ПЛОЩЬ (дискурсивный роман)

7. Плотные потоки из машин шли в сторону области и обратно в центр, по четыре полосы каждый. Позади, были лесопарк и старое кладбище, давшие название району его и номерным улицам. Очень многолюдному и шумному району. Из этой части города, по утрам, бывало очень трудно выехать на метро – вагоны битком наполнялись народом и вплоть до кольцевой линии, пока все постепенно начинают выходить, войти было невозможно. Собственно, по этому, Эдуард и многие другие, пользовался, зачастую, наземными видами транспорта. Род его деятельности не предполагал частых выездов из дома, но изредка, все же приходилось это делать. Не сказать, что это доставляло ему какой-то дискомфорт или было в тягость, совсем не так. Он понимал, что вся эта толпа стремящихся жителей состоит из таких же, как и он сам, но ему совсем не хотелось излишне перегружать поток. Он верил, что если каждый, или хотя бы часть людей скорректирует планы или вовсе останется дома – то это сможет повлиять на положение. Он почти, что свято в это уверовал – а главное, что это ему никто не надоумил и не подсказал. Эд сам пришел к этой идее. Одни скажут, что это гедонизм чистой воды. А другие, что это элементарное растление общества, своим наглядным примером, который он при каждом удобном случае приводит, как выдрессированный пес. Что же это на самом деле, этот человек не знал еще и сам. И многого не знал. Лицо Эда выглядело почти так же, как и всегда. Лишь последние несколько дней, на нем заживал след от удара кулаком, который он привез с собой из поездки на озеро. Но, такой незначительный синяк никак не мог перечеркнуть всего того, что нес в себе Эд – его желания, его намерения и планы. Если он позволил себе на этой неделе спонтанный отдых, да еще и Юрку с собой пригласил, то это не значит, что дела идут как надо. Это, безусловно, психология многих – отвлечься, сменить обстановку и компанию, к слову – оно помогает. С доходами последние месяц было не очень, все же, подвернулся еще один вариант. Разовый заработок, зато несложно и все чисто. Всех деталей он еще не знал, но они должны были раскрыться в ближайшее время. Уже завтра, он собирался на короткое неформальное собеседование. Вот, только ехать туда неудобно, придется крюк хороший сделать, либо пешком топать. Эд задумался, как ему спланировать предстоящее. - До одиннадцати я в любом случае успею, но один не хочу ехать. Нэр в отъезде, сразу, как только мы вернулись – на утро, она ускакала на редакторскую вахту. Это еще дня два-три, в любом случае, она отлучиться не сможет. Попробую ее сестру уговорить, я думаю, что она не воспротивится и сгоняет со мной. Эдуард проходил мимо постамента, посвященному обороне города. За оградой, в виде массивной цепи, взявшей композицию в круг, находился каменный пьедестал, на котором возвышалась артиллерийская установка: на литом казённике, было закреплено дуло – вся конструкция была единым целым, а издалека, казалась бронзовой, из-за патины. Он на момент остановился напротив скульптуры, подумал, и окончательно утвердил. - Да, приду и сразу позвоню ей. А-то, там, говорят, очень интересный персонаж сидит, мне одному будет душно с ним. А Ира, пусть, хоть в коридоре меня подождет. Знаю, что я нечестно прикрываюсь ее невидимым покровительством, почти как защитой, но по-другому я не могу. Не хочу, чтобы меня растоптали на третьем же вопросе. – Эд зажег папиросу с пожеванным концом и закурил, задумавшись – Хоть, под руки, если вдруг что, выведет меня. Ей не в первой, выводить нас с Нэр из последствий абстинентного разгрома, да и это, совсем не страшно. Пулемет уже был метрах в двадцати поодаль от Эда, когда он свернул по устланной брусчаткой тропинке, бежавшей поперек двора, опоясанного панельными домами дымчато-серого цвета. Девять-двенадцать этажей – глаза Эдика уже устали бегать по