Парижский миллиардер, или (не)Краткое пособие о том, как стать отцом в девять

      Тэён жмурится от солнечных лучей — не агрессивные, пытающиеся сжечь всё, до чего дотянутся, а такие, совсем ни о чём, зимние, больше для света, чем для тепла, но осадочек остаётся, особенно, если смотреть не прямо на них, а на их отражение, отбивающееся от снега, белоснежного настолько, насколько не бывали даже вещи Джисона, только купленные в магазине, пока на них чудесным образом не появлялись пятна, разводы и прочая фигня, которую дети любят оставлять на своей одежде, даже если просто сидят на месте. В руках дымится — горячее какао, которое со скоростью света остывает, и через пару минут уже не чашка будет греть руки, а наоборот. Луис нагло пролазит под расстёгнутую куртку, будто бы ему всё позволено, хотя, честно говоря, всё; и не только потому, что он «любимый котичек» Хендери, если говорить не очень честно, с которым он бы и в кровати спал, если бы этот самый «котичек» позволял с ним спать, а не царапался и кусался каждый раз, когда ему случайно придавят хвостик. А Хендери спит именно так: раскинув ноги, руки, подушку, бедного Луиса в разные стороны, оставляя на одеяле подтекающие слюни — привычка с детства, от которой получали в раннем возрасте и Тэён и его муж, пока малышарик, который был самым милым, добрым и прекрасным ребёнком днём, во время сна в родительской кровати превращался в маленького монстра, думающего только о себе.              Тэён допивает свой уже не очень горячий напиток, ставит чашку подальше и отталкивается ногами от земли, медленно продвигаясь на санках по двору задницей вперёд. Луис презрительно смотрит, но покидать тёплое местечко не собирается, лишь посильнее зарывается под одежду, потому что лапки отмерзают, если скакать ними по странной штуке, падающей с неба, от которой все люди приходят в восторг. Тэён слышит шёпот позади, аккуратные шаги по хрустящему за километр снегу, но не подаёт виду, что заметил, оставляя детишкам право неожиданности. Детишки этим, конечно же, пользуются, наваливаются сзади, и под крики кота, переплетающиеся с «доброе утро, папочка» тремя разными голосами, валятся в снег, который оказывается за шиворотом, под шапками и в рукавах, пока их человеческая пирамидка смеётся и пытается одновременно и подняться, и отправить ближнего своего в увлекательное путешествие любой, более доступной частью тела, по удивительным зимним пейзажам с прекрасными, ранее невиданными видами. Тэёну хочется, чтобы это продолжалось подольше — такие семейные утра были редкостью, особенно после того, как появилось повышение по карьерной лестнице и работы стало в два раза больше, а поддержки в половину урезалось после развода. Мужчина без зазрения совести показывает «окей» на тайно скрючившиеся за курткой пальцы в знак «нападаем со всех сторон» средненького, которые они всем семейством придумали для использования в «стычках» с семейством Ким типа ралли на снегу, кто кого больше закидает снегом, быстрее скинет в воду, пейнтбол и подобное, в которых Тэён и Доён пытались надрать друг другу задницы, а их прекрасные сыновья и дети пытались эти самые задницы прикрыть и спасти от надирания. Лукас вопит «почему каждый раз я?!?», когда за ним несётся толпа, настроенная не на шутку, перескакивает через пару ступенек лестницы и, срастаясь с входной дверью, выдаёт спасительную фразу:              — Тебе Джехён-хён звонил!              Тэён останавливается на секунду, проверяя карманы, и, когда телефона, естественно, не находится, отвечает:              — Что ж, это действительно важно. Поэтому, — он скрючивает пальцы за спиной, чтобы остальная малышня увидела, — мы закончим начатое дело и я перезвоню.              Джисон смеётся и весело подпрыгивает, пока Хендери и папа превращают старшего братика в снеговика, поскальзывается и приземляется на задницу, благо, что одет как медвежонок — в тёплом комбинезончике, из которого только мордочка и выглядывает, а на мордочке слезящиеся глазки, сжатые губки и вселенское страдание и печаль, которые превращаются в слёзное «папаська», потому что его тридцатисекундные потуги принять вертикальное положение остаются незамеченными и не приносят нужного результата. «Золотце», — Тэён поднимает это, похожее на одно большое маршмеллоу, чудо, целует в обе щёчки и носик, забирает чашку и возвращается в дом, чтобы решить вопрос с Джехёном, вдруг там что-то важное, раз он звонил в воскресенье утром, пока на фоне раздаётся уже жалобное «папочка!!!» Хендери, который несётся по, будто совсем и не скользкой, дорожке от Лукаса под его злобный мстительный смех.              