ПЛОЩЬ (дискурсивный роман)

6. Мы вернулись в ту же комнату, в которой начали разговор еще вчера вечером. Даже мартинки стояли на своих местах, на столе, там, где мы их и оставили, перед отлучением на променад. Наутро, комната выглядела куда более приглядно, хоть и не была лишена тех же компонентов богатой обстановки. После рассвета, сервант со своим содержимым играл другими красками, попутно пропуская через себя лучи, преломляя их. Огромный ковер с причудливым узором, на полу, смотрелся опрятнее и новее. Кессон уже не давил на сознание и не сдавливал буквально, а люстра не вызывала зловещих монархических ассоциаций. - Знаете, - спросил я, - по-моему, нет ничего лучше, чем отвлечься от рутины и перестать отвлекаться от себя. С другой стороны, я не могу не поблагодарить Адама Васильевича, за то, что вырвал меня из моей же зоны перманентного буднего дня. Если выражаться проще, то я просто рад здесь быть сегодня, и все тут. Эмоции и чувства сверх того, я уже получил и не готов к чему-то большему. - Да, не вопрос, - отмахнулся Родион, - мы вообще-то еще даже и не начали, а ты уже сдулся. Непорядок! - Да, Родион прав. По суть, ввели тебя только в курс дела, а ты уже чуть ли не назад сдаешь! Может, я оказался неправ или был слишком откровенен со своими коллегами? Родион – корифей моих желаний. Ему под силу воплотить или помочь воплотить задуманное мною, а я отплачиваю ему тем, что показываю, как легко я готов свернуть с выбранного пути. Да, человеческая грубость и жестокость не раз встречалась с огромной пластичностью – и ее мало кому удается пересилить, особенно, если ты даешь отчет себе в своих действиях, просчитывая каждый шаг. Вряд ли я шел к этому, особенно, когда мне пришла в голову эта идея, и отнюдь не с корыстными помыслами, я желаю претворить ее в реальность. В то же время – это не чисто спортивный интерес – понятие основ, и принятие многоликости процесса, как строгого и неподкупного цензора – важнейший этап, который мне покажется неодолимым Рубиконом, а по сути, будет ручейком, который иной переступает, не заметив. Не хватает сил, не хватает наглости, там, где она нужна – результат закономерный. Я отвлекся на интересную деталь интерьера, не замеченную мною накануне – на столике стояла красная лампа, в виде кошки, катающей светящийся шар, с торчащим из анальной точки проводом с выключателем сети. Странно, разве нельзя было придумать, как выпустить из нее кабель в более пристойной манере – задумал художник, а стыдно мне. Может, ключевой слово – “задумал”, то есть, это именно задумка и это расчет не нее. Безусловно, надо шокировать. Один должен жить эпатажем, а его логический потребитель в состоянии постоянного удивления, на грани с катарсисом. - Нет, я не собираюсь отступать! Завтра же поеду к нему, уповая на здравый ключ беседы. - Я сказал им обоим, давая понять всю серьезность, но в этот же момент, я хоть и находясь в компании еще двоих людей, вдруг почувствовал себя чрезвычайно одиноко, понимая, что все помощь на этом закончилась. Вообще, Адамыч и сам мог бы все это провернуть – что ему стоит? Я же видел, как он поначалу ко всему этому отнесся. - Юра. – Родион спросил меня, поджав губы, - а ты веришь в успех, с опорой на юмор? Алымов тоже глядел на меня, почти вытягивая ответ, но я успел пару секунд подумать, после ответил - А как это, с опорой на юмор – что ты вкладываешь в это понятие? - Да, очень просто. По сути, ты на силы юмора перекладываешь часть ответственности, и они выполняют половину работы за тебя. Могу пояснить, но история довольно старая. – Он кивнул на Василича, - вот он ее уже слышал. Мы присели на широкий диван около стены, и стали слушать. Адамыч, если и правда, все как всегда слышал задолго до меня, держался стойко, с проявлением интереса. - Я тогда