И в огонь, и в воду, и в отпуск

Арсений просыпается опять весь потный и липкий и с ощущением сонного паралича — подарок от Антона Шастуна, который разве что целиком не улегся на грудь, мешая дышать. Одеяло валяется комком где-то на полу, собирая ту пыль, которую Арсений клятвенно обещал себе подмести. Только жизнь она такая — хочешь просыпаться с подушкой под головой и в обнимку с одеялом, то хоти засыпать без Антона рядом — Арсению вчера вообще не хотелось. И дело даже не в том, что в человеческих объятиях есть какая-то неуловимая магия, которая так успокаивает, нет. Дело в самом Антоне, в его запахе, в его тяжелых руках, которые расползаются по телу, будто там и место. Сейчас у Арсения есть немного времени проанализировать все, не боясь быть пойманным с поличным. Что именно надо анализировать — не совсем понятно, но что-то такое на подкорке маячит. То, что его отношения с Антоном намного ближе, чем казалось? То, что никто его так часто не касается, как это делает Антон? То, что он сам тянется к Антону, как девочки, любящие эстетику, тянутся к Дольче Милк? Еще что-то? У Арсения в жизни было не так много настоящих друзей — он не любил делиться формочками в песочнице. С ровесниками дружить не получалось: те хотели с ним гулять, а у Арсения постоянно были то олимпиады, то невымытые дома полы, а с ребятами постарше… Просто не воспринимали всерьез. Арсения в целом раньше редко воспринимали всерьез — косились на него то ли как на умалишенного, то ли как на какую-то диковинку, к которой черт знает как найти подход. Сам Арсений всегда казался себе простым, но пока во дворе ребята мерились способностями, он дома тер морковку, смотря, как мелкие ранки затягиваются сами собой. И на работе на него всегда смотрели со стороны: ходили с ним по вечерам выпить в бар, поддерживали разговоры на дне МЧС-ника, кто-то даже на свидания звал, но никто его не понимал хотя бы на девяносто процентов. Зачастую все отношения заканчивались на: «Арс, извини, конечно, но у тебя слишком много зас… своеобразный ты». И ведь все они сначала прямо горели желанием общаться, называя особенным, уникальным, неповторимым. Оказалось, что за этой особенностью, уникальностью, неповторимостью удобно наблюдать лишь со стороны. На одном из заданий, когда Арсений, не став ждать, пока поднесут лестницу, полез на второй этаж через дерево — Дима после качал головой, говоря, что «Попов, ты, конечно, невероятен, но, честно, ты даже если ебнешься, то мы не заметим уже». А с Антоном было по-другому. Тот сначала тоже смотрел горящими глазами — тот и сейчас этими горящими глазами смотрит. Цепляется за него, чтобы не упасть во время смеха, дразнит его, но всегда с такой улыбкой, что ни о чем плохом и не думается. Соглашается поехать только вдвоем на две недели куда-то на север. Арсению кажется, что Антону с ним хорошо — Арсений знает, что ему с Антоном точно хорошо. Поэтому сейчас без разницы на одеяло на полу и на липкое тело, потому что рядом есть запах Антона, хотя это и запах мокрой псины. Только живот урчит, напоминая, что ни черта они не ели уже хрен знает сколько. — Давно проснулся? — Видимо, услышав копошение со стороны пыхтящего Арсения, Антон продрал глаза примерно часа на три раньше обычного, продолжая все же лежать на груди, хотя у самого мелкие прядки намокли и прилипли к вискам от жара. Почему-то это все отдаленно напоминает ночь, когда на утро оба должны резко отлипнуть друг от друга, сделать вид, что ничего не было, хотя на самом деле ничего и не было, кроме затолканных в подсознание Арсения мыслей при виде широкой взмокшей спины и короткой череды мурашек от хриплого голоса. — Нет, только что. Есть хочется ужасно. — Антон кивает, и тем не менее никто отпрянуть и не собирается, до конца уже упиваясь тем, как липнет горячая кожа к чужой, как дыхание чуть спирает от веса на груди. Арсений пытается вдохнуть полные легкие, но осекается где-то на половине, ощущая то самое знакомое головокружение от невозможности сделать это. Антон явно в полудреме, рефлекторно уворачивается от света, утыкаясь носом и губами ему в солнечное сплетение, и Арсению уже физически плохо лишь от этого. Или не так — очень хорошо. Настолько, что приходится расталкивать вновь засыпающую тушу, чтобы не поддаться соблазну — одному из двух. — Пойдем, Шаст, нам еще магазин найти надо. Иначе пойдешь охотиться самостоятельно, если мы попадем на какой-нибудь обеденный перерыв. — Антон хрипит что-то типа: «Ща, две минуты», практически отдирая себя от Арсения — кожу неприятно холодит, а грудь внезапно сильно наполняется воздухом, хотя от этого ощущения больше разочарования, чем удовлетворения. — Я у соседки вчера спрашивал, тут магазин через две улицы. Есть еще ларек в паре домов от нас, но там только сигареты и мороженое, а мы, глядишь, не в седьмом классе. — Арсений в седьмом классе ходил в вязаном жилете и носил мамину еду в школу, но уверен, что у Антона завтрак в тринадцать лет мог выглядеть именно так. И хотя он вообще-то осуждает курение до восемнадцати лет, Антону все равно ничего не говорит: тому уже двадцать восемь, а не тринадцать, да и тот бросил. Арсений помнит, что это было где-то с год назад, когда какая-то девушка на улице курила уже третью подряд, в перерывах целуясь с парнем. Арсений тогда и сказал, что взрослые люди делают, что хотят, но сам бы он, наверное, не смог бы встречаться с кем-то курящим — вечный запах бы достал и без того довольно чувствительный нос. Антон окончательно бросил примерно через месяц, сославшись на то, что бегать даже в образе волка становится все труднее. Арсений не придал этому внимания тогда и не придает