***
Юри понадобилось пять минут, чтобы найти свои спортивные штаны, и ещё пять минут, чтобы попытаться найти чистые носки — и потерпеть в этом неудачу. Его сознание медленно просыпалось; он едва проснулся до конца, когда вышел за дверь. Но когда он начал двигаться, дело пошло быстрее. Чем сильнее он чувствовал прилив бодрости, тем менее раздражающим казался Виктор. Он рассказывал о возвращении в Санкт-Петербург, о своей собаке, о том, как Яков выгнал его с катка той же ночью. Юри почувствовал горечь, когда Виктор упомянул свою собаку, но в последние дни он постоянно её чувствовал. А ещё Виктор заставлял Юри говорить. — Куда ты бежишь, Юри? Я хочу знать, как это выглядит. На беговой дорожке так скучно. Солнце ещё даже не взошло, а снежное покрывало превратило мир из разноцветного в серо-белый. Юри описал небольшую полосу парка вдоль реки, протекающей через самое сердце города. На земле лежало несколько дюймов снега. — В Японии много снега? — Смотря где в Японии, — его мысли устремились к дому с глухой болью. — Я из Кюсю, это далеко на юге. Там иногда идёт снег. Немного. Не так, как здесь. Он почти ощущал морской воздух на своём лице. Он должен был чувствовать себя как дома в Японии. Он должен был чувствовать себя как дома, когда видел рекламные щиты и ему не нужно было сознательно думать над тем, чтобы прочитать и понять их. Ему не нужно было переводить указатели расстояний из бессмысленной системы миль/футов/дюймов, которую использовали в Америке, в реальные измерения. Он должен был чувствовать себя как дома, проходя мимо торговых автоматов, в которых имелся набор действительно полезных товаров, а не только прохладительные напитки. Но это не было домом. Это не было настоящим домом. — Расскажи мне о своём доме, — попросил Виктор, и Юри понял, что произнёс последнее вслух. Домом был кацудон его матери. Домом была Юко, которую он не видел так долго, что она, наверное, совсем забыла его в угоду материнству. Он был дома, когда лежал на полу в онсэне, делая домашние задания, а Викчан облизывал его лицо. От этой мысли у него подкосились ноги, и он едва не упал лицом в слякоть на тропинке у реки. Нет, он не мог думать о Викчане. Он не мог. — Дом? — тяжело повторил он. Прошло пять лет с тех пор, как он отказался от дома в пользу мечты поймать Виктора. Он больше не был уверен, что заслуживает дом. Дом? Тройняшки Юко научились говорить и кататься на коньках в его отсутствие. Его собаки не стало. Мари сломала руку и наблюдала, как та заживает, а потом снова сломала её в глупой аварии на велосипеде. Дом больше не был тем местом, которое он покинул. У него больше не было дома; он был туристом даже в собственном сердце. — Я из Кюсю, — тихо заговорил он. — Из маленького городка под названием Хасецу. У него не было дома, но он мог играть в жителя Хасецу для Виктора. Так он и сделал. Он рассказал об онсэне, которым управляют его родители. Он рассказал о туристах, которые раньше переполняли их маленький городок. Он не добавил, что с каждым годом их становится всё меньше и меньше. Он рассказал Виктору о трёх видах чаек, которые гнездятся в городе, и описал вишнёвые деревья, под которыми лежал со своей сестрой, ожидая, когда ветерок всколыхнёт цветы, пока его отец медленно напивался с друзьями семьи. Дом для него тоже был незнаком. — Это звучит так чудесно, — мягко ответил Виктор, дослушав. — Я… Он прервался, и Юри слишком поздно вспомнил, что сёстры были для Виктора деликатной темой. Чёрт. Он собрался извиниться, но Виктор прочистил горло. — Расскажи мне о своей сестре. — Мари замечательная, — Юри закрыл глаза. — Она хотела поехать на финал в этом году, но… — слишком сложно было говорить о том, что его семья не могла себе этого позволить. — Она не смогла отпроситься с работы, — наконец закончил он, надеясь, что было не слишком очевидно, что её работодатели — его родители. — Это очень плохо. — Она приехала на NHK Trophy в начале этого года. Она перекрасила волосы в блонд, и я сначала даже не узнал её. — Да? Она