И в огонь, и в воду, и в отпуск

Арсений деловито завязывает шнурочки на кроссовках, пока Антон все еще копошится в доме. Тот наверняка ходит и что-то бурчит себе под нос о раннем подъеме, но все равно собирается: не стал спорить. Арсений, может быть, и согласился бы на то, чтобы в очередной раз встать в два, провалявшись на кровати несколько часов, но пробежка посреди дня — дерьмо идея. Сейчас, когда на часах еще только девять утра, температура воздуха, кажется, колеблется где-то до двадцати градусов, и пробежаться еще представляется возможным. К тому же Антон сам себя довел до такой беды: сначала выспросил у бабули лесок, предложил бегать самому Арсению, а потом два дня дразнился, что они все никак не осуществят план. «Я думал, что ты такой активный весь из себя, а ты, оказывается…» — чего добивался, до сих пор непонятно. Если бы не было этих вечных напоминаний о лени, в воплощение которой Арсений превратился за неделю отдыха с Антоном, то он, может быть, и согласился бы на пробежку где-нибудь часиков в одиннадцать вечера, но нет. — Шаст! Ну чего ты там копаешься? — Арсений открывает дверь в дом и кричит прямо так, не проходя внутрь. Антон ничего на это не отвечает, но Арсений на все двести процентов уверен, что тот бубнит что-то противное себе под нос. Ну ничего страшного — полезная встряска для организма, который уже привык разлагаться в своей зоне комфорта. Хотя Антон наверняка еще обижен за то, что Арсений продинамил его с утренним сексом, но это-то они всегда успеют восполнить. Вчера ж вечером восполнили — Арсений наконец-то узнал, как хорошо сидеть на лице. Время на сборы Антона определенно не стоили результата — на нем только шорты, которые тот надевает, собираясь потом перекинуться, и помятое лицо. Лицо помял не Арсений вчера. Приходится тяжело вздохнуть, снять аккуратно зашнурованные кроссовки и пойти собирать Антона заново. — И чего ты, так бегать собрался? — Арсений с почти сочувствующей улыбкой проводит ладонью по гладкой после вчерашнего щеке, отмечая, что тот без привычной щетины и бороды все меньше походит на лесничего и больше — на пубертатного подростка с кудряшками. Двадцативосьмилетний возраст выдает только очаровательное пивное пузико, которые нельзя заработать, только заслужить — по мнению Антона, разумеется. — Ну мне ж потом перекидываться, а чо? — Никаких перекидываний, Шастун, ты когда в последний раз бегал человеком? — Арсений откапывает чужую футболку из шкафа, кидая в опешившего Антона, и указывает на коридор: — У тебя как раз кроссовки твои понтовые для бега — самое оно. Антон фырчит, скулит, рычит, и все это — в человеческом обличии. Но футболку и носки все равно натягивает, разве что ногой по полу не топая от досады. Арсений лишь завершает образ школьника на первом уроке физкультуры, выуживая из косметички свою резинку для умывания и затягивая на чужой голове, склонившейся надеть кроссовки, хвостик чуть выше затылка. — Так удобнее будет. И тебе идет, кстати. Антон разглядывает себя в маленькое навесное и уже чуть мутноватое от времени зеркало и что-то фырчит себе под нос, но Арсений уже не слушает. Все тело радуется от внутреннего предвкушения пробежки — забытое за время отпуска ощущение. Хотя раньше пробежка казалась, как и всем людям, ужасным времяпрепровождением, заставляющим выплевывать легкие. Только зачем-то в одном из споров Арсений упомянул, что бегать — это просто великолепно, и он сам выходит каждое утро в любую погоду без всяких оправданий. Внутренняя гордость решила, что он должен хотя бы попробовать — к тому же к тридцати годам уже нужно прилагать чуть больше усилий, чтобы держать себя в форме. Хотя сначала, конечно, были и оправдания, и «неудачная» погода. Сейчас бы тоже можно было спихнуть все на то, что Антон бегать не любит и что втягивать людей в свои привычки насильно нельзя, но тот же сам нарвался… Собственно, Арсений бы в другом случае разрешил бы и просто волком побегать, но опять же: дразниться плохо. — Давай, не отставай — купим тебе мороженку, если сможешь побегать хотя бы минут пятнадцать. — Арсений, мне, бля, не пять, — Антон бурчит, но на лице у него появляется улыбка. Арсений, выйдя с участка, сразу переходит на быстрый шаг, чтобы дать мышцам разогреться, а Антону хоть сколько-то привыкнуть к темпу. На улице уже довольно жарко, но утренняя свежесть еще сохраняется — идеально для начала, к тому же в лесу явно станет попрохладнее. Главное не переборщить для первого раза. Идущий чуть позади на узкой тропинке Антон, на его удивление, больше не выражает никаких признаков возмущения — разве что смирения. Арсений отмечает, что деревня, как и в его детстве, к девяти уже абсолютно проснувшаяся и бодрствующая уже как минимум пару часов, оттого контраст с тихим леском, к которому они подбегают, еще более заметен. — Так, теперь бегом, Шаст, — Арсений равняется с кивнувшим Антоном и набирает оптимальную для первого раза скорость, которую тот подхватывает вместе с прыгающим на затылке хвостиком. — Не отставай! Арсений успевает заметить блеснувший в глазах напротив азарт и уносится вперед, в гущу леса, не боясь заблудиться с нюхом Антона, который выводил целые бригады из непроходимых зарослей во время заданий. Он готов довериться тому целиком и полностью, включая жизнь, и это могло бы быть странным в других обстоятельствах, но их доверие к коллегам является зачастую решающим фактором, определяющим дальнейшую совместную работу. Под ногами хрустят ветки, опавшие листья, а легкие наполняются свежим запахом высыхающей росы и отдаленно — коровьих лепех. Видимо, бабуля все-таки не все знает о прогулках своей Маси. Арсений легко огибает деревья, наклоняется, видя блеснувшие на солнце нити паутины, и в целом — наслаждается жизнью. Особое наслаждение, разумеется, это оборачиваться, позволять Антону почти догнать себя, а после ускорять бег и снова скрываться за бесконечными ветками и листьями. — Живой, Шаст, м? — окликивает упершегося ладонями в колени Антона, смотря из-за дерева, и тот кидает на него взгляд — не измученный, несмотря