сейчас. — Хорошо, тогда пять минут на сборы, и идем: все-таки у меня сегодня нет настроения пробовать волчатину на вкус. — Арсений садится и опасно щелкает зубами прямо рядом с плечом Антона, но не прикасается. Тот притворно удивляется, как всегда подыгрывая, и в страхе окончательно слезает с кровати. Та перестает прогибаться и скрипеть так, будто отправится к папе Карло на небеса через пару минут. Арсений не уверен, мертв ли папа Карло, так что мысленно извиняется перед тем. Солнце яркое и горячее, так что выходить из дома немного страшновато, и Арсений, вопреки своим же словам, растягивает пять минут сборов до пятнадцати, продолжая лениво валяться на кровати под недовольными взглядами Антона. Угрызений совести нет. — Если ты щас не встанешь, то серенький волчок уже тебя укусит за бочок, — Антон щипает его бок пальцами — спасибо, что не зубами — и продолжает слишком близко наклоняться, щипаясь и щекотясь, пока Арсений с (не)визгом вскакивает с кровати, защищаясь всеми силами от чужого чересчур бодрого утреннего напора. — Вот так-то. По итогу, разумеется, Арсений ждет Антона еще примерно минут семь — вернее, не примерно, он засекал — пока тот ищет телефон, который закинул куда-то по приезде и не доставал с тех пор. Разряженный, он все же так и остался дома. На улице оказывается настолько же жарко, как Арсений и представлял, но он все же почему-то продолжает практически виснуть на Антоне по пути, сетуя на то, что панама эта дурацкая, которую тот заставил его надеть, чтобы не получить солнечный удар, ни черта не спасает. Куда делись с особой трепетностью охраняемые личные границы, Арсений старается не думать, как и о том, что рядом с Антоном все еще жарче, но морально приятнее, даже если тот идет в шлепках. — Арс, у тебя нет солнечного удара, значит, панама делает свое дело. — Хочется возразить, что не все проблемы решаются панамками и банными шапками, но даже говорить жарко. У Антона откуда-то есть силы гладить каждую собаку, встреченную на пути, и Арсений едва ли не ревностно отмечает, как срывается чужой голос на нежные высокие ноты, когда очередной пес, весь извиваясь от доброго тона, лижет подставленную ладонь. У Арсения к животным сильной тяги никогда не наблюдалось, если те не могут перекидываться обратно в людей, но он на какой-то жопной тяге все же гладит огромного маламута, что в холке достает даже Антону до пояса, прежде чем все-таки продолжить путь, что уже занимает минут двадцать из десяти запланированных. Откуда в деревне столько собак и кошек, непонятно: тут домов-то раз, два и обчелся, но это все наверняка от бесконтрольной беременности. Хотя, даже если бы для животных и проводились уроки полового воспитания, то те бы на них ссали — причем буквально. А оправдания какого-нибудь лабрадора вроде «мою домашку жена съела» считались бы? Возможно, Арсений все же перегрелся. Еще спустя пять минут, две собаки и одну кошку он уже готов согласиться и просто на мороженое — все равно готовить ужасно не хочется. У самого Арсения дома стоит индукционная плита, хоть он и готовит раз в полгода, а тут на кухне что-то покосившееся с подпертой сложенной газетой ножкой. Хотя питаться мороженым не вариант — сейчас нестерпимо хочется каких-нибудь свежих фруктов, минералки и шашлык. Шашлык на природе — это обязательный пункт вообще всегда, и он обязательно должен быть сочным, хорошо прожаренным и пахнущим так, что все соседи от зависти умрут. Шашлык — это вам не стейк: тут нет места для всяких медиум-реар-стеар-индемикс-индахаус. Живот урчит еще громче, и Арсений старается отвлечься от мыслей о еде, но даже фонарный столб кажется похожим на сосиску в тесте. Еще чуть-чуть, и это все станет косплеем на короля льва Алекса, который в каждом вокруг видел стейк. Антона за задницу Арсений кусать не собирается. — Может, вечером «Мадагаскар» пересмотрим? — Арсений тянет Антона за запястье на себя и смотрит глазами кота из «Шрека». Блин, хорошо бы еще и его пересмотреть. Ага. Да. — Черт, интернета же нет. Надо будет тогда составить культурную программу, потому что иначе мы будем дорешивать кроссворды, сидя на речке, все оставшиеся две недели. Арсений нагло улыбается, потому что с таким выбором Антон будет пешком до города бежать, лишь бы скачать пару сотен мультиков и еще пять сериалов на всякий случай. Под страхом кроссвордов Антона вообще, кажется, можно заставить делать, что угодно: например, нести не самого легкого человека на спине, потому что это уже считается за начало культурной программы. Второй раз за сутки на спине Антона Шастуна Арсений проводит свое время и искренне отказывается считать это чем-то неправильным или удивительным — они друзья все-таки или нет? К тому же у того, судя по силе, от оборотня чуть больше, чем просто умение перекидываться, поэтому угрызений совести тоже не возникает, когда Антон легко его подкидывает, перехватывая под бедрами — в воде вроде под коленками было? Хотя под коленками было бы жарче, а так горячо, конечно, но кому сейчас прохладно? К тому же заветная «Улыбка» подмигивает подкошенной вывеской «мини-маркет». Они заваливаются в магазин, как в спасительную прохладную гавань, и Арсений легко спрыгивает с чужой спины, спеша к выцветшим приклеенным к витрине упаковкам шоколада, который в городе вообще обычно не всрался, зато здесь, за сто пятьдесят рублей — самое оно. Антон подставляет лицо вентилятору, здороваясь с продавщицей, раскладывающей фрукты по коробкам и отгоняющей назойливую муху от зеленой дыни, так соблазнительно зреющей в чужих руках. Люди, контролирующие созревание плодов и рост растений, не редкость в городе, но они, как правило, работают на складах, поэтому