ПЛОЩЬ (дискурсивный роман)

10. Мы втроем тут же оказались на кухне, миновав веранду, сени, коридор и прочие пространства. Сумки, если и были, то, как я помню, остались в машине, дабы не занимать рук Равиля. Руки он предрек держать свободными, дабы скорее обнять нас двоих и поприветствовать остальных родственников. Хотя и, некоторые, были не так уж и близки к нему. Из окна на двор виднелась его машина. Вячеславовна, или как мы ее звали, Баба-Слава, уже затворила низенькие ворота, и чуть не “зажав” себя, между пыльным кузовом и ставнем ворот, со всей аккуратностью, пыталась вылезти к тропинке. Вторя же, уже была на подходе к кухне. Она шла, почти впритык за нами. - Равильчик, как ты? – с порога она расплылась в улыбке. Племянник он ей все-таки. Я сидел на табуретке, подле матери. Мы оба с усладой глядели на Равиля. К тому моменту, мы уже с месяц торчали здесь, в деревне, и немного соскучились по городскому веянию, которое дядя привез с собой. Все в нем было по столичному: от двубортного пальто, несмотря на теплый август, до приличного по тем временам автомобиля. Не знаю, как достаток определялся в других городах. Позже я понял, что, наверное, так же. Ничто человеку не чуждо, а жить красиво все хотят. - Хорошо, родная! – он с радостью смотрел на старушку. Возможно, он бы еще нескоро заехал к нам из города, если бы не случай. Нет, он итак, довольно часто бывал у нас, просто, не сильно любил всю эту деревенскую пастораль. Впрочем, мы тоже не успевали привыкнуть за эти скоротечные два с гаком месяца. - Вчера, Люсь, - он смотрел на сестру, бабка стояла сразу за ней, - как узнал, что добровольцы требуются, я сразу поехал. Мы смотрели на него с неким недоумением, в то же время, без слов понимая его. - Ну, а что мне оставалось делать?! – оправдывался Рав. Сказали – нужно пятеро с отдела. И еще с филиала трое – я и по коням оттуда! Остальные родственники зашуршали по кухне; даже не спрашивая и не предлагая, они начали ставить на стол блюда с едой. Тем более что уже подходило время обеда. Дядька разделся, скинул верхнюю одежду и расстегнул две пуговицы у воротника. Он ушел умыть руки. От жары на его лице выступила испарина, как конденсат на стекле. По его возвращении, на столе уже стояло первое, тут же налитое из большой кастрюли и несколько вторых блюд – на выбор. Равиль вернулся с освеженным и умытым лицом – его полосатая рубашка была сильно обрызгана водой из рукомойника и с какой-то нарочитой небрежностью, вывернутый врозь воротник вздымался почти до ушей. Сев за стол, он долго возился с манжетами, наконец, расстегнув их, он поднял рукава до локтей и принялся за горячее. Странно, но тогда мы распробовали солянку со льдом и свежим луком. Благо, в огороде он был, чуть ли не в сорняковом количестве. Да, в городе вряд ли придет в голову есть, а тем уж более, утолять жажду чем-то подобным, но здесь все по-иному. От вторых и третьих блюд Рав отказался и попросил чаю. Я с мамой стал есть вместо него, поскольку свою порцию “горячего” мы вкусили еще до его приезда. Доходило и до того, что и на завтрак могли съесть что-то подобное, не считая это чем-то диким или, по меньшей мере, странным. Рав бы себе, конечно, такого бы не дозволил. Как иудей, он, не предаваясь стереотипам, предпочел бы, шакшуку или чего еще подобное. Но тут уж, как говорится, “на бабкиных щах”, впрочем, он привык быстро. Вот только мы недоумевали, как пить горячий чай в жару, да и после холодного блюда. У него кишки там петлёю не пошли? Не закрутились ли полоумною спиралью? Жалоб от него не поступало, да и вел он себя, как дома. Имеет право – мы тут, все дома. Я с матерью так и не сводил с него глаз – мы уже доели, каждый