Минус четыре по Цельсию

      Фарфоровый самурай (Зеркальное отражение – 2)              Флешбек. 20** год, Шанхай, Зимние олимпийские игры.              Рев трибун пульсирует в унисон со стуком моего сердца. Удар… Пауза… Удар… Пауза… Яркий свет софитов отражается от гладкой поверхности льда, сверкая мириадами бриллиантовых пылинок. Влажный, холодный воздух окутывает меня, проникая сквозь тонкую ткань костюма и вызывая невольную дрожь. Минус четыре градуса… Я почему-то вспомнил, что температура искусственного льда всегда минус четыре градуса по Цельсию. Не так, чтобы и очень холодно. Значит дрожу я не потому что замерз. А потому что мне… Страшно?       - Не нервничай, - она сжимает мои руки в своих ладонях.       От нее исходит тепло и неповторимый, пьянящий аромат. Ее голос завораживает и успокаивает. Ее взгляд побуждает к подвигам и свершениям… Возможно кого-то, но уже не меня…       - Я в порядке…       - Ты уже все всем доказал, - произносит она спокойно, словно уговаривая меня. – Так что просто сделай то, что умеешь лучше всех…       - Конечно, - киваю.       - Давай…       Она отпускает мои запястья. На миг наши глаза встречаются. Но я тут же отвожу взгляд и смотрю вверх, на трибуны. Где в пестром разнообразии лиц, незнакомых, чужих, хочу увидеть ту единственную, ради которой дышу и живу…       Она берет меня за плечи и настойчиво разворачивает лицом к арене.       - Леша Жигудин забрал твою красавицу к себе в комментаторскую будку, - шепчет Нинель мне на ухо. – Оттуда лучше видно… Так что, если хочешь, катай сегодня только для нее…       Я чувствую ее ладонь у себя между лопаток.       И физически ощущаю, как тремор в мышцах и холод на коже уходят, уступая место теплу и спокойствию.       - Representing…       Немного поворачиваю голову, так чтобы краем глаза увидеть рукав ее пальто и распущенные по плечам белокурые локоны.       - Спасибо, мама! – говорю я громко, чтобы меня наверняка услышали.       - Sergey Lanskoy!..       Легкий толчок в спину, и я, рассекая лед, несусь в центр арены под ослепляющий блеск прожекторов и оглушающий рев болельщиков…              Часть первая       Такарабунэ – корабль сокровищ              Двумя годами ранее…              - Выбирай…       Макс кладет передо мной большую офисную папку, плотно заполненную прозрачными файлами. Раскрываю. В каждом файле – фотографии, много фотографий, и совсем мало текста. Выглядит все немного архаично.       - Что ж у вас тут все так… несовременно, - морщу нос я. – Человечество давно изобрело айпад и интернет, не слышали?       - Это у нас рэтро-стайл, - ухмыляется Макс. – Сам же понимаешь, с кем приходится работать…       Он многозначительно поводит бровью.       - Ну да, ну да… - обреченно киваю я.       Наобум переворачиваю несколько страниц. Лица. Красивые. Улыбающиеся. По большей части незнакомые. Хотя…       - О, а эту я где-то видел, - тыкаю пальцем в фото эффектной загорелой брюнетки, томно глядящей в даль щедро подведенными тушью и обрамленными искусственными ресницами глазами.       Макс мельком смотрит мне через плечо.       - А, это Катя Дворжецкая, телеведущая. Не узнал? Утренние шоу на первом канале, «С добрым утром, Москва» все такое?       - Я не смотрю телевизор, - пожимаю плечами я.       - Нравится?       Максим смотрит по-деловому, в его словах и интонациях ни тени насмешки.       Достаю из файла отпечатанный на принтере мелким шрифтом листок с интересующей меня информацией. Читаю. Понимаю, что не то…       - Может быть и нравится, - усмехаюсь я, - но прости меня, сто восемьдесят сантиметров роста и шестьдесят килограммов веса я просто не потяну…       Максим согласно кивает.       - Логично. Это скорее для Лешки Петрова вариант. Или для Марьянова…       - Да, знаешь ли, - с сожалением собираю фото красавицы Кати и возвращаю их обратно в файл, - мне бы кого-нибудь помельче да полегче…       - Ну ты смотри, смотри…       Максим присаживается рядом в свободное кресло и, многозначительно отгородившись телефоном, предоставляет мне возможность самому подыскивать себе жертву. Хотя, по большому счету, на роль жертвы здесь больше подхожу как раз я…              ***              - Явился не запылился. Каким ветром в наши края?       Вот так, по-доброму, по-матерински встречает меня Нинель после двухлетней разлуки, когда я, наконец-то, собравшись с духом, и поддавшись на уговоры Анечки, все же решаюсь поехать к ней. Как и не было этих двух лет. И всего того, что было перед моим отъездом…       Она выходит к нам из-за дальней, увитой плющом и виноградом стены, видимо, услышав звук подъехавшего автомобиля. В знакомом мне джинсовом комбинезоне, футболке, затянутыми в хвост волосами и руками в резиновых перчатках, по локоть вымазанными в земле. Дома не меняется ничего. Май месяц, время ухаживать за цветами в саду…       - Здравствуйте, Нинель Вахтанговна, - вежливо здоровается Аня, закрывая дверь своей машины.       - Что же ты, Аня, сюда его привезла, - усмехается Нинель, - а не выкинула по дороге? Так бы мы с тобой посидели бы, чаю бы попили. Поговорили бы… А теперь что? Снова как раньше? Опять проблемы, скандалы, истерики…       Смотрю на Аньку. Та молча ухмыляется и кивает мне головой. Давай, мол, сам разгребай. Помощи не будет…       Делаю несколько шагов по гравийной дорожке, по которой ходил столько лет, подхожу к Нинель. Молча обнимаю ее, прижимаю к себе и вдыхаю аромат ее волос.       - Гамарджоба, деда… - шепчу я ей на ухо. – Амдени хани… э-э-э… шентан мовал… (Здравствуй, мама, я так долго был идти к тебе (искаж.груз.)       - Тсаведи шентан (шел к тебе (груз.), – поправляет она меня, также шепотом. – Подзабыл уже бабушкины уроки…       Я смотрю на нее, заглядываю в ее карие глаза, и в какой-то момент вижу ее, ту самую, маму, мамочку, такую любимую, родную, и такую далекую, которую обожал и ненавидел, к которой рвался… И от которой убежал без оглядки.       Она смотрит на меня, и легкая улыбка, самыми кончиками губ, мелькает на ее лице.       - Мальчишка… - произносит она, стягивая перчатку и проводя рукой по моей щеке.       И я не столько слышу, сколько чувствую, как рядом, сгорая от смущения и боясь помешать, нерешительно топчется Анечка…       Сидим на веранде в саду. Пьем чай. Заедаем ягодами из собственного же урожая. Традиционно, на столе никаких кулинарных излишеств.       Исподтишка поглядываю на Анечку. Похорошела фея… Уже не угловатый подросток, не акселерат-недокормыш. Барышня. Стильно и дорого одетая, с безупречным макияжем и прической. Может себе позволить, а главное – любит нарядно выглядеть. Два года смотрел на нее в Инстаграме, а все равно вот так вот, живьем – совершенно иное впечатление.       Аня замечает мой взгляд, слегка краснеет. Но не отворачивается. И я все еще не теряю надежды…       Нинель задумчиво смотрит куда-то вдаль, теребя в руках телефон. По сути, мы ждем, что она скажет на озвученное мною предложение. Или пожелание… Или, даже, можно сказать, просьбу.       - Не знаю, Ланской, что тебе сказать, - наконец произносит она. – Очень все как-то… Неожиданно, знаешь ли…       - Посмотрите на меня, - говорю я со всей возможной убедительностью. - Просто посмотрите. Как на любого другого спортсмена. Я же не прошу ни привилегий, ни бонусов… На общих основаниях…       - На общих основаниях ты и так можешь приезжать и тренироваться, - перебивает меня Нинель. – Формально ведь ты никуда не уходил…       - Меня интересуют старты, - решительно говорю я. – Работа по полной программе. С прицелом на сборную, на Европу, на мир…       - Ты еще скажи, на олимпиаду, - подзуживает меня она.       - Скажу, – киваю. - И не только скажу, но и готов показать. Себя, свою форму, свои возможности… Я же два года эти не на пляже валялся…       - Знаю я твои возможности, - отмахивается Нинель. – Думаешь, я бы вот так позволила Брайану взять и исковеркать все, что я в тебя вложила за пятнадцать лет?..       Осборн так прямо об этом не говорил, но я догадывался, что он поддерживает с Нинель достаточно активную переписку. В том числе и по моему поводу, сообщая о моих успехах, неудачах, нюансах подготовки и самочувствии. Как минимум, если не как предыдущему тренеру, то как матери точно. Поэтому стараюсь использовать этот ее аргумент в свою пользу.       - Так тем более… - произношу я, легко касаясь ее плеча. – Значит потратить на меня час времени не станет такой уж жертвой. А вдруг понравлюсь? А вдруг подойду? А вдруг я еще чего-то стою, а? Уарс ну амбоб, деда (Не отвергай меня, мама (груз.)!       Она качает головой.       - Я тебя не отвергаю… Пойми же ты наконец.       - Что же тогда?       - Мне нужен спортсмен, а не звезда!       Она энергично хлопает ладонью по подлокотнику своего кресла, словно вбивая каждое слово в мою глупую голову.       - Ты знаешь прекрасно, как мы работаем. Я сказала – ты выполнил. Артур Маркович велел – ты сделал. Дядя Ваня… Иван Викторович скомандовал – ты прыгнул…       - Я пятнадцать лет так делал, - пожимаю плечами я. – Что изменилось?       - Ты изменился, - Нинель смотрит на меня в упор. – Изменился. Раз и навсегда. После двух лет американской вольницы, где Осборн с тебя пылинки сдувал и позволял делать все, что тебе в голову взбредало…       Я не пытаюсь возразить. Не смотря на то, что очень хочется, и есть что. Слушаю ее внимательно.       - И вот теперь, Ланской Сергей Владимирович, ты являешься сюда и делаешь мне недвусмысленное предложение. Заманчивое, о чем разговор. Но я в первую очередь должна думать о своей команде, о моих спортсменах – обо всех. Ты можешь мне гарантировать, что после первого же замечания или окрика ты не включишь батьку Махно и не пойдешь в разнос, качая права и разлагая мой коллектив?       Мне некомфортно под ее испытывающим, колючим взглядом. Впрочем, ничего нового. Так было всегда. И будет. Потому что на ее вопрос у меня давно готов ответ.       - Со мной никогда не было проблем в том, что касалось дисциплины, - говорю я спокойно. – И впредь не будет. Даю слово.       Возвращаю ей такой же самый взгляд, каким она одарила меня. Играем в гляделки несколько секунд. Я выигрываю.       Нинель усмехается, качает головой и пытается отыграться на боле слабой жертве.       - Ну, Аня, что скажешь? Посмотрим на блудного, или сразу выгоним?       Анька нервно сглатывает, разглядывая нас огромными глазищами. Протягиваю к ней руку и беру ее ладонь в свою.       - У каждого человека должен быть шанс… - произносит она чуть слышно.       Нинель вздыхает с плохо наигранным разочарованием.       - В понедельник в десять хореография, - говорит она, не глядя в мою сторону. И не дай бог Железняк мне пожалуется, что ты опять опоздал…       На первой же заправке Анечка заруливает на парковку и, заглушив двигатель, резко поворачивается ко мне. Не говоря ни слова, она достает телефон, быстро водит по экрану пальчиком и поворачивает аппарат в мою сторону. Одного взгляда мне достаточно, чтобы понять – возражать и отнекиваться нет смысла.       - Догадалась, да?..       Аня не сдерживает торжествующей улыбки.       - Ты все время произносишь это слово, когда вы говорите по-грузински… Мне просто стало интересно…       На экране ее телефона страничка онлайн переводчика. Два поля. Грузинский язык – русский язык. И два слова. Деда… Мама…       - Мне нужно было быть осторожнее, - улыбаюсь я.       - Только не сегодня, - качает головой Аня. – Если бы я не увидела вас рядом…       Утром, собираясь к Нинель, я просто закрутил волосы в конский хвост, собрав его на затылке. Кто ж знал, что Нинель сделает тоже самое, и наше сходство станет совсем уж явным. Даже для неискушенного наблюдателя.       - Вы скрывали это столько лет… - она поднимает брови.       - И продолжаем. Прости, - развожу руками, - это не только моя тайна.       - Но это… Правда?       - Да…       - И Вахавна реально твоя…       - Да…       - Вау… Ничего себе!       - Как есть.       Она откидывается на сидении и смотрит прямо перед собой.       - Я всегда думала… - произносит она. – Мы все думали, что ее отношение к тебе… Это поздняя страсть немолодой женщины к красивому мальчику… Прости…       - Вот и продолжайте так думать, - усмехаюсь я. – Очень хорошая версия. Главное – безопасная…       - Но почему? – Аня все еще под впечатлением. – Зачем такая скрытность?       - Как бы тебе объяснить, - провожу рукой по затылку. – Отец Фионы – очень… э-э-э… своеобразный человек. Может не обрадоваться, узнав, что до него у Нинель была другая семья.       - Боже мой, какая глупость! – возмущенно хмурится Аня.       - Тем не менее, мы не можем позволить, чтобы Фишка пострадала.       - А Фиона не?..       - Нет, – качаю головой. – Конечно нет. Для нее я любимый мамин ученик, которому просто негде жить…       Аня ошарашенно молчит, привыкая к новой реальности и такому неожиданному моему в ней статусу. Наконец, она, тряхнув головой, отгоняет прочь разные ненужные мысли и, нажав кнопку, запускает двигатель. Мы медленно и аккуратно выруливаем на трассу.       - Если хочешь, - произносит Анечка, глядя на дорогу, - я могу пригласить тебя к нам. Мама будет рада тебя видеть…       - А потом ты вечером прогонишь меня вон… - усмехаюсь я.       - Прогоню, - кивает она.       - И не позволишь даже на десять минут остаться с тобой наедине…       - Даже не надейся, Ланской… - она бросает на меня хитрый взгляд и тут же снова отворачивается.       Я смотрю в окно на проносящийся мимо подмосковный пейзаж. Лето в самом разгаре. Лучшее время года для наших широт…       Она тормозит на набережной, перед проездом к моему дому.       - Спасибо, - говорю я, отстегивая ремень.       - Я рада, что ты снова будешь катать с нами, - улыбается Анечка. – Все-таки «Зеркальный» без тебя – это немного не то…       - Подожди пока, - машу рукой я. – Еще Мураков с Клеем должны свое веское слово сказать.       Аня качает головой.       - Чтобы ты понимал, Серенький, они у себя в тренерской все твои американские прокаты на видео пересматривали по сто раз, чаще чем наши… Так что решение, если оно еще не принято, будет чисто эмоциональным.       - Посмотрим, - легко улыбаюсь я. – В любом случае, пока не выгнали, я буду ходить на тренировки… А там - видно будет.       Я смотрю на ее милое лицо, ловлю ее взгляд, наслаждаюсь очаровательной улыбкой, глажу по руке… И, перегнувшись, легко целую в полуоткрытые губы. Она не отстраняется. И даже, как мне кажется, отвечает на мой поцелуй.       - Пока, увидимся в «Зеркальном», - говорю я и выбираюсь из машины.       Захлопнув дверь, я обхожу ее белый БМВ спереди и, рассмотрев ее за лобовым стеклом, машу ей рукой.       У меня легко на душе. И спокойно. Я боялся этой встречи с Нинель, не знал, как она отреагирует на мое появление, и даже не догадывался, как воспримет мое желание вернуться к полноценному спорту. Послать подальше, отшутиться или на полном серьезе разложить все аргументы против – Нинель могла сделать все это, как вместе, так и по-отдельности, и ее не смутило бы ни мое разочарование, ни присутствие Ани. Поэтому, то что она не выгнала меня с порога уже можно было рассматривать как позитив, а согласие посмотреть мое катание, так вообще, как победу.       И если все пройдет хорошо, и меня возьмут назад на работу в «Зеркальный», я с огромным удовольствием напишу Брайану благодарственное письмо, попрощаюсь с ним навсегда и без сожаления перечислю положенные ему деньги за зарезервированное, но не использованное мною время его тренировок.       Хотя… Если не возьмут, я сделаю тоже самое. Потому что пройденный этап нужно оставлять позади в любом случае, и не пытаться искать золото на уже выработанной и заброшенной жиле. Этой философии, кстати, меня сам же Брайан и обучил…       Поднимаюсь на скоростном лифте на свой тридцать второй этаж. Прохожу вдоль пустого, выстланного коврами и уставленного вазами с цветами коридору и открываю дверь своей квартиры. За две недели, прошедшие с моего возвращения, мне удалось вернуть моему дому более-менее жилой вид, как минимум наполнив его свежим воздухом, запахом парфюма и сваренного кофе, разбросанными там и сям вещами… И моей зубной щеткой в стакане в ванной. Рядом с такой же, новенькой, нераспечатанной, в слегка поблекшей, но нетронутой упаковке. Моя юношеская мечта, которой не суждено было сбыться… Как же давно это было…       Не разуваясь прохожу на кухню и открываю холодильник. Меня встречают открытая бутылка минералки, полдюжины яиц и пачка творога. Не густо… Но это ведь мне не Америка, и рядом со мной не добряк Осборн, которому плевать на то, сколько я вешу. Теперь сражение будет вестись с каждыми пятьюдесятью граммами, с каждой жиринкой, с каждой заплывшей жилочкой на теле. Жестокое и бескомпромиссное. Поэтому…       Решительно закрываю холодильник.       И слышу мелодичный гонг дверного звонка. Разве я кого-то жду сегодня?..       Я, как обычно, не закрыл дверь на замок. Поэтому она, повернув ручку, спокойно заходит сама и, увидев меня, останавливается, прислонясь к дверному косяку. Ослепительно красивая, в своем стильном белом брючном костюме и модных туфлях на высоченном каблуке. С распущенными по плечам темными волосами и бездонным, небесным взглядом.       И в этот миг у меня перед глазами проносится все наше детство, наша невинная любовь и запретная страсть, наши поцелуи, и наши слезы… И два года разлуки, которые незаживающим шрамом саднят мое сердце…       - Я тут подумала, - Аня смотрит на меня не отводя взгляда, - что, наверное, сейчас мне еще не хочется ехать домой…       Ее голос срывается на шепот, а щеки алеют румянцем, таким беззащитным, и таким восхитительным.       Молча подхватываю ее на руки, прижимаю к себе что есть силы, целую влажные, алые губы и больше не позволяю произнести ни слова…       А утром мы позавтракали ее любимыми сырниками, которые я сам для нее пожарил из имевшегося в моем холодильнике скудного рациона.       Первый раз в жизни…              Скрип льда под лезвиями, прохладный, сухой воздух вокруг, яркий свет прожекторов и звонкое эхо, разносящее каждый шорох по всей арене и дальше, на трибуны, под самый потолок. Все как раньше. Сменились только, разве что, рекламные плакаты на бортиках да обновился широкий баннер с логотипом «Зеркального», растянутый на дальней стене. А так… Дом, милый дом. Это все мое, родное… И мне хорошо уже от осознания того, что я здесь.       Разгоняюсь беговыми назад вдоль бортика. Набрав скорость выкатываюсь на правом лезвии на середину и, меняя ногу, разворачиваю тело вперед. Подгибаю колено, выдыхаю и, одновременно с прыжком, замахиваюсь правой ногой против часовой стрелки. Прижимаю сжатые в кулаки руки к груди. Цветной калейдоскоп перед глазами. Я никогда не закрываю глаза, когда прыгаю. Даже если ледяное крошево летит прямо в лицо… Приземляю тройной аксель, и тут же, выбросив назад левую ногу, упираюсь зубцом в лед и с силой выталкиваю себя вверх, вскидывая над головой руки. Прыжок на полувыдохе. И чистое, с хрустом, приземление с переходом в простой выезд с вытянутой левой ногой и расправленными в стороны руками. Тройной тулуп – наверное самый простой прыжок на свете. Базовая классика. Но в каскаде с тройным акселем смотрится достойно. И оценивается соответственно. Тем более, что каскады с акселем вообще используются спортсменами реже остальных. А я накатал этот элемент за последние два сезона до очень высокого показателя стабильности. И без стеснения могу показывать моим судьям…       Вспоминаю…       В «Зеркальный» приезжаю в понедельник, к восьми утра. Фактически, к открытию. И хотя формального запрета на посещения в иное время не существует – хочешь, хоть всю ночь до утра тут сиди, никто тебя не выгонит, если, понятное дело, ты член команды – техперсонал и ледовая обслуга приходят на работу в восемь, и мы тоже понимаем это время как начало нашего рабочего дня.       Приезжаю на такси. Захожу в вестибюль, пробегаю по центральной лестнице, иду по коридорам… И без малейшей ностальгии и сантиментов, переодеваюсь в общей раздевалке в спортивный костюм. Обувая коньки, я тщательно осматриваю лезвия и крепежные болты на подошвах. Привычка. После Чемпионата Мира в Париже. По прошествии стольких лет, я до сих пор чувствую нервное напряжение и неуверенность, если перед выходом на лед сам лично не продавлю, не прошатаю и не прощупаю каждый сантиметр моего снаряжения. Даже если точно знаю, что с последнего раза ничьи руки шаловливые не могли до него дотянуться. Уж очень то мое падение, которое едва не закончилось трагедией, меня мотивировало на осторожность.       И только выйдя на лед, голубовато мерцающий в приглушенном свете фоновых ламп, вдохнув неповторимый аромат искусственного катка и проехав полкруга по арене, на которой прошли мое детство и юность, я чувствую, как мое дыхание предательски срывается, а сердце, учащенным стуком, рвется из груди. Выехав на середину площадки, я опускаюсь на одно колено и провожу ладонью по обжигающе холодной шершавой поверхности ледяного покрытия.       - Ну здравствуй, - шепчу. – Я вернулся…              Для следующего каскада мне нужно много места. Практически вся длина стадиона. Поэтому я снова раскатываюсь вдоль бортика, выворачиваюсь на вираже и несусь сквозь арену, набирая скорость. Перетяжка, еще одна… Смена ноги, внешнее ребро, правую назад, удар зубцом и резкий замах руками. Взлетаю над поверхностью, крутясь винтом. Краткий миг полета длится для меня как сотня вечностей. Приземляюсь с лязгом стали о лед, поднимая тучу снежной пыли. И сразу же, не теряя скорости, перебрасываю левую ногу накрест, приседаю и с силой выталкиваю тело вверх, закручиваясь как штопор. Приземление. Уже не так быстро. Но скорость еще не потеряна. Что есть силы отталкиваюсь правой ногой и, подгоняемый земным притяжением, перепрыгиваю на левую ногу, выполняя ойлер, без которого мне не сделать третий прыжок. Заваливаю левую ногу на внутреннее ребро, резко выбрасываю назад правую, вонзаю зубец в лед и в одно мгновение отталкиваюсь от поверхности и закручиваю тело руками, вскидывая их вверх. Повыше, только бы повыше… Грохаюсь о лед правым лезвием и вывожу, выхожу, вытягиваю каскад на максимальные гои, даже не задумываясь о сложном выезде. Четверной лутц, тройной риттбергер, ойлер, тройной флип – вот так это звучит на сухом жаргоне наших судей. На общедоступном человеческом языке это будет просто «Вау!» Я это знаю. Я этого добивался. Я днями и ночами расшибался о лед, чтобы вы, теперь, глядя на меня, с восхищением произносили бы это «вау!» Потому что это все, что я умею в этой жизни – удивлять и радовать вас…       Вспоминаю…       Катаюсь по кругу в полутьме. Тот редкий случай, когда на всем стадионе я абсолютно один, никто не мешает мне, и я никому не мешаю. Наверное, вот так можно будет, разбогатев, построить себе индивидуальный ледовый дворец, куда вход будет разрешен только мне одному… Глупая мысль. Ни один фигурист, даже самый талантливый и преданный нашему спорту, выйдя на пенсию не сделает подобной глупости. Нам хватает льда, пока мы в профессии. Потом наступает усталость, выгорание, а иногда даже отвращение… Не знаю, правда ли это. Но мне рассказывали те, кто через это прошел.       