редко удается лицезреть их работу так близко — дыня начинает источать медовый запах почти сразу, и они с Антоном, как по команде, просят положить им именно ее. — Сделаем сосиски на костре вечером? — Не шашлык, конечно, но на прилавке, кроме пары уставших палок колбас и пачек сосисок, наблюдается только колбасный сыр, а этот пережиток прошлого Арсений видел последний раз разве что в учебниках истории. — Хочу еще мармелад и два твикса. — Ты же сладкое не особо любишь? — Антон помнит, а Арсений уже не удивляется, искренне надеясь, что продавщице достаточно скучно, чтобы ей не надоели их светские беседы во время покупок. К тому же, покупателей, кроме них, не наблюдается от слова совсем — только муха все-таки прилипла к желтой ленте над потолком. — И? Мне его теперь по жизни есть нельзя? Или у тебя есть какой-то список продуктов, которые твой волчий нюх не сочетает с моей аурой? — Арсений говорит нахально и тыкает пальцем в грудь. У него сегодня определенно какое-то бунтарское настроение, хотя, если так подумать, оно включается каждый раз, когда он находится рядом с Антоном, просто с разной силой. Вообще, рядом с Антоном Арсений чувствует себя как-то особенно уверенно, чтобы шутить самые глупые на свете шутки и бунтовать без повода. — Арс, ну… — Здесь можно было бы ожидать фразу «Арс, ну не позорь нас перед людьми», но Антон вообще не утруждает себя продолжением предложения и просто машет рукой. — Дайте, пожалуйста, еще вон тот мармелад и три твикса. Арсений расплывается в улыбке. Он вообще-то второй твикс как раз-таки для Антона и просил, но он все равно любит только левые палочки, поэтому разделить на двоих можно и три твикса. У Антона, кажется, вся бодрость как обычно ушла на первые сорок минут после пробуждения, поэтому сейчас он стоит, прижавшись лбом к холодильнику, и это явно не попытка разглядеть пиво поближе. Хотя оборотни в целом переносят жару хуже, чем люди, поэтому ничего удивительного в этом нет. Арсений продолжает рассматривать витрины, потому что этот магазин реально как из прошлого вылез: тут и сигареты-жвачки, и электрошок в виде лимонного сока в бутылочке, и даже скелетоны есть! Хочется все и сразу, поэтому Арсений поочередно называет все, что видит: раз отдых бесплатный, то можно и на всякую подобную ностальгическую дребедень денег потратить. — Арс, давай скорее, я жрать хочу, пиздец, — Антон осекается, неловко глядя на продавщицу. — То есть, капец. Можем потом еще раз прийти и набрать все, что твоей душе будет угодно. — Антон подходит ближе, цепляет запястье и насильно оттягивает от стекла. — Посчитайте нам еще две банки «Балтики», пожалуйста. Арсений тычет пальцем еще и в лаймовую нулевку, с озорным прищуром смотря на поджимающего в улыбке губы Антона, пока девушка набирает второй пакет, с удивительной скоростью складывая на деревянных счетах сумму покупки. — С вас две тысячи сто двадцать три рубля, — Антон протягивает карту, на которую они скинулись на совместные покупки — господи, у них еще и карта общая? — и продавщица с неловкой улыбкой пожимает плечами. — У нас нет терминала, к сожалению, но вы можете перевести деньги по номеру. Продавщица тычет в написанный от руки номер под стеклом, протягивая Арсению самый легкий пакет со сладостями — та выглядит слишком невинно, чтобы он возмутился этому, к тому же нести пакет с дыней не очень-то и хотелось, поэтому без вопросов забирает его, пока Антон с трудом пытается поймать мобильную связь с его телефона, чертыхаясь на сбои. Арсений лишь заглядывает из-за плеча, дотрагиваясь до спины — то ли пытаясь поддержать, то ли просто не сдерживая порывы. — За магазином ловит лучше, можете перевести там, пока ваш молодой человек подождет со мной, — она улыбается обезоруживающе, ловя два встрепенувшихся взгляда. — Вы не думайте, у нас в поселке уже давно к этому нормально относятся, к нам часто приезжают разные, ну, пары на загородный отдых. Разные, ну, пары — а они тут причем? Антон без слов выходит из магазина ловить ебучую связь, будто и не отрицает, оставляя Арсения один на один с этим — не с продавщицей, разумеется, а с этим мнением, что они похожи на парочку. Друзья — возможно, коллеги — несомненно, но до отношений с Антоном Арсений доходил разве что в мысленных теориях, но там он и с Лениным мог встречаться, что, собственно, так же неправдоподобно, как и их с Антоном пара в голове у непонятно что надумавшей девушки. Да, конечно, возможно, в деревнях не принято парням быть тактильными, но это все Антон с его «считыванием эмоций» — Арсений же только пару раз прикоснулся к нему, как мог прикоснуться к любому человеку — правда же? И куда он, блять, ушел, когда так нужен. — Мы вообще-то… — Арсений обрывает себя на полуслове, потому что оправдываться ему вообще не за что, а пытаться развеять ошибочное мнение — зачем? Даже если он и попытается, то все равно это будет выглядеть как «ну, мам, да не нравится никто мне в классе, а Лена просто дура». У Арсения такого никогда в жизни не было, да и Лен он никаких не знает, но пример сам вылезает в голове, лишь бы хоть чем-то заполнить время, пока Антона нет. Можно было бы проверить фотопленку или историю счета на калькуляторе, но Антон же еще и телефон прихватил — его-то до сих пор дома на зарядке. А когда это Арсений вообще стал давать свой телефон чужим людям в руки? Ладно, Антон уж точно не чужой человек, но сейчас действительно хочется, как пятикласснику, отрицать любую возможную связь с ним. Служебные романы вообще не для Арсения: он фильм-то не любит, а в реальности так вообще увольте. Точнее, не надо его никуда увольнять — он свою работу любит, поэтому и не собирается