Парижский миллиардер, или (не)Краткое пособие о том, как стать отцом в девять

      Утро начинается с: — Па, мои... — Держи, золотце, — в руках те самые носки, которые были постираны поздно вечером, очень даже ночью, и не высохли бы к утру, если бы папа предусмотрительно не положил их в сушилку. — Папочка, у меня… — Лежат в первом ящике письменного стола в твоей комнате, золотце. — Спасибо, папочка, — доносится уже из-за двери, когда в положенном месте находятся искомые вещи. Тэён вычёркивает из списка, который активно пополняется после каждой поездки, всё, что уже было названо детишками. К счастью, Джисон ещё не умеет хорошо говорить, количество бы возросло втрое. Среди прочего: принадлежности для рисования Хендери, который рисует также, как и делает практические проекты — ужасно, но Тэён предпочитает думать, что это просто стиль такой в рисовании, и лайкает в Инстаграмме с порисульками всё подряд, и пишет вдохновляющиеся комментарии к каждому посту, потому что искусство не имеет границ и правил; кепки, панамки и прочая ерунда для обоих пацанов, для которых можно отдельную комнату уже построить, и ладно, если разные, так они все похожие, в основном чёрные; и всегда, ВСЕГДА, красные носки Лукаса. Это будто проклятие какое-то, и Тэён агрессивно ищет как от него избавиться, какую лягушку поцеловать или за какого принца выйти замуж, чтобы наконец-то жить спокойно. Красный — любимый цвет старшенького, поэтому рождественский благотворительный вечер в школе, цвета которого в этот раз черный и красный, ждёт больше, чем поход в бассейн, ну, или потому, что следующий бассейн не очень даже скоро, а очень даже в следующем году, а ждать чего-то очень надо. На улице ещё темно, когда Тэён загружает тридцать восемь чемоданов в багажное отделение их семейной машины с мыслью «Вы же летите меньше чем на неделю, зачем столько?» и уже начинает скучать. По нежной тишине в их доме. Потому что, после того, как вернётся эта толпа из троих, галдящая так, будто состоит из семерых, она будет отсутствовать ещё долго. А может стоило их прям в пятницу отправить, после учёбы, а не ждать до утра субботы? Плюс денёк бы добавился. Джисон стойко держится, но глаза открыть всё равно не может, и заваливается на спину, прямо в снег; Хендери несётся его поднять, но с другой стороны несётся и Лукас, и вся эта компашка, сидящая на лавке запасных для сидящих на лавке запасных в команде по фигурному катанию, проезжаются задницами, коленями и локтями по скользкой дорожке. «Нужно решить проблему с дорожкой», — успевает подумать Тэён, пока не появляется другая проблема, которую нужно решить незамедлительно, шесть утра всё-таки: старшенький ржёт на весь двор, лучше бы он с таким энтузиазмом в школу просыпался, потирая ушибленный лоб, свой, и немножко Хендери, а Джисон хмурит бровки, копылит губки и в полушаге от того, чтобы из его прекрасных сонных глазок хлынули ужасные слёзы, и тот самый противный плач, который бывает, когда дети уже или ещё очень хотят сладко причмокивать, переворачиваясь на другой бок в своей замечательной мягенькой кроватке, а не оказываться почти придавленными двумя старшими братьями, один из которых уже не выдерживает и жалеет, что не согласился ходить в спортзал с Джено, ворчит: — Слезай давай, Хендери, — и падает рядом с малым в снег, — Джисони, иди сюда. Джисони идти сюда не хочет, брыкается, дерётся, и совсем даже куда-то туда, в сторону папы. — Моё золотце, — у Тэёна позвоночник хрустит и спина ругается, но без матов, потому что в руках ребёнок, вроде как. Золотце трёт глазки маленьким кулачком, прижимается к щеке, и вообще выглядит так, как будто оно сегодня совсем не золотце, а какое-то серебро, и даже, скорее, медь. — Я глязный. Сьопли, — Тэён кивает: «Да, я тоже, ты мне своими ручонками всё волосы измазюкал», но отвечает: — Это не страшно, Джисони, мы всё сейчас вытрем. В машине тепло и уютно, пахнет едой и влажными салфетками, потому что кто-то ест как свинья, и в этот раз это точно не младшенький. И в их семье пальцами не тыкают, но на заднем сиденьи только Хендери и Джисон, а грязная мордочка наблюдается именно оттуда, так что вывод напрашивается сам собой. Дед Ли встречает в аэропорту, как огурчик, хоть и пережил ночной перелёт, чтобы забрать малышню в своё жаркое царство посреди зимы. Второй дед дома, в активном ожидании и готовке еды для своих любимых внучонков, потому что «у папаши совсем времени нет, кормит одной травой», а «Папа, это полезно!» вообще не берет в расчёт. Малышня оживляется, оставляет зимние куртки, шапки, шарфы и рукавички на Тэёне, и в этот раз его спина в выражениях не стесняется, облепляет папу папы со всех сторон и радостно жмётся, ожидая лучшие дни вдали от учебы и вблизи к приключениям и свободе. Тэён подъезжает к дому через два часа после сопливого прощания — слёзы радости сдержать тяжело, и спотыкается на входе о странную круглую коробку чёрного цвета. Он затягивает вещи, распаковывает содержимое, в надежде, что внутри нет ничего запрещённого или неприличного, потому что если это от Доёна, то да, подарки они дарят друг другу разные, а шанса постебаться над другим упускать нельзя, и видит розы. Ужасно огромные чёрные розы. Ужасные срезанные цветы, которые Тэён терпеть не может в любом виде и цвете. Вся эта неожиданность выглядит «дорогой пиздец как», и Тэён, задерживая глаза, которые грозятся выпасть из-за того, как он широко их раскрыл от удивления и разочарования, присаживается за кухонный стол и смотрит. Долго. Внимательно. Цветы, определенно, от Кая. И это совсем не вызывает любви и восхищения. Он осматривает букет со всех сторон, трогает лепестки, собирается закрыть крышкой, чтобы не расстраиваться лишний раз, как замечает записку. «Я выбрал пострашнее и подороже. Счастливого первого дня без детей, Тэёни!