Получасовой разминки мне хватает, чтобы почувствовать себя в тонусе. Но я понимаю, что дальше нужно либо проводить полноценную тренировку, либо делать паузу и беречь силы. Поэтому, хоть и с сожалением, но делаю последний круг, по-хоккейному запрыгиваю на бортик и, нацепив чехлы, иду обратно в раздевалку. Через час занятие по хореографии у Леши Железняка. А до этого я наверняка встречу много старых знакомых…              Твизл, снова твизл, беговой… Моухок… Крюк на левой, выкрюк на левой, крюк на правой… Перетяжки, опять беговыми назад… Чоктао… Выкрюк на правой… Беговые… Запрыгиваю на либелу, кручу как не в себя, добавляю три заклона, меняю ногу и опускаюсь в волчок. Все на ультра-си, не менее трех оборотов, потому что вот так вот, за здорово живешь, терять драгоценные баллы тебе никто не позволит. Ну а после законного отдыха на дорожке и вращениях, наступает время заключительного прыжка…       Вспоминаю…       Захожу в раздевалку. Вижу двоих парней. Которые, только что о чем-то бурно и громко беседуя, замечают меня не сразу. А когда замечают, то с обалдело застывшими лицами замолкают на полуслове.       - Привет! – деловито бросаю я, киваю и, внутренне ухмыляясь, неспешно прохожу к своим вещам.       - З-здрасте…       Им лет по четырнадцать, наверное. Здоровые. Высокие. Наглядное подтверждение того неоспоримого факта, что одиночное катание, хочешь-не хочешь, а постепенно переползает в силовой вид спорта, где артистизмом жертвуют в угоду скорости и сложности элементов. Но это мы еще посмотрим.       Усаживаюсь на скамейку и отдираю от ботинок скотч, которым примотаны мои шнурки. Искоса поглядываю на парней, которые продолжают пялиться на меня, разинув рты.       - Ну, что вытаращились? – усмехаюсь. – Привидение, что ли увидели?       Они оживают, как-то нервно подергиваются, вопросительно смотрят друг на друга и кивают. Мне смешно, но я держусь, с серьезным видом распуская шнуровку.       - Простите, э-э-э… - самым смелым оказывается тот, что повыше, темноволосый, кучерявый, с большим кавказским носом. – Вы, случайно, не Сергей Ланской?..       Внимательно смотрю на него, потом с деланным интересом оглядываюсь по сторонам и даже заглядываю под скамейку.       - Ну, другого Ланского я здесь не вижу, - развожу руками я, - так что, наверное, да, случайно - я.       - Отпад!..       Мальчишки снова застывают в ступоре, на этот раз с выражением неописуемого восторга на физиономиях.       Я мог бы и дальше над ними потешаться, но внезапно дверь распахивается, отлетая в сторону, и в раздевалку вваливается здоровенная белобрысая фигура, размахивающая длинными ручищами и сияющая белозубой улыбкой.       - Ланской! Брат! – орет вошедший.       - Андрюха!..       Я как есть, в расшнурованных коньках поднимаюсь ему на встречу и тут же тону в медвежьих объятьях повзрослевшего и поздоровевшего Андрея Германа, олимпийского чемпиона, честно выигравшего у меня золотую медаль два года назад в Пусане.       - Серега!..- он жмет меня так, что хрустят все кости.       - Тише ты, задушишь…       Он немного ослабевает хватку и, улыбаясь до ушей, тискает меня за плечи. По всему видно, что Андрей подзабил на тренировки, снова набрав ненужного и лишнего веса. Всевозможные шоу, съемка в рекламе, участие в церемониях и прочие торжественные мероприятия, приличествующие его статусу, явно сказываются не в пользу его формы. Хотя спорт он не бросил пока, я это знаю…       - Ты как? Ты что? Надолго к нам? – заваливает он меня вопросами.       - Пока не знаю, как пойдет, - делаю попытку пожать плечами я.       - А то мне Вахавна сегодня прямо с утра написала, так, мол, если хочешь увидеть старую пропажу… Вот я и бросил все, там у меня сегодня утром прямой эфир намечался… Чтобы тебя, черта волосатого, увидеть…       Он тараторит без умолку, и я с трудом узнаю в этом взрыве харизмы и добродушия тихоню и тюху Германа, с которым мы вместе соревновались и соперничали, побеждали и проигрывали, получали похвалы и люлей от Нинель и даже, было дело, признавались в любви одной и той же девочке…       - А кстати, - Андрей вдруг хмурится и бросает взгляд по сторонам, - почему ты здесь, в общаге?       - А где мне, прикажешь, быть? – удивляюсь я.       - Для олимпийской сборной есть отдельная раздевалка… А-а, ты ж не знаешь… Там за углом, идем покажу…       - Не-не-не, - отмахиваюсь я, - я пока еще только на птичьих правах, ни о какой сборной и речи нет. Так что тут мне самое место. Тем более, - киваю на с интересом наблюдающих за нами парней, - у меня тут поклонники появились…       Андрей поворачивает голову к мальчишкам и тут же строит из себя старшего.       - А ну, чего уши развесили?       Но то ли ехидные ухмылки малых, то ли врожденная доброта и воспитание, то ли оба этих фактора, короче, не позволяют ему продержать строгость на лице дольше нескольких секунд.       - Давид, - он тычет пальцем в большеносого, - и Артем, - показывает на второго, светловолосого и тощего как скелет. – Дружки-приятели. Прозвище – Давид и…       - Голиаф, - произношу я раньше, чем он, кивая.       - Короче, ты понял, - Герман хлопает меня по плечу. – Ланской нас покинул, но дело его живет.       - Ну, хоть что-то я по себе оставил, - усмехаюсь я, - хоть какую-то память…       Андрей снова окидывает меня своим открытым добродушным взглядом. И я, мимо воли, замечаю, что наша разница в возрасте, столь заметная два года назад, сейчас почти стерлась. И мне совершенно не хочется называть его малым или пацаном. Интересно, это акселерация, или естественное взросление, через которое проходим все мы?..       - Слушай, - говорю я с досадой, - у меня сейчас Железняк… Если я опоздаю мне Вахавна плешь проест…       - Давай-давай, - тут же отступает Андрей. – Я тебя увидел, первый, так сказать, к святыне приложился, могу ехать дальше по своим делам.       Я чуть было не уточняю, что на самом деле он далеко и не первый вовсе, кто и увидел, и приложился, но вовремя спохватываюсь. А на прощание задаю вопрос.       - Как там бабуля? Гера… Забыл…       - Михайловна, - кивает Андрей, снова расплываясь в улыбке. – Жива-здорова, что странно с тем, как она водит машину. Тебя вспоминает часто. В Ютюбе следит за твоими успехами.       Мне приятно это слышать.       - Передавай привет, - говорю. – И скажи, что мое приглашение все еще в силе. Она поймет.       Андрей кивает, и, еще раз сжав меня могучим хватом, исчезает также внезапно, как и появился.       Выдыхаю. Качаю головой. И, усевшись, наконец сбрасываю коньки и сую ноги в кроссовки.       - К Железняку идете? – интересуюсь у мелких, не поворачивая головы.       - Э-э… Да… - нестройным хором мямлят Давид и Голиаф.       - Ну, тогда ведите, - поднимаюсь и застегиваю молнию на куртке. - А то вдруг у вас тут еще что-то поменялось…              Закрут тройками, разгон, места полно. Еду на внутреннем левом ребре, немного приседаю и тут же резкий мах правой ногой. Туча ледяной пыли веером взлетает вверх, поднятая чиркнувшим по льду правым зубцом. А вместе с ней взлетаю и я, немного под углом к поверхности, но не критично. Ровно на столько, чтобы осталась возможность при приземлении эффектно парировать снос в сторону и, вывернувшись, выехать в кораблике, раскинув руки и повернув голову в сторону зрителей. Сделал… Снова сделал. Четверной сальхоф по-прежнему мой самый стабильный и любимый из квадов, и я не упускаю случая, по возможности, всегда приземлить его соло, не в каскаде, чтобы не смазывать впечатление ни себе, ни окружающим. Ведь вам же нравится, я точно знаю. Иначе бы вы сейчас на меня не смотрели…       Вспоминаю…       В танцевальный зал приходим не первые. На матах на полу и у станков уже сидят и стоят девчонки и пацаны – ждут Лешу Железняка, нашего тренера по танцам. В основном в зале повзрослевшая мелюзга, которую помню плохо. Хотя… Вот эта… Темненькая. Со смешной гулькой на голове и милой улыбкой. Женя. Точно! Женя Волкова. Когда-то, когда я здорово приложился на тренировке и разбил себе до крови башку она, еще совсем кроха, проявила ко мне настоящее чувство жалости и участия, и даже угостила шоколадкой. А это, скажу я вам, в нашем мире почти как руку помощи утопающему протянуть. Интересно, помнит ли?..       Женя поднимает глаза и, узнав меня, улыбается. Киваю ей и тоже скалюсь в ответ. Из девчонок постарше - Маша Слепых, высокая, худенькая светловолосая девочка и Дина Бородина, маленькая, смугленькая брюнетка. Я их помню, они занимались в одной группе с моими девчонками. Была еще одна, Соня Аленьева, она даже ездила с нами в Корею запасной, но потом, я что-то читал, кажется она ушла из спорта из-за травмы. С нашим появлением девчонки оживляются, а те, кто меня знают или помнят смотрят с улыбками.       Подхожу к Маше и Дине.       - Привет, Сережа!       - Здравствуйте. Приятно видеть знакомые лица.       Они хихикают, переглядываясь.       - Ты к нам надолго?       - Возьмете обратно, так может и навсегда, - подмигиваю им я.       Девчонки краснеют, улыбаются. Подросла смена моим принцессам…       Нахожу себе место, и не успеваю сесть, как вдруг, каким-то шестым чувством понимаю, что на меня смотрят… Поднимаю глаза в сторону двери…       И вижу ее…       Повзрослевшую. Похорошевшую, если это вообще возможно. Округлившуюся и вытянувшуюся в тех местах, где этого требует физиология. Очаровательную и такую хорошенькую. Куколку-балеринку.       Валечку.       Наши глаза встречаются, она замирает на месте и, своим детским движением, прячет лицо в ладонях, продолжая подглядывать сквозь пальчики.       Подхватываюсь, подбегаю к ней, аккуратно беру ее руки в свои и отвожу ладони от лица.       Та же улыбка. Тот же взгляд. Все как было раньше. Как тогда…       - Ты… - выдыхает она шепотом.       - Здравствуй, котенок…       - Ты!..       Я не успеваю ничего сделать, как она обнимает меня и прижимается всем телом, пряча лицо у меня на груди. И мне остается только обнять ее в ответ… И, с наслаждением коснувшись губами ее мягких волос, вдохнуть их свежий, девичий аромат.       Вокруг нас неловкое молчание, шепот и смешки.       И поверх этого удивленный, и одновременно веселый голос Леши Железняка.       - Ну вот, Ланской, не успел вернуться, как снова девушкам нет из-за тебя покоя…       Валя поднимает головку, окутывает меня своим бездонным взглядом и улыбается со всё той же детской искренностью, которая когда-то давно поразила меня в самое сердце.       - Я боялась, что ты меня забудешь, - шепчет она одними губами.       А у меня в душе девятый вал, и шторм без шансов на спасение…       Вы не подумайте, полтора часа хореографии мы честно отпрыгиваем и отплясываем. Просто Валька от меня ни на шаг не отходит. И молча, исподтишка, поглядывает. Да так, что меня мороз по коже прошибает…       Ну а потом все организованно разбегаются по раздевалкам. Потому что их ожидает утренний лед с раскаткой. А меня ждет Нинель…              После сальхофа еще немного кручу твизлов и моухоков, заканчивая все заходом во вращение. Бильман – радикально задранная вверх нога и рукой держусь за лезвие – и, наконец, завершающий стремительный винт, где частота вращения превышает все разумные величины. Останавливаюсь. Прогибаю спину. И застываю в финальной позиции с последним тактом моей музыки. Не бог весть что – ария из мюзикла «Кошки» Веббера. Но в стиле Брайана Осборна и его школы. В конце концов, я же два года у него занимался.       Выхожу из образа.       И в леденящей душу тишине, царящей над ареной, слышу произнесенную с трибун сдавленную, но краткую и емкую оценку своего выступления.       - Ни хрена себе…       И тут же зал оживает, и вот уже слышны смешки и шушуканья. И даже кто-то пытается свистеть и аплодировать…       Но первая реакция самая искренняя. Мне она нравится больше всего. И очень хочется верить, что мои бывшие тренеры подумали про мое выступление примерно тоже самое. Пусть даже вслух будет высказано совершенно иное.       Подкатываюсь к тренерским местам. И с наслаждением окунаюсь в родную и любимую атмосферу.       Ухмыляющийся Артур Маркович Клейнхельман, гениальный хореограф и любимец всей женской половины «Зеркального» в возрасте от четырех до двадцати лет, смотрит на меня через камеру мобильного телефона, записывая на видео мой прокат. Для последующего вдумчивого анализа и разбора. А может просто, Клей пишет видос для истории, чтобы потом выложить на Ютюб и набрать кучу лайков.       Мураков, Иван Викторович, тренер по скольжению и прыжкам, склонившись над бортиком и подперев подбородок кулаком, буравит меня маленькими глазками. На его лице ни тени эмоции. И лишь в какой-то момент вижу, как дядя Ваня, украдкой, хитро мне подмигивает. Или мне показалось?       Нинель Вахтанговна, снежная королева, великая и ужасная, холодная и сосредоточенная, наш главный тренер, постановщик, судья и беспощадный критик. Придирчиво вглядывается в экран своего компьютера, снова и снова высматривая малейшие мои недокруты, неявные ребра, недотянутые носки и кривые руки. Изящные тонкие пальцы с дорогим маникюром порхают над клавиатурой. Жужжит портативный принтер. И она протягивает мне распечатку с разбором моей короткой программы по элементам и финальной оценкой, которую бы я получил, откатав все это на официальном старте. Мельком смотрю на результат – там больше ста баллов, и на сегодняшний день, я знаю, никто не сможет лучше. Наши взгляды на мгновение встречаются, и я замечаю тень такой знакомой тонкой улыбки на ее красивом лице.       На трибунах непривычное для тренировки оживление. Вся мелюзга расселась на скамейках, мальчишки и девчонки из юниорского состава, которых выгнали с их младшего льда чтобы дать мне возможность откатать на всей арене без помех. Двое моих новых знакомых, Давид и Голиаф… То есть Артем… Зря Герман сказал мне о прозвище этой парочки, теперь ведь я их так и запомню… Рядом с ними - девчонки, Маша и Дина, хихикают, перешептываются… Чуть в сторонке, рядом с улыбающимся до ушей и довольным жизнью Лешей Железняком, сидит, очей очарование, балеринка, Валечка – красавица, куколка, глаз не отвести… Короче говоря, практически столпотворение, как для утренней тренировки. Но ведь и тренировка не совсем обычная…       Облокотившись о бортик, смотрю на Нинель. Демонстративно обмахиваюсь бумажкой с оценками. Она смотрит на меня поджав губы.       - Артур Маркович, - легкий поворот головы вправо, - что скажете по поводу постановки?       Клей задумчиво теребит бороду, разглядывая лед перед собой.       - Есть ряд вопросов к музыке… - произносит он негромко. - И к манере исполнения в целом…       - Потому что музыка – черти что, - веско заявляет Нинель. - А постановка – ужасная. Ее вообще нет. Я не права? Иван Викторович?       Мураков крякает в кулак, усмехается.       - Прыжковый контент без замечаний, - басит он. – Дорожки по элементам тоже. Вращения… есть что подтянуть, но не критично…       - То есть, - заключает Нинель, - это был набор трюков без претензии на артистичность. Цирк на льду такой, да? Котлетка из кулинарии. Полуфабрикат…       Она снова упирает в меня свой колючий взгляд. Который я прекрасно научился выдерживать за долгие годы ежедневного и ежечасного общения. Спокойно расправляю на перилах бортика выданную мне бумажку с оценками и делаю вид, что внимательно ее изучаю.       - Коллеги, - Нинель немного смягчает тон и поворачивается к Артуру с Мураковым, - ваше мнение. Потому что постановка меня категорически не устраивает, это во-первых…       - Переделаем, - коротко кивает Артур. – После Белогорска…       И тут уже даже самому неискушенному становится понятно, что все это представление устраивается исключительно с профилактической целью потрепать мне нервы и приземлить мою гордость. Нинель не утруждается озвучиванием никаких своих «во-вторых» и «в-третьих». Просто смотрит на меня и, постукивая указательным пальцем по бортику, говорит тихо и внятно.       - Если ты посмеешь снова меня предать…       Я поднимаю глаза и спокойно встречаю ее взгляд.       - Поговорим об этом в Шанхае, мама, - произношу я шепотом, чтобы услышала только она.       Нинель мгновение смотрит на меня, после чего, не говоря ни слова опускает голову и продолжает что-то щелкать на своем лэптопе. И только мне, стоящему прямо перед ней видно, что она улыбается. По-настоящему.       Движение со стороны тренеров – Артур вопросительно смотрит на Муракова. Дядя Ваня машет рукой и согласно кивает головой. И тогда Клей разворачивается к трибунам и, вскинув руки над головой, показывает всем собравшимся два поднятых вверх больших пальца.       Это конечно не чемпионат мира. И не Гран При. И не олимпиада… Но черт возьми… Шквал свиста и аплодисментов от моих коллег, взрослых и маленьких, титулованных и начинающих, производят на меня сильнейшее впечатление. И трогают до слез. Правда…       И я не нахожу ничего иного, как откатиться от бортика и низко, по-японски, поклониться всем, кто, как оказалось, на столько рад меня видеть…       Загоняя строгими окриками и командами народ на тренировку («Давайте, давайте, просыпайтесь уже там, представление окончено, а работы, как всегда делать - не переделать»), Нинель подзывает меня к себе взмахом руки.       - Дело есть, - сообщает она мне с серьезным лицом, когда я подъезжаю к ней. – Зайдешь в тренерскую после обеда.       - Э-э-э… Хорошо, - киваю я.       - Не пугайся, - усмехается она, - не укушу.       - Ладно…       - Ладно… - она окидывает меня критическим взглядом с ног до головы. – Начинай-ка сразу с зубцовых каскадов. Лутц-тулуп, лутц-флип, через ойлер, естественно, а не шиворот навыворот, как ты любишь… Потом флип сначала поставишь и так по очереди, да? Давай, вперед…       И я даю вперед. Как раньше. Как и не было этих двух лет…              С Валькой не можем друг на друга насмотреться и наговориться. Поэтому, вместо того чтобы настраиваться на предстоящий разговор с Нинель – вообще не подозреваю, что еще ей могло от меня понадобиться – забиваемся в укромный угол в комнате отдыха и держимся за руки, как дети. Пытаюсь соблюсти остатки приличия. Но без всякого успеха.       - Не бойся меня.       Она специально пододвигается ближе, хотя я уже и так отсел на самый край дивана, чтобы дать ей место.       - Я не боюсь…       Валя поворачивается ко мне и, склонив на бок красивую головку, проводит пальчиком по моим губам и подбородку.       - И не ври, - произносит она, - а то у тебя получается неубедительно.       - Э-э-э…       Запинаюсь. Не знаю, что сказать. Хуже того, не знаю, как себя вести с этой потрясающей красоты девочкой, которая не только успела повзрослеть за эти два года, но и научилась читать чужие мысли и чувства, как открытую книгу. Мои, во всяком случае, она разгадывает безошибочно.       Валюша вздыхает и, проведя ладонью по моей груди, убирает руку и откидывается на спинку дивана.       Я опускаю голову. И меня гложет невыносимая тоска от того, что те волшебные мгновения, которые были у нас с этой девочкой – давно в прошлом. Нельзя заставить себя любить кого-то. Еще труднее, доказать себе, что твои чувства аморальны и нежизнеспособны, каким бы искренним побуждением они ни были рождены.       - Мне понравилось, как ты катал сегодня, - говорит Валя. – Я за тебя болела…       Смотрю на нее с улыбкой.       - Болела… Как тогда, в Корее? – не могу удержаться я.       Валька смеется, и стреляет в меня мечтательным взглядом.       - В Корее… - вздыхает она. – Господи, как же я тогда была в тебя влюблена. Ну просто как дурочка последняя… Как тогда, в Париже…       - Ты и Париж помнишь? – спрашиваю я.       - Конечно, - она наклоняется и просто кладет мне головку на плечо. – Я все помню…       И у меня внутри все словно обрывается.       - Тогда ночью, - говорю я тихо, - когда я возил вас в клуб… Я просто…       - Молчи…       - Я не хотел… Боялся тебя разочаровать… Чтобы ты потом не жалела…       - Молчи, молчи, молчи… - она снова поворачивается ко мне и прижимает свою ладошку к моим губам. - Ты ничего не знаешь… И не узнаешь никогда… Но тогда… Не поверишь, я была так счастлива в ту ночь… Наверное, впервые в жизни… На столько…       - Валюша…       Она качает головой, требуя, чтобы я не говорил ни слова, и снова, как тогда, давно, я тону в ее глазах, как в темном, русалочьем омуте. Валя проводит рукой по моим волосам, по шее… А потом быстро наклонившись, целует меня в губы. И тут же, отстранившись, смотрит на меня уже совсем другим взглядом, в котором нет ни тени от прежней маленькой, хрупкой, беззащитной балеринки.       - Не украду я тебя у твоей Анечки, не переживай, - произносит она печально, но тут же хитро улыбается. – Хотя ты и обещал меня любить, Сереженька.       И я понимаю, что она ни за что не поверит, если скажу, что я ее обманул.              Нинель, в свойственной ей прямолинейной манере вываливает на меня суть вопроса сразу и без подготовки.       - Семен Мирославович желает видеть кого-то из наших чемпионов у себя на шоу.       - Э-э-э… А… Ага… - глубокомысленно реагирую на эту новость я.       - Герману некогда, - продолжает Нинель, словно оправдываясь, - он у нас теперь звезда… Аня отказалась, потому что боится становится в пару с непрофессионалом, да и к сезону ей надо готовится, Валя молодая еще, Шахова… Ну сам понимаешь…       Танька… С Танькой я не разговаривал с того моего памятного для, когда я вернулся в Москву и позвонил ей прямо из аэропорта… Молодая мамочка… Что тут не понять?       - Методом исключения получаюсь я, - киваю головой.       - Понимаю, что просьба несколько… э-э… экстравагантна, - Нинель барабанит пальцами по полированной столешнице. – Но как есть… Силой, понятное дело, я тебя не заставлю…       - А силой и не нужно, - пожимаю плечами. – Я согласен.       - Оу, - она удивленно смотрит на меня. – Вот так сразу? Даже не по брюзжишь для порядка?       - С чего бы мне ерепениться? – кручу в руках стакан минералки, так чтобы образующиеся на поверхности пузырьки сверкали бриллиантами в пробивающихся в окно солнечных лучах. – У нас межсезонье, времени у меня сейчас много, в масштабных шоу и постановках я не участвую… К тому же, Авер щедро платит, так что… Почему нет?       И в самом деле, почему?       Единственной моей проблемой в Америке, когда я занимался в школе Барайана Осборна, было общение. И дело было даже не в языковом барьере. Освоив английский язык буквально за три месяца до вполне сносного уровня, позволявшего мне понимать тренеров, полицейских и продавцов в магазинах, я так и не нашел себе ни компании для приятельского времяпрепровождения, ни кого-нибудь одного или двух для дружеского общения. Проводя большую часть времени на тренировках, я, разумеется, контактировал с другими спортсменами, мы шутили, дурачились, и даже ходили раз в неделю, по субботам, в паб или в боулинг. Дважды за два года Осборн приглашал меня в гости на день благодарения… И все. То есть абсолютно. Мне некому было позвонить, некого было пригласить к себе в мою большую квартиру, которую я снимал в двух кварталах от ледового дворца, не с кем было поговорить… И чтобы вы понимали, о том, чтобы познакомиться и завести близкие отношения с какой-угодно девчонкой, тоже речи не шло. Потому что внезапно я понял, что никакая романтика, физиология, никакой секс мне не заменят того душевного тепла, радости, спокойствия и восторга, которые я испытывал в разное время с четырьмя моими родными и бесконечно любимыми девчонками. Ставшими теперь еще и такими бесконечно далекими…       Связи ни с одной у меня не было. Номер телефона я сменил на американский, который знали только Брайан и Фиона, моя младшая сестра, дочка Нинель, которая жила здесь же, в Америке, ну а самому позвонить кому-либо из оставшихся в России мне не хватало, попеременно, духа, смелости, желания или силы воли.       