Неизведанная страна

— Привет, Юри, — Виктор позвонил поздно вечером. — Как прошёл твой день? — Ужасно. — О? Хочешь рассказать мне об этом? Этот голос звучал сексуально, даже если сам Виктор совершенно того не желал, и разум Юри, так привыкший хотеть его, оживился от слабой волны возбуждения. — Сегодня последний день, когда я не катаюсь. — Значит ли это, что тебе разрешили кататься завтра? — Да, — Юри вздохнул. — Думаю, всё нормально, потому что сегодня мне нужно было поговорить с профессором, с которым я занимаюсь кое-какими делами, и у меня завтра пробный экзамен, и мне нужно было подготовиться, и… — Ты не можешь раздразнить меня своим «занимаюсь кое-какими делами с профессором», а потом ничего больше не сказать. Какого рода делами? — О, я имею в виду, просто… всякими. Он проводит продольное исследование по экономичности упражнений и использованию субстрата у различных спортсменов, и я помог ему с тем, чтобы собрать некоторые материалы по фигурному катанию, так что нам пришлось обсудить некоторые данные? — Что по чему с чем? — А, это скучно, просто… длинное исследование, изучение одних и тех же людей в течение долгого времени, и… в основном измерение того, влияет ли улучшение навыков катания на то, какой процент углеводов по сравнению с жирами сжигают фигуристы во время тренировки? Я имею в виду, я просто получаю пятый авторский кредит в статье. Это не так уж интересно. — Юри! Это захватывающе! Виктор — вот что на самом деле было захватывающе. Даже этот его вопрос абсолютного непонимания, что по чему с чем, заставлял сердце биться немного быстрее. Сам же Юри, напротив… Юри покачал головой. — Я действительно думаю, что это в какой-то мере здорово, но на самом деле это было просто слишком… например, убедить Челестино позволить спросить людей на катке, можем ли мы… измерить… — Юри запнулся. — И не то чтобы там были интересные результаты. Это было… слишком много сбора данных и, гм, ничего статистически значимого в области фигурного катания, так что… вывод такой, что нужно больше финансирования, чтобы охватить больше фигуристов. Виктор проигнорировал часть о том, что весь этот проект ни к чему не привёл. — Ты станешь автором? Это потрясающе! — Это просто глупая статья! — Но это так круто, — продолжал настаивать Виктор, и Юри был уверен, что в данный момент это «круто» для Виктора, если судить объективно, не содержало в себе ничего крутого. — Я знал, что ты умный, но ты действительно очень умный! Что твой профессор думает о твоём катании? — Я думаю, он смотрел программу в тот вечер, но вряд ли он считает, что я был очень хорош. — Что? Не слушай его. У него дурной вкус. Юри посмотрел вверх, пытаясь устоять перед натиском небрежно уничтожающих его комплиментов Виктора. — Примерно в середине нашего разговора он сказал, что я зря занимаюсь фигурным катанием, так что… Не знаю. Он постоянно говорит мне, что я должен поступать на эти программы PhD, так что он, вероятно, не видит большого будущего в моём катании. Виктор издал возглас раздражения: — Юри, я не думаю, что он имел в виду… Не бери в голову. Ты должен рассказывать мне такие вещи, Юри. Как ещё я узнаю, как похвастаться тобой перед моими товарищами по катку? Кандидат наук? Это очень серьёзно. — Не совсем, любого можно подтолкнуть к поступлению в аспирантуру. — Только не меня, я никогда не учился в университете. — Да, ты просто создавал приложение, — парировал Юри, — и выигрывал золотые медали. Кроме того, я изучил требования. Не получится совмещать это с катанием, и к тому же онсэн моих родителей находится в маленьком отдалённом городке. Там я никак не смогу получить степень PhD по физиологии, а мысль о том, чтобы не возвращаться домой… — он прервался, внезапно почувствовав боль на сердце. — Я скучаю по дому. Я хочу домой. Энтузиазм Виктора почти мгновенно угас. Чёрт. Юри вдруг вспомнил, почему