портить там себе все любовными связями. А с Антоном — тем более. Как вообще можно встречаться с человеком, из чьей пасти доставал резиновую уточку, пока никто не видит? — и это только один пример! Арсений с Антоном переживал худшие моменты — и когда тот, переев черники в лесу после задания, полчаса сидел за кустом, периодически поскуливая, и когда у самого Арсения спецовка порвалась на заднице, и пришлось полдня прятаться в кабинете Антона, чтобы никто не увидел трусы, пока сестра тащилась к нему с другого конца города с запасной формой. Нет, после такого с человеком можно только дружить. Не то чтобы Арсений в отношениях обычно делал вид, что в туалет не ходит, а ест только салаты и то очень аккуратно, но столько позорных моментов может быть только вместе с коллегами-друзьями. Не с тем, с кем трахаешься. Да и вообще, они бы с Антоном даже просто рядом смотрелись бы отвратительно. — Оплатил, — Антон прерывает его внутренние размышления, его мысленное обсирание их пары, показывая экран продавщице и самостоятельно запихивая телефон в его задний карман — блять, он вообще может себя вести хоть немного так, чтобы не давать еще больше поводов считать их парочкой? Девушка улыбается, протягивая оставшийся пакет, и Антон слишком спокойно для того, кому приписали невозможные отношения, благодарит и выходит из магазина. — Бля, мем, да? — Антон поудобнее перехватывает маечку, носком сланца цепляя попавшийся на дороге камень и пиная его на манер мяча — и что за детский сад? И как Арсений мог бы быть с кем-то таким ребячливым? — Смешно, если к середине отпуска половина деревни будет думать, что мы парочка. Арсений на это ничего не отвечает, только шагает по пыльной дороге быстрее к дому. Не хватало их выдуманные отношения на всю улицу обсуждать, чтобы «к середине отпуска половина деревни думала, что они парочка». Антон говорит так, будто вообще не против такого развития событий — дурак. Уже дома Арсений как можно скорее затаскивает Антона внутрь, чтобы сразу кинуть свой пакет на стол и встать перед зеркалом, поставив своего «парня» себе за спину, чтобы убедиться, что выглядят они вдвоем отвратительно. Нет, ну как вообще можно было подумать, что они вместе? У нас теперь что, пары на основе роста создаются? Просто иначе их с Антоном вообще ничего не объединяет. — Шаст, да ты посмотри на нас! Да никто в жизни больше не подумает, что мы вместе! Мы ж рядом смотримся просто смешно. — Арсений впивается взглядом в отражение, стараясь найти как можно больше минусов. Антон продолжает сохранять бесячее спокойствие, разве что улыбается чуть обезоруживающе, будто Арсений тут цирк ему устраивает. Хотя если это реакция на то, как они смотрятся — то все правильно, но все равно бесит. — Да ты чего, реально завелся? Да норм смотримся, вроде ничо такого? Какая разница, мы ж уедем отсюда скоро. Тот пожимает плечами, отходит от зеркала и откусывает от немытого яблока практически половину — ну и как они могут быть вместе, когда Антон такой? Неряшливый, небрезгливый, нелепый какой-то? Антону это идет, конечно, и не ощущается чем-то из ряда вон, наоборот, привносит ощущение какой-то свободы, которой так не хватало в детстве, и это все, разумеется, хорошо, но не для Арсения. Антон хорош, но причем тут вообще Арсений? — Уедем, не уедем, какая разница? Это просто в целом бред. — Арсений и сам толком не объяснит, чем его это предположение так сильно задевает, но он просто не любит, когда в него швыряются непонятно какими догадками, выдавая их за правду. — Ну мы же просто не можем быть вместе: посмотри на себя и на меня! Звучит как что-то из рекламы олдспайса: «Посмотрите на вашего мужчину и на меня. А еще я на коне». Арсений вообще лошадей не любит, поэтому Антон ему нравится и без коня. В смысле не вот это «нравится», а просто нравится. Ну и бред. Антон хмурится с оставшейся половиной яблока во рту — господи, ну тот еще и яблоко с косточками ест, ну какая из них пара? — В смысле? Хочешь сказать, что со мной чот не то? Ну простите, граф Попов, — знает ведь, как ему самому не нравится это сравнение — вот жопошник, и это помнит. Все-то он помнит. — Куда уж мне до ваших высот. Антон подходит слишком близко, проводя ладонью над головой, демонстрируя разницу в росте, будто то, что Арсений ему по подбородок, делает его хуже. Между прочим, сто девяносто — самый оптимальный рост, в отличие от чужих лишних сантиметров, подпирающих потолок. — Я хотя бы головой о потолок не стучусь! А у тебя поднимание башкой этих пластиковых плиток — единственная спортивная нагрузка! Ты же даже в зал и не пытаешься ходить — у тебя задница плоская, как блин для штанги! Арсений смотрит Антону в глаза абсолютно раздраженно — до его-то фигуры не докопаешься. Хотя, даже сейчас, в запале эмоций, он понимает, что кривит душой, потому что широкие плечи Антона, его рост и телосложение в целом ему нравятся. Антон красивый, но это ничего не значит! Они если и пара, то из кошмаров, где главная задача спящего не дать им быть вместе. У Антона глаза его непонятного цвета прищуриваются недоверчиво — будто знают, что Арсений не совсем искренне задницу его оскорбляет — та действительно плоская, но он же почему-то знает, как та выглядит, слишком хорошо, что и бесит — ебаные душевые кабинки без дверей. — А ты на жопу мою меньше зырь, чтоб она тебя не волновала. — Антон губы в улыбке кривит, кулаки сжимая — раздражен. Правильно, его мысль об их отношениях должна бесить не меньше. — Думаешь, я бы с тобой встречался? Боюсь, я, ты и твое эго вместе не уживемся — заебусь комнату проветривать. Арсений чувствует себя оскорбленным до глубины души. То есть вот так? Антон