Спрячем слёзы от посторонних

Под покровом ночи, Кёсем села в лодку. Для этой ночной прогулки, она отказалась от украшений и дорогих нарядов. Нельзя было привлекать излишнего внимания, если встретят кого-либо. Конечно, лодки с охраной должны были идти за ними, но Кёсем отказалась. Хотелось тишины. Без фанфар и охраны. Но другой, даже более важной причиной было то, что здесь, вдали от церемоний и приличий, она могла держать траур. Своих тихий, искренний, горестный. Траур матери, лишившийся детей. Траур жены, лишившийся мужа. Траур девушки, потерявшей всю семью. Траур женщины, оставшейся в одиночестве. Гордый, молчаливый, одинокий. Она была лишена его. Ей позволялось горевать (вернее, она сама себе позволяла) лишь пару дней. А потом, она словно забывала о боли и шла вперёд. Простое чёрное платье. Без кружева и камней, без узоров. Сняла все украшение, оставила в шкатулке даже кольцо Хюррем султан, символизирующее власть. Оставила лишь серьги. Но зная их историю, они сами становились свидетелями самых горестных моментов султанши и элементом ее траура. Здесь она могла позволить себе не быть Грозной султаншей, не метать молний, не отдавать приказов, не принимать решений. Просто быть. Погрузится в думы. Повспоминать. Посмотреть на Стамбул, на который некогда смотрела с теми, кого потеряла. Перед отбытием приказала сильнее охранять дочь и внуков. Она не могла взять их с собой, и даже не предупредила (к чему им лишний раз волноваться). Но даже тогда, она не могла их бросить. Должна продолжать заботиться. И вот, при полной Луне, Кёсем села в лодку. Они отплыли. Волны покачивали лодку по волнам, словно играя. Было темно. И прохладно. Сама природа, казалась, носит тот же траур, что Султанша. И имеет тот же характер. Холодная, бушующая. Кёсем сидела и смотрела на звёзды. На Луну. Стояло полнолуние. И тишина. Лишь волны шумят. И Кеманкеш шевелит вёслами. Он молчал. Не приставал с расспросами, не о государстве, не о жизни. С одной стороны, он и не имел права. С другой, мог бы рискнуть. Выпросить что-то. Попросить. Кеманкеш был умён, словно Дьявол. И не мог не понимать, что Кёсем сейчас перед ним словно обнажена. Даже нет, она перед ним более чем обнаженная. Она перед ним скорбящая. Настоящая, со своей болью. Значит. Она доверяет ему. И он мог просить что угодно, она бы не отказала. Сейчас ей бы не хватило сил. Она словно дала ему в руки нож. Он мог бы, как многие до него, изрезать ее этим ножом, но предпочёл встать на защиту. Оберегать. Хранить ту часть Султанши, что она ему открыла. Они подплыли к девичьей башне. Кёсем жестом приказала остановить лодку и засмотрелась. Волны бились о башню, словно норовя разбить, уничтожить и утащить по кусочку в свою пучину. Но башня стоит. Всем волнам и ветрам на зло. За не одну сотню лет, волны и ветры оставить на ней немало шрамов, но она стояла. Непоколебима. Вдруг Кёсем вспомнила, как в этой башне была заточена Сафие султан. Она помогла Ахмеду сделать это, можно сказать, подвела к этому решению. Чтобы обезопасить детей. Дети, Ахмед. «Свежее», ещё не прокрученное на сотни тысяч раз в голове, резануло вновь по сердцу. Сердце сжалось до размеров оливки. Вопреки воле Кёсем, на ее глазах появились слёзы. Одна, другая, третья. Кёсем заплакала. Нет, она не кричала, не стонала и даже не всхлипывала. Слёзы катились по лицу. Женщина прикусила губу и сжала руки. От глаз Кеманкеша, конечно, не укрылась ее слабость. Кесем. Такая сильная, такая величественная. И такая разбитая. Убитая. Она старалась справится с эмоциями, но не вышло. Не хватало сил. Или не хотела? Доверила ему свои слёзы. Свою слабость. Открыла. Или все же просто не сдержалась? До того лишь однажды он видел ее боль. Ее муку. На свадьбе Гевхерхан. Но там видели все, а тут, лишь он. Такая мужественная и непоколебимая всегда со всеми, такая беззащитная и уставшая сейчас. Кеманкешу, как мужчине, как войну, было больно смотреть на слёзы женщины и не помогать. И вдруг, Кеманкеш принял решение, за которое он мог лишиться головы прямо по прибытию во дворец. Но всё-таки решил рискнуть, чтобы дать своей госпоже хоть немного поддержки, в которой та нуждалась. Резким движением Мустафа взял руку султанши в свои ладони и сжал. Кёсем, крайне удивлённая и напряжённая, взглянула на него. Не в глаза, в