это был неосторожный выбор темы. — Забудь, что я это сказал. Глупо жаловаться на это тебе, когда ты… — Когда я что? — голос Виктора исполнился мягкой опасности, и по какой-то причине Юри лишь захотелось обнять его. — Всё в порядке. Нам не нужно говорить о твоей сестре, если ты не хочешь. — О, — Виктор вздохнул, и в одном этом выдохе послышалось столько тяжести, что Юри обнял бы его ещё крепче, если бы только мог. — Это… Это не то, чем кажется. — То есть ты публично не разругался с сестрой, которая практически вырастила тебя, пять лет назад? Вы не расстались, больше никогда не заговаривая друг с другом? — Юри с сомнением нахмурился. Василиса Никифорова постоянно сопровождала своего брата в Kiss and Cry на протяжении практически десяти лет. Она была старше Виктора на двенадцать лет — для своих родителей тот был, можно сказать, чудо-ребёнком — и в молодости немного каталась сама. Какое-то время она была для него тренером, доверенным лицом и лучшим другом. Когда Виктору было шестнадцать, он сказал в своём интервью именно это. Потом они поссорились. Прилюдно. Грандиозно. — Вы снова общаетесь? Виктор только вздохнул. — Не было никакой ссоры. Это была ложь. Просто… Вася вышла замуж, у её жены родились дети. Я стал популярен. Они не хотели растить своих близнецов, когда папарацци прятались бы в кустах в ожидании, не загляну ли я. Мы инсценировали скандал, чтобы они оставили её в покое. Мы до сих пор поддерживаем связь. Голова Юри пошла кругом. — Иногда я просто чувствую себя очень странно, — прошептал Виктор. — Потому что мы всё ещё должны быть в ссоре, так? И поэтому люди пытаются подлизаться ко мне, наговаривая на неё? Я не могу ничего сказать и на это, иначе папарацци будут приставать к ней и спрашивать, помирились ли мы. — Ох, — Юри сглотнул, обдумывая его слова. — И… ещё ты не можешь вернуться домой. Или они всё узнают. Виктор издал неопределённый звук. — Это не то чтобы мой родной дом. Её девочкам уже семь, и я их почти не знаю, мы общаемся, но я не знаю их. Я подумал, что если ссора будет ненастоящей, то она никак не причинит мне боль. Из всего, что Юри узнал о Викторе, именно это вызвало самое сильное желание протянуть руку через телефон и прикоснуться к нему. Виктор, его Виктор, ничуть не был самоуверенным ангелом, который пользовался огромной популярностью и всегда знал, что сказать. — Ты первый человек, которому я рассказал, — признался Виктор. — Даже Яков не знает. Его Виктор был хаотично-прекрасен, он был тем, кто гуглил советы, как поддержать плачущего человека, разработал приложение для фигурного катания и отдал свой дом, чтобы его племянницы могли расти хоть в каком-то подобии уединения и спокойствия. Он не был гением, без усилий достигающим совершенства; он работал на пути к нему каждый день, каждый час. Юри вспомнил, как Виктор сказал ему, что Маккачин — всё, что у него есть. Больно было подумать об этом. Его Виктор не был мечтой о недостижимой красоте. Его Виктор был милым, добрым и о-о-очень достижимым. Юри так сильно хотел достичь его. — Существует ли такая вещь, как телефонные объятия? — вдруг спросил Виктор. — Что? Телефон, который обнимается? — Нет. Я имею в виду… что-то вроде секса по телефону, но только вместо этого — объятия. — Я… — Юри покраснел в порыве желания. — Хм. — Потому что вчера, после того, как ты повесил трубку, я… Послушай, скажи мне, если я буду слишком прилипчив, я знаю, что я слишком прилипчив, но я… я просто хотел, чтобы меня немного обняли? Юри представил, как они обнимают друг друга, и ноги Виктора переплетаются его с ногами, и подбородок Виктора прижимается к его груди. Он так сильно хотел Виктора прошлой ночью. Он не думал, что Виктор тоже этого захочет — по крайней мере, не так, не на таком глубоком уровне. Это отозвалось болью в сердце. — Пожалуйста, — хрипло попросил его Юри. — Пожалуйста, будь