковой, успокаивающей улыбкой отвечает:       — В тебе говорит твой вечный перфекционизм, Люк. Ты конечно прав, слов всегда будет мало. Но ты вернулся и сейчас сидишь рядом. Этого мне достаточно. Ты давно прощён, а прошлое в прошлом.       — Как оно может быть в прошлом, когда ты буквально каждый день видишь одно напоминание о той ночи в зеркале, а второе вешаешь на пояс? — печально бормочет Дилюк, опуская взгляд на его Глаз Бога в своей ладони и рассеянно поглаживая его, будто в утешение.       Кэйа вздыхает снова. Дилюк, конечно, прав. Такое не стирается, не забывается, не оставляется безвозвратно в прошлом. Но если зацикливаться на этом, можно с ума сойти.       — Шрам это, конечно, неприятно, — соглашается он, касаясь своей повязки. — Но у меня их полно — одним больше, одним меньше. А глаз мне и так приходилось прятать, — пожимает он плечами. — А что до этой побрякушки, — он мягко касается пальцами прохладной сферы, заодно мимолётно поглаживая ладонь Дилюка. — От неё гораздо больше пользы, чем плохих воспоминаний… И в конце концов, — говорит он, косясь на его поникшую алую макушку, — мне тоже было бы неплохо извиниться. Той ночью мы оба наворотили дел. Я тоже сделал тебе больно.       — Не так, как я тебе, — коротко отзывается Дилюк.       Кэйа замолкает. Он не знает, что на это отвечать. Знает только, что сердце сейчас болит не только у него. Дилюк тихо вздыхает, а затем просто наклоняется ближе и мягко утыкается виском в его плечо. Руку, в которой держит Глаз Бога, он машинально прижимает к своей груди. Какое-то время они просто молчат.       — Знаешь… — наконец нарушает тишину Дилюк. Совсем уже тихим, хрипловатым голосом. — Я когда попал в Снежную первым же делом пошёл к статуе Крио Архонта, — он имеет в виду время своих странствий, конечно же. — Я всё ещё ужасно злился. Думал, больше в жизни тебе доброго слова не скажу. Но всё равно меня ноги сами принесли… — кажется, ему не хватает дыхания, чтобы закончить предложение. Но тут и без пояснений ясно, за что Дилюк пошёл благодарить архонта. — Мне правда невероятно жаль, что всё вышло так.       — Мне тоже, — так же тихо и печально отзывается Кэйа. — Но всё что мы можем сделать теперь, это постараться не напортачить в будущем. Верно?       Дилюк молчит, словно собирается с силами. Наверное, взвешивает, как далеко он хочет завести этот разговор. И в итоге всё же произносит:       — Если честно, я никогда не пойму, как ты меня не возненавидел.       — О, если бы я мог тебя ненавидеть… — грустно усмехается в ответ Кэйа. И Дилюк как-то съёживается. — А я пытался, уж поверь. Злился, да. Что всё никак не вернёшься, что не пишешь, что когда пишешь отвечаешь резко и сухо… — он устало потирает лицо ладонью. — Злился. А вот ненавидеть никак не выходило. Представлял, что ты где-то там, совсем один. И не получалось. Особенно после… — он успевает остановить себя на полуслове, но Дилюк уже встревоженно хмурит брови и переспрашивает:       — После чего?       Кэйа вздыхает, не зная уже куда себя девать от своего языка, который сегодня не желает держаться за зубами.       — После чего, Кэй?.. — повторяет Дилюк, тише и тревожней. Приходится отвечать.       — Я один раз видел, как ты… — он запинается. Умирал на другом конце света, но у меня в руках. — Как… твой Глаз Бога чуть не погас.       — О, — выдыхает Дилюк — так, будто из него выбили весь дух.       Возможно, будь у него больше сил, он бы ответил, что прекрасно понимает о чём говорит Кэйа. И что когда он лежал весь израненный в какой-то канаве в Снежной и его заносило мягким снегом, единственным, за что держалось его ускользающее сознание, был названный брат, которого вопреки всей логике и здравому смыслу так отчаянно хотелось увидеть напоследок, хотя бы ещё один разок. Но сил нет. Поэтому он просто виновато бормочет:       — Прости, я…       — Всё в порядке, — успокаивающе качает головой Кэйа. И снова вздыхает. — На фоне этого всё остальное мгновенно померкло… Что б ты понимал, я его тогда всю ночь держал в руках, весь день носил с собой в нагрудном кармане, а вечером положил рядом на подушку и смотрел на него, пока не уснул.       