похожа на тебя? — Нет, — ответил Юри, — она красивая. Виктор рассмеялся. На заднем плане Юри мог слышать стук его ног о беговую дорожку. — Юри, это смешно. Ты красивый. Где ты сейчас? Почти дома? Смех Виктора был горячим и задыхающимся, как будто он был уже на пределе своих сил, и Юри покраснел от комплимента, пока не понял, что он ничего не значит. Кроме того, это был хороший вопрос. Где он? Юри огляделся по сторонам. Прошло много времени с тех пор, как он бегал — недели, может быть, — но после первых пятнадцати минут дискомфорта он вошел в колею. Он добрался до парка Макоманай и стоял в пятидесяти шагах от катка, где будет проходить All Japan. Он даже не заметил, что бежал сюда. Солнце поднялось, на горизонте полыхали розовые и золотые лучи. Юри не мог вспомнить, когда в последний раз бодрствовал на восходе солнца, и, несмотря на то, что он не спал, он был почти благодарен за то, что был здесь, просто чтобы смотреть, как оно восходит. Почти. — О, я в парке. Я примерно… — он проверил свой телефон. — Примерно в четырёх километрах от… — дома, почти договорил он, но это не было правдой. Эта голая комната тоже не была домом. — Ты всегда так бегаешь? — Я знаю, я почти никуда не попал, — в отличном состоянии, когда он достигал той идеальной физической гармонии, при которой мог не обращать внимания на жжение в ступнях и суставах, он мог бежать гораздо дальше. Тот факт, что они с Виктором разговаривали во время этой пробежки — настолько, насколько могли, насколько им позволяло дыхание, — помог ему, но он не справился даже с 5К. Он с Виктором Никифоровым. Виктор, наверное, бегал марафоны. — Ты потрясающий, — голос Виктора раздавался в крошечном наушнике Юри. — Маккачин уничтожена. — Как Маккачин бегает на беговой дорожке? — Так же, как и люди, — усмехнулся Виктор. — Я научил её. Когда здесь выпадает снег, иногда становится слишком холодно для её лап. И ты мне не ответил. Как ты не умираешь? Юри достал телефон и, нахмурившись, проверил время. — Ох. Уже семь. Я… не знаю? — он пожал плечами. — В смысле, для меня сейчас только утро, а ты весь день работал? — Кроме того, ты моложе меня, — заметил Виктор. — И у тебя никогда не было серьёзных травм. Но твоя выносливость поразительна. Может быть, дело было в том, что Юри устал. Может быть, в глубине души он знал, что Виктор делал это только для того, чтобы затащить его в постель, и поэтому у него на уме тоже всегда была кровать. Может быть, роль играло и то, что он годами практиковался в грязных мыслях о Викторе. Какова бы ни была причина, мысли Юри ушли куда-то в очень, очень грязную плоскость. Перед глазами вдруг возник образ, как он изнуряет Виктора всеми возможными способами, держит его за запястья, пока тот усердно вбивается в него. Выносливость? Да. Когда дело касалось Виктора, у него была вся выносливость мира. Юри издал совершенно непроизвольный звук: наполовину вздох, наполовину стон. — Нет, Юри, я не это имел в виду! Чёрт. Он выдал себя. Он вздрогнул. — Но с другой стороны, — продолжил Виктор, — теперь, когда я думаю об этом, я определённо имею в виду именно это. Юри устал. Каким-то образом ему удалось заставить Виктора говорить все эти вещи; он будто подделал свои настоящие способности. Может быть, ему удастся подделать и уверенность в себе. — Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Я должен работать над твоей выносливостью до тех пор, пока ты не устанешь настолько, что больше не сможешь будить меня в шесть утра? Настала очередь Виктора издать звук: — Пожалей старика и его собаку. Несколько секунд спустя телефон Юри завибрировал у него в кармане. Это было селфи. Виктор стоял рядом с беговой дорожкой. Она наверняка располагалась в том же здании, потому что он был одет в шорты и лёгкую рубашку, открывающую линию его ключиц. Его лицо раскраснелось, и он выглядел совершенно измотанным. Юри сглотнул. Он был горячим, таким горячим. Как он мог общаться с Юри? Как они могли вести этот косвенный разговор о сексе? Насколько это было