по тарелке гречки с фасолью. Мать еще с куриной кожей любила. Мы отставили блюда в сторону и наблюдали за Равилем. Он медленно, по паре маленьких глотков, пил из стеклянной чашки, то и дело, дуя в нее, не-то ртом, не-то через нос. И это милое, чуть слышное шипение, флейтовым аккомпанементом сопровождало периодический треск пузатого холодильника, стоявшего в углу. Я как-то в далеком, еще более раннем детстве, услышал, что его сделали на заводе, где делали автомобили. И я старательно, с мальчишеским рвением пытался найти у него колеса, ну хоть одно. Помню, как однажды засунул руку прямо под низ – пролезли только мои худощавые пальцы. Пощупав, я вынул их оттуда – они стали черными как ночь над Окой, и с них свисали паутинки пыли и шерсти. Очень расстроившись, отчаявшись найти у него колеса, я тормошил старших. И ладно бы чем-то умным. Спрашивал, мол, если на том же заводе делали автомобили, то почему же этот холодильник никуда не едет, хотя двигатель (или что-то похожее на него) я сзади снизу увидел. Да и сдвинуть его – задачка по специальности Сизифа. Они лишь отмахивались и улыбались, всякий раз сводили с темы, приглашая за стол или еще куда-то. Я тут задумался, и Равиль с матерью уже ушли из-за стола. Я не сразу это заметил. Возможно, они, как самые близкие родственники хотели побыть вместе и без меня. Да, у них была чисто родственная, но с детства крепкая связь. Словом – неразлучники, если среди людей таковые и бывают. А мог бы я так прикипеть к Раву, как он был дружен с мамой-Люсей? Он мне, вроде и ничего такого и не сделал, но и близко я его как-то не подпускал. Может, он и тайно обижался на это, не знаю. Он мне этого не говорил. Наверное, я его не любил как врача, и факт рода его деятельности перечеркивал одним движением всю его благодетельность и всемилостивый характер. Если бы я остался совсем одним на свете, то пошел бы без раздумья к нему, но это опять же, самый крайний случай – не будем об этом. Всю жизнь его помню, как человека приятного и заботливого. Да, и мать его, как брата, очень даже любила. Они вдвоем пошли отдохнуть в малую комнату. Тем более что на улице было уже достаточно жарко. Все остальные родственники тоже распределились по дому и не высовывались на жару. Я поступил также, только вбежал следом за ними. Мать хотела сесть за письменный стол и заняться письменной работой, но Равиль пригласил ее присесть вместе. Они плюхнулись на диван в углу, да так, что он аж скрипнул под ними двоими. От колебаний, по полу едва заметно заходил посудный шкаф с фужерами. Хорошо, диван был без ножек – так бы давно проломились под ними. Но вот, каждый раз присаживаясь, чувствовалось пружинящее усилие прямо под задницей, так и стремящееся вытолкнуть тебя. Равиль плюхнулся и Люся за ним же. Под диваном было второе дно, в котором хранили постельное белье и подушки. И вот, наконец, эту тонкую картонную стенку расперло снизу, и она отпала, прижавшись к полу. Равиль, как бы невзначай, хотел загладить вину и соскочить с темы, и не с того ни с сего сказал: - Люсь, знаешь, мне этот диван напоминает среднестатистическую диктатуру. - Рав, чем же? Такой же жалкий снаружи и хлипкий внутри? - Почти! Он каждый раз, когда, казалось, уже глубже некуда – ниже только пол и плинтус, он пробивает дно. Как я помню, шутка ему удалась, и мы продолжили проводить время в прохладной комнате, вплоть до вечера. Там, помнится, мать не выпустила меня гулять за пределы двора. Да, шпана, да соседская, а один вообще, с фонарем на щеке…. И что же – это повод не общаться с этими утырками? Ну, пусть будет так, подумал я еще тогда, ближе к ужину. И солнце лилось закатными лучами по Равилевской