«Ты похожа на Смерть - твою новую подругу. Как ты ко мне добралась?»
из «Белые зубы» Зэди Смит
двадцать четвертая петля
Так что Стив просыпается рядом с Эдди, который не знает, какие звуки они издают, когда кожа того прижимается к его коже, когда они касаются друг друга за пределами любого пространства, в котором они должны или не должны находиться, когда все ощущается правильным. Эдди, который зачастую все еще зовет его Харрингтоном. Но Стив помнит, и он наблюдает, как Эдди пытается исчезнуть в маленькой ванной фургона со своим тайленолом после побега из «Зоны боевых действий», и не дает ему там исчезнуть. Вместо этого говорит: ― Хэй, Мансон, ты собираешься позволить пятнадцатилеткам затмить тебя в тягании железок? И Эдди оборачивается к нему с усмешкой, которая не сочетается с выражением глаз. ― Они уже во многом затмили меня, чел, как и тебя, но ладно. Не дадим им одержать верх в этот раз. И когда он уходит, Стив идет в ванную и методично убирает лезвия. Что не является глобальным изменением, он знает, это вообще едва ли является изменением, но это определенно лучше, чем ничего. Он определенно должен сделать что-то, пока у него есть (бесконечное) время. Он про себя отмечает сделать это в следующий раз, и затем в следующий раз, и затем в следующий. Неважно, как много раз потребуется. Может, бесконечно. Если бесконечно – это сколько оно того требует. И они снова оказываются в постели, и Стив дает себе еще одно обещание. Потому что каждый раз он чувствует себя неправильно, снова и снова, а Эдди об этом даже и не подозревает. Он дает себе обещание, что он не сделает это снова, не рассказав Эдди все – не рассказав Эдди, что они уже занимались этим раньше. Иначе это ощущается неправильным. Лживым. Но это обещание, которое он дает себе после того, как они занимаются сексом во второй раз. В этот второй раз Стив стягивает джинсы с Эдди и пару секунд водит пальцами по внутренней части его бедер, ребристой от четких линий шрамов, что он хорошо помнит еще с прошлого раза (хотя там и нет свежих повязок, значит, штука с лезвиями сработала), и Эдди не знает, что он их помнит. ― Да, именно так они и выглядят, Харрингтон, ― говорит Эдди тем сдавленным голосом, но ему не нужно бояться. Правда не нужно (это то, что заставляет Стива решить рассказать ему). ― Стив, ― шепчет над ними Стив и затем оставляет на них легкие и мягкие поцелуи, и он чувствует, как бедра Эдди изгибаются под ним. Когда он поднимает взгляд, Эдди смотрит на него, приоткрыв губы, с легким румянцем, окрашивающим его щеки. ― Стив, ― говорит Эдди. ― Стив… ― Ты не против? ― спрашивает Стив, и Эдди без слов кивает, и каким-то образом все лучше в этот раз, даже лучше. Намного больше, чем просто хорошо. Но в этот раз он слишком самоуверенный. В этот раз они лежат рядом после всего, все еще задыхаясь, тяжело дыша и передавая друг другу ленивыми пальцами сигарету, и Стив поднимает на него взгляд и говорит: ― Твои шрамы… ― Давай не будем портить момент такими разговорами, Харрингтон, ― снова Харрингтон, он думал, что он уже смог перебраться через эту черту… ― Они сами по себе все объясняют. Плюс, сейчас я наконец-то смог на секунду перестать сходить с ума, так что… ― Хорошо, ― поспешно отвечает Стив. ― Давай не будем говорить об этом. Эдди напрягается рядом с ним. Но после какого-то времени, минуты или двух, он снова расслабляется и пододвигается так, что его голая рука прижимается к руке Стива, и Стив тоже расслабляется. Эдди передает ему сигарету, и в этот момент взгляд Стива ловит татуировку на его предплечье, изображение какого-то демона, управляемого громадной рукой кукловода – это не стиль Стива, стоит признаться, но выглядит достаточно круто. Очень даже круто. ― Твои татуировки, ― вместо этого пытается он. ― Они, типа, что-то значат? ― О, ага, в смысле, черная вдова абсолютно точно отображает мои мамми ишус, и… Стив фыркает. ― Иди нахуй. Эдди выгибает бровь. ― Я уже сделал это; что, предлагаешь второй раунд? ― Мне просто… интересно, чел, это вообще дозволено? И я думаю, что ты меня уже измотал, ― признает Стив, на что Эдди отвечает самодовольной улыбкой. ― Да, думаю, это дозволено. Они… ага, они особо ничего не значат. Виверн… ― Эдди поворачивает руку, чтобы показать его Стиву – запутанные черные линии на трицепсе. ― …набит в честь моей самой первой D&D кампании. Мой друг Джозеф, который выпустился два года назад, когда должен был выпуститься и я… он привел меня на одну из кампаний в седьмом классе. Показал, как заполнять лист персонажа и все такое. Я даже не знал, что вся эта хрень – способ сбежать из реальности хотя бы на немного, нечто за гранью простого прочтения фэнтези книжки, будто бы путешествие в другой мир на какое-то время – вообще существовала. И огромной ошибкой ДМ был виверн, мне тогда показалось, что он был до усрачки страшным, – хотя я после этого создавал монстров и похуже, будучи ДМ сам, – но мы победили