И в огонь, и в воду, и в отпуск

Арсений разочарованно рассматривает длинную борозду отлупившейся краски на деревянном полу, идущую в след за кроватью. Не сказать, что до этого тут все было идеально и лишено повреждений, но после его стараний сделать из спальни семейное гнездышко поуютнее все стало совсем не очень. Спать вместе на одной кровати, которая даже не полуторка — очень романтично, нежно и доверительно, но ни черта неудобно, и после двух ночей в положении «как бы так зацепиться за Антона, чтобы во сне не упасть» приходится идти на небольшую перестановку в виде передвигания двух односпальных кроватей друг к другу. Это, конечно, все еще не траходром, и стык обязательно будет ночью упираться холодными железными трубами в спину, но хоть что-то. Что-то с чем-то, потому что выглядит, конечно, как восьминогое чудище, которое скорее тебя убьет, чем даст на себе нормально выспаться — деревенская романтика, как она есть. К тому же теперь на полу появилась эта чертова полоса, за которую хозяйка спасибо не скажет. Интернета, чтобы посмотреть, как можно это исправить, все еще нет, а сам он может придумать только что-то вроде лайфхаков от «Трум-Трум». «Надоел покореженный пол? Для этого нам понадобится бензин и спички…» — да, новое хобби в виде пиромании в подарок. Антон же в этом, как и в сдвигании кроватей, совсем не помогает — не то чтобы Арсений просил, но догадаться, как он думает, тоже можно. Эти мысли веют тоже чем-то отдаленно семейным, и он почти не осуждает себя за сентиментальность во всем, что касается их с Антоном совместного времяпровождения и третьего дня отношений (?). Уверенности в том, что это можно назвать полноценными отношениями, нет, хоть и ведут они себя как парочка. Только если Арсений тугодум, как они выяснили еще позавчера, то Антон будто преисполнился в сознании — они не говорили про их нынешний статус, но, Арсений подозревает, долгие ночные поцелуи, совместный душ после секса и сдвинутые кровати — повод делать выводы. В остальном будто ничего и не менялось — сейчас уже нельзя отрицать, что они и прежде были достаточно близки. Арсений смотрит в окно через кружевные занавески, и чужая задница в трениках, торчащая из густого малинника, выглядит в крайней степени умилительно и вместе с тем беспомощно. Ведерко — даже не банка, вот это самоуверенность — рядом выглядит подозрительно пустым, а прилагаемые усилия выглядят неоправданно бесполезными. Арсений фыркает, но на помощь все же спешит. — Тебе помочь? — Арсений окликает Антона, зная чужую пугливость и страшась за сохранность чужих конечностей — тот все равно дергается и обжигается о крапиву. Недолго думая — потому что уже можно — Арсений наклоняется и целует шипящего Антона в загривок — тот дергается еще раз. — Ты чего? Снова крапива? — Да не, я просто чот это… — Антон снова странно отводит глаза, как и в тот раз, когда Арсений задавал вопросы про волчью форму и это многозначительное «давно». Хочется уже поговорить на эту тему, но взгляд опускается до исколотых колючками малины рук, и Арсений аккуратно берет одну из них в свои, поднося поближе, рассматривая маленькие ранки, которые уже успели затянуться тоненькими корочками. Он бы хотел уметь передавать свою регенерацию через прикосновения, залечивать чужие раны, но нет. Поэтому он лишь бережно целует костяшки и трется носом о тыльную сторону ладони, а потом отбирает чужое ведерко. Он сам уверенно сует руки в эти дебри кустов, раздвигая листья и выискивая хоть сколько-то красных ягод. Уверенности в том, что их кишечники этот деликатес потом выдержат, нет, но если Антону хочется, то Арсению не жалко, к тому же его самого максимум помутит, а чужой подобный перформанс он уже видел. Шипы от малины — это какой-то такой мелкий уровень боли, что Арсений даже и не замечает этих небольших уколов, которые за собой не оставляют ни боли, ни содранной кожи. К тому же малины неожиданно хочется и самому, а Антон на фоне чуть ли не поддерживающие лозунги выдает. И хотя бодрое «Арсений уделает кусты» звучит скорее, как тот факт, что Арсений эти кусты обосрет, ему приятно. — Шаст, а мы с чем будем малину есть? У нас же ни молока, ни сгущенки, а еще раз в «Улыбку» я не пойду, хоть убей. Тем более, пока у тебя на шее вот эти синяки. — Арсений парадоксально стесняется говорить слово «засос». — В смысле? Малину с чем есть? С букашками и не глядя, Арс, какая нахрен сгущенка? Кто вообще ест малину со сгущенкой? — Антон в искреннем недоумении ржет, а Арсений чувствует себя по меньшей мере ущемленным — ягоды без этого кислые и быстро приедаются, и хоть у них их не настолько много, он отказывается есть их просто так. — Отвали, Шаст, я ем. Ладно, у нас остались йогурты, придется с ними есть. — Арсений сдувает маленького паука с огромной малины, и Антон в готовности открывает рот и запрокидывает голову, хлопая в ладони победно, когда он попадает четко в цель — слаженная команда, чо уж там. Арсений любит вызывать восхищение, но вызывать восхищение именно Антона — просто обожает. Того несложно удивить, заставить смеяться до сложенного пополам тела, растрогать историей про паука, который, возможно, нес эту огромную малину голодным деткам-паучкам, но Арсений каждую эмоцию, каждый искрящий взгляд ловит с неменьшим трепетом. От него хочется и руки укалывать, и после подставлять их под изучающий взгляд, выискивающий маленькие шипы, оставшиеся в коже и не дающие ей нормально зажить. У них половина ведерка малины и солнце, слепящее глаза не особо приятно — приятнее слепит Антон, у которого в кудрях засохшие листья и кусок паутины — Арсений отряхивает их будто невзначай, силясь не продолжить историю про паука и его разрушенный дом. А Антон руки его дочиста вычищает, целуя обратную сторону запястья. — Блин, так непривычно, что щас вот прям можно так делать. Давно хотелось, а щас прям можно, — Антон выдыхает восторженно, ловя арсеньевский прищуренный взгляд своим — вот жук, интригует теперь уже нарочно, наверняка. Опять это «давно». Если Антон это уже не первый раз упоминает, то значит реально «давно»? Арсений внутренне сгорает от желания узнать про это, про то, почему Антон иногда так дергается от поцелуев. И с одной стороны, если он каждый раз не отвечает на вопросы, то пора бы уже перестать его задалбывать, но с другой — эти отмахивания выглядят так, будто «я не буду тебе рассказывать, пока ты сам меня не убедишь рассказать». Антон действительно иногда ведет себя так, будто ему пять и у него начинают появляться первые секреты, которые и не секреты вовсе, но хочется быть как взрослые. Когда у Антона есть настоящий секрет, то он даже близко не упомянет об этом — ни одного лишнего слова. Арсений знает. Пару месяцев назад, на очередной