машине, призмой, пропускавшей лучи через себя, бесконечно отражая и интерферируя внутри. Собственно, после недолгого ужина, заняться особо нечем; полежать с книжкой можно и в кровати перед сном, а гулять по поросшему рогозом и размытому вешними водами майдану, на радость комарам, как-то совсем не хотелось. Регулярно, пару раз в неделю, заходившие соседи, не заставили себя ждать и в этот раз. Тетя Люба с таким же обезумевшим от нечего делать мужем – письменником, около восьми часов оказались на пороге. Да, именно что, письменником, а не писателем. Хотя, себя же он мнил литератором, в глубине души “пряча” в себе классика, ставшего таковым при жизни. Допустим, они привыкли друг друга слушать – тут и не таким занимаются. Многим, даже нравится, из года в год – можно и попривыкнуть. Я, конечно, был тогда совсем мал, но в упор не понимал посыла его писем. Сейчас-то если подумать – не лучше, а что уж тогда. Тут и нечего говорить. В общем, притащил с собой очередную вздорную новеллу, все уселись слушать, а он стал читать. Но, надо отдать должное – читал с выражением. Дело ли в правильном векторе таланта, но это ему, во всяком случае, удавалось. И откуда только? ОТЕЦ КОНДРАТИЙ, БЛЯДЬ И РОЗОВАЯ ВЫДРА Коля вышел из класса в коридор. Время уроков, но учительница Маргарита Григорьевна отправила его на вахту за мелом, который закончился в классе. Вернее, последний кусочек был в руке у Зинки Клёстовой, отвечавший у доски, но Коля был отослан превентивно. Действительно, не ходить же преподавателю по таким мелочам, да и класс не оставишь. Как-то тихо в коридоре, и с одной стороны, все бесконечно пугало и настораживало, или напротив, не вызывало ни тревоги ни повода для нее. Коля подошел к лестнице и пошел вниз по ступенькам. Этажом ниже, он резко повернул вправо и пошел к выходу, мимо раздевалки. Из-за ее железной ограды, виднелись куртки, пальто и шапки. Почти у самых дверей была вахтерская и помещение для охраны. На вахте всегда можно было попросить мелки. Коля подошел ближе и спросил у мужчины лет пятидесяти, сидевшего за полированным столом с ящиками сбоку. - Дядь-Слав, мел кончился! – пролепетал он, как бы торопясь обратно на урок. Рядом со Славой, стоял еще один мужик, примерно того же возраста. Он вертел меж фалангами пальцев длинный, чуть сдавленный ластик, изрядно посеревший от графита. Это был заведующий по чему-то там, или еще каким-то штукам, Коля точно не помнил. - Что ты говоришь! – добро осклабился вахтер, и тут же, сведя взгляд с Коли, повернулся к нему спиной. Вахтер - Слава развернулся к окну, что было позади него, и открыл усыпанную белой пылью, фанерую коробку с мелом. Он быстро выудил оттуда несколько, сколько смог ухватить, и развернувшись, передал и Колею - Держи три! – улыбка не сходила с его морщинистого лица. - Паси-и-и-ба! – протянул Коля и убежал обратно. Вахтер переглянулся с завом и почесал запястье. Где-то вдалеке, в коне корпуса в столовой негромко позвякивали тарелки – младшие группы уже были на обеде. - Жрать хочешь? – второй спросил его. - Да, не, наоборот. Чёт не лезет и всё тут! Вроде и профицит, и все равно не ладно. - Бывает, Слав, бывает. – Он шмыгнул сухим носом и сглотнул слюну. Дальше продолжились обсуждения, произошедшего за последнюю неделю, объявлений администрации, пропущенного в тот вторник собрания и прочее. После беседа была переведена на несколько другую тему. - Слушай, Слав, ты решил? – Заведующий глянул на него, быстро моргнул дважды и от волнения прикусил верхнюю губу. - Прости, не понял…. забыл… – Вячеслав стал поправлять себя…. – Напомни, пожалуйста, о чем я должен был подумать и решить? – Он тут же почувствовал себя виноватым, боясь свернуть