его. Виверна. И это просто… просто позволило мне сбежать ненадолго. От всего того дерьма, что творилось дома. И позволило мне почувствовать, что я наконец реально могу делать что-то, а не просто заваливать все предметы и толкать наркоту для отца… Ох, что ж, блять. Стив не знает, чего он ожидал, когда все дошло бы до отца Эдди, и, может, ему следовало ожидать именно этого – просто сложить вместе два и два, то, что Эдди продавал наркотики, и криминальную историю его отца – но он не ожидал. ― Пиздец. Эдди улыбается. ― Давай об этом тоже не будем говорить, ладушки? Штука в том, что в этой татуировке есть смысл. Почти все остальные я выбрал, просто потому что они достаточно хардкорные. ― Ага, достаточно хардкорные, ― повторил Стив эхом. Эдди пихает его в голое плечо. ― Ты даже не знаешь, что это, блять, значит, так ведь, Стив? Они снова вернулись к Стиву. Он чувствует волну облегчения, будто это что-то действительно значит, что, видимо, не так, но он продолжит вести себя так, будто это что-то значит, или иначе он действительно сойдет с ума. ― Хэй, у меня есть контекстные подсказки. ― Контекстный подсказки, ― издевается Эдди, но он улыбается. Стив передает ему обратно сигарету. ― Но это круто. Вся эта история про виверна. Спасибо, что рассказал. Эдди отводит взгляд, будто ему стыдно. ― Ага, в смысле, конечно. Стив затягивает его в очередной долгий поцелуй. Эдди целует его в ответ. Эдди все равно умирает потом.двадцать пятая петля
Что теперь уже стало чем-то привычным, так ведь? Стив резко просыпается, выныривая из серой полудремы, проводит рукой по лицу и смотрит на Эдди, обещая себе, что он расскажет ему все до того, как они успеют что-то сделать, зная, что они и правда что-то сделают. Это теперь в каком-то смысле неотвратимо, когда Стив уже попробовал это однажды – неизбежно и притягательно. Эдди притягателен. И это единственное, что он может сделать, пока мир продолжает сминаться вокруг него снова и снова подобно слоеному тесту. Это единственная значимая вещь, которую он может сделать, помимо того, чтобы сказать Лукасу спеть Макс, когда плеер сломается. (На каком-то уровне он думает, что он все еще пытается убедить Эдди в том, что ему не нужно умирать. Но шрамы на его бедрах, смех в его голосе каждый раз, когда Стив говорит ему, что все, что ему нужно – это просто выжить – это все знаки того, что Эдди нельзя убедить, так ведь? Знаки того, что, может, Эдди не так уж сопротивляется смерти. Но какая разница. Стив продолжает пытаться). Они проходят через все заново. В фургоне, да, здоровяк?, Стив теперь флиртует в ответ. Когда остальные уходят в «Зону боевых действий», Стив остается, садится рядом с Эдди и наблюдает с бóльшим пониманием за тем, как его дыхание ускоряется, выходя из-под контроля, как это обычно и происходит в это время дня. ― Хэй, ― говорит Стив тихо в этот раз, вместо того, чтобы касаться его, или спрашивать, все ли с ним в порядке, или бормотать что-то, потому что ему нравится думать, что теперь он знает Эдди лучше. ― Я прямо здесь, Эдди, хорошо? Прямо здесь. Ты в порядке. Он менее резкий и раздражительный в этот раз, может, потому что Стив все делает все правильно, а не наоборот. Он просто затуманено смотрит на Стива, глаза большие и отчаянные, руки дрожат, вцепившись друг в друга, пока он пытается сравнять свои лихорадочные вдохи со вдохами Стива, чтобы успокоиться. ― Блять… прости, я… вот дерьмо… прости… ― выдыхает он, и Стив хочет сказать – как он хотел уже много раз, так много, что он уже сбился со счета – тебе не нужно извиняться. Клянусь. Не нужно. Но они здесь ходят по тонкому льду, так? У Эдди все еще паническая атака, и он вжимается в стену, сотрясаясь в ужасе из-за того, что Стив не может увидеть, и снова в его глазах появляется неприязнь, но в этот раз она больше направлена внутрь, он противен сам себе, и в этом ведь вся проблема, так? Стив не хочет делать что-то неправильно. ― Ты в порядке, ― просто снова говорит он, и лицо Эдди дергается, будто в его словах есть что-то ироничное, что правда, ведь в каком-то смысле Эдди уже мертв, – хотя не то чтобы Эдди знает об этом, – но медленно, мучительно медленно Эдди успокаивается. Когда его дыхание становится почти нормальным, просто слегка прерывистым, он поджимает ноги и зарывает лицо в коленях. ― Тебе правда… тебе правда не стоило этого видеть. ― Все нормально, ― просто снова повторяет он, как он говорит всегда. Как он будет говорить всегда. ― Дерьмо, ― невнятно говорит Эдди. ― Я отлично держусь в проклятом измерении, и затем мои нервы сдают в домике на колесах; как типично. Классика, не правда ли? Стив кладет руку на его колено, и Эдди ее не стряхивает. Как и не поднимает на него глаз, но Стив все равно считает это победой. Когда они приедут в поле, он пойдет в ванную и снова уберет все лезвия. Затем он чувствует, как сзади подходят Лукас и Дастин. ― Он в порядке? ― снова шепчет Лукас. И снова Эдди поднимает голову, бросает