От Джехёна не только пропущенный звонок, но и сообщение в котором «Доброе утро, Тэён-хён! Я забыл вчера свою вещь. Я недалеко от вашего дома. Заеду минут через тридцать?» и Тэён отправляет «ладно», пробегаясь взглядом по гостиной в поисках того, что парень там забыл, задумчиво поднимает с пола носки, тёплые пижамы, обёртки от конфет, Джисони, жопа не слипнется?!, плетётся через кухню в ванную, на ходу включая духовку со вчерашней заготовкой, в которую Доён то и дело пихал свой нос, с видом умирающего, которого можно привести к жизни только, если дать куснуть то, что там, спрашивая: «Это тоже нам? Пахнет вкусно!»; перед зеркалом ерошит волосы, которые и до этого были уложены в самой модной утренней причёске под названием «Где тебя носило всю ночь, красавчик?», а после нехитрых действий превратилось в «Где тебя носило всю ночь и немного утром, красавчик?», и рассматривает свой чёрный худи. Не свой чёрный худи. И не Лукаса, как он думал вчера поздно ночью, пока плёлся в нём в, слава богу, свою комнату, и всё ещё в нём, хотя на часах уже за двенадцать. Тэён дёргается от жужжания телефона в пижамных штанах и верит сразу во всех богов, только бы посетившие его с утра пораньше мысли оказались лишь дурацким предположением. Дурацкое предположение оказывается той ещё горькой правдой, а на экране уже светится «Подъезжаю» от Джехёна. Тэён уговаривает себя написать «нет, мы не дома!!!! Отдам на работе!!!», но понимает, что это глупо. В его возрасте. После того, как минутами ранее написал, что согласен. Ладно бы Лукас такое вычудил, ещё простительно. Тэён понимает, что это по-дурацки и спрашивает самого себя, почему так реагирует. Может потому, что проспал в этой тёплой, приятной, мягкой, удобной вещице всю ночь и от неё несёт запахом Тэёна настолько, что даже тот, у кого обоняние отсутствовало с рождения, получит способность различать даже самые едва уловимые ароматы? И Джехён подумает, а он, конечно, подумает, особенно после того, что было вчера, хотя вчера ничего особо и не было, просто так вышло; что это что-то значит, хотя на деле - совсем ничего, просто недоразумение. Может стоит бросить его в стирку, сейчас же? И сказать, что кто-то что-то на него вывернул? И низко прикрываться детьми. Или котом. Позорище.              Тэён не успевает придумать себе больше обидных слов, потому что по коридору уже несётся Хендери со словами «там Джехён-хён. Я открою», стягивает с себя дурацкую кофту, судорожно генерируя идеи, как избавиться от собственного запаха на чужой вещи, и, не находя ничего лучше, чем заглушить его запахом еды, несётся на кухню на скорости выше, чем Хендери до этого, достаёт мясо, которое собирался приготовить ближе к вечеру и ещё утром вытянул из морозилки, рубит на кусочки быстрее, чем лучший в своём деле мясник, и грызёт себя мыслями в стиле «почему не заметил раньше, идиот». О том, что заметил и просто не захотел снимать, потому что было уютно, даже думать запрещает. «Бред», подитоживает и смотрит на часы, если верить которым, время впускания Джехёна в дом растягивается до десяти минут, Тэён начинает волноваться и переживать, что же такого могло задержать на входе в мороз, отключает печку и начинает переживать еще больше, потому что ни на входе, ни на дорожке к дому ни одного из них не наблюдается. Накидывает куртку и шлёпает за котом, который скачет как кролик, потому что отморозил себе все лапки и хвост и делает вид, будто не может идти и его срочно нужно забрать, симулянт; и натыкается на свежие следы, которые ведут ко второй двери, через которую они почти не ходят, потому что там кладовка, где хранятся нужные и ненужные вещи, велосипеды, самокаты, санки, лыжи, надувная лодка, десять цветочных горшков, из которых половину пора выбросить, но «папочка, я что-то придумаю и сделаю из них», и куча всего прочего, называемого в их семье «понадобится позже» безобразием; грязные в земле по локти, на носу и щеках, словно два землекопа, его средний, как думалось раньше, самый умный сынуля, и Со Юно — студент-дипломник, который тоже не выглядит