прилипчивым. — Как та штука, которую кладут на еду. — Что? — Я не знаю, как это называется! — Виктор заговорил чуть оживлённее. — Тонкая, липкая штука, в которую заворачивают остатки еды? — Полиэтиленовый пакет? Липкая плёнка? Это зависит от ситуации. Мы британцы или американцы? — Мне нравится «липкая плёнка», — одобрительно заключил Виктор. — Это я. Я буду твоей липкой плёнкой. — Хм, — Юри знал, что Виктор был обаятельным, но не знал, что тот был обаятельным до такой степени, без усилий опутывая его сердце. — Хорошо, — он беспомощно улыбнулся. — Это… хорошо? — Но не вокруг рта и ноздрей, это было бы опасно, — уточнил Виктор. — Нет, цепляйся ко мне везде. Я имею в виду, это ведь вымышленная липкая плёнка, верно? Она пригодна для дыхания. Виктор зашёлся долгим, радостным, бурлящим смехом, и Юри тоже смеялся, потому что тот снова казался счастливым, и Виктор снова смеялся, и это было не так уж смешно. Это было настолько несмешно, что смешно, что они вообще смеялись. Юри сглотнул. Он должен был сказать больше. Должен был поговорить о поцелуях… Но он так хотел Виктора — для секса, объятий и разговоров. Это ощущалось так сильно, что его эмоции словно раздвинули границы его сердца, не помещая туда ничего, кроме Виктора-Виктора-Виктора, и сдвигали их обратно до тех пор, пока там едва осталось место для самого Юри. — Я должен идти, — сообщил он. Виктор с неохотой вздохнул. — Я никому не скажу о твоей сестре. — Я знаю, мой Юри. Я доверяю тебе. Спи спокойно, хорошо? И представь, что я обёрнут вокруг тебя, как воздухопроницаемая липкая плёнка. Юри повесил трубку. Было легче, когда он думал, что потеря Виктора неизбежна. Если бы Виктор был тем, кого он представлял себе все эти годы: обходительным, уверенным, безупречным, сексуальным незнакомцем — всё было бы не так уж плохо. Юри был бы им увлечён, восхищался бы его катанием, наслаждался сексом и вздохнул с сожалением, когда всё окончилось бы. Юри рассчитывал бы потерять такого Виктора. Но, по правде говоря… если бы такой Виктор не бросил Юри, Юри сам разорвал бы с ним отношения. Они были бы такой же несочетаемой парой, как слон и рыба-клоун. Но Виктор, этот Виктор, его Виктор был непредсказуемым и прилипчивым, смешным и дурашливым, милым и удивительным. Он говорил всё, что думал, он отказался от своего дома, чтобы дать сестре спокойную жизнь. Этот Виктор был великолепным и очаровательным. Юри не хотел потерять этого Виктора. Но что, если и не придётся? Эта мысль пугала настолько же сильно, как лёд в финале Гран-при перед произвольной: гипотетическая надежда только и ждала, чтобы оказаться размолотой в пыль неудачей. Это — это открытие — случилось с ними обоими одновременно. Это было реально. Это что-то да значило. Виктор пребывал в таком же восхищении, как и Юри. Виктор доверял Юри, а Юри, в свою очередь… Не говори ему, что тренируешь эти прыжки, сказал ему Челестино сегодня чуть ранее. Юри от этого стало не по себе, и он засунул это наставление себе в затылок, забыв о нём на весь вечер. Теперь он вспомнил. Губы скривились в досаде. Челестино не знал, что они с Виктором часами просматривали отснятый материал вместе, что Виктор отдал Юри все, все свои секреты. Виктор не будет возражать, настаивала солидарная с Челестино часть его мозга, и Юри… Юри был почти уверен, что это правда. Виктор принял всё, что Юри ему дал. Он ничуть не расстроился, когда Юри исполнил не совсем идеально докрученный четверной флип. На самом деле он был в восторге. Виктор не будет возражать. Юри неотрывно смотрел на потемневший потолок. В конце концов, они оставались конкурентами. Кем бы ещё кроме этого ни были. Ничего страшного. Ему просто не нужно говорить Виктору. Потом он приземлит четверной риттбергер на чемпионате мира. Ничего страшного. Виктор не будет возражать. Он кивнул себе, уверенный, что выбрал правильный путь, и свернулся в