на них уставший взгляд и говорит: ― Он может вас слышать, ― и все так и продолжается. Так что после каминг аута в лесу, угона машины, пасты и поцелуя – после всего этого, но еще до того, как они зайдут дальше, Стив останавливает его и говорит: ― Я должен рассказать тебе кое-что, и это будет звучать реально, блять, безумно. ― Безумие еще не останавливало меня, Харрингтон, ― отвечает Эдди, приподнимая бровь, и вся эта нервозность все еще в нем, подобно струне, которая вот-вот лопнет. ― Хотя мне и очень интересно, почему ты выбрал для этого именно сейчас, а не любой другой момент… Стив рассказывает ему. Рассказывает ему все, все двадцать пять петель и даже больше – рассказывает ему про них. Эдди и Стива, ЭддииСтива, и Стив не уверен, что у него есть право так соединять их имена, но ему нужно за что-то держаться. Ему нужно что-то (кто-то). Когда он заканчивает, Эдди молчит. Он зажег сигарету, пока Стив говорил, и она уже докурена к этому моменту; он медленно тушит ее в пепельнице, которая обычно пустует на барной стойке для завтрака. Затем он скрещивает руки и нечитаемо смотрит на Стива, и его голос совсем тихий, пока он говорит: ― Если это какой-то безумно замысловатый подкат, – самый безумный из всех, что я слышал, – чтобы убедить меня в том, чтобы я с тобой переспал, потому что я уже это делал, то все это было лишним, потому что я и так собирался сделать это. ― Это не подкат, ― отвечает Стив, его щеки розовеют. ― А жаль. Эдди отводит взгляд. Он тяжело вдыхает через нос и затем снова смотрит на Стива с этой отвратительно знакомой иронией на его лице, иронией, от которой он, кажется, не может избавиться. ― Значит, все, что мне нужно сделать – это… что? Не умирать? Для того, чтобы ты смог освободиться от какого бы то ни было блядского проклятья, которое на тебя наложено? ― Да, это «все», ― отвечает Стив, и в его голосе тоже появляется насмешка, и ему противно, противно, что все это становится абсурдно, по-злому смешным. ― Потому что я начинаю думать, что ты хочешь умереть. И ох, он не должен был говорить этого. Потому что Стив сказал ему, что они переспали, так что Эдди знает, что он видел шрамы, и это то, что доверил ему другой Эдди, но этот Эдди еще ничего ему не доверял, а Стив все равно знает об этом. И вина из-за этого поглощает его, когда Эдди резко смотрит на него и отшатывается, сильнее обнимая себя руками, и в его взгляде читается нечто преданное. Может, это не вина Стива, но это определенно чертовски ощущается именно так. ― Двадцать пять попыток, а ты все еще нихуя не понял, Харрингтон, просто ничегошеньки. ― Так помоги мне понять, ― вдруг умоляет Стив, отбрасывая это ироничное отчаяние, в котором он уже начал тонуть. ― Прошу? Эдди снова смотрит на него. И в его взгляде что-то темное, менее недоверчивое или раненое, больше напуганное. Эдди, блять, в ужасе. Он проворачивает кольца на пальцах, прикусывает губу и открывает рот, чтобы сказать, но затем он обдумывает это получше, и повисает тишина, и Стив понимает, что он не собирается рассказывать ему что бы там ни было даже теперь, а Стив так, блять, пытался добиться доверия Эдди, так, блять, пытался, но сколько он может сделать всего за один день? Вот правда? И, может, он не заслуживает его доверия. Может, в этом весь смысл, что на каком-то уровне Стив всегда останется мудаком, который просто стоял в стороне и наблюдал, как день за днем с Эдди обращались, как с дерьмом, и он не делал ничего, чтобы прекратить это, мудаком, который почти что не вернулся к Нэнси и Джонатану, мудаком, который позволил Барб умереть в его собственном бассейне. Может, он не заслуживает его. Разумеется, в этот раз они не переспали.двадцать шестая петля
Когда Стиву было двенадцать, он подружился с Томми Хаганом. Стив всегда был худеньким ребенком, любил бегать и заводить друзей среди тех, кто показывал хоть какую-то надежду, будь то хорошая успеваемость в школе, или успехи на корте, или на поле, или на пробежке – он был просто идеальным ребенком в том смысле, что был способен пригласить кого угодно его возраста на свой день рождения, и девяносто девять процентов из них действительно бы появились, но не в любом другом смысле. До того, как ему исполнилось двенадцать. Потому что, когда ему исполнилось двенадцать, он вдруг стал сильнее, и его вдруг стали приглашать в разные спортивные команды (в такие, какие были для двенадцатилеток), и вдруг Томми Хаган захотел с ним поговорить. Хочешь зайти ко мне после школы? – вот, что сказал ему Томми, без шуток, прямо так, ухмыляясь своими кривыми зубами (через два месяца ему поставили брекеты). Можем стащить немного сигарет у моего отца. Стив никогда до этого не курил. А еще у него никогда до этого не было лучшего друга, только толпа, которая крутилась вокруг него, но никогда не подбиралась ближе. Так что он сказал да. И так Томми стал его лучшим другом. Подлость, жестокость – Стив знал об этом где-то глубоко