У него тоже нет сил сказать больше. Рассказать, как проснулся среди ночи. Как пошёл проверить — да с чего вдруг среди ночи такая блажь напала — его Глаз Бога, спрятанный в ящике комода, и увидел что тот едва теплится. И что сам не понял, как оказался на ступенях собора — прямо как был в одних штанах и босиком, баюкая в ладонях артефакт — и просидел там до рассветных лучей с совершенно пустой головой, даже не вспомнив о том, что в таких случаях полагается молиться. Что на службе целый день не проверял свой карман, боясь обнаружить Глаз Бога всё же полностью погасшим. Что в жизни не чувствовал себя настолько беспомощным, и как было страшно, что если он погас, то он даже не будет знать, где искать тело. Как вечером хотел напиться, прежде чем смотреть, но даже капля в горло не полезла. И какое колоссальное облегчение испытал, когда наконец оказалось, что артефакт не только не погас, но и стал гореть самую капельку ярче. Что засыпал с мокрыми глазами.       Возможно, когда-нибудь он расскажет и всё это. Но определённо не в этот раз. Сейчас он лишь добавляет:       — Я его вообще снова спрятал только когда он запылал так же ярко, как обычно. Так что мы с тобой целый месяц засыпали и просыпались рядом…       Последние слова выходят с трудом, и Кэйа вдруг понимает, что на этом его сегодняшние откровения в принципе закончатся. В груди и сладко, и больно — уже на том пределе, который нет сил переступать. Кажется, на сегодня он исчерпал свой запас прочности. Что-то ему подсказывает, что не только он один. В конце концов, в таких вопросах слова тяжелые как валуны, а они оба так сильно устали за день — и, будем честными, вероятно ни одни из них не был готов к такому его завершению. Поэтому он лишь косится на Дилюка и добавляет лукавое:       — Обещаю, я к тебе не приставал и вёл себя как исключительный джентльмен.       — Кэйа… — растерянно выдыхает Дилюк, очевидно не ожидавший подобного, и поднимает на него печально-укоризненный взгляд, намекая, что подобные шутки сейчас как-то неуместны.       — Что? — будто не поняв этот взгляд наигранно удивляется Кэйа. — Честное капитанское. Представляешь, какая мне потребовалась выдержка и сила воли?       — Кэйа… — совсем уж беспомощно тянет Дилюк, явно не желая его категорично осаждать, но искренне не понимая, как ещё ему на такое реагировать.       Капитан капельку виновато сводит брови. Склоняется чуть ближе, заглядывая ему в глаза и аккуратно накрывает ладонь, в которой тот держит его Глаз Бога, своей.       — Знаешь почему я отшучиваюсь, Люк? — спрашивает он уже спокойней, серьёзней и тише. Ласково и чуточку печально. Дилюк ничего не говорит. Не хмурится даже — просто внимательно глядит в его синий глаз, и ждёт дальнейших слов. — Просто когда-то давным-давно, — продолжает Кэйа, — один добрый пламенный мальчишка научил меня, что светлячки прогоняют кошмары, — чуть поджимает губы он, поглаживая большим пальцем бледную ладонь. Алые глаза напротив едва заметно расширяются в удивлении, и Кэйа не может не улыбнуться. — Вот я и смотрю на светлячков, — чуть пожимает плечами он, — чтобы прогнать мрачные мысли. Ведь если ты можешь закатывать глаза на мои дурацкие шутки, значит ты здесь, ты жив, ты снова со мной, а всё остальное — лишь дурной сон, — мягко поджимает губы он. — Который, к счастью, закончился.       Брови Дилюка сходятся ласково-печальным домиком, а в его взгляде появляется невероятный, мягкий свет, от которого у Кэйи бесконечно теплеет на сердце.       — Добрый пламенный мальчишка, значит? — с тихой, грустной усмешкой переспрашивает он.       Кэйа угукает, мимолётно прикрывая глаза:       — А ещё до ужаса симпатичный, — лукаво морщит нос он. А потом наиграно-серьёзно сдвигает брови и добавляет: — Но ты сильно не напрягайся, ты его всё равно не знаешь, — и сам тут же фыркает усмешку, не удержавшись от гениальности своей шутки.       А Дилюк глядит всё так же, с какой-то тёплой тоской, но наконец тоже чуть приподнимает уголки губ.       — Дурачок, — ласково, любовно говорит он, чуть качая головой.       У Кэйи от его взгляда щемит сердце. Он склоняет голову на бок и, будто извиняясь, пожимает плечами, глядя в полные невыразимой нежности алые глаза:       — Зато твой.       — Зато мой, — послушным эхом отзывается Дилюк. Забирает свою руку из-под его, склоняется ближе и обнимает. Крепко. Так, что сердце щемит в разы сильней.       И Кэйа обнимает в ответ. Так же крепко, капельку отчаянно. Прикрывает нещадно защипавшие глаза и не первый раз за последние месяцы думает, что любить Дилюка сильнее невозможно — уже просто некуда. Но, тем не менее, каким-то образом не первый раз за последние месяцы умудряется.