только поступил в институт. Сам процесс поступления был полон вопросов. Даже мать мне говорила, что поступление на бюджет более чем нереально. Это как жопа – она есть, а слова нет. Иными словами, бюджет только на бумаге, да и не с твоими мозгами. Но, все оказалось несколько проще – и я проскочил. С первой же поры, я понял, что это все акт доверия нам, так еще и в кредит с авансом. И это многому научило меня. В принципе, та же школа, только людей больше. И вот, пошла сессия, и еще на практике, вернее, на лабораторных, попался один преподаватель. Мужик, может и нормальный, но практик - говно редкостное. Может, он талантливейший лектор, я этого уже не узнаю. Весь семестр превратился в бесконечное копание в выгребной яме – вреде вылезешь, а он тебя обратно туда сталкивает. Нашей подгруппе, еще тогда сказали, что он мужик трудный, потому было к чему готовиться. Все это не вязалось с его откровенной дурашливым видом. Ему было около пятидесяти – не сказать, что старо выглядел, светляе прямое волосы сильно выделяли его из всей кафедры. В общем – весельчак был редкостный, и параши лепил всем. Попал к нему на экзамен, на раздачу билетов. Как же хорошо, что отвечал другому мужику. Значит, стою около своего и тяну билет. Взял – отвечаю, Камалов, билет номер ноль. Он посмотрел на меня сквозь свои тонкие очки без оправы, и тут же засмеялся, взяв у меня карточку, на обороте которой, рядом с вопросами и задачей, было выведено число шестнадцать. Он перестал смеяться и сказал мне - А, ты, смешной, (он впервые обратился ко мне на “ты”, вообще мужик он был довольно приветливый и вежливый, но с характером ). Ладно, я завалю тебя последним! Вот тут уже стало мне смешно. Сел на верхнем ряду. Смотрю в билет – нихуя не знаю, но вопрос простой, и задача тоже решаемая. Видал, говорю себе, законы физики-на? Как я сказал, отвечать меня вызвали к другому, как его зовут, я тогда не знал. Я вообще, был мало знаком с работниками той кафедры, но там явно, были не все такими отмороженными, как этот. “Помянем!” – так мы говорил про тех, кто попадет на ответ к подобным. Они завалят раз, завалят и два. А после - уж как повезет. Родион закончил рассказ. Я примерно об этом и представлял, но сама история меня несколько задела. Ведь, бывает же – ебут весь семестр по самые яйца, а в самый последний момент везет, как последнему неудачнику. Может, удача – штука цикличная? Тогда, каким законом ее описать можно? Вряд ли, я до этого догадаюсь, во всяком случае, так быстро. Не хочу, вновь, рубить на корню, но человечеству потребовались десятилетия а-то и века, на трактовку и обоснование многих, казалось бы мелочей. Хотя, если, вдруг, мы сами начнем ковать свою удачу, то и вряд ли мы станем задумываться над пояснениями, иной раз, улавливая момент своего счастья. Вот, Юра – прислушайся, - наставлял мне Алымов. Смейся в лицо проблемам и не позволяй им тормозить тебя. Мы, конечно, не возьмемся, вдруг за твое воспитание, но многие вещи, ты и сам понять можешь, а еще большие, ты и сам должен без нас понимать – не вчера на свет явился. После этого, Василич встал с дивана и, стоя лицом к нам, поведал нам свой случай. Родион отпрянул на боковину дивана, таким образом, что между нами образовалось довольно большое расстояние, таким образом, что мы занимали только боковины топчана. Я сидел по правую сторону и непроизвольно теребил рукой золотистую кисточку, вылезавшую из подлокотника. Родион зевнул, видимо из-за нехватки кислорода в комнате. Тут и правда, становилось душновато, так я для себя решил, что это в любом случае последняя история, что бы там ни было, по ее окончании, я попрошу выйти на воздух одному мне, или предложу нам всем вместе. За окном разгуливалась довольно приятная погода, и я не забывал, что сегодня нам точно надо