внутри, там, где он распознавал жестокость, когда видел ее, но остальная его часть решила ничего с этим не делать. Остальная его часть окрестила это весельем, а не жестокостью. Безобидными выходками, просто небольшими выходками, которые заставляли его друзей смеяться – например, кинуть комок бумаги в спину ботану, чтобы он потом огрызнулся, и в итоге остаться после уроков, портя свои хорошие показатели, все ради веселья, простого веселья. Ради веселья, когда Томми начал заходить слишком далеко, а Стив старался просто не думать об этом. Потому что ему нравился Томми, ему правда нравился Томми, – может, он ему нравился даже слишком сильно, как он понимает теперь, – а остановить Томми значило бы потерять его, потому что Томми нельзя было остановить. Тот день, когда Томми вывихнул Эдди плечо, был днем, когда он убедил Кэрол пойти с ним на свидание, Кэрол, с которой он был друзьями-но-не-друзьями-больше-чем-друзьями годами, но в их отношениях никогда не было чего-то поддающегося определению – он вывихнул Эдди плечо в раздевалке, и Стив этого не видел, он видел только результат, горящие болью глаза Эдди, когда он проскочил мимо Стива в коридоре, через плечо, которое он придерживал, выплевывая: «И ты тоже иди нахуй», и Томми бы хотел, чтобы Стив что-нибудь сделал в ответ на эти слова, но Стив был слишком потрясен всем этим, так что он просто зашел в раздевалку и увидел Томми, триумфально ухмыляющегося и говорящего: «Сегодняшняя ночь будет особенной, я знаю это, Стив, сегодняшней ночью она согласится», и эта действительно было той ночью, но что-то в горящих глазах Эдди застряло в Стиве больше, чем успех Томми с Кэрол, то, что заставило его желудок еще долго и мучительно скручиваться от отвращения. Если бы у него была возможность сделать все заново, такая же, какая у него есть теперь, может, он вместо этого пошел бы за Эдди. Сказал бы: «Воу, хэй, с тобой все в порядке?». И Эдди, с большими глазами, похожими на синяки, с тогда только отрастающими волосами из отвратительно короткой стрижки, может, тогда Эдди бы остановился и позволил Стиву помочь. Может, Стив бы стал лучше ради Эдди, и все бы могло быть иначе, и Нэнси не нужно было бы разбивать ему сердце, чтобы заставить его все осознать. Но все было именно так. Будто, быть может, вселенная издевается над ним, давая ему возможность прожить заново один день, но не больше, не раньше, без каких-либо серьезных изменений, которые он мог бы сделать, чтобы убедиться, что они никогда не окажутся здесь снова. Он бы сказал Эдди не видеться с Крисси той ночью. Он бы спросил Крисси, какая у нее любимая песня. Он бы рассказал Оди про Векну до того, как она уедет из Хоукинса, до того, как она потеряет свои силы, до того, как… Он бы сказал Уиллу Байерсу остаться той ночью у Майка. Так что да, он чувствует, что над ним издеваются. Насмехаются. Что его прокляли. В этот раз он даже не чувствует, будто достоин касаться Эдди, так что он его не касается. Он снова держится от него подальше. Он просто отводит Дастина в сторону, когда они собираются ехать в «Зону боевых действий», и тихо спрашивает его: ― Где живет этот учитель естествознания? Мистер Кларк? ― потому что это не тот разговор, который он бы хотел проводить по телефону. Дастин бормочет, протестует и хочет узнать, что происходит. Стив ему не говорит. Это бы только все усложнило. Так что это то, как он в итоге оказывается в своей машине, – до которой ему снова пришлось добираться на велосипеде, – подъезжая к уютной маленькой загородной улочке, именно к той улочке, на которой он и представлял жизнь учителя естествознания, честно говоря. Он паркуется и пытается успокоить себя, но к этому моменту он уже перестал о чем-либо заботиться, так? Кому какое дело, что подумает мистер Кларк? Он стучит в дверь. Сейчас, может, десять тридцать. Мистер Кларк открывает дверь, и на нем то, что достаточно очевидно можно назвать пижамой – штаны в тонкую полоску, белая футболка и красный халат сверху. Он хмурится. ― Прошу прощения, Стив Харрингтон? Что вы здесь делаете? Не спрашивайте этого у него. Прошу, не спрашивайте. ― У меня есть, типа, научный вопрос. Какое-то время они просто смотрят друг на друга. Затем мистер Кларк пожимает плечами и отходит в сторону, чтобы пропустить его внутрь. ― Полагаю, произошли очень странные вещи. И, думаю, не со мной, но неважно. Что я могу для вас сделать, мистер Харрингтон? ― говорит он, пока ведет Стива в неожиданно современную гостиную. Стив тяжело опускается на диван и сдерживает в себе желание уронить голову на руки. ― Если человек застрял во временной петле, ― начинает он, и мистер Кларк резко к нему поворачивается. ― И я знаю всю эту ерунду про итеративные и конкуссивные… ― Рекурсивные, ― поправляет учитель. ― Рекурсивные петли. Но да. Скажем, если человек застрял именно в такой. И он может что-то менять, но не полностью, и он застрял в дне, когда, может, уже слишком поздно менять