на тяжело вздымающуюся грудь и капли пота, стекающие по лицу, а, скорее, хищный. — Чего ты, большой страшный волк не может догнать меня? Антон скалится и срывается с места, только не за Арсением, а совершенно в другую сторону — остается надеяться, что они достаточно разогрели мышцы для таких маневров. Не давая Антону ни секунды форы, он с улыбкой бежит за тем, зная, что тот может быть быстрым, но в путанице и веренице дорожек может заплутать, сбиться со следа, и тогда поможет выиграть арсеньевская выносливость. И хотя поддаваться на эту глупую провокацию с догонялками не очень-то и хочется, Арсений все равно ускоряет бег, стараясь настигнуть Антона, пока тот не убежал слишком далеко и не выкинул какой-нибудь фокус. Что-то подобное они проходили уже не раз: когда задание проходит крайне успешно, и все полны радости и адреналина, Антон может засесть в кустах, чтобы потом с победным рыком выпрыгнуть на Арсения с целью куснуть за любую часть тела. Арсений это терпеть не может ровно так же, как и не может обижаться на Антона, поэтому просто дуется, но все равно треплет за ухом. Хотя думать об этом и вспоминать сейчас нельзя: надо быть настороже. Антон может быть вообще бесшумным, когда ему надо, а, судя по появившемуся азарту, сейчас ему это необходимо. Когда Арсений понимает, что уже вообще потерял Антона из виду, переходит на простой шаг, разглядывая каждый куст, будто тот стал убежищем для врага. Только Антон даже под таким внимательным наблюдением нигде не обнаруживается и, кажется, специально постоянно издает шорохи где-то рядом то с одной стороны, то с другой. Всегда есть вариант просто развернуться и побежать обратно, и тогда тот обязательно побежит за ним, но сейчас принципиально найти, обнаружить и стать победителем если не в догонялках, то хотя бы в прятках. Туки-луки за себя, туки-луки за Антона. Хотя с каждым шуршанием куста и с каждой секундой это кажется все менее вероятным. Никакая рабочая подготовка не помогает как минимум потому, что они оба профессионалы в своем деле — никто ни лучше, ни хуже: такая игра может длиться вечность. Проходит, кажется, еще пара минут, пока Арсений с точностью не понимает, что он все же проиграл — Антон выходит из-за кустов в форме волка, и в глазах у того читается четкое «Ты попался, Арс, ты попался». — Но так нечестно! Если бы у волка были брови, они бы в данную секунду очень саркастично приподнялись. Но ему и брови не нужны, чтобы Арсений понял все и, помедлив всего пару секунд молчаливой переглядки, рванул прочь, становясь в этой гонке преследуемым. Антон сзади рыкает играючи, срываясь с места секундой позже — у Арсения ноль шансов, если честно, но он все равно бежит, уже чувствуя предупреждающее покалывание в боку и слыша свой смех, смешивающийся с горячим воздухом — то ли он сам его источает, то ли солнце поднялось уже так высоко. Соревноваться с Антоном в облике человека и соревноваться с Антоном в облике волка — это как сравнивать новорожденного котенка и Усейн Болта. Тот быстрее, ловчее, а еще Арсению очень хочется смотреть на того, и это грозит ему лишения очередной победы в этих, будь они неладны, догонялках и какой-то части тела, которую тот обязательно начнет присваивать, когда поймает. Внезапно для себя Арсений выбегает в поле, дыша уже тяжело и чувствуя, как по спине бежит пот, и если раньше его от солнца защищала крона, а от Антона — сплетение деревьев, то сейчас его ничто не спасет. Поэтому то, как его под собственный смех валит на траву огромный волчара, не становится сюрпризом. — Бля, ну Шаст, ну отстань, ну ты выиграл, выиграл, молодец. — Перевернуться на спину, когда на тебе сверху лежит как минимум восемьдесят килограмм волчатины — то еще испытание. Но Арсений переворачивается и закрывает глаза, пытаясь отдышаться и чувствуя, как колет спину трава и как сильно жарит разгоряченное тело сверху. Антон отставать не особо собирается, присваивая на этот раз, кажется, не руку-ногу, а сразу голову — вылизывая все от шеи до щек и опаляя кожу раскаленным дыханием. Это что-то на грани ужасного и прекрасного, потому что Арсению почти плохо — и Антон никак не помогает, но при этом так хорошо, что он просто расслабляется под придавливающей его тушей и одним глазом посматривает на то, как тот дышит, вывалив язык, на то, как вздыблена чужая шерсть, делающая волка еще более огромным, на то, как тот смотрит в ответ на него. Арсений запускает руки в эту шерсть на спине и чуть треплет волка, одновременно прижимая того к себе крепче. Так хочется лежать бесконечно долго, подставляясь под касания, и он выгибается, откидывая голову назад, чтобы мокрый язык еще раз мазнул по шее, а нос тыкнулся куда-нибудь под подбородок. Поясница невольно прогибается, когда волк своей когтистой лапой проводит по плечу — остающиеся тонкие царапины тут же затягиваются. Антон отодвигается назад, но в следующую секунду уже ныряет головой под футболку, и Арсений невероятно рад, что тот выспросил у бабули этот безлюдный лесок. Возможно, со стороны это выглядит так, будто хищник настигнул жертву и сейчас ее растерзает, но это Антон, и Антон мокрым носом ведет по животу, легонько кусает и движется дальше. Тот лижет совсем рядом с соском, после проходясь прямо по нему, и Арсения на этой траве выгибает от накатывающего возбуждения. Он никак не препятствует чужим поползновениям — подставляется сильнее и загнанно стонет. Антон беззастенчиво вылизывает весь торс, вырывая все больше звуков. На улице уже становится жарко, солнце слепит глаза, подсвечивая шерсть, и греет траву под руками. Арсений цепляется то за нее, то за Антона, не в силах сделать хоть что-то еще. — Шаст, ты… — Арсений задыхается словами, когда тот, поддев шорты, кусает за тазовую косточку. Непонятно, как они дошли до такого просветления, что все происходящее не вызывает никакого смущения, отвращения, ни одной мысли о том, что это все как-то странно. Все просто — Арсений хочет Антона, хочет его от и до, а желание своего партнера не может быть странным ни в одной из форм. Главное, что им обоим