На Аньку я злился, внутренне понимая, что не совсем прав, но продолжая культивировать в себе детскую обиду – скорее для оправдания собственного эгоизма и малодушия, чем в силу каких-то серьезных причин.       Таньку не хотел беспокоить, чтобы не дай бог не навредить ее хрупкому, трогательному счастью, которое, наконец-то, воцарилось в ее душе и сердце. Во всяком случае, об этом недвусмысленно говорили размещенные в интернете фотографии и видеоролики их с Женькой Семеновым совместных путешествий, выступлений, интервью и прочих радостных моментов.       Катю трогать я боялся. Зная непредсказуемость ее взрывного характера, мне не хотелось лишний раз побуждать ее и себя к необдуманным поступкам. Хотя, откровенно признаться, по общению с ней я скучал больше всего и понимал, что стоит ей поманить меня пальчиком, я с большой долей вероятности сорвусь и полечу к ней на встречу, даже если мне будут предложены лишь милая улыбка и дружеская беседа.       Валя… С Валей было все сложно и просто одновременно. Каждый раз уже занося палец над пиктограммой с ее смеющимся личиком, я представлял себе темные, колючие глаза ее мамы Алсу, которая откровенно и доступно дала мне понять, что без кого - без кого, а без меня ее дочь уж точно в этой жизни обойдется, и чем меньше я буду присутствовать в ее мыслях и чувствах, тем лучше. Я знал, что Валя, наверняка, будет рада и моему звонку, и возможности, если таковая представится, встретиться… Но, по зрелым размышлениям, убирал руку от экрана и прятал телефон подальше. Неправильное и ненужное детское увлечение Вальки, которое я невольно породил, должно было раствориться в калейдоскопе новых впечатлений, популярности и безумной любви всей страны к маленькой олимпийской чемпионке, несправедливо обиженной противными взрослыми дядями из пыльных кабинетов. И я в эти ее впечатления ни ком образом не должен был вписываться.       Тоска по привычному кругу, отсутствие устоявшегося уклада, проклятое одиночество, с которым я безуспешно боролся, выматывая себя тренировками по будням и бесцельным бездельем по выходным – все это день ото дня ложилось кусочками брусчатки в основу широкой дороги, которая, я знал это, рано или поздно приведет меня обратно домой. И если поводом к возвращению послужило совсем не связанное с моим внутренним состоянием и внешними факторами событие, то причинами тому было все описанное мною выше. Я хотел вернуться в «Зеркальный», едва моя нога коснулась американской земли. Просто сбылось это мое желание только спустя долгие два года.       Предложение же Авербаума, озвученное Нинель, поработать в его этом «Ледниковом периоде» выглядело в тот момент для меня шансом быстро и легко вернуться в привычную мне среду, в атмосферу всеобщего интереса к моей персоне и в окружение знакомых, местами приятных, местами противных, но в любом случае родных и любимых лиц. Поэтому, хоть раньше я и не был сторонником мероприятий серьезно не связанных со спортом высоких достижений, в этот момент сомнений у меня не осталось. Почему нет?        Нинель смотрит на меня недоверчиво, все еще ожидая подвоха или какой-нибудь выходки. Я же, оставив, наконец, в покое недопитую минералку, ухмыляюсь ей со всей возможной искренностью.       - Ну, ладно… - она смахивает со стола невидимую крошку. – Раз возражений не имеется…       - Никак нет, мэм, - ерничаю я.       - Тогда я позвоню Семену, - она не обращает внимания на мою шутку, - и скажу, чтобы он начинал с тобой работать, да?       - Но у меня есть условие, - говорю я уже серьезно. – Точнее два.       Нинель облегченно вздыхает.       - Ну, слава богу, а то я уже начала беспокоиться…       - Ничего сверхъестественного, - выставляю ладони перед собой. – Я хочу со всеми в Белогорск, раз, и хочу, чтобы ты заявила меня на контрольные прокаты – два.       Нинель поджимает губы, округляет глаза и выразительно кивает на потолок.       - Вы заявили, - поправляюсь я с усмешкой.       Она укоризненно смотрит на меня и качает головой.       - В Белогорск поедешь, как все, это не проблема, - тем не менее спокойно произносит она. – На счет прокатов – посмотрим, как у тебя скатаются программы. Потому что вот этот вот твой осборновский… бурлеск, сам понимаешь…       Внимательно на нее смотрю, киваю.       - Звоните… Семену Мирославовичу.       Она достает было телефон, но, словно опомнившись, кладет его перед собой на стол.       - Так, Ланской, - включает она строгого тренера, - иди-ка ты на ОФП, и там у ребят расспроси, пускай тебе расскажут, как у нас теперь вечерние тренировки проходят. Чтобы был готов. Понял? Давай… А с Авербаумом я потом поговорю.       Выхожу из тренерской и, в приподнятом настроении тулю в сторону гимнастического зала. Не так все плохо оказалось, как я опасался. В какой-то момент я даже испугался, что она передумала, и решила наедине дать мне от ворот поворот…       В конце коридора замечаю фигуру Артура с кем-то разговаривающего по телефону. И меня посещает забавная мысль. Вот как, получается, интересно повернулась жизнь. В свое время, лет пять назад, Клея Нинель сосватал именно Семен Мирославович, предложив ей посмотреть на перспективного хореографа, не забывшего еще как на коньках стоять.       - В крайнем случае, будет Ваньке твоему подмастерьем, - нахваливал свой товар хитрый Авер, - может пригодиться кофе вам подносить. Ну а не приживется – выгонишь в три шеи без церемоний.       Но Артур прижился. И даже потеснил бессменно царствовавшего до него в постановочном процессе Лешу Железняка, не говоря уже об Артеме Розине, которого сам же еще и многому обучил.       И вот теперь, по закону бумеранга, уже сама Нинель сватает Авербауму меня для его шоу…       А мы прекрасно понимаем, что на моем имени, и на одном моем присутствии, его «Ледниковый» отхватит еще больше роскошных рейтингов и еще больше жирных спонсоров.       М-да, вот вам лишнее подтверждение того, что Нинель своих долгов не забывает. И возвращает всегда. С процентами…              Прихожу на ОФП, и устойчивое чувство дежавю тут же охватывает меня всего. Потому что в пустом зале, на спортивных матах, рядом с гимнастическими снарядами и шеренгой выстроившимися беговыми дорожками, сидят две милые, симпатичные фигурки и смотрят на меня двумя парами прекрасных глаз. А я-то знаю, какими волшебными, манящими и очаровывающими могут быть взгляды этих глаз…       - Приве-ет! – Анечка улыбается и тянет ко мне руки.       Подхожу к ней, наклоняюсь, приобнимаю и целую в подставленные губы.       - Я тоже хочу! – тут же возмущенно ершится Валька.       И я, повернувшись, легонько чмокаю в пухлые губки и ее.       - Ой-и, приятно… - валяет дурака малая, умильно щурясь и строя довольную физиономию.       Анечка с укоризненной улыбкой качает головой.       - Ох, Ланской, - вздыхает она, - опять за старое? Вот ничему тебя жизнь не учит…       Валька ехидненко хихикает. А я беру Анины руки в свои и целую по очереди каждый пальчик.       - Привет, Анютины глазки, - шепчу я, - здравствуйте Анютины губки, как поживаете, Анютины ручки, как я по вам соскучился, Анютины ножки…       Аннушка вздыхает, закрывает глаза и, прикусив нижнюю губку, не стесняется показать, как ей приятны мои слова и мои прикосновения.       Балеринка сидит рядом по-турецки, положив подбородок на сплетенные кисти рук и с умильной улыбкой смотрит на нас.       - Эх, Анечка, - произносит она мечтательно, - какая же ты счастливая…       Аня, прищурившись, смотрит на нее из-под длинных ресниц.       - С этим-то? – с неповторимым сарказмом в голосе кивает она в мою сторону. – Ты издеваешься?       - Ага, - с готовностью соглашается Валька.       Они вдвоем, синхронно поворачивают головы в мою сторону, одаривают ироничными взглядами, одновременно показывают языки и заливаются радостным хохотом.       Глядя на их веселье, пожимаю плечами и качаю головой.       - Ведьмы, - констатирую я под очередной взрыв звонкого девчоночьего смеха.       - Ведьмы и есть, - соглашается Аня. – Я была навеселе и летала на метле. А ты что думал?       - Вот заколдуем тебя, Сереженька, - вторит ей Валька, - и будешь ходить нецелованный тридцать лет и три года.       Анечка с деланной заинтересованностью замирает и демонстративно рассматривает меня, сидящего перед ней.       - Хорошая мысль, - нараспев произносит она. – Нужно будет обязательно попробовать…       Возможно, я и хотел бы им что-то ответить. Может быть, даже и ответил бы. В их же издевательском, глумливом стиле. Но увы, охоту на ведьм пришлось отложить, потому что в зал гурьбой заваливаются ребята и девчонки – юниоры и старшие – тоже пришедшие на ОФП после дневного отдыха.       И тут же, мгновенно посерьезнев и поскучнев, Аня и Валя поднимаются на ноги, занимают позиции у станка и начинают упражнения. И Анечка даже, обернувшись ко мне, показывает кивком головы на свободное место рядом с собой.       Сбрасываю куртку, и тоже, вместе со всеми, приступаю к давно мне знакомому и не раз обкатанному ритуалу растяжки и разогрева. Потому что так надо. Шутки шутками. Но работаем мы на результат. Который нужно постоянно и неуклонно завоевывать. В том числе и в борьбе с самим собой. Потому что, пока ты отдыхаешь или ленишься, твой соперник… Ну, вы поняли.              Захожу в свою квартиру, бросаю сумку на пол, не включая свет ползу в спальню и со стоном валюсь на кровать. У меня чудовищно болят правый бок, нога и поясница. Последствия проклятой травмы, которую я получил несколько лет назад на чемпионате мира в Париже. Грустная история, на самом деле, суть которой свелась к внезапному разлому крепления лезвия моего правого конька к ботинку, что повлекло за собой мое очень неудачное падение с тройного акселя буквально на старте произвольной программы и практически четырехмесячному простою в тренировочном процессе. Хуже всего было то, что восстановиться полностью у меня так и не получилось. Не исключено что тогда же я получил и скрытую травму позвоночника, которая начала проявляться только со временем, но доставляла мне такие нечеловеческие мучения, что я буквально лез на стенку от боли. Спасали меня таблетки ибупрофена, а когда становилось совсем уж невмоготу – обезболивающие уколы.       Осборн в Америке показывал меня врачам, с этими моими несчастьями, но те, вправляя мне вылетевшие позвоночные диски, только руками разводили, расписываясь в собственном бессилии. От Нинель же, до поры до времени, мы эту информацию скрывали, благо проявлялась проблема нечасто, эпизодически, и в общем-то моей работе не мешала – болит и болит себе. Кто из нас катается без боли? Но этой весной, когда меня снова прихватило, свидетелем моих мучений стала Фиона, которая заехала ко мне в гости на пару дней. Понятное дело, тайное тут же стало явным, в конечном итоге переродившись в еще один повод к прекращению моей работы в Америке и возвращению домой.       - Твоя мама сегодня утром так на меня кричала по телефону, - посетовал мне Брайан через несколько дней, когда я, едва придя в себя, тут же явился на тренировку, - я, признаться, не подозревал, что она знает такие слова… Скажи, Сергей, ты тоже считаешь, что я тебя здесь до смерти гроблю?       Успокоив моего наивного и очень высокооплачиваемого тренера, я уверил его, что Нинель просто погорячилась. А вечером, в первый раз за прошедшие почти два года, я позвонил ей по скайпу и мы вполне себе мило поговорили…       Спасительные таблетки всегда у меня лежат на прикроватном столике, и я, не глядя, нашариваю пластиковую баночку и вытряхиваю две штуки в ладонь. Десять минут – и все пройдет. До следующего раза. Но иного спасения я пока не вижу…       Измененная система проведения вечерних тренировок у взрослых спортсменов и у юниоров оказалась для меня новшеством, к которому я не был готов. Вместо обычных занятий, точнее, перед ними, Нинель теперь заставляет всех тянуть жребий, после которого выгоняет народ на шестиминутную разминку, а затем каждый по очереди катает свою произвольную программу. То есть полное погружение и имитация реальных соревнований. Пока эта метода еще только апробируется, но всем явно было по кайфу так заниматься, потому что в конце объявлялись места и баллы, и победитель мог на законных основаниях несколько минут походить, задравши нос и гордясь собой.       Сказать по правде, утром я уже изрядно выложился, катая короткую программу для тренеров, и сил на произвольную, да еще такую, которая имелась в моем активе, у меня почти не было. Но кто же в этом признается? И я, вместе со всеми, отважно вытянул свой жребий.       Зря вытянул. Мог бы и не тянуть.       Потому что один неудачный поворот после приземления с прыжка – и вся программа идет по бороде, я, скривившись, из последних сил сдерживаюсь, чтобы не взвыть и еле-еле докатываю, только бы не бросить по середине.       Доезжаю, получаю исподлобья хмурый взгляд карих глаз, распечатку с весьма посредственными результатами и указание после тренировки показаться нашему врачу Валере. Заметьте, не сразу же, не вместо, а после тренировки. Вспоминая, как Катька катала свои программы с гипсом на руке, и даже что-то там прыгала, я понимаю, что в глазах тренеров, моя травма – это вообще не достойная внимания попытка отлынивания от работы. М-да, разбаловал меня Брайан, однозначно. Нужно привыкать к нашему режиму. Иначе не то, что олимпиады – чемпионата Европы мне не видать, как своих ушей…       Лежу, блаженно закрыв глаза, и ощущаю, как острая боль в правой части тела постепенно превращается в тупую, затем в пульсирующую, а вскоре и вовсе исчезает, сменяясь сонной истомой. Вот так всегда это и происходит. Врачи говорят, какое-то там блуждающее защемление. Поблуждало, и ушло. И хорошо…       Размышляя над тем, что не плохо бы сходить в душ, а перед сном почитать какую-нибудь полезную книжку, я осторожно сползаю с кровати и выпрямляюсь. Все в порядке. Все хорошо. Делаю несколько базовых упражнений – наклоны, скрутки, приседания – все в норме. Ну, слава тебе господи. До следующего раза…       Гонг из прихожей возвещает мне о том, что у меня снова незваный гость. И на мгновение моя душа, трепеща крылышками, взлетает в облака. А вдруг! Неужели. Она говорила, что сегодня у нее планы, что она занята… Но что если…       Увы… Это оказывается всего лишь сосед. Немолодой бизнесмен. Увидел мою, как обычно, неплотно прикрытую входную дверь и, обеспокоившись, позвонил, чтобы убедиться, что у меня все в порядке.       Благодарю его за бдительность, киваю, желаю спокойной ночи. Запираю дверь на замок. Грустно вздыхаю, понимая, что до утра еще целая ночь. И уныло плетусь в ванную.       Где от нее, воспоминанием о сегодняшнем утре, только несколько темных, длинных волосков на полу и распечатанная зубная щетка в стакане.       Рядом с моей…              - Сереж, привет, говорить можешь?       Звонок застает меня в процессе раскатки. Но этому абоненту я не могу не ответить.       - Конечно, Семен Мирославович, здравствуйте…       - Ой, я тебя прошу, - хмыкает он, - оставь ты уже в покое «Мирославовича». Знаешь же, что не люблю…       - Как скажете…       - Ты как вообще временем сегодня, располагаешь? – Авер опускает все прелюдии и сразу переходит к делу.       - Полтора часа в обед у меня есть, - докладываю ему свое расписание, - ну и после вечерней тренировки… А, вот могу еще ОФП днем прогулять, если нужно…       - ОФП прогуливать не нужно, - перебивает меня Семен, - а вот вечером приезжай в «Лужники», на малый лед, знаешь где это?       - Конечно…       - Ну вот…       Еду вдоль бортика с телефоном у уха и, проезжая мимо тренерских мест, в ответ на недовольный взгляд Нинель, показываю ей экран с ухмыляющейся физиономией Авера. Нинель вскидывает брови, кивает и машет мне рукой, продолжай, мол. Продолжаю…       - Я постараюсь вечером подскочить, - бормочет тем временем Авербаум, - но если что… «МММ» тут точно до ночи будут сидеть, так что поговоришь с кем захочешь, осмотришься, на кукол поглядишь…       «МММ» - это не то, что вы, прости господи, подумали, а три Максима – Таранов, Денков и Марьянов, в разной степени задействованные в работе над шоу. Куклами же на сленге называют актеров, певцов и прочих знаменитостей, которых удалось привлечь к участию в качестве звезд.       - Я понял, Семен… э-э-э… Да, - говорю я. – Вечером приеду.       - Ну давай, - хмыкает он в трубку. – Маме привет…       Дурацкая манера… Что Таранов, что Жигудин, что Тихонова с Авером – все считают своим долгом, общаясь со мной, напомнить мне, чей я сын, и словно бы подчеркнуть свою причастность к нашей с Нинель тайне, все больше напоминающей секрет Полишинеля. Что поделаешь… Вся возрастная фигурнокатательная тусовка, заставшая Нинель еще молодой спортсменкой, была свидетелем ее бурного романа с моим отцом. А те, кто знали его и ее близко, на правах друзей и родственников, в один голос утверждают, что у меня «глаза папины», а «профиль мамин». Классическое же «привет маме» - это уже как пароль, как идентификатор свой-чужой. Не нервничай, мол, все в порядке, все согласовано… И продолжается это всю мою сознательную жизнь. Как приговор. Или клеймо. Мешающее мне чувствовать себя самостоятельным.       Прячу телефон в карман на поясе и снова вливаюсь в вереницу катающих по кругу и выполняющих раскаточные задания парней и девчонок. Нас стало больше. Подросли вчерашние малыши, ставшие юниорами.       Но я все равно ощущаю пустоту.       Нет, и никогда уже больше не будет среди нас Таньки, Танечки, Танюшки, рыжей бестии, неудержимой, целеустремленной ракеты, брутальной рекордсменки с тонкой, ранимой душой и искрящимися изумрудом глазами. Моя самая первая и самая страстная любовь. Любовь непозволительно ранняя и, как все запретное, такая сладкая, что от одних только воспоминаний в истоме замирает сердце, и дыхание невольно становится прерывистым. Я рад, что у рыженькой хорошая семья и настоящие, искренние чувства к обожающему ее Женьке Семенову. Дай бог…       Навсегда мы расстались и с Катей Асторной. Повторного бегства Нинель ей уже не простит никогда, и никакая мама, никакие извинения, каяния и клятвы не помогут Катьке занять то место в нашей команде, которое было ею дважды упущено. Другой вопрос, захочет ли Катя вернуться. Думаю, что вряд ли. Мы не виделись уже очень давно, еще когда на предолимпийских контрольных прокатах ее отстранили от работы по состоянию здоровья. Но я слежу за ее жизнью и за ее успехами по публикациям в интернете, Ютюбе и Инстаграме. За все мое время в Америке она ни разу не ответила мне ни на сообщения, ни на звонки. И мне до боли грустно от этого. Хотя, я понимаю, что это единственно правильный вариант завершения наших с нею отношений.       Потери… Потери… Кто бы мне раньше сказал – я бы не поверил, но сейчас, я правда ощущаю потерю Андрея Германа, как соперника и как сокомандника, как еще одного талантливого спортсмена и неординарной личности, покинувшего тренировки в «Зеркальном» и сменившего их на блеск объективов телекамер и свет прожекторов. Можно ли было на его месте поступить иначе? Вопрос дискуссионный. Вот Анечка, например, будучи в таком же, как и он статусе олимпийской чемпионки, и ощущая не меньшую востребованность среди медийной братии, спокойно, как ни в чем не бывало, продолжает тренироваться. И хоть и пропустила предыдущие два сезона из-за травм, рассчитывает в этом все наверстать и отобраться в сборную.       Как рассчитываю на тоже самое и я. Забавно, но стартуя в данный момент с достаточно скромных с точки зрения международного рейтинга позиций – а что вы хотели за два сезона без официальных соревнований – я в нашей школе получаюсь сейчас снова, как и когда-то, единственным перспективным спортсменом в мужской одиночке – в своей дисциплине, которую два предолимпийских года мы тянули на себе вдвоем с Андреем. Ну а поскольку Герман явно вылетел из формы и вряд ли собирается в нее вернуться, мне следует пользоваться своим эксклюзивным положением, пока такая возможность есть. Потому что парочка Давид и этот… как его… забыл… Голиаф, короче говоря, так вот, оба они очевидно не зря присутствуют в орбите внимания Нинель – талантом лепить из вчерашних юниоров завтрашних чемпионов она владеет с иезуитским изяществом.       - Ланской и Озерова подъехали сюда, - командует Нинель. - Остальные – продолжают раскатываться.       Послушно подкатываемся к тренерским местам, и я с облегчением облокачиваюсь о бортик. Все-таки побаливает еще… Хотя с того раза прошло уже три дня – все равно. Только бы ничего не обострилось к сентябрю, чтобы меня не срезали на контрольных, как Катьку…       - Значит так, - Нинель смотрит в свои записи и что-то щелкает в компьютере. – Аня. У тебя сегодня вместо Артура Марковича прыжки, и дальше тоже к Муракову там пристраивайся, вместе с Валей. Поняла?       Анечка равнодушно кивает. Какая, собственно, разница, с кем об лед убиваться…       - Тебе, - Нинель указывает на меня пальцем, - сегодня после обеда заниматься с Артуром. Два дня вам на постановку короткой, еще три на произвольную. Клейнхельман в курсе…       - Собирались же после Белогорска, - робко уточняю я.       - После Белогорска у тебя не будет времени, - спокойно говорит Нинель.       - Э-э-э… Почему?       - Э-э-э потому, - передразнивает меня Нинель. - Потому что я хочу тебя положить на обследование. В таком виде, - она окидывает меня скептическим взглядом, - ты меня категорически не устраиваешь.       Узнала-таки… Ах ты ж черт… Хмурюсь и уже было открываю рот, чтобы залезть в бутылку и начать ей возражать. Но неожиданно чувствую на своем локте крепкие маленькие ладошки Анечки.       - Он ляжет, Нинель Вахтанговна, - произносит она громко.       Я поворачиваюсь к ней и встречаю решительный взгляд небесных глаз и серьезное, без улыбки, выражение лица. Вот оно что…       Два дня назад, когда мы уходили из «Зеркального» домой, я, дурачась, подхватил Аню на руки, но тут же вынужден был, скривившись от боли, опустить ее обратно на землю. И Анечка тогда просто посмотрела на меня пристально и не сказала ни слова. Получается, все что нужно было сказать мне, она сообщила Нинель…       Обнимаю мое голубоглазое сокровище и целую в мягкую макушку.       - Предательница ты моя любимая…       - Хорошо, что есть кто-то, Ланской, - веско произносит Нинель, глядя на нас, - кто думает за тебя. И о тебе. Цени свою… невесту…       Аня дергается у меня в руках, с явным намерением что-то сказать, но тут уж я не позволяю ей открыть рот, обнимая и прижимая сильнее к себе.       - Ценю, - шепчу я, - люблю… Никому не отдам… Мою невесту.              На растяжках, за обедом, в комнате отдыха, на хореографии – все время встречаемся с Анечкой взглядами. И Анечка всю дорогу очаровательно краснеет. Это после всех ТЕХ лет. Это после того, что было недавно… И вот буквально позавчера тоже… И она до сих пор краснеет от того, как я на нее смотрю. Наверное, точно любовь. Потому что не то что не вижу, но даже не слышу того, что рядом со мной происходит… Вроде бы кто-то даже ко мне обращается и что-то хочет… Не отзываюсь. Просто не замечаю. Я на Аню мою смотрю.       