И в огонь, и в воду, и в отпуск

Арсений любит поезда. Арсений просто их обожает. Арсений просто хочет вернуться обратно в поезд, потому что уж лучше решать кроссворды вместе с бабулей и пихаться на одной полке с Антоном, чем отдых там, где он сейчас находится. Разумеется, никто и не ожидал шикарного каменного дома с панорамными окнами с видом на берег реки, но и такого убожества тоже никто не просил. И все-таки «бесплатно» — это от слова «бес попутал Арсения на это все согласиться»: сыр в мышеловке, а отдых в жопе, потому что расслабиться в настоящих деревенских условиях не представляется возможным. Арсений до последнего верил, что это будет деревенский отдых чисто номинально, но нет, позади дома — заросший сорняками огород и одиноко стоящий туалет с маленьким вырезанным сердечком на деревянной дверце. Закрадывается ощущение, что вся жизнь до этого была всего лишь каким-то кривым сном и на самом деле Арсению все еще семь. Сейчас откуда-то должна выйти мама, выдать выцветшее красное ведерко и отправить снимать колорадских жуков с картошки. Рассматривать это убожество нет никаких сил, но и идти в дом не хочется — там наверняка его встретят две панцирные кровати и красный угол, и уж лучше колорадские жуки, чем это. Собственно, возможно, именно поэтому хозяйка оставила ключи под камушком у крыльца, а не отдала лично: встречаться с шоком городских опасно. Единственное, что выглядит относительно новым на этом участке — это баня. Это не делает ее менее убогой и более любимой, как вид времяпрепровождения, но по крайней мере заставляет верить в хоть какое-то светлое будущее. Хотя баня, очевидно, по-темному, поэтому и тут вера очень хлипкая. А может, ну его? Сесть на автобус, уехать обратно на вокзал, съесть там чебурек и отравиться? Что хуже: прочистка организма перронными деликатесами или огородным правильным питанием? Как много вопросов и как мало ответов… Арсений не любит жалость, но прямо сейчас ему хочется, чтобы его прижали к груди и сказали, что все будет хорошо, что это все страшный сон и на самом деле вокруг декорации, а за ними прячутся Мальдивы и вилла на них. Только, во-первых, виллы явно не будет, а во-вторых, тот единственный, что мог бы прижать к груди и погладить по головушке, убежал в дом валяться в прохладе. Ага, конечно, «надо как можно скорее разобрать вещи» — так Арсений и поверил. — Да кайф, Арс, тут же прям как у бабули в деревне, да? Надо будет глянуть, есть ли дрова, вечерком баню затопим, попаримся. Ты чо стоишь, заваливайся, — Антон хлопает по месту рядом, но Арсений заваливаться не планирует — по крайней мере, пока не проверит чистоту здешнего постельного белья. Антон распинается еще минуты две и выглядит без шуток счастливым, носом прижимаясь к подушке и вдыхая запах старости и затхлости — по мнению Арсения. По мнению Антона, это запах детства и каникул на даче — для Арсения эти два понятия вполне равноценны. — Какой кайф, Антон? Тут даже горячей воды в доме нет, а посуду мы как мыть будем? А центральное отопление? Да тут рядом даже магазинов нет, туалет на улице, тут свет хотя бы есть? И чего ты развалился? — Арсений уже разве что не хнычет, набирая воздух и теряя запал практически сразу, потому что Антон не начинает паниковать, вдруг осознавая, что они действительно в деревне — у того на лице лишь смиренное спокойствие и легкая улыбка, будто это все — не проблема, будто одному Арсению не сказали, куда они едут. Арсений не баловень — Арсений любит комфорт и вот уже двенадцать лет отвечает за него самостоятельно, лишь бы не возвращаться в это допотопие жизни — и уж тем более не называет это отдыхом. Арсений четко помнит, что в деревне нельзя отдыхать, тут сорняки прополоть, картошку выкопать, дом подмести, гусей покормить, за свежей сметаной на рынок сбегать — а потом уже можно завтракать. Он усиленно избегал такого времяпровождения, несмотря на соблазн в виде речки — и то холодной и в водорослях, и бани, в которой у него обязательно закружится голова и слишком сильно покраснеет кожа. Неделю такого подобия отдыха Арсений не выдержит — он пойдет писать жалобу начальству, пойдет выбивать себе отпуск от отпуска, в конце концов, не оставит это просто так. Но это после того, как перестанет пялить на криво побеленный потолок, раскинув руки — а тут вообще есть вай-фай или ему голубиной почтой свои возмущения отправлять? Арсений знает, что для большинства он «неубиваемый», поэтому и жаловаться ни на что не должен. В детстве это было вечное: «Сенечка, там надо крапивку повыдергивать — ты даже если и уколешься, то ничего, а у сестры твоей потом все несколько часов болеть будет». Конечно, ей хорошо — может воду замораживать, вот это да. Ну, в итоге она сейчас и работает в банковской сфере, а он в МЧС пошел. Поэтому сейчас это вечное: «Попов, там горящий дом». Арсений любит свою работу, да и к боли настолько привык, что почти не