хорошо. Антон урчит от удовольствия, самозабвенно вылизывая всю оголенную кожу, а неоголенную — оголяет и вылизывает. Ноги сами по себе сводит от возбуждения, и Арсений скрещивает их за волчьей спиной, фиксируя и притягивая к себе. Он, безусловно, хочет Антона здесь и сейчас, но секс на поле грозит солнечным ударом вдобавок к оргазму и парой заноз в спине. Волк только смотрит вопросительно и прикусывает еле ощутимо маячащее перед мордой запястье. — Блять, Шаст, это… Пиздец. — Дыхание не восстанавливается, но уже не от бега, и Арсений держит чужую голову, чтобы ненароком та снова не скользнула языком по дрожащему от возбуждения телу и не спровоцировала размышления в духе «ну, в поле, так в поле». — Пойдем домой? Тот фыркает и слезает с Арсения, чтобы перекинуться и, возможно, чтобы доставить ему еще пару мгновений эстетического удовольствия от вида волчьей формы, обращающейся в его Антона. — Надо на обратном пути забрать одежду из кустов. — Антон распрямляет спину, вытягиваясь в полный рост, и Арсений залипает второй раз. У того член полувозбужденный, светлые волоски по всему телу, подсвечивающиеся на солнце, и копна заломанных в зоне бывшего хвостика кудрей. Антон подает руку, одним движением собирая растекшегося по полю Арсения, и обнимает за талию, утягивая в поцелуй, цепляя нижнюю губу и уходя губами по лицу, собирая языком капли пота, стекающие по лбу и виску. Арсений грозится снова растечься по полю, как минуту назад. — Шаст, хватит меня лапать: я в шаге от того, чтобы начать заниматься сексом прямо здесь. — Антон усмехается и выгибает бровь. — Нет, отстань, это не гигиенично. Антон только фыркает, но не отпускает — переплетает пальцы и тянет Арсения за собой тем же путем, что они и пришли. Сам Арсений в этой беготне совсем забыл следить за лесными ориентирами, чтобы потом найти дорогу обратно, но у него есть замечательный парень с замечательным нюхом. И этот замечательный парень идет с голой задницей по лесу, постоянно морщась от того, что в ногу впиваются шишки-иголки. Они даже три раза останавливаются, чтобы Арсений достал что-то, что «бля, пятку колет пиздец — Арс, посмотри, пожалуйста: я сам так не загнусь, чтоб увидеть». Возможно, им стоит вместе походить на занятия по растяжке в зале. Хотя… Арсений помнит, как однажды видел Антона в зале — тот полчаса просто валялся на коврике для йоги, а остальное время просто вис на тренажерах, выполняя упражнения так, что любой тренер бы повесился, лишь бы не видеть. Только Арсений видел и пришел на помощь, забив на свою собственную тренировку. Антон все оправдывал тем, что у него больное колено. В целом, из всех, кто числится в отделе, только Антон не пользуется абонементом в зал, положенный всем сотрудникам, потому что его волк и без тренировок физически развит, а на заданиях тот человеком не обращается, наслаждаясь своими возможностями по полной. — Слушай, Арс, а вот в теории, если ты лишишься руки, ноги или еще какой конечности, она отрастет заново? — Антон орет из кустов, в которых одевается-обувается, не пустив туда Арсения, будто сам тут же не щеголял с голым членом наперевес, вынуждая его вытаскивать занозу из пятки. Арсений смотрит на вновь одетого Антона, отмечая, что тот даже хвостик сам сделал, и задумывается над логикой вопроса — странно, что тот не звучал между ними раньше, учитывая то, что такое спрашивают в основном дети до десяти лет. — Шаст, ты думаешь, я Дэдпул? — Тот смотрит почти восторженно, будто есть шанс, что да. — Господи, нет, я же не бессмертный. У меня не отрастет ничего нового, что не может отрасти у обычного человека. Единственное отличие — это то, что все раны затягиваются в сотни раз быстрее. Если я лишусь какой-либо конечности, да даже фаланги, она не отрастет, а просто затянется кожей через пару минут. — Ну ты все равно круче Дэдпула. Было бы позорно, отрастай у тебя детские ручки или ножки, — Антон дразнится снова, и Арсений фыркает, бездумно идя за Антоном, который ведет их, даже не принюхиваясь, будто по собственному району. — А болезни? Их у тебя нет или они просто протекают так же быстро, как затягиваются раны? Арсений задумывается, когда болел последний раз, и не может вспомнить — у него даже ветрянки в детстве не было. Или была? Надо у мамы будет уточнить. Хотя нет, он помнит, что еще в детском саду были вши, но это вряд ли можно назвать болезнью. К тому же Антону об этом он рассказывать точно не будет. — Если честно, то не совсем уверен. В плане, я очень тщательно слежу за своим здоровьем, поэтому особых поводов болеть у меня нет, но если разбираться… Мне кажется, что вирусы просто не уживаются с регенерацией. — Арсений задумывается. — Но думаю, если я вдруг буду рядом с переносчиком вируса на протяжении долгого времени, то, возможно, буду болеть, пока нахожусь рядом. Ну, типа как в бане было. Арсений помнит, что мама забирала его из садика и из школы каждый раз, когда распространялась какая-нибудь зараза, еще до того, как объявляли официальный карантин. Арсений поначалу этому радовался: можно лежать дома, забив на все. Только это «поначалу» длилось один день первого такого случая — потом оказалось, что дома надо заниматься еще больше, чем в школе. — Кру-уть. Я тоже особо не болею, потому что у меня температура тела тридцать восемь, так что вирусы типа просто не приживаются, — Антон говорит так радостно, будто ему не только болезни не грозят, но вообще ничего не страшно. — Ну, значит будем не болеть вдвоем. — Арсений оборачивается на Антона и, наверняка, выглядит при этом так же счастливо. — Хотя даже представить не могу, чтобы у меня температура была такая высокая — это ж всегда жарко до ужаса. Арсений думает, что если ему так жарко сейчас, то каково Антону, который это все чувствует на пару градусов выше. С другой стороны, зимой все наоборот, и можно спокойно спать с открытыми окнами и не мерзнуть. Сам Арсений вечно страдает от мук выбора: спать со свежим воздухом или спать без отмороженных пальцев ног. — Да к такому привыкаешь — к тому же я другого не знал. — Антон