совместной ночевке — господи, ну как же можно было не догадаться о происходящем между ними — Антон долго сидел и молчал, пока не сказал, что ему нравится есть собачий корм. Возможно, это и не попадает в разряд самых тайных тайн, но все равно. Обычно оборотни едят только в человеческом теле, а в своих животных формах — только в экстренных ситуациях, когда нет возможности обратиться обратно или если вокруг нет пищи, подходящей человеку, но есть подходящая для волка, медведя, оленя и так далее. Антон же сказал, что периодически специально превращается только для того, чтобы сожрать миску корма — саму миску дома он, естественно, никому до этого не показывал. Это немного странновато, но у каждого из-за мутаций появляются свои специфические потребности, которые осуждать нельзя. Арсению тоже не сильно хочется рассказывать всему миру, что иногда он специально ранится, чтобы посмотреть на то, как стягивается кожа. Каждому свое. Только суть не в корме и даже не в страшности секрета, а в том, что Антон ни разу не говорил ничего на тему питания волков — ни слова. Он не шутил что-то вроде «ага, да, еще я корм ем, ха-ха» или «да вы чо, ребят, я же волк и в столовую хожу только с миской». Нет. Ничего подобного. Поэтому если он что-то упоминает, то обычно это значит, что он готов рассказать. — Шаст, все. Там больше точно никакой малины нет — будем делить эту. — Ягод действительно негусто, но на двоих хватит. — Вот прям точно? А если туда слазить? — Антон наклоняется низко и пальцем тычет ближе к забору — Арсений знает, что тот любит пожрать, но это явно просто желание «победить», даже если никакого соревнования не подразумевается. Антон по сути своей жаден до соперничества, соревнований, до побед и максимума во всем — не эго, скорее, азартность. Арсений и сам любит быть лучшим, пусть и из других соображений, но Антону готов уступить практически всегда, хотя и старается так не делать из уважения. Именно поэтому он никогда не расскажет ему, что тогда, несколько лет назад, он на самом деле мог выбраться из-под завала, но подождал лишние три минуты, пока Антон учует его и приведет целую бригаду помощи. На самом деле, выбраться и правда было бы сложновато, так что он не корит себя за то решение в состоянии аффекта. — Ты прям как мой папа, — Арсений хмыкает смешливо, а тот смотрит виновато, знает, что отец требовал максимума, по рассказам самого Арсения. Он понимает, что Антон, по сравнению с тем, просто заигрывается и отпускает сразу же, если его одернуть — вот и сейчас, помогает встать с нагретой травы и тянет в дом, самостоятельно вытаскивая из столетнего холодильника два йогурта. — Давай попробуем эту твою… малину с йогуртом. — Антон скептично морщится, накладывая немытые ягоды прямо себе в йогурт из ведерка, и Арсений вздыхает тяжело, когда те предсказуемо высыпаются частично мимо. — Ты ж мой герой, Шаст, иди посиди лучше. Арсению не сложно все сделать самому — к тому же это забота, которой, как и всегда в самом начале отношений, хочется укрыть своего парня от и до. Поэтому он только с улыбкой смотрит на то, как Антон бездумно залипает на собственные руки, явно силясь не облизать ранки на руках. Утверждения о том, что собачья слюна лечебная, плотно сидят у всех в головах. Ведерко с оставшейся малиной аккуратно высыпается в еле как найденный дуршлаг, и Арсений неспешно промывает ее водой, параллельно убирая маленьких зеленых гусеничек. Он уверен, что Антон бы и рад есть прямо так, «с грядки», но это крайне негигиенично, а лесного перфоманса хватило и одного. Хотя ягоды Антона все равно уже умирают смертью тупых в йогурте, поэтому чему бывать — того не миновать. Арсений достает две ложки и аккуратно разминает малину в двух тарелках, превращая это все в однородную массу, подкрашивающую белизну йогурта розовым цветом. В доме прохладно, уютно и видно, как движутся мелкие пылинки в лучах дневного солнца. Сейчас Арсений в целом может понять, почему Антон так сильно любит дачу. Легко наслаждаться деревней, когда не надо собирать гусиные яйца, боясь быть укушенным в задницу их родителем. Легко наслаждаться деревней, когда вообще все, что ты делаешь, происходит исключительно по твоему желанию. Легко наслаждаться деревней, когда рядом Антон. Опять все сводится к одному. — На, только не запихивай в рот все сразу — распробуй. — Арсений падает на софу рядом с Антоном и протягивает ему чашку с ложкой. Антон сначала косится недоверчиво, будто реально думал это все проглотить за раз и не мучиться, но все же перенимает тарелку из рук Арсения. Он смотрит внимательно, наверняка давя взглядом, но сделать что-то с этим не может: слишком важно, чтобы понравилось. — Ладно, туше, так реально вкуснее раз в сто, — Антон тарелку от йогурта вылизывает подчистую, грозясь, что если тот не будет, то на вылизывание второй он также претендует. И Арсений не уверен, что не хочет в ближайшее время все же воспользоваться предложением посидеть на его лице, глядя на то, как старательно тот работает своим широченным языком. Ящик Пандоры касательно секса раскрылся в тот же день, что его глаза на их взаимоотношения. Не то чтобы Арсений мечтает день и ночь трахаться или думает об этом сильно чаще — скорее, просто более прицельно, ведь дрочить, когда под боком ежеминутно тот, кого он перманентно хочет примерно всегда, как-то уныло. Хотя так можно судить по всем эмоциям, когда прозрел — зачем делать что-то одному, если можно вдвоем. Особенно вдвоем хорошо обниматься, слепляясь кожей, и с каждым разом узнавать все больше моментов, когда все было очевиднее некуда, но скатывалось в какую-то ебань с арсеньевским отрицанием и антоновским — чем? — И все же, Шаст, — лежа головой на чужих коленях и слыша вопросительное ленивое мычание, — прям давно? — Вот же ж нетерпеливый, — Антон посмеивается и ложку во рту продолжает вертеть, доедая малину из дуршлага прямо на кровати. — Да, сохну по тебе с пятого класса. Ты шо, не узнал меня, мы с тобой учились в одном, пока я не переехал? — Арсений смотрит без толики веры — у них два года разницы, а Антон не выглядит, как гений в далеком прошлом. — Ладно, пизжу. Ну года два, наверное? Тип того. Ну, не то чтоб прям сразу и по уши, но ты ж охуенный до пизды, поэтому дружить было, конечно, клево, но член вставал не прям по-дружески. И я тебя вроде звал в кино там, в кафе, к себе домой, но ты как-то это сразу переводил в дружеское русло, но не посылал же, так что я, ну, по течению поплыл, все дела, мне с тобой и так кайф было. Хотя, когда ты согласился только со мной ехать в какую-то залупу на поезде, я заподозрил, что это мы либо ебать лучшие друзья, либо чот не то. А потом эта продавщица, вся хуйня, дальше ты сюжет знаешь. Арсений даже примерно представить