что-то, что действительно важно, так что… эм. Что это значит? Значит ли это что-то вообще? Если это не просто какой-то громадный проеб вселенной… ― Выражения. Что ж, должен сказать, что я удивлен, что вы интересуетесь подобными вещами, Стив, вы всегда казались более увлеченным спортом, нежели наукой, ― Стив открывает рот, чтобы возразить, – хотя это чистейшая правда, – но мистер Кларк продолжает. ― Я не уверен, можно ли искать смысл в каком-либо научном концепте, наука – это скорее недостающий элемент во вселенной – так что вам действительно нужно узнать? Стив сглатывает. Смотрит на стену – там висит какой-то старый постер со Стар Треком, на котором изображены Кирк, Спок и еще несколько персонажей, которых Стив знает, лишь потому что Дастин заставил посмотреть его парочку серий взамен на то, что он какое-то время не будет умолять его присоединиться к их D&D кампании – и затем смотрит на руки, переплетенные между коленями. Он думает о пасторе Доусе. О раненом взгляде Эдди. ― Может ли это… может ли это быть наказанием? Повисает долгое молчание. ― Вы… в порядке, Стив? Что-то происходит дома? Можно и так сказать, да. Он просто пожимает плечами. ― Прошу, чувак… мистер Кларк… я просто пытаюсь понять. Какое-то время мистер Кларк внимательно на него смотрит. Затем, кажется, он делает ту штуку Робин с выкупанием, потому что затем он кивает и начинает говорить. ― Вы когда-нибудь слышали о Хью Эверетте? ― Стив качает головой. ― Что ж, в 1957 году Хью Эверетт предложил теорию о параллельных мирах. Она предполагает, что этот мир постоянно разветвляется на другие миры – что существует бесконечное множество параллельных вселенных. В случае временной петли, как я полагаю, ты постоянно скачешь между ними, создавая новую вселенную каждый раз, когда петля начинается заново. Не думаю, что в этом есть какая-то моральная подоплека, так ведь? Это просто глюк в работе мира. Сбой, если хотите. ― Сбой? ― Ошибка в функционировании мира, я бы сказал. Мир просто на чем-то зацикливается, вернее, зацикливается на той вещи, которая не очень вписывается в его шаблон. Потому что миру нравится наделять все вещи смыслом, ты ведь понимаешь это. Он холодный и бесчувственный, но не жестокий. Я бы не называл это чем-то даже близким к наказанию – скорее, просто отклонение природы. Ошибка. И ох, Стив еще никогда не чувствовал себя настолько незначительным. Ошибка. Вся эта история – это просто ошибка… Возможно, это лучше, чем небесная кара. Но оно не ощущается таковым. ― Что я пытаюсь сказать, Стив, это что временная петля как абстрактный концепт никогда не будет чьей-то виной. На практике все может оказаться иначе, но как просто научная идея? Ты не можешь никак аргументировать происходящее. Просто таковы законы вселенной. Стив отводит взгляд на постер со Стар Треком, затем снова смотрит на мистера Кларка. Каким-то образом… да. Может, он и правда теперь чувствует себя лучше, никогда не будет чьей-то виной. Это не помогло ему, это ничего не изменило, но, может, это запихнуло всю историю с покаянием от пастора Доуса за грехи поглубже в грудь Стива, так, что он теперь не мог больше ее слышать. ― В параллельной вселенной у нас с вами никогда бы не было этого разговора. В параллельной вселенной я, возможно, был бы сторонником другой ветки экзистенциальной теории – не то чтобы я могу это представить, но все же. В параллельной вселенной вы бы жили в другом городе, а я никогда бы не учил вас – возможно, в параллельной вселенной мы бы все жили на Марсе. Тут бесконечные возможности. И это впитывается в него. Затем Стив чувствует зудящую под кожей необходимость что-то сделать, будто он зря тратит время, будто он мог бы использовать все эти бесконечные возможности прямо сейчас, делая все, что он может, чтобы спасти Эдди снова, потому что, если в мире действительно есть бесконечные шансы, может, он просто еще не нашел тот единственный. Так что он вскакивает на ноги, бросает через плечо: «Спасибо!», и вжимает педаль в пол, направляясь в поле, потому что он знает, что они окажутся там – потому что они всегда оказываются там. И покупает всем поесть по дороге. ― Так ты поговорил с мистером Кларком о какой бы то ни было мистической брехне, о которой тебе нужно было поговорить? ― саркастично спрашивает Дастин, хмурясь обвиняюще, когда они вдвоем оказываются слегка в стороне от остальных. ― Угу, ― отвечает Стив, чувствуя почти детское наслаждение от того, что Дастин явно ждет от него объяснения, которое он не собирается ему давать. ― Я объясню все позже, обещаю. Но сейчас… ― и он рассказывает ему про все самое важное, про то, что надо заблокировать вентиляцию, про то, что нельзя проходить через врата перед Эдди, и про то, чтобы он не дал Эдди закрыть себя внутри. Он говорит Лукасу спеть Макс и говорит Эрике прятаться от баскетбольных игроков – он делает все, что может, чтобы предупредить их, все возможное. И он не идет вместе с Эдди и