чувствует даже сильные ожоги. Он любит людей и готов рисковать ради них, но отдых-то тут причем? Видимо: «Ну, Арсений, если надо будет жалобу отправить, то залезешь на провода — тебе от удара током тоже ничего не будет». Арсению будет обидно. Вот и сейчас ему обидно за растрескавшийся потолок, за вшивое одеяло вместо теплого, пухового, за то, что у Антона кровать скрипит меньше — тоже обидно. Он лениво отрывает взгляд от потолка и поворачивает голову на Антона — тот настолько подходит этому месту, что становится даже немного обидно. Волкам, конечно, свойственна такая любовь к природе, но это не то. Антон подходит не природе — он подходит этому дачному уюту, этим дурацким панамам от солнца и деревянным окнам с лучами сквозь них. И вот опять это дурацкое чувство, будто рядом с Антоном ничего не может пойти плохо. Есть еще чувство, что рядом с Антоном ничего не может пойти «так», но это всегда забывается. Потому что, глядя на этого дурня, который не может лежать, не развалившись, и от этого свесив одну ногу с кровати, приходит ощущение, что здесь не так уж и плохо. Вроде крапиву выдирать никто и не просил. — Но готовить тебе я не нанимался! Все обязанности будем делить поровну! — и даже в этой возмущенной интонации читается смирение. — Арс, ты на работу носишь салаты из «Шоколадницы», я и не ожидаю от тебя кулинарных шедевров, уж прости, — Антон противный до безумия — в смысле Арсений, по его мнению, готовить не умеет? — Предлагаю доесть бутеры из поезда, а там уже разбираться по ходу дела. У Антона все логично — он и вещи закидывает в шкаф за три минуты, и какую-то банку морса находит, и в целом у него выходит все так просто и понятно, что Арсению хочется все бросить и начать топать ногами по полу и хныкать, чтобы тот в итоге все сделал сам, раз у него все так хорошо получается. Еще и волосы после поезда соплями лежат, а вещи пованивают уже после пяти минут носки в тридцатиградусной жаре — и почему у него не способность никогда не потеть? Стал бы профессиональным дотером. С таким Антоном все оказывается легче. Оказывается, жизнь в деревне не всегда должна быть сложной и энергозатратной. Оказывается, когда хочется лежать, можно лежать, а не обязательно делать занятой вид, лишь бы не заставили огурцы колючие собирать. Оказывается, вода на солнце прекрасно греется, из туалета на улице открывается прекрасный вид на поле иван-чая, а посуду необязательно мыть, потому что осталась одноразовая из поезда. Арсений не признается, что втягивается — он все еще морщится на пыльную мебель, не признает сланцы пятидесятого размера, каждый раз шнуруя свои кеды, и глаза закатывает на Антона, что границ личных по-прежнему не признает, заваливаясь на его односпалку после удачного похода к соседям за дровами. — Господи, Антон, ну че ж ты за псина сутулая, — с счастливого, мокрого и тяжело дышащего с жары Антона опилки на кровать летят, будто от собаки, повалявшейся в грязи, и тот вместо того, чтобы исправить ситуацию, делает ее еще хуже, язык высовывая и продолжая лезть к Арсению на манер настоящего пса. — Буду твоим песиком! — Антон делает непонятное ударение на последнем слове, и Арсений хмурится. — Ну ты чо, это Кирилл Бледный. Ну, «Пошлая Молли» который. Антон говорит так, будто это все объясняет и вдобавок дает полное право липнуть потной кожей ко всем незащищенным частям тела Арсения. Хотелось бы сказать, что чужой пот противен, что Антона хочется с себя сбросить, но язык не повернется. Вместо этого Арсений почесывает Антона за ухом, как настоящего песика. Хотя, конечно, будет правильнее сказать, что он просто треплет его кудряшки. У Антона такая прическа, что как бы ее ни разворошить, все равно будет выглядеть так, будто это и было задумано. Антон в целом сам по себе удивителен — в который раз Арсений уже об этом задумывается? И с каждой такой мыслью убеждается, что поехать именно вместе с Антоном было правильным решением. К тому же, если станет совсем скучно, то можно будет откопать где-нибудь лыжи, заставить перекинуться в волка и устроить летние гонки на так себе санях. Вот с кем еще можно заняться подобным? Арсений со всем этим окружающим его жаром порядком чувствует себя той лепехой, которую они встретили по дороге к домику. Надо бы встать, заняться чем-то дельным, но он сам себя одергивает, понимая, что это все рефлексы из детства, когда ни секунды на даче не должно было быть потеряно. — Почему ты так дачу любишь? Ну, в плане, тебя разве в детстве не заставляли собирать малину, которую нельзя есть? Или там волчонком ворон распугивать? Антону разговоры не мешают разлечься на Арсении, хотя самому всегда намного жарче, чем ему — он даже сидя под кондиционером ныл и арсеньевскими кроссвордами обмахивался. И сейчас — стонет, как жарко, но обвивает одну его ногу и лежит, подставляясь под перебирающие пальцы, чуть порыкивая, кажется. Арсений ловит себя едва