ПЛОЩЬ (дискурсивный роман)

9 - Не подумай, Эд, что я так неоправданно строг к тебе, но пока ты не начнешь разбираться в себе и не захочешь этого сам – мы не сдвинемся с этой точки. - Как и ты со своей пятой! – перебил его Эд, - Мертвой, пятой точки. Фиолент несколько обиженно на него взглянул и встал в полный рост. Выпрямившись во франт, он продолжил тем же спокойным тоном. - Знаешь, меня и стоя не затруднит третировать тебя, не надейся. Да, а покуда ты артачишься, пользы для тебя же – ноль. - Прости, я, верно, остановился в своих суждениях. Но, не станем делать тут слишком долгую остановку. И вообще, если было бы в моих силах превратить твою сущность во вздорную лексему, свернуть ее до материальной точки, пренебрежимо малых габаритов, и пинком удалить тебя за границы видимости, на этом все бы и закончилось. Но, слишком уж много сослагательных в этом алгоритме, следовательно, его применимость также туманна. - Струнцов, Струнцов… Эдик. И фамилия у тебя, почти как у футболиста известного когда-то – Фиолент решил ему напомнить, о том, что того могли бы звать совсем по-другому. ЭДВАРД! – Петральский крикнул на него. - Так вот, - Эдвард продолжал, - стало быть, так зваться стану. И ты тоже, так обращайся впредь. - Уговор!- вновь ощерился Фиолент. - Ты помнишь, что было еще пару лет назад? Все эти эпидемии, неразбериха и прочее и прочее? - Эд, безусловно. Такое наложит отпечаток на любое поколение, охватывающее самые разнообразные ареалы обитания. Под стать последним тенденциям, ты воспринял произошедшее на свой счет ближе, чем полагается? - Да, и знаешь, что я обо все этом думаю? Петральский нахмурился, а Эдвард также невозмутимо изложил: - Это все – мелкая дебильная истерия, подхваченная проплаченными паникерами, и возглавленная безмозглыми глобалистами. Суть, пусть она и отсутствует, ясна с первых часов. Но паника, нет, ПАНИКА, делает свое дело и только она, способна сбить с толку кого угодно, и при любых обстоятельствах, чем бы тот или другой не был занят. - Знаешь, за такие взгляды, тебя непременно изловят. И не я это буду – мне плевать как-никак. Я забуду, а вот страхи твои так и останутся при тебе. - Я не буду об этом думать. Мысли они где-то материальны, так что прочь их. Если бы ты знал, сколько всего страхов у нас, буквально под носом, а мы и не знаем их, страшась мелочей. - Да-а-а, - протянул Фиолент, - странно, что ты жив до сих пор. Не понять мне твоих жизненных траекторий. Иногда мне кажется, что ты стремишься к саморазрушению, но каждый раз одергиваешь себя. - А что же, можно идти на этот осознанно? – Эдвард перевернул стул спинкой вперед и сел, оперев локти на его высокую гнутую спинку. Их взгляды вновь выровнялись на одной оси. Он несколько поменял положение рук, чтобы было удобнее сидеть, но и это помогло ненадолго – такое неестественное положение, буквально выворачивало руки, итак излишне, словно связанные за спиной. - Иные, Эд, и не на такое идут! - Вот иные и пусть идут себе на все любые стороны. А я еще подумаю. И как мне жить…. Да, тоже без них разберусь. Кроме безудержного стыда мне за них нечего испытывать! - Кстати о стыде, это уже ближе. Было ли тебе когда-нибудь… - Было!! – Эдвард перебил Фиолента на полуслове. - Ну, так рассказывай, раз было. Если конца мучений хочешь. Эд нахмурился и спросил недоверчиво - Если это, по-твоему, мучения, то, что же тогда я от них ожидал? - Начинай уже! Мне, видимо, интереснее, чем тебе. - “Сука нетерпеливая, как я ему – так слушай, а как он мне…” - подумал Эдвард, забыв, что малейший его помысел, будет явственно слышен в любой точке пространства, как бы он не противился этому. - Ну же? Струнцов начал рассказ. - Да, стыд – дело серьезное. Не сказать, что я его никогда не испытывал, но и это не происходило в привычном ключе. Не хочу корчить из себя страстотерпца, но все же, иногда приходится. Дело в том, что к стыду, как к явлению можно относиться по-разному. Большинство же, исходя из норм и правил, обходят его стороной и стараются забыть скорее. Понимаю их. Я же старался пропускать его всякий раз через себя, чего бы мне это не