душу. С минуту она смотрела на него. Слёзы вдруг ушли, она лишь смотрела на него, руки при это не убирая. Кеманкеш, испугавшись взгляда, убрал руки и начал судорожно просить прощения за оскорбление. Но Кёсем остановила его жестом. И только когда он, в страхе и стыде замолчал, сказала: «Кеманкеш. Я благодарю тебя за все. За все, Кеманкеш, что ты сделал для меня. Надеюсь, ты всегда останешься так же мне верен. И за эту твою верность, я способна простить тебе все» Сказано было жестко, и, не слыша не голоса, может было подумать, что прикосновения ее все же оскорбили. Но сама она вложила в эти слова совершенно иной смысл. И Кеманкеш понял. И заверил ее в своей вечной преданности. И вере. И готовности отдать жизнь. И восхищении. И много ещё в чем. И в том, что никогда и никому не скажет о том, что видел. И никогда не предаст ее доверия. Никогда. Кёсем грустно улыбнулась в ответ. И в воздухе вновь повисла тишина. Но уже не столь гнетущая. Напротив. Целительная и заживляющая раны. Вернулись во дворец незадолго до рассвета. Ранние пташки щебетали, а морозный воздух обжигал щеки. Ночью было теплее. А сейчас наступил самый холодный час суток, тот, что перед рассветом. Иней блестел на деревьях и траве, придавая им изящный блеск благородного металла. Возвращалась одна по саду. Кеманкеша отпустила, велела отдохнуть перед советом. Слушай велела идти позади. И сама хотела лечь спать. Много дел ждёт сегодня. Крайне много. Кёсем вошла в свои покои. Уставшая, вся в чёрном, ее глаза все также светились болью, а выражение лица было холодным и даже бездушным, но на сердце полегчало. Немного, совсем немного. Она не исцелилась, но боль притупилась. На время. Султанша хотела сразу лечь спать. Уже сидела в ночных одеждах. Но тут, увидела бугорок и пару светлых прядей на своей постели. Снова вызвала служанок. Прикрикнула. Спросила, почему внучка не в своих покоях? И как смеют они пренебрегать безопасностью юной госпожи? Оказалось, Исмихан не могла спать этой ночью. Очередной кошмар. Хотела отправиться к бабушке и не слушала никаких уговоров. Пришли. Хаджи сообщил, что султанши нет. А маленькая упрямица отказалась уходить и решила ждать бабулю прямо в ее же покоях. Она была настроена решительно, и никто не посмел ей перечить (тут Кёсем улыбнулась краешком губ. Видно, чья дочь и внучка). Но сон сморил малышку прямо на перинах бабушки, на которых Исмихан планировала ждать ее возвращения. Закончив рассказ, служанки смотрели на старшую Госпожу со страхом и надеждой. Кёсем окатила их презрительным взглядом и отправила вон. Переборола сон, взяла шкатулку с драгоценностями. Долго перебирала камни, и наконец извлекла крохотные серьги и кулон. Когда-то они принадлежали маленькой Айше. Она любила их (ещё бы, подарок отца) но быстро выросла. А Кёсем хранила их. И вот, настал их час. Кёсем пристроилась их под подушку к внучке и легла рядом. Нежно обняла малышку и осторожно, стараясь не разбудить, погладила по золотым волосам рукой. Лёжа рядом с внучкой, Кёсем вспоминала дочерей. Их детство. Гордая Айше, нежная Гевхерхан, застенчивая Фатьма и бойкая Атике. Маленькие, смешные. Уже завтра она увидит Айше с внуками. Фатьма прибудет со дня на день. Тоже привезёт малышей. Хоть не так скучно будет Исмихан. Атике спит (или не спит, а плачет в подушку, или молится, или проклинает) в соседних покоях. Рядом, но так бесконечно далеко. Будто за толстенной стеклянной стеной. За ширмой. На разных берегах океана. А вот Гевхерхан она больше никогда не увидит. Не увидит света ее глаз, нежности взгляда. Не увидит она и милой, немного шкодливой улыбки малышки Ханзаде. Она потеряла их почти одновременно с Гевхерхан. А ведь она сейчас могла бы также сопеть сейчас под боком, как сопит ее сестренка. Сестренка… Ясемин. Юдория… Ее красавица. Любимая младшая сестричка. Вспомнилось, как вместе они сидели рядом с матерью при свете одной лишь лучины и молились, когда море начинало бушевать, а отец оставался в его власти… Прямо как сейчас сама Кёсем. Но молится ли кто-то о ней? Плачет, переживает, тоскует? Да это и неважно. Важно, выплыть, чтобы вновь и вновь стараться уберечь тех, кто дорог сердцу. Поздно. Поздно говорить, поздно думать, поздно плакать, поздно горевать… Нужно жить, жить ради тех, кто рядом, ради памяти тех, кого нет!