не может, как бы охуительно обидно ему бы было, если бы чувак, на которого он дрочит, вдруг начал бы заявлять, что он с ним «да ни за что и никогда», особенно после всех этих ночевок, походов в кино и прочего. Он сам мысленно дает себе подзатыльник за то, что наговорил, но быстро успокаивается — теперь неважно. Он пододвигается к Антону еще ближе и аккуратно прижимается своими губами к его, легко касаясь и не давая этому превратиться во что-то большее. Очень хочется, но сейчас вообще не время. Да и, если честно, эго так резко взлетает от того факта, что по нему сохли, что хочется про это слушать еще, еще и еще. — А я, получается, динамил тебя. — И это даже не вопрос — это факт. Незнание не освобождает от ответственности, а непонимание собственных чувств не освобождает от того, что Арсений тупой. — Я, если честно, даже когда мы в поезде ехали, то просто считал нас просто хорошими коллегами. — А то, что мы… — Завали, и сам знаю. Арсений Антону договорить не дает, потому что не хочет в очередной раз озвучивать факт своей тупости. Ну да, считал он их даже не друзьями, и что? Он позавчера Антону задницу вылизал, и только это важно. И вот только сейчас по-настоящему окатывает пониманием, что они с Антоном прям пара. То есть, у Арсения теперь есть постоянный партнер, чего с ним не случалось уже… да с прихода Антона в офис и не случалось. Одноразовый секс — да, а вот прям отношения… Интересно, это тоже как-то связано, и все переплетено, или в этот раз Арсений уже надумывает лишнего? — Ты поэтому так от поцелуев дергаешься? — Догадки смутные, но выглядят правдоподобно, и Арсений смотрит слишком радостно — неужели его поцелуи вот прям настолько долгожданные? — Ну, типа. Просто это как будто неправдоподобно — вот ты ходишь два года, думаешь, что было бы клево, чтобы вот так, просто целовать, просто лежать вместе без предлогов, просто говорить, что у тебя задница самая лучшая, — Арсений бровь выгибает, хотя сам чуть ли не в лепешку растекается от чужих слов — Антон, между прочим, и без этого что-то такое говорил и делал. — В плане, делать это все без предлогов, а потому, что мы вместе. Что прям полноценная пара. Я, если честно, до сих пор не особо врубился, что к чему, но привыкаю помаленьку. Арсений снова тянется целоваться — вернее, притягивает Антона, чтобы тот согнулся в три погибели к нему, лежащему у него на коленях. Ведь чем больше, тем быстрее Антон поймет — врубится, если выражаться — верно? Самому осознать полностью было на удивление легко, если не считать смущение — возможно, потому что Антон изначально всегда вкладывал определенный подтекст в свои действия и слова, даже не сильно шифруясь, просто для Арсения это было слишком привычным. Он сам же теперь не одергивает себя ни от каких желаний, даже подсознательных — пусть то желание куснуть Антона в этом положении за чуть выпирающий живот, задрав футболку, или желание беспрепятственно смотреть на него и думать о том, какой же тот, на самом деле, замечательный. Тот смотрит влюбленно, беспрерывно, и на губах перманентная улыбка — все для Арсения. И может, немножечко для любой собаки на улице. — Я в тебя тоже, Шаст. У Антона брови сначала нахмурены, будто он не понял, о чем речь, а после взлетают — понял. Арсений на это только хитро улыбается и тянется за внеочередным поцелуем (будто у них очередь какая-то есть). Теперь в этих поцелуях он чувствует вот это самое антоновское счастье под названием «дорвался» — теперь понятно, откуда были такие яркие эмоции чуть ли не испуга при первых поцелуях. Для Антона сейчас это все неожиданно, но Арсений с уверенностью готов ему предоставить все свое тело для экспериментов и проверок, насколько далеко теперь можно зайти. И если раньше многие касания действительно смущали, заставляя постоянно думать о личных границах и их отсутствии, то теперь это полное «делай все, что захочется», поэтому Арсений откидывает голову, когда Антон с губ переходит на шею, цепляя ее клыками — человеческими. И почему-то Арсения так и тянет разжечь Антона, чтобы было «как тогда». Ему так сильно хочется показать, что тот действительно может позволить себе все и что каждая его сторона полностью принимается. Арсений знает, что многие оборотни комплексуют по поводу своей «животности», и не хочет, чтобы так было с Антоном, хочет, чтобы тот всегда отпускал себя рядом с ним — неважно, на эмоциях или нет. — Шаст, нахуй предлоги — трогай, как хочешь, и целуй, сколько влезет. Понял меня? Мы с тобой вместе. Антон порыкивает согласно, облизывая солоноватую кожу — понятно теперь, откуда внезапная такая тяга к соли случилась в первый день. В голове диафильмом всплывают воспоминания с речки, как огромная лапа прижимала его к земле, как сейчас — та же самая ладонь прижимает его к кровати, и тот же самый язык проходится по ключицам, и дело в одном только животном отличии. Живот поджимается от прострельнувшего внезапно возбуждения от воспоминаний и одновременных действий Антона, что возникнувшей привилегией пользуется сполна, ладонью цепляя его шею и держа так, что Арсению остается только лежать с открытым ртом, пока тот самозабвенно вылизывает, кусая язык и, кажется, даже не закрывая при этом прищуренные глаза. Если обычно это как-то неловко, то с Антоном — горячо. Сколько раз Арсений уже выделил, что любое времяпровождение с Антоном — лучшее, что с ним случалось, даже если это поедание малины с йогуртом? Арсений поднимается, едва не угождая лбом в чужой нос, и разворачивает их, укладывая Антона поперек кровати и седлая при этом его бедра, как и хотелось. Перекладина посередине упирается Антону в лопатки, а Арсению — в колени, поэтому им приходится менять положение. Член Антона уже упирается ему в задницу, не позволяя снижать градус ситуации ни на секунду. Либо эти два года разницы между ними дают знать, либо это особенность волков-оборотней, либо Антон все же дорвался, но приятно чувствовать себя настолько желанным — Арсений заводит руку за спину, ощупывая стояк в штанах и мягко проезжаясь по нему, чтобы наклониться для поцелуя и быть при этом схваченным прямо за ягодицы ладонями, заставляющими прижаться еще сильнее — Арсений скулит в рот от неожиданности. Антон отличается от себя позавчерашнего — от него огромное количество напора и желания захватить Арсения целиком и полностью, получая абсолютнейшее согласие в виде «да-да-да», когда пальцы залезают под резинку, сжимая половинки и подхватывая его чуть выше, чтобы ртом цеплять его сосок — сука, как же хочется большего. — Шаст, ты невозможный, Шаст, — Арсению хочется, как заведенному, повторять чужое имя вперемешку с любыми другими словами. Антон пальцем оглаживает дырку, надавливая на тугие мышцы, но не пытается вставить