крышам, сверяя высоту построек – какая разница, выше твой дом соседнего, или нет, когда виды из ваших окон, взаимно до боли совпадают! Хотя, дворы зеленые – глаза Эда задели стоявшую во дворе контейнерную площадку из кирпича, - здесь не поспоришь. Вокруг площадки резво бегала стайка городских сизых голубей – один клевал крошки, другие же только намеревались сразиться за это право. Они порой вспархивали и махом крыльев взметали в воздух перья и городскую пыль. Дорожка упиралась в пятак, вклинившийся посреди молодых берез, явно младших, чем дома в сквере. На пятаке громоздился декоративный фонтан, напоминающий скорее цветник и ведро с окурками, одновременно, а рядом стояли три скамейки. Странно, но сейчас все они были незаняты. Эдуард спешил к дому, швырнув окурок в сторону урны на стойке, в виде качелей, но, промахнулся, как и примерно, в половине случаев. Возможно, причиной того, было волнение в его голове, и он задумался. - Пришлое чувство страха уже успело охватить меня, хоть и довольно преждевременно. Пока, во всяком случае, еще ничего не произошло, и поводов для тревоги не было, соответственно. Не стану спорить, я излишне пуглив и насторожен. В каких-то моментах, даже слишком. Это меня нисколько не украшает и не делает выше. Это только лишний повод задуматься над совершенствованием себя, ведь все остальные только об этом и говорят, чтобы каждый начал изменения с самого себя, правда, вот, приступить к изменениям, начав с себя, никак не желают. Что это – чувство многократного собственного превосходства или желание быть правым, даже при очевидном поражении? Может, это проявление чувства избыточной справедливости, позабывшей об искренности страждущего и вопрошающего? Господи, я не прощу себя, если каждый данный тобою день буду проживать с ощущением моральной неполноценности и потугами к несбыточному компромиссу! Мне не нужно иного удовольствия, чем осознание своей духовной незыблемости – да я лоб разобью, во славу дней счастливых. Эд подошел к дому, из двери вышел кто-то из соседей, он успел подбежать и войти в закрывающуюся дверь. Конечно, это была обычная дверь, коих тысячи в городе – далеко не Гнезненские врата, но по важности для Эдуарда, она была даже более значимой. Он шмыгнул в знакомый с детства подъезд – у входа, сразу после тамбура, стояли детские коляски с велосипедами и один самокат. На полу лежал истоптанный и поеденный зимними реагентами ковер. Сразу дальше начиналась лестница из нескольких ступенек с приваренным к ней пандусом. Площадка с массивами почтовых ящиков, измазанных краской – на каждом был коряво выведен маркером номер квартиры. Спуск в подвал был скрыт фанерной дверью с зеркалом. Налево и направо тянулись два коротких жилых коридора – по четыре квартиры на каждой стороне. Он пошел по короткому пролету лестницы выше, остановившись между этажами, прямо напротив лифта. На стене еще сохранилась белая глазированная плитка, местами испачканная эмалью. На полу тоже была плитка, но более мелкая. Она была выложена причудливым рисунком – где-то в шахматном порядке, а где-то и более интересно, чередуя бежевые квадратики с темно-коричневыми. Нажал кнопу вызова лифта – он подъехал почти сразу, но даже за это время, Эд успел рутинно всмотреться во внешнюю отделку дверей с металлическими профилями по углам, выполненную из пластика “под дерево”. Створки разъехались, и он вошел в узкую и пружинящую под его весом пассажирскую кабину, залитую жидким желтоватым светом, растекающегося из единственной лампочки под фальшь-потолком. Он жил на девятом этаже, для этого подъема он нажал кнопку с цифрой восемь – давняя особенность, сохранившая свое влияние еще с установки лифта. Ему не было известно, какие кнопки нажимают его соседи по дому, чтобы попасть на свой искомый этаж. Ему было все равно, абсолютно. Он старался хоть эти пару