реально? А потом Юри посмотрел вниз, на колено Виктора на фото, и трепещущий огонёк вожделения угас. Юри бежал — и до сих пор не замечал, как сильно замёрз. Его следующий вдох был сродни глотку чистого льда. Виктор не был единственным на фотографии. Маккачин пыхтела рядом с ним, высунув розовый язык. Она была так похожа на Викчана, что это разом вернуло все до единой эмоции, которых Юри пытался избежать. Они поднялись внутри так быстро, так сильно, что он не смог их сдержать. У него не было времени на траур. У него не было места для скорби. Он не заслуживал того, чтобы плакать о собаке, которую он не видел пять лет. Только слёзы всё равно когтями вонзились в его грудь, грозя вырваться наружу. Боже. Какой же он мудак. Вот он здесь, бегает и флиртует с Виктором, а Викчан, который действительно на него полагался, ушёл. — Юри? Юри так много, усердно работал, думая, что должен попасть в финал Гран-при, прежде чем Виктор завершит карьеру. Время ограничено, говорил он себе. Он вернётся домой, к своей семье, к своей собаке, после того, как покатается на одном льду… Время было ограничено. Только не так, как он думал. Он с шипением выдохнул. Нет. Он не мог сломаться. Он не мог сломаться сейчас. — Юри? Что-то случилось? Он был в парке на снегу, в получасе езды от комнаты, где у него даже не было одеяла, чтобы укутаться. Человек, которого он хотел целую вечность, разговаривал с ним по телефону о чём-то очевидно двусмысленном. И вместо того, чтобы воспользоваться ситуацией, Юри плакал по своей собаке. — Нет, — Юри снял очки и протёр глаза. Он попытался шмыгнуть носом как можно более скрытно. Но он всегда был отвратительным плаксой, и сегодняшний день не стал исключением. — Нет. Всё в порядке. Почему ты спрашиваешь? — Потому что это звучит так, как будто ты плачешь. На улице было достаточно холодно, так что, если он помедлит с этим, его сопли замёрзнут. Юри сдался, втянул их и закрыл глаза. — Ха-ха, почему ты так думаешь? — Юри, — голос Виктора звучал серьёзно. — Если я сделал что-то не так, скажи мне. — Ты ничего не сделал, — Юри вдохнул. — Я просто… — он искал хоть что-то. Что-нибудь. — У меня очень чувствительные глаза. Когда холодно и ветрено, они слезятся. Я в полном порядке. Виктор ничего не ответил. Юри не был уверен, поверили ли ему. — Хорошо, — в конце концов сказал он. — Можно мне селфи? Я послал тебе своё. Чёрт. Чёрт. Это казалось справедливым. У них был какой-то разговор на тему секса, и… проклятье. Он мог подыграть. Он представил, как сжал остатки своего горя в плотный комок и засунул его глубоко в грудь. Затем он в последний раз провёл рукой по глазам, чтобы вытереть остатки слёз. Он сделал фотографию, взглянул на неё и даже без очков возненавидел в ней всё. Его щёки были слишком пухлые. Его рот выглядел глупо. Волосы — всклокоченные и потные. Ну, это не значило, что вообще возможно было сделать хорошие фотографии самого себя. Ладно. Он отослал снимок, пока у него не сдали нервы. — Я знаю, это немного, я… — О, Юри, — хрипло проговорил Виктор. — Ты прекрасен в таком виде. Мне нравится видеть тебя таким вспотевшим. Юри смотрел на фотографию. Он знал, что это ложь. Он не знал, как сможет ответить на сексуальный тон Виктора. Затем Виктор щёлкнул языком. — Подожди. Ты уверен, что не плачешь? Чёрт возьми. Он должен был проверить фотографию в очках. Юри закрыл глаза. Он не хотел лгать Виктору. Также он не хотел говорить Виктору, что его фотография заставила задуматься о каждом из собственных недостатков. Если бы он всё делал правильно, он заслужил бы одну из таких собственных счастливых фотографий — Кацуки Юри, золотого медалиста, и его собаки. Вместо этого на своём фото он был одиноким и замёрзшим. Он не хотел лгать. У Юри никогда раньше не было парня. Он ходил на свидания, у него были отношения на одну ночь. На две ночи. В одном запоминающемся случае даже на двенадцать ночей. Но в итоге все эти не-парни всегда говорили о нём одно и то же. Он слишком замкнут. Он отстранён. Он всё держит в себе. Юри