замершим и легким покашливанием запускает трепенувшееся сердце — в такую духоту и не такое случится. — А чо малину нельзя есть? А зачем она тогда? — Антон голову не поднимает и бубнит в ногу, опаляя и без того распаренную кожу жаром. — Бабуля ничо не запрещала, только помогать иногда просила, но мне в кайф было, потихоньку научился всякому. А ворон я и сам гонять любил. Щас бы тоже погонял, кстати. Арсений знает, что у Антона без обращений кости ноют, поэтому даже не жалуется, когда тот каждое утро с пыхтением и трещанием прохрустывает каждую, изгибаясь во всех позах. — Она у меня еще и с животными разговаривать умеет, поэтому, когда Шарик просил меня пойти курицам травы нарвать, я только в восторге был. Хотя, подозреваю, ничо Шарик не просил, но она до сих пор говорит, что да, — Антон посмеивается тепло, и Арсений искренне рад, что в его словах нет «умела» и «говорила» — было бы грустно и неловко, а так у него все права на то, чтобы фыркать вместе с ним, подпинывая чужую ногу, уже закинутую на него. Арсений кивает самому себе — неудивительно, что Антон такой. У него все получается будто играючи, а что не получается, то и не воспринимается потерей. Будь он лет на восемь моложе, расстроился, быть может, что у него никогда так не было, но то, что ему нравится Антон, как человек, не значит, что ему понравилось бы в его шкуре. Ему в целом не хочется быть в чьей-то шкуре или походить на кого-то. Есть много классных людей, но они уже есть, а Арсений вполне самодостаточен, чтобы не пытаться кого-то копировать, стараясь заработать себе такой же опыт. К тому же он бы точно не повелся на это «Шарик попросил». Он нередко слышит в свою сторону: «Ну ты и уникум», но уже давно не обижается, потому уж лучше так, чем прилипучее сравнение с Дедпулом. Арсений не мертвый, и он не бассейн, а еще он людей спасает, а не убивает. Хотя наемником Арсений тоже был бы великолепен, как минимум потому, что он просто великолепен. Не великолепен он только в одном пункте — не потеть, но это с лихвой перекрывается собачьей вонью, так что ни капельки не стыдно. Только неудобно, потому что самый вонючий из них уже почти целиком придавил своей немаленькой массой тела. — Шаст, ты совсем уже без волчьей формы с ума сошел или решил, что личных границ не существует, пока их не выстроят настоящими кирпичами? — Когда Антон лижет соленую кожу. Арсений знал одну девчонку, которая умела превращаться в олениху, и вот ее на соль тянуло вообще всегда, но у собачьих вроде такой проблемы не наблюдалось раньше — Антон вообще больше по сладкому. Хотя Арсений вполне себе сладенький, но это вообще не то и шутка. Был у него один парень, который любил вечно называть его подобными именами: «сладенький», «сахарочек» и так далее по списку, но Арсений с ним уже давно расстался как раз-таки потому, что не мог больше терпеть этот испанский стыд. С Антоном же они даже не встречаются, чтобы о таких прозвищах хотя бы говорить. Конечно, если сейчас посмотреть на них со стороны, то в правдивости этих слов можно усомниться, но никто же не смотрит, а Арсению слишком хорошо, чтобы думать о своем поведении. Он очень редко проводит время вот так: просто лежа и обнимаясь — в последний раз это было… после марафона «Гарри Поттера» с Антоном. По мнению Арсения, они все еще просто очень хорошие коллеги. — Мы ж всегда так лежим, нет? — Антон прав, но это все еще не отменяет того, что это происходит всегда именно из-за него. — Если тебе чот не так, то ты говори, просто мне так привычно, что ли, я как будто всегда тебя трогаю, а ты никогда не против. Мне так проще считывать эмоции, как и по запаху, поэтому липну, наверное. Хотя щас реально жарковато, согласен. Антон перекатывается на спину, хотя костяшками пальцев все еще касается его бедра, и от этого легче и тяжелее одновременно. Хочется по логике сказать, что да, ему «не так», что его границы наглым образом нарушаются, но ему вообще-то все так и не дай бог Антон прекратит. — Так когда там твоя баня? Ты воняешь, как псина, да и мне бы помыться, — Арсений коленкой в чужое плечо упирается, давая добро, и Антон носом тычется благодарно. — Кто баню в такую жару топит? Погнали на речку! — Антон вскакивает с такой прытью, что у Арсения даже голова чуть кружится от чужой активности. — Ну пойде-ем. Если бы жизнь Арсения была фильмом, тут бы был склеенный кадр с лица «точно нет, мы никуда не пойдем» на лицо «вот мы и на речке, а я в панамке». Слава богу, Антон чуткий друг и хороший коллега, и на заверения Арсения, что он не пойдет на пляж, потому что не хочет плескаться в лягушатнике с другими людьми, нашел какой-то забытый богом выход на пирс с прогнившими досками, зато, действительно, без людей. — Ну красота же, а? Щелкнуть тебя здесь? Красиво, будешь, как утопленник, такой же бледный. — Антон действительно «щелкает», еще и позы подсказывает, уверяя, что никто его засаленных