Дастином или с Робин и Нэнси; он остается где-то между, затаившись в лесу со смоченным в керосине факелом наготове, ожидая того неизбежного момента, когда Эдди выйдет из укрытия и сделает что-нибудь по-храбому тупое и по-тупому храброе, что он делает всегда, что, как кажется Стиву, он всегда даже немного хочет сделать… Эдди выходит из укрытия. Стив зажигает факел. Стив бежит. И затем они сражаются с летучими мышами спина к спине, пригибаясь, размахивая оружием и определенно сдерживая их, они сдерживают летучих мышей… в этот раз все работает… блять, в этот раз все на самом деле работает… ― Что ты тут, блять, делаешь? ― кричит ему Эдди, размахивая топором, который оставил ему Стив. ― Не мог же я позволить тебе нахер умереть, да? ― и Стив поджигает еще парочку летучих мышей, не глядя на Эдди – и затем. Удивительный момент, момент, когда все мыши падают на землю, и, может, теперь все в порядке, может, это действительно сработало… И затем он оборачивается, и Эдди здесь больше нет. Или, да, он все еще тут, но он на земле. Как и раньше. Но Стив… что ж, Стив не очень хорош в оценивании ситуаций, но он думает, может, в этот раз… может, в этот раз крови меньше, чем до этого… В этот раз он не замирает как вкопанный. Он уже проходил через все это слишком много раз. Слишком много раз упускал этот шанс, может, единственный шанс, который ему дан, единственную верную вселенную среди бесконечного множества неправильных. Так что он бросает факел и биту с гвоздями, прежде чем он даже успеет подумать об этом дважды, подходит к Эдди и обхватывает его руками, крепко прижимая его к груди и стараясь игнорировать то, как внутри все опрокидывается, когда Эдди издает отвратительный стон боли, выдыхая: ― Больно, ― и его голос звучит как разбитое стекло… ― Эдди, Эдди, твою же мать, Эдди… ― прибегает Дастин, отчаянный и в полном ужасе, но в этот раз с целой лодыжкой. И в этот раз, может, голос Эдди звучит четче, когда он отвечает ему с легкой болезненной улыбкой: ― Ты все еще можешь видеть, что ж, Хендерсон, хорошо, это хорошо. ― Больница, ― ревет Дастин. ― Мы должны… Стив, ему нужно в больницу. Ему нужно… ― Знаю, ― и затем Стив двигается, осторожно, но также настолько, блять, быстро, насколько возможно, и он не слышит боя курантов вдалеке, так что, может, Макс в порядке, и если Макс в порядке, а дыхание Эдди не остается хрипом где-то у него в груди так часто в этот раз, тогда, может… Каким-то образом, почти в бреду, они протаскивают Эдди через врата. Он даже какое-то время стоит на ногах, покачиваясь, пока Стив разбирается с веревкой и затем перебрасывает его с матраца на другую сторону, откуда дальше тащит его в машину (спасибо, блять, что у него есть машина…), где ласково укладывает его на заднее сиденье и игнорирует, что Эдди говорит: «Я определенно перепачкаю кровью тебе всю обивку, чел…». Когда Дастин пытается забраться в машину, Стив качает головой. ― Тебе нужно дождаться Нэнс и Робин. На всякий случай. И Макс… если вдруг что-то случилось с Макс. Что угодно. Ты ей будешь нужен, ― а еще ему не нужно видеть все снова, если что-то пойдет не так. И что-то в тоне Стива звучит достаточно серьезно – ему потребовалось всего двадцать шесть попыток – для того, чтобы Дастин понял. Потому что он кивает, смотрит на землю и превращается в несчастную и отчаянную фигурку в зеркале заднего вида, когда Стив начинает выезжать из трейлерного парка. ― Не истеки там кровью, ― говорит он Эдди, который смеется, задыхаясь, растянувшись на заднем сидении и прижимая руки к ране на животе, пока кровь просачивается сквозь его пальцы. ― Стоит сказать… если бы я только знал, что я… окажусь на небезызвестном заднем сидении Стива Харрингтона, я бы… я бы слегка приоделся… ― Попридержи свою энергию, чел, ― говорит Стив ласково, вцепившись в руль так сильно, что костяшки на его руках белеют. И затем Эдди притихает, и Стиву это вообще не нравится – то, как, когда он оборачивается, он видит голову Эдди, откидывающуюся назад к двери, будто он теряет сознание. ― Хэй, Эдди, Эдди! Забудь про это, просто продолжай говорить со мной. ― Уже… уже соскучился по моему сладкому голоску, Харрингтон? ― голос Эдди звучит так, будто каждое слово он выдавливает с трудом, и Стив чувствует облегчение, потому что он старается для Стива, в этот раз он старается оставаться живым. Возможно. Возможно, никто в итоге не может избежать инстинкта выживания. ― Просто говори со мной, чувак, просто, блять… не знаю, расскажи про своего отца. Почему он сказал это? Это была первая вещь, что пришла ему в голову, но почему он сказал это? Эдди издает звук боли, наполовину вдох и наполовину стон, и говорит: ― Интересный выбор, но да какая разница, если я… если я в любом случае умру, верно? ― Ты можешь не… ― Харрингтон. Не прерывай последние слова умирающего, ― (уже мертвого. Но не в этот раз…). ― В этой истории… в этой истории нет ничего удивительного. Ну, это типичное дерьмо для