хмурится. — Слушай, а еще вопрос: вот чисто в теории, если бы у тебя тоже было какое-нибудь крутецкое супергеройское имя, то какое? Чужое настроение снова переходит черту, в которой Антону искреннейшим образом необходимо доебаться до него, и Арсений вздыхает тяжело, потому что деревня, конечно, уже виднеется где-то за лесом, но им вместе по пути, и докапывать его тот может и дома. — Шаст, прошу тебя, отстань, — тот смотрит с налетом печали. Возможно, показной, но Арсений ведется. — Пусть будет суперАрс. — Ну нет, Арс, так скучно. Давай тогда я тебе придумаю! — Арсений не слышит ни доли вопроса, только намерение. — Так, как насчет Регистор? Хотя ладно, это будет как регистр. Тогда, может, игра слов с Дэдпулом? Только не мертвый бассейн, а живой пруд, а? Хотя я не знаю, как это переводится, да и звучит не так круто. Арсений размышляет, что будь у него способность отключать звук одного человека, он бы непременно, несмотря на все нежные чувства, выбрал бы Антона. Или если можно было бы регенерировать нервные клетки, потраченные на тяжелые вздохи, закатанные глаза и цоканье… — А как тебе Регенерейшн? Хотя это просто «регенерация» на английском, да? Блин, вот я бы был точно каким-нибудь Вульфанатором. Будешь тогда Регенератором? — Хорошо. — Правда? — Правда. — Бля, кайф, Арс, ты лучший. — Антон вздыхает восхищенно, продолжая что-то бубнить, подбирая альтернативные имена, но приходя к выводу, что их — самые лучшие, а Арсений не будет говорить, что Вульфанатор — абсолютно ужасное имя. В отличие от Регенератора. *** — Блин, Шаст, сосиски просто восторг. — Арсений запихивает последнюю в рот и смотрит с каким-то благоговением. Конечно, шампуры мыть ни черта не хочется, но они договаривались: Антон жарит, а Арсений моет посуду. Хотя чужую тарелку мыть совсем не хочется — она вся измазана кетчунезом, даже с обратной стороны виднеется пара капель. Правда Антон с таким удовольствием замешивал эту жижу, что раздражаться невозможно — к тому же его самого за малину со сгущенкой никто до сих пор не осуждает. Арсений разваливается на скрипящем стуле и гладит себя по животу, жалея, что они так и не купили жвачку — сейчас бы очень помогла. Хотя, по сути и у него, и у Антона пищеварительный процесс проходит чуть быстрее, чем у остальных людей, так что минут через двадцать это чувство переполненности пройдет. — Всегда пожалуйста. Правда я даже уже дышать не могу. — Собственно, неудивительно: Антон съел девять сосисок, дополнив это все собранной перед ужином малиной — десерт был обязателен. — Я, пожалуй, пойду поваляюсь. Арсений на это ничего не говорит, но надеется, что у него на лице читается «Ну ты и говнюк, мог бы хотя бы со мной посидеть, пока я тут все мою». Только чуда не случается, и Антон все же уходит в спальню, не разделяя чужих мук. И только жопная тяга тоже лечь заставляет Арсения подняться из-за стола и все же пойти отмывать кетчунез и сгущенку — слава богу хотя бы с разных тарелок, иначе бы его просто вырвало. Вообще, вкусовые привычки людей — удивительная вещь, которую понять кажется невозможным. Арсений знал одну девчонку, которая любила есть апельсины с сырным соусом, но у нее, кажется, с этим как-то способность была связана. Мытье посуды никогда для Арсения не было медитативным занятием, поэтому он обычно включал на фон какие-нибудь шоу из ютуба, но отсутствие вай-фая и вечные две полоски связи не дают ему много возможностей, помимо размышлений и разговоров с самим собой. Например, купленные в тот раз в магазине сосиски, которые они собирались пожарить тем же вечером, еще не догадываясь, что одна фраза продавщицы перевернет все сознание Арсения и его представление о собственных чувствах с ног на голову и что запланированное приготовление сосисок закончится тем, что он не менее самозабвенно, как Антон вылизывал тарелку, будет сам вылизывать Антона. Воспоминания тугим, еще несформировавшимся комком возбуждения застревает где-то в горле, заставляя наворачивать на себя еще и воспоминания сегодняшнего утра. И вчерашнего, собственно, тоже. Арсений боится представить, что может случиться завтрашним утром. Хотя если он перехитрит систему, то, возможно, завтра утром его настигнет только ощущение исполненного желания. — Шаст? Я закончил, пойду в душ. Баня, если что, свободна, — вытирая руки о виды видавшее полотенце, Арсений морщится и заглядывает в спальню, где Антон только мычит согласно. — А ты в душе свободен? — Он готов поклясться, что тот играет бровями. — Нет, только в душé. Все, Шаст, только не смей засыпать. Арсений действительно себя чувствует свободным в душé. Хотя даже не так — преисполнившимся. Он столько раз прогнал в голове мысль о сексе с Антоном в волчьей форме, что сейчас она вызывает только спокойное «это случится», и все. Никаких моральных метаний — только возбуждение, от которого начинают подкашиваться ноги. И стоит огромных трудов, чтобы сдержаться, чтобы не провести рукой по твердеющему члену, не скользнуть рукой за спину, не огладить пальцами дырку. Нет, нельзя. Конечно, они с Антоном не договаривались, что все случится именно сейчас, но Арсений предполагает, что все же да. Хотя с Антоном секса хочется в любом виде, поэтому если тот не готов, то можно и подождать. Арсений тщательно обмывает тело, не используя гель для душа, чтобы на чувствительном волчьем языке не оставался привкус химии. И все же Арсений уверен, что все случится именно сейчас, потому что утром он не наблюдал у Антона ни малейшего признака неуверенности, страха в своих действиях. Хотя о каком страхе идет речь, если Антон действительно умеет контролировать себя, умеет вовремя остановиться, рассчитать силу. Вот кому-кому, а Антону Арсений бы без малейших сомнений готов доверить свою жизнь и свою безопасность — не только в выходе из леса. И хотя он беспросветно влюблен, все еще может здраво мыслить и отличать, где удовольствие, а где угроза. Смутное волнение, вызванное слишком большим количеством размышлений и рассуждений, которые, в общем-то, зависят не столько от него, сколько от Антона, начинает