вернуться в город. - Это было толи в нулевом, то ли в первом году – точно не помню. Я все пытался откосить, а училища тогда хватило. Разъебаем был, тут уж ничего не скажешь, особенно, оглядываясь назад. Девять классов, техникум – голова! В те годы так казалось, не задирал планку. Я в своих глазах горел от ощущения себя разносторонне образованным. Хотя, денег все равно не хватало. Перебивался какими-то случайными заработками: грузчик, обрубщик на комбинате, сидел на проходной – выписывал пропуска, а потом, мамкин деверь, занимался автомобилями. Сначала на мойке что-то думал, а потом, там с кем-то сошелся, он с ним еще с институтской поры был знаком, не помню, как звали – короче, они в подмастерья меня взяли. Там через дорогу стояла военная часть, и они там, бывало, тоже на обслуживание приезжали. И это прямо в черте города! В общем, при желании, можно было договориться. С одной стороны – все работники под присмотром, а с другой, они – военные, смотрели сквозь пальцы на это. Механики требовались, причем, им было выгоднее, чтобы были на гражданке – им генералы выделяли на обслуживание, ну и дальше сами знаете. Во-о-т, приняли меня там – естественно, ничего не умею. Про машины знал пару вещей: что они пока еще не летают, и руль слева. В принципе, этого было достаточно – остальному, приходилось схватывать во время работы. Временами, было трудно – все бывает в первый раз. В первый раз видишь ходовую, впервые видишь тормозную, а потом понимаешь, что педали нажимают, а не крутят. Короче, поначалу страшно, потом привыкаешь. Всем этим процессом, если не сказать производством, руководил человек. Те двое учредили, но появлялись, от силы раз в две-три недели. Такие не руководят, а контролируют. Нашим “Папой” стал не просто их ставленник – он был большим, чем ставленник. Их общий друг – Дмитрий Борисович Филонов, но мы его называли просто Филоном, в честь Филона Иудейского – Александрийского представителя еврейского Эллинизма, богослова, философа и апологета иудейской мысли. – Адамыч немного помолчал, дав мне и Родиону осмыслить услышанное и прийти в себя от таких заявлений…. Да, конечно, круто для кучки автомехаников, но поверь мне, среди нас были люди куда более образованные и рассудительные – вечерники истфаков и филосфаков, недоучки-самоучки – был один египтолог – Макарычев, имени не помню уже. Но, скажу вам прямо – для него Хатшепсут и Птаххотеп – не просто набор букв, а персоны, которых, оказывается можно почитать и различать, при том, что первое имя, носила женщина. Очень уж разноперая компания из нас вышла, можно сказать, целый курс гуманитарного института, но за карбюраторы тоже приходилось браться, иногда. Да, я ебал, если бы жизнь сложилась по-другому. Вряд ли, на что бы я ее променял, даже глядя со стороны сегодняшнего дня. Мне не пристало бередить раны прошлого, но без этого пути становления, я бы никак не стал тем, кем являюсь. Просто, каждый сам должен решать, кем и как он станет. Конечно, я не метил на руководящую должность, но же стал начальником отдела. И ты, - Адамыч тыкнул пальцем на меня, - ты, Юра, ко мне советоваться катаешься. Суть, конечно, е в этом. Как-то в апреле, привезли нам внедорожник на ремонт. Чей он есть – не сказали, но мы тогда узнали о лексических привычках Филона. Он прекрасно говорил на русском, но так же виртуозно стилизовал акценты и коверкал слова. Он нам рассказал с чего это пошло, пока мы занимались привезенной машиной. - Привезли нам как-то колымагу одну. Ну, хлам невозможный! Как она ездила только? В общем, сказали резины менять – надо колеса свинчивать. А винты все закисли – не выкрутишь. Мне напарник говорит - Мить-Борисыч, выбивать надо! А я ему, - итак оно ясно. Вот чем, только? Ну, он значит, ключ поставил, на головку гайки наживил – стоит. А потом, молотком по нему: тресь, тресь, тресь! Вся ржа посыпалась, аж шматами. Я ему ору - Стой, хорош! – А сам, под машину лезу. Смотрю, глазам не верю – а вал-то пополам разошелся. Я вылез – вся рожа пыльная, как жопа лошадиная, да говорю ему, заикаясь - Все-разъебал’ось! - Чего? – Он так покосился на меня, и зубами перчатку промасленную стянул. Я ору уже на него. - ВСЕ-РАЗЪЕБАЛ’ОСЬ! Следующую минуту мы стояли онемевши. Мол, че делать будем? Ну, значит, добили остальные гайки. Со вторым колесом так же. Сняли все – ось рассыпалась. А на сломах, грани острые, словно чугун колотый. Короче, ремонт задержали, но потом выпутались. - Это он нам рассказал, а потом и впредь, это выражение использовал. Причем, не важно – ось или не ось, эта идиома превратилась в восклицание. Он, вернее, ее таковой сделал. Так вот, Юра – Адамыч снова сел на диван, между мной и Родионом, но поближе ко мне, - чтобы в твоей жизни такого не происходило – дерзай сразу, как только возможность есть. Со мной все труднее вышло, были б мозги тогда – я бы таким бредом не страдал, каким мы страдали. Но именно работа в автосервисе, усовершенствовала меня как личность.- Он, немного погодя, завершил реплику – Тем более что я потом военным помог с ремонтом (опыта набрался) и вконец откупился и был на том свободен. Но, мы, конечно, продолжили общаться с историками – не со всеми, хотя, я всегда стремился к расширению знакомств. Потому, Юра, не брезгуй коллективом, когда жизнь тебя в него привносит! Хорошо, - согласился я, - идею, примерно, уловил. Вот, только, как быть с процессом познания? Скажем, мне выпал шанс, видеть себя со стороны и корректировать каждое свое движение. Я могу анализировать не только ошибки внутренние, но и явные. Хотя, адекватно анализировать, подвластно большинству из нас, хотим мы того или нет. Меньше знаешь – крепче спишь, это применимо и к себе любимому, тоже. Удивительно, но мы совсем забыли, как много времени нам потребовалось для того, чтобы дойти до этой точки невозврата, когда нам нет дело до нас самих. Мы идем на компромиссы, делаем скидки и идем на многочисленные сделки с совестью - но, к этому ли мы шли? Родион встал с дивана, подошел к столику у окна, на котором стоял графин с водой – налил себе немного и со стаканом, вернулся к нам назад и спросил? - А кто это “мы”? Сегодня, Юра, говорить за всех не приходится. - Я обращаюсь от лица широких слоев населения. Конечно, я не могу восполнить всего того объема и многочисленности, но вобрать в себя все самые насущные вопросы – в состоянии. Тем более что и меня и многих других, это тоже не оставит равнодушным. Представьте себе, века – вдумайтесь – ВЕКА проходят, а вопросов меньше не становится! Почему мы должны действовать в угоду посредственности, забывая о том, кем являемся? Нам дана речь, разум, эмпатия, да, хотя бы, зрение, чего уж там – но мы страшимся его периферии и загоняем себя, от греха подальше. Адамыч прервал меня - Юр, да – все к этому шло, и как говорится – приплыли! Ни я, ни Родион, ни кто-либо еще не в силах, тебе этого объяснить. - Они так же слепы? Адамыч в ответ на это сдержанно улыбнулся и выдохнув, смекнул - Да…. Да, именно! Ты же сам говоришь про “меньше знаешь… ” и так далее, но слепота, обращаю внимание, моральная слепота, им это даровала. Хочу ошибаться, и я буду ошибаться в своих догадках! Но, на данный час, я подпишусь под своими словами. Родион несколько ехидно, с характерной для того мимикой, ткнул его в бок и поинтересовался - Но, ты же всегда можешь отозвать свой автограф, верно же? И можешь, не утверждать своей позиции, как и не бывало ее. Алымов в ответ на это сделал очень удивленное лицо, будто большего бреда в жизни не слышал. - А, по-твоему, зачем все это иначе нужно, а? Чтобы всю жизнь держаться за одно и то же мнение, порожденное в порыве и ошибками молодости?