бы не стал с ним встречаться? Хочется спросить: «Что, не стал бы, даже если бы это было единственным, что смогло бы предотвратить конец света?», но это что-то из разряда «а я бы не стал с тобой встречаться на бесконечность плюс один», а они не в первом классе. Сто миллиардов тыщ высоко до неба — вот так вот и надо было бы ответить, но нет. Арсений прикусывает язык и только смотрит зло на Антона. На Антона, у которого от раздражения ноздри раздуваются, и ходят желваки. Тот рассматривает его с каким-то нечитаемым выражением лица, и Арсению еще больше хочется сказать что-то на первоклассническом, лишь бы вывести из себя еще сильнее. — Встречаться со мной бы не стал? Да я бы тебя даже целовать не стал! Даже на спор! — Все-таки получилось из разряда «бесконечность плюс один». Арсений смотрит на то, как Антон рефлекторно облизывает свои пухлые губы, которые как раз-таки будто и созданы для поцелуев. Он смотрит на губы, в глаза, на губы, в глаза, на губы, в глаза и понимает, что Антон прослеживает тот же путь. А еще понимает, что Антона до ужаса хочется поцеловать, что хочется сжать его плоскую, как блин, задницу и никуда от себя не отпускать. Настроение в миг меняется, и Арсений смотрит на Антона полувопросительно, ища разрешение в чужих глазах. Они же друг друга уже давно одними взглядами понимают, мысли друг друга читают, как женатая пара, которая вместе уже лет сто — не меньше. Арсений смотрит: у Антона брови все еще нахмурены, дыхание злое и тяжелое, но он все равно едва заметно кивает, будто разрешая все и сразу. Арсений срывается с места за секунду, делая два больших шага, чтобы его тут же притянули к себе сильные руки, чтобы было непонятно, кто поцеловал первым, чтобы ярко и правильно, как и все, что связано с Антоном. Арсений целует остервенело, кусаясь и чувствуя, как его бока сжимают сильные и без всякого спортзала руки. И вот сейчас становится беспросветно хорошо. Собственно, как и всегда бывает с Антоном. — Значит, целовать бы не стал? — Антон все еще сквозит злостью, он улыбается хищно, оттягивая его губу и сминая ягодицу одной ладонью, другой — сгребая его волосы на затылке. Арсений залипает безбожно, смотря снизу-вверх на заострившиеся клыки и язык, пробегающийся по губам в тяжелом выдохе. — Заткнись, — Арсений кусается ответно, как тойтерьер, задирающий бультерьера, и удобно притягивает того к себе за задницу — плюсы разницы в росте. Арсению хочется поддеть, мол, встречаться бы не стал, да? — но об этом думать пока не хочется. Да, они не смотрятся отвратительно, Антон охуенный и, судя по тому, как тот припирает его спиной к кровати, хочет его не меньше, поддернутый вспыхнувшими эмоциями и, возможно, какой-то симпатией, но они все еще не парочка — только Арсений почти ненарочно напарывается языком на чужие клыки, ловя ртом рычание. Охуенно. До дрожи в коленях и задушенного стона охуенно. — А чего, Арс, разве ты мог бы представить нас в таком положении, м? — Антон толкает его на кровать, что натуженно скрипит, как и что-то в груди Арсения — находит, блять, время издеваться. — Как думаешь, не слишком это плохо смотрится? Антон забирается следом, коленями упираясь по обе стороны, но не усаживаясь на бедра, а вылизывая широченным языком его шею, покусывая осторожно, явно с большой сдержанностью, и Арсений, шипя, вдавливает чужую голову в себя, ощущая, как челюсть смыкается на коже, заставляя с силой стискивать чужие бедра под шортами. Они целуются остервенело, пока Антон явно входит во вкус, следя за тем, как затягиваются засосы и исчезают следы от клыков, не успев еще налиться кровью, а Арсений только подначивает, дразнит Антона, потираясь пахом о пах, ногтем проходясь по чужому соску через футболку и болезненно дергая за загривок, когда тот увлекается обсасыванием его ключиц и плеч через растянутый ворот. Арсений с Антона стягивает его пыльную футболку за пару секунд, чтобы сам Антон мог проделать то же самое с его, чтобы можно было прижаться друг к другу кожей. Опять жарко, мокро, и челка липнет к лицу, но Арсению от всей души плевать — он сейчас хочет Антона в любом положении, при любых условиях, потому что возбуждение застилает глаза. Теперь уже точно ни о каких границах и речи не идет, как и не шло никогда, потому что всегда хотелось вот так, но желание игнорировалось. Теперь понятно, почему так задели чужие слова о парочке: Арсений не любит про себя что-то не знать, когда это так явно видят другие. Ему же уже черт знает сколько времени нужно как можно ближе к Антону, нужно быть с ним, а он, как идиот, этого не замечал. Зато сейчас этот факт уже точно игнорировать не получится, потому что Антон своими клыками царапает грудь, пока Арсений наконец-то сжимает чужую задницу, как ему и хотелось до этого. Она в руках ощущается правильно, приятно и, как ни странно, мягко. Шорты мешаются, и Арсений просовывает руки под резинку, наминая ягодицы в руках, пока Антон рычит на ухо — волчара. — Охуенная задница, Шаст, — Арсений тянет за кудри к себе и шепчет в губы, разглядывая оборотнические клыки. — Разрешаю не качать. Арсений усмехается и снова целует, не давая Антону сказать что-то саркастичное в ответ, потому что сейчас вообще не время для того, чтобы вести перепалку. Сейчас Арсению хочется, чтобы чужие руки продолжали нагло лапать — Антону никогда и не нужно было разрешение, но до такого все же не доходило. Не доходило до смоченных слюной пальцев на сосках, не доходило до царапанья блядской дорожки уже не совсем человеческими ногтями. Раньше прикосновения приносили удовольствие, теперь они кажутся самыми приятными из возможных ощущений. Лучше только одновременно чувствовать