распространяться все больше, и теперь Арсений ловит себя на том, что не знает, стоит ли ему одеться или можно выйти в полотенце. Подобных переживаний он не испытывал со времен душа после физкультуры в восьмом классе, поэтому сейчас только цокает на самого себя, повязывая полотенце — пáрное, видимо, с шапкой «Анапа 2005» — на бедра и отмечая, что перманентно полувозбужденый член — слишком хорошо и плохо одновременно для его возраста. Антон лежит на кровати с мокрыми кудрями и в одних шортах — значит, все же сходил в баню. Правда, судя по тому, что ушел он позже Арсения и вернулся многим раньше, есть шанс, что ему дурят голову. Он ложится рядом, закидывая одну ногу на чужое бедро, и сразу попадает в загребущие объятия. Стык кроватей неудобно упирается в локоть, а пружины скрипят на каждом неудачном движении тела, но Арсений абсолютно счастлив, чувствуя, как чужая ладонь скользит по влажной спине, а глаза напротив открываются, бегая зрачками по его лицу. — Шаст, — тихое в губы. — М? — Вульфонатор — ужасное имя, ты знал? — Эй! Это подло, ты знал? Я хотел быть Бэдвульфом, но Поз сказал, что это прозвище девчонки. Арсений фыркает ему в грудь, сдерживая то ли умиление, то ли порцию стыда, то ли симбиоз этих чувств, и целует уже колющийся подбородок, чтобы успокоить чужие взбунтовавшиеся чувства. Он еще думает, что ради него может быть и Регистром, и Регенератором, но сказать это Антону — значит оформить подписку на ежедневный список новых поводов для поддразниваний. А Антон и без того бесплатно и безвозмездно ведет этот его. — Это прозвище не просто девчонки, а Розы Тайлер, и она крутая. — Арсений знает, что Антон не смотрел «Доктора Кто», но ничего не может поделать со своим желанием просвещать. Он не дает никак возмутиться или что-то сказать, а просто целует, прикусывая губу и прижимаясь еще ближе. Антон что-то мычит, но уже через секунду только улыбается в поцелуй и легко царапает спину в капельках, вызывая мурашки. Тот переворачивает его на спину и наваливается сверху, начиная жадно хвататься за бока, сдавливая сильнее с каждой секундой поцелуя. Арсений от удовольствия выгибается, подставляется под руки и довольно стонет то ли от приятной легкой боли, вызванной когтями, то ли от ситуации в целом. Просто Антон знает, как надо, где надо и делает все будто по методичке «Как трахать Арсения Попова», при этом добавляя эмоций чисто от себя. Сравнивать людей плохо, но Арсению ни с кем так хорошо не было — даже при дрочке: он сам знает, как ему нравится, но Антон будто все это выводит на новый уровень, слишком открыто упиваясь каждым сантиметром тела. Полотенце на бедрах развязывается, оставаясь лежать под телом, и открывая Антону полный вид — Арсению хочется, чтобы на него смотрели. — Охуенно красивый, Арс. То, как Антон говорит это на выдохе, хрипя на его имени, заставляет Арсения едва слышно поскуливать и выгибаться навстречу сильнее, чтобы ни одно прикосновение не осталось за пределами его тела и не потерялось. Контроль над своим обращением у Антона с каждым разом выходит все лучше, несмотря на быстрое возбуждение, и он пользуется этим, чередуя мягкое прикосновение пальцев и полосующих кожу когтей, отдающихся в Арсении несдерживаемым мычанием и шипящими стонами. Антон лижет вдоль пупка, внешней стороной огромных клыков лишь мягко проезжаясь по коже, и он цепляет пальцами чужие кудри, вдавливая его в себя, заставляя нормально укусить, впиться клыками и глухо прорычать ему в живот. Арсению до безумия хочется почувствовать всю волчью форму Антона, хочется заставить сорваться, заставить отпустить себя, заставить увидеть то, насколько ему нравится Антон в любой своей форме. Это желание достигает пика, когда Арсений запрещает себе закрывать глаза, когда изучающе смотрит на то, как Антон в процессе умело меняет вид своей руки, как то позволяет клыкам заполнять рот, то обратно принимает абсолютно человеческий вид, в зависимости от того, что именно и как именно хочет сделать. Арсений же хочет только его самого. Антон, кажется, его настроение улавливает целиком и полностью — как и всегда. Он держит его за бедра, кусая внутреннюю часть, и мажет языком по паховой складке, утыкаясь носом и вдыхая его запах так, что у Арсения пальцы на ногах поджимаются от удовольствия. Антон упивается им настолько искренне, с такой самоотдачей, что сложно становится даже притянуть его к себе за плечи. Впрочем, либо сейчас, либо не сейчас. — Антон? — голос срывается на верхние ноты. — Хочешь сейчас? — а вот у Антона голос хриплый, низкий. Арсений уверенно кивает и закрывает глаза, чувствуя, как Антон оставляет поцелуй на шее — самый нежный из возможных. Очень хорошо, горячо и обжигающе. Арсений чувствует, как Антон сползает с кровати и возвращается обратно меньше чем через полминуты, а на живот ложится бутылек смазки. — Растянешь меня или мне самому? — Арсений крутится на простынях. — Давай сам — хочу посмотреть. Арсений кивает, ни капли не смущаясь от чужих слов, зная, что подарит Антону лучшее шоу из всех возможных. Он встает в коленно-локтевую наискосок кровати, чтобы Антон мог одновременно видеть лицо и задницу — все должно быть идеально. Хочется сразу и как можно больше, но Арсений понимает, что сейчас как никогда нужна будет хорошая подготовка, особенно с его-то старающимися стянуться обратно через пару секунд мышцам. Он выдавливает теплую от нагревшего ее солнца смазку и пару секунд по привычке растирает ее между пальцами, прежде чем легко завести руку за спину и поймать взгляд Антона, удерживая и не давая посмотреть на то, как мажет себя между ягодицами. Хочется сразу ввести себя хотя бы один палец, но еще больше хочется устроить грандиозное шоу, поэтому он позволяет смазке стекать по шву к мошонке, а после собирает все обратно. Ловить взгляд Антона хочется сильно, но делать это одновременно с растяжкой — проблематично, и Арсений выбирает отдаться ощущениям и звукам, закрывая глаза и расслабляясь — так, чтобы было красиво, а не так, как он растягивает себя обычно, не особо заботясь о виде спины, о