внутрь — все равно слишком хорошо. Арсений готов уже на луну выть, лишь бы произошло что-то большее, чем просто чужой рот, вылизывающий соски до пятен перед открытыми глазами. Только сильно больше все равно не будет: отсосы, дрочка и отлизы — это их максимум на оставшееся время отпуска. Это, разумеется, не полноценный целибат, но для Арсения пока что что-то близкое к нему. Да, он прекрасно знает, что секс с проникновением вообще не обязателен в отношениях и без него все, что происходит в постели — это тоже секс, но все равно. В самом начале отношений, когда только дорвались друг для друга, хочется максимальных ощущений — чувствовать Антона от и до, чувствовать его несдержанные толчки в себе, чувствовать себя единым целым с ним, как бы по-дурацки это ни звучало. Только для этого надо было думать головой и брать с собой смазку и презервативы, а для этого тоже надо было думать головой и быстрее догадываться, что они с Антоном не просто друзья-коллеги. Антон раздвигает ягодицы еще сильнее и протаскивает Арсения вдоль члена, трется через два слоя ткани и кусает за шею, явно чувствуя вибрацию кожи от стона. Арсений в шаге от того, чтобы согласиться трахаться на смазке из подсолнечного масла, но он еще не настолько сошел с ума. О чужом рассудке мыслить не приходится, потому что Арсений автоматически доверяет Антону всего себя, включая оргазм и способы его получения. И хотя тот целенаправленно поглаживает дырку, скользя только на честном желании и немножко — слюне, Арсений надеется, что и Антон еще не настолько сошел с ума. — Бля, Шаст, не дразни, я пиздец хочу, чтоб ты… но бля, не на йогурте же, — Арсений в противовес себе подается назад, потираясь о раскрытую ладонь и подаваясь на сухие горячие пальцы. Арсению, как воздух, необходимо узнать, как ощущается внутри набухающий недо-узел оборотня, который он сейчас сжимает, стащив чужие шорты под яйца, найдя в этом удивительно крепкую опору. И он не уверен, что готов терпеть еще практически две недели — интересно, в том магазине есть что-то, кроме презервативов за двадцать рублей, на которые со смехом тыкал Антон? Хотя даже если есть, Арсений бы все же предпочел подсолнечное масло. Уже мысленно провожая шанс охуенно потрахаться, он разве что на прощание не пожимает чужой член, смотря на него с особой нежностью — ну ничего, дорогой, я к тебе еще вернусь. Их очаровательное расставание прерывает только Антон, притягивающий к себе за бедра и сажающий к себе на живот. — Ты про смазку? Если да, то, ну, напоминаю, я тот еще дрочила, поэтому… Только презиков нет, я не особо думал, что дойдет до этого, но если чо, то из сексуального опыта за последнее время только изощренная дрочка. Так что если ты хочешь… Арсений не очень понимает. То, что Антон дрочила, можно понять, просто взглянув на него, но причем тут вот это «если хочешь» и отсутствие презервативов? До него доходит очень долго. Они и раньше, конечно, в крайне дружеской форме, обсуждали с Антоном секс. Это не касалось их совместного будущего или хотя бы чего-то подобного, но под бутылочку пива все дороги ведут к конкретным разговорам абсолютно всегда. Собственно, тогда Антон и сказал, что дрочка его привлекает многим больше секса — меньше усилий, не надо угадывать, что там партнеру нужно, а наедине с собой можно позволить себе вообще все. Арсений в тот момент был не согласен: что может быть лучше, чем чувствовать чужие руки на своем теле? Не то чтобы он сексоголик, но ощущение того, как собственные пальцы оплетают чужой член, чтобы провести пару раз рукой по стволу, а потом направить в себя, медленно насадиться… Когда чужие пальцы ощупывают то, как мышцы растягиваются вокруг члена — Арсений готов душу продать, и ничего с этим не сравнится. Арсений в тот момент был не согласен, но чужую позицию принял — не ему с этим дело иметь. Как оказалось, ему. Поэтому сейчас он не очень понимает, зачем нужно очередное напоминание того, что Антон дрочер? В плане, это тот так говорит, что лучше бы подрочил, но сейчас ради Арсения может и сексом заняться? А причем тут тогда презервативы? Или… Так. Это вообще не важно. Важен тот факт, что Антон сказал, что у него есть смазка — только сейчас дошло. Арсений бросает быстрый взгляд на шкаф, понимая, что пара шагов его разделяет от секса с Антоном. Пара шагов и пара вопросов. — Шаст, скажи-ка мне кое-что. Мы ж с тобой не собирались трахаться. Ты что, планировал тут дрочить в тайне от меня? — Не то чтобы Арсений считает, что не дрочить две недели — это норма, но почему-то представить Антона, который водит кулаком по члену, пока сам Арсений корячится где-нибудь на грядках, невозможно. — Да я не то что планировал — я уже как бы. Даже два раза. — Антон плечами пожимает невозмутимо, хотя в чуть поджатых губах читается смех, но без смущения — а постыдился бы! И ничего, что это Арсений сейчас почти сидит на его голом члене, опираясь на грудь. — В поезде один раз и после речки. Ну, пока баня растапливалась. Правда член потом все равно привстал, пока я парил тебя, думал после этого еще раз передернуть, но там уже я так пересрался, что член чуть в трубочку не свернулся. Арсений смутно припоминает тот вечер — как Антон парить его задницу не хотел и упорно долго стоял — мог бы и догадаться. Внутри все поджимается от интереса, как бы он сам отреагировал, если бы заметил тогда и если бы его сосудистая система его не подвела. За весь отпуск они не отходили друг от друга почти ни на минуту, а когда отходили, Антон дрочил — этот факт что-то будоражит внутри и возмущает одновременно, будто от него скрыли важное зрелище, будто повеселились во дворе, а его не позвали. Хотя если бы Антон позвал его посмотреть на дрочку, Арсений вряд ли принял бы это как приглашение на светский раут. — Серьезно? В поезде? Только не говори, что на верхней полке. — Бля, да нет, Арс, я чо, конченый, по-твоему? Ночью, в туалете. — Точно конченый. Арсений глаза закатывает, но чужую шею обсасывать не прекращает чисто по инерции, потому что он влюблен и ему даже чужое дрочильство кажется слегка горячим, и его за это никто не смеет осудить. И все же дрочка в общественном туалете поезда — это не тот факт, который хочется занести в список вещей, которые ты сделал за жизнь. И все же это не самое главное, главное — что Арсений все еще сидит на члене, все еще хочет этот член и уже может получить его целиком — ну, там как пойдет. То, что презервативов нет, немного напрягает, но к Арсению зараза, очевидно, не пристает, да и Антон сам сказал, что чист, так что если тот не будет кончать внутрь, то, получается, ничего их не останавливает. Арсений снова ерзает на члене, а у Антона руки на ягодицах сжимаются крепче, что ведет их только к одному. Хотя сейчас, когда