эти прикосновения и целовать этого дурацкого, такого нужного Антона. — Договорились, не буду забирать твое звание «лучшей задницы», — Антон поводит бровями, и Арсений искренне надеется, что тот все же только про его ягодичную часть, а не про характер. Огромные ладони уже не скользят — хаотично исследуют бедра, втискиваясь когтистыми пальцами все смелее, не чувствуя никакого сопротивления по этому поводу. Арсений не то чтобы фанат боли, но от притупленных со временем чувств та либо не приносит ничего, затолканная на второй план, либо фокусирует забытые ощущения, концентрируя прикосновения особо сильно. До глубоких укусов, оставляющих затягивающиеся в секунду гематомы, и царапин от когтей не доходило, но сжать во время дрочки головку посильнее, стиснуть отросшими ногтями бедро во время оргазма, прикусить губу до едва заметных ранок, что обязательно опухли бы через пять минут, если бы не регенерация — дайте два. Война на эмоциях — не на жизнь и не на жопу, скорее, на то, чтобы оставить побольше укусов, следов, восполнить необходимость в прикосновениях — Арсений хоть и считал, что тех было слишком много для коллег-друзей, от своих мыслей отказывается — прикосновений слишком мало. И все же в этой битве он явно впереди планеты всей — Антон, нависающий над ним, уже пестрит следами от зубов и наверняка царапинами на спине, пока Арсений чист — только взгляд выдает. И слишком сильное стремление оставить на себе все больше чужих касаний — желательно, чтобы те не успевали сходить. Антон внезапно — или нет — уже будто знает об этом. Или чувствует подсознательно, изучая грани — что, если прикусить кадык, оставляя засос прямо под челюстью; если позволить Арсению рассечь себе язык о клыки до крови; если сжать шею чуть сильнее, перекрывая возможность вздохнуть? Антон изучает — Антон уже точно знает, куда и как именно — как и всегда, знает раньше самого Арсения, и это злит и заводит одновременно. — Шаст, ты невозможный. Просто невозможный, Шаст, — Арсений хрипит и жмурит глаза, когда Антон горячо дышит прямо на ухо. По правде, прямо сейчас Арсений испытывает ужасное желание это все прекратить, потому что если в этот момент ведет уже так сильно, то что будет дальше? Что будет, если уже стянуть мешающие шорты, что будет, если сжимать антоновскую задницу без помехи в виде ткани? Он не знает, но все всегда говорили, что надо пробовать новое. Поэтому Арсений шлепает Антона по бедру, чтобы тот наконец-то отлип от него хоть на пару сантиметров и дал немного пространства для действий. Этот волчара реально ведет себя как злой и серый из Красной Шапочки — еще чуть-чуть, и просто съест — задавит Арсения своей энергией, своими эмоциями. Арсений не против — Арсений этого хочет. Двигаться сложно, но возможно, и получается наконец-то протиснуть руку между телами, чтобы потащить шорты вниз сразу вместе с трусами — и так много времени потеряли. У Арсения когтей нет, но ткань под руками все равно как-то подозрительно трещит в унисон с рычанием Антона. — Ложись. Арсений скидывает Антона с себя окончательно и садится у разведенных ног, рассматривая тело перед собой. У Антона в обычное время волосы светлые, почти незаметные — четко видно разве что при намокании — слишком много рассматриваний в общих душевых. У Антона сейчас из-за частичного обращения тело выглядит совсем по-другому — волоски на блядской дорожке и ногах темные, жесткие, густые — как Антона вообще можно не рассматривать? Ладони сами непроизвольно ведут по телу, сжимают бока, поднимаются к сжавшимся соскам, цепляют их, не останавливаемые чужими руками. Хочется трогать как можно больше, с еще большим нажимом, хвататься за такого невероятного Антона, чтобы притащить его к себе поближе и на подольше. Антон от внезапной медлительной передышки натурально рычит и все-таки перехватывает руки Арсения, не давая им сдвинуться больше и на сантиметр. И вот если обычно все же есть шанс выцепить свои конечности, вырваться из хватки, то сейчас, когда у Антона тело уже приняло первые этапы перевоплощения — это не представляется возможным. — Шаст, а ты всегда, когда трахаешься, то в волка перекидываешься, или это я такой особенный? — Слишком долго ждал, аж псина наружу лезет, — Антон усмехается, чуть прояснившиеся глаза щуря под густеющими бровями. — А ты всегда такой медлительный, когда трахаешься? Арсений разве что не задыхается — то ли от возмущения, то ли от того, что воздух между и без того горячими телами накален до предела. Антон дразнится, и это не те поддразнивания и привычные издевательства, это что-то больше в духе самого Арсения — видимо, они общаются все-таки чуть чаще, чем он сам думал. Руки перехвачены одной ладонью, и Антон держит их у себя над головой, улыбаясь и лежа при этом под ним — а ощущается все совсем иначе, когда даже пальцем пошевелить нельзя, можно только изогнуться так, чтобы, глядя ему в глаза, провести языком от груди до щетинистой шеи, раздражая кожу и отвлекая расслабившегося от такого жеста Антона. Тот членом проезжается по животу Арсения, вскидывая бедра, и нетерпеливо клацает зубами где-то рядом с ухом. — Если ты так продолжишь, Арс, то я уже реально в волка перекинусь от перевозбуждения. — Антон предупреждающе рокочет, не препятствуя ему, хотя по напряженным мышцам видно, как он хочет — и ведь точно сможет. У Арсения что-то перемыкает в голове, но ситуация в целом слишком, чтобы воспринимать это. Он только упивается вседозволенностью, тем, что наконец можно абсолютно все, поэтому возвращает высвободившиеся руки на напряженное тело, проводя ладонью по члену — тот все еще абсолютно человеческий, хоть и немного больше обычного, но