В конце концов, перед вечерней тренировкой, сталкиваемся возле раздевалок, и уж не знаю кто кого – друг друга наверное - тянем в ближайшую пустую комнатушку, подальше от чужих глаз.       - Господи, что ж ты со мной делаешь, - сдавленно, с придыханием шепчет Анечка, позволяя мне стянуть с нее шортики с трусиками и крепко прижимаясь к моему тоскующему и изнывающему по ней естеству.       - Люблю тебя… - обнимаю ее и покрываю поцелуями шею и плечи. - Хочу тебя… Обожаю…       - Люби… О-ох… Бери и люби…       Люблю до изнеможения, до последней капельки, до последнего стука сердца…       Когда мы снова можем дышать, Аня поворачивается ко мне, изящно поддергивает шортики и хихикает в кулачок.       - Как детки блудные нагрешили, - произносит она. – Как когда-то…       - Ты помнишь?..       - Такое разве забудешь…       Анечка проводит ладонью по моей щеке и губам, и я целую ее пальчики и запястье.       - Моя невеста, - шепчу я.       Она тихо смеется.       - Вахавна… Фантазерка…       - Ну почему? Почему нет, Аннушка?       Она улыбается, рассматривает меня, слегка наклонив голову.       - Я же тебе когда-то давно сказала, давай попробуем, только дай мне время… - произносит она.       - Но я…       - Но ты сбежал… Надолго… И я уже подумала, что ты обо мне забыл…       Я смотрю на нее, и понимаю, что сейчас именно тот самый момент, когда все можно либо изменить, либо потерять.       - Два года, - говорю. – Времени было достаточно? Я ведь дал тебе то, что ты просила…       Анечка возмущенно поднимает брови и тут же начинает мутузить меня кулачками в живот.       - Ах ты бессовестный, гад, как все в свою пользу повернул… - яростно шепчет она. – Я тут одна, в соплях, ни с кем не гуляю, не встречаюсь, всем отказываю, а он…       - Я тоже, - решительно беру ее руки в свои, - тоже, ни с кем, ни разу… Вообще ни с кем… Честно…       Аня закусывает нижнюю губку и смотрит с подозрением.       - Не врешь?       - Не вру.       - Чем докажешь?       На мгновение задумываюсь.       - Я подарил тебе зубную щетку, - уверенным тоном говорю я. – Это как клятва на крови. Много ты знаешь мужчин, которые вообще на такое решились?       Она морщит носик, хмурится и неожиданно одаривает меня веселым и лукавым взглядом.       - Хочешь сказать, что таких, как ты не бывает?       - Хочу сказать, что я далеко не самый лучший. Но я люблю тебя…       Она обвивает мою шею руками и не позволяет мне закончить мою оригинальную мысль, прижимаясь своими влажными губками к моим губам.       Наконец, отстранившись и отдышавшись, она кивает, не сводя с меня взгляда.       - Ну хорошо… Ладно… Уговорил, искуситель… Но только после Белогорска…       - До Белогорска, - я решительно обнимаю ее за плечи. – До Белогорска. Иначе ты снова передумаешь или найдешь кучу новых отговорок.       Она смотрит мне в глаза. Улыбается. Как никогда не улыбалась до этого.       Получилось!..       - Только с мамой моей сам договаривайся, - произносит Анечка покорно. – Меня она никогда не слушает…              Указание Нинель выполняю беспрекословно, и всю вторую половину дня хвостом хожу за Артуром, подчиняясь его командам («Покажи то, покажи се, крутанись там, выкатись здесь»). Я вижу, что так он думает над тем, что со мной делать в этом сезоне. А поскольку сроки очень сжатые, то и расслабляться особо некогда.       Наконец, вечером, уже изрядно подуставшие оба, мы, как два заговорщика, пристраиваемся в дальнем конце льда.       - Пожелания есть, Сереж? – Артур откладывает телефон и хитро смотрит на меня.       Эту его улыбку я знаю. Значит что-то уже задумал. Значит о моих желаниях и идеях интересуется только из вежливости, в знак признания моих предыдущих заслуг. На самом же деле…       - Полностью доверяю вашему вкусу, - расшаркиваюсь я.       Артур удовлетворенно кивает.       - Ну, это ты сказал. Значит возражения больше не принимаются.       Само собой. Еще бы. Когда главный хореограф самой лучшей в мире школы фигурного катания ставит тебе программу, следует слушаться и с благодарностью внимать всему, что тебе говорят. Это раньше я возражал и права качал, когда маленький был и глупый, зато теперь…       - В общем, Сереж, - Артур потирает руки, улыбаясь, - у нас первый концерт Чайковского на короткую и Пер Гюнт Грига на произвольную. Ты рад?       Смотрю на него в ужасе, не в силах сдержать страдальческого выражения лица.       - Артур Маркович, - срывающимся голосом произношу я, - только не это. Это же ужас, я буду на идиота похож…       Артур дует губы.       - Ну вот, - расстроенно тянет он, - а говорил вкусу доверяешь…       Хватает его на пару секунд. Расплываясь в белозубой улыбке, он дружески хлопает меня по плечу.       - Расслабься, шучу, - довольный своей выходкой говорит мне он. – Но видел бы ты свою физиономию…       Я с детства терпеть не могу катать под классику, особенно под такую заезженную до дыр, как эта. И Артур, зная об этом, не упускает свой шанс повеселиться.       - Ладно, пошутили и хватит, - резюмирует он, видя, что я вздыхаю с облегчением. – Короче…       Короче, получился у нас с ним компромисс на этот раз. Поскольку сезон не олимпийский, то акцентироваться на классику для победы нет необходимости. По статистике, за последние лет тридцать, с программой, поставленной не на классическую музыку олимпийские игры выигрывал, разве что, Леша Жигудин в каком-то там две тысячи мохнатом году. А так… Консерватизм и косность судей никто не отменял, и тут одним прыжковым контентом не обойдешься - нужно обеспечивать себе вторую оценку. Но это пока размышления о будущем. На этот же раз Артур бессовестно подкупил меня предложением сделать произвольную на основе «Рокетмена», «Ай стил стендинг» и «Йелоу брик роуд» Элтона Джона («Да, да! Хочу!»), но за это безапелляционно настоял на короткой программе под мало понятную и, как на мой взгляд, скучноватую «Этернити» Бенджамина Клементина. В эту музыку, понимаю, мне придется вслушаться, постараться в нее вникнуть и натянуть на себя. Знаю одно, раз Артур ее выбрал, значит видит меня в ней и уверен, что все получится. Ну… Хорошо. Значит будем вкатывать. Хоть не Григ с его этим «Пер Гюнтом», уже хорошо…       Ну а вечером, когда я приезжаю в «Лужники», меня встречает на малом катке Макс Денков, второй хореограф и постановщик «Ледникового», угощает кофе из автомата и усаживает рассматривать портфолио отобранных для участия в предстоящем шоу звезд. Целая папка с фотографиями угловатых буратин и неуклюжих медведей, которых с июля следует начинать обучать стоять на коньках, а к октябрю выставить на лед под камеры в качестве готовых спортсменов. То, чему мы учимся всю жизнь с детства, с утра до ночи, не видя света белого, с данными гражданами следует пройти и закрепить за три месяца эпизодических вечерних покатушек, больше похожих не на тренировки, а на рождественский балаган.       - Вы это серьезно? – на всякий случай интересуюсь у Макса. – Что у вас получится за три месяца?       - Ну, что-то да получится, - машет рукой тот. – В предыдущие годы получалось, и сейчас получится.       - Халтура это все, - пожимаю плечами я. – Невозможно научиться скользить за такое мизерное время, тем более, если раньше коньки только по телевизору видел.       - Не парься, Валет, - Макс откидывается на своем стуле, сцепив ладони на затылке. – Это же шоу. А шоу все стерпит.              ***       Сижу на шпагате. При чем, как в прямом, так и в переносном смысле. С одной стороны, у меня сборы в Белогорске, где я занят тренировками, общефизической подготовкой, хореографией, балетом и, как сейчас, растяжками. И все это удовольствие занимает у меня практически весь день, с восьми утра до позднего вечера. С другой – подготовка к «Ледниковому» у Авера в «Лужниках», куда я мотаюсь почти каждый вечер и провожу там время до полуночи, а то и позже. Благо, ехать тут сравнительно недалеко. Пару раз меня любезно возит в Москву Анечка на своей машине – исключительно по доброте душевной, поддавшись на мои слезные уговоры. Но после того, как ей однажды приходится весь вечер отвечать на одни и те же вопросы обалдевшей от ее появления публики, да еще и кататься с ними на катке, она в конце концов поднимает бунт.       - Хочешь – сам езди, - она демонстративно кидает мне ключ от машины, который я с трудом, неловко, ловлю почти у самой земли.       На улице давно уже глубокая ночь, и мы, приехав из Москвы обратно, стоим на освещенной парковке возле центрального спорткомплекса нашей базы в Белогорске и дышим прохладной свежестью.       - Я не умею водить, и у меня нет прав, - оправдываюсь я. – Вот разобью тебе машину…       - Разобьешь – новую купишь, - пожимает плечами Анечка. – А права – получи.       Она права, и сделать это стоит. Но мне сейчас только этим заниматься. Тут поспать не всегда удается полноценно…       Аккуратно вкладываю ключ обратно в ее ладошку.       - Спасибо за доверие, - обнимаю ее и притягиваю к себе, - но - нет.       Аня безнадежно вздыхает.       - Чудак ты, право слово, Ланской, - произносит она, качая головой, - у тебя же есть машина. Такая же, как у меня. Сдай ты этот экзамен и катайся – это же удовольствие сплошное. Ну, или по крайней мере степень свободы…       Одинаковые белые БМВ, новенькие, нам, расщедрившись, презентовал спорткомитет после возвращения из Кореи. Всем спортсменам, занявшим первые и вторые места. Для многих это было величайшее счастье и повод для гордости. Я же этот свой подарок долгое время вообще не забирал, а перед самым отъездом к Брайану, после очередной настойчивой просьбы из начальственных кабинетов, попросил Нинель как-то пристроить неприкаянный автомобиль. И, честно говоря, я теперь понятия не имел, где моя машина и кто на ней ездит. Может и правда, стоит этим заняться?..       - Обязательно сдам, - обещаю Анечке. – Будешь моим инструктором?       - Э-э-э…       - Вот прямо сейчас можем первый урок и провести. Подготовительный, - тискаю ее за попку. - В аудиторных условиях…       - А ну тебя… - Анечка решительно вырывается из моих рук. – Вечно у тебя мысли в одну сторону только и повернуты…       Строю кислую мину.       - Скажи, - гнусаво тяну я, - и я их поверну в какую-нибудь другую сторону…       - Я тебе поверну!..       Она показывает мне свой маленький кулачок и строит сердитое лицо. Но потом снова добреет и, глубоко вздохнув, возвращается в мои объятья.       - Ну почему ты такой вредный?..       Целую ее в макушку.       - Идем спать, - шепчу.       Аня хмыкает.       - Все равно ведь не дашь, - бормочет она, - опять заснем под утро, проспим разминку, получим чертей от Вахавны…       - Так и будет, - спокойно соглашаюсь с ней я. – Но ведь ты не хочешь по-другому?       Она смотрит на меня снизу вверх, прикусив нижнюю губку.       - Я хочу, - произносит она, - дом у моря, троих детей, пять собак, кофе с молоком и круасаном на завтрак и песни под гитару каждый вечер…       Улыбаюсь этим ее мечтам, так похожим на мои.       - Да нет ничего проще, - говорю ей, - через месяц все это может быть нашим… Ну почти. Над детьми придется поработать отдельно… Но…       - Но?       - Но. Всегда приходится отдавать что-то взамен.       - Какая жалость, - морщит носик Анечка. – И чем же нам придется пожертвовать?       - Завтра мы вдвоем напишем заявления об окончании спортивной карьеры, - тоном доброго волшебника рассказываю ей я, - выдержим истерику Вахавны, я отдельно выслушаю молебен о том, как я, бесстыжая скотина, гублю ладно свою, но еще и твою звездную судьбу, потом отстоим на горохе перед федрой и спорткомитетом, получим с десяток тысяч плевков в спину от фоловеров и хейтеров в интернете… Но в целом на этом подготовительный этап можно будет считать завершенным. Ну а потом…       - Ах, так это не все? – удивленно поднимает брови Аня. - Еще и потом намечается?       - Потом – сущая ерунда, - уверяю ее я. – Формальности. Куча бумажек в комитете, пара неустоек за отказ работать в шоу…       - Как… И шоу тоже? – шепчет Анечка с улыбкой.       - Конечно, - доигрываю я до конца. - А как ты думала? Дом, дети, море, гитара, кофе с круасанами… На шоу просто не остается времени…       - Как все сложно, - она качает головой.       Я убираю с лица дурашливое выражение, беру ее за подбородок и заставляю посмотреть мне в глаза.       - На самом деле, - говорю я серьезно, - вся сложность лишь в том, согласны ли мы ради наших мечтаний бросить спорт. Прямо сейчас. Не задумываясь…       Аня снова закусывает нижнюю губу, смотрит на меня глубоким, изучающим взглядом, после чего опускает головку и берет меня под руку.       - Идем, мечтатель, - говорит она. – Завтра правда рано вставать… А если у кого-то на меня сегодня еще имеются планы, то рекомендую поспешить.       И она решительно тянет меня за рукав в сторону нашей гостиницы.       К вопросу о том, кто кому спать не дает по ночам. Ага…              - Нет, Сереж, не то…       Артур разочарованно качает головой и тыкает пальцем в телефон. Музыка, прервавшись на полутакте, смолкает.       Я, уперев руки в бока и понурив голову, еду к нему. Все вижу, все понимаю. Все действительно не то. Только, вот, как из этого унылого и вязкого «не то» сделать одно единственно верное и безупречное «то» знает, наверное, только наш фигурнокатательный бог, который живет на льдине в Арктике, по соседству с Санта-Клаусом, и принимает молитвы исключительно прыжками, вращениями, твизлами и моухоками. Шучу. Никого там нет, кроме белых медведей. Кстати, знаете, почему Арктика Арктикой называется? Я сам недавно узнал. Оказывается, слово "Арктика" происходит от греческого слова "арктос", что значит "медведь". Ну, а "арктикос", в свою очередь, переводится как "северный, находящийся под созвездием Большой Медведицы". С древних времен путешественники ориентировались по Полярной звезде, на хвосте Большой Медведицы, которую трудно отыскать на небосклоне, не зная, где она находится... Так что никакого бога там нет. К сожалению…       - Не срастается у нас с тобой, - констатирует Артур, когда я подъезжаю к бортику. – Не получается. Почему?       Пожимаю плечами. Я не постановщик. Я – спортсмен. Мне сказали, как делать, я так и делаю.       - Почему, там, где нужна скорость ты вяло тащишься и не успеваешь, - продолжает риторику Артур. – И наоборот, где нужно приостановиться и сделать медленнее ты летишь… Так-то, на первый взгляд, все выглядит нормально, - он неопределенно машет рукой в сторону льда. – Но если присмотреться внимательнее…       - Скажите, где исправить, и я сделаю, как вы скажете - говорю я устало.       - Да нет, Сереж, не скажу, - качает головой Артур. – Тут ты мне должен сказать, где ты не чувствуешь, где тебе что-то мешает… Где ты хочешь чего-то другого, наконец…       Провожу ладонью по лбу, отбрасывая свисающие на глаза волосы, поднимаю на него взгляд и, выдохнув, решаюсь.       - А что если нам изменить главную тему с «Рокетмена» на «Йелоу брик роуд»?       И едва удерживаюсь от желания зажмуриться от страха и от своей же наглости. Кому б рассказать, фигурист диктует самому Клейнхельману, что ему и как ставить.       Артур удивлен. Озадачен. Но, я вижу, что не раздражен. Теребит пальцами свою бороду, смотрит мимо меня, раскачивается в такт одному ему слышной музыки, звучащей в его голове.       - То есть ты предлагаешь, - наконец озвучивает он свои мысли, - поменять местами эти две темы?..       - Нет, - трясу головой я. – Вообще убрать «Рокетмена». Оставить только «Йелоу брик роуд» и «Ам стил стэндинг». При чем вторую поставить в середину, и в конец, на обе дорожки, а начало, кульминацию и финал сделать…       Я запинаюсь, видя, как Артур смотрит на меня. С удивлением и улыбкой. Язык мой проклятый тут же прилипает к гортани…       - А ну иди сюда, - он кивает мне на калитку. – Зайди…       Пока я перебираюсь к его месту, он что-то клацает на компьютере и сверяется с телефоном.       - Вот послушай…       Артур нажимает клавишу и ноутбук начинает проигрывать аудиофайл с музыкой. Чуть больше четырех минут. Начало «Йелоу брик роуд», плавно перетекающее в припев, потом врезка «Ам стил стендинг», потом снова основная тема, снова врезка и финал… Все, как я себе представлял. Как только что сам ему сказал…       - Э-э-э… - тяну я неуверенно, - так вы уже?..       - Это была первая музыка, которую я для тебя подобрал, - говорит Артур с усмешкой. – Сразу же после того, как ты показал нам свою с Брайаном программу, помнишь?       - Да, но…       - Потом, - продолжает он, - я начал думать, сомневаться. Посмотрел кино – и возник «Рокетмен», который ну просто просится сюда… Я поменял… И вроде как получилось, но… Я только сейчас, когда ты это сказал, понял, что «Рокетмен» - это не о тебе. Ты его просто не выкатаешь. Это как лезвиями по деревянному полу…       Я хмыкаю, наклонив голову.       - Да уж, похоже…       Артур кладет мне руку на плечо. Поднимаю взгляд и встречаюсь с его глазами.       - Ты скажи мне, Серж, - произносит он, - ты правда сам додумался до того, что тебе лучше будет катать, или… Или как-то узнал об этом первом варианте? Может кто-то тебе рассказал?..       Удивленно хмурюсь. И даже как-то обидно мне стало.       - Да никто ничего мне не говорил, - качаю головой я. – Просто эти две песни мне нравятся, а «Рокетмен» - не очень. Вот и подумал…       - Молодец, - Артур перебивает меня на полуслове и с довольным видом присаживается на стул. – Еще немного, если так пойдет, я тебе буду уже не нужен.       - Да ну, что вы такое говорите…       - Говорю, как есть, Сережа, - он кивает головой на компьютер. – Если наши с тобой идеи совпали, значит мы вдвоем думаем правильно. И ты уже не просто катаешься под любимую музыку и под мои команды, ты - создаешь сам. Кстати, именно так я когда-то пришел в тренерство, когда понял, что точно знаю, как нужно. Правда, сам тогда я уже как нужно не умел, но это не суть…       Подавленно молчу, не зная, как отреагировать на его слова. Колючий, заносчивый и высокомерный Клей – и тут нате вам, гора комплиментов…       Как будто услышав мои мысли, Артур разряжает обстановку, переводя ее в привычный формат.       - Ладно, Ланской, поболтали, отдохнули – работаем, - он машет мне рукой в сторону калитки. - Давай-ка все, что мы с тобой тут накатали, но уже под новую фонограмму. Посмотрим, что куда и начнем допиливать. Вопросы есть?       Вопросы? Какие тут могут быть вопросы? Есть желание доделать наконец эту произволку. И сделать ее как надо. Чтобы было, что показывать на контрольных прокатах. И с чем отбираться в сборную…       Бодро, как будто не катал и не прыгал до этого почти час, я выезжаю на позицию.       - Готов?       Артур заносит руку над компьютером.       Киваю.       Всегда готов…              В «Лужники» приезжаю к девяти вечера. Обычно к этому времени все уже собираются и даже частично раскатываются, в меру собственных сил, естественно. Потому что, я каждый раз себе об этом напоминаю, это все не по-настоящему, это все не серьезно. Это шоу, театр, и люди в нем актеры, прежде всего. И уж точно ни разу не спортсмены.       - Привет, Сережа!       Вздрагиваю от неожиданности. Оборачиваюсь.       - Опаздываем, значит, - вместо вежливого приветствия, имитируя тон Макса Денкова, тяну я.       Она смеется, очаровательно запрокидывая голову.       - Да! И мне стыдно.       - Верю, - искренне киваю я. – На столько, что даже готов тебя спасти от нотаций.       - И как же ты меня спасешь? – она заинтересованно смотрит на меня.       - Скажу, что мы с тобой гуляли и размечтались.       Она заливисто хохочет и подхватывает меня под локоть.       - Он не поверит, - говорит она, решительно толкая меня к дверям.       - Это еще почему?       - Два раза на одной мякине Портоса не проведешь. Так что сегодня я тебя спасаю.       - Даже так?.. – от неожиданности замираю перед стеклянной дверью.       - Даже так, - она кивает и снисходительно на меня смотрит. - Ну что ты встал? Открывай!       Пробегаем пустой коридор, и перед входом в раздевалки останавливаемся.       - Лера…       - Что?       Она вскидывает черные, цыганские брови и смотрит на меня огромными, влажными, карими глазами.       Сглатываю невольный комок в горле.       - Слушай, - говорю, - и правда, соври что-нибудь Денкову и за меня тоже. А то он опять начнет меня под плинтус загонять…       Лера улыбается и, по-мальчишески, хлопает меня по плечу.       - Сделаем, Валет, не раскисай.       И, состроив мне губки бантиком, она убегает переодеваться.       Леру Масленникову я выбрал себе в партнерши сразу же, как только увидел ее профайл. Когда мы в первый день сидели с Максом Денковым, и я листал папку с досье на каждого потенциального кандидата…       Лера… Ее я знал с детства. Как и многих. С раннего детства. Она была старше лет на шесть, наверное. Известная актриса, популярная. Снималась во множестве сериалов… И, одновременно - несостоявшаяся фигуристка и дочка тренера тети Лены, Елены Станиславовны, к которой, когда-то давно бабушка привела на каток меня. В общем, тогда мы и познакомились, в детской группе. Была Лера тем, что мне доктор прописал – маленькая, худая, да еще и на коньках стояла. А еще, красоты неописуемой - брюнетка, кареглазая… Не замужем, кстати, но то такое… Ну и вот, листая альбом с куклами, я, увидев ее фото, тут же и заявил Максу.       - Масленникову, Лерку. Хочу!       Макс тогда еще отвлекся на мгновение от телефона и пожал плечами.       - Хочешь – бери, чего орешь-то?..       Что интересно, сама Лерка моему такому выбору немного удивилась.       - Сережка, ты уверен? – с сомнением говорит она в трубку, когда я, радостный, звоню ей чтобы поделиться и рассказать, что выбрал ее. - Не обижайся, но у нас с тобой никаких шансов. Мы же ни одной поддержки не потянем…       - Подумаешь, бином ньютона, - хорохорюсь я. – Ты маленькая, легкая, я высокий – что еще нужно?       - Соответствующая подготовка, - серьезно заявляет она. - Хотя бы у одного в паре. Ты никогда не поднимал партнершу. А я так вообще не спортсменка…       - По-моему ты усложняешь. – говорю я. – Можно подумать среди актеров одни гимнасты собрались.       - Кстати, может подумай, - продолжает сомневаться Лера, - там есть одна девочка, мы вместе учились, как раз спортсменка… Тебе же легче будет…       - Ерунда, - перебиваю я ее. – С тобой у нас все получится. И не смей во мне сомневаться.       - Ну, - снова вздыхает Лера, - как знаешь…       Вот так вот и сложилась наша пара… Моя первая пара в фигурном катании…       Быстро натягиваю коньки, кое-как шнуруюсь, набрасываю спортивную куртку и несусь на лед. Если успеть до окончания раскатки, то есть шанс не попасться Максу под горячую руку и не огрести порцию добрых слов.       Дело в том, что с моей легкой руки и моего же злого языка, Макс на «Ледниковом» получил прозвище «Портос» за свою кругленькую фигуру, смешные, тонкие усики и бородку, которые он отрастил в последний год. Прозвище приклеилось мгновенно, а его авторство не вызывало сомнений. В результате, Макс на меня надулся, хотя на рабочем процессе это никак не сказывалось. Но лишний раз отчитать за опоздание или подколоть за ошибку на льду он теперь возможности не упускал, чему, понятное дело, я не был особо рад.       