кровати в надежде уснуть. Но не заснул. Его переполняли эмоции: чувство вины, раздражение, растерянность, смятение, желание. Он пытался медленно дышать. Он пытался прогнать мысли. Ничего не помогало. Виктор не будет возражать. Юри выдохнул и признал правду. «Может, Виктор и не будет возражать, но я буду». Он сдался и снова нашёл свой телефон. — Юри? Я как раз собирался уходить на балет. Всё в порядке? Разве у тебя завтра не экзамен? Ты должен отдыхать. — Нет, — сказал Юри. — То есть да, у меня экзамен, и да, всё в порядке, ничего плохого, просто… Сегодня кое-что произошло, и это меня беспокоит. Мы можем поговорить об этом? — О, — в голос Виктора прокралась нотка веселья. — Об этом. Я подумал, что ты не хочешь это обсуждать. Всё в порядке. Твиттер утихнет. Ох. Юри совсем забыл о Твиттере. Кажется, он покраснел. — Твиттер. Чёрт. Наверное, ты это видел? — Ну, ты меня отметил. — Я? — Юри покачал головой. Это было слишком унизительно. — Нет, я не хочу говорить о Твиттере, извини. Мы можем, гм, просто забыть об этом? — Конечно, — согласился Виктор очень легко. — То, что происходит в Твиттере, остаётся в Твиттере. — Это… Я нечасто пользуюсь социальными сетями, но это… звучит не очень убедительно. Это правда? — Нет. Не совсем. Иногда это выливается в статьи на Gawker, утренние выпуски новостей, репортёры звонят мне и просят прокомментировать. О боже. Юри почувствовал, что у него начали сдавать нервы. — Давай просто притворимся, что я этого не слышал. Я хотел рассказать тебе совсем о другом. Мы с Челестино составили программу моих тренировок на оставшуюся часть сезона. — О. Тренировки. Конечно, мы можем поговорить о твоей программе тренировок! Юри закрыл глаза. — Я не очень хочу говорить о ней. То есть… мы поговорим, я уверен. Но… Послушай, Челестино попросил меня поставить цель на чемпионат мира, и я сказал, что хочу победить тебя. — Конечно, хочешь, — подтвердил Виктор без малейшего колебания. — Ты же не чувствуешь себя плохо из-за этого? Мы конкуренты. Я тоже хочу тебя победить. Ха. Это потребует… гораздо меньше усилий, значительно меньше отчаяния. Виктору будет очень легко победить Юри. — Он сказал мне не говорить тебе эту часть, — продолжил Юри, — но я попытаюсь научиться приземлять и флип, и риттбергер. — Тогда ты не должен мне говорить! Не нужно, если… Или. Ну. Ты только что это сделал, так что… Теперь уже поздно, я думаю. — Виктор. — Я люблю сюрпризы! Я бы не возражал! — Я возражал бы. Мы говорим… обо всём, и ты рассказываешь мне, над чем работаешь, и, гм, это неправильно, как будто у меня есть несправедливое преимущество знания о тебе, а ты так щедр, что это просто… Я не знаю, что я говорю. Это фигурное катание. Мне было бы грустно не говорить с тобой о нём. — Ну, тогда, — мягко проговорил Виктор, — тогда ты обязательно должен мне рассказать. Я не хочу, чтобы тебе было грустно. Всё оказалось так просто. Юри выдохнул. — Итак, — спросил Виктор заманчивым голосом, — что ты думаешь о повышении ставок? Что получит тот, кто первым исполнит четверной риттбергер? Каждая отчаянная унция желания, которую Юри пытался подавить, поднялась на поверхность. В голове начали мелькать вещи, которые он мог бы поместить на свою карту сокровищ. Виктор в стрингах и поясе с подвязками — и больше ни в чём. Виктор на коленях, его губы смыкаются вокруг члена Юри. Виктор на четвереньках, оглядывающийся через плечо. Всё это выстрелило прямо в пах Юри электрическим разрядом желания. — Виктор. Как я смогу заснуть, если буду представлять себе всё, что ты придумаешь? Я так стараюсь не умолять тебя о сексе. — Что? Зачем тебе стараться это делать? Юри вздохнул. — Я имею в виду… Я… Если ты будешь липкой плёнкой… — он снова постарался объяснить. — Станет хуже? Я… возможно, не упомянул о том эффекте, который ты на меня оказываешь? Он почти услышал, как Виктор сглотнул. — Я бы… я бы