знал, что все они были правы, но это никак не меняло того факта, что он был замкнут. Он был отстранён. Он хотел держать всё в себе, и он не позволял людям легко войти в своё сердце. Он не мог изменить того, кем он был, каким он был, даже ради Виктора, даже если бы не знал, что его отношения всегда заканчиваются именно так: ещё не начавшись. — Ты плачешь, — теперь Виктор не спрашивал, и это прозвучало как обвинение. — Что происходит? — Я хочу кое-что сказать, — медленно заговорил Юри, снова вытирая глаза. — Но это на японском, и это не очень хорошо переводится. — Я не против выучить новые слова. Особенно те, которые трудно перевести. — Слова… — Юри закрыл глаза. — На самом деле их не так сложно объяснить самостоятельно. Они… э-э… — Теперь ты должен сказать мне. — По-японски я бы сказал что-то вроде: «Это немного сложно». И этого было бы достаточно. — Достаточно чего? — Достаточно объяснений. Это означало бы, что я хочу оставить ответ на вопрос исключительно своим и не делиться им с тобой. Это означало бы, что это что-то внутри меня, а не… — он оборвал себя, поморщившись от этих слов. Они звучали так оскорбительно, переведённые на английский. Последовала долгая пауза. Конечно, Виктор будет спорить. Или разозлится. А может быть, просто повесит трубку. Может быть, он уже повесил трубку, а телефонная система ещё не поняла этого. Может быть… — Хорошо, — сказал он. — Полагаю, сегодня ты не будешь следовать своему расписанию до мелочей, верно? Смена темы оказалась огромным облегчением. Загадочным, но несомненным. Юри выдохнул, затем ещё раз. — Нет. Я, гм, должен узнать, когда привезут мои вещи. Мне нужно спуститься к университету и поговорить с кем-нибудь о моём расписании на национальных. И я собираюсь зайти в конбини на обратном пути. — Куда? — В конбини. Это как магазин товаров повседневного спроса, — пояснил Юри. — У меня нет… мыла. Или шампуня. И я брал с собой только дорожные запасы всего остального, так что у меня почти всё закончилось. Надо было составить список перед уходом. — Да, — согласился Виктор. — Жаль, что какой-то раздражающий парень позвонил тебе в шесть утра и заставил пойти на пробежку, так что ты не успел. Виктор шутил с Юри. Возможно, он не злился из-за отказа Юри говорить. Юри вздохнул. Вот более вероятный сценарий: может быть, он на самом деле не заботился о Юри и полагал, что в любом случае получит секс. — Хорошая мысль, — сказал Юри. — Я почти забыл о раздражающем парне. — Давай я буду твоим списком! — предложил Виктор. — Я как раз поднимаюсь в свою квартиру, и у меня там есть карандаш и бумага, — в его голосе звучала надежда. — Что тебе нужно? — Я… это… в самом деле, Виктор. Сейчас час ночи по вашему времени. Для меня просто нелепо использовать чемпиона мира, олимпийского чемпиона в качестве помощника по покупкам. — Да, но я твой олимпийский чемпион по покупкам. Если бы Виктор произнёс эту фразу с мурлыканьем, Юри никогда бы ему не поверил. Он бы знал, что это ложь. Но Виктор сказал это энергично, как будто это было уже решено для обеих сторон. Он услышал, как Виктор поднимается по ступенькам; на заднем плане можно было уловить и звяканье бирок Маккачин. Затем послышался звук открывающейся двери и шорох снимаемой куртки. — Итак, — начал Виктор. — Мыло. Шампунь. Что ещё? Зубная паста? — Зубная паста, — согласился Юри, его голова шла кругом. Виктор гуглил списки покупок для новых квартир, пока делал бутерброд, и Юри приходилось осторожно отговаривать его от включения в список таких смехотворно экстравагантных вещей, как освежитель воздуха или свечи. Весь этот разговор казался немного сюрреалистичным. Последние несколько дней казались совершенно странными. Виктор вычёркивал купленное из списка, когда Юри продвигался по магазину, и заставлял Юри присылать фотографии из отдела безалкогольных напитков («Я купил этот напиток в стеклянной бутылке, когда в последний раз катался на NHK, и не смог понять, как его открыть, — признался Виктор. — Юри, почему мы тогда не были