стоило. Возможно, я слишком серьезен и ревностен ко всему, однако, мне это не раз помогало. Так вот, это было давно относительно, я еще учился в институте, и как полагается, все мы любили отдыхать. Причем, желательно, вместо пары по “микре”, да и специальность вообще не была с ней связана. У нас в центре присесть негде было, потому отъезжали чуть восточнее, к Казанской железке. Часто напивались, и также часто было плохо, как в последний раз. Я гнал эти мысли прочь, как будто первый. Глупо, глупо, да. Сегодня и вспоминать-то смешно. Там радом сквер был какой-то, имени Калинина что ли, так однажды там примостились по поводу дня рождения. Потому что там, меньше глаз чужих и не так сильно просматривается. Напитки были, конечно, разные, но в принципе в ход все шло. Один из нас заметил, что все хорошо идут, “как дети в садик”. Да, кощунственно сравнивать цветы жизни с зеленым змием, но мы не отождествляли оного, хоть и с чувством меры были знакомы лишь поверхностно. Я бы даже сказал, заочно, поскольку эта мера, дает о себе знать лишь в самом конце в неподходящее для этого время. Конечно, в порядке бреда, можно было при наличии знаний слить тормозную жидкость из трамвая, стоявшего на светофоре за углом, но до такого не доходило. Наверное, к счастью. Но как же меня однажды развезло – это словами не передать. Причем, как самого надравшегося, меня послали в ближайший магазин за запивкой. Интересно, с чего бы это? Но, походка по обыкновению у меня была твердая и уверенная, и те шестьсот метров не стали большим препятствием. Вернулся через минут двадцать, под возгласы, мол, как же я долго! А ты бля, попробуй, найди тот же самый магазин на районе, в котором мы все вместе были перед обедом. Да, все не так-то просто. В общем, вернулся, допивали. За время моего отсутствия даже никто не сбежал. То ли искренне ждали, то ли просто ноги уже никуда не шли. Один ссал у забора, и какой-то алкаш издали подсекал за нами. Кто бы мог подумать, что мне вообще-то хуже, чем остальным? Единственное о чем жалею, что оставили полбутылки тархуна на лавке. Она была большая и липкая, тем более початая и никто не хотел класть себе в сумку. Впрочем, как только мы ушли, тот самый алкаш сразу побежал за ней. Правда – ибо страждущий насытится! Вот и тут без добра не обошлись! Да, кому какое дело. Я благодарен им, что довезли до центра. Правда, как еще домой добрался – не помню. Юрка еще потом рассказывал, как на пересадке на Киевской, еле держался за поручни эскалатора. У него еще очки слетели сами собой и покатились по пластиковой балюстраде. Хорошо, что их метром ниже поймали и тут же вернули. А дальше он помнил, только, как от метро домой топал. Там рядом у него, но все же. Интересно, а было ли ему стыдно? - Эд, вряд ли! – Фиолент почесал рукой правую ногу, чуть выше щиколотки. - Фил, а тебе, не все ли равно? - А даже если и так! Мне нет до Юрки твоего дела. Он сам виноват, в кого превратился. Ты же в шаге от этого. Причем ногой, ты уже замахнулся и вот-вот ступишь. - Я безнадежен? - Не сказал бы, но и отрицать того не буду. Случай трудный, но многое от тебя зависит. - Раз зависит, то продолжу. У меня самого ноги сильно подкашивались. Странно, не думал, что меня так накроет. Ректификат оказался довольно вонючим и с тех пор я сильно разочаровался в выпивке. Знаешь, для меня это было великим достижением. Начав пить на семнадцатом году жизни – бросил в неполные двадцать. Никогда бы не подумал, что сам так себя настрою в одночасье. Действительно, если бы не тот случай – то что бы со мной было сегодня. Уже тогда я довольно плохо выглядел. Курение вряд ли как-то сильно сказывалось на моем внешнем виде, но регулярные попойки выливались в мое отражение в зеркале. Страшные, разбитые глаза с синяками, которые, казалось, были от рождения. Приходилось надевать темные очки даже в несолнечную погоду – я был противен самому себе, стыдно в транспорте ездить. Тогда я почти не задумывался об этом, просто не ставил себя выше остальных. И как-то жил с этим. Вернулся с той пьянки, решив для себя, что она последняя. Мне было плевать – сдержу