разговор в неправильную сторону. - Ну, ка-а-к, же…. – Второй снова шмыгнул и продолжил. – Марик отца хоронит. Завтра отпеваем и сразу… …. Дядь-Слава перебил его – Все, вспомнил, вспомнил!! - Так, что решаем? Я еду. - Да, и мне не в напряг. Конечно, поехали. Только, еще забыл, где проводится? - Да, на Введенском. Короче, рядом. - А, это, там где немцы с немками и французы всякие? - Да, но там не только немки. Тем более чем он-то хуже? У Вячеслава уже почти заплетался язык от этой пустой болтовни. - Нет, он и не хуже. Я бы и не подумал о таком! - Эх, Слав. Такой человек был. Такой, знаешь, каких людей теперь не сыщешь… - Нет. Нет, кроме него таких и за всю жизнь не помню более…. Подожди, а если…. Нет, разве Марик уже приехал. Заведующие с недоумением посмотрел и негромко рассмеялся. - Марик? Приехал?! Границы закрыты, как он приедет. Вдова-любовница все организовала, за счет совместных средств, потому Марик не приедет. Но, так уж получилось, попросил за него присутствовать. По возможности. - А больше никто не изъявил желания? - Слав, да что там, желания! Все, суки, как один – нет и всё. Добра вообще не помнят…. Он вдруг замолчал, будто осознал, что наговорил лишнего прилюдно. В самом же деле, нет. Просто, пытался совладать с настырными эмоциями. ….. Ладно, не будем об этом! - Слушай, а пиво будет? – Вячеслав, казалось, сам опешил от своего вопроса, но непреодолимая мощь любопытства прорывала все границы приличия нормы поведения. - Да ты что, какое там… Пиво, как ты сказал! Кагора баклажка, на том и хватит. Не пирушка все-таки. Скорее причащение перед входом на аллею проводов в последний путь. - На такое, и выходного не жалко. - Тут, Слав, и речи идти не может. Ты подумай, каково Марику это осознавать! Он ни приехать, ни прилететь, ни уголком сетчатки увидеть – всё мимо. Ведь, он ему роднее всех, а в конце вот так вот некрасиво получилось. Хорошо, эта потаскушка все оформила, извиняюсь за мой “народный”. - Значит, и памятник, и ящик и батюшке на нужды, все она? - Ага, она как человек на редкость сообразительный все предусмотрела. Эти разговоры затянулись почти до самого конца смены. Фигура покойного была обоим хорошо известна. Возможно, при жизни, они были самыми близкими знакомыми, беря во внимание весь трудовой коллектив. Но остальные постольку-поскольку, потому их отсутствие на церемонии прощания вряд ли кто заметил бы. Может быть, это и к лучшему. В разговоре проскочила информация, что вдова хотела провести все наиболее камерно, но и не в одиночестве. Эта тонкая грань предполагала человек двадцать – не больше. На следующее утро, было оговорено встретиться у часовни, а после отпевания проследовать всем вместе, до конечной точки. Метро здесь открыли недавно, и оно виднелось на площади, около невысокого здания. Вообще, сама площадь казалась какой-то пустынной, после обновления, лишь за красными стенами кладбища все было неизменно. По крайней мере, последние пару столетий. Могилы французских летчиков, советских танцовщиц и актрис, мавзолей семьи Эрлангеров, и вакантный колумбарий за часовней. Но как-то сухо и даже тепло. Ах, и небо, небо синее, как кобальт. Народ постепенно подтягивался, чувствовалось приближение начала церемонии. Вячеслав с напарником подошли к худощавой женщине в шляпе и пальто. Она не выглядела как вдова, как человек, только что потерявший близкого. С другой стороны, она не выглядела потаскухой или иной падшей женщиной, еще недавно казавшейся таковой. - Нионила Андреевна, примите мои глубочайшие соболезнования! Мы с вами, и мы очень скорбим. – Вячеслав старался сдержать скупые слезы. Ему, действительно, было на редкость грустно, видимо, тяжесть грусти, он