хотел услышать. Если ты не против. — Хорошо, — Юри прикрыл глаза, и всё было в порядке, было нормально сказать это сейчас, его лицо наверняка было ярко-красным, но Виктор этого не видел. — Мой рефрактерный период, гм, смехотворно короткий? Особенно когда ты в этом участвуешь. — О, — Виктор выговорил одно это слово. — О, о. — Однажды, — вспомнил Юри, — я кончил пять раз за сорок минут от твоей статьи в журнале… — он понял, что только что сказал, слишком поздно и зажал рот руками. Виктор прерывисто выдохнул. — Юри, тебе было шестнадцать? — Это было, гм, четыре месяца назад. Так что. Мне было двадцать два. — Боже, мой рефрактерный период как раз около сорока минут, — со стороны Виктора раздался какой-то шум. — Может быть, с тобой меньше, как ты говоришь. — Прости, всё в порядке, честно, тебе не нужно беспокоиться обо мне. Я не хочу беспокоить тебя — и, такой, какой я есть, я бы слишком беспокоил тебя, даже если бы обращался к тебе в половине случаев, когда мне бы этого хотелось. И… я просто, я не хочу… — Юри не был уверен, чего хотел. — Я не хочу, чтобы ты чувствовал, что тебя используют. Виктор вдруг издал звук — что-то слабое и просящее. — Юри. Я… — он сделал глубокий вдох, и кулаки Юри сжались. — Мне нравится идея быть использованным. Юри вдохнул. Он не мог позволить себе представить это. Проклятье. Теперь он уже не мог остановить себя от этого. Теперь, когда Виктор сказал это, его разум не отпускал мысль о том, чтобы использовать Виктора, снова и снова. — Быть использованным до конца, — прошептал Виктор, — без пощады, как будто я игрушка, которая нужна только для твоего удовольствия. Господи. Юри и так был возбуждён, но теперь он думал о Викторе между своих ног, и этого было слишком много. Виктор неуверенно рассмеялся. — Это никогда не получалось хорошо, когда я рассказывал другим людям? Я не знаю, я думал, может быть, это просто одна из тех вещей, которые лучше в фантазиях, чем в реальности? Или, может быть… — его голос сорвался. — Может быть, я просто… плохо умел хотеть? — Это звучит неправильно, — Юри нахмурился. — Ты очень хорош в этом. — Как и ты. — Я? — рука Юри опустилась на грудь, хотя Виктор и не видел этого движения. — Ты. Его голос изменился, став каким-то бархатистым и размеренным. — Юри, позволь мне сделать это для тебя. Ты всё ещё хочешь меня, не так ли? — О, — ответ вырвался вместе со стоном. — Так сильно, — кожу странно покалывало, будто Юри нуждался в том, чтобы к нему прикоснулись. — В этот раз позволь мне сделать это. Позволь показать, как хорошо ты заставляешь меня себя чувствовать. О боже. Они делали это. Они снова делали это. Юри ощутил собственные щёки пылающими. — Виктор, я… — Ты не так называл меня раньше, — промурлыкал Виктор. — Называй меня своим, когда я собираюсь стать перед тобой на колени. Юри застонал и сдался. — Виктор, мой Виктор, — было легче сказать это теперь, потому что однажды он уже говорил это. Одной рукой Юри скользнул под резинку трусов, касаясь себя. — Ты такой красивый. — Ты тоже. Я хочу оказаться между твоих бёдер. Раздвинуть их, целовать их… — Пропусти мои дурацкие бёдра, — пробормотал Юри. — Почему? Они такие идеальные. — Э-э… — мысли Юри вдруг дали сбой. Его бёдра? — Они такие толстые. — Они такие толстые, — повторил Виктор тоном, полным удовлетворения, совершенно отличающимся от того, как сам Юри это сказал. — Я хочу почувствовать, как они сжимают мою голову, когда я лижу твои яйца. — О, — Юри был слишком возбуждён, чтобы спорить. Он закрыл глаза и взял свой член в руку. Его пальцев было недостаточно, но это ощущалось почти так, как если бы Виктор был здесь. — Да. Хорошо. Это… хорошо, так хорошо, Виктор. Ты был бы так прекрасен там. Виктор застонал вслед за ним. — Я хочу твой член. Хочу почувствовать тебя во рту, такого твёрдого. — Да, — мозг Юри едва ли функционировал; слова вылетали на