волос и подавно не увидит. Правда, потом Антон же и толкает его в воду с этого разваливающегося пирса, потому что не смог дождаться, когда Арсений по одному миллиметру войдет в довольно прохладную воду. Крайне чуткий друг и коллега, который еще и сам ныряет на мутное дно, чтобы скрыться в песке и неожиданно дернуть за ногу. Арсений заваливается от испуга на спину и машет руками, пытаясь удержать себя на воде так, чтобы ее же и не нахлебаться. Антон выныривает абсолютно довольный, все еще пышущий жаром, и тут же сам ставит Арсения на ноги, прижимаясь со спины. И это вроде как снова нарушение личных границ, но это снова умалчивается. Вместо этого Арсений действительно задумывается о том, что для них с Антоном такое постоянное полуобъятие привычно — они так только что лежали на кровати, так пихались на одной полке, так отдыхали на офисном диване после тяжелой смены, так дремали дома у Антона после спора о том, может ли волк съесть три мясных пиццы за раз. Арсений уже и не вспомнит, когда в последний раз объятия Антона воспринимались как-то не так. Было что-то подобное, когда он почти уверовал в их отношения с Ириной. Тогда он почему-то сильно загнался и чувствовал чужие руки на себе неправильными, слишком нежными, но потом и это прошло. Арсений любит анализировать все вокруг, но почему-то терпеть не может анализировать свои отношения с людьми. Вот чисто в теории, если сравнить его отношения с Антоном с его отношениями с Егором, то это что-то совсем разное. Конечно, не бывает одинаковых отношений с двумя разными людьми, но что-то как-то ни разу не было такого, чтобы рука Егора лежала на его бедре во время просмотра фильма. А если задуматься… Антон щелкает пальцами перед лицом залипшего Арсения и смотрит вопросительно. Вот именно поэтому тот и не любит анализировать свои отношения с людьми — всегда уходишь слишком глубоко в себя. — Ты чего, Арс? — Я ничего. Просто придумываю план, как тебя утопить. Никогда не думал в косплееры податься? Я Герасим, ты Муму — у нас бы замечательно получилось. Антон фыркает и поднимает волну рукой, окатывая Арсения. Вот была бы тут Варнава, она бы обязательно из этой воды сделала бы себе щит и пошла на Антона с ответным водяным боем. Хотя Арсений ни в коем случае не хотел бы, чтобы Антон тут веселился с кем-то другим вместо него. Ему и поезда хватило. — Давай лучше ты Тарас, а я Бульба, — Антон уходит под воду с характерным «буль», и Арсений глаза закатывает, почти сразу начиная пинаться, чтобы заранее защитить свои конечности от нападения. И либо Антон умудряется открывать глаза под водой, либо это волчье чутье, но Арсений второй раз без своего желания оказывается с головой в воде, цепляющийся за все, что попадает под руку — будь то речная тина или шея Антона. — Тих-тих, реально утопишь. Арсений от возмущения разве что не захлебывается, пиная коленом чужой бок — то есть сам под воду утащил, а теперь недоволен? Хотя руки от шеи не отнимает, только перехватывает за ноги поудобнее и плывет так — с наверняка невесомым Арсением на спине. — А ты кстати по-собачьи плаваешь или как? Дразнить волка, пока сидишь у него на спине — чревато тем, что тот решит выебываться, переплывая реку, норовящую унести их двоих вниз по течению. Арсений старается не визжать, когда Антон периодически вместе с ним уходит под воду, держа его под коленями, и думает, сможет ли регенерировать, если все-таки утонет тут, посередине реки — но все же слишком громко, пожалуй, смеется на ухо Антону, отфыркиваясь от мокрых кудряшек, лезущих в лицо, и цепляясь за шею отчаянно крепко. Плавает тот действительно не по-собачьи, хотя Арсений уверен, что это лишь для вида. Они разворачиваются все-таки где-то на половине, когда он решает проверить, достанет ли ногами до дна, и в итоге решает, что тот камень на другом берегу, издалека напоминающий ежа, не стоит едва сводящих ног, зато очень даже стоит круиза на не выдыхающемся Антоне, которому все нипочем. Арсений в качестве благодарности только водоросли из чужих кудрей выпутывает и держится покрепче, пока они к пирсу подплывают. Выходить из воды сложно как минимум потому, что тело кажется необоснованно тяжелым — вот только что не чувствовалось ни грамма, а теперь вся тяжесть мира рухнула на подкашивающиеся от усталости ноги. Да, Арсений в основном катался на чужой спине, но это не значит, что он не имеет права отдохнуть. Поэтому он без малейших зазрений совести падает на — слава богу — песок, а не гальку, и чувствует, как кожа постепенно начинает нагреваться под палящим солнцем. На душе облегчение от того, что так можно лежать еще ближайшую вечность и не надо идти домой, чтобы поскорее продолжить копать картошку. Осталось только башенку из песка построить, чтобы все детские мечты воплотить. Антон валится на песок рядом, но в этот раз сохраняет дистанцию в пару сантиметров, не прикасаясь ни одной частью