осознал лишь этим утром. - Вячеслав, благодарю за поддержку. Я из далека, не узнала вас, с напарником. Ваш облик напрочь вылетел из моей головы, и лица вашего не помню. Тут, видите, все как-то навалилось, все сразу. Но, когда, вы заговорили, вы меня как молнией пронзили. Я сразу вспомнила вас. Они и правда, не виделись уже почти три года. - Да, я тоже вас почти не помню. Но, вот сейчас, память заметно освежилась. - Мы с вами не виделись достаточно давно. Ну, больше двух лет точно. Я помню, когда вы заглянули к нам в первый раз – совсем случайно. Еще Марик с нами жил. Да, да, точно, еще до его отъезда все было! Вячеслав свинтил с шеи длинный шарф и сложил его в пакет в руке. - Помню, вы починили нам розетку в спальне. Я вас пригласила, поскольку помнила еще со школы. Помните, как Марик оставался пару раз у вас на вахте – мы с работы стояли в пробках и не успевали его забрать. - Да, припоминаю. Два раза было, и все в мою смену попадало! Они втроем неловко улыбнулись. - А у моего напарника – ключи. Вахту вместе сдаем. Уйти не могли, вот и сидели – свет во всем здании выключим, только в коридоре у нас. Сидит за столом, пишет что-то. А в прихожей лишь три куртки оставшиеся висят: наши две, да Марика, оранжевая такая. Нионила прервала его. - Вы посмотрите, что они только собрали! – она показала на странную фигурку из цветов. Оба смотрели в недоумении. - Я просила кошечку или еще кого – то. Он очень любил котов, и дома у нас тогда жил. В память об этом и заказала…. Собрали. И что?! Что это?? – на ее глазах выступили слезы. - Какая это, блядь, кошка! Выдра страшная, да и только!! – топтала она каблучками по каменной тропинке, меж камней могильных, надгробий и кенотафов. Успокоившись, она продолжила, но чуть спокойнее. Выдра, только из цветов компилированная! Мне даже не денег жалко, хуй бы с ними! Чувства. Чувства, их, Вячеслав, не купишь! - Не купишь. - Не купишь! Сказали все три по очереди. К тому моменту все уже собрались и готовы были идти в часовню. - Пошли? – она кивнула в сторону. Все гурьбой двинулись за ней. Кондратий, нанятый для отпевания, шел за ней. Он был полноват и невысокого роста, под мышкой нес новенькую, какую-то церковную книгу. Он поглядывал в телефон, словно торопился скорее отпеть и идти дальше, по своим делам. Хвост толпы заканчивался напарником Вячеслава. Сам же он, уточнив, где находится яма для гроба, отправился к ней. Он шел круто извивающимися дорожками, всматривался в таблички с номерами участков, отворачивал свой взор от настырных безжизненных взглядов с гранитных черных плит. Согбенные деревья вздымались ввысь, перекрывая солнечный свет. Вячеслав свернул на широкую центральную аллею и огляделся по сторонам. Он находился почти по самому центру древнего погоста, тем не менее, окруженного современным городом. Отовсюду, со всех сторон виднелись огни квартир, а в ближайшей пятиэтажке из красного кирпича, казалось, что можно было разглядеть даже люстры в комнатах. Интересное, однако, соседство! – подметил он для себя и свернул направо, сразу за железную низкую кованую оградку. - Ага, а вот и яма! – не без самодовольствия подчеркнул он, вставши перед самой грядой могил. Это походило на фамильное место. Несколько лиц в овальных рамках бездыханно таращились на него. В самой яме было еще пусто, и куча земли была свалена в стороне, едва не ссыпаясь на соседние захоронения. Памятник отца был уже полностью готов. Черная, почти иссиня-черная с белесыми прожилками каменная стела не три метра высилась прямоугольным толстым зеркалом. Имя, фамилия, годы жизни, скромный декор, и строки. Частые строчки, выцарапанные, вернее, выбитые бормашинкой на гладкой