красиво расставленных ногах и о пальцах. Обычно он принимает наиболее удобную позу, поджимая одну ногу и почти сразу переходя к растяжке, потому что предварительная осторожная подготовка из-за быстрой регенерации не имеет смысла, но сейчас — другое. Он пальцами проталкивает смазку внутрь с хлюпающим звуком и слышит, как открывается бутылек рядом с Антоном. Факт, что тот может дрочить на то, как Арсений растягивает себя, будоражит еще сильнее, и он прикусывает губу, другой рукой нащупывая свой сосок на прижатой к кровати груди и растирая вход средним пальцем, скользя внутрь и снова наружу, дразнясь. — Нравится, Шаст? — Арсений не знает, откуда в нем еще есть стремление поддразнить, но он делает это, чуть покачивая бедрами и двумя пальцами раскрывая вход. Нет ни шанса, что Антону может не понравиться, но тот сидит затихше, Арсений чувствует его взгляд, сам оттягивает себя за ягодицу и растягивает увереннее, чтобы смазка стекала по внутренней стороне бедер и хлюпала при каждом движении. Он готов поклясться, что слышит тяжелый рокочущий выдох. Арсений приоткрывает глаз, еле поворачивая голову и прижимаясь щекой к подушке — по виску стекает пот, и все тело такое раскаленное от ночной духоты и чужого взгляда, что мысли не собираются воедино, кружась лишь вокруг одного. Взгляд фокусируется медленно, но Арсений улавливает расслабленное, неспешное движение руки на члене и то, как голодно смотрит на него Антон в ответ. — Нравится, Арс, нравится. Антон длинно, с оттяжкой проходится кулаком по члену, а после убирает руку и подползает к Арсению. Он перехватывает его запястье, но не убирает руку от задницы, а наоборот надавливает, сам управляет ей, заставляя Арсения то быстро трахать себя, то почти не шевелиться. От этого ведет еще сильнее, и пора на крови клясться, что еще пара минут в таком темпе и можно кончить, но Арсений героически держится, разрешая себе вскидывать бедра, насаживаться и стонать. Надо больше, глубже, и он добавляет третий палец, слыша восхищенный вздох с боку. Открыть глаза страшно, невозможно, но Арсений справляется и смотрит. Смотрит на то, как Антон безотрывно разглядывает входящие внутрь пальцы, стекающую смазку и дрожащие бедра. Тот облизывается, как при виде самого вкусного торта, и наклоняется, чтобы укусить за ягодицу, все так же продолжая двигать рукой Арсения. Невозможно хорошо, невозможно жарко. — Шаст, пожалуйста, Антон, давай уже, — Арсений как в бреду лепечет на выдохе, закусывая край подушки, слегка надорванной прежде когтями Антона. Рука уже затекает, как и дрожащие от возбуждения и предвкушения колени, а Антон, кажется, выжидает, когда его «пожалуйста» превратится в «я уже не могу, пожалуйста», добавляя к трем арсеньевским пальцам, свободно растягивающим его, свой — более широкий, более длинный, а главное — более настойчиво массирующий простату. И абсолютно не когтистый, хотя он уверен, что возбуждение у них примерно на одном уровне, хоть и его грандиозное шоу превратилось в задушенный скулеж и практически мольбу. Арсений очень близок к той самой стадии «я уже не могу». — Все, Арс, м? А может, хочешь кончить так? Или я могу вылизать тебя, знаешь. — Вот же сука. Антон издевается, в нем нет ни капли сомнений, он мажет языком от мошонки до дырки, скользя по его пальцам. В нем точно нет ни капли сомнений даже в желании Арсения, но Антон все равно мучает, дразнится, сжимает его бока и слизывает смазку, надавливая на запястье так, что пальцы входят по самые костяшки. Контроль для Антона сейчас важнее всего (после издевательств над перевозбужденным Арсением, очевидно), и тот демонстрирует его. Арсений может доверять ему на бесконечность плюс один процентов, поэтому не боится провоцировать, не боится стонать и подставляться под когти и клыки. Не боится волка в нем. — Сука, Антон, я уже не могу, ебаный ты волчара, — Арсений почти хнычет и бедрами нетерпеливо ведет, пытаясь заставить того сделать хоть что-то, и Антон усмехается. А после пропадает все — давление на пальцы, укусы, держащая его рука. Арсений сползает по простыне на слабых коленях, пытаясь отдышаться, и слышит знакомое рычание за звуком ебашащей в ушах крови. Он еле как поворачивает голову и видит… ну, Антона. Его Антона, который самый лучший, самый красивый, самый-самый, который стоит на четырех лапах и скалится, разглядывая распластавшееся тело перед собой. И Арсений только сейчас, в секундах до, понимает, что он готов к этому на сто процентов, что он хочет этого на двести. Хочет Антона, хочет его волчью форму, просто хочет от и до. Он еле как собирает себя, чтобы встать на четвереньки, а после издевательски виляет задницей просто потому что может. Арсений невероятно хочет Антона в себе, хочет почувствовать вес волка и хочет, чтобы это все уже произошло, потому что дальше томить нельзя. — Антон, пожалуйста, я больше не могу, покрой меня. — Антон совсем опасно рычит и запрыгивает на кровать. Тот лижет загривок, длинными мазками языка проходится по спине и цепляет клыками в районе лопаток. У Арсения член стоит уже болезненно, но он все равно не касается себя, только выгибается, чтобы посмотреть на Антона — он знает, что сейчас его взгляд полон восхищения, смешанного с крайним возбуждением — хочется как можно скорее. Арсений любит животных, любит собак, но это абсолютно не те чувства, которые он испытывает к Антону. Он определенно влюблен в Антона, а значит, и в волка тоже. Ни одной лишней мысли в голове — только желание, только удовлетворение, когда Антон накрывает его своим огромным телом, проезжаясь по пояснице текущим членом. Тот с силой давит лапой на спину, но в это же время кусает за загривок и тянет на себя, заставляя Арсения выгнуться гребаным полукругом — хорошо, никаких сожалений. Только эта самая приятно прокатывающаяся по телу боль и невероятное желание наконец-то почувствовать Антона внутри себя. Хотя и эти мысли вылетают из головы, когда тот кусает сильнее — Арсений готов просто принимать все, что ему дают. Антон рычит раскатисто, когда отпускает, но тут же хватает зубами кожу на