Сегодня мне не везет…       - Валет, ну елки твои палки, ну как так?..       Максим подлетает к бортику, стоит мне только показаться у калитки. Вид его олицетворяет крайнее возмущение моим отношением к работе вообще и к нему лично в частности.       - Ну, сорян, - я развожу руками, - апиздал, больше не повторится.       - Ты каждый раз говоришь, «не повториться – не повторится», - передразнивает меня Макс, - и все равно, одно и тоже… А еще Валерию науськиваешь, чтобы она тебя выгораживала. Ни стыда – ни совести…       Пожимаю плечами, и не вступая в дальнейшую полемику, снимаю чехлы с лезвий, выезжаю на лед и пристраиваюсь в толпу катающихся по кругу пар.       Лера выскакивает из раздевалки и практически сразу за мной выезжает на лед. Макс ее не ругает, видимо, удовлетворившись мной.       Встречаемся с Лерой взглядами и ухмыляемся друг другу, как соучастники удавшегося преступления.       - Так, друзья, - Максим хлопает в ладоши и командует на весь зал. – Пять минут еще раскатываемся. Дальше каждый со своей парой продолжает индивидуальные занятия. Время пошло.       Нас всего шестнадцать пар. Это значит, что мы – это шестнадцать фигуристов, разного возраста и разной степени титулованности, и шестнадцать самоубийц-смертников, самостоятельно, или под внушением возомнивших, что смогут за три месяца научиться стоять на коньках, а за полгода - на них ездить.       Вы не подумайте, я ни в коем случае не стараюсь приуменьшить или как-то обесценить те колоссальные усилия, которые совершенно искренне прикладываются, как спортсменами, так и артистами, с одной единственной целью – обеспечить успешность шоу и отработать свои гонорары. Просто, как бы это так поделикатнее выразиться, не всем дано. Я, вот, например, о себе знаю, что петь песни, оперным ли вокалом, рок-вокалом или каким угодно у меня просто физически не получится. Будь у меня хоть трижды развитые с детства слух и чувство ритма – все равно, своим голосом в таких диапазонах я управлять не умею. Или, допустим, воздушная акробатика. Все эти выкрутасы и кульбиты я, положим, выполнить еще смогу. Но не выше полуметра от земли. Дальше включается с рождения записанная в мое подсознание акрофобия. И если меня поднять на трапеции, даже не под купол, а на уровень пятого-шестого зрительского ряда, я тут же потеряю ориентацию в пространстве и свалюсь вниз, повиснув на страховке как марионетка на веревочке. Собственно, поэтому я и не суюсь ни в какие подобные авантюры, прекрасно зная, каким фиаско все это закончится.       Вот…       Но видимо, не у всех подобного рода тормоза в организме предусмотрены. Ну или на самом деле, глядя по телевизору, как мы, с кажущейся легкостью гоняем по льду, многие абсолютно искренне думают, что кататься на коньках – это такое себе развлечение, раз плюнуть и готово. Тем горше потом разочарование, когда неумолимая действительность наваливается на очередного наивного созерцателя.       Помню, первый наш тренировочный день. Насмеялись мы тогда от души…       Съезжаются не все. Но Семен неумолим - первую тренировку проводить будем с любым составом участников. В результате, из спортсменов в наличии пятеро из шестнадцати, а из артистов – шестеро. Это при том, что подтвердивших свое участие «звезд» – десять человек, шестеро пока еще думают. Короче, пять с половиной пар. Мне не повезло – Лерка на первое занятие и не думала являться, заявив, что ей на «нулёвке» делать нечего. Ну, не поспоришь. Кататься на уровне третьего юниорского разряда она, можно сказать, умеет.       Мне в пару достается симпатичная рыженькая девушка Саша. Александра Миссель. Не актриса. Спортсменка. Кажется - чемпионка Европы по прыжкам в длину. Вид спорта никак с нашим не коррелирующий, кроме общего подхода к воспитанию спортсменов вообще и членов международных сборных в частности. Тем не менее, понятия дисциплины и успехоориентированности в Сашке присутствуют, и я надеюсь, что нам с ней это поможет.       - На коньках хоть раз стояла? – интересуюсь я.       - Стояла, - кивает она, зыркая на меня сквозь упавшую на глаза рыжую прядь. – И сразу же падала. Даже ехать не пробовала.       Она чертовски похожа на мою Таньку… Первый раз как увидел, так аж что-то дернулось в области сердца и больно защемило. Такая же рыжая, хотя волосы явно крашенные, поджарая, как все легкоатлетки… Смешливая, ироничная. Саша не такая ослепительно красивая как Танька, с ее точеным греческим профилем, но ее теплая, открытая улыбка и мягкий, ласковый взгляд очевидно не уступают холодной и немного надменной Танькиной красоте.       А еще у нее восхитительные глаза, от которых за версту веет чертовым омутом, ведьмовской привлекательностью и ведьмовским же коварством. Зеленые. Такие же, как и у…       Все же да. Никак не могу избавиться от мысли думать про нее, как про «мою». Мою первую страсть. Мою первую девушку. Мою неземную любовь, отвергнутую мною же… Мою Таньку…       - Значит будем пробовать вместе, - пожимая плечами, улыбаюсь я.       Сначала, я делюсь с нею маленькими секретами, которые могут, ну если не жизнь спасти, то существенно ее упростить.       - Ногу дай.       - Это еще зачем?       Она сидит на лавке и с подозрением смотрит на меня, опустившегося перед нею на колени.       - Так надо, – говорю я, вытягивая из-под сидения обе ее ножки и стягивая кроссовки. - Trust me, - добавляю я для убедительности.       Провожу ладонью по ее коже, чтобы тактильно убедиться в ее особенностях       - Щекотно, - смеется Саша, вздрагивая и, нагнувшись, хватая меня за руку.       Я продолжаю свое дело, как ни в чем не бывало.       - Мозоли, натертости от новой обуви бывают?..       - Ой, - морщится Сашка, - постоянно. Так обидно. Купишь себе новые туфли, пройдешься один раз звездой, а потом…       Знакомая история…       Ставлю ее босые ступни себе на бедра, чтобы не топталась по холодному полу, и тянусь за своим рюкзаком. Сашка шевелит пальчиками ног…       И на меня снова накатывают воспоминания из прошлой, такой далекой жизни… Когда заплаканная и раздраженная моя родная, обожаемая рыжая ведьма точно также, сидя передо мной, своим таким же непроизвольным движением вызвала во мне целую бурю эмоций и настоящий взрыв такого сладкого, но увы такого неуместного желания… Ну прямо как сейчас…       Поднимаю голову, и встречаюсь с взглядом Сашкиных зеленых глаз. И мгновения достаточно, чтобы она поняла все, что я ощущаю сейчас, а я вспомнил все, что ощущал тогда.       - Ой…       Саша очаровательно краснеет, не может сдержать улыбки, прячет ее, поднося ладонь к лицу, но убрать ноги не пытается.       Усмехаюсь и достаю из рюкзака купленную в Америке по совету Брайана «Скорую помощь фигуриста» - набор нарезанных различными формами и размерами самоклеящихся силиконовых подушечек. Многие из нас без такой вот «помощи» и шагу ступить не могут. В буквальном смысле.       - А что это у тебя?       Открываю крышку и беру первый кусочек силикона.       - Благодаря этому, - говорю, - ты после тренировки сможешь своими ногами дойти до машины, а потом до дома.       Аккуратно снимаю защиту, поворачиваю Сашкину левую ногу к себе и, примерившись, приклеиваю подушечку к ее стопе возле пальцев.       - Бр-р… Холодная, - ежится Сашка.       - Правую давай, - говорю я.       Налепливаю ей защиту стопы, пятки, косточки, ахилла и свода. Рассматриваю свою работу и удовлетворенно киваю.       - А это для чего?       Сашка тонкими, длинными пальчиками лезет в коробочку и, подцепив ногтями, выуживает круглый, толстый кусок силикона.       - Это для прыжков. Тебе точно не понадобится, - отбираю у нее супинатор и кладу обратно на место. - Прыгать вы не будете…       - Ой, жалко… - расстроенно тянет она. - А я хочу…       - Не смеши… - улыбаюсь ей, как ребенку.       - Но я правда хочу… Этому ведь можно научиться?       - Можно, - вздыхаю я. - Если с трех лет каждый день по двенадцать часов тренироваться, то года через два-три, первый прыжок может и получится.       - Ого… - расстроенно надувает губки она.       О том, что получиться может, скорее всего, только на «удочке» и только самый элементарный двойной тулуп какой-нибудь я предпочитаю не уточнять, чтобы окончательно не расстроить девушку.       - Носки вам говорили с собой взять? – вместо этого спрашиваю я.       - Да. Сейчас…       Сашка нагибается над своей спортивной сумкой, стоящей на полу, и я отмечаю про себя, что подъемы туловища со скрутками для нее вполне знакомое и выполнимое упражнение.       - Я взяла капроновые и шерстяные, как нам Семен Мирославович рассказывал…       Она, словно на весах, держит в одной руке тонкие серые капроновые носочки, а в другой ярко красные плотные вязанные шерстяные.       Поколебавшись, выбираю последние.       - У некоторых, - объясняю, - у кого есть проблема с… потливостью… так вот, им лучше использовать капрон. Он легче и не держит влагу. У тебя, я так вижу…       - Вообще этого нет, - качает головой Саша. – Сухая. И всегда была. Что там, что подмышками, что ладони… Везде в общем…       Я против воли, машинально, лишь на мгновение, даже не останавливаю – цепляю взглядом золотистую молнию на ее джинсах. Сашка это замечает, тут же краснеет как рак, но, неожиданно улыбнувшись, говорит почти шепотом.       - Нет, там все нормально… Как и должно быть…       - Прости, - я чувствую, как загораются мои щеки и уши.       Пряча глаза, чтобы не дай бог снова не встретиться с ее взглядом, я аккуратно, не повредив защиту, натягиваю ей на ноги носки.       - Не смущайся ты так, - произносит она чуть слышно, потом наклоняется и, делая вид, что подтягивает носок, слегка касается моей руки. – Я бы скорее обиделась, если бы ты об… этом не подумал.       Не смущаюсь. Смотрю в зеленую бездну ее взгляда, в которой так и прыгают едва сдерживаемые бесы всех возможных страстей. Не дай бог, бормочу про себя, тебе вообще когда-либо узнать, о чем я на самом деле подумал… Только не снова… Господи, укрепи...       Зачем?.. Зачем ты отбираешь, отрываешь, с мясом выдираешь из меня одну, без которой моему сердцу нет успокоения, и о которой я с таким трудом, с такой мукой заставляю себя не думать, забыть, прогнать из мыслей, из чувств, из самого нутра своего?.. Зачем ты обдираешь меня до костей… и тут же даришь иллюзию мечты, которая ну просто воплощение той, другой, только еще совершеннее, еще желаннее и ярче?.. Зачем ты будишь во мне эту темную страсть, которую я с таким трудом заталкиваю в глубины своего сознания?.. Зачем ты посылаешь мне наваждение, призрак исполнения моего безумного желания?.. За что ты мучаешь меня?..       Она словно читает мои мысли, так, как будто все мои невысказанные мольбы и вопросы огненными буквами светятся у меня на лбу.       - Боже мой… - шепчет Сашка, не отрывая от меня взгляда. – Неужели… На столько?..       Я сглатываю подступивший к горлу ком.       - Ты даже не представляешь, на сколько, - качаю головой.       Она делает движение, как если бы ей хотелось провести пальчиками по моей щеке… Но вместо этого опускает руку и снова садится ровно.       - Даже не знаю, что сказать… - произносит она, пряча лицо в ладонях. – Что в таких случаях нужно делать?..       Я прихожу в себя быстрее чем она, и мне уже проще держать себя в руках.       - Как что? – спокойно говорю я. - Надевать коньки и выходить на лед.       Она отнимает руки от лица, с совершенно беззащитной и милой улыбкой смотрит на меня, и молча качает головой.       - Во всяком случае, - улыбаюсь я ей, - мне это всегда помогает.       Я наспех учу ее надевать и шнуровать коньки       – Суй ногу… Полностью… Так. Теперь… Снизу затягиваешь несильно, - показываю, - и сверху тоже оставляешь посвободнее. Посредине затягивай как следует. Чтобы нога фиксировалась. Поняла?       - Э-э-э… Да.       - Вот. Концы, чтобы не болтались, приклеиваешь скотчем, или пластырем, что есть под рукой.       - Пластырь есть, вот…       - Отлично. Давай, пробуй правый сама…       Она шнуруется почти правильно.       - Здесь подтяни, - показываю, где шнуровка слишком слабая. – Вот… Да дотягивай. Нет, не нужно так сильно. Вот… Теперь здесь… Да, не затягивай туго… Молодец. Заклеивай.       Мы почти касаемся головами, но я вовремя отстраняюсь.       Сашка бросает на меня вопросительный взгляд. Точнее, восклицательный. Оказывается, бывают такие взгляды…       - Идем на лед, - категорично велю ей я, - а то Авер нам обоим всыплет, мало не покажется…       - Авер? - удивляется Сашка, вставая и осторожно балансируя на чехлах.       - Авербаум. Семен Мирославович. Это мы его так называем. Только ты смотри не ляпни…       - Не-не, я поняла, - трясет гривой Сашка. – Ой, руку дай…       Подхватываю ее, покачнувшуюся, как Пигмалион Галатею и ставлю ровно.       - Сейчас еще легко, - ободряющим тоном говорю ей. – Пол не скользкий, чехлы широкие. Так что иди как… Как в туфлях на платформе.       Она тут же из сгорбившегося инвалида выпрямляется в рослую модель на подиуме и оказывается почти с меня ростом.       - Иди, - командую я, - по коридору к арене и жди меня у бортика…       - А ты?..       - А я сейчас, - развожу руками, - тоже коньки хоть надену и догоню тебя. Давай, не бойся…       Сашка медленно, держась одной рукой за стенку, но довольно уверенно топает куда я ей сказал.       Вытираю выступившую на лбу испарину, плюхаюсь на скамейку и, глубоко выдохнув, сбрасываю кроссовки…       Комедия начинается практически сразу, как говориться, с кулис.       Потом Авер мне как-то сам признался, что специально вывел на первую тренировку самых, что ни наесть, деревянных, на его взгляд, самых бесперспективных из числа «звезд». Чтобы нам уж сразу испугаться, и потом, на контрасте, не хвататься за голову от всех остальных.       Помимо Сашки, у нас имеются актер из театра Вахтангова Андрей Оленев – видел его в нескольких фильмах – высокий, молодой, отлично скроенный, блондин, цены себе не сложивший, с надменным взглядом и повадками эдакого барина.       Дальше есть шоумен Паша Гаврилян, маленький, кругленький, постоянно улыбающийся и пытающийся хохмить.       Потом, без боли не взглянешь, достаточно возрастной актер, много фильмов с ним в свое время показывали, Дмитрий Светланов – наверное самый сложный кадр, потому что и годы, и телосложение, скажем так, далекое от спортивного, да еще и следы систематических злоупотреблений на лице. Для какой цели его сюда было тянуть – не понятно.       Ира Соболева, актриса из «Ленкома» – ее знаю неплохо, потому что и на спектаклях бывал, и за кулисами… Знакомство шапочное, но какое есть. Ира – задорная, веселая, боевая и подвижная… Вот только пышновата, мягко говоря… То есть как женщина она наверняка безупречна, с точки зрения большинства мужчин… Но как ее на коньки ставить? И как потом катать и в поддержках тягать?..       Ну и наконец, в довершение шоу заготовок, к нам пожаловала телеведущая с первого канала Екатерина Дворжецкая, та самая, на которую я обратил внимание, когда первый раз приехал смотреть профайлы участников. Высокая, красивая, но до безобразия нескладная. Профессия, что ли наложила на нее свой отпечаток - не знаю. Когда сидит – залюбоваться можно. Говорит – заслушаешься. Но ходит – как солдат по плацу, тяжело ступая и сгорбившись, движения все какие-то угловатые… Ни артистизма, ни пластики. Ей не в фигурное катание нужно, а в метание ядра…       Вот такой вот, как говорит Нинель, материал к нам пожаловал. Ну а нас самих, пока что, пятеро. Я, Димка Савельев, Сашка Эненберг, Лена Бодрова и Леша Петров. При чем, Сашка и Леша – парники, здоровенные качки, привыкшие тягать своих партнерш в высоких поддержках. Димка с Леной – танцоры, в одной паре выступали, то есть тоже имеют представление о том, как вместе кататься. И только я один среди них всех не привык делить лед с кем-то еще. И мне тоже придется этому учиться…       Благо – не сегодня. Сегодня у нас первое занятие, и наша задача попробовать поставить на коньки тех, кто вообще еще ни разу на них не стоял.       Первый акт комедии разыгрывает Андрей. Вот ярчайший пример того, как люди, далекие от нашего спорта, воспринимают его со стороны. Как что-то очень простое и несерьезное. Едва Авер заканчивает свою короткую вводную речь, о том, что мы собираемся сегодня делать, как и кто с кем, как Оленев, с бодрым кличем «А что ж здесь сложного-то?» выскакивает на лед из калитки и, оттолкнувшись руками, едет на двух ногах вперед. Он успевает еще победно оглянуться на своих товарищей, глядите, мол, как я вам, и тут же, поскользнувшись, всей своей немаленькой массой грохается на лед смешно закидывая ноги вверх. Ну… Что тут поделаешь? Ироничные ухмылки на лицах фигуристов, гримасы ужаса и расширившиеся глаза у «звезд». Не успевший остановить Андрея Авер, выскакивает на лед и подъезжает к нему.       - Не убился? - участливо интересуется Семен.       - Нет, что ты, конечно нет, - барахтаясь на спине как божья коровка уверенно басит Андрей.       - Давай…       Авербаум протягивает ему руку, собираясь помочь подняться.       - Нет, нет, Сёма, сам, все сам, - решительно отказывается Оленев, тщетно силясь если не встать, то хотя бы перевернуть свое большое тело со спины на живот.       Выразительно посмотрев по сторонам – только попробуйте мне тут хихикать – Авер кивает на Андрея Сашке и Димке, которые тут же подъезжают и помогают тому встать.       - И это вот все теперь мое… - упавшим голосом шепчет мне на ухо стоящая рядом Леночка Бодрова.       - Сочувствую, - сквозь зубы цежу я.       - У тебя хоть девочка нормальная, - завистливо щиплет меня за бок Ленка, пожирая взглядом Сашку. - Хорошенькая-то какая. Смотри мне…       - Да это только на сегодня, - отмахиваюсь от нее я, - пока Роман Сергеевич в отпуске. Моя - Масленникова, дочка Елены Станиславовны…       - Ах ты ж… - Ленка совсем уже распоясавшись, больно щиплет меня за задницу, - еще и самую классную куклу себе забрал. Вот же ж Ланской, стервец…       Элегантно уворачиваюсь от ее очередного щипка.       - Блин, прекрати, синяки будут…       - Будут, - коварно соглашается Бодрова. - И перед кем ты будешь за них оправдываться? Перед Озеровой, - щипок, - или перед Камиль-Татищевой, - щипок, - или перед Нинель…       - Ленка!..       Я отступаю от нее на безопасное расстояние.       Леночка жизнерадостно смеется, одаривая меня бесстыжим взглядом. Узнала ж, зараза, что когда-то в детстве я на нее засматривался, и теперь издевается, случая не упускает…       Поворачиваюсь, и встречаюсь с удивленным и заинтересованным взглядом Сашки. Да, много интересного тебя ожидает. Это тебе не на стадионе песок ногами месить…       - Да оставьте вы, парни, бога ради, что тут такого, - натянуто улыбаясь отбивается от Димки с Лешей Оленев.       Поставив его на ноги, они придерживают его с двух сторон, не позволяя еще раз упасть. Но не извлекши из первого урока верных выводов, Андрей решает, что теперь уж точно познал все. Вырвавшись из рук своих спасителей, он отталкивается правым зубцом от льда, набирает скорость, скользит прямо и, с залихватским «Але-ап!» пытается оторвать ото льда правую ногу, изобразив что-то на подобии «ласточки». Разумеется, равновесие его покидает гораздо раньше. Обалдевшие от такой глупости Димка с Лешей, не успевают к нему вовремя, и Оленев снова грузно, с хрустом валится на лед.       На этот раз мы уже смеемся в открытую.       Подъезжаю к Сашке, послушно замершей, вцепившись руками в бортик.       - Вот видишь, - говорю, - что бывает, если не слушаться своих тренеров?       Сашка смотрит на меня распахнутыми на пол лица глазищами и, отпустив бортик, тут же намертво хватается ладонями за мой локоть.       - Я буду тебя слушаться, - обещает она.       - Ну поехали тогда потихоньку…       Мы немного ездим по кругу. Сначала я просто вожу ее рядом или за собой. Потом показываю простейшую «елочку», чтобы она сама пыталась ехать.       - Попробуешь без меня теперь? – предлагаю ей, когда дрожь во всем ее теле немного утихает.       - Ага…       Останавливаемся. Осторожно ставлю ее лицом к себе и медленно отпускаю руки.       - С правой ноги давай…       - О-о-ой…       Вместо движения ногой она вдруг начинает терять равновесие и, чуть не падая, взмахивает руками. Подскакиваю, ловлю, ставлю на место.       - Еще раз, - командую. – Помни, что я тебе говорил. Носки прямо, ноги согнуты в коленях. Центр тяжести от головы по позвоночнику, через попу в ноги. Следи. Разбалансировка – сразу же падение. Вперед…       Сашка приседает, слишком низко, по хоккейному.       - Чуть выше, - поправляю ее я. – Вот так…       И делает шаг. Правой ногой. Потом левой. Снова правой…       Фонариком назад откатываюсь от нее, давая дорогу.       - Еще. Еще. Молодец!       Она скользит. С сосредоточенным выражением ужаса на лице. Но она скользит.       - Сережка-а-а, а как тормози-и-ить?..       Останавливаюсь, и, спустя мгновение, она прилетает прямо в меня, обхватывая руками, словно столб.       - Как вариант, - говорю, - вот так. Но это не лучший способ…       И так мы катаемся почти три часа. За это время Андрей Оленев успевает еще не раз и не два свалиться, при чем однажды утащив с собой в падение и Ленку. Видя, как она кривится от боли, мы с парнями подскакиваем к ним обоим и помогаем встать.       - Ты жива? – интересуюсь, подавая ей руку.       - Да, куда я денусь, - невесело усмехается она. – А что там?..       - Да в порядке твой, - я на секунду запинаюсь, - Олень Андреев…       Ленка прыскает от смеха в кулачок.       - Как-как ты его назвал?       В несчетный раз снова проклинаю свой язык без костей.       - Слушай, молчи, я тебя умоляю, - качаю головой я. – Это же он на льду такой, а на земле он меня зашибет…       Она поворачивает голову и смотрит как парни в очередной раз поднимают Андрея и ставят его на ноги.       - Нет, ну точно же, - произносит она. – Олень Андреев. Типичный…       Закатив глаза, обреченно вздыхаю и возвращаюсь к терпеливо дожидающейся меня у бортика Саше…       Постепенно лед пустеет. Уходит, потирая ушибы, Андрей в сопровождении Лены… Неоднократно упавший, но не потерявший чувства юмора Паша Гаврилян покидает лед под ручку с Лешей Петровым. Жена Леши, Маша, Мария Тихонова, будет работать с Пашей в паре. Просто сегодня у нее не получилось приехать… Кряхтя уползает Светланов в сопровождении Димки и Иры Соболевой, с которой он, оказывается, то ли раньше играл, то ли продолжает играть в одном театре. Они друзья, похоже на то… Или не только друзья… Катя Дворжецкая, под ручку с самим Авером, важно удаляется в раздевалку. Ее партнер, Максим Марьянов, олимпийский чемпион и наша легенда уровня Леши Жигудина, пока что в отпуске, как и партнер Сашки, Рома Домнин. Роман Сергеевич… Тоже, кстати, олимпийский чемпион в танцах… Тут у нас компания подбирается дай бог…       Так получается, что мы остаемся с Сашей одни…       По ее хитрым глазам догадываюсь, зачем она тянет резину и чего ей от меня нужно.       - Сережка…       - Ну чего тебе?       Она смотрит на меня глазами полными восхищения и мольбы.       - Покажи, как ты прыгаешь…       - Не хочу, - кривлюсь я.       - Ну пожалуйста, ну разочек, - упрашивает она меня как маленькая.       - Видео в Ютюбе посмотри, - отмахиваюсь я.       - Ну Сережка-а-а…       Вижу, как ей хочется. И не могу отказать.       - Ну ладно…       - Ой, класс, - она хлопает в ладоши и только что не подпрыгивает.       Выезжаю в центр льда. Становлюсь в исходную позицию. Разыгрываю для нее маленький спектакль…       Сначала прохожу небольшую дорожку – твизлы, скобочки, моухок. Потом беговыми назад разгоняюсь вдоль бортика… Эх, была не была… На левом лезвии захожу в элемент, оглядываюсь… Резкий замах правой ногой, закрут… Выбрасываю руки вверх, тянусь к небу… И розовая каша смазанных теней перед глазами… Приземление с хрустом, выезд… Еще не все. Добавляю скорости и, развернувшись, завожу лезвия под себя, одновременно сгибая колени и прогибаясь. Скольжу, вытянув руки и собирая волосами ледяную пыль. Выезжаю из кантилевера, и заканчиваю свое мини-шоу винтом с поднятыми руками. Останавливаюсь четко лицом в ее сторону и, в тот же момент, вытянув руку, посылаю ей воздушный поцелуй.       - Боже, какая прелесть, - вопит Сашка.       - Тс-с! – я прикладываю палец к губам, - сейчас придут за нами и обругают за то, что мы тут одни сидим.       - Тогда, бежим? – решает она.       - Бежим…       Мы наспех переобуваемся, кое-как забрасываем свои вещи в наши шкафчики, выделенные нам на время проекта, и спешим к выходу. Сашка на ходу натягивает тонкую кожаную куртку, очень узкую и потому идеально подчеркивающую ее фигуру. Мне и нравится, и странно одновременно.       - Не слишком ли? – киваю на ее прикид. – Лето как бы… Или ты мерзнешь?       В ответ она лишь загадочно улыбается.       Выходим в теплую вечернюю свежесть и с удовольствием вдыхаем влажный воздух. После пропитанной химией суховатой атмосферы искусственного катка – самое то.       Сашка просто и ненавязчиво берет меня под руку, и мы медленно бредем в сторону паркинга.       - А как называется то, что ты прыгнул? - спрашивает она.       - Э-э… Это называется «сальхов», - говорю я, не уточняя, что сальхов этот был четверной со сложным выездом.       Сашка мечтательно вздыхает.       - Красиво…       - Так звали первого фигуриста, который придумал этот прыжок, - пожимаю плечами я. – Ульрих Сальхов, швед…       - Да нет, - тихо смеется Александра. – Ты красиво катаешься… Так… изящно и уверенно…       - А… - смущенный ее похвалой опускаю голову. – Ну… Да. Это я умею. Я рад, что тебе понравилось.       В повисшем неловком молчании отчетливо слышен шелест ветра в траве, шорох гравия под нашими ногами и звон цикад… Интересно, откуда в центре Москвы цикады?..       Саша решается первая.       - Как ее звали? – спрашивает она.       - Кого?       - Ту… Меня… Из твоей прошлой жизни.       У меня перехватывает дыхание от ее такого точного определения… И от ее откровенности.       - Таня, - тихо произношу я. – Таня Шахова.       Сашка тихо смеется, отбрасывая длинные рыжие пряди за спину.       - Я могла бы догадаться… - говорит она, качая головой. – Мы и правда похожи…       - Ты знаешь Таньку?       - Ну я же не в лесу живу, - усмехается Саша. – Телевизор иногда смотрю, как все, олимпиаду, чемпионаты ваши…       - Понятно…       Она сжимает мой локоть и заглядывает мне в глаза.       - И у вас были… отношения? Любовь?       Я невесело улыбаюсь. Как рассказать обо всем, что тогда с нами происходило, в двух словах, девчонке, которую знаешь несколько часов? Пусть даже и такой очаровательной…       - Мы расстались, - просто говорю я. – Давно уже…       - Но… - Саша покусывает нижнюю губу. – Любовь еще быть может?..       - Нет, - качаю головой. – Точно нет. У нее семья, ребенок…       - Ах вот оно что…       - Просто, - махнув рукой, не сдерживаю порыв откровения, - просто… Мы с ней… Давно, очень давно, подростками еще… Часто сидели вот так, друг перед другом, как мы с тобой сегодня… Только вообще без… всего… И рассматривали друг дружку, трогали, гладили… Нам это нравилось…       Я невольно вздрагиваю от нахлынувших на меня воспоминаний. Сашка понимает меня неправильно и отстраняется.       - Прости, - говорит она. – Из-за меня тебе пришлось… вспомнить…       - Ну что ты, - улыбаюсь. – Что было в прошлом в прошлом и останется. Я давно закрыл эту страницу своей жизни.       - Ну да, ну да, - хихикает она, - я заметила. У тебя был такой взгляд…       Не позволяю ей вот так просто вывернуться.       - А это, Александра, принимай все только на свой счет. Я тебя увидел, и ты мне… очень понравилась. Слабость у меня к рыженьким и зеленоглазым…       Даже в тусклом свете ночных фонарей вижу, как она смущается и краснеет.       - Мы пришли, кстати, - произносит она.       Посреди огромной и абсолютно пустой парковки мы стоим рядом с единственным оставшимся на ней транспортным средством. Усмехаюсь, киваю. Это многое объясняет.       - Ух ты! – восхищенно говорю я.       Сашка похлопывает ладошкой по кожаному сидению огромного, роскошного Харлея, проводит пальцем по зеркальной стали бензобака.       - Нравится?       - Спрашиваешь!       - Катался на таком?       - На чем-то подобном. Когда в Штатах жил, как-то ездили с парнями на фестиваль рокеров…       Она присаживается сбоку на сидение мотоцикла и смотрит на меня совсем уж откровенно.       - Когда Семен Мирославович нас впервые собрал, - говорит Саша, упираясь руками в кожаную подушку, - он сразу предупредил, что партнеров на шоу выбирают сами спортсмены. Не мы… Потому что все бы хотели, чтобы их возил подмышкой Домнин, или Петров… Но когда я увидела, что в списке фигуристов значится Сережа Ланской…       - Сашенька…       - Я так надеялась, что ты выберешь меня…       Ее голос дрожит. А ощущение полнейшего, до невозможности яркого дежавю снова сдавливает мне горло.       Сашка протягивает руку в мою сторону.       - Ну иди же ко мне…       Обнимаю ее, крепко, страстно, как неоднократно ускользнувшую от меня, и вновь оказавшуюся в моих руках мечту. Зарываюсь лицом в ее густые волосы. Запах. Новый. Незнакомый. Пьянящий. Возбуждающий…       Чувствую ее дыхание на своей щеке…       - Сашенька, милая…       Она запрокидывает голову, тряхнув роскошной рыжей гривой.       И наши глаза встречаются.       «Хочу тебя…»       «Возьми меня…»       Мы целуемся взглядами. Долго. Страстно. Но наши губы не соприкасаются. Хотя мы оба этого желаем…       - Нельзя, - шепчет Сашка.       - Нельзя, - эхом отзываюсь я. - У меня есть девушка…       - У меня есть парень…       Эти слова мы произносим одновременно.       И понимаем, что предать своих любимых не имеем права…       Как не в состоянии оторвать взгляда друг от друга…       Сашка гладит меня по щеке, проводит ладонью по шее и теребит пуговицы на рубашке.       - Господи, Сережка, где же ты раньше был? - шепчет она.       Не отвечаю. Просто беру ее ладонь в свою и медленно целую каждый пальчик.       - Меня нет, - говорю, - я тебе просто снюсь…       - Я не хочу просыпаться, - она мотает головой, разбрасывая по плечам свои огненные пряди.       - Мы все когда-нибудь проснемся…       - Ты не понимаешь… - она снова обнимает меня и влечет к себе. – Я проснусь, как только ты скроешься за поворотом… И другого раза уже не будет…       Стоим обнявшись, вдыхая друг друга, словно ныряльщики, выскользнувшие из глубины. Слушаем стук наших сердец. Тук-тук… Тук-тук… Вечность… Мгновение… Миг…       Саша первая опускает руки и, легким движением, освобождается от моих объятий.       - Уходи первый, - говорит она, не глядя на меня. – Я не хочу, чтобы ты смотрел мне в спину…       Я беру ее ладонь в свою, но, спустя секунду, она выскальзывает из моей руки, сухая, теплая, живая…       - Пожалуйста, уходи, - шепчет она. – Не мучай меня…       Я отступаю в темноту, и в последний раз бросаю взгляд на ее хрупкую, ладную фигурку, сидящую верхом на мотоциклетном сидении…       Пятнадцать минут спустя, мое такси медленно проезжает мимо гостевой парковки «Лужников». Но на этот раз огромная освещенная площадка совершенно пуста.              Сборы в Белогорске – наша чудесная вольница и вольготная, радостная подмосковная жизнь – подходят к концу, и я, как и было определено, ложусь на обследование в больницу. Середина лета, межсезонье, разгар ледовых шоу и гастрольных прокатов, в которых я, в отличие от большинства моих коллег, не участвую. Поэтому, как раз имею время подлечить износившуюся тушку. Вынужденно, с сожалением, пропускаю тренировки в «Лужниках». Обидно. На удивление, мне нравится то, что делает Авер со своей командой. Что-то в этом есть занимательное…       Короче, валяюсь на койке, в тишине, и пишу краткое сообщение Денкову – травма, больница, выбыл по состоянию здоровья, люблю-целую – и чуть более эмоциональное Лерке – прости, нужно подлечиться, когда вернусь не знаю, обнимаю, не скучай.       Почти мгновенно приходит ответ от Макса.       «Бля, живой хоть? Давай там.»       Отвечаю ему улыбающейся рожей с задранным вверх большим пальцем. То есть, буду давать. Согласно полученному указанию.       Лера, вижу, прочитала, но пока не отвечает. Ну, да бог с ней…       Настоящая причина того, почему мне так нравится на «Ледниковом», не реже раза в три дня выкладывает видосики и фоточки у себя в инстаграме, с комментариями о своих тренировках и впечатлениях. К стыду своему признаюсь сам себе, что скучаю по Александре…       И отчаянно борюсь с желанием написать ей или позвонить…       После того первого занятия мы больше не работали вместе. Из отпуска вернулся Роман Сергеевич Домнин, Сашин официальный партнер на проекте, и принялся не за страх, а за совесть школить ее нашему нелегкому делу. Отметив правильно отработанное снаряжение и защиту – набором силиконовых супинаторов я Сашку снабдил вместе с наукой шнуровать коньки – а также отсутствие панического страха перед льдом («Елочку умеешь, молодец… И назад даже пытаешься, ух ты… Осторожнее!.. Держись, не падай… Ну, понятное дело, Сережа показал, как надо. Вот бы он тебя еще и равновесие держать научил…»), он полностью погрузил ее в скольжение, в изучение шагов, беговых, движений на одной ноге и прочим своим танцевальным премудростям. И пока мы с Лерой делаем вид, что что-то там изображаем вдвоем, отчаянно мешая друг другу, или пытаемся разучить хотя бы самую элементарную поддержку, не угробив при этом партнера, Сашка, юркой обезьянкой, лазает и крутится в руках Ромы, испытывая дискомфорт только снова возвращаясь на лед.       А встречаясь, иногда, со мной взглядом она очаровательно и беспомощно краснеет…       Дело у нас безнадежное. Я стараюсь ни словом, ни жестом не спровоцировать ненужного, чтобы не навредить ни себе, ни ей. Сашка, я это вижу, тоже, держится, избегая лишний раз со мной общаться, после тренировок быстрее всех исчезает из раздевалки, уносясь на своем «Харлее», пока мы все еще только выползаем на ночной воздух… Потому что того одного раза, когда мы вдвоем дали слабину, когда внезапно, с первого взгляда возникшее между нами безумное влечение, девятым валом прорвалось наружу, захлестнув нас и унеся своим неудержимым потоком, этого единственного мгновения нам хватило, чтобы понять – мы можем любить друг друга и быть счастливы… А можем и не быть, и все это окажется иллюзией, всплеском феромонов, от которой ничего не останется спустя неделю. Зато останутся непоправимые, незаживающие и незаслуженные раны, которые мы нанесем тем, кого мы на самом деле любим, и кто любит нас...       А этого делать нельзя.       Поэтому, откладываю телефон в сторону.       Сашка все равно узнает. Обратит внимание, что меня нет на тренировках. И ей наверняка расскажут, Макс или Лера…       Главное, чтобы не я…       Меня нещадно гоняют по врачам, осматривают, обстукивают и с загадочным видом что-то пишут в историю болезни. В моем диагнозе, наверное, разобраться может только специалист экстра-класса, столько там всевозможных страшных слов и умных терминов. Но в результате блужданий по рентген-кабинетам и КТ, визитов к различным хирургам, физиотерапевтам, травматологам и ортопедам у меня выявляется старый, запущенный и кое-как залеченный стрессовый перелом в области правой голени и сильнейший ушиб бедра с застарелым повреждением сустава, которое, собственно, и явилось причиной моих частых сильных болей. А я-то грешил на позвоночник… И если с переломом все просто – зажило, как всегда до этого все заживало – то с проклятым суставом дело грозит перерасти в серьезную проблему и закончится операцией. На операционный стол мне не хочется. Как по вполне понятным причинам, так и потому, что в этом случае мне придется сказать прощай нынешнему сезону, сборной страны, чемпионатам и вообще всему тому, ради чего я вернулся обратно и надрываюсь тут последние месяцы.       Домой меня не отпускают. На тренировки в «Зеркальный» – само собой, тоже.       Окончательный вердикт по поводу моего сустава и болей врачи обязались вынести через две недели, которые мне и предписали находиться в стационаре, на виду и без возможности заниматься чем-то травмоопасным. Поэтому в свободное время - брожу как привидение по коридорам клиники, маюсь от безделья…       В общем, печаль печальная…       Единственным светлым лучом во всем этом безысходном мраке, кто бы мог подумать, явился для меня Артур наш Маркович, со своими онлайн тренировками, которые стали для меня не только отдушиной в унылом и однообразном больничном существовании, но еще и стимулом, а также способом взаимодействия с внешним миром. Поддавшийся всеобщему тренду Клей, находясь далеко, вместе со всеми нашими, на «гастролях», тщательно записывает наши с ним занятия на видео, комбинирует изображение со своей и с моей камеры и выкладывает это все в Ютюбе на всеобщее обозрение. Ну и в качестве гуманитарной помощи начинающим и непрофессиональным спортсменам. В комментариях я каждый раз читаю массу комплиментов в свой адрес от женской аудитории в возрасте от двенадцати до пятидесяти, и неизменно млею от удовольствия.       Шутки шутками, но поскольку я не болен и не обездвижен, заниматься ежедневными своими делами мне никто запретить не может. Поэтому каждое утро у меня начинается с растяжки, потом под музыку я устраиваю себе час хореографии, потом ОФП, бегаю в парке или вокруг стадиона. Артур заменяет мне тренировки на льду. По вечерам играю в баскетбол. Если есть с кем, или просто швыряю мяч в кольцо, если мне не находится компании.       Так проходит еще одна неделя…       Если хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах. В моем случае, бог, полагаю, ухохотался до судорог. Но, видимо, и ему оказались не чужды человеческое сострадание и жалось. Потому что, как иначе объяснить то, что за неделю до окончания моего затворничества, он послал мне компанию. И какую приятную…       Некрасиво радоваться чужому горю. И я искренне сочувствую тому, что с нею случилось. Но радость от появления рядом со мной знакомого лица скрыть не могу. Тем более лицо такое красивое, улыбающееся и ни разу не удрученное недомоганием всего остального тела. Короче. Поскользнувшись на тренировке и неудачно потянув сухожилие, в мою же клинику на обследование была направлена фединская красавица Лизонька Камышинская, умничка, алмаз неграненый, спортсменка от бога… И просто классная девчонка, с которой и поговорить можно, и погулять, и на звезды ночью посмотреть, и в теннис настольный поиграть. А еще, благодаря увлечению ее парня Андрюхи Лазурова баскетболом, Лиза сама научилась неплохо кидать мяч, что подняло ее в моем личном рейтинге до небывалой высоты. И чтобы вы понимали, и не задавали дурацких вопросов, с Андрюхой Лиза встречается уже бог знает сколько лет. Еще с тех пор, как он тренировался у Федина, и даже после того, как перешел к Московиной. Так что… Ну вы поняли. Ни-ни. Никаких глупостей. Ну, максимум в щечку…       Лизель обнаруживает меня на утренней пробежке и приветливо машет с трибун.       - Ну надо же!.. – радостно развожу руками я, заворачивая в ее сторону.       - Привет, Валетик!       - Здравствуй, Королевушка!       Прозвище Лизы в нашем кругу – Императрица, или Королева. Это я ей так польстил, давно еще, когда девочки постарше казались мне привлекательнее и аппетитнее ровесниц и мелюзги.       - Каким ветром в эту обитель скорби? – спрашиваю ее.       Лиза молча кивает на замотанную ниже колена эластичным бинтом правую ногу и скептически кривит губы.       - Допрыгалась.       - Сочувствую, - участливо говорю я. - До свадьбы заживет.       - Да я быстрее состарюсь, - хмыкает Лиза.       Она старше. Ей уже двадцать пять лет. И для девочки-фигуристки это очень солидный возраст. Тем больше вызывает уважение Лизина физическая форма и отчаянное стремление удержаться в спорте. Она, пожалуй, единственная из всех девчонок обладает абсолютно стабильным и безупречным тройным акселем. Правда, совсем не прыгает квады. А без четверных сейчас, увы, выше пятого места на международных соревнованиях не взлетишь. Конкурентки не позволят…       - Слушай, - говорю я, - у тебя вообще какие планы на сегодня?       Лиза пожимает плечами и достает из кармана куртки серый исписанный листок.       - Ну вот… Обойти всех, кого найду… Ортопеда, хирурга… Гинеколога, за каким-то чертом… А что?       - Если хочешь, после обеда можем в баскетбол погонять… Если нога твоя тебе позволит…       - Давай, - тут же радостно улыбается Лиза. – С ногой я договорюсь.       - Ну и… - ехидно ухмыляюсь.       - Что еще? – подозрительно смотрит на меня она.       - Если твой гинеколог не будет сильно возражать, - глумливо добавляю я.       - Вот ведь…       Лиза молниеносным движением отвешивает мне подзатыльник и тут же больно прикладывает ладонью по заднице.       - Язык без костей и юмор ниже пояса, - констатирует она. – Сережа Ланской во всей красе.       - Ага, - весело соглашаюсь я, кивая и потирая саднящую ягодицу.       Лизель прячет обратно в карман свой врачебный бегунок и поворачивается к выходу.       - Иди бегай, остряк-самоучка, - кивает мне она на дорожку. – Увидимся после обеда.       Вот… Даже поцелуя в щечку не обломилось. А вы говорите…              Сегодня день сюрпризов, и Артур Маркович тоже не остается в стороне.       - Привет, Ланской!       - Здравствуйте…       - И пока, Ланской, - усмехается Артур. - Сегодня поработаешь без меня.       - Э-э-э…       - Зато посмотри, кого я тебе привел.       Артур машет рукой куда-то в сторону и через секунду в кадре появляется…       - Серенький, привет, как ты там?       Огромные глаза цвета неба, темные волосы змеями по плечам, коралловые губки, чуть вздернутый маленький носик… Все такое родное, любимое, теплое и желанное…       - Аннушка, фея моя ненаглядная…       Хихикая в кулак на заднем плане, Клей уходит из кадра, и я слышу, как, скрипнув, за ним закрывается дверь. Анечка слегка подпускает румянца на щечки и становится еще красивее.       - Ты прям так в открытую, - шепчет она с притворным испугом, - все ж слышат…       - А тебе не кажется, - ухмыляюсь я, - что наша тусовка, да и половина страны вместе с ней, быстрее удивятся, если я НЕ буду признаваться тебе в любви на каждом шагу.       Аня бросает ломать комедию и весело смеется в ответ.       - Уж я так точно удивлюсь, - говорит она, кокетливо высовывая кончик язычка.       Смотрю на нее, наслаждаюсь тем, что вижу. И понимаю, до какой же степени я соскучился…       - Где вы сейчас, - спрашиваю.       - В Омске, - поморщившись вздыхает Аня. – Ответственно заявляю, не Париж. И не Лондон.       - И очень хорошо, - в тон ей подхватываю я. – Меньше по улицам болтайся с незнакомыми мужчинами. В номере сиди. И скучай.       Анька корчит сердитую рожицу.       - Какой ты противный, Ланской, - заявляет она. – Была б возможность, так бы тебе по шее и врезала.       - Да тут уже без тебя нашлись охотники до моей шеи, - легкомысленно машу рукой я.       Аня тут же подбирается.       - Так, не поняла… Что за…       С минуту прикидываюсь дурачком и вожу ее за нос, делая вид, что не понимаю, чего она от меня хочет. Наконец сдаюсь.       - Да Лизель здесь, - снисходительно усмехаюсь я. – Ногу раненую лечит. Так что не нервничай, ты ж ее знаешь. От нее снега зимой не допросишься, не говоря уже обо всем остальном…       Анечка заметно расслабляется, но фасон выдерживает.       - А ты, значит, уже попробовал… все остальное? Иначе, с чего б ей тебя по шее охаживать, а?       - Да я, понимаешь, заботу искреннюю проявил, к врачу сходить посоветовал…       - К какому врачу? – не понимает она.       - Ну к этому… Вашему…       Секунду Анька соображает в чем суть моей издевки, после чего с ехидной ухмылкой качает головой.       - Ну все, Ланской, считай напросился. Дай только в Москву вернусь… Устрою тебе… Визит к врачу…       Я подвигаю ноутбук поближе, чтобы можно было говорить шепотом.       - Я скучаю по вам, Анютины глазки… - бормочу я. – Я люблю вас Анютины губки…       Она вздыхает, прикрыв глаза, и на этот раз краснеет до ушек.       - Гад ты ползучий, знаешь же как мне хочется… - шепчет она, закусывая нижнюю губу.       - А как мне хочется, - вторю ей я, - кто бы только видел…       Анечка тут же, заинтересованно распахивает глаза, быстро озирается по сторонам и, поведя бровью, легонько кивает мне.       - Покажи…              Трубку не берут довольно долго. И я, теряя терпение, уже готов сбросить звонок…       Щелчок.       - Алло, блин… Кто это? - нетерпеливо и с нескрываемым раздражением.       - Вот так, значит, теперь со старыми друзьями разговаривают, да? – ехидно интересуюсь вместо приветствия.       - Хе-хе, Серега! Здорово! - его голос тут же теплеет и недовольные интонации меняются на приветливые. – А что за номер у тебя какой-то странный? Ты откуда?..       - Я – оттуда, - загадочно говорю утробным голосом.       Леша Жигудин на мгновение замолкает в замешательстве.       - Ты что, - произносит он, - снова свалил что ли?       - Не дождетесь, - ухмыляюсь я в трубку. – Да здесь я, здесь…       Называю ему клинику, в которой нахожусь, и которую знает каждый спортсмен в нашей стране, кто хоть раз имел дело с серьезными травмами или повреждениями.       - А-а-а… - понимающе тянет Леша. – Упекла-таки тебя маманя на нары. Ничего. Пара профилактических клизм пойдет тебе на пользу.       - Не сомневаюсь. Рад, что ты так обо мне заботишься.       Жигудин хихикает, довольный своей остротой. Но мне не жалко. Пускай радуется. Тем более, мне он нужен не просто для праздной болтовни…       - Слушай, Леха, - я немного понижаю голос, - ты как вообще, временем располагаешь?       Леша несколько секунд молчит, раздумывая.       - Зачем интересуешься?       - Затем, что мне нужно, чтобы ты ко мне приехал…       - Э-э-э…       - И не просто приехал, а захватил с собой…       Я кратко объясняю ему, что я хочу, чтобы он мне привез, не уточняя для какой цели. Леша умный. Сам догадается…       Жигудин долго не отвечает, напряженно дыша в трубку.       - Ты все обдумал, Серый? – не столько спрашивает, сколько констатирует он.       - У меня было много времени, - произношу я. – Твоими же стараниями…       - Догадался-таки, - вздыхает он без сожаления.       - Брайан рассказал, - просто говорю я. – Но… Да. Сначала, все-таки я ему задал вопрос, с какого перепугу он так скоропостижно бросился меня к себе приглашать. Вот он, святая душа, взял и выдал мне всю вашу комбинацию. Сказал, что не убеди его лично Тихонова, ему бы и в голову не пришло перетягивать к себе спортсменов Нинель… Еще и велел, чтобы я благодарен был Шубе за ее такую протекцию…       - Вот и будь благодарен, - бурчит Леша, - Шерлок Холмс доморощенный…       - Просто чтобы ты понимал, Леха, - не смущаюсь его тоном я, - и все чтобы понимали - любую, скажем так, интригу, направленную в мою сторону, или в сторону моих близких, я раскручу чего бы мне это ни стоило и докопаюсь до сути. И это я еще не сильно разозлился…       - Ну хорошо, хорошо… - примирительно частит Жигудин. – Я же не возражаю, ни от чего не отказываюсь… В конце концов, ты же сам тогда в Корее и предложил, удивите мол меня, замотивируйте на уход… Ну вот… Мне же ты… э-э-э… все еще доверяешь?       Усмехаюсь. Мысленно праздную маленькую тактическую победу.       - Не доверял бы – этого бы разговора не было, - говорю ему. – Знаешь что, приезжай завтра часам к семи утра. Пока все спят у нас будет масса времени. И минимум любопытных глаз.       Леша вздыхает.       - Заставляешь старого, больного человека ни свет - ни заря нестись черт знает куда…       - Свежий утренний воздух в твоем возрасте полезен для суставов, - я неумолим. – Значит до завтра?       - Давай…       - И Леш, - я вспоминаю еще одну мелочь. – Звони мне только на этот номер. В ближайшие пару дней, во всяком случае. Окей?       - Ты с паранойей-то не перегибай, Валет, - смеется Жигудин. – И страху не нагоняй. Не в Чикаго живем. Чего ты очкуешь?       Мне нравится его оптимизм. И я завидую его бесстрашию.       - Не хочу повторения Парижа, - тихо произношу я и отключаю телефон.              Мне нужно сделать еще один звонок. И, в отличие от предыдущего, к этому я готовлюсь и собираюсь с духом, как к олимпийскому старту. Как, впрочем, и всегда…       Звоню со своего обычного телефона, который знают все мои друзья, знакомые… и любимые.       И снова ответа очень долго нет… Но на этот раз я догадываюсь, почему…       Щелчок…       - Ну, привет… - голос напряженный, на грани любезности.       - Здравствуй, солнышко мое рыженькое, огонек мой теплый…       - Ой, да ну тебя…       - Ведьма моя зеленоглазая, очаровательная моя стервочка…       Танька хихикает в трубку, очевидно получая удовольствие и смягчаясь от моих слов.       - Ланской-Ланской, когда ты повзрослеешь?..       - Не хочу я взрослеть, - категорически заявляю ей. – Хочу обратно в наше детство, в «Зеркальный»… В Белогорск… Как раньше…       - Ну да, ну да, - подзуживает меня Танька. – В трусики ты ко мне залезть хочешь, как раньше…       - Очень! – искренне признаюсь я. – Не поверишь, одной рукой телефон держу, другой – только о тебе и думаю.       Танька хохочет звонко и весело.       - Вот ведь дурень! Врет как дышит…       Провокация просто напрашивается.       - Хочешь по видео тебе перезвоню? – добавляю голосу легкой бархатистости. – Я покажу тебе, а ты – мне… Давай?       Танька молчит. И в какой-то момент мне кажется, что она колеблется.       - А если я соглашусь, Сержик, что ж ты делать-то будешь, а? – шепчет она с развратным придыханием. - Как выкручиваться?       - А ты проверь… – в тон ей говорю я, и не упускаю случая поддеть. – Кстати, а где сейчас твоя правая ладошка, а?       - Дурак…       Я почти готов поверить, что промахнулся, и что Танька, не смотря ни на что, повзрослела раньше чем я… Но я ошибаюсь…       - И догадался же, змей… - шепотом мурлычет она, уже не сдерживая прерывающегося дыхания.       Ее голос и интонации действуют на меня магически. Хотя… Магию эту мы с нею давно уже изучили.       - Танька, я тебя хочу… - говорю я.       - Подожди… Ох… Не спеши…       - Танечка, - шепчу в трубку, - Танюшенька, лисенок мой… Хочу тебя, милая моя…       Ее дыхание учащается и буквально через несколько мгновений я слышу ее сдавленный стон и вздох облегчения.       - Ох… Сержик… Ох… Бляшечки, как хорошо-то…       В трубке что-то шуршит, после чего Танька возвращается ко мне уже таким знакомым мне грудным, низким голосом и нежными интонациями.       - Ох, Сережка… Вот только услышала твой звонок, только трубку взяла, а уже вся аж раскалилась, аж взмокла как мышь… Что ж ты за гад такой…       - Сладко тебе?       - Ой, да! – она мечтательно вздыхает. – Не как по-настоящему, конечно, но под голос твой, под всю эту муру, что ты обычно несешь – так хорошо, что аж ушки заложило…       Понимаю, что это шанс, которым нужно пользоваться.       - Давай встретимся, - предлагаю я.       Она молчит, отвечает не сразу.       - Иди ты в жопу, Ланской… - тихо говорит она. - Я замужем… И Аньке твоей я обещала…       - Только скажи куда, - давлю на нее я, - я из больницы сбегу и к тебе приеду…       - Чтобы что? – Танька повышает голос. – Чтобы разочек мне присунуть… И чтобы опять свести меня с ума, заставить мечтать о несбыточном, что-то там фантазировать… А потом снова бросить и побежать за своей Анечкой?       У меня подкатывает ком к горлу…       - Я просто хочу тебя увидеть, - говорю я чуть слышно. - Просто увидеть. И поговорить. Если хочешь… Если тебе это важно… Я обещаю не коснуться тебя и пальцем…       Она молчит. Потом, сквозь шум помех, я слышу, как она вздыхает, шмыгает носом и чем-то шуршит.       - Позвони мне через три дня, - говорит наконец она. – Женька уедет в Питер, я отволоку малого к родителям, буду посвободнее чуть-чуть…       - Спасибо! Я обязательно позвоню…       - И знаешь, что… - она перебивает меня на полуслове. – Если ты и на этот раз меня обманешь и исчезнешь без следа… То не смей мне больше звонить. Никогда, понял?       Она, не дожидаясь моего ответа, бросает трубку.       А у меня перед глазами ее обнаженное тело в неверном отсвете уличных фонарей и пульсирующие в мозгу, в такт ударам сердца, слова из песни…       «Париж-Париж, сон наяву…»              Стою перед баскетбольным кольцом и методично, один за одним, кидаю штрафные броски. Замах. Закрут. Бросок. Попадание. Замах. Закрут. Бросок. Промах. Эффективность моих бросков процентов шестьдесят, то есть из пяти в лучшем случае попадаю три раза. Если сравнивать с нашими прыжковыми элементами, подобное соотношение успешных приземлений к срывам не годится никуда, и такой прыжок, как правило, из программы убирают. Как вычисляется результативность игрока в баскетболе я не знаю. Но думаю, что на штрафные меня тренер вряд ли бы поставил.       Бросок. Попадание…       Кроме меня на площадке никого нет. Мои ситуативные партнеры и соперники, ребята и девчонки из других сборных команд, кто выписался, кто дрыхнет после обеда, а кто просто нашел себе занятие поинтереснее. Поэтому я играюсь с мячиком в одиночестве. И жду Лизу.       Бросок. Промах…       Хорошо, что завтра приедет Леша Жигудин… Я слабо верю в то, что мне удастся узнать что-то новое, даже если он и привезет то, что я попросил. Но все равно. Нельзя оставлять ни один не закрытый вопрос. Если уж я решил во всем разобраться. И ради этого даже бросил тренировки у Осборна, перспективу сделать карьеру в профессиональном спорте и вернулся обратно…       Бросок. Промах…       На много больше надежд я возлагаю на встречу с Танькой. У нее отличная память и развитое критическое мышление. И даже если она и не обратила сразу внимания на то или иное давнее событие, брошенную кем-то фразу или внезапное появление кого-то там где этого кого-то точно не ожидали увидеть – она вспомнит. И на ее слово можно будет положиться. Главное, не позволить раньше времени эмоциям захлестнуть разум. Это касается не только ее, но и меня…       Бросок… Попадание.       - Браво!       Оборачиваюсь. Лиза стоит перед входом на площадку, облокотившись о решетку, улыбается и нарочито медленно мне аплодирует.       - Талантливый человек уникален во всем, - весело комментирует она. - Посредственность же всегда бездарна и однообразна.       - И к какой категории ты меня относишь? – интересуюсь у нее.       - Смешно, - кивает она, и, подойдя ближе, отбирает у меня мяч.       До кольца метров семь. В баскетболе это дистанция для трехочкового броска. Изящным движением, почти не целясь, без напряжения, Лиза замахивается и посылает мяч точно в корзину. Усмехаясь под моим обалдевшим взглядом, она не без кокетства тянет вниз молнию на своей куртке и сбрасывает ее, оставаясь в шортах, майке и кроссовках.       - Ну что, играем?       Мы играем один на один по правилам американского стритбола. Появившаяся в пятидесятых годах прошлого века, в бедных американских кварталах игра замечательно подходит для двух непрофессионалов, решивших что-то там доказать друг другу.       Первой начинает Лизель. Она медленно, с ленцой прохаживается вдоль трехочковой линии, хлопая мячом о покрытие и поглядывая на меня из-под челки. Хожу за ней как привязанный, в любую секунду готовый перехватить ее атаку или помешать броску. Наконец она решается. Обманным движением корпуса влево, она подныривает под меня с правой стороны и, прорвав мою оборону, несется к кольцу. Успеваю пихнуть ее плечом под локоть за мгновение до броска, и мяч, по кривой траектории, летит мимо. Никак не реагируя на неудачу, Лиза занимает оборонительную позицию и смотрит на меня.       Поднимаю мяч, и теперь уже я на линии трехочкового, лицом к кольцу, а Лиза энергично прыгает передо мной, мешая и толкаясь. Выбираю тактику. Повторять за ней ее же прием – глупо. Очевидно, что она к этому готова. Идти напролом – возможно, но я гораздо здоровее, выше и тяжелее, могу просто свалить ее на пол массой. Это не честно, да и покалечить можно. Все-таки это игра для удовольствия, а не гонка за результатом. Поэтому… Дожидаюсь, когда она, в очередной раз подпрыгнув и приземлившись, замирает, наклонив корпус и расставив коленки. Левой рукой кидаю мяч так, что он пролетает у нее между ног, а сам уже несусь мимо, прямо к кольцу. Лиза не успевает среагировать, и я, подхватив катящийся пупырчатый мяч почти под самым кольцом, подпрыгиваю и легко забрасываю его в корзину.       - Один – ноль, - констатирую я, протягивая ей оранжевый мяч.       - Не радуйся раньше времени, - беззлобно огрызается она, становясь на исходную…       Свой первый мяч она забрасывает, проведя как под копирку такую же комбинацию, что и в начале, справедливо рассудив, что именно этого я от нее и не буду ожидать. Поймав меня врасплох, она спокойно закидывает мяч в цель. Я же, на своей попытке, ошибаюсь и не попадаю в кольцо из вполне выигрышного положения, по собственной вине. А потом Лиза, играючи, и уже не надеясь на мое ротозейство, просто кладет трехочковый, не давая мне возможности даже руки поднять, чтобы ей хоть как-то помешать. Моя попытка – и снова ошибка. Слишком долго готовлюсь к броску и Лиза, с разворота, в последний момент кулаком выбивает мяч у меня из рук. И тут же снова заколачивает мне трехочковый, обманув ложным выпадом в сторону кольца. Короче, проигрываю я ей абсолютно и совершенно безнадежно, под конец расстроившись и слив уже в совершенно элементарных позициях. Лиза удовлетворенно улыбается, распускает свои черные волосы, которые собрала перед игрой в хвостик, и протирает влажное от выступившего пота лицо краем своей же футболки, задрав ее вверх. Замечаю, что выше безупречного, идеального пресса у Лизы под футболкой имеется миленький розовый бюстгальтер.       Лиза ловит мой взгляд и, не опуская футболки, поводит бровью.       - Что пялишься? На сиськи мои что ли не насмотрелся еще?       - Смотрю на то, что мне нравится, - отвечаю я, нехотя отворачиваясь.       Наверное, где-то месяц назад, как раз в конце сезона, Лиза снялась в просто потрясающей фотосессии для одного из мужских журналов. Фотосессия очень откровенная, практически не оставляющая поля для фантазии… Но при этом на столько артистичная и одухотворенная, что ни о какой пошлости речи даже быть не может. Естественно, мы все, особенно мужская часть нашего коллектива, изучали этот журнал с особым интересом.       - Если нравится – смотри в открытую, а не пялься исподтишка, - произносит Лиза.       Я снова поворачиваюсь к ней и с замиранием сердца наблюдаю, как она медленно, плавными движениями снимает мокрую футболку через голову. Узкий спортивный бюстгальтер туго стягивает ее грудь, придавая ей безупречную форму и визуально увеличивая. Хотя, если верить фотографиям, грудь у Лизы и без дополнительных улучшений невероятно красивая.       Не спеша, и не смущаясь, Лиза набрасывает на плечи спортивную куртку.       - Меня фотограф, когда мое портфолио делал, спрашивал, - говорит она, присаживаясь со мной рядом на лавочку, - не стыдно ли мне вот так обнажаться, не стесняюсь ли я…       - Ну а ты что?       - Ну что я. Сначала, смущалась, конечно же. Первый раз такое… Голая, перед чужим мужиком… А потом подумала, что вот уже столько лет весь мир регулярно рассматривает со всех ракурсов мой зад в трусах. Ну так пускай уже и без трусов посмотрит, жалко, что ли…       Не могу удержаться и смеюсь этой ее откровенности. Глядя на меня Лиза тоже усмехается.       - Ну правда, Сереж, все равно ведь, глядя на любую, более-менее оформившуюся девочку, из наших, нормальный среднестатистический мужик у себя дома, сидя перед телевизором, ее мысленно не раз и не два и разденет, и трахнет и с другом поделится. Это естественная реакция на задранную женскую юбку. Так о каком стеснении вообще может идти речь?       Вопрос риторический. Но, раз уж он прозвучал, я все же пытаюсь ей возразить.       - Ну, например, о стеснении перед теми, кто тебя близко знает. Ну, не на столько близко, чтобы перед ними… э-э-э… догола раздеваться. Ну вот Щедрик, к примеру, Семенов… Ну или я…       Лиза пожимает плечами.       - Ты прав. Это есть. Мне бы, честно, было бы неприятно, если бы ты при мне стал тот журнал рассматривать…       - Вот видишь…       - Но, - Лиза поднимает вверх палец, - я, вот, знаю, что ты те мои фотки видел, и знаю, что тебе понравилось. И по большому счету мне это приятно. Понимаешь? Мне приятно, когда я нравлюсь. Но неприятно, когда на меня слюни пускают. Поэтому я тебе и говорю – нравлюсь – смотри, но не подглядывай. И это к кому угодно относится. Не только к тебе или ко мне, поверь.       Я задумываюсь, и понимаю, что, наверное, Лиза права. Все мы, спортсмены, артисты – те, кто в силу своей профессии находятся на виду у болельщиков и зрителей, вольно или невольно провоцируем интерес к своим персонам, не только узконаправленный – как катает, как прыгает, как играет или поет – но и в целом, как к личностям. Не случайно же интернет просто пухнет всякими сплетнями, инсайдами, домыслами и сливами о личной жизни того или иного известного человека, о том, чем он или она увлекается, с кем гуляет, чем занимается в свободное от основной деятельности время. И это естественно, уже с нашей стороны, что, когда такой, специфический к тебе интерес имеет позитивный вектор, это нам нравится. Ну, смешно было бы, будь оно по-другому. Мне тоже приятно, когда меня просят оставлять автографы на моих качественных и профессиональных фотографиях, на которых я сам себе нравлюсь. Да взять хотя бы ту давнюю мою фотосессию для «ВОГ», которая мне по сей день вспоминается…       - О чем задумался, Валетик? – Лиза возвращает меня к реальности, легонько толкая плечом в плечо.       - Да вот, - говорю, - тоже вспомнил, как когда-то целый день убил на кривляния перед фотографом…       Лиза кивает и улыбается.       - Помню-помню… Мы тогда все на тебя засматривались… Все девчонки.       - Подглядывали? – ехидно скалюсь я. – Слюни пускали?       - Кто как, - она пожимает плечами. – Я – точно нет.       Лиза поджимает губы и лукаво смотрит на меня.       - Что? – удивляюсь я.       - Ты только не обижайся… - она теребит застежку на молнии. – Но я, наверное, одна из немногих наших… Короче… Никогда ты мне, Сережка, не был интересен с точки зрения секса. Ну вот вообще… Прости…       - Да ладно, - усмехаюсь я. – На что тут обижаться.       - Может быть, - Лиза задумчиво морщит лоб, - потому что ты младше, а я люблю чтобы мужчина был взрослый… Может потому что не качок, во всем такой изящный… Брутальности в тебе нет… Хотя, в целом, - она делает жест рукой, как бы описывая меня всего с головы до ног, - и умный, и чувство юмора откуда надо, и красавчик… Гриву свою особенно когда отпустил… Обожаю, когда у мужчины длинные волосы…       - Но все же?.. - подсказываю ей.       - Не-а, - она качает головой и виновато улыбается. – Ни разу. Даже фантазий нет.       - Ну и ладно, - вздыхаю я. – Тогда я не скажу тебе, что ты мне всегда нравилась. И я всегда засматривался на твои сиськи и попку… Я это сказал? – валяю дурака. – Это был не я…       Лиза смеется и, обхватив меня руками за плечи, мимолетно чмокает в щеку.       - Это максимум, Ланской. На большее даже не рассчитывай.       - Я рассчитываю на матч-реванш, - веско заявляю я, кивая на площадку. – Надо же мне куда-то невостребованную сексуальную энергию девать.       Лиза смотрит на меня с улыбкой и качает головой.       - Сережка-Сережка…       - Чего?       - Дурачок ты, - она ласково треплет меня по загривку. – Закрылся шорами, уперся в одну только Анечку свою, и не видишь, что вокруг происходит…       - А что вокруг происходит? – напрягаюсь я.       Она внимательно смотрит мне прямо в глаза, после чего, отвернувшись, поднимается и торопливо застегивает куртку.       - Ладно… Пора мне. Заболталась с тобой…       - Лиза…       - Все, Сережка, мне некогда, - быстро говорит она. - Нужно еще у кучи врачей подписаться… Пока, увидимся…       Она поворачивается с явным намерением уйти, но я уже рядом и крепко держу ее за плечи.       - Елизавета…       Осторожно, но настойчиво разворачиваю ее к себе лицом.       Она смотрит куда-то мимо меня с выражением нескрываемой досады и тоски. Ее голос тихий и безэмоциональный, совсем не тот, задорный и веселый, что лился здесь еще минуту назад.       - Не требуй от меня ответов на вопросы, которые ты сам не в состоянии задать, - произносит она.       Я снова ощущаю себя разменной картой, которой кто-то отчаянно пытается сыграть в темную.       - Да что же это такое, в конце-то концов? – взрываюсь я. - Со всех сторон намеки, недомолвки, какие-то подозрения, интриги. Что вы все такого знаете, о чем не догадываюсь я?       Лиза смотрит на меня спокойным, изучающим взглядом.       - Что мы знаем, спрашиваешь? – говорит она. – Ну что ж… Мы знаем, что, когда упал Миша и сломал ногу, ваш Андрей Герман аккуратненько просочился в сборную страны, и сделал первый шаг к своей золотой медали в Корее. Мы знаем, что в Стокгольме Женя Семенов сорвал свой трижды насквозь стабильный тройной аксель, ты тогда еще стал чемпионом Европы… А помнишь, кто оказался в результате на втором месте? Что мы еще знаем? Знаем, что Валя Камиль-Татищева неожиданно разучилась кататься на коньках, выйдя на произвольную программу на олимпиаде, когда до победы ей оставалось всего-то спокойно и безошибочно проехать до финала. Знаем, что абсолютно зачетный, олимпийский прокат Таньки Шаховой почему-то не дотянул до первого места пары баллов, и чемпионкой стала Аня, проигравшая короткую Вале, а произвольную Тане… Мне продолжать?       На меня начинает накатывать злость.       - Продолжай, продолжай, - киваю я. – Вспомни, к примеру, Париж, где я так легко и непринужденно прилег отдохнуть на лед, что аж по сей день не могу нормально восстановиться. Почему ты об этом не вспоминаешь?       - Ну почему же не вспоминаю? – Лиза упрямо поводит головой. – И об этом, и о твоем прокате в Корее… И об оценках, твоих и Германа, которые повергли в шок всех и каждого, кто хоть как-то разбирается в фигурном катании…       Я нетерпеливо мотаю головой.       - Ну и что? О чем это все говорит? К чему ты ведешь? Что Тамкладишвили – преступница, толкает спортсменов с лестниц и подкупает судей? Так в таком случае она и меня столкнула. И Таньку, и Вальку… Что, Аня Озерова королева зла? Да ей восемнадцать лет было, она у мамы спрашивала разрешения со мной на свидание сходить… Герман что-ли антихрист? Так ему и подавно еще и шестнадцати не было, когда все это происходило… Что в итоге, Лиза?       - Не знаю! – она резко отступает, сбрасывая мои руки со своих плеч. – Не знаю… Но все это выглядит так мерзко и пахнет так противно, что невольно начинаешь озираться… На каждого.       В ее голосе сомнения. И я не упускаю случая их подогреть.       - А ты знаешь, что ваш Профессор еще за год до олимпиады недвусмысленно тянул меня к себе? Подбивал уйти от Нинель Вахтанговны, перспективы сулил небывалые…       Лиза удивленно и хмуро смотрит на меня.       - Я не знала… Правда, что ли?       - Дарю, - хмыкаю я, делая широкий жест рукой. – В твою коллекцию теорий заговора. Может пригодится…       Несколько секунд подумав, Лиза грустно качает головой.       - Сидел бы ты и дальше в своей Америке, Сереж, - говорит она глухо, - спокойнее было бы и тебе… И всем остальным.       Обезоруживающе улыбаюсь и развожу руками.       - Но я здесь. И делать нечего, придется с этим мириться.       Лиза молча кивает, вздыхает и делает движение чтобы уйти.       - Ладно… Давай…       - Но я все еще хочу матч-реванш, - не позволяю ей так просто ускользнуть я. – И ты, моя королева, не отвертишься. Иначе, - добавляю с коварной улыбкой, - я залезу к тебе в номер, когда ты будешь нежиться в ванной и займусь подглядыванием. Наделаю кучу фоток и буду вечерами на них слюни пускать…       Лиза, не удержавшись, хихикает в кулачок, а потом, снова, как раньше, улыбаясь, с лукавством смотрит на меня.       - Вот ведь дурачок… - качает головой она. – Да если хочешь – попроси, и я тебе сама таких фоток наделаю, захлебнешься.       Вихляющей походкой подхожу к ней и заглядываю в глаза.       - Хочу, - говорю со всем имеющимся обаянием в голосе. – Прошу. Сделай…       Ненавязчивым движением тяну вниз молнию ее куртки и открываю взгляду два утянутых розовым лифчиком крупненьких шарика с соблазнительной ложбинкой между ними.       Лиза со снисходительной улыбкой смотрит на меня, склонив голову.       - А волшебное слово? - произносит она негромко.       - В трусиках и без, - продолжаю наглеть я, - спереди и сзади… Пожалуйста…       Тянусь и легонько, кончиками пальцев, поглаживаю шелковистую кожу ее груди.       И тут же больно получаю по рукам. Потом, неторопливым движением, Лиза поддергивает молнию вверх, на место и, расправив волосы, направляется к выходу.       Подхватываю с пола мяч и несильно бросаю его ей вслед. Рассчитываю так, чтобы тот проскакал у ее ног и укатился в угол площадки. Но Лиза решает иначе. Остановив мяч ногой, по футбольному, она, наклонившись, берет его в руки и прямо с того места, где стоит, аккуратно и точно посылает прямо в кольцо. Попадание с центра площадки. Так не все профессионалы делают. Однако…       Смотрю на нее и восхищенно показываю ей большой палец.       - Матч реванш, - говорю я. – Возражения не принимаются.       Она молча кивает.       - И… Пришли мне фотку… - прошу. - Чтобы я мог тобой любоваться.       Лиза улыбается, поднимает глаза к небу и, вытянув руку, демонстрирует мне средний палец. Потом, передумав, прячет руки за спину и показывает мне язык.       Не зная, как перевести эту пантомиму, я удивленно развожу руки в стороны, но на это раз она окончательно поворачивается ко мне спиной и легкой трусцой убегает в сторону здания клиники.       