оголившаяся мокрая от смазки головка укрупняется кверху. Арсению до стиснутых зубов интересно, как в руке ощущается узел. И во рту, и в заднице — последнее все равно сейчас без смазки в этой богом забытой деревне невозможно, а минетом ограничиваться не хочется, когда такой простор. Но он не отказывает себе в удовольствии провести ногтями по дорожке волос, слишком соблазнительно ведущей к члену, и слизать смазку с уретры, шипя от того, как сильно сжались чужие пальцы в волосах, расслабляя хватку уже через секунду — хочется попросить, чтобы подольше. Антон сверху смотрит полубессознательно — во все глаза пялится, а на лице уже ни одной нормальной эмоции не осталось. «Слишком долго ждал» — это сколько? Как долго Антон на самом деле хотел? Арсений эти мысли гоняет в голове, не разрывая зрительного контакта. Он Антона изучает, запоминает каждую его эмоцию, склоняется к члену и наконец-то длинно лижет от мошонки до головки: температура вокруг такая, что плавит сердце. Он обхватывает головку губами, посасывает, щекочет языком уздечку, царапает короткими ногтями чужие бедра, надеясь, что Антон смотрит, что запоминает тот момент, которого «слишком долго ждал». Арсений, конечно, не профессиональный минетчик — даже не профессианальный, но сосать он любит, особенно, когда дело доходит до такой прекрасной эмоциональной отдачи у Антона. Антона, которого по простыне колотит от одной только помогающей рту руки, у которого глаза то жмурятся, то распахиваются, как у слепого, впервые увидевшего цвета. Арсению с Антоном хочется программу максимум, хочется, чтобы за сегодняшний вечер произошло все, чтобы появилась ачивка «Вы собрали полный спектр эмоций Антона Шастуна». Поэтому он интенсивнее насаживается ртом на член, позволяя тому упираться в заднюю стенку горла, но не позволяя проходить глубже — обещание, что подобное будет позже. Антон такой яркий, что хочется все его эрогенные зоны затронуть, лишь бы увидеть, как загораются глаза от ощущений. — Шаст, можно я… можно я тебя вылижу? — У Арсения на подбородке слюна течет, но он и не торопится ее убирать, смотря на Антона пытливо, с надеждой. — Да?.. Бля, да, давай. — Антон теряется, смотря на Арсения недоверчиво пару секунд, но он видит, как дергается кадык и член в унисон после этого. Арсений чувствует себя гораздо увереннее, смотря на чуть смутившегося Антона, минуту назад рычащего и одной ладонью блокирующего его движения. — Хотел, знаешь, предложить сесть мне на лицо, но тогда в следующий раз, и его побрить надо будет. После минутной заминки и спавшего уровня адреналина из-за неловкости, возбуждение нихуя не спадает — Антон под ним готов, кажется, на все — смотрит с таким обожанием, с таким желанием, что Арсений понимает, что это именно то, чего ему не хватало всю ебаную жизнь. С Антоном хорошо все, теперь уже точно, когда в списке того, что они с ним делали, уже галочка на «потрахались» (почти). — Бля, а мне перевернуться? Или как удобнее там, — Арсений фыркает, руками помогая огромному волчаре развернуться на живот — выходит не грациозно, но даже лучше, чем можно представить. Возможно, Арсений немного сентиментален. Он уверен — Антон отлизывал, охуенно отлизывал, учитывая его готовность посадить Арсения на лицо, но уверен также, что вряд ли кто-то отлизывал ему — до этого момента эти вещи в принципе казались несовместимыми, но он до этого момента и даже гипотетический секс между ними считал невозможным. Сейчас же он сидит на пятках, пережимая дернувшийся член и оглаживая чужую задницу, чуть прогнутую спину — видя, как краснеют уши, выдавая уткнувшееся в предплечье лицо затихшего Антона. — Чего затих, Шаст? — Не все же ему дразниться, правильно? Арсений оставляет поцелуй на ягодице, царапая широкий разлет лопаток. — Завали, — Антон дышит тяжело, в голосе у него все то же рычание, но с такими еле уловимыми нотками чего-то, что понятно — такое для него впервые. Арсений Антона бы и завалил, и сам бы под него лег с удовольствием, но сейчас он только улыбается и целует поясницу, расслабляя. Гладит бедро и аккуратно подталкивает, чтобы расставил ноги чуть пошире. И вот сейчас задницу Антона можно оценить точно по достоинству — Арсений знает, сколько проблем в римминге вызывает такая жопа как у него. Чем больше площадь — тем больше надо придерживать, а тут достаточно удобной позы, и уже можно спокойно вести языком от яиц до самой дырки. Хотя Арсений все равно не спешит — продолжает целовать, иногда переходя на укусы, гладить и тщательно следить за реакцией на свои действия. У Антона дыхание с каждой секундой все хуже и хуже — того и гляди, просто избавит себя от необходимости вдыхать и выдыхать воздух. — Расслабься. Эти слова редко действительно помогают, но Антон слушается — расслабляется, обмякает и дышит все еще тяжело, но уже не так, будто умрет от волнения через пять минут. Надо же, Антон и волнение — Арсений того не видел таким уже года два, если не больше. Раньше такое могло случиться перед заданиями, когда вызывали к начальству, но в обычной жизни Антон всегда был спокоен, как удав, а тут такое. Арсений в последний раз кусает ягодицу и сразу лижет совсем рядом со входом. Антон загнанно стонет, а Арсению от этого звука так хорошо, будто отлизывают ему самому. Хорошо знать, что от тебя зависит чужое удовольствие — дарить его так же приятно, как и получать, и все такое, но сейчас дело не в этом. Дело, как и всегда, в Антоне, который совсем не зажимается, расставляет ноги шире, доверяет полностью — у Арсения нет шансов подвести. Он лижет саму дырку, проходясь языком по складочкам, одновременно запуская руку себе под шорты, чувствуя такое необходимое