поверхности камня. Вячеслав бегал по ним глазами, и стихи мерно входили в него, тихо отзываясь в голове: В забвении жизненных полетов Погасли бренности огни. Сколь много, превратных поворотов Смогли предречь тебе они. И здесь в Лефортове печальном Осталась суть последних килограмм. В этом возгласе прощальном, Разошлись все мысли по домам. Когда с тобой простились всуе. Семья надеялась, обойдется. Ветер сгонит тучи, грозу, и Все на круги своя вернется. В борьбе за честь ты делом светел И словом красен был как к месту. Врагам достойно ты ответил При жизни, обрекав протестом. Ведь в рай дороги неприступны. Ты сам себе их проложил. И судьи, редкость, неподкупны. Да что тут. Ты вчера их пережил! А в назиданье мы запомним. Вовек известна твоя нам энтимема. Наказ по справедливости исполним. Покуда живы, жива для нас проблема. Вот только сердце неспокойно! И режет скорбь, куда не погляди. Ты наш отец – так спи достойно. А мы все скоро, ты только погоди…. Глазам было трудно пробираться через тернии витиеватых золотистых букв, отягчающих восприятие и без того непосильных строк. Он вчитывался в них, как ему казалось, минут пять подряд и совсем, буквально, напрочь выпал из реальности. Пока он пытался осознать прочитанное, он стоял также парализовано, как тогда, когда только подошел к зловещему обелиску. Для него время словно остановилось и выжидало, когда он очнется и начнет осознавать, что с ним произошло. Вячеслав решил осмотреться на новом месте. Чуть дальше были более старые могилы. Где-то, неделю назад, в городе прошел сильный дождь с ветром – это событие и здесь оставило свой экслибрис. Почва, казалось, до сих пор была отчего-то влажная и пахла сырым подлеском, а кустарники, лоснились мокрыми листьями на кротком и скупом свету. Старому дереву подмыло корни и оно повалилось, задрав собой угол могильной плиты, сильно подняв его над землей и покоробив памятник с какой-то девой. Она была под таким странным углом с таким сильным наклоном, что казалось, будто она зацепилась ступнями за какой-то незримый крепеж в пьедестале и невозмутимо, как бы надсмехаясь, кренилась вперед лицом к земле. Где-то там, шумела подходящая электричка к платформе, около бывшего Электрозавода. Чувство урбанистической охваченности ни на минуту не отступало, город пожирал со всех сторон. Тогда-то Славе и показалось, что это пристанище смерти и есть последний островок жизни в бездуховном промышленном кольце. За все это время, пока Слава стоял на краю ямы, он даже не почувствовал приближение толпы. Лишь когда отчетливая поступь шагов стала издавать звуки, будто у самого его уха, он обернулся. Вся та же процессия, завершив отпевание, двигалась уже к нему на встречу. Давеча увиденный им отец Кондратий предстал уже не таким зловещим и угрожающим. Наоборот, его лицо, казалось еще более округлым и одутловатым, а фигура более коренастой, да и сам он напоминал скорее квашню или деревянную кадушку, чем некогда резвого псаломщика. Лишь одна черта причетника осталась неизменной – книжка все там же, под мышкой, словно и не открывал он ее. И подол рясы чуть в пыли, будто полями он шел сюда. Несколько человек несли гроб, поникшая Нионила Андреевна чуть позади, и вежливо отставая, плелась толпа скорбящих. - Слава, это радость. Эти заплаканные глаза – радость и ничто иное! – стала она сразу оправдываться, подойдя к Вячеславу, чуть писклявым голосом. - Нила, я все понимаю. Я с тобой. Мы с тобой. Все с тобой, понимаешь. Все.