автопилоте. — Ты примешь его так хорошо, так прекрасно, не правда ли? — Столько, сколько ты мне дашь. — Я хочу дать тебе всё, — Юри сделал паузу, только чтобы полностью раздеться и найти бутылочку со смазкой. Отсутствие трения, тёплая скользкость облегчали задачу — легко было закрыть глаза и представить, что это Виктор. Рот Виктора, а не рука Юри; губы Виктора, а не пальцы Юри. Виктор снова стонал. — Ты тоже трогаешь себя? — Да. Всё в порядке, если… — Всё хорошо. Я так близко, Виктор. Так близко. Я сейчас кончу, просто дай мне ещё минуту. — О, Юри, — убеждённо проговорил Виктор, — ты так хорошо наполнишь меня. Стон непроизвольно соскользнул с губ Юри. — Ты тоже этого хочешь, ты… — Нет, — услышал Юри собственные слова, — нет, проблема не в этом, мне так жаль, это… Виктор, good — это прилагательное, если ты хочешь использовать его вместе с глаголом, это должно быть well, наречная форма, а не good. Воцарилась тишина. — Я наполню тебя so well, — объяснил Юри, потому что, очевидно, он не хотел заниматься сексом по телефону с Виктором, — а не наполню тебя so good. Ему хотелось удариться головой о ближайшую стену, потому что что, чёрт возьми, он нёс? Его рука всё ещё лежала на члене, который всё ещё молил о внимании. — Я, гм, это просто, гм. Во всём виноват Кричащий Крейг из Детройта? Казалось, он никогда не понимал мой английский, и я подумал, что с ним что-то не так? Возможно, я вызубрил учебник грамматики, и теперь меня просто раздражает, когда что-то не так? — Кричащий Крейг? — это было первое, что сказал Виктор с тех пор, как Юри исправил его грамматику. О нет. Юри исправил его грамматику. — Оказывается, мой английский был в порядке с самого начала, — пробормотал Юри. — Кричащий Крейг просто был придурком. Почему я сейчас говорю о Кричащем Крейге? Ты не мог бы… неважно, всё в порядке, я наполню тебя так, как ты захочешь. Даже грамматически неправильно. — Юри, ты поправил мой английский? Юри поморщился. — Да? Но… э-э, твоё употребление разговорное, всё в порядке, не слушай меня! — Боже, — удовлетворённо признался Виктор. — Кажется, я самый счастливый человек на свете. Ты заставляешь меня чувствовать себя так… — он остановился. — Чёрт. Теперь я сомневаюсь в себе. Здесь тоже должно быть well? — Good здесь подойдёт, потому что это предикативное прилагательное. Не было ничего менее сексуального, чем предикативные прилагательные. Виктор просто рассмеялся. — Что вообще такое английский? — И правда. — Хорошо, Юри. Наполни меня и сделай это well. Я хочу услышать, как ты кончишь снова. Используй меня. Скажи мне, как ты хочешь мой рот. — На мне, — грудь Юри напряглась. Его член всё ещё был твёрдым, и у него будет адская ночь, если они не закончат, но… — Прости, я просто… Мой мозг. Он просто делает странные вещи и не замолкает. — Всё хорошо, Юри, — заверил Виктор. — Благодаря ему я знаю, что это ты, даже если не могу увидеть или коснуться тебя. И я хочу, чтобы это был ты. Это было самое горячее, что Виктор сказал за весь вечер. Юри хотел, чтобы это было правдой. Он хотел этого с отчаянием, которое казалось слишком большим, чтобы поместиться внутри него. Виктор хотел его, его дурацкие бёдра, глупый рот и всё остальное. — Виктор. Ты самый лучший. Самый красивый. О-о, чёрт, чёрт… Рука Юри лежала на члене, отчаянно поглаживая, ища, ощущая, стремясь… — Блядь, — простонал Виктор. — Я тоже так близок. Юри, дай мне послушать тебя. Хватило одной только мысли о том, что Виктор сейчас кончит. Юри задохнулся. Его оргазм, почти болезненный, прошёл от яиц вверх по члену, выплёскиваясь. — Боже, — прошептал Юри. — Боже, Виктор, мой Виктор. Ты так хорош. Ты такой красивый. Он услышал тяжёлое, сбившееся дыхание Виктора. — Юри, ты идеален. Такой идеальный. Ты самый идеальнейший. — Виктор, — Юри услышал очередной собственный стон. — Ты не можешь сказать… Виктор рассмеялся, и Юри