отбросов из трейлера, типа, мой папаша был мудаком, а остальное… ты можешь додумать. Он проводил свое время, торгуя крадеными машинами и… временами просто угоняя их, пока он не позарился на кусок, который не смог проглотить у местных торгашей наркоты, так что он заставил меня пихать… пихать продукт, чтобы все компенсировать. Он сидел какое-то время, тут и там, и отсылал меня тогда жить к дяде – собственно, как я и узнал, что у Уэйна было безопасно. Если вдруг… если вдруг все становилось хуево дома. Стив жалеет, что они говорят об этом не в другом месте. Не лежа рядом в кровати, может, чтобы Стив мог взять его за руку. ― Да ну нахуй, раз уж я умираю, я могу рассказать тебе… все, верно? В итоге я сбежал. Мне было четырнадцать. Все было как в одном клише, знаешь, когда отец уходит за сигаретами и никогда… никогда не возвращается, вот только мой отец вышел за луком, а когда он вернулся, меня уже не было. Лук, ― и Эдди болезненно смеется. ― Иронично, правда, ведь из-за лука текут слезы? Вот тогда я и ушел. Не потому что он… не потому что он вывихнул мне плечо… оно всегда было немного смещено, это легко сделать, так что это произошло и в тот раз… когда он нашел гейские журналы, которые я по собственной тупости спрятал недостаточно хорошо, – никогда не пытайся спрятать что-то от эксперта в этом, – но я ушел не из-за этого. Я ушел, потому что после этого он просто… сказал, что сделает ужин. И что нам нужен лук, а у нас нет лука, и он сказал это так, блять, спокойно, будто ничего и не произошло, и я знал… я знал, что я не смогу жить… жить вот так. Будто ничего не произошло. Потому что что-то произошло, и я не… не перестану быть тем, кем я являюсь, и я знал, что он может даже убить меня в итоге и, блять… блять, сделать после этого ужин, так что я просто… ушел. Он никогда даже не искал меня. ― Боже, ― тихо говорит Стив, бросая взгляд через плечо на Эдди, чьи глаза закрыты. ― Эдди? Эдди поднимает руку и показывает ему большой палец вверх. ― Я просто… восхитительно… Харрингтон, следи за дорогой. Затем он снова замолкает, и Стив делает единственное, что он может сделать, чтобы удерживать Эдди подольше в сознании – продолжает говорить с ним: ― Ты когда-нибудь видел его снова? Твоего отца? ― Нет, ― отвечает Эдди, и в его голосе что-то хриплое и запекшееся. ― Он… умер, когда мне было… ох, блять. В его голосе звучит настоящая тревога, чистейшая паника, и Стив тормозит так резко, что он едва ли не влетает в лобовое стекло. Он поворачивается назад в сидении и видит… Ох, блять. То же, что и раньше. То же, что и всегда. На губах Эдди и между его зубов кровь, и его грудь сотрясается, пока во рту собираются большие вязкие сгустки, и он испускает тихий стон боли, когда Стив выскакивает из машины и подбегает к его стороне. ― Блять, Эдди, блять, ― говорит он, потому что Эдди уже давится кровью, а больница еще в двадцати минутах езды… На сиденьях так много крови. Кровь Эдди везде, и завтра ее уже не будет, но Стив надеялся, что это будет новое завтра, завтра, где вещи вроде испачканных кровью сидений действительно будут иметь значение, потому что они останутся. ― Тебе понравилась моя история? ― выдавливает Эдди, и его голос снова звучит так, будто он продавливает каждое слово через что-то разбитое, кровавое и искалеченное. ― Иди ты, ― говорит Стив, протягивая к нему руки, пытаясь остановить кровотечение, но он не знает как, он не знает где… ― Ты не можешь снова умереть, ты не можешь, ты не можешь, блять, продолжать делать это… ― Ты говоришь так, будто я… ― Эдди прерывается, и на его губах появляются кровавые пузыри, прямо как и в прошлый раз, прямо как… как и тогда, у него снова кончается время. ― Будто я уже умирал до этого, Харрингтон. ― Потому что ты умирал, ты уже умирал до этого, и я не знаю, как это, блять, остановить, я думал, я уже думал, что, может, ты смог бы… и мы бы… Но Эдди не отвечает. Его взгляд слепо соскальзывает куда-то, и руки Стива полностью в его липкой крови, и это произошло снова, как это вообще продолжает…двадцать седьмая петля
…происходить? В этот раз он не собирается чего-то, блять, ждать. Он смотрит на Эдди на другом конце дивана, сгорбившегося, маленького и усталого, и думает о том, как через двадцать часов он утонет в собственной крови, если только Стив действительно что-нибудь не сделает, что-нибудь значимое. Так что он проходит через это все снова, говорит про нормальную еду, и ему не нужно ничего делать, чтобы убедить Эдди пойти с ним и угнать машину. Они говорят о том же, Стив рассказывает Эдди, что ему нравятся парни, и Эдди рассказывает Стиву, что ему нравятся парни, потому что это все еще ощущается значимым, несмотря на все остальное. И затем Эдди с этой своей привлекательной ухмылкой говорит: ― Доверишь ли ты мне повести в этот раз, мой повелитель, или мы снова поменяемся, как в старые добрые? И Стив отвечает: ― Я поведу. ― Зануда, ― говорит Эдди, все еще улыбаясь, пока