ли я перед собой слово или нет, вот похуй абсолютно! Главное, что слово было сказано и впервые не в пустоту. Чуть не заснул на унитазе, родня начала в дверь стучаться и грозилась вынести ее. Я вышел, как ни в чем не бывало, и завалился спать. Да, рановато для такого дня, но все же ничего удивительного. Я сослался на общую усталость, и то, что не высыпался всю неделю. Заснул довольно быстро, проснулся поздно вечером того же дня. Уже все домой вернулись, на звонки до этого момента, я естественно не отвечал и не мог. Быстро всем, ответив в поздний час и удостоверившись, что со всеми все в порядке и все добрались благополучно, я пошел в ванную. И знаешь, как-то машинально схватил со стула приготовленную мне чистую одежду. На голове у меня, конечно, черт знает что было – так, словно меня повалили наземь и еще попинали напоследок. Я же такого не помнил, может было и еще что похуже. Помню, как входил в туалет, чувствовал, что мое исподнее совсем сухое. Сняв трусы, я случайно глянул на подкладку внутри, то, что яйца прикрывает – мотня, короче. Вся черная материя была залита моей присохшей спермой и расплывалась белесым налетом. И в тот момент я подумал, что вот он! Вот он этот стыд, которого не доставало до общей картины. Для меня эта тема всегда была чуть ли не запретной, и я по сих пор боюсь ее как моровой проказы. С чего бы? Не скажу, что не так воспитали, все так, и даже очень! Страх, перед знанием, перед взрослением и обретением мужественности – вот оно, все чего не стоит бояться. А я боюсь. Даже сегодня. И тогда я разделся догола и стоял под душем. Хлесткий поток встретился с моим лицом и разметал по ванной мой охмелевший дух. Я включил вентиляцию и она, шумом пропеллера, слилась единым потоком со льющейся водой. Я намочил волосы и тут же намылил их. В первый раз ничего не вышло – патлы были грязными и зажиревшими, словно свалявшаяся шерсть или немытый щенок. Смыл, намылил снова. Я рыдал взахлеб с чувством невыполненного обещания. Нет, наобещал самому себе и вот тебе, пожалуйста. Сам виноват, что трусы обдул! Удовольствие получил? Скромнее надо быть, еще скромнее! Горячие слезы не давали искупления, но чувства бурлили внутри, как мыльная вода, стекавшая с моего тела, гулко горланящая у водостока на дне ванны. Тогда я снова вспомнил, про то, что было еще несколько часов назад. Неплохо посидели, все довольны, но стыдно мне и сейчас. Нет, не жалко тех копеек потраченных, они не ушли в никуда. Но все хорошее, когда-то приостанавливает свой ход, и ты понимаешь, что зря все это было. Хватит ли впредь ума, не совершать тех же глупостей и быть расчетливее? Не бежать за низменным и доступным, а стремиться к насущному и необходимому? С третьего раза волосы удалось отмыть, капли стекали с бровей и носа. Ах, если бы раньше. Все, как известно, происходит не вовремя. Так же? На вопрос Эдварда никто не отозвался. Он только что заметил отсутствие его визави, который еще совсем недавно с таким ошеломляющим напором и истинным пристрастием, разговаривал его. Нет, это еще не было допросом, но и разминкой такое тоже не назовешь. Фиолент пропал, как и пришел из неоткуда. Эду совершенно не хотелось приплетать сюда какую-то глупую и несостоятельную мистику, но в этот момент он сам готов был поверить во что угодно. Только, на ответ со стороны можно было уже не рассчитывать. Значит, его страдания подошли к концу или сами собой завершились раньше положенного? Он этого не знал. Эдварда смущал яркий, словно утренний, свет за окном, хотя последнее, что он помнил – ночной мрак и структуре города. Да, и пейзаж за окном как-то сменился. Причем в неясную сторону – вроде и не хуже, но и чувство привычности пропало. Что там виднелось – непонятно. Ему не хотелось разбираться в этом. Времени он тоже не чувствовал, ни на одной из стен не нашлось часов. Да, и свои наручные часы, марки “Полет” он давно снял, еще сразу, как домой пришел. Он оставил их в прихожей на полочке, под зеркалом. Да, не “Breguet” и даже не “Tissot”, но тоже вещь приличная. Возможно, если бы он их не снял, то он смог бы ими воспользоваться, просто