- он отпил из стакана Родиона и договорил, - Конечно, отзову! И еще как – отзову! На этом логическом конце, на стыке норм и морали, мы решили завершить разговор, тем более, что я непрестанно напоминал обоим, что я без транспорта и с разряженным телефоном. Алымов, хоть и не отец мне, но нес за меня некую ответственность – вряд ли ему захочется, потом выслушивать нотации и серии, что лучше было не ехать вовсе, решить все на расстоянии и, в конце концов, мы так ни о чем и не договорились. Но, результат есть. Определенно! И теперь, с чистой душой, можно двигаться ко второму пункту. Завтра или в среду скатаемся к Нилу, и тогда уже будет окончательно ясно. Вымытый вчера Citroёn Василича, ждал нас во дворе на том же месте. Мы не могли больше задерживаться – со всеми нашими разговорами, время шло к обеду. Он завел машину и сразу вылез из нее. Я остался ждать с наружи, стоя рядом с Родионом. Адам подошел к нам, обогнув кузов спереди. Мы попрощались, словно были знакомы долгие годы, а уезжали чуть ли не навсегда – кротко, но сильно обнялись и обменялись рукопожатиями. - Звоните, тогда, ему – если что, дайте мне знать! – Родион напомнил, что его сын будет ожидать нашего звонка. Мы уже, казалось, обсудили все на свете, обговорили все аспекты и моменты, вызывавшие противоречия, потому, задерживаться не было никакой причины. Мы сели в машину и выехали в раздвинутые ворота, повернув к выезду из поселка. В канавах кустились зеленые плотные заросли, а обочины горбились кустами шиповника. Миновали выездной пункт и, переключив передачу, понеслись в шоссе в сторону города. Хорошо, что вырвались рано – дороги почти свободные. Потеряли минут шесть на поломанном светофоре, мерцавшим одним цветом. В итоге, меньше чем за час успели добраться до окраинных районов. Адамыч, видя малую вину передо мной, решил добросить меня напрямую до подъезда. Я назвал ему адрес, тем более, что дорога к нему домой, все равно проходила мимо моего квартала, и он, выехав с проспекта, повернул в сторону автобусного парка. Мы остановились во дворе, и я, сидя на переднем сидении, показал ему пальцем на средний в доме подъезд, с оштукатуренной балюстрадой и выкрашенной коричневой эмалью дверью. Он проехал чуть вперед и встал прямо напротив. Я вынул из кармана банкноту в пятьсот рублей и протянул ему, на что он молча отпрянул мою вытянутую руки, засунул мне ее обратно в карман. - Ну, не обижай меня! Юра, мне ж не сложно. – Ответил он, оправдываясь. - Адам Васильевич, тогда на днях, уже все доделать надо. – Я напомнил ему. - Все пучком! Решим? – Он спросил меня. - Решим. – Я, не подав руки, вышел из машины, гулко захлопнул дверь и пошел к подъезду. За спиной я услышал, как н сразу поехал дальше, к сквозному выезду изо двора. Вроде и выспался и отдохнул, но это странное чувство меня никогда не покидает. Я стоял у двери и не спешил подниматься в квартиру. Последние сутки, удивительно не хватало воздуха. Толи от волнения и предвкушения, толи от тоски по родным пенатам. Я стоял, привыкая. Вот, как нам мало времени и сил требуется, чтобы отвыкнуть от чего-то привычного и приевшегося. Мне совсем не хотелось погружаться в чувства собственной беспомощности, но именно таким я сейчас и выглядел. На мой взгляд, им двоим, тоже было мало комфортно посвящать меня в свои дела, обсуждать технические моменты и вообще, эта встреча нам всем стоила весомых усилий, в первую очередь, над самими собой. Я набрал короткий код в домофоне и, открыв тяжелую дверь, шагнул в подъезд. Тут, сразу, прямо над головой, встречала довольно низкая железобетонная притолока, на которую волей-неволей всегда обращаешь внимание. Благо, я вряд ли когда-то до нее дорасту и, потому, мне она не грозит чем-либо