мгновений ни о чем не думать – голова итак пухла после тяжелого дня. Кабина остановилась на последнем этаже, привычно притормаживая этажом загодя. Эд поднялся еще на пролет и повернул в тамбур направо. Там, на дверном косяке, словно панель светофора, тянулась колонка из разных, заляпанных частыми касаниями пальцев, дверных звонков с номерными подписями. По левой двери бежала засохшая струйка салатовой краски, появившаяся здесь три года назад, во время покраски потолков. Впрочем, на замок, эти двери никогда не закрывались. В самом тамбуре стоял соседский шкаф-секция от полированной стенки, пыльная обувная полка, цветочная этажерка с обкорнанной монстерой, книжный шкаф на высоких ножках, с парой десятков книг на полках, а в углу у двери, стоял старый, отвернутый экраном к стене телевизор, с массивным от кинескопа тылом. Несмотря на перманентную захламленность, на которую ежегодно жаловалась пожарная инспекция, побуждая к расчистке помещения, Эдик свободно проходил здесь к своей двери. Он была обшита темно-зеленым дерматином с тиснением. Он вставил ключ в перевернутый замок, врезанный в саму дверь, провернул его и, толкнув плечом, дверь поддалась. Эд сразу включил свет и закрыл за собой. Не на ключ – скоро мать приедет, смысл закрываться. Разулся, швырнул через полкомнаты поясную сумку, попав ею прямо на кресло у подоконника. Вокруг было очень опрятно, что совсем разнилось с беспорядком в подъезде. Он посмотрелся в зеркало, висящее у входа в комнату. Лицо Эда было чуть небритым, с довольно короткой стрижкой – шевелюру он накануне состриг. Летом так комфортнее, хоть мозги чем-то дышат – подумал он, и пошел в ванную. Вымыв руки, пошел в комнату. Взял с букового кресла сумку, сел с ней на расстеленный диван. Словно что-то вспомнив, вскочил и стянул с себя брюки. В следующую секунду, они уже сложились на спинке стула. Эдик вернулся на постель, идя по паркету в одних носках, подхватив ту же сумку. Он плюхнулся на подушку, сложив ноги по-турецки. Эдик вынул из сумки пухленький конверт, убрав с постели все лишнее. Из него он достал пачку фотографий, карточек, цветных и черно-белых. Некоторые содержали неразборчивые подписи. Шестой час, почти вечер. Эдуард сегодня встал рано и уехал засветло, потому, недавно вернувшись домой, он столкнулся с усталостью. Уломав себя полчаса посидеть над разглядыванием фотографий, он смирился и решил вздремнуть. Но, дремал он, как-то полулежа, почти в той же позе, что и сидел, но немного ниже. Стопка фотографий лежала тут же. Из-за окна слышались совсем привычные звуки. Город, и от него никуда не деться. Бегали и играли дети, через двор шумела магистраль, под домом шумно прошуршала поливальная машина, а где-то вдалеке рыдала сирена скорой помощи. Но все издавало свои звуки как-то тихо, с неестественной кротостью и осторожностью. Да, звуки до высокого этажа могли и не доходить в полной силе, хотя, казалось, что и у поверхности земли, они звучат с интимной приглушенностью. Нет, время и не собиралось тормозить, но и сегодня оно явно никуда не спешило. Эду казалось, что он умыкнул у вечности мгновение и с пользой потратит его на перерыв. Возможно, завтрашний день станет серьезной вехой, а может и пройдет впустую, как и тысячи минувших. Это дрема – не иначе, - Эд прекрасно осознавал, что с ним происходит. Он контролировал, почти что свои мысли, и будто, одним глазом наблюдал за происходящим. Вот от сильного потока ветра, приоткрылась форточка в окне на кухне, гулко ударившись об откос оконного проема. Пустое эхо бухнуло по всей квартире, Эдик нервно дернул желваком, не открывая глаз. Синий день, светает рано. Слезы утра, тают в небесах. А на поле, на плоскости экрана Спеет рожь, как минуты на часах. Путь далее, тонко вьется ивой. Смесью красок, тая на земле. И пляской весело-игривой, Шагает осень во главе. Ему приснились