тела. Смотреть на безоблачное небо невозможно, и, выбирая между разглядыванием кучи веток и Антона, Арсений все же голосует за второе и поворачивает голову в его сторону. И сразу же думает отвернуться. У Антона кудряшки завернулись совсем тонкими пружинками и облепили лоб, на бороде тоже видны капельки, которые скатываются по коже к родинкам на шее, ключицах. Арсений не смотрит ниже, возвращая взгляд обратно глаза в глаза, тут же жмурясь: Антон светит ярче солнца. У него какое-то особенное выражение лица, которое сам Арсений никак описать не может. Там очевидная полуулыбка, безмятежность и какое-то подобие восхищения? Это немного неловко и хочется выспросить Антона, отчего тот такой, но вместо этого Арсений позволяет себе наслаждаться этим взглядом. — Перед тем, как идти домой, надо будет еще раз сполоснуться, чтобы не тащить весь этот песок на себе, — лишь бы хоть о чем-то поговорить. — Русалочку из тебя делать не будем? — Антон тянет лениво, пропуская сквозь пальцы комочки мокрого песка и перекатываясь набок, подпирая голову и смотря в упор. Даже так, не касаясь Арсения ни пальцем, Антон умудряется рушить все возможные границы между ними. Арсений хмыкает, глаз не отводя и наблюдая за тем, как Антон прослеживает взглядом его тело до пояса, меняясь в настроении едва заметно. Кожу подпекает то ли от палящего солнца, то ли от Антона. — Не против, если я перекинусь? — хрипит Антон, а Арсений только головой мотает, затаивая дыхание неосознанно. Антон не скидывает с себя ошметки человеческой кожи, не рычит и не брызжет слюной по обращении — только едва заметно морщится, когда кости начинают глухо хрустеть, а кожа в мгновение обрастать шерстью. А Арсений губу изнутри прикусывает, ощущая знакомый, слегка сводящий внутренности трепет при виде огромного волка, отряхивающего шерсть от песка. На удивление Арсения, Антон не бежит к воде, не осматривается, он знакомым изучающим взглядом смотрит на него задумчиво и заваливается рядом, едва влажной шерстью щекотя голую кожу, вмиг покрывшуюся мурашками, которые в ту же секунду оказываются слизаны широким языком. Арсений не дышит. У Арсения вопросов к Антону не меньше, чем вопросов к себе, на которые уже стоило бы дать ответ в любой из моментов, когда живот сводило от желания сгрести плотную шерсть в кулак и сравнить, такая ли она мягкая, как чужие кудри. Язык, например, точно горячее, как и дыхание фыркающего зверя, оседающего на стянутой от солнца коже; а лапа, лежащая на животе, точно тяжелее ладони. Арсений все еще не дышит. Мокрый нос тычется в бок, а глаза сами собой закрываются, чтобы не смотреть: визуально и тактильно сейчас было бы слишком много. Сейчас Арсений в целом старается не думать, чтобы не сделать ничего лишнего — не сказать какую-нибудь глупость, не схватить Антона, чтобы прижать ближе, не оттолкнуть его, чтобы унять количество новых эмоций. Антон же это, кажется, воспринимает как игнорирование, поэтому старается растормошить, бодаясь и вылизывая активнее. Нет, ну, в целом, с закрытыми глазами можно воспринять этот мокрый нос за нос какой-нибудь большой собаки и успокоить себя этим, но все равно не получается. Это все немного щекотно из-за дразнящей кожу шерсти, но все внутри сжимается не от этого. Арсений представляет, как себя чувствуют те, к кому Антон прибегает на заданиях, но никак не может сконцентрироваться, чтобы проявить эмпатию к вымышленным людям. Они, работа, задания — это все где-то там, а Антон здесь, и Антон бьет лапой по бедру, заставляя все-таки открыть глаза. — Шаст, отстань. — Антон обиженно склоняет голову и тихонько скулит. — Ну давай, еще обидься, что я тебе не разрешаю себя кусать, как любимую резиновую уточку. — Антон фыркает. У него в офисе действительно есть любимая резиновая уточка с отметинами клыков на ней. Однажды Антон ею чуть не подавился, и Арсений лично доставал ее из пасти как можно быстрее, чтобы никто из коллег не увидел этот позор. Руки потом пришлось три раза с мылом мыть, чтобы те перестали пахнуть собачьей слюной. Как оказалось, зубы надо чистить не только в человеческом обличии, но и в волчьем, а всех тех косточек «чтобы ваш питомец сам чистил зубы о них» вообще не хватает. Поэтому с тех пор раз в неделю Арсений тайно чистит чужие клыки, стараясь закончить как можно скорее, чтобы не напороться на них и не начать рассматривать Антона, как самый красивый экспонат в музее. Вероятно, они все же ближе, чем просто коллеги, потому что эта вся участь почему-то только на Арсении, а не на всем отделе — у них нет расписания, кто сегодня чистит Антону зубы, хотя по справедливости это могла быть его напарница, собирающая его в спецовку перед выездами. И все же, не кривя душой, Арсений в жизни не поручил бы это кому-то — да и спецовку он бы лучше затягивал, по его скромному мнению. — Все, Шаст, хорош, пойдем домой, — Антон заигрывается, прикусывая кожу безболезненно, но