стыке шеи и плеча и толкается бедрами, не входя — выматывает, дразнится, чувствуя безраздельную власть над человеком под собой. Когда Арсений просил Антона отпустить себя, когда думал, что выдержит все, он не учел только того, что может не выдержать это состояние острого возбуждения. Он видит огромную лапу, опирающуюся прямо возле его лица, видит, как перекатываются мышцы на ней, чувствует пылающее жаром тело над ним, задевающее чувствительную кожу шерстью, слышит громкое раскатистое дыхание у себя на шее. И видит взгляд — тот дикий, но не как у зверя, сорвавшегося с цепи, а как у его Антона, которого он несколько дней назад попросил повязать себя. У него рой мыслей в голове вместе с огромным количеством душащих ощущений и эмоций, и он понимает, что, несмотря на то, насколько различается Антон в разных своих формах, тот все равно продолжает следить за каждой его реакцией, не перебарщивая. Арсений — ебанутый. Он дразнит волка, тычась слепо назад и сгребая шерсть в кулак, когда тот склоняет голову, пачкая подушку рядом слюнями, а его поясницу — смазкой. Он наслаждается этим, тянет того с силой, понимая где-то отдаленно, что это хуевая затея в теории. На практике — охуенная, это же Антон. Тот ему не навредит — не больше, чем Арсений сам хотел бы. А хотел бы он больше. — Шаст, Шаст, — тот фыркает совсем рядом с лицом, и Арсений пытается выровнять дыхание и сфокусировать взгляд на волке. — Отпусти себя. Я скажу, если будет слишком. Я хочу этого. Тот смотрит на него недолго, скребя постель под собой, и наваливается сверху, заставляя колени вновь разъезжаться, а Арсения скулить, когда пасть смыкается на его плече, наверняка прокусывая кожу, и он чувствует, как спирает дыхание от ощущения, что он может прикусить его плечо целиком, что может зализать затягивающиеся ранки одним движением языка, что может шумно вдыхать его запах возле шеи, то и дело утыкаясь в загривок и оттягивая кожу на нем передними клыками. И в этом столько инстинктивно-волчьего, что Арсения ведет от невозможности двинуться, от ощущения полного контроля безмерно огромного волка над ним, который ко всему прочему — он уверен — готов сделать все, чтобы никто даже не смел ему вредить. Арсений, как в бреду, тянет руку себе за спину, поглаживая бок, спину Антону, притягивая к себе, потому что хочется до одури, потому что член все так же скользит по расселине и, когда тот лежит у Арсения на пояснице, он может почувствовать, насколько крупный узел. Настолько, что растяжки под стягивающимися мышцами может не хватить, и Арсений пальцами проскальзывает к своей заднице, трогая дырку и слыша, как волк над ним рычит протяжно и давит лапой на лопатку с силой, которой уже не хочется противиться. Хочется лежать и принимать. И когда ждать уже просто нельзя, то Антон наконец-то входит одним длинным толчком, а у Арсения внутри ощущение, будто он заполнен до невозможности, но расставаться с этим не хочется. Поэтому даже когда Антон, кажется, полностью внутри, Арсений пытается насадиться глубже, виляет бедрами и сжимается на члене, добиваясь тяжелого рычания и очередного укуса, который быстро затягивается, но все же. Антон движется медленно, но так Арсений еще острее чувствует момент, когда крупная головка оттягивает низ живота. Когтистая лапа ложится на затылок, и Арсений лишается возможности дышать — не физически, а, скорее, эмоционально. Он только прогибается в спине сильнее, стараясь подмахивать, но, кажется, только мешая этим, потому что Антон недовольно рычит. Чувство заполненности не отпускает ни на минуту, и Арсений искренне наслаждается этой формой Антона. Он прогоняет мысль по кругу, вертит ее в голове раз за разом и упивается пониманием происходящего. Если бы вся эта чушь из «Сумерек» существовала, то Арсений сейчас уверен, что Антон бы его пометил как свою пару — это понимание забирает с собой весь здравый смысл. Арсений вскидывает бедра, трется задницей о шерсть и чувствует, как сильно его растягивает Антон. У него ноль понимания, как это помещается в нем, но это чувство будоражит сознание еще сильнее. — Шаст, так охуенно. Давай быстрее, умоляю тебя. Антон входит во вкус с каждым тяжелым толчком, когда член входит с трудом, но все же проталкивается, надавливая на переднюю стенку набухающим узлом. Арсений в таких условиях уже не может почувствовать ни давления на простату, ни своего тела в целом, его одновременно будто разрывает и наполняет этим чувством долгожданности. Движения бедрами ускоряются, и Арсения вдавливает, буквально впечатывает в кровать, когда зубы тянут его на себя за заднюю сторону шеи, хрипя, выдыхая горячий влажный воздух ему на затылок, а лапой оцарапывая спину вдоль позвоночника. У него нет сил стонать, нет сил сосредотачиваться на том, чтобы удерживать себя, чтобы просить, весь он мыслями целиком и полностью в Антоне, в том, как тот хаотично, мощно двигает бедрами, как рычит, как ложится ему на лопатки грудью и, что самое главное — ни на секунду не дает забыть о том, что его сейчас трахает волк и что он сам этого и добивался. Арсений почти кричит, когда кончает, судорожно цепляясь за шерсть и не давая Антону отстраниться. Он падает на простыни, в свою сперму и накапавшую смазку, и удерживает бедра приподнятыми только благодаря остановившему движения члену внутри. — Подожди, не… не выходи. Я хочу, чтобы ты повязал меня. Антон медлит пару секунд, а после срывается на еще более быстрый темп, раздражая чувствительную после оргазма простату и стенки, пытающиеся сжаться до своего максимума, но прерываемые беспрерывными толчками. Если бы Антон в форме волка мог бы говорить, он бы наверняка сказал Арсению слишком много смущающего, горячего, но он слышит через свои хныкающие стоны только дыхание и хрип, чувствуя, как узел становится все крупнее, заставляя его высоко промычать, а Антона, толкнувшегося до упора — кончить внутрь. Арсений чувствует себя заполненным — переполненным. Мягкая шерсть липнет к коже, когда волк наклоняется, вылизывая мокрый от пота и слюней затылок, тычется носом урчаще в разлет