… Гроб поднесли ближе к яме, замахнулись и стали опускать. - Слава, я сейчас, наверное, упаду. От счастья, от страза, иль от слабости и малодушия… - Нет, нет, даже не думай! – Вячеслав прервал ее, гроб с перекатами опускался на дно. - Меня ноги не держат, возьми меня за руку, пожалуйста, прошу!! – она умоляла его. - Держу, держу…. А, а-а, где мой – то? - Твоему напарнику стало плохо во время прощания, он на лавочке у выхода остался. – Нионила, проговорила, чуть не задыхаясь от обиды и нежелания смотреть в пропасть. - Так не смотри и все! – Вячеслав словно прочел ее мысли и рекомендовал сконцентрироваться на другом. Не смотри туда! Слышишь! - Все, все, не смотрю! Нила стала разглядывать соседние памятники и чтобы отвлечься хоть на пару минут, стала заниматься неким подобием арифметики: на каждом видимом ей камне стала вычитать из года кончины, год рождения и тем самым считать долготу пути земного. Это ненадолго ее отвлекало, и она переводила дух. Опустили. Все, ящик на дне модального бытия. Каждый стал подходить по одному и кидать по горсти на крышку. Лишь Вячеслав, боясь выронить из рук Нилу, остался с ней и поддерживал, пока она отстраненно глядела совсем в другую сторону. - Все успели? – отец Кондратий спросил у толпы. Толпа молчало, тихо перешептываясь, но словно, боясь сказать громче и четче. - Ну, Бог с вами. Кто хотел, тот успел! – Кондратий дал отмашку, и двое заработали лопатами, энергично ниспуская кубометры земли. На этом он ушел обратно, проходя меж расступившихся напополам толп. - Отдайте ее мне! Кто-то одернул Славу со спины и повторил громче. - Отдайте ее мне, отдайте, пожалуйста!! – прозвучало еще настойчивее. Вячеслав обернулся к нему и перед ним предстал парень, по виду, лет на пять моложе его. Он тыкал пальцем на заиндевевшую Нионилу Андреевну. Ей явно было все равно, что вокруг происходит, она смогла пережить эти кошмарные и трудные минуты, и стояла неподвижно, выравнивая дыхание. Вячеслав помялся еще мгновение и решительным, но равнодушным голосом ответил. - Забирайте. Но, только не бросайте ее, позаботьтесь о ней! – он вложил ее худенькую ладошку в надежную руку незнакомца. Вернее, что-то в его лице было знакомым. Скорее всего, они когда-то и виделись, может и не раз – на похоронах были сегодня только близкие знакомые и самые родные личности. Но, ни имени, ни должности, ни места, где они могли встречаться, Вячеслав не помнил. - Странно, странно все это! – он шел по той же дорожке обратно и думал, думал, в чьи руки он только что передал этого ни в чем неповинного человека. Она итак уже исправилась и вымолила себе прощение и перекрыла все грехи. Но, если с ней что-то произойдет и он об этом узнает, то уже никогда не сможет простить себя за эту сиюминутную мелочь. Он уже почти дошел до входных ворот. Этот день слишком затянулся – приехал, казалось, рано утром, едва перехватив что-то из еды по пути сюда, и вот уже обед подходил к концу. Да, и погода, малость, разгулялась, или наоборот, просто кроны деревьев-башен расступились и впустили свет небесный? Он вышел за старинные ворота и оказался на той же улице, с которой и заходил сюда с утра. Он хотел побыстрее сбежать отсюда, чтобы надвигающаяся со спины, оставленная им процессия не настигла его. Он должен сбежать отсюда первым – метро, буквально через площадь отсюда! Но, еще подходя к перекрестку, затерявшемуся у подножья советской белой высотки, он видел моргающий сигнал зеленого светофора для пешеходов. Он оглянулся, толпы скорбящих сзади не было – есть шанс дождаться и успеть. Успеть доехать домой и смыть с себя все сегодняшнее, и впустить в себя завтрашнее. Прямо перед переходом, стояла легковая машина, и никак не могла тронуться с места. Со стороны, причина была неясна, но движения она не производила. Сзади водителю начали сигналить. Казалось, этот писк кричит со всех сторон. Вячеславу хотелось заткнуть