слишком чувственно для разнеженного за день Арсения, которому бы еще раз голову в холодную воду окунуть, в бане отлежаться, да поспать часов двенадцать. К сожалению Антона, возвращаться волком в деревню нельзя, поэтому он натягивает на голую жопу шорты, умудряясь все равно принести в дом около килограмма песка. Арсений готов ему это простить за то, что ему и пальцем шевелить не приходится, пока тот готовит баню, собирает по дороге веник и зовет его уже на все готовенькое, когда сумерки опускаются на деревню вместе с вечерней прохладой. Антон торжественно провожает его в предбанник, задевая пушистой башкой одинокую лампочку с оранжевым светом и раздеваясь параллельно. — А ты в баню со мной, что ли? — Нет, Арсению не жалко, конечно, они голыми друг друга видели не раз в общем душе после заданий, но хотя бы створочка от личных границ должна оставаться? — А ты париться сам собрался? У нас еще и дров мало, чтоб на второй раз подтапливать, так что давай, пока горячая. Арсений в целом париться не сильно собирался: ему всегда это казалось каким-то из элементов БДСМ. Человека бьют ветками, а он стонет от удовольствия — без контекста это действительно звучит как что-то из раздела высокорейтингового сайта. Вот именно поэтому он баню и недолюбливал. Еще с детства он запомнил, как отец хлестал его этим набором листьев, приговаривая, как это полезно для здоровья. Арсений уверен, что на спине не осталось рассечений исключительно из-за регенерации, а крови не было, потому что ее смыло потом — а как тут в плюс восемьдесят не вспотеть. У отца способность к невосприимчивости климата, и тому было комфортно при любой температуре, а вот маленький Арсений воспитал в себе ненависть к бане. Поэтому на Антона он смотрит с опаской — тот со своей волчьей повышенной температурой тела тоже навряд ли воспринимает температуру, как сам Арсений. Хотя ему он почему-то почти безоговорочно доверяет, поэтому аккуратно подливает воду на камни и сразу же оседает на нижний полок, прикрывая темную макушку руками. В бане темно, но Арсений все равно почему-то прячется, усаживаясь так, чтобы не было видно ни задницы, ни члена, ни сосков. Удивительно, как устроено человеческое чувство смущения — пару часов назад валяться с голым торсом под взглядом волка было не стыдно, а вот теперь ничего лишнего не покажем. Хотя Антону и тут чувство стыда не свойственно — он спокойно расхаживает по всем пяти квадратным метрам свободной территории, проверяя веники, наливая в тазы воду и что-то бормоча себе под нос, и все это с членом наголо. Конечно, у него, как у оборотня, смущения меньше — привык своим мешочком по всей области светить. Только Арсений все равно старательно не смотрит, чтобы сохранить эту иллюзию личного пространства. Кого-кого, извините? Это глупо, и обычно ничего смущающего в чужих членах Арсений не находит, но, опять же, именно с Антоном почему-то неловко. Тот, видимо, наконец-то удовлетворившись видом бани, усаживается рядом, широко разводя ноги. Нет, конечно, никто не просит его прижимать коленочки друг к другу и класть на них ладошки, но такое поведение тоже не совсем нормальное. Хотя, возможно, и нормальное, просто совсем никак не состыкуется со старым образом Антона. Года три назад тот же действительно всегда был собранным, вежливым пацаненком — двадцать пять лет, чего там. Тогда Антон разговаривал со всеми на «вы» и старался рассмешить всех, говоря много-много и шутя в любой удобный момент, будто на него насильно повесили табличку «самый веселый в России», и нужно было соответствовать. Тогда Антон Арсению был вообще неинтересен, но тот все равно был постоянно в поле зрения, поэтому запомнилось. Запомнилось и впилось в память, поэтому теперь, когда Антон уже совсем другой человек: уверенный в себе, не старающийся угодить, вызывающий улыбку одним появлением без лишних ужимок, то остаточные воспоминания все равно проскальзывают. Хотя не сказать, что Арсению это не нравится — отчего-то смущает только. Поэтому он сам сжимается, как воробушек на ветке, затягивая ноги на полок. В бане жарко, и пот катится все новыми каплями по уже и так мокрой коже, но это все равно доставляет какое-то особенное удовольствие, несмотря на то, что горячий воздух жжет легкие. Арсений окончательно расслабляется, разгоняя неприятные детские воспоминания о походах вместе с отцом. — Шаст, а как часто ты перекидываешься вне работы? — Это, конечно, не самый уместный разговор для бани, но то, что произошло на берегу, до сих пор не выходит из головы. — М? Ну, если на работе без вызовов, то каждый день стараюсь выходить на площадках погонять. Но если влом и не на дежурстве, то просто перекидываюсь и сплю волком, в остальное время это не так удобно. Площадки для оборотней разных типов по городу оборудуют все больше, и Арсений каждый раз ловит себя на том, что возле площадок для категории хищников он