друзьями? Ты был мне нужен!»). Когда Юри закончил с покупками, он не знал, как попрощаться. — Мой телефон разряжается, — наконец сообщил он. — О, — Виктор сделал паузу. — Да. Наверное… мне нужно идти. Принять душ. Поспать. — Конечно, — Юри сглотнул, раздумывая, что бы такого двусмысленного сказать. Приятных снов? Мечтай обо мне, а я постараюсь не фантазировать о тебе слишком сильно? — О, знаешь что? — Виктор прервал его. — Мы должны сделать это вместе! — Сделать. Гм, — ну конечно, мысли Юри снова стали грязными. Виктор приглашал его лечь спать? Хотел ли он, чтобы они приняли душ по FaceTime вместе? Юри не был уверен насчёт демонстрации собственного тела, но Виктор… В горле пересохло. Кровь отхлынула от его головы. — Сделать. Что? — Мы должны просмотреть наши записи вместе! — Виктор говорил воодушевлённо. — Я имею в виду, ты ведь должен делать их для Челестино? Мы должны посмотреть то, что у нас есть, вместе! — Я… — Юри прикусил губу. Челестино. Он ещё даже не думал о Челестино. — Я… — Ты снимаешь тренировки для Челестино, верно? Сегодня он уже отказался говорить с Виктором об одной вещи. Он не хотел, чтобы Виктор подумал, что он полностью закрывается от него. — Конечно, — солгал он. Ну, теперь, когда он это сказал, это уже не было ложью. Очевидно, теперь ему придётся придумать, как снимать себя на катке. — Отлично! — воскликнул Виктор. — Тогда, возможно, мы сможем начать разбирать их друг с другом. Это будет так здорово. Разговор с Виктором был на удивление… приятным. Даже с этим неловким моментом в середине. Особенно с этим неловким моментом в середине. Юри не знал, что сделал бы, если бы Виктор настаивал, чтобы он дал ответ. Что до всего остального, это было хорошо. Ему понравилось. Даже очень. И сейчас было самое время что-то об этом сказать. — Итак… — он смотрел на светлеющее небо. — Спасибо, что разбудил меня и, гм, побежал со мной. — Спасибо, что поговорил со мной, — ответил Виктор. Юри закрыл глаза. — Прости за то, что раньше… За нежелание говорить о… той вещи. Виктор сделал длинный, медленный вдох. — Честно говоря, Юри, я испытал огромное облегчение. Я… наверное, не должен признаваться в этом, но… я не очень хорошо справляюсь с людьми, плачущими у меня на глазах? Я был в панике, потому что не знал, что сказать. Юри моргнул. — Ох. — Я имею в виду, конечно, ты можешь рассказать мне всё, что ты хочешь! — это прозвучало немного менее искренне. — Но… всё в порядке. Я не против. Ты мне очень нравишься, но мы только узнаём друг друга. Мне ещё предстоит узнать многое о тебе. Мне не нужно слышать всё сразу, хорошо? Сначала Юри не понимал, что он сделал, чтобы заслужить такую доброту. Затем — в один миг — он ощутил вспышку разочаровывающей догадки. — О, — он сглотнул. — Было ли это… Я поместил это на карту сокровищ? — Я… Юри, это было не так, я не хочу, чтобы ты думал… — Я поместил это на карту сокровищ? — повторил Юри. — Ты такой милый, потому что это на карте сокровищ? — Ну-у-у… — Виктор неловко растянул слог, и в этом крылся весь ответ, который искал Юри. — Я не хочу, чтобы ты был добр ко мне только потому, что я тебе это сказал. Наступило молчание. — Хорошо, — наконец решил Виктор. В его голосе послышались какие-то нотки, которые Юри не совсем понял. — Я уж точно не буду этого делать. Наш завтрашний утренний разговор всё ещё в силе? — Э-э… — Моё завтрашнее утро, — уточнил Виктор, — твой день. — Ты… гм… всё ещё хочешь… после всего этого ты ещё хочешь… — Да, — сказал Виктор. — Я хочу. Я хочу этого очень сильно.***