лопаток, щекочет ягодицы пухом с живота и не двигается долгие несколько минут, позволяя ему глотнуть хотя бы долю все еще раскаленного, влажного воздуха, и отметить, что помимо простыни под ним мокрая еще подушка — только из-за слез и, возможно, слюней. Только все еще не мерзко, все еще нет ни капли сожаления, все еще слишком охуенно. Антон толкается снова — узел охуенно огромный, и Арсений стонет неожиданно громко, содрогаясь всем телом — и кончает второй раз, сжимаясь от сводящего чувства острого возбуждения и стертых о простыни коленей. Арсений думает, что это все, что это финиш, что это максимум, и уже готов просто распластаться на кровати на ближайшие пятнадцать минут, пока хоть немного не спадет узел и можно будет соскользнуть с члена беспрепятственно. Только, видимо, у Антона другие планы, и тот абсолютно наглым образом начинает двигаться снова, кусая Арсения и заставляя собрать все свои силы, чтобы подняться обратно в коленно-локтевую. Когда они в первый раз трахались с Антоном с проникновением, то во время вязки Арсений под страхом смерти запретил тому хоть как-то двигаться, потому что все было чувствительным до боли, и Антон просто смиренно лежал, хотя и бросил что-то про «а вообще-то я бы мог довести тебя как минимум до трех оргазмов». Видимо, это «а вообще-то» настало сейчас. Арсений напоролся на то, за что боролся, и теперь не может, да и не особо хочет высказывать волку какие-то недовольства. Он понимает, что сейчас ему бесконечно нравится ничего не контролировать, а просто подставляться, пока волк движется по смазке и сперме короткими толчками, каждый раз стимулируя набухшую простату. — Шаст, ты чего? — Когда Антон особо резким движением вбивает внутрь всю массу. Антон на вопрос, очевидно, не отвечает, только рычит и лижет там, где совсем недавно затянулись укусы. Арсений хоть и скулит, практически вися на твердом члене ослабевшим телом, все равно умудряется вилять бедрами, дразня волка, иногда хвалит его и тянет за шерсть, заставляя рычать на себя и обнажать клыки. Арсению хочется больше этих укусов, больше этой приятной боли. Больше всего сейчас хочется узнать, каково Антону чувствовать все это, но Арсений еле открывает рот для стонов, не то что для слов, да и связный диалог сейчас вряд ли получится вести. Бедра снова начинают дрожать, и если раньше Арсений думал, что множественные, а тем более множественные анальные оргазмы — это бред, то сейчас он абсолютно точно так не считает. Сперма хлюпает внутри, и Арсений на грани от этого ощущения и звуков вокруг — он не знает, куда себя деть, хнычет и скулит, скребет по кровати и до дрожи сжимает в кулаке шерсть, когда тот двигается безостановочно, заполняя все своим запахом и жаром, буквально выбивая из него оргазм. Третий раз — максимум для Арсения и его организма. Он не изливается, чувствуя острую боль вместе со сжавшимся в удовольствии животом, и кончает на сухую, когда вместе с этим второй раз кончает внутрь Антон, пока узел, упирающийся в низ живота, отпускает. Арсений тянется вниз, осторожно дотрагиваясь до натянутой членом кожи на животе, и оглаживает едва заметный бугорок — он еще успеет охуеть с этого, но в моменте его вырубает — он не засыпает, а именно выпадает из реальности на некоторое время, отдаленно чувствуя, как выходит чуть обмякший член, оставляя за собой тянущее ощущение; как стекает смесь из смазки и спермы по бедрам; как волк долго вылизывает его плечи, спину, ягодицы и ноги. Он давно не чувствовал себя настолько измотанным, обессиленным и при этом удовлетворенным. Возможно, никогда. Чувство времени ускользает, и Арсений не понимает, спал он или отрубился от обезвоживания, но выпивает весь стакан воды рядом с кроватью залпом, лишь после начиная судорожно осматриваться в безумной необходимости увидеть и прикоснуться сейчас к Антону. Тот оказывается лежащим рядом — уже в человеческой форме. В глазах волнение вперемешку с абсолютным восхищением, как это было тогда, когда он повязал его в первый раз человеком, только в сотню раз ярче. У Арсения же нет сил больше двинуться, он успокоенно прикрывает глаза, протягивая ладонь и прижимаясь к чужому боку. — Это было… охуенно, Шаст. У меня ощущение, что мне вытрахали все мозги, но это определенно в топе того, что со мной происходило за жизнь. — Бля, Арс, ты… — Антон открывает и закрывает рот как рыба, явно от переизбытка эмоций. — Я теперь тебе пожизненно должен. Это такой кайф был — я волком пиздец. Типа все намного ярче, твой запах, твои стоны подо мной. Ты ж реально меня хотел, а я в этой форме раз в двести все сильнее ощущал. Ты, короче, бля, просто… Арсений на этот поток слов только улыбается, думая, что ради такой реакции он готов проворачивать этот эксперимент хотя бы раз в пару месяцев. Хотя, очевидно, не только ради этой реакции. Ему самому было настолько хорошо, что быстрее он умрет от старости, чем придумает, как это все описать хотя бы одним предложением. Даже «слишком охуенно» не подходит. Антон рядом весь светится, и Арсений готов поклясться, что это даже не метафорически, а просто — может, новая мутация открылась? Хотя всегда есть шанс, что это просто плывет перед глазами от усталости и такого же абсолютного счастья. — Шаст, я ни о чем не жалею и абсолютно рад, что мы это попробовали. Арсений из последних сил притягивает чужую руку к себе и целует раскрытую ладонь, наслаждаясь теплом и нежностью чужой кожи. После такого и речи ни о какой влюбленности быть не может — Арсений уверен, что он Антона именно любит. Любит всем сердцем и разумом, даже если чуточку нездоровым. Хотя, самое главное, что даже если они извращенцы, то они извращенцы вместе. — Бля, тебе же еще и реально понравилось. Арс, какой ты охуенный. — Антон говорит это все с невозможным восхищением, ложась рядом и укладывая Арсения себе под бок, чтобы было удобнее гладить. — Проси все, что хочешь. — Хочу на речку завтра. И в «Улыбку» — йогурты у них отличные. Антон только хмыкает и обещает, что все это будет, прежде чем Арсений окончательно засыпает, шепча что-то про любовь.