замедляет шаг и разве что голову не сворачивает, залипая на том, как люди перекидываются. И пусть оборотни довольно распространены, кажется, это все еще одна из самых удивительных человеческих мутаций — после его ебейшей регенерации, разумеется. Антон работает давно, его в волчьем обличии отличают только улучшенные органы чувств и обостренные рефлексы, тогда как многие своей звериной сущностью управляют с трудом, зачастую теряя контроль, опасаясь перекидываться и вовсе с годами теряя это умение на физическом и психологическом уровне. Смотря на Антона, который без особых усилий может перекинуться в любую секунду и сохранять при этом полностью человеческий разум, Арсений не уверен, сколько работы это заняло, учитывая, что тот все же не пес, хоть и очень похож. Антон поддает еще немного пара, и если Арсений издает много звуков во сне, то Антон — по жизни. Он чешет бороду, жмурясь и дыша свистяще через зубы уже накаленным воздухом, и тому не хватает только приговариваний в духе «о-ох, хорошо-о». Глаза застилает пар, а ногу обжигает чужой подбадривающий шлепок по ляжке — Арсений все еще не находит в себе достаточно возмущения по этому поводу. — Все, Арс, давай, залезай повыше: парить тебя будем. — Антон резко кивает на другой полок так, что дурацкая банная шапочка «Анапа 2005» сваливается на лоб. На Арсения ни одна из этих придурочных шапок в предбаннике не налезла. — Да не буду я париться, отстань. — Арсений цепляется пальцами за дерево так, будто оторвется только вместе с ним. Ну давайте, попробуйте его убедить, что это полезно для здоровья. — Да давай, Арс, не ссы, я легонько. Знаешь технику дождичком? Конечно, не знаешь, ложись, — Арсений ведется. Старается не прикрывать задницу, ложась на заботливо политые холодной водой доски, и лицо отворачивает в другую сторону, колупая ногтем застывшую смолу. — Готов? Он мычит что-то нечленораздельное, отдаленно согласное, пока Антон медлит, то ли испытывая его, то ли издеваясь, но ничего не происходит уже секунд десять, и Арсений уже расслабляется — не потому что спокойно, а потому что заебал тянуть. — Ты чо там, залип, что ли? Готов я, готов. Антон что-то бурчит, шурша веником, и Арсений жмурится, задницу поджимая рефлекторно, но удара не происходит — по спине едва заметно проходятся свежие мокрые листья, окрапывая водой. — Это техника дождичком. Меня так дядя в детстве париться приучил. Норм же? — Арсений в ответ кивает часто-часто, не поворачивая голову, и Антон начинает едва заметно похлопывать веником по лопаткам, практически не спускаясь ниже. Приятно — действительно приятно, но после минуты методичных ударов в области верхней части спины и тишины со стороны Антона Арсений начинает ерзать, потому что недостаточно, и только тогда тот парит уже и поясницу, и вытянутые вдоль всей полки ноги. Задницу тот не трогает, и Арсений не знает, хорошо это или плохо. Впервые баня ощущается едва ли не медитативной — у Арсения в голове постепенно не остается ни одной мысли, только обволакивающее тепло, приятные похлопывания веником и треск чурки в печке вместе с тихим пыхтением Антона за спиной. Его бы, наверное, тоже стоило попарить, но конечности уже не слушаются, как и внезапно потяжелевший язык и поплывшие перед глазами доски. Арсений чувствует, что еще пару секунд, и заснет. Он не уверен, что так и должно быть, но решает довериться профессионализму Антона и просто прикрывает глаза, окончательно теряясь в этой жаре. Перед глазами плывут смутные воспоминания о том, как мать замачивала сорванную Арсением крапиву, чтобы сделать какую-то питательную маску для волос сестры. Вспоминает, как у той потом вылезла аллергия на эту крапиву и как ему потом достались все остатки маски. Была ли у него потом самого аллергия, не вспоминается, потому что голова окончательно идет кругом, а все вокруг и с открытыми глазами кажется черным. — Арс! Арс! — голос где-то очень далеко, но Арсений все равно распахивает глаза, возвращаясь в реальность. Лицо у Антона выражает крайнюю степень испуга, и чужие руки стаскивают с полки, ставя на не слушающиеся ноги и вытаскивая в прохладный предбанник. Арсений падает в старое кресло и заторможенно смотрит по сторонам, с трудом возвращаясь в привычное состояние. Хотя тяжесть довольно быстро отступает, и тело возвращается под контроль мозга. Дышать прохладным воздухом после жары — отдельное наслаждение, и Арсений набирает полную грудь, косясь на все еще обеспокоенного Антона. Тот сидит на корточках перед креслом и обеспокоено сжимает чужое колено, внимательно всматриваясь в глаза Арсения. — Шаст, ты чего? — Арсений окончательно приходит в себя. — Пиздец, я пересрался, ты в обморок походу чуть не свалился. Наверное, я с паром переборщил. Ты как? Сколько пальцев видишь? — Даже если бы они у Арсения двоились, он же видит, что Антон показывает три, что за бред? Язык во рту все еще тяжелый, но разум