полноценный секс маячит так близко, его неожиданно хочется оттянуть, посмаковать это ощущение близящегося. Да и Антону явно тоже, судя по тому, что тот ни словами, ни действиями не намекает на продолжение банкета — только кружит пальцами около дырки, раздразнивая. Арсений, дорвавшийся, касается агрессивнее, оставляет поцелуи везде, куда может дотянуться. Они на губах, на подбородке, на скуле и на челюсти. Они на шее, на ключицах и на солнечном сплетении. Они на плечах за ухом и на щеках. Антон под ним рычит, хватается и трется как малолетка, которому пообещали первый в жизни секс. И вот теперь, когда они полноценно вместе, когда доступно все, то Арсений уверен в одном: он убедит Антона в том, что секс ни капли не хуже дрочки, что секс лучше. Антон вообще должен понять, что все, что ему не нравилось, не доставляло без Арсения, теперь обязательно войдет в топ любимых времяпрепровождений. Но сначала… — Шаст, а ты точно уверен, что хочешь секса? Или, может, мне выйти, а ты просто подрочишь? — Сначала хочется еще подразниться. Антон губы в усмешке кривит, но ведется все равно, как и с тем спектаклем про то, что они не пара, и такая запара его не ебет. Показательно задумывается, перемещая пальцы с разочарованной задницы (у Арсения с ней ментальная связь) себе на член, оборачивая кулак и неторопливо надрачивая, оттягивая крайнюю плоть и делая это все так ненавязчиво, что слюна во рту скапливается сама собой, желая внести в действо свою лепту. — Ну не знаю, Арс, можешь и не выходить в принципе. Только смазку подашь, м? — А у самого пальцы на его боку сжимаются с силой, когда Арсений с такой же невозмутимостью берет его руку за запястье и широко лижет ладонь, чувствуя едва различимый привкус смазки и пота. Рычание — любимый звук Арсения за последнее время. Если бы Антон мог рычать в ритме Продиджи и БТС, то цены бы ему не было. Антон разворачивает их, нависая над Арсением и сгребая руки, уперевшиеся ему в грудь в притворном возмущении, а после все же рычит на ухо, до носа задирая его футболку и оформляющимися когтями оцарапывая грудную клетку ровно до паха. — Никакой дрочки, Арс, я пиздец тебя хочу. Но потом вздрочну и на это, — тот подмигивает и улыбается, а в просвете улыбки видны небольшие клычки — еще не то, чего добивается Арсений, но уже толика отпущенного контроля и животного стремления пометить. И хотя Арсений как самовосстанавливающийся коврик, Антон попыток не оставляет, скользя затягивающимися бороздами клыками по блядской дорожке. У Арсения все внутри сводит. По всем касаниям, по дыханию, по одному только виду Антона понятно, что тот его хочет. Только когда тот озвучивает это словами, Арсений окончательно плавится и приходит к пониманию, что все игры можно останавливать, что он позволит взять себя немедленно и как захочется. Последний поцелуй перед тем, как стянуть с себя футболку ко всем чертям, прежде чем открыться и дать беспрепятственно разглядывать свое тело. Антон смотрит так, будто видит все те царапины и укусы, что оставил на нем за прошлые разы — голодный, дорвавшийся, желающий увидеть это все хоть на пару секунд снова. — Я тоже тебя хочу, Шастун. Тот рычит на обращение по фамилии и царапает по бокам, пока Арсений абсолютно бесстыдно тянет в рот пальцы, посасывая их и вытаскивая так, чтобы изо рта тянулась ниточка слюны. Мокрые подушечки проходятся по чужим соскам, заставляя вздрогнуть, и Арсений абсолютно доволен собой, доволен тем, как сильно он заводит Антона. — Иди в этот непонятный деревенский душ, а я пока ополоснусь в бане, заодно растяну себя, — абсолютно повседневным тоном. — А то ты со своими когтистыми лапищами навряд ли даже пальцы вставить в меня сможешь. Антон смотрит на него по меньшей мере оскорбленно, отстраняясь и демонстрируя ладонь, которая в течение почти десяти секунд не менялась, лишь после с усилиями избавляясь от когтей. — Бля, обычно такого не бывает, оно как-то быстрее работает. Но это из-за тебя, все, вали в баню, а то я в душе и передернуть могу, — Антон наотмашь шлепает по бедру, целуя краснеющую кожу, и прямо так, нагим, идет на улицу. Арсений надеется, что у соседей нет привычки подсматривать в чужой двор. Хотя фокус действительно впечатляет — особенно то, как медленно тот исполнялся. Он сотни раз видел чужое самообладание и то, как Антон когти вытаскивал, чтобы сгущенку на работе открывать, и это обычно работало без каких-либо усилий, в отличие от того, что было сейчас. И с одной стороны, ему бы побояться за свою сохранность и смириться, что фингеринг — не их остановочка, но получается только мечтательно поливать себя ковшиком в бане, наслаждаясь своим открытием. Интересно, насколько сильно должен возбудиться Антон, чтобы перекинуться в волка полноценно? Сможет ли тот в случае чего это сконтролировать? Насколько горячо выглядит возбужденный Антон в обращении? Арсений утыкается лбом в прохладные доски, жмурясь до цветных кругов под веками, и растягивает себя наспех, неосознанно дергая сосок до боли и едва не кончая с воспоминанием о том единственном моменте, когда огромная волчья морда тыкалась ему в грудь, вылизывая кожу на груди. — Арс? Ты там снова перепарился? — Та даже не затоплена, зато громкий голос Антона возле предбанника — отрезвляющий ковш ему на голову. — Уже иду, волчара, не бойся. Хотя на самом деле Антону все же стоит испугаться — Арсений тоже дорвался, и Арсений тоже умеет кусаться. *** Антон падает на кровать, заставляя Арсения открыть глаза. Тот все еще не до конца отошел от дневного секса с хештегом «наконец-то», а узел в заднице — определенно, не то, что забывается за десять минут. Для самой задницы никаких последствий, разумеется, нет: мышцы закрылись буквально спустя минуту и ничего будто не было, но воспоминания остались навсегда. После сегодняшнего Арсений чувствует, что он окончательно испорчен для обычного, человеческого секса без элементов приебнутости. Конечно, каждый дрочит, как он хочет, но наверняка не так уж и много обычных людей на своем опыте узнали, что значит волчий узел внутри. Арсений же наслаждался вязкой, отдавая себе отчет в том, что ни с кем кроме Антона он трахаться в жизни не хочет. И этот Антон, который несколько часов назад рычал на ухо, который чуть ли не скулил, когда Арсений сам сказал, что хочет, чтобы его покрыли, сейчас довольно открывает пиво, явно наслаждаясь звуком шипения из банки, а после передает уже открытую вторую. Арсений наслаждается холодными капельками, сползающими по алюминию — солнце, конечно, уже зашло, но духота и ночью никуда не девается, только утром опускаясь морозным воздухом на влажную землю. — Шаст, а, Шаст? Может, поиграем во что-нибудь? — Если ты сейчас предложишь опять свои идиотские кроссворды