он начинает возиться с окном и затем с проводами, после чего он проворно пролезает мимо коробки передач на пассажирское сидение вместо того, чтобы вылезать и обходить. Стив закатывает глаза и заводит машину заметно медленнее, чем Эдди (потому что Эдди и правда водит как маньяк). Затем они трогаются, и Эдди требуется минут десять, чтобы осознать, что они едут не в том направлении. ― Не то чтобы я эксперт или что-то в этом духе, но это не твой дом… ― Мы не собираемся ко мне домой, ― жестко отвечает Стив. Эдди издает недоверчивый смешок. ― Так я был похищен? Стивом Харрингтоном? ― Я должен спасти тебя, ― говорит Стив – больше себе, чем ему. ― Они знают, что делать, они будут в порядке, а ты… ― Что ты, блять, несешь? ― голос Эдди уже высокий и нервный, он смотрит на Стива широко открытыми глазами. Стив вздыхает. Сжимает руки на руле. Рассказывает ему все снова – про все двадцать семь бесконечных дней, двадцать шесть смертей, мистера Кларка, теорию Эверетта и про эту небольшую проблему, что он просто это заслужил. ― Значит, все, что мне нужно сделать – это… что? Не умирать? Для того, чтобы ты смог освободиться от какого бы то ни было блядского проклятья, которое на тебя наложено? ― Ты продолжаешь умирать, и ты не даешь мне себя остановить, так что, выходит, это мой единственный выход – увезти тебя подальше, пока ты снова не выкинешь что-нибудь глупое, потому что ты считаешь, что заслуживаешь это по какой бы то ни было ебанутой причине… Эдди издевательски смеется. ― Ты тот, кто только что сказал мне, что пытался пожертвовать собой вместо меня и что это не сработало, и затем ты пошел к мистеру Кларку, потому что… что? Ты испытывал вину из-за какого-то тупого дерьма, которое выкинул Томми Х. пять или шесть лет назад? И ты считаешь, что это уменьшит мою вину? Ты считаешь, что это уменьшит твою вину? ― Эдди… ― Ты знаешь, что он тоже голубой, верно? Томми Хаган. От и до. Думаю, на самом деле он был достаточно серьезно влюблен в тебя. ― Что? ― Ага, в смысле, тот случай, о котором ты говоришь, когда он вывихнул мне плечо, это… тогда он понял, что может сойти ему с рук. Он поцеловал меня. Поцеловал меня в душевой и затем схватил меня за руку и швырнул меня в стену с такой силой, что мое плечо просто выскочило – пум – оно всегда было немного смещено – и было тогда что-то в его глазах, чувак. Почти грустное. Из-за того, как просто для него было поцеловать меня и затем вывихнуть мне плечо, будто он ожидал, что какая-то высшая сила подаст ему знак, создаст какой-то невидимый щит, говоря, что он не может сделать этого, что это было неправильно, но ничего из этого не произошло. Вселенной было плевать. И на секунду ему стало грустно, потому что, думаю, может, он надеялся, что поступить правильно окажется проще всего, чистая выгода только в счастье и все такое – но только не в этом случае, так что он просто выбрал легкий путь и сбежал. И раз уж я заговорил о побеге, я убрался оттуда очень, блять, быстро, потому что я знал, что он не остановится на моем плече, раз уж он начал, раз уж он осознал, что ничего не сможет его остановить. Стив ощущает себя безмерно тупым. ― Когда я зашел туда, ― произносит он медленно. ― Он был убежден, что это будет день, когда Кэрол согласиться пойти с ним на свидание. Эдди вскидывает руки. ― Что я тебе говорил? Этот парень ждал знак от вселенной, который подтвердил бы его гетеросексуальность и мужественность или что там еще, и этим знаком оказалось мое вывихнутое плечо, ― он поднимает взгляд на Стива. ― Так что вся эта блядская… вина или что там, что ты носишь в себе… не надо. Вселенной плевать, что происходит со мной, так что, если следовать этой логике, тебе тоже не стоит париться. Так что разворачивай ебаную машину и не позволяй мне тратить тот жалкий кусок жизни, что мне остался… ― Но она дает мне шанс спасти тебя, ― умоляет Стив. ― Ты тот, про кого все это, вся эта история зациклилась на тебе, и вселенная дает тебе шанс… Эдди качает головой и глухо смеется. ― Это не ебаный шанс, Харрингтон, это просто какая-то жестокая блядская шутка. Тебе не давали шанс спасти меня. Ты не можешь, блять, спасти меня. Я уже мертв. Затем что-то холодное оковывает Стива. Его голос – шепот: ― Что ты имеешь в виду? ― Ты знаешь, что я имею в виду, или ты так и не обратил на это внимание за все двадцать шесть раз до этого, хотя, полагаю, мне стоит отдать должное – я хорошо это скрываю. Ты сказал, что ты не знаешь, как убить Векну? ― Стив тупо кивает. ― Тогда я уже мертв, Стив. Голос Эдди звучит слабо, будто он собирается сообщить ему плохие новости – он звучит так же, как звучал голос Нэнси, когда она говорила ему, что она теперь с Джонатаном и что те розы бесполезны. ― Он добрался до меня. На мне проклятье. Так что, как видишь, это действительно какая-то жестокая шутка вселенной, потому что как ты можешь спасти кого-то, кто уже мертв? Ты не можешь, так ведь? Так что, кажется, мы оба попали.