прикосновение к члену. Слышится характерный треск простыни, сжимаемой пальцами с никуда не девшимися когтями, и Антон тихо взвывает, тычась назад несдержанно, а Арсения от этого ведет еще больше — он сам в постели не тихий, но только сейчас понимает, насколько охуенно слышать, видеть, чувствовать такую отдачу на каждое твое действие. Все еще волчара, но уже ручной — как минимум, на это время. — Бля, бля, Арс… Пиздец, — восторженное с придыханием, когда язык чуть раздвигает сжимающиеся стенки, а ладонь крепко сжимает бок, фиксируя дергающегося Антона, который старается ладонью нащупать его голову, но в итоге возвращает ту на кровать. Антон матерится в подушку и все-таки дергает его за загривок несдержанно, когда Арсений мокро вводит язык внутрь, прижимаясь ртом к дырке и большим пальцем отодвигая ягодицу так, чтобы было удобнее вылизывать глубже. Он знает, как это охуенно — давит костяшками под яйцами, нащупывая чувствительное место, и вылизывает так, что слюна стекает уже куда-то на простынь. Собственный оргазм приближается слишком скоро, и он тихо поскуливает от одного факта — Антон под ним, такой красивый, желанный, задушенно стонущий в подушку и приобретающий все больше еле заметных волчьих черт — волосы на загривке красиво спускаются ниже, рокот все более глухой и хриплый, а послушание точно собачье — Арсений в искреннем наслаждении. Антон подрагивает, дрочит себе сбито, то и дело останавливая движения, и Арсений кладет свободную руку поверх, сохраняя ритм трахающего языка и собственных движений в шортах. Дыхание сорвано и накалено горячим воздухом к чертям, а Антон почти съезжает коленями вконец, головкой задевая простынь и шипя от переизбытка ощущений и кулака Арсения поверх, заставляющего двигать ладонью. Ни один вдох не остается незамеченным — Арсений есть концентрация внимания, он ловит стоны Антона слухом, глазами следит, как ползут капельки пота по спине, руками чувствует, как дрожит тело. Еще три резких движения кулаком, и Антон наконец-то кончает, сразу переворачиваемый Арсением на спину. Собственные шорты уже стянуты до бедер, и Арсений вместо того, чтобы додрочить себе, просто падает на Антона сверху, утягивая в поцелуй и проезжаясь головкой по чужому животу. Сперма теплом растекается между прижатыми телами, а поцелуй становится совсем ленивым — таким, когда не хочется заканчивать, но потребность в дыхании слишком велика. — Тох, ты лучший. — Арсений целует изгиб плеча и трется носом о висок. Эмоции отходят, перекрываемые усталостью, и по Антону это отследить легче всего — у него изо рта уже не прут клыки, руки, лениво оглаживающие спину, тоже без когтей. Арсению нравятся эти метаморфозы, но в голове остается пунктик, что хочется как-нибудь еще раз вот так, на зашкаливающих эмоциях, чтобы вылезали эти волчьи штучки. Или это так всегда? — А если серьезно, то ты всегда почти в волка перекидываешься, когда трахаешься? Типа инстинкты? Или это сейчас только так? Антон лениво приоткрывает один глаз, смотря на Арсения так, будто решает, нужно ли ему что-то говорить или лучше промолчать. У него на лице что-то вроде смущения и тени промелькнувших воспоминаний — будоражит, интригует. Арсений не станет настаивать, если этот вопрос покажется Антону грубым или бестактным, но пока что он позволяет себе только один пытливый взгляд без словесного давления. — Ну… не совсем. — Антон взгляда не отводит, но по задумчиво-смущенному виду понятно, что разговор откладывается, но не закрывается. Впрочем, сейчас есть вещи и поважнее — например, то, что еще час назад Арсений с пеной у рта доказывал, что они с Антоном не пара, не пара, не пара. Непонятно, кому доказывал, конечно, но с такой доказательной базой он бы не то что докторскую — реферат бы не защитил. Антон тихо фыркает ему в висок, щекотя дыханием, и Арсений понимает, что мысли у них сейчас определенно в одну сторону. — И все-таки, Шаст, вот прям слишком долго ждал? — На самом деле, этот вопрос волнует гораздо больше, чем Арсений показывает, стараясь не вложить слишком много трепета в него. Вероятно, Антон все же гораздо более догадливый, чем Арсений, но почему тогда все сложилось именно так — не в разговоре, мол, Арс, глаза разуй, а в тыканье мордочкой в собственное «мы просто коллеги» какой-то продавщицей из «Улыбки»? Или тот тоже только сейчас понял, что тоже долго ждал? А может, это долго — это дня два? Арсений поднимает голову на затихшего вновь Антона, видя, как тот жует губу, и понимает, что нет, не два дня, и да, тот все же, кажется, значительно более догадливый, чем он сам. Арсений даже не удивлен, как быстро отношение к Антону достигло метки «да, он мне абсолютно точно нравится» — настолько, что он в него даже, возможно, немного влюблен. Переиначивая все свои мысли за отпуск — как в Антона можно не влюбиться? — Да я как бы… — Антон хмурится, пытаясь что-то сформулировать. — Арс, отвали, короче, со своими вопросами дурацкими — башка вообще не соображает. Лучше, бля, сходи к зеркалу, посмотри на себя, пососавшегося со мной даже не на спор. Арсений фыркает и подваливается под бок к Антону. Вообще-то встать было бы действительно неплохо — надо разобрать купленное, ну или как минимум помыться, но прямо сейчас разорвать телесный контакт просто невозможно. К тому же Арсений и не глядя в зеркало может сказать, что у него на лбу написано «тугодум и пиздобол», а смотреть на это не хочется. Ладно, вот сейчас на три, два, один он все же встанет, но сначала… — Предлагаю новый спор: прямо сейчас я тебя снова поцелую! — Арсений говорит громко, преувеличенно театрально, и тут же прижимается губами к губам. Отпуск просто замечательный.