решать, то… ладно, я соглашусь. Я за то, что было днем, теперь на все согласен. — У Антона на лице смешано смирение со все еще не сходящим восхищением. — Да нет. Я имею в виду что-то вроде «я никогда не», «правду или действие» или «секрет на секрет». — Арсений и сам бы сейчас ни за что в жизни бы не полез за кроссвордами. Тот жует губу, на которой корочки от несдержанных укусов Арсения во время особо глубоких толчков, и отпивает из банки почти половину, жмурясь от наверняка поднявшихся в нос пузырьков. В животе плещется интерес вместе с пивом. У Арсения столько вопросов разной степени изощренности, хотя все в основном вокруг одной темы, что кружит в его голове стаей воронов. Или волков, если быть уже откровенным. Антон никогда не был для кого-то загадкой, он никогда не надевал ту вуаль загадочности и таинственности, что любил носить Арсений, хотя сам той же Сысоевой рассказал за ежедневными обедами примерно всю свою автобиографию — и вряд ли с надеждой, что та однажды ее запишет. Антон же много смеется, много места занимает собой и своим багажом из эмоций и жестикуляции, но о его личной жизни, предпочтениях и мыслях сам Арсений знает только из редких совместных вечеров и из последних двух дней, когда они вместе. Не то чтобы он надеется услышать, что у того за спиной два года в Афганистане, три брака со вдовами и маленькая волчья семья в горах, напротив. — Давай в «я никогда не». Только пальцы загибаем, а то я и так пить хочу. — Арсений кивает смешливо и располагается напротив поудобнее, растопыривая все пять пальцев. — Так. Давай. Я никогда не… надевал женское нижнее белье? Или лифчик на задницу считается? — Шаст, ты отвратителен, и подробностей я знать не хочу, поэтому нет, не считается. — Арсений закусывает губу, представляя, зачем, а главное нахуя Антон это делал, но решает, что он все же точно не хочет знать. — И спешу тебя разочаровать: я тоже не носил женское белье. Не то чтобы я против экспериментов, но, на мой скромный взгляд, член несовместим с женскими трусами — смотрится ужасно. Арсений на секунду снова представляет себя в кружевном месиве и понимает, что это все же точно не для него. Конечно, если у Антона на это есть какой-то фетиш, то он в целом не против хотя бы попробовать, но просто так — нет. Скорее всего, в ходе таких экспериментов он бы умер от смущения, но суть отношений в том, чтобы быть готовым попробовать что-то новое хотя бы ради друг друга. Сейчас Арсений абсолютно точно радуется, что они с Антоном уже могут задавать друг другу по-настоящему интересующие вопросы вместо того, чтобы начинать с какого-то ужаса вроде «я никогда не прыгал с парашютом». Да всем в таких играх срать, прыгал ли ты с парашютом или катался на тарзанке в джунглях — всегда хочется говорить на «запрещенные» темы. Только все вечно боятся, что их посчитают извращенцами, и начинают спрашивать что-то идиотское, чтобы только к последнему незагнутому пальцу добраться до неловкого «а у тебя что-то было с твоим же полом?» — игра кончилась. И слава богу, если хотя бы до такого дойдет — Арсений бывал в компаниях, где все и заканчивалось на кукареканье под столом. — Я никогда не… — Арсений залипает на пару секунд: понимает, что с первого тура глупо начинать спрашивать что-то связанное с волками и сексом, а ничего другого в мысли не идет. — Ну, скажем, я никогда не дрочил в офисе. Антон загибает палец почти горделиво — Арсений и не сомневался, но уже хочет требовать подробностей. Хотя он не уверен, что это стоит того и что он хочет знать, как тот дрочил у них в туалете, а его собственные пальцы все еще девственно не загнуты. — Серьезно? У тебя есть какой-то список дрочера или? — Нет, но мог бы быть внушительным. Никогда не знаешь, когда тебя застанет стояк или голый Арсений Попов в общем душе, — Антон светит своим одним загнутым пальцем, как трофеем. И как Арсений мог не догадаться — душ. — Так, ну, я никогда не трахался с начальником своей бригады. Арсений буквально слышит, как в чужой голове бегают шестеренки (а они именно бегают, не вертятся), с ума сходя от интереса и, как он понял еще с поезда, уже давно. И если несколько дней назад воспоминания о хорошем сексе с тем самым начальником вызывали легкий налет тоски, то сейчас они меркнут под белизной широко раскрытых в ожидании глаз напротив. — А чего не «я никогда не трахался с Русланом Белым»? Очень завуалированно, Шаст. — Не, ну а чо… Арсений делает глоток пива, намеренно оттягивая тот момент, когда ему придется загнуть палец. Разумеется, он не стыдится своего предыдущего опыта, но знает, что обсуждение бывших с нынешними ни к чему хорошему не приводит, поэтому что-то рассказывать не особо хочется. Хотя, с другой стороны, лучше прояснить это все сейчас, чем потом сплетни доведут Антона до собственных непонятных догадок и обид. Если послушать, что говорят в офисе, то можно решить, что у них с Русланом был огромный бурный роман с драками и страстными примирениями, а не что-то непонятное на пару раз. — Да там особо нечего рассказывать. Это было несколько лет назад: я как раз перешел в его бригаду, а он неожиданно начал ко мне цепляться, задирал меня, а потом ни с того ни с сего просто на прощание схватил за задницу. Я тогда ничего не понял — Руслан же гомофобом страшным был. Антон слушает, впитывает каждое слово, едва не открывая рот от предвкушения. И при этом Арсений не понимает: это желание прояснить все для их будущих отношений или желание наконец-то услышать правдивую историю того, что многие обсуждают, но до конца не знают. Арсений же хмурит брови и делает еще глоток, пытаясь собраться с силами — он про это сам никому еще не рассказывал: не считал нужным. А тут такой интерес от человека, с которым ты собираешься трахаться в долгих отношениях — странно. Хотя, опять же, если Антону так сильно хочется знать и если ему так важно, то нет никакого смысла скрывать прошлое. — А дальше чо? — Да ничо, Шаст. Задания, адреналин, пьяные корпораты, и Руслан сам поцеловал меня. А мне тогда хотелось чего-то, ну, такого. — Арсений неопределенно машет руками в воздухе, сам так и не понимая, чего ему тогда хотелось. — Он потом каждый раз говорил, что не гей, а я с трудом смотрел ему в глаза — тяжелая история. Сейчас мы оба повзрослели, поняли себя наконец-то, и теперь нам уже точно не по пути. Ну, и теперь я с тобой и только с тобой. Очень легко дается это «раз и навсегда», пусть они и два дня вместе. Разумеется, он не сторонник обещаний и громких слов касательно совместного будущего — он даже не знает, съедутся ли они по приезде, какие привычки у Антона дома, сойдутся ли они в распорядке дня — вернее, многое из этого он уже знает и понимает, что все это, собственно, не так важно, а именно