серьезным, но, так и останется грозным напоминанием о той ответственности, которую иной раз берешь на себя, достигнув небывалых высот. Действительно, можно остановиться и на первой ступеньке, в страхе пропустить все важное в своей жизни, но тогда не доберешься и до исходной точки. Все равно, что если я брошу попытки подняться на четвертый этаж и останусь обедать, сидя тут, на первом пролете. Я не собирался останавливаться, а лишь продолжил думать, о том, что нам дальше обсудить, но уже с Нилом. Еще вчера мне показалось, что лучше бы его заранее пригласил к себе Родион, и мы сразу бы пришли к окончательному мнению. Но, я не знаю, как он в принципе посмотрит на мою разработку – я на его месте не стал бы серьезно относиться к мысли, спонтанно пришедшей и слабо обдуманной. Нельзя доверять мнению человека, который еще не успел утвердиться. Где-то я это уже слышал, возможно, в несколько иной форме, но суть уловил. В почтовый ящик заглядывать не буду – лень, всего полсуток дома отсутствовал, а вчера утром заглядывал. И каждый раз, словно проверяю раз в год – опять пуд корреспонденции, счет за прожитое, реклама, отвлекающая взор от самого важного, компьютерная помощь и ремонт холодильников, а всем этим не замечаешь самого главного и самого желанного здесь – жестяного дна почтового ящика, до которого с трудом пробираешься, через дебри информации. Цветок полить! Соседский, но я за ним тоже по случаю ухаживаю – пальма какая-то. У меня на этаже тоже что-то подобное стоит на подоконнике. Вернее, оно перекочевало с окна в квартире, на лестничную клетку. Вместе с горшком – мне не жалко. Зато здесь он, кажется, расцвел. Может, соседи его тоже поливают, проходя мимо? Бутылка-то вот она, здесь же и стоит. Каждый раз проходя мимо двери соседа с третьего, слышу как там собаки подвывают – причем, чаще всего именно на меня. Я не интересовался, происходит ли это с другими, но допускаю такой же исход. Это рефлекс и не более. Я не очень люблю больших собак – страшно с ними как-то. Я ни разу не чувствовал исходящей от них защиты – и с этим ничего не поделаешь. Правда, однажды, приехал к родственникам на дачу, это было под Калугой, мы, разумеется, приняли на грудь, потом еще немного, и они решили помочь мне побороть свой давний страх. Так собака у них была, дом охраняла – смесь алабая с тойтерьером, говорят, мол, добрая донельзя. И заставили руку ей в пасть пихать, причем на камеру, чтоб совсем весело было. Конечно, руку я сохранил, но легче от этого не стало – на утро думал, что голову свою, я определенно дома оставил – инстинкт самосохранения ни к черту! Четвертый этаж, даже табличка сохранилась. Квартира налево, открываю дверь. Коридор, темно и тихо. Включил свет, разделся как обычно. Голод, вернее, его чувство поглотило меня. Кажется, что не только сейчас, а оно в принципе обуревает только ради собственного устранения потребителем. Зачем мы живем, если все периоды нашего счастья длятся одинаково? От зарплаты до зарплаты – это слишком долго. Можно наслаждаться голодом, терпя в промежутках между вкушениями, и эти ценнейшие моменты – от рад чего стоит жить. Достал кастрюлю с супом из холодильника. Он даже не прокис, прекрасно! Это не первая хорошая новость за сегодня. Радостный ставлю греть его на плиту. Из жиклера вырвалось сизое пламя. Мамка запрещает врубать, как она говорит “прометеевский огонь” – газ, и правда, ошибок не прощает. Сегодня он мирный, словно атом, а завтра уже центр раздора. День был светлый, потому на кухне я даже не стал включать светильник под потолком, который по форме напоминал перевернутый стеклянный салатник. Пока греется, сбегаю, ополоснусь и поставлю телефон на зарядку – он совсем издох, пока мы ехали сюда. Не могу я без горячего – буду весь день ходить голодным, игнорируя