понял, что он сделал это специально. — Я могу, — мягко ответил Виктор. — Я не могу поверить, что ты всё ещё способен думать о грамматике. Мне придётся стать гораздо усерднее, чтобы понять, когда это прекратится. Едва ли возможно было почувствовать такой прилив возбуждения и нежности так скоро после оргазма. Виктор слишком перегнул палку. Идеальный — последнее слово, которым Юри мог бы себя описать. — Ничего удивительного, — сказал он. — В любом случае ты сделал всю работу. Я ничего не сделал. — Для меня это совсем не похоже на «ничего», — поддразнил Виктор. — Это похоже на… — Ладно, — Юри закрыл своё покрасневшее лицо. — Я кончил себе на мозги и едва могу подобрать слова. Ты счастлив? — Очень счастлив, — Виктор вновь рассмеялся. Это был звенящий, чистый смех с чем-то почти булькающим в конце. Он был таким красивым, что Юри мог бы слушать его часами. Юри хотел быть смешнее. — Ты не так смеёшься на интервью. — Так я смеюсь для тебя, мой Юри, — это прозвучало почти застенчиво. — Только для меня? — Ну, может быть, ещё для нескольких человек, — Юри смог услышать улыбку Виктора в его голосе. — Но ты единственный, кто может довести меня до такого. Телефон Юри завибрировал, уведомляя о полученной фотографии. На ней был Виктор: его волосы — взмокшие и прилипшие к голове, грудь — румяная роза. Телефон стоял под таким углом, и освещение было не очень хорошее. Всё, что ниже его пресса, сливалось в размытую розовую плоть. Но это всё равно была чертовски горячая фотография. Он выглядел… использованным. — Ты такой красивый, — вырвалось без раздумий. — Должен признаться, я бы никогда не подумал, что людей, готовых трахать тебя многократно, недостаточно. Если это главный критерий, то за дверью должна выстроиться очередь. Виктор вздохнул. — Я. Ну. Когда мне было восемнадцать, Иван, мой первый любовник… Юри непроизвольно зарычал. — Юри, ты ревнуешь? — Не совсем, — ответил он сквозь стиснутые зубы. Он не ревновал. Это было бы совершенно иррационально. В то время ему было четырнадцать, и… нет. Просто нет. Но всё-таки… — О, — Виктор довольно кивнул, — это хорошо. После того, как всё стало немного скучно? Я рассказал ему, что фантазировал о том, чтобы меня использовали. Ревность Юри окончательно развеялась, когда он понял, что не услышит историю о том, как Виктору нравился секс с Иваном. — Ему это не понравилось? — Ему это очень понравилось, — опроверг Виктор. — Он хотел использовать меня. Он… называл меня всякими мерзкими прозвищами и говорил, что я должен просто принять это, потому что это и значит быть использованным, и… уже мне это не нравилось. Мы поссорились. Он сказал мне, что это моя вина, что я не знаю, чего хочу. Юри нахмурился, глядя на телефон. — Что ж. Иван ужасен. Я его ненавижу. — Я не хочу его винить. Он не был плохим парнем. Что ж, Виктор и правда не сделал бы этого. Юри никогда не видел, чтобы он кого-либо в чём-либо обвинял — ни в одном из сотен интервью, которые посмотрел. В тех редких случаях, когда что-то шло не так, Виктор никогда не винил свои коньки, лёд или советы тренера. Сегодня у меня не получилось, говорил он. В следующий раз справлюсь лучше. Это была одна из многих, многих вещей, которые невероятно нравились Юри: Виктор мог быть (по праву) высокомерен в отношении своих способностей, но его высокомерие означало, что в редких случаях, когда он терпел неудачу, он всегда винил только себя. Юри сощурился, не отрывая глаз от телефона. — В этом не было его ошибки, — тихо проговорил Виктор. — Он просто сделал то, что я ему сказал. — Он вообще тебя знал? — горько усмехнулся Юри. — Если ты хочешь, чтобы тебя использовали, это не значит, что ты хочешь чувствовать себя использованным. Он вообще обращал на тебя внимание? — Ну… — Нет, — ответил за него Юри, и поскольку он провёл половину своей жизни, беспрерывно обращая внимание на Виктора Никифорова, то