поэтому и не вызывает никаких переживаний. Главное, что есть уверенность здесь и сейчас, а уж ее Арсений может гарантировать им обоим. Антон кивает задумчиво, но без недоверия. В нем не читается ревность, обида, желание расспрашивать дальше или лезть в это глубже, выгадывая, как, где и каким образом. Арсений за это благодарен — у него нет секретов, но есть прошлое, которое не имеет значения в настоящем. Разве что здороваются с Русланом они теперь исключительно рукопожатием с едва заметными усмешками о прошлом обоих. — Ладно, Шаст, давай так — я никогда не боялся погибнуть на задании, — Арсений сам загибает палец, не считая это чем-то удивительным. Смерть в их работе — дело нечастое, но случающееся. Арсений был на волоске всего раз и, возможно, погиб бы, если бы был человеком с другой мутацией — его же позволила ему просто переждать продолжающийся завал и дождаться помощи под обломком в не самых комфортных условиях. Сколько бы раз он ни был первым во время исполнения, никогда не доходило до чего-то, что можно назвать «между жизнью и смертью». Антон — ищейка по большей части, хоть и нередко бежит впереди всех из не иссякающего желания помочь всем и вся. В теле волка его раны заживают быстрее, он сам более ловкий, и шанс получить травму меньше (в теории), но никакой супер-регенерации или живучести у него нет. Тем не менее, боится он за всех, кроме себя, хотя даже после легких вылазок именно он нередко вылезает с глубокими царапинами и вывихами, потому что слишком долго прыгал по сгоревшему дотла зданию или сам пытался двигать обломки, чтобы спасти застрявших людей, не дожидаясь бригады. Палец, тем не менее, загибается. — Ну, это нормально, наверное? За меня мама всегда переживает сильно, я собаку потом завести хочу, а вдруг она останется одна, кто ее покормит? Да и бригада расстроится сильно, наверное, у нас-то нет больше оборотней в отделе, а от государства только овчарку получите. — Антон лишь ржет и пьет. Арсению хочется сказать, что, между прочим, он тоже терять его не намерен, но они славливаются понимающими взглядами. У них совершенно точно меньше этого самого страха и больше готовности к смерти, чем у обычного человека, но также они оба понимают, что потеря есть потеря. Антон кивает с улыбкой и подмигивает. — Лан, чо о работе-то. Давай, погнали, Арс, я никогда не хотел попробовать двойное проникновение, — и палец после собственной заминки все же не загибает, а Арсений лишь смотрит, прищурившись гаденько. — Ну, я думал, но все же понял, что жопа моя точно не выдержит. Арсений о таком не сильно задумывался, но с трудом представляет себе, что смог бы делить своего партнера с кем-то другим — неважно, в какой позиции. Хотя, если отбросить эмоциональную часть, то двойное проникновение может звучать, как что-то интересное. Спасибо регенерации — тело такое потрясение точно сможет выдержать, а если говорить о предпочтениях… Если смотреть на секс не как на получение удовольствия в целом, а разбирать его на составляющие, то больше всего Арсению доставляет это ощущение заполненности. Не то чтобы он специально ищет себе партнера с большим членом, но это определенно точно всегда становилось приятным дополнением. И да, есть распространенное мнение, что все, кто мечтает о парне с двадцати-плюс-сантиметровым, на самом деле девственники, которые при первой попытке вставить это в себя развернутся и убегут, но сам Арсений с этим не согласен. Поэтому член Антона — длинный, толстый, с волчьим узлом — его ничуть не напрягает — более того, он определенно радует. А вот если задумываться о двойном проникновении… — Ну, палец загибать я определенно не буду, но могу сказать, что, не будучи в отношениях, я бы вполне мог рассмотреть такой вариант — чисто с экспериментальной точки зрения. Антон выглядит удовлетворенным ответом и каким-то абсолютно расслабившимся. Арсений чувствует это повисшее чувство доверия между ними, когда не боишься задать странный вопрос, пусть и завуалированно, когда можешь рассчитывать на честный ответ. Арсений не знает, может ли он воспользоваться этим моментом, но боится, что другого не будет. — Так. Хорошо. Моя очередь. — Он притворно задумывается. — Я никогда не трахался с оборотнем в полном обращении. Арсений понимает, что, скорее всего, Антон сейчас не загнет палец, но любопытство колет изнутри. Он думает, что если бы сам обладал животной формой, то вполне бы мог пойти на такой эксперимент. Это, опять же, странновато, но где вообще лежит вот эта черта нормальности? Может быть, нормально — это вообще трахаться исключительно в миссионерской с выключенным светом. Для кого-то и взять член в рот — это извращение похуже керлинга. Антон палец загибает с абсолютно нечитаемым лицом. В голове уже сложился сценарий данного вопроса, когда Антон говорит, что нет, ему и в человеческой форме трахаться не настолько кайф всегда было, какая волчья, а потом Арсений выскажет положительно настроенное мнение на этот счет, узнает, как все-таки к этому относится сам Антон, а дальше… стоп. — Так. Подожди. В смысле ты был в животной форме или партнер? И кто… ну? — Арсений старается не жестикулировать так сильно, но получается из рук вон плохо. Хорошо, что хоть палец в кольцо из указательного и большого не тычет. — Мы оба были в обращении. В плане, она тоже волк-оборотень, и мы решили, ну, попробовать, каково это, потому что по всей логике совместимость должна была быть идеальной, типа инстинкты, все дела. — Антон хмурится, и в нем нет ни капли смущения или сожаления — скорее, разочарование от предыдущего опыта. Арсения этот факт не может не расстраивать, но он просто слушает, надеясь на хороший финал истории — так и подмывает ускорить чужой рассказ, но он не осел из Шрека и не Антон. — Все было не то чтобы ужасно, но у нас обоих были проблемы с контролем обращения, особенно при возбуждении, в общем, ладно, это было ужасно. Ноль оргазмов, пара каких-то укусов, которые у обоих потом сходили сто лет, и сомнительные воспоминания. К тому же, когда обращаешься, тебя не особо заводит волк под тобой — ты как будто просто снимаешься в нэшэнл джиографик. Арсения тоже не особо заводит представлять, как два волка трахаются, зато очень заводит представлять волка, зная, что тот — Антон. Он сглатывает тугой ком, понимая, что если раньше этот разговор казался пустяковым, что это нормально — возбуждаться от каких-то изменений человеческого тела, то не факт, что возбуждаться от полного обращения — это ок. По крайней мере, у Арсения в голове с этим все устаканено и рассуждено, но как отреагирует на такую фантазию сам Антон — непонятно. — Но сейчас же ты контролируешь себя? В плане, ты просто отпускаешь себя при возбуждении до определенной степени обращения, значит, и