эти строки – обычное дело. Такое с ним не раз происходило. В удобный момент он порывался их записывать, но чаще всего, пропускал мимо ушей, как назойливую рекламу. Это было сродни какой-то трансляции, вроде радиосигнала, который голова, считывала, как приемник. Но что же транслировало текст? Если глаза закрыты, а все видение – это заново пережитое, тогда откуда всплывали эти сюжеты? Я за сегодня ничего такого не сделал, чтобы слушать такие речи, тем более, изливающиеся из моего сознания. Невероятно, как глубоки чертоги разума, покоящие равновесие мыслей! Довольно приятно, все же, находиться на верхнем этаже. Мне не мешают соседи сверху, но в моей власти править покоем всех, кто ниже. Я не стану этим злоупотреблять, но с фактом не поспоришь. До чего же черствые души хватаются всеми руками за подобные милости судьбы и портят вечернюю благодать. В двадцать первом веке нельзя представить жизнь в многоквартирном доме без соседа, с нескончаемым ремонтом, шумные застолья в любой день недели, разгул музыкальных талантов, долбящих по всем октавам одновременно – все бы в меру. Я и сам такой. Можно быть и гораздо ниже всех, но ниже – в значении глубже и проникновеннее. Отче мой – машинист в метро – и трудно ему не быть впереди всех и раньше всех. Он встает, когда я ложусь спать – в четвертом часу. Мне – не трудно разбудить его, а ему пожелать мне сновидений. Платят неплохо, да только у меня зрение паскудное. Словом, не в этой жизни, пап. Да, водители ночных автобусов встают еще раньше, но могу предположить, что они на смену приходят с прошлого дня. У отца день начинается с ночи, он через весь город мчится в свое Свиблово, чтобы каждый час аппроксимировать к дому, и вновь удаляться от него. Лишь закончив в полчетвертого пополудни, он может вернуться, как и все мы. Скоро, уже скоро. Послышался шорох, а за ним последовал и тонкий скрип входной двери, которую я не стал запирать. Я ждал этого момента – снижение моей общей активности неумолимо приближало его. Я забылся, конечно, пора и честь знать, но очнулся в самое подходящее время. Мама стояла на пороге. К слову, ее всегда приятно было видеть. У нас с ней была довольно небольшая разница – всего двадцать два года, но выглядела она, сколько себя помню, довольно молодо. Мне однажды даже стало интересно – не кажется ли мне это? В семейном альбоме сохранилось множество тому доказательств – фото с дачи, еще, когда строились, родственники, которых уже и в живых многих нет, моменты с праздников и какого-то дня рождения, выпускной после училища – лицо ее почти не менялось. Мне нравится одна фотография, я ее прямо сейчас вынул из пачки – она каким-то странным образом в ней попалась – я ее туда не вкладывал. Мать, сразу после вписки из роддома на Каховской, держит меня на руках – март, а еще такой день был теплый. Я опять перевел взгляд на нее. Вот еще один день прошел, а лицо все прежнее – только мое меняется. Или, может, я сам его меняю? Зачем? Для кого? - Мам, привет! Я пока валяюсь. Она выглянула из коридора. Ответила тише, чем я - Лежи, я в магаз заглянула. - Со следующей недели заказывать будем – мне понравилось! - Да, мне тоже. Отец еще не дома? - Ну, как видишь! – в недоумении ответил я. Тут я нащупал, что пачка фотографий оказалась у меня под подушкой, а одна лежала прямо около правой руки, словно недавно выпала из нее. А я и не заметил. Мне вообще, свойственно многого не замечать. Но, кто я вообще такой? Что меня отличает от многих других? Они все такие же, как я, но почему я сам себе прощаю такой великий процент рассеянности? Что я – хуже? Я открыл один глаз, второй так и остался слегка прищуренным. - Да, уж точно, не лучше. Но, и не хуже! Это точно. – Успокоил я себя. Она – луч истины в моем царстве глупости и темноты. Я спорю с ней, пререкаюсь и шлю на разные буквы, а она продолжает считать меня