сейчас чувствовал себя уверенно. — Не обращал. Есть разница между желанием сделать кому-то хорошо и желанием сделать так, чтобы ему было плохо. — О, — голос Виктора стал ещё тише. — Это… именно так. — Ни в том, ни в другом нет ничего плохого, — продолжил Юри, — но… тебе ведь не нравится последнее, верно? Я наблюдал за твоим катанием сотни раз, и тебе явно приносит удовольствие делать людям приятное. Похоже, что Иван был мудаком — не-мудаки не говорят своим партнёрам, что это их вина, что вы с ними сексуально несовместимы, — но Виктор, вероятно, был слишком мил, чтобы согласиться. — После этого я, гм, никогда не поднимал этот вопрос с Михаилом, — сказал он шёпотом. — Он был хоккеистом и переехал в Москву до того, как у нас начались серьёзные отношения. Так что мы просто сделали… это? По телефону? И… стало совершенно очевидно, что ему не нравятся те вещи, которые нравятся мне. И… всё просто сошло на нет. — Ты делаешь это и со мной? — спросил Юри; надо признать, в этом был смысл. — Проверяешь, насколько нам хорошо вместе? — Нет, — не колеблясь, ответил Виктор. — Я… я уже знал, что ты способен меня слышать. Юри почти спросил, откуда тот это знал, но потом вспомнил. Это была карта сокровищ, которую он дал Виктору. Он, вероятно, подробно описал, что ему нравится. Виктор знал все сексуальные предпочтения Юри уже несколько недель. О. Пьяный Юри рассказывал сказки о Трезвом Юри. Неудивительно, что Виктор хотел этого. С предыдущими партнёрами Виктор научился сомневаться и замыкаться в себе. Юри — первый человек, с которым он обрёл сексуальную совместимость, и он хотел исследовать это, посмотреть, на что это похоже. Но в какой-то момент Виктор обнаружит, что есть много людей, способных дать ему то, что ему нужно, и они сделают это гораздо лучше, чем Юри. В конце концов, Юри имел за плечами лишь опыт, полученный в годы учёбы в университете, отчасти хороший, отчасти приемлемый. Он мог быть хорош в игре по телефону, потому что в основном это были просто фантазии вслух о Викторе Никифорове, и, чёрт возьми, огромная часть его сексуального опыта — это и есть фантазии о Викторе. Вживую он окажется разочарованием. Было плохо, когда он волновался, открывая Виктору своё сердце, позволяя ему оставлять следы по всей территории. Но теперь всё было ещё хуже. Юри знал, что ему будет больно, непередаваемо больно. Вот только… Вот только Виктору нравилось, что Юри был дураком. Виктор посмеялся над грамматикой. Виктор не ожидал, что Юри окажется таким занудой. Ему нужна была сексуальная уверенность Пьяного Юри, а он получил Трезвого Юри. У Виктора был Трезвый Юри — уже несколько недель, и ему нравился Трезвый Юри. Он доверял Трезвому Юри. — Спасибо, что рассказал мне, мой Виктор, — поблагодарил Юри. — Я не… я не причиню тебе такой боли. Он был уверен, что продолжит разочаровывать своими собственными уникальными способами, но никогда не заставит Виктора почувствовать вину за его желания. Никогда. — У тебя уставший голос, — заметил Виктор. — Мне нужно привести себя в порядок и идти на балет. Я просто скажу, что опоздал, потому что у меня была кросс-тренировка. — Я порчу твоё расписание, не так ли? — Юри, ты видел мои протоколы с национальных? — Я знаю, что у тебя лучший результат в сезоне. — А ты видел мои баллы за компоненты? Яков сказал мне, что, что бы ни изменилось в моей подготовке, я должен продолжать это делать. Это ты, Юри. Ты официально входишь в моё расписание. Юри прикусил губу, пытаясь сдержать улыбку, но потом понял, что не должен её сдерживать. — Мне нравится заниматься с тобой кросс-тренировками. — Лучшие кросс-тренировки, — согласился Виктор. — Иди спать. Юри удалось вытащить себя из постели, чтобы быстро умыться, но он был измотан. Что-то не давало ему покоя — что-то важное. Что-то, что он почти сумел поймать. Он уснул, прежде чем успел завладеть этой мыслью.