Проскакав через всю площадку, брошенный ею мяч останавливается, ткнувшись мне в ногу…              Леша приезжает утром, как мы и договаривались.       - Подъем, так твою лево на, - орет он в трубку бодрым голосом.       - Привет, - сонно отвечаю ему я. – Ты где?       - Подъезжаю, - лаконично докладывает Леха.       - Не заезжай на территорию, - быстро говорю ему я. – Я выйду…       - Ну вот, - расстраивается он, - а я рассчитывал, что меня завтраком накормят, кофе угостят…       - Будет тебе и завтрак, и кофе, просто не свети машину на воротах. Там чуть дальше есть общественная парковка…       - А… - безнадежно вздыхает Леша. – Понял. Паранойя. Так бы и сказал.       - Паркуйся давай, - говорю я. – Сейчас подойду…       Добежать до него у меня займет минут пять. Спрыгиваю с кровати, в которой валялся последние полчаса, рассматривая, в который уже раз, на планшете выложенную в «Инстраграм» Лизину фотосессию, натягиваю шорты и футболку и ненавязчивой трусцой бегу сначала по лестнице, потом по дорожке через парк, за ворота через калитку и вдоль по улице по тротуару. Издалека, завидев парковку, высматриваю Лехин красный «Феррари» который он купил взамен угнанному у него давно уже «Порше» и на котором гордо рассекает по Москве, пугая прохожих ракетоподобным грохотом выхлопа. В «Лужники» он, кстати, тоже на этой своей тачке регулярно ездит, хвастаясь перед папарацци и цинично завлекая девчонок помоложе с ним покататься.       С удивлением понимаю, что на полупустой в этот ранний час асфальтированной площадке отсутствует ярко красное чудо итальянского автостроения. Зато присутствует знакомая светловолосая фигура, со свисающей к носу челкой, в светлом костюме, с унылым видом топчущаяся возле здоровенного коричневого внедорожника, с затонированными в ноль стеклами, но, при этом, далеко не премиального сегмента. В автомобилях я не особо разбираюсь, но «Лексус» и «Брабус» от всего остального отличить могу. Так вот, авто, у которого стоит Леша – признанный любитель шика и гламура – был точно не из дорогих.       Подбегаю к нему и, с видом неописуемого удивления, нарезаю кружок вокруг его машины.       - Вот только вот не надо ехидничать, - тут же понимает, чем дело пахнет Жигудин.       Останавливаюсь перед капотом и строю глумливую рожу.       - Ты ездишь на этом? - брезгливо тычу пальцем сначала в него, а потом в автомобиль. - Ты? На ЭТОМ?       - Между прочим, прекрасная машина, - обиженно надувается Леша. – Большая, вместительная, детям нравится… Музыку можно громко слушать…       - Ну, да… Ну, да, - с издевательской улыбкой тяну я. – А называется как?       Смотрю на шильдик на решетке радиатора, и меня начинает разбирать смех.       - «КИЛ», - читаю я. – Это что такое? Машина-убийца, что ли?       - Не «КИЛ», а «КIА», - брюзгливо поправляет меня Леша. – Между прочим, крупнейший южнокорейский автогигант…       - Ну, не знаю, - пропускаю мимо ушей его слова я. – Как по мне так «КИЛ», еще и написано почему-то по-белорусски, или по-украински… Может это у тебя запорожец, а Лех?       - А ну тебя в жопу! – взрывается наконец Леша и яростно машет на меня рукой.       Не сдерживаясь, ухохатываюсь над его возмущением… И в следующее мгновенье, ошарашенный и остолбеневший, только что не падаю от удивления, когда задняя дверь автомобиля, щелкнув открывается, и я вижу, кто сидит в салоне…       Лешка ехидно крякает, поднеся кулак ко рту.       - Ну, хоть эта реакция того стоила… - бормочет он.       - Привет, Сережка!       Она легко выпрыгивает из машины, в ореоле своих золотых волос, маленькая, тоненькая и невероятно хорошенькая.       - Ты меня еще помнишь?..       Мне все равно. Я никого больше не вижу. И плевать на весь мир. Все вокруг как на паузе…       Молча делаю к ней два шага, подхватываю на руки – какая же она невероятно легкая, почти невесомая – прижимаю к себе, что есть силы, зарываюсь лицом в ее волосы и, уже не сдерживая счастливой улыбки, целую ее шею, щеки, подбородок, губы – везде, где чувствую ее запах, и ощущаю мягкую упругость ее кожи…       - Милая, родная, хорошая, ненаглядная… маленькая моя… Сашенька…       Она охает от неожиданности, но тут же тихо смеется, обнимая меня за шею и, очевидно, наслаждаясь моим безумством.       - Ну что ты?.. Что ж ты так?.. - шепчет она, запуская ладони мне в волосы. – Неужели так соскучился?.. Позвонил бы… Я бы к тебе приехала… Ох, Сережка…       Я сжимаю в ладонях ее мягкую, круглую попку, и она просто сидит на мне верхом, как обезьянка, обхватив руками и ногами. Сколько это длится – не знаю… А сколько могло бы длиться – и подавно. Но все хорошее, рано или поздно, заканчивается.       - Кхе-кхе, - театрально покашливает стоящий в стороне Леша. – Я, конечно, ни на что не намекаю…       Метеоритом из космоса окружающая действительность тюкает меня по темечку, заставляя вернуться с небес на землю.       В последний раз ловлю поцелуем Сашенькины губы. Нехотя опускаю ее на землю, но не отпускаю ее рук из своих. И смотрю… Смотрю… В ее зеленые глаза. Удивленно распахнутые и лучащиеся радостью.       - М-да, Валет… - глубокомысленно произносит Леша. – Всего от тебя можно ожидать… Даже того, чего ожидать нельзя…       Я, наконец, прихожу в себя от неожиданности и пытаюсь собрать разбежавшиеся мысли.       - Как ты здесь оказалась? – спрашиваю я Сашку, и тут же поворачиваюсь к Леше. – Откуда у тебя… У вас?..       Лешка с ехидной ухмылкой пожимает плечами и разводит руки в стороны.       - Ну, наверное же, у нас с Александрой не романтическое путешествие. Староват я для нее, знаешь ли…       - Вот только на комплимент не напрашивайся, - я уже полностью владею собой, и иронией вполне могу ответить на Лешкин сарказм.       - Алексей Константинович вчера приехал к нам в «Лужники» на тренировку, - разрушает интригу Сашка. – Ну вот и…       - Ну вот и ты, тут как тут со своим звонком, - добавляет Леша. – Я возьми да и скажи всем, что, мол, от Валета вам вот это, - он делает ладонями что-то типа магического паса. – Привет, короче… Ну а Александра, значит…       - А я просто подошла потом, - говорит Сашка, глядя на меня, - и спросила, как можно тебя увидеть. Вот Алексей Константинович и сказал, хочешь, так вот прямо завтра и можно… Ну вот…       - Ну вот… - кивает Леша, подтверждая ее слова.       - Заговорщики, - качаю головой я. – Великие комбинаторы…       На самом деле мне очень приятно вдеть их обоих. А Сашеньку… Особенно ее… Даже не предполагал, что на столько по ней соскучился. Отгонял постоянно ненужные мысли, старался не думать о ней вообще… Ну и сработал эффект крышки, которой накрыт кипящий котел. Чем сильнее ты ее прижимаешь, тем сильнее потом пар с кипятком вырываются наружу, когда ее все же приходится приоткрыть. Сметая и ошпаривая все вокруг…       Снова привлекаю Сашку к себе и обнимаю, не нахожу в себе сил отпустить. Да что же это такое, никогда такого не было и вот опять…       Наобнимавшись под все еще удивленным взглядом Леши, мы, наконец, отлипаем друг от друга, и я вспоминаю, зачем просил его приехать.       - Привез?       - Как обещал, - кивает он.       Подходим к машине, и Леша, проведя ногой под бампером, открывает автоматический багажник.       Посреди пустого и действительно, внушительного пространства, стоит большая картонная коробка.       В которой лежат мои старые, разломанные еще в Париже коньки.       Те самые…       - Тебе повезло, - комментирует Леша, - что я их в музей спорта не отдал и не продал коллекционерам… Хотя меня просили, и даже деньги хорошие предлагали.       - Что ж не продал? – спрашиваю я.       - Ну… Ты же мне их отдал, – пожимает он плечами. – Вроде как подарок на память. Кто ж подарки продает?..       Я достаю из коробки такие знакомые черные ботинки с блестящими стальными лезвиями.       - А кто купить хотел? - интересуюсь       - Да я уже и не вспомню, - хмурится Леша. – Какие-то любители барахла знаменитостей, фанаты, что ли… Какая разница?       - Не скажи… - задумчиво качаю головой я.       Беру правый ботинок и, позволив солнцу упасть на лезвие, рассматриваю зеркальную поверхность.       Сашка стоит рядом, ненавязчиво касаясь моей ноги и с любопытством смотрит на мои манипуляции.       - Ты в них что-то выиграл? – спрашивает она, щурясь.       - Выиграть – не выиграл, - со вздохом отвечаю ей я. – Зато на чемпионате мира в Париже свалился с акселя и чуть не убился…       Она хмурит лоб.       - Я кажется помню… - произносит она. – Точно! Помню. Я смотрела тогда по телевизору… Как раз дома лежала, болела… Боже, это ж был такой ужас, - она поднимает на меня испуганные глаза. – Тебя же тогда унесли на носилках… И на льду такое кровавое пятно было…       Я киваю и невольно сглатываю подступивший к горлу ком.       - Господи, бедный ты мой…       Сашенька обнимает меня за талию, и я чувствую, как она ежится и дрожит, словно от холода.       - Да ерунда, все нормально, - подбадриваю ее я, гладя по головке свободной рукой. – Все уже давно зажило и прошло… После этого я уже и в Стокгольме выиграл, и на олимпиаде… - хмыкаю. - Облажался…       Осматриваю ботинок в месте шнуровки. Заглядываю под язычок. И нахожу, наконец, то, что искал… Проклятье. Все-таки то, до чего я додумался в своих кошмарах и самых безумных предположениях оказалось правдой… Никто не совершенен. Кого-то совращают деньги, кого-то слава… Кто-то готов мстить… Кто-то делать пакости из зависти. Но все равно… До какой же степени подлости и низости нужно было дойти…       Переворачиваю ботинок лезвием вверх.       - Смотри, - показываю конек Сашке. – Урок по технике снаряжения сейчас тебе будет. Запоминай, повторять не стану.       - Я запоминаю, - кивает она, абсолютно серьезно воспринимая мой шутливый тон.       Леша тоже пристраивается рядом и с интересом слушает.       - Лезвие конька, - провожу пальцем по сверкающей стали, - прочное и сломать его человеческим усилием практически невозможно.       Ловлю солнечный зайчик и направляю его Сашке на лицо. Она жмурится и смешно морщит носик. Я продолжаю.       - Подошва ботинка, - глажу ладонью блестящую черную поверхность, - это может быть кожа, очень прочная, особой выделки, может быть дерево или пластик. Кожа лучше – она отлично амортизирует во время прыжков, держит тепло… Но у меня подошва из углепластика с добавлением каучука. Это позволяет максимально облегчить ботинок и обеспечивает прочность…       Ей интересно. Она с неподдельным любопытством смотрит на мои руки и слушает мой голос. Леша же рядом согласно кивает.       - Самый тонкий момент всей этой конструкции, - со вздохом продолжаю я, - какой, как ты думаешь?       - Э-э-э… Вот это. – она безошибочно тычет пальчиком в россыпь крепежных винтов.       - Правильно, молодец.       Прикосновение холодной стали приятно холодит ладонь. Так, словно я трогаю лезвие старинного меча, или самурайской катаны… С той лишь разницей, что оружие по определению призвано ранить и отбирать жизнь. Фигурные же коньки калечат нас вопреки и помимо своего прямого предназначения.       - Наши коньки все изготавливаются на заказ, вручную, сертифицированными мастерами. Это значит, что все материалы и крепежные элементы имеют многократный запас прочности и гарантию. Но от износа никто не застрахован. Поэтому коньки иногда ломаются…       Саша снова смотрит на меня.       - С тобой это произошло, да?       Я бы очень хотел кивнуть и с улыбкой сказать «да».       - Нет, - качаю головой я.       Слышу, как тяжело и безрадостно вздыхает мой друг Леша Жигудин.       - Смотри. Лезвие крепится к подошве ботинка и к каблуку через вот эти стальные пластины, которые тоже называются подошвами. Лезвие конька приварено к подошве намертво, медно-цинковым припоем, если тебе это о чем-то скажет. В подошве конька и в подошве ботинка сверлятся отверстия для крепежных винтов, шесть у носка, видишь, и четыре на каблуке. При правильном диаметре отверстий, крепежных винтов и момента затяжки проблемы практически исключены. Можно кататься и прыгать, пока естественный износ не продавит и не сломает подошву ботинка…       - Ой, а что это?..       Внимательная и умненькая, Саша уже без моих дальнейших объяснений замечает очевидное несоответствие моим словам того, что она видит.       Два крайних винта на носке буквально вывернуты внутрь, два в следующем ряду имеют явные повреждения шляпок, как будто их срезало и замяло. Спереди лезвие очевидно неплотно прилегает к ботинку, образуя заметную щель.       - Это, Санечка, называется преступление, - глухо произносит Леша.       Сашка вздрагивает и непонимающе смотрит на меня.       - Плоскогубцы есть? – интересуюсь я.       Леша достает из бокового ящика небольшие плоскогубцы с красными резиновыми ручками и протягивает мне. Я принимаюсь выкручивать изуродованные винты.       - Вообще, - продолжаю объяснять я, - такая картина не на столько уж и нереальна в обычных условиях. Винты вполне могут и сами ослабнуть от ежедневных многократных нагрузок. Поэтому перед каждым прокатом мы их тщательно проверяем и, если нужно, подтягиваем, или просим, чтобы нам помогли…       Выкручиваю первый винт на треть и киваю Леше.       - Смотри…       Берусь двумя пальцами за торчащий из подошвы кусок металла и почти без усилия, не проворачивая вытаскиваю наружу. Винт выходит практически без сопротивления.       Леша тихо, сквозь зубы, кроет матом всех и вся.       - Сереж… - Саша нервно теребит меня за край футболки. – Это же неправильно. Так же не должно быть, да?       - Не должно, - киваю я. – Более того, очевидно, что кто-то специально выкрутил этот винт, рассверлил отверстие на больший диаметр на две трети глубины и снова вернул винт на место. Чтобы все выглядело нормально. Чтобы я, проверяя коньки перед стартом, не заподозрил неладного… Но чтобы гарантированно грохнулся на втором или третьем прыжке, когда усилие приземления выдернет винт из оставшейся трети крепежа. Кстати, так и получилось. Я сделал аксель на шестиминутной разминке перед началом выступлений. И все было хорошо. Ну а на самом прокате…       Сашенька, не веря качает головой.       - Ну-ка, дай-ка…       Леша забирает у меня из рук ботинок и плоскогубцы. Ковыряет второй винт и, так же как я перед ним, с легкостью извлекает его из подошвы.       - Остальные можно не трогать, они нормальные, - говорю я. – Это видно по характеру повреждения…       - Да и заметно было бы, - кивает он головой. – И времени ушло бы больше…       - Ну да, верно…       - Какой ужас, - шепчет Сашка. – Так получается, что это падение тебе… Подстроили?       - Когда только успели, - качает головой Леша. – Ты ж все время был либо в коньках, либо…       - А вот и нет, - щелкаю пальцами я. – Как раз за несколько часов до старта я фигово выглядел, чувствовал себя не ахти, и Нинель погнала меня вместо тренировки на массаж. Коньки я тогда оставил в раздевалке, и не было меня около часа…       Жигудин отмахивается.       - Не серьезно. В раздевалке куча ботинок. Каждый свои знает, но найти чьи-то постороннему…       Я кладу руку ему на плечо и заставляю замолчать.       - Ты сказал, - говорю я, кивая на мой изуродованный ботинок, - что вот так выглядит преступление.       - Ну, да, сказал… - кивает Леша.       - А теперь я покажу тебе, друг мой, как выглядит предательство.       И с этими словами я отворачиваю язычок ботинка так, чтобы его изнаночная сторона оказалась у нас на виду. Сашка вытягивает шею, чтобы тоже видеть то, что уже обнаружил несколько минут назад я.       На белой тканевой подкладке, тусклым пятном отчетливо выделяется нарисованный жирный, красный крест.       - Ах ты ж черт… - бормочет Леша. – Я сразу и не заметил.       - Я тоже, - киваю я. – Но тот, кто знал, что и где искать, явно нашел все, что хотел…       Сашка протягивает руку и трогает ткань пальцем.       - Это… Фломастер?       - Губная помада, - я качаю головой. – Прошло больше трех лет, она выцвела и стерлась… Но я помню в тот день, когда шнуровался, обратил внимание, что у меня на пальцах какая-то красная мазня. Принюхался – запах приятный. Ну я и подумал, что где-то влез в помаду… Все же время с девчонками рядом… А оказывается я просто когда надевал ботинок пальцем метку задел и испачкался…       Я словно заново переживаю события трехлетней давности. Яркие образы тех далеких дней встают у меня перед глазами. И от реальности всего происшедшего у меня мороз пробирает по коже.       - Ты знаешь, кто это сделал?       Леша в сердцах швыряет искалеченный ботинок обратно в коробку.       - Знаю, - киваю я. – Точнее, знаю, кто помадой рисовал. А вот, кто надоумил, и кто сверлил, если это не одно лицо, могу пока только догадываться.       Леша прячет плоскогубцы на место и, проведя ногой под бампером, закрывает багажник.       - Можешь быть уверен, Серега, мы этого так не оставим, - хмуро заявляет он. – Я сегодня же поговорю с Тихоновой. Да вот прямо сейчас ее наберу…       - Не надо, Леш… - я останавливаю его руку, которая уже потянулась в карман пиджака за телефоном. – Не надо. Дело давнее. Расследования не было. Мы ничего не докажем…       - Но ведь это… Не по понятиям, - без тени шутки произносит он. – В приличном обществе за такое…       - Позволь мне самому решить, как поступить с теми, кто меня предал, и кто меня покалечил, – спокойно говорю я. – Поверь мне, у меня было очень много времени, чтобы все обдумать и понять, кто, как и зачем натворил много разных вещей. И если бы ты, по какой угодно причине, не привез бы мне сегодня мои ботинки, это ничего бы не изменило – я и так уже все знал, просто хотел убедиться…       Леха смотрит на меня скептически. Но потом пожимает плечами.       - Ты поумнел, Валет…       - Я думал, что ты это заметил еще в Пусане…       Он усмехается. Потом кивает.       - Твоя правда. Что ж… Тебе решать, что делать дальше. Но помни, что мы, ты знаешь, я, Тихонова, всегда готовы прийти на помощь.       - Знаю… - эхом отзываюсь я.       Молчавшая до этого Сашка неожиданно подает голос.       - Это ваше фигурное катание… Боже мой, какой ужас!..       - Добро пожаловать в реальный мир, девочка, - разводит руками Леша.       - Реальный мир… - она смотрит на него со страхом, потом переводит взгляд на меня. – Тебя ведь могли… Убить. Ты же мог вообще не встать с койки…       - Мог, - киваю я. – Но встал же…       - Кошмар. И ты так спокойно об этом говоришь…       - Ничего не изменится от того, что я буду кидаться на стену и валяться в истерике, - я стараюсь быть убедительным. – Понимаешь, у нас, в нашем спорте, очень много амбиций, много зависти… Много левых денег и людей, желающих этими деньгами распоряжаться. Я выбрался из той передряги. Живой и почти невредимый. Мои друзья, настоящие друзья, - взгляд в сторону Леши, - пускай против моей воли и обманом, все же спрятали меня на два года далеко от всех потрясений. Но те, кто желали мне зла еще не ушли на пенсию. И моя задача выйти в этой схватке победителем, а не жертвой. А для этого мне нужно вести себя спокойно и благоразумно. Месть, раз уж на то пошло, блюдо холодное, и подавать его нужно соответственно…       Леша усмехается этим моим словам, согласно кивает. Сашенька же смотрит с ужасом и восхищением.       - Ты ненормальный… Вы все сумасшедшие… Господи, с кем я связалась?..       Я снова обнимаю ее, прижимаю к себе и вдыхаю аромат ее волос.       - Ты связалась с красивым спортом, с профессионалами своего дела и с замечательной компанией. Поверь мне…       Она всхлипывает, и я пытаюсь заглянуть ей в лицо. Из зеленых, всегда таких веселых колдовских глаз катятся слезы.       - Я не хочу, - она дергает носом и пытается отвернуться. – Не хочу… Чтобы…       - Чтобы что?       - Чтобы с тобой… Опять… Что-то случилось…       - Ну что ты… Сашенька …       Она заходится в рыданиях, и я, как большая нянька, баюкаю и качаю ее в своих объятьях. Как маленькую девочку. Как расстроенного ребенка… А обалдевший от всего происходящего Леша Жигудин, схватившись за голову, уходит от нас на противоположный конец парковки.       Минут пять мы тратим на то, чтобы все успокоились, пришли в себя и вытерли всю излишнюю влагу с лиц.       - Я обещал вам завтрак и кофе, - напоминаю я.       В нашем больничном кафе с едой не очень. Но какими-то блинчиками с какой-то начинкой нас угощают. И даже варят неплохой кофе. Сашка, уже не стесняясь, то держит меня за руку, то проводит ладонью по моему лицу и волосам, ловя мой взгляд и нервно улыбаясь. Наконец, когда Леша, извинившись, отходит к окну поговорить по телефону, ее прорывает.       Буквально десятком слов, несколькими короткими фразами, Саша вываливает мне на голову такое, в сравнении с чем все мои проблемы, беды и интриги кажутся ничего не значащей детской забавой. Она говорит быстро, не давая мне опомниться, не позволяя себя перебить…       Наконец, выговорившись, она замолкает и отворачивается, нервно теребя лежащий на блюдце неиспользованный пакетик сахара.       Я не знаю, что сказать. У меня нет слов… Остались только пустота и злость. И отвратительное чувство собственного бессилия.       Просто обнимаю ее, притягиваю к себе и глажу по волосам, по спине, по рукам…       - Все будет хорошо, - шепчу я. – Слышишь?       - Конечно будет, - она вымученно улыбается. – Конечно…       - А твой… молодой человек, - запинаясь интересуюсь я. – Он вообще…       Сашка смеется, склонив головку на бок и снова лукаво поглядывая на меня.       - Да нет никакого молодого человека, - говорит она весело. – Нет и не было… Это я так тогда сказала, чтобы не выглядеть перед тобой совсем уже… дурочкой доступной…       Что ж… Еще один квадратик пазла, в который складывается жизнь. Моя и тех, кто меня окружает. Еще одна история… С неправильным концом.       Я закрываю глаза, и у меня перехватывает дыхание. И я едва сдерживаюсь, чтобы не выпустить из себя рвущийся наружу крик злости и боли.       - Ну что ты?.. Что ты?.. – Сашенька снова гладит меня по щеке. – Не реагируй так. А то я начну жалеть, что тебе рассказала…       - Это неправильно… - шепчу я. – Так не должно быть… Не должно…       - Вся наша жизнь, если присмотреться, неправильная, - вздыхает она. – Но другой у нас нет… Вот я… Обещала-обещала себе не сметь в тебя влюбляться, заставляла-заставляла забыть, выбросить тебя из головы… И вот, пожалуйста. Не получилось ничего…       - Сашенька, - мой голос предательски дрожит.       - Но ты, хотя бы, не повторяй за мной, дурой, моих ошибок, - она смотрит на меня своими лучащимися глазами и улыбается, как в тот раз, той самой улыбкой. – Девочка у тебя очаровательная, Аня, да?       - Да…       - Вы такие красивые, когда вместе… Так смотрите друг на друга… Люби ее. Она этого достойна. Хотя бы потому что столько ради тебя вынесла и вытерпела…       - Ты все знаешь…       - Многое… Не спрашивай откуда, все равно не скажу.       Внезапно на меня накатывает прозрение.       - Сколько тебе лет, Сашенька?       Она усмехается и со вздохом кивает головой.       - Догадался?       - Почти…       - Двадцать восемь, Сережка… Двадцать восемь.       Шесть лет… Она старше на шесть лет…       - Лерка! – хлопаю себя по лбу.       Саша улыбается.       - С Масленниковой мы два года за одной партой просидели, пока я в последнем классе окончательно в спорт не ушла…       - Вот значит откуда… Она же знает меня с детства, как облупленного… Ее мама – мой детский тренер