Твой самый любимый и прекрасный Ким Донён»

— Какого чёрта, Доён? Тебе лучше поднять свою тощую задницу с чего-то там, на чем ты сейчас наслаждаешься этой прекрасной едой, без меня, и радуешься жизни, и объяснить, что тут вообще происходит! — шипит в телефон, разглядывая по фейстайму стол, а затем и улыбчивое лицо: — Здравствуйте, дядя Тэён, — Джено поправляет кепку и жмурится из-за мягких щёк. — Привет, сладкий, — умиляется мужчина. Этот пацанёнок для него, как сын, а собственной малышне, как брат. И вообще они, как одна большая шведская семья, только вот отца этого прекрасного чуда хочется прибить большую часть времени. Почти всегда. Всегда, если быть действительно честным. Затем на экране появляется Доён, и Тэён снова хмурится, но уже не так злобно, как раньше: — Снова ты пользуешься моей слабостью по отношению к детям. — Если ты любишь их так сильно, то может пора взяться за четвёртого. В ближайшее время, — он играет бровями, как обычно, и Тэён понимает, отчётливо понимает, о чём тот говорит. — Что это? — Букет. — Вау, я не знал. — Тебе повезло, что я у тебя есть я. А у меня есть чувства. — От кого букет, Ким Донён? Доён не моргает, засасывает рисовую лапшу, запивает колой и выдаёт: — От заинтересованного в тебе мужчины, Ли Тэён. — Господи, я же надеюсь, что это не ты?.. Джено давится и кашляет, весь в отца, принимает салфетку и вытирается, пока Доён с невозмутимым лицом приближается к экрану и отвечает: — Думаешь, что я недостаточно заинтересован? Джено извинятся и «срочно убегает в туалет, потому что живот болит». Тэёну хочется огреть чем-нибудь этого остроумного шутника. — Твой недоальфа слёзно выпрашивал твой домашний адрес, но, если это — всё ещё тайна, то я решил, что не хочу быть тем, кто её раскроет. Тогда он попросил выбрать то, что тебе понравится и отправить, а он оплатит. Когда ты скажешь, что такие подарки — худшее, чем можно привлечь твоё внимание? Когда ты скажешь, что я — не твой личный советник и говорить о тебе нужно с тобой? Тэён закатывает глаза и отключается. Прямо на столе. От всего сразу. Усталость и недосып давят посильнее земного притяжения и давно бы расплющили, да у него работа, трое детей, родительские чаты, Ким Донён, студенты-практиканты, и прочие проблемки. Опирается головой на скрещенные руки и видит тревожные сны, в которых он куда-то бежит, теряется, теряет всё, чем дорожит, и самого себя: — Эй, Тэён, мужа твоего давно не было видно. Неудивительно, если он всё-таки тебя бросил. — Это тот самый, который отец Лукаса? Так вот почему старшенький такой… Я бы тоже так себя вёл на его месте. — Хендери такой забитый. Вот что значит, когда в семье нет примера — альфы. — Тэёна назначили директором отдела? Мужик бросил — решил на другого залезть. Я тебе говорю, он спит с Мун Тэилем. Как говорится, и тортик съел и на хуй сел. И должность, и кровать не пустует. А если Джисон вообще сын Муна? Тэён судорожно вздыхает, просыпается, когда на щеках появляются мокрые следы — кот облизывает и жалобно мяукает, есть просит. Пол дня без еды для него, как и для Хендери — катастрофа. Насыпает корм, сгребает в охапку ненавистный букет и, даже не надев куртку, в тёплых носках и летних шлёпках, уверенно сражается со скользкой дорожкой, которая всё ещё проблема; крышкой бака, прилипшей посильнее, чем жвачка в волосах Джисона, когда Лукас «да всё нормально будет, давай попробуем, я знаю, как убрать», а потом получал чертей и клоки волос из собственной головы, потому что Джисон умеет за себя постоять и ответить тем же. Запихивает незапихуемое — бак полный и агрессивно ждёт, пока его опустошат, и довольный собой возвращается в дом. В ванной, как в парилке, потому что Тэён любит погорячее, примерно, как в аду; пахнет, как в цветочном саду; пена вываливается через край, приглашает пару джисоновых уточек для купания, стоящих на бортике, в путешествие, и с «боже, да пусть поплавают» мужчина откидывается на спину, упираясь пяточками в другой край. Барахтается в раскалённой лаве минут тридцать, пока водичка не становится «летней», лепит на лицо масочку, и, со спокойной душой, бокалом вина и пультом от двестидвадцатидвухдюймового телевизора, падает