второе и третье, но без супа, как-то с детства не привык. Еще, привык, хорошо есть с утра, но в последние годы, обстоятельства вынуждают непроизвольно нарушать этот устоявшийся обычай. Если я обосную для себя, что эти перемены к лучшему, то я готов с ними жить. Я приму их, словно жил с ними с первых дней, я возлюблю их и буду чтить, как традиции Фамилии, как заветы моих давних предков. Погрелось, налил в плошку, сел за обед, тем более, что по времени, он уже давно прошел. Разве, это и есть мой истинный удел, всегда везде и на все опаздывать. Я жалуюсь на то, что все подряд меня задерживает и тормозит, при этом, сам далеко не акселерат. Удивительно, как мы падки на мнимое, не замечая существенное. Что ж, продолжу в том же духе, до достижения первичных целей, а там – посмотрим. Вот и тарелка закончилась, быстро. Я неестественно жаден или неистово голоден. Или все сразу, нет? Сходил по малой нужде, вымыл руки и скорее в комнату. Я, сродни, хорошей домохозяйке, очень скучал по собственной ложе. Как им удается все успевать по дому и находить время для досуга? Живут ли они по четко выверенному алгоритму или это простая удача, с легкой руки которой, они справляются с поставленными задачами, ежедневно уделяя время и себе. Смотрю в окно, такой родной пейзаж, почти, что как в области, откуда только что вернулся, только все с высоты четырнадцати метров. Корпус соседнего дома стоял под прямым углом к моему и казалось, что он чуть ниже, хотя, просто стоял не на пригорке, как мой. Настолько близко, что вечером или в темное время суток, легко можно было видеть, что происходить в угловой квартире в соседнем подъезде. Например: я вычислил, что она однокомнатная, впрочем, как и все над ней и под ней, там живет девушка, в комнате стоит белый шифоньер от шведской компании, а вместо штор, у нее легкий газовый тюль. Впрочем, за мной она тоже может подсматривать, хоть и не с такой легкостью. Мои окна не так бросаются в глаза и скрыты за ветвями березы и старой ольхи. Тем более, что в ее распоряжении обзор на весь мой корпус, и она может выбрать любое окно. Времени прошло достаточно, бегу в коридор, где оставил телефон на зарядке. Уже почти полный, без пары процентов. Мне есть, что сказать всем, но позвоню Эдику. Родственников все равно нет дома, не стану их отвлекать, а наберу им ближе к вечеру. Позвонил, соединяют – всего пару гудков. Он радостный отвечает. - Да, Юр, привет! - Эд, прости. Вчера в отъезде был, сам не знал, когда вернусь. Ты как сам? - А, до фени! Синяк небольшой, уже зажил, почти. Когда знаешь, что за благое дело… Я перебил его - Ну, убивать-то себя тоже не надо, по пустякам всяким. Он выслушал и продолжил - …. не жаль. Но, и лучше ж меня, чем Нэр или кто-то другой. - С ней-то как раз все в порядке. Насколько я помню. - Да, ей больше всех повезло. Да и она наподдала ему неплохо! Я все же соскочил с темы, хоть это и не телефонный разговор. - Эд, я, поговорил с Алымовым – он меня отвез к своему человеку – ему идея понравилась. - Да, ладно!? - Мы, наверное, завтра, еще к его сыну, скатаемся, пока точно не скажу. Эдик, переосмыслив сказанное, подбодрил мой дух. - …. А, ну, это. Успехов, короче, тебе! - Да, пасиб! - Не волнуйся, они точно помогут! - Так, я спокоен, просто, не могу быть уверен. - Да, Юр, никто не может быть уверенным, особенно, когда другие вершат твоей удачей. - Слушай, я не дома сейчас, в транспорте еду, говорить не удобно, перезвони, тогда. - Да, давай! Нэр привет передавай. - Хорошо, до скорого. Эдик положил телефон в карман. Он стоял в толпе, среди таких же, едущих в автобусе. Многие двигались с сельскохозяйственного рынка, некоторые тащили сумки с одеждой. Было душно и людно. На Есенинском они остановились. Наконец, Эд и еще несколько человек вышли на остановке.