за человека и не пожалеет своего времени на исполнение материнского долга. Я не сказал бы, что ей не хватило времени, когда я бы в более ном возрасте – совсем наоборот. Именно сегодня, на моем третьем по счету десятке, всплывают те чувства, что теплились годами, и я держал их при себе, и вот, с недавних пор, я не в силах больше. Но, она меня поймет, она не подумает отвергнуть или повременить с мерами, а примет их ни секундой позже. Здесь тоже есть крупица правды – зачем ждать, если можно не ждать? Глупо, на первый взгляд, но дидактика не даст соврать – оттого мы и не ждем, что непременно действуем, тормозов не зная. А вот было бы наоборот…. Так нет, ведь, не стало бы. И нет, все так, как есть, как мы имеем сегодня, и менять не хочется, пусть оно будет, как идет. - Эдя, ты поел? – Мать кричала мне с кухни, зная что я не дремлю, и, конечно же не ел, хоть и давно дома. - Давай попозже. – Мне и кусок в горло не лез, но и отказать нельзя – Минут через двадцать, отец как раз придет. Она меня явно услышала, но ответа не последовала. Молчание – крепче всякой резолюции и есть вершина концессии. Понятно и без слов, и не, потому что последние заканчиваются, а потому что это чувство выше осязания и восприятия. Причем выше настолько, что будь “априори” чувством, оно бы, даже надставленное на вершину Гюйгенса, не смогло бы и приблизиться к нему – молчанию, парящему над облаками. Мама естественно, с увлечением разгребала покупки, принеся пакет из коридора. Почему же, я ей его не донес? Просто путь от коридора до кухни, не занимает и сотой доли пути от магазина, до подъезда, чего уж там. Спрашивается, почему, а вернее, где я был раньше? - Вставай, я готовить начинаю. А раньше – на то оно и раньше, что актуальность его весьма проблематична. Это как в английском – если бы я чихнул в прошлом, то это никак бы не повлияло на будущее, хотя там на каждый недуг по своему времени. И я не мог знать, куда мать направлялась сразу после работы – да и вообще, сварщице не прикажешь. Как в ней уживалась излишняя женственность и холодный технический расчет – даже для меня с отцом, так и осталось загадкой. Никто не станет искать себе лишних проблем, зато они нас без труда находят. Хотел сказать “без проблем”, но проблема без проблем теряет ощутимую часть смысла, причем настолько ощутимую, что об оставшейся и говорить-то смехотворно. Утруждать себя излишними думами, прямо как я сам себя сейчас – тоже занятие не из лучших, но подготовить голову к собеседованию тоже как-то надо. Что-то отец сегодня долго, минут десять как пришел бы обычно – может и сам в магазин заглянул, так позвонил бы – не в двадцатом же веке сидим. Может, только по своей нужде и пошел? - Эд, стынет!! – мама в следующую минуту грозилась появиться с чем-либо тяжелым и угрожающим, но ироничным. Я не стану ее лишний раз испытывать – на этот случай есть другие инстанции. Встал с дивана и, скрипя половицами, побрел к столу. Я не собирался миновать этапа омовения рук и лица, но это все проще сделать сразу в мойке. Дома, – какие к черту манеры, все равны. Открыл воду, она белой струей хлынула на эмалированную поверхность раковины. Я заметил не вымытую от кофе чашку – еще с утра я ее впопыхах оставил здесь. Помыть нее хватало времени, а сейчас я виновато смотрел в сторону матери. Мне кажется, ей не было никакого дела до этой оплошности. Действительно…. Открылась входная дверь – вошел папа. По моим подсчетам, четырнадцать минут – не сильно-то и задержался, но раньше я как-то и не обращал на это внимания. Пока задержки не вошли в привычку – они так и будут диковинны, но и останутся не возбраняемыми. Я, например, привык не мельтешить, еще с детства, под ногами и перед глазами, после долгой смены. Тем более, что завтра у него выходной. А у меня…. Да, у меня мог бы быть, но не завтра. Точнее, не в это “завтра”.