взглянув на запястье – но их там не оказалось. Однако, это его нисколько не расстроило, в любом случае, до момента встречи. Впрочем, Эду казалось, что наибольший объем кошмаров позади и можно вздохнуть с некоторым облегчением. Но все же, чувство страха и неизвестности не покидало его. - Куда идти? Что же дальше? Чем питаться до утра? – размышлял он. Странно, он чувствовал, что сейчас ночь, хоть и было ярко за окном. Следовательно, что-то все-таки коррелировалось с внешним миром. Тогда, в каком же он был, если это вcе – неправда? По крайней мере, на его взгляд. Он решил занять себя на время. Так или иначе, отвлечь себя. Он вспомнил историю про своего дядьку-врача и стал прокручивать ее у себя в голове. Нормальному человеку не обязательно дважды прокручивать и заставлять себя прокручивать в голове условную ленту из фактов, но Эдик чувствовал какое-то невидимое давление внешних факторов, вынуждавших его поступить именно таким образом. В этот момент он двигался по коридору с потолком гофрированной формы, собранного из железобетонных конструкций, подобный тем, что бывают в подземных переходах. На стене была белая прямоугольная плитка. Вообще, он и сам часто бывал в таких, один был даже в пределах района. Да, тот самый, под Краснодонской улицей, что недалеко от Волжской. Так он отогнал лишние мысли о неизведанности и страхе познания внешних границ. Пусть он, словно, идет именно по тому самому переходу под землей, только, растянувшемуся неизвестно на какую длину. - Помню, как на дачу приехал. Я еще, вроде, даже в школу не ходил, давно было. Совсем давно, но помню. Память не даст подвести. С двоюродной тогда еще на пруды бегали втихаря. Однажды, правда, вскрылось, что бегали, но ничего плохого не произошло. Как нам тогда казалось. Да, и могло быть все гораздо хуже. Это нам, кстати, тоже, казалось…. Но, так, обошлось, же. Вот, именно тем летом, я понял, что слишком много мы себе “накручиваем”. Все излишне, и только прозрение швыряет тебе в лицо величие самодостаточности и безграничной уверенности. Как долго к нему идут иные. Сколь из них не дошло, полегши под гнетом своих иллюзий, и сколько съедено было своими оглядками на упреки чужих. Слушать себя мы так и не научились. Мое поколение, критикуемое предыдущим, так и не продвинулось в духовно-гностическом векторе. Лишь случай даст волю прогрессу и пониманию. Я проснулся в то субботнее утро. Мы спали на верхнем этаже под самой крышей. Утром жара не так чувствовалась. Днем же, адский зной палил по шлаковому шиферу крыши, казалось, до треска, паля по нему. Ближе к десяти утра стали доноситься быстрые шаги родственников с первого этаже, в числе бабулек и двух моих теток. Мать спала рядом со мной, на огромной, по тем меркам, самодельной кровати с балдахином, прямо под скатом крыши, недавно окрашенной вагонки. Я эти возгласы ожидал еще с раннего утра, но здоровый со тогда еще пересиливал меня. Так, сегодня, конечно с улыбкой и ностальгией вспоминаешь детские годы, хотя прошло-то совсем немного лет. Школа, куцый бакалавриат и всего-то! Распахнулась, скрипя дверь с летней кухни. Она вела по дорожке сквозь плодовый сад, прямо к калитке с оградой. Баба-Лера искала кличи на полочке в предбаннике, остальные же, были заняты плюс-минус тем же. На плите кипел алюминиевый сотейник с яйцами и вот-вот, готов уже был закипеть чайник на той же плитке, слева от него. Ах эта сладкая и разымчивая услада, с которой встречаешь утро в пригороде. Почему-то именно такого чувства в пределах кольцевой автодороги я ни разу не испытывал. Да, и вряд ли кто-либо. Я бы посмотрел на такого уникума. Что ж, посмотрим. А тем временем, отыскав ключи, уже не помню кто, побежал открывать ворота. На двор лихо завернула серая “четырка”. Уже через пару мгновений мы стояли на крыльце, в качестве встречающих Равиля. Я встречал дядю, а мать своего брата. Он был высоким, как я помню. Он вышел с водительского места и не захлопывая двери, пошел, в обход старух, прямо к нам. Я тут же поравнялся ростом с его бархатной и старомодной шляпой, когда он подошел прямо к ступенькам, ведущим на порог дома.