Любовь зла

Вечер плавно перетек в ночь, а ночь в серый рассвет. Что-то неприятное, жуткое крылось в утренних сумерках, словно какая-то тень пришла ночью и не желала уходить с утренними лучами. Стражники, несшие службу в городской тюрьме, зевали. -- Скорей бы уже солнце взошло, -- сказал один из них. -- Мерзкая ночка. -- И не говори, -- поддержал его товарищ. Вдруг кто-то постучал в дверь. -- Кого еще несет? -- хрипло спросил первый стражник. -- Открой, сын мой, -- раздался с улицы властный голос. -- Это отец Сулимо, настоятель собора Илуватар-де-Пари. Я пришел исповедовать преступника. -- А что его исповедовать? -- удивился стражник, тем не менее, открывая дверь. -- Его ж еще не осудили... -- Осудят, сын мой, -- ответил отец Сулимо, проходя в низкую дверцу. -- Обязательно осудят. Дело там ясное. Стражник в ответ только вздохнул и загремел ключами. Руссандол лежал лицом к стене в грязной камере и ни о чем не думал. События вечера и ночи слились для него в один черный кошмар, высосавший все силы и не оставивший ничего, кроме желания умереть. Еще вчера он был любим, счастлив, полон надежд, и вся жизнь разворачивалась перед ним цветным ковром. А сейчас... все разбито, смято, Алдарон -- тот, кто был для него ценнее жизни, убит, а его, Руссандола, обвиняют в этом преступлении. Он рассмеялся, но смех вышел жалким, быстро сменившись слезами. Поскорее бы все это кончилось, простонал фокусник. Когда с протяжным скрипом отворилась дверь в камеру, он даже не повернул головы. Кто может прийти сюда, кроме стражников? И что они могут с собой принести? Отец Сулимо смотрел на скорчившуюся на полу камеры фигурку. Вот он, виновник его боли, его страсти. Его мечта... Вот он, так близко, так рядом -- один шаг и можно прикоснуться рукой... Но он не решался сделать этот шаг, да что там, даже слова застряли в горле, и он, натренированный столькими проповедями, впервые оказался нем. Руссандол горестно вздохнул, словно ножом полоснув по сердцу Сулимо. -- Сын мой, -- хрипло выговорил он. Плечи фокусника вздрагивали. -- Сын мой, -- голос отца Сулимо постепенно обретал уверенность. -- Я пришел тебя утешить. -- Меня ничто не сможет утешить! -- простонал Руссандол. -- Нет, -- отец Сулимо подошел ближе и осторожно, словно боясь спугнуть, коснулся плеча пленника. -- Нет! Ты еще молод, сын мой. Ты молод, у тебя впереди долгая жизнь, а все печали со временем забываются. Ответом ему было лишь полное невыносимой боли рыдание, которое пронзило душу Сулимо. -- Дитя мое, милый мой! -- всегда суровый настоятель собора сейчас сам был готов расплакаться. -- Тебе еще не ведома жизнь. Ты скорбишь о том, о чем не знаешь и готовишься к смерти. А ведь я могу спасти тебя! Подарить тебе жизнь! -- Интересно, как? -- хрипло спросил Руссандол. -- У меня есть сила и власть... -- сердце отца Сулимо радостно забилось. -- И если ты полюбишь меня... -- забывшись, он схватил Руссандола и притянул к себе. Фокусник вскрикнул, рванулся и с воплем отскочил к соседней стене. -- Так вот зачем ты пришел?! -- воскликнул он. -- И ты! Ты посмел! Прийти ко мне! В такой час! И предложить! Такое! Его глаза горели, в них плескалось пламя, обжегшее Сулимо. Тот поднялся. В душе настоятеля собора разгорался гнев: еще никто не смел разговаривать с ним таким образом. Но в то же время он невольно залюбовался Руссандолом: в полумраке камеры, в измятой одежде, осунувшийся и измученный, но с пылающим взором, он был прекрасен как никогда. Сулимо хрипло расхохотался. -- Подумай еще раз. Я предлагаю тебе жизнь! В обмен на лишь малую каплю... -- Убирайся! Никогда! Ты слышишь?! Никогда и ни за что! Негодяй! Мерзавец... -- голос пленника сорвался, сменившись рыданиями. -- Что ж, -- Сулимо пожал плечами, к нему постепенно возвращалось его ледяное спокойствие. -- Посмотрим, как ты заговоришь после суда. Суд, по традиции, был скорым и суровым. Все тот же глухой судья, которого уже начинало утомлять однообразие подсудимых (и можно только догадываться, как он утомил их), быстро вынес обвинительный приговор и отправился обедать. Несчастный Руссандол, даже не пытаясь оправдываться или клясть судьбу, безропотно покорился своей участи. Договорившись о месте и времени казни, герои разошлись кто куда. Стражники отправились в кабак, свидетели в город в поисках новых зрелищ, отец Сулимо -- в собор, Руссандол -- в тюрьму, а судья с помощником, как уже упоминалось, обедать. Казнь должна была состояться на рассвете следующего дня. Выходя из зала суда, отец Сулимо бросил страстный взгляд на Руссандола, но тот гордо отвернулся, всем своим видом выражая презрение, чем вызвал особенный гнев толпы и горькую усмешку настоятеля. Ночь Руссандол провел относительно спокойно, мужественно приготовившись к смерти и поплакав всего пару раз. Когда стражники явились за ним, он был тих, печален и озарен каким-то нездешним светом, ясный, словно утреннее солнце. Поглазеть на казнь собралось много народа. В основном это были любители повеселиться за чужой счет, но встречались и идейные зрители. Идейные делились на два лагеря: те, кто жалел Руссандола, и те, кто его ненавидел. В первом были в основном девушки и сердобольные старушки, поклонницы его фокусов и красоты. Во втором же были только девушки -- тайные воздыхательницы мужественного Алдарона. Который, к слову сказать, оказался живее всех живых. То ли сбылось предсказание цыганки, данное ему еще в раннем детстве, что он не сможет утонуть даже в воде, то ли он себя так вел, что ни одна зараза его не брала, то ли просто был счастливчиком, но кинжал не пронзил сердце, а только слегка оцарапал нашего мужественного капитана. А крови было много просто потому, что много было ее у Алдарона, и щедр был он по натуре, а испугавшийся "страшной раны" Руссандол оказался слишком наивен и никогда не видел серьезных ран. Поэтому ласковым летним утром Алдарон рядом со своей невестой вечноюной и вездесущей Ваной де Лис поправлял здоровье чашечкой целебного отвара и нежными улыбками Ваны. -- Скажи мне, родной, -- по-лисьи улыбаясь, спрашивала Вана, -- а где это ты умудрился так порезаться? -- Ах, любимая, -- тем же тоном отвечал ей Алдарон, -- стоит ли говорить о таких пустяках? Кинжалы десятка грабителей, не более того. -- Грабителей, которые показывают фокусы на площади? -- ласково допытывалась вездесущая Вана. -- Милая моя, грабители чего только не показывают, -- отшучивался бравый капитан. Они еще долго могли бы продолжать обмен любовными признаниями, но тут на улице послышался шум, они прервались и обратили взоры с небес любви на бренную землю. По которой, как назло, двигалась процессия с осужденным Руссандолом. -- Ах! -- воскликнула Вана, пожалуй, чересчур громко. -- Какой милый юноша! -- Где? -- Алдарон никак не мог увидеть его, хотя слепотой или рассеянностью никогда не отличался. -- Посмотри! Алдарон! Посмотри же вниз! -- еще громче закричала Вана. -- Да что ты так вопишь? -- возмутился капитан. -- Я не вижу его, а тебя слышу даже лучше, чем надо! -- Ну как же так?! -- Вана перегнулась через перила, рискуя упасть. -- Вон он, вон! Это Руссандол, фокусник с площади! Руссандол, услышав свое имя, поднял голову. Взгляд его серых, благородных глаз встретился с взглядом Аладарона, и они оба на мгновение застыли, Руссандол от неожиданности и удивления, Алдарон от страха, что его разоблачат. -- А, так это и есть тот самый фокусник? -- небрежно спросил он, отходя вглубь балкона. -- Хоть посмотрю на него, а то ни разу не видел. -- Да, тот самый фокусник, -- улыбнулась Вана. -- Тот самый, которого вчера судили за то, что ударил тебя кинжалом. -- Глупости какие! -- с наигранным бешенством воскликнул Алдарон. -- Я же никогда его не видел! А ранили меня грабители! Надо будет разобраться с этим делом, -- сказал он и крепко поцеловал Вану. На том они и порешили. А что же бедный Руссандол? Увидев Алдарона, он замер, не в силах поверить своему счастью, ведь его любимый, его свет, которого он считал мертвым, оказался жив. С воплем "Алдарон! Алдарон!" он бросился к балкону. Но жестокие стражники схватили его, а бравый капитан, даже не услышав отчаянного крика, ушел в дом. -- Алдарон! -- последний раз простонал Руссандол и без чувств повис на руках гвардейцев. -- Алдарон! -- вздохнула толпа. -- Убежище-е-е! -- прокричал чей-то отвратительный, хриплый голос. И пока все в удивлении оглядывались на того, кто своим мерзким голосом внес диссонанс в общий хор, виновник этой отвратительной неразберихи выскочил из подворотни, разметал стражников и с криком "Руссандол! Убежище!" помчался к собору Илуватар де Пари. Его пытались остановить, но куда им. Моринготто (а это оказался именно он) был самым сильным человеком в Париже.