уши, но в последний момент, он вслушался. Это был не сигнал машины, а школьный звонок. Он кричал своей тональностью – то ли ля бемоль, то ли, соль-диез – черт его знает – Вячеслав так и не окончил музыкальной школы, но детский навык все стучался в него, из глубины сознания. Сигнал вновь повторился и машина, наконец, тронулась с места, так что колеса чуть проскользнули над серым асфальтом. Вячеслав все так же разобрал в нем школьный звонок с рабочего места. - Нет, это не звонок!! – решил для себя Эдуард. Какая к черту школа, это не звонок!! Эдуард едва продрал глаза и осознал, что это надрывается будильник в телефоне. - Пизда, он уже раз третий, похоже, звонит! – он выругался и потянулся за ним. – Опоздаю же! Родион понял, что ему это, видимо приснилось. Какие – то женщины, кладбище, могилы, ксендз пузатый и гроб с кем-то – черти что! Сейчас же, Нэр…. Нет, не Нэр. Он не успеет, сейчас же Ира ее приедет! А я не готов. Он заметил, что его родители еще спали, и он, не обуваясь, тихо зашаркал по полу в ванную комнату. Притворил дверь и проходную спальню, и, прихватив телефон, свернул на кухню. Поставил чайник кипятиться и, оставив телефон около микроволновки, пошел в ванную. Включил воду, сразу потеплее, и поток хлынул ему в глаза. Он провел так несколько минут, просыпаясь. Он вылез из ванны, и не до конца обтершись полотенцем, еще на чуть мокрое тело натянул трусы и майку. Прополоскал рот и вытерев лицо о полотенце, висевшее на хромированной и изогнутой как шея гусака трубе, вышел и запаренной комнаты и повернул обратно на кухню. Чайник уже кипел, как пару минут, так точно, и уже начал было остывать. - Мда, раньше спать надо ложиться! – заключил он и подошел к плите. Через вентиляционное отверстие в углу над раковиной слышался телевизор с соседской кухни. Очень тихо и неразборчиво, словно нетрезвые бормотания или шепот. Сразу вспомнился шепот толпы на кладбище из того дебильного сна, но Эдуард сразу отбросил прочь эти мысли. Он заварил чай в заварник, отрезал себе в чашку кусок лимона и оставил на столе. Отвернулся к печке и достал оттуда разогретую вчерашнюю кашу с куском котлеты, которую он поставил в печку прямо перед душем. Он налил себе жидкость в кружку и подошел к окну. Тот же пейзаж сменился с ночного на утренний – город так же куда-то спешил. На остановке, в углу стояло несколько человек. Но у Родиона было в запасе еще около получаса. Он уже почти доедал, как услышал писк домофона. Он доел последнюю ложку и отставил тарелку в раковину. Оставив чашку на столе, он заглянул в комнату к спящим родителям. Быстро выудил оттуда штаны, забытые вчера на стуле и поспешно натянул их на себя, после чего ринулся в коридор. Он открыл дверь заранее и босой вышел в тамбур перед квартирами. Он ступал ногами по холодному полу из мелких цветных плиточек. Отпер двойную дверь с противоударными витражами, много раз перекрашенную странной розовой краской, и высунулся в подъезд, прямо перед лестничной клеткой. Захлопнулись двери на первом этаже, и загудел поднимающийся лифт. Из квартиры тянуло тонким сквозняком по ногам Эдуарда. Он слегка обдавал и щекотал их. Через миг лифт остановился, и из распахнувшихся полированных дверей показалась она. Ирина – сестра Нэр, она согласилась сопроводить Родиона сегодня, несмотря на то, что предстоит далеко ехать. - Привет, Эдик! – усмехнулась она, шаркая по плитке. А че босой-то? – она стрельнула глазами по его голым ногам - Привет, заход скорее, потом скажу. Эдуард с Ирой вернулись в квартиру, он захлопнул стеклянные двери тамбура, и за ними, за их мутной стеклянностью расплылись их две уходящие фигуры. ..... 1 августа – 30 декабря 2022 Конец первой части