Другой гораздо менее волнующий телефонный звонок Юри сделал спустя час, стоя у края катка, разминаясь, готовясь к своему первому занятию на льду. — Чао-чао! — услышал он весёлый голос своего тренера. — Юри, ты готов приступить к работе? Юри облизнул губы. Он должен был предварительно записать то, что хотел сказать Челестино; теперь это в одно мгновение вылетело у него из головы. Он подобрал идеальные слова, которые не привлекли бы особенного внимания, но теперь он не мог их вспомнить. — Нам нужно составить график, — уведомил Челестино. — Ты в Японии, но у нас всё ещё остаётся несколько часов для совместной работы. Нам нужно убедиться, что мы вытащим тебя из того состояния, в котором ты находился во время финала Гран-при, поэтому я думаю, что нам нужно составить план на следующие восемь дней… Идеальные слова не находились. Достойные слова тоже не находились. Юри пришлось довольствоваться просто словами. — Я не могу, — вздохнул он. — Я не могу. Челестино, простите меня. Перед финалом Гран-при они договорились о почасовой оплате, пока Юри будет находиться в Японии. Юри не мог представить, сколько это будет часов в сумме, если они будут общаться ежедневно. Деньги за финал Гран-при появились на его счету за одну ночь — три тысячи долларов. Если он плохо выступит на All Japan, этих денег ему хватит как минимум до конца марта. JSF позаботилась о его взносах на каток, и его небольшая квартира была оплачена заранее, но… Еда. Книги. Гонорары Челестино. Даже четыре часа времени Челестино потребуют изменения его тарифного плана, если он провалит All Japan. Это будет означать, что он не сможет разговаривать с Виктором, кроме как по Wi-Fi, когда будет к нему подключён, и… Его дыхание сбилось. Его банковский счёт может разрушить эти отношения ещё до того, как он получит шанс сделать это самостоятельно. — Юри, — вздохнул Челестино, — если дело в деньгах, ты можешь подождать, пока не получишь призовые от All Japan… — Дело в деньгах, — Юри закрыл глаза, уголки которых щипало. Он ненавидел это признавать. — И нет. Я не могу. И не буду. Мне не нужна благотворительность, и… И нет никакой гарантии, что я получу призовые деньги на All Japan. Челестино усмехнулся: — Конечно, получишь. У Юри скрутило живот. Он вдохнул через нос и задержал дыхание. Он всё ещё мог чувствовать холод льда, о который в финале разбил бедро; синяк, который он получил, выглядел тёмно-фиолетовым и ужасным. Но когда он закрывал глаза, он не видел своего впечатляющего падения с сальхова. Он видел Викчана, который смотрел на него с тоской глазах и словно спрашивал, когда Юри вернётся домой. Смерть его собаки сейчас ранила его сильнее, чем в тот день, когда Мари сообщила ему об этом. Как это могло быть ещё больнее? Разве время не должно было помочь? Челестино по-прежнему подбадривал его: — Кто победит тебя в All Japan? Кто победит Юри? Человек, который всегда побеждает Юри, когда соревнования имеют наибольшее значение: сам Юри. Он сглотнул. — Я… Челестино, я… — не в лучшем положении, мог он сказать. Он закрыл глаза. — Это… Это немного сложно. — Ну, работай со мной. Что в этом сложного? Он не сказал Челестино, как Виктору, что должны означать эти слова, и думать о том, как Виктор ответил на это чуть раньше, было немного больно. Он не ждал, пока Челестино начнёт спорить. Его первоначальный план состоял в том, чтобы говорить уверенно — он не помнил слов, но помнил это намерение, — и поэтому он постарался сделать это сейчас. — Я всё решил, — начал он. — Мы будем говорить в общей сложности три часа. Два часа — во время соревнований. А за два дня до All Japan я сниму себя на камеру, и мы сможем просмотреть отснятый материал в течение третьего часа. — Юри, — в голосе Челестино послышалось раздражение. — Вот то, что я могу сделать. Повисла тишина. Челестино вздохнул. — Юри. Ты… — Со мной всё будет в порядке, — солгал Юри. — Я соглашаюсь на это, — сказал Челестино, — потому что до соревнований осталось всего восемь дней и потому что сейчас нам не нужно, чтобы ты беспокоился о чём-либо, кроме катания. Мы достаточно долго работали вместе, и ты знаешь, что делать, чтобы подготовиться. Я знаю, что ты выиграешь даже без моей помощи. Тебе просто нужно тоже это знать. Я поговорю с тобой после того, как ты выиграешь All Japan, и мы установим разумный график тренировок, когда это не будет заставлять тебя нервничать больше, чем нужно. Юри ненавидел тот факт, что Челестино так о нём думал. Больше всего Юри ненавидел, что тот был прав.