гораздо более ясный. — Идти можешь? Пойдем в дом. Арсений искренне не понимает, почему Антон так носится вокруг, закутывает его в огромное полотенце с тигром и разве что на руках не доносит до постели, укладывая на уже не такую противную вонючую постель — та слегка прохладная, как и вода, принесенная Антоном. Арсений не понимает, но послушно лежит, пьет, наслаждаясь чужой заботой и отдаленно кружащейся головой, что отпускает в несколько минут. Антон все не унимается, что-то шебуршит, на голову и грудь кладет влажные полотенца, с которых вода неприятно стекает на разгоряченную кожу, всматривается обеспокоенно в его глаза, прося не закрывать, и все отпаивает его водой, трогая лоб широкой ладонью. Все почти как в детстве, только в детстве отец просто отправлял в дом, когда Арсений уже не выдерживал, жмурясь отчаянно, чтобы не заплакать ненароком. Отец не был жестоким, просто знал, что у Арсения все пройдет в течение получаса. Антон тоже знает, но продолжает применять все подручные методы от перегрева — они оба это в Академии на первом курсе проходили. «Отлично» в зачетку, Шастун. — Шаст, — тот от сосредоточенности разве что не вздрагивает, — ты же помнишь, что я регенерирую? — И чо? Я как-то не заметил, чтобы твой организм прямо в парилке и не позволил случиться перегреву, Арс, — Антон звучит крайне недовольно, но при этом слишком мягко сжимает пальцы своими, разве что не переплетая их. И, видимо, если Арсений знает об оборотнях почти все, то Антон о регенерации почти ничего. Да, это далеко не самая распространенная особенность, чтобы о ней рассказывали на каждом углу, но можно же почитать. За эти мысли Арсений сам себя осуждает — то, что он сам изучил волков, не дает ему права выделываться: про другие способности он тоже ни черта не читал. — Так я и не могу восстанавливаться, если воздействие на организм не прекращается: мой максимум в таких условиях — не умереть. — Антона, судя по крепче сжавшимся пальцам, это вообще не успокаивает. — Ну, то есть… вот если мне воткнуть нож в руку, то она не заживет, пока он будет продолжать торчать из нее, но, как только вытащишь, то через секунд тридцать и царапины не останется. Вот то же самое и с парилкой. Арсения от всей души умиляет то, как сильно Антон за него переживает, и он тянет того за руку, заставляя забраться к себе на кровать. Места категорически не хватает, но если вжаться в стеночку и обернуться вокруг Антона, как тот днем оборачивался вокруг него, то очень даже неплохо. Нет. Неправильно. Вот так лежать с Антоном — это не «неплохо» — это «очень хорошо». Арсений не может себе и представить, с кем из коллег он мог бы чувствовать себя так же спокойно и расслабленно. Иногда даже кажется, что, несмотря на то, что у Антона другая напарница, лучшим дуэтом в подразделении являются они с Арсением. С Антоном же просто невозможно не дружить. — По секрету скажу тебе, что баня мне даже понравилась. Намного лучше, чем я запомнил это в детстве, — Арсений мягко улыбается и треплет Антона по волосам. — Если тебе это понравилось, то боюсь представить, что было в детстве, — Антон смешливо фыркает в плечо, потираясь носом — Арсений не может быть уверен, что тот не вытирается о него, но надеется на сентиментальность момента. — Тогда повторим перед отъездом, м? — Только если пообещаешь оставить свою «Анапу 2005» в предбаннике. — Эй! Вообще-то я жив-здоров только благодаря ней, — Антон бодается подсохшими кудрями в бок, норовя сам свалиться с кровати — ему, между прочим, с такой копной на голове и шапка вряд ли нужна. — Вот был бы ты тоже в шапке, такого бы не произошло. Антон отдаленно продолжает сквозить беспокойством, и уже наступает очередь Арсения заботиться о чужом состоянии, всем видом показывать, что ему не просто хорошо, ему замечательно — что недалеко от правды. Он чувствует себя прекрасно, несмотря на тесноту, духоту в чужих объятиях, лезущих в нос кудрей и неудобно упирающейся в бок коленки. — Спасибо, Шаст. Я уже подумал, что отпуск и правда испорчен, но ты со своей речкой, баней, — Арсений умалчивает о долгих объятиях, о мягком волчьем языке и светящих глазах, что точно стали решающим пунктом в растопке его сердца — оно и не было холодным, но сейчас будто горит изнутри. — В общем, я рад, что мы вместе здесь. Если бы кто-то другой еще жаловался под ухом, я бы не вынес. — Я рад, Арс, я же уверен был, что тебе в итоге понравится здесь, — Антон светит — правда рад. Арсений не уверен, хорошо или плохо, что Антон искренне прочел в его словах, что все дело в клевом месте, а не в нем самом, но лишь улыбается и крепче прижимает его к себе ногами, укрывая их обоих замявшимся под спиной покрывалом. Антон благодарно мычит и тычется колючей щекой в плечо, и не собираясь уходить, а Арсений с отдаленным замиранием сердца радуется этому, устраиваясь поудобнее со своим спасителем под боком. Не неплохо, а очень хорошо.