на диван. Луис трётся головой, хвостом и тем, что немного пониже него, об экран, закрывая обзор на двух ужасно тупящих, но так же ужасно влюблённых друг в друга парней в нетфликовском фильме про Рождество. — Иди уже давай сюда, — Тэён хлопает по одеялу, под которым спали прошлой ночью с малышнёй и, в который раз, удивляется, как кот Хендери может вести себя так, как будто он кот Лукаса. Время для ежемесячных страданий исчерпано. Пора двигаться дальше. У Тэёна после пятничного «да это тоник, честно» волосы все ещё слегка голубые, в тон костюму, в который он вырядился, чтобы сказать Каю нет. Кай вырядился в модный чёрный, с полосками на рукавах, ожидая, что ему скажут да, сидит со сбивающей с ног солнечной улыбкой. Только вот Тэёна не сбить — он уже отбил себе задницу, пока на карачках убирал снег во дворе этим утром. Не самое приятное занятие для воскресного выходного, но достаточно, чтобы придти в себя и получить ожидаемую приятную дрожь в ногах, пусть и весьма интересным способом. Может цветы не такая уж и проблема? Не в том он возрасте, если глядеть по паспорту, чтобы выбирать принцев из каталога. А если смотреть просто в профиль или анфас, то очень даже молодой красавец. С милым дополнением в виде трёх прекрасных, иногда, детишек. Тэён добрый и понимающий, с желанием дать потрогать за коленку и повыше. Но. Кай заказывает утку по-пекински, потому что ему вздумалось притянуть мужчину, который ему нравится, в место, которое тот терпеть не может — с китайцами связывают не лучшие воспоминания; а Тэён заказывает представление номер восемь и ждёт, пока оно начнётся. Представление начинается на семнадцать минут раньше, потому что да, Тэён считает; обреченная утка находится ещё где-то между беганьем по полю и запеканием в духовке; а на экране по фейстайму Ким Донён кричит, задыхается, чуть ли не плюётся, всем своим видом показывая, что его дело очень важное и не терпит отлагательств, поэтому он сейчас прямо в пижаме впрыгивает в машину и несётся за своим лучшим другом, а Кай пусть «ест свою курицу сколько ему влезет», потому что «сын у меня один, а у Тэёна — трое, но, если Джено уже не спасти, то я согласен забрать Хендери на воспитание». А после «Ли Тэён, это не учебная тревога!» отключается, оставляя в недоумении обоих. Тэён извиняется, собирается за секунду с обещанием написать позже, вырывает свои ладони из цепляющихся за него Кая — тот встревожен и не понимает, и летит по ступенькам, набирая во второй раз, потому что это действительно не похоже на шутку. Доён отвечает через полчаса, по ощущениям, и молчит, медленно попивая сок из стакана, смотрит. — Что с Джено? — сердце заходится и руки дрожат, пока он пытается застегнуть свою куртку, нервно дёргая замок. — Сам посмотри, — сначала темно, потому что коридор, а потом, сквозь щель двери, виднеется кусочек комнаты, которая когда-то была подростковой спальней. — Если выцепишь моего сына среди этого срача, дай знать. Среди письменных принадлежностей, чашек, бумажек из-под еды и банок из-под напитков, на диване, стараясь быть не съеденным, потому что загребущий рот Джемина уже тянется к пальцам, находится единственный ребёнок лучшего друга. — У него ведь всегда срач в комнате… — у Тэёна начинает дергаться глаз. А ведь утром только было попустило. — Ничего больше необычного не замечаешь? — Только не говори мне, что ты расстроен из-за того, что Джемин заглядывает к вам в гости. — Наоборот, в гости он заглядывает к своим родителям, а тут он живет. — Да ладно тебе, Доён! Хочешь сказать, что был бы больше рад, если бы Джено уходил к нему? — Ты мне друг вообще? Я тебя спасаю, а ты! Кстати, скажи, я превзошёл самого себя сегодня? Но ехать за тобой не буду, уж прости. Не хочу этих двоих одних дома оставлять. Дальше Тэён уже не слушает, пальцы задубели, красный нос и спина креветкой — холодина ебейшая, открыто приложение для вызова такси и смачный удар в чужое плечо. — Прошу прощения, — мужчина кланяется, пока какой-то очень знакомый знакомец с виноватой улыбкой и двумя очаровательными ямочками на щеках вкладывает выбитый телефон в холодные пальцы и слегка их сжимает: — Подвезти вас, руководитель практики Ли Тэён?