себя в форме волка во время, ну, секса ты чисто в теории можешь контролировать? — Арсений пальцы заламывает, почти жалея о том, что начал. — Ну, не знаю, Арс. Я честно после того случая и не особо задумывался. В плане, ну а зачем? Повторять не сильно бы хотелось. — Антон замолкает, и Арсению хочется ненавязчиво продолжить говорить на эту тему, но тот сам перебивает еще не сказанные слова. — Типа… просто да. Когда ты чисто на инстинктах, то это вообще пиздато — намного больше ощущений, но в остальном… Оно того не особо стоит. Антон флегматично пьет пиво и старается поудобнее устроиться на скрипящей кровати. За окном уже полная темнота, и лица не разглядеть, поэтому Арсений может угадывать чужое настроение лишь по спокойным жестам и твердому, уверенному голосу. Его успокаивает тот факт, что Антон не кривится и не фукает от одной лишь мысли, но того точно надо выводить на более положительное отношение. — Если честно, то считаю, что в полном обращении ты очень горяч, так что не думаю, что со стороны это выглядело так плохо, как ты думаешь. Арсений немного лукавит — две трахающиеся собаки — спорное удовольствие для наблюдения, но если предположить, что на месте второго волка будет человек… Человек с очень хорошей регенерацией, разумеется. От мыслей ведет, но темнота сильно помогает говорить — собственно, как и пиво, которое влияет на Арсения ничем не хуже крепкого алкоголя. — Эм… Спасибо? — Антон явно не догоняет, о чем сейчас идет речь. Чувствовать себя извращенцем и при этом не винить себя за это — либо дзен, либо признаки каких-то проблем, но Арсений склоняется к первому. Все это уже не кажется охуенной идеей, учитывая, что они и в отношениях всего ничего, но достигатор внутри и желание дойти до конца на пару бьют в колокола и говорят, что надо здесь и сейчас — или хотя бы в ближайшее время. — Ладно, Шаст, давай так. Отбросив весь опыт и вспомнив, что сейчас ты охуенно владеешь собой и своим волком. Ты бы хотел? — Что? Секс в обращении? — Арсений скоро ебнет либо себя, либо Антона, но остается только заламывать пальцы в ожидании ответа и кивать терпеливо. — Да, думаю, хотел бы. То ощущение, когда отпускаешь себя, было пиздейшим. Правда я быстро понял, что где-то делаю слишком больно, поэтому нужно было срочно прекращать, но, если честно, до нашего первого секса те двухминутные ощущения были самыми, так скажем, яркими в моем сексуальном опыте. — Антон кивает самому себе, выискивая ответно, кажется, в арсеньевском лице какие-то эмоции. Арсений более чем доволен — он не самоубийца и не тот экстремал, стремящийся кончить на грани жизни и смерти. Если бы он знал, что Антон может потерять контроль, это так бы и было влажной мечтой, но он сотню раз видел того в работе, еще ни разу во время секса не ощутил больше боли, которая не доставляла бы им обоим удовольствия, и не видел в его волке ни капли животного — это был все еще его Антон. Заставлять того потакать своим желаниям вопреки — не стиль Арсения. Но Антон, кажется, сам хочет?.. Арсению точно надо подумать над этим и посеять это зерно и в кудрявой головушке напротив. Он даже не уверен, не противоречит ли это морально-этическим нормам, но и гомосексуальность в стране преследуема, так что не им его судить. Все зависит только от желания Антона. — А ты хотел бы, да? — Антон смотрит снова нечитаемо, но Арсений готов поклясться, что видит в глазах напротив, которые ярко светят даже в этой темноте, какие-то отголоски дыма перед огнем. — Что? — Арс. Тебе же нравится, когда я обращаюсь? И вот теперь очередь Арсения играть в дурачка. В его планах он планомерно вел Антона к тому, чтобы тот захотел, а потом бы пытался бы неловко это предложить, чтобы это сам Арсений, немного поколебавшись для вида, согласился. А тут прямой вопрос — не в глаз, а в зрачок. И что отвечать? «Да, у меня член привстает от одной только мысли о том, что трахнешь меня в теле волка»? Или, может, «Да, перекидывайся прямо сейчас»? А если вдруг «нет, Шаст, это фу, за кого ты меня принимаешь?», чтобы Антон не сбежал от него? Это все не подходит, а вот что подходит — непонятно. Арсений нервно бьет ногтем по уже опустевшей жестянке, а сердце у него колотится совсем не так размеренно — сердце гонит кровь так, что краснеет все тело. И непонятно, от смущения это или от возбуждения из-за того, что они об этом говорят так открыто, так легко. Этот отпуск определенно меняет многое. — Если я скажу, что мне это больше, чем нравится, то ты не скажешь, что я ебнутый? Произнеся последние слова наименее уверенно, Арсений сдувается весь, жалея, что не может сейчас так же отчаянно побиться о стену, как моль сзади Антона бьется о стекло. Смотреть на того сейчас так же неловко, как было примерно никогда, и он вряд ли представлял, что когда-нибудь они поменяются местами с мелким Антоном, впервые пришедшим в их раздевалку, полную полураздетых спасателей, за формой. Тот так же тыкался в угол, пряча лицо и наверняка мечтая переодеваться внутри шкафчика, пока Арсений вполне беспрепятственно ходил по всему помещению с голым торсом и уверенностью в себе. Антон, скрипя кроватью, подсаживается прямо напротив — наверняка на перекладину — и берет лицо Арсения в свои огромные ладони, заставляя смотреть на себя. На удивление, он улыбается, а не кривит лицом, мол, спалил извращугу. — Гонишь, Арс? Я с ума по тебе уже два года схожу, думаешь, меня хоть что-то в тебе может оттолкнуть? — Арсений хмурится недоверчиво, а Антон даже не пытается шутить, смотря открыто. — Я и твою сгущенку с малиной приму, и даже то, что ты оливки любишь. За последнее осуждаю больше всего, но сердцу не прикажешь. Арсений выдыхает впервые за этот разговор, длившийся то ли пять минут, то ли пять часов. Он не отвечает, потому что хочется просто спрашивать «правда? Вот честно? Прям не врешь?», а еще немного спросить, хочет ли в итоге Антон, но это все позже — Дамоклов падает с плеч, и Арсений тычется слепо в губы, сгребаемый им в объятия. Очевидно, что этот диалог ни разу не закончен, но говорить сейчас дальше кажется опасным. Полупьяная голова и темная ночь обязательно сделают свое дело и приведут куда-то совершенно не туда, куда нужно. Все свои наклонности они могут и должны обсудить на трезвую голову вечерком, а не когда утренняя прохлада начала пробираться в комнату, заставляя кутать ноги в тонкое одеяло. Арсений заваливает Антона на кровать спиной и прижимается ближе — у оборотней температура тела всегда выше. Вот так, когда Антон обнимает и притягивает к себе, абсолютно точно хорошо: чувствуется, что у них все в порядке и этот разговор никак не ухудшил их отношения. Арсений жмется к Антону еще ближе, чувствуя, как пальцы на ногах начинают замерзать, и засыпает.