тупым. Не выглядел, до этого момента. Тэён теряет дар речи от разворачивающегося зрелища, а когда возвращает, то ничего лучше, чем «Идите вымывайтесь. Оба» тем самым тоном, от которого у обоих мурашки по спине, хотя сказано было без криков и вообще, почти спокойно, не придумывает, разглядывая оставшиеся на полу срезанные цветы, которые до входа в их дом, похоже, выглядели как букет. Тэён трогает пальцами лепестки, сгребает всё в кучу и не может сделать шаг в сторону мусорного бака, хотя до этого без проблем выбрасывал такие подарочки туда, где они всё равно оказались бы через пару дней; «Да ладно, Тэён, не начинай», — говорит сам себе и, переступая через рассыпанную землю и один из выживших цветочных горшков, уколовшее чувство жалости к цветам из-за действий, в которых принимал участие его средненький, и ненависти к себе за то, что почувствовал каплю восхищения Джехёном за то, что впутался во всё это и попытался, если это можно так назвать, найти общий язык с одним из его детишек. «Нет, Тэён! Даже не пытайся их сравнивать» — говорит уже строже, когда в памяти всплывает, как он безжалостно попрощался с подарком от Кая и с самим Каем, и тоже самое должен сделать и сегодня, если Джехён начнёт рассказывать о своём желании стать ближе.              Тэён заглядывает в ванную как раз тогда, когда Джехён уже почти снял свитер в котором пришёл и измазюкал сильнее, чем бывает в плохие дня младшеньким, под которым у него, конечно же, тело, горячее тело, между прочим, как и полагается двадцати плюс летнему человеку, пихает одежду:              — Твой худи, — и уходит на кухню, чтобы отвлечь себя от всего, что привлекает.              Джехён появляется спустя минуту, падает на диван со взглядом, который не особо отличается от вчерашнего, что начинает походить на складывающуюся привычку и дурная мысль «в следующий раз он сюда не просто постоять зайдет, но и сделать то, что намечтал в своей дурной головушке» отметается раньше, чем появляется.              — Пахнет тобой, Тэён-хён.              — Лежал рядом с моими вещами, — сразу же отрезает Тэён, не давая этой самодовольной улыбке стать ещё ярче. — Лучше скажи мне, чего ты припёрся с букетом? — недовольно.              Джехён за секунду становится серьёзным, подходит ближе, и Тэён останавливает себя от решения чем-нибудь его огреть, например, этой горячей железной ложкой, которой он помешивает содержимое на сковородке, если полезет в личное пространство снова. Парень явно волнуется, что с него взять, совсем ещё молодой и, похоже, не опытный, голос немного дрожит, а пальцы правой руки сжимают столешницу, но в целом кажется решительным.              — Знаешь, я четверых уже не вывезу, — отвечает на это чистосердечное признание сорокалетний, или, как любит говорить лучший друг Доён, почти уже сорокаоднолетний, Тэён, наблюдая из окна, как старший и младший закапывают среднего сына в снег с головой на заднем дворе их загородного дома, игнорируя уведомления в детсадовском, школьном и рабочем чатах, участники которого решили, что полдень — лучшее время, чтобы прислать друг другу поздравления с Рождеством, а вместе с ними и запах подгорающего пирога, пока на фоне всего этого безобразия, которое зовётся реальной жизнью, Джэхён, который младше почти в два раза и вообще в дети годится, говорит о большой и светлой, ещё и с первого взгляда. — Ты мне как ребёнок, Джехён! Лукасу почти шестнадцать. Ты старше моего старшего максимум лет на десять!              — На девять, — исправляет Джехён, но уже тише и с меньшей уверенностью, чем была до этого. Если раньше он был похож на маленького, но уверенного в себе львёнка, то теперь — больше на собачонку, которая пытается испугать большую собаку и защитить своего хозяина, но не имеет для этого ничего, кроме огромного желания.              — Джехён, — Тэён отключает конфорку, задаваясь вопросом, сможет ли он вообще завершить сегодня готовку нормально, сжимает чужое плечо и заглядывает в глаза, с силой заставляя себя не отводить взгляд, потому что сложно, когда на тебя смотрят так, выжидающе, с надеждой. — Ты хороший парень, правда. Я бы не посмотрел на тебя в школе, потому что был тем ещё «любимым» учеником и из хороших парней в моём круге общения был лишь Доён, который сейчас совсем не похож на того милашку из школы, но да, он таким был. Я бы посмотрел на тебя в университете, уверен, потому что ты замечательный, добрый, внимательный и всё такое и именно тогда я познакомился со своим мужем, который меня этим и покорил, в то время, как одногодки остались такими же оторви и выбрось, а мне хотелось, чтобы под боком был кто-то адекватный, даже если я был всё ещё не.              — Мне казалось, он твой бывший муж, — прерывает Джехён, потому что слушать всё это слишком тяжело и всё, чего он хочет — сжать в объятиях и услышать где-то в шею «я дам тебе шанс, Джехён. Мы можем попробовать». — Дети общаются со своим отцом?              Тэён смотрит взглядом «Ты чего, прикалываешься?!», но отвечает лишь:              — Конечно, каждый день, — наблюдает за реакцией на чужом лице, и продолжает, с подделанным недовольством, — Я, по-твоему, плохой отец?              — Ты самый лучший отец, Тэён-хён, — в выдохе столько облегчения, будто бы услышал «приезжай к нам с вещами уже вчера».              — То, что я хотел сказать, — мужчина отпускает плечо и скрещивает руки на груди, стараясь казаться как можно более уверенным и отстранённым, показывая, что его ответ окончательный и изменить его невозможно совершенно. — Ты ведь сейчас в универе. Я уверен, там есть достаточно омег, которым ты симпатичен. Просто посмотри вокруг себя, ладно? И выбери кого-нибудь более молодого, а не такого старого деда, как я, у которого трое детей, и единственное желание каждый божий день — выспаться во всех возможных позах.              — Ты чувствуешь?              — Чувствую что? — Тэён не сдержится и точно врежет, если сейчас будет что-то про «искру между нами», потому что такие подкаты не для него. К нему надо подъезжать с ортопедическим матрасом или массажем для его страдающей спины.              — У тебя что-то горит, Тэён-хён.              — Чёрт, пирог! — Тэён в срочном порядке открывает окно, потому что «у нас сигнализация в доме, три дня будет орать», тянется за полотенцем, чтобы вынести это дымящееся блюдо от шеф-повара, и натыкается на спину Джехёна.              — Осторожнее, я сам, — он спокойно, будто бы возможность задохнуться — совсем не про него, забирает полотенце и просит, — Открой мне дверь, пожалуйста.              Тэён ни жив ни мёртв, снова, и снова из-за Джехёна, и снова на кухне, и это его настолько выбивает из себя, что он стоит посреди комнаты в растерянности, пока не осознаёт, что лицо парня, которому он дал от ворот поворот находится ближе, чем требуется, а подбородок аккуратно, но твёрдо зафиксирован в тёплых чужих пальцах, чтобы достучаться до сознания, которое отказывается впускать к себе слова и понимать их.              — Тэён, ты откроешь дверь, а я вынесу пирог, — говорит чётко и громко, дожидается кивка в ответ, и действует по короткому, но действенному плану, оговоренному ранее.              — Папа, что случилось? — Хендери в ужасе рассматривает угольки на противне, которые когда-то были похожими на еду, пока Лукас держит в руках Джисона, чтобы не дай боже, не подошёл ближе и не поранился.              — Я…              — Я отвлёк вашего папу, — перебивает Джехён. — Мне очень жаль. Такого не повторится больше, обещаю.              — Духовка неправильно сработала, а Джехён спас нашу кухню от пожара. Вы же сами видели, — улыбается Тэён, чтобы разрядить атмосферу и вернуть детей в ощущение безопасности и комфорта в доме. — В понедельник я приглашу мастера и он всё починит, чтобы подобного действительно не повторилось. Спасибо, Джехён!              — Вау! — у Хендери восторг и восхищение в глазах. — И тебе не было страшно?              Джехёну было страшно, но не за себя, а за семью, которая живёт в этом доме, который мог сгореть к чертям, если бы вовремя не среагировали, за этих трёх прекрасных малышей и их не менее прекрасного папу. За семью, говоря о которой, он хочет добавлять «моя». Парень смотрит на мужчину, который выскочил в одной пижаме и всё ещё не понял, что мёрзнет, потому что испугался, и, Джехён уверен, по той же причине, что и он сам; касается легонько спины: «Всё хорошо»; едва заметно кивает детишкам на их задубевшего папочку, который больше сосулька, чем человек, и, когда целая толпа наконец-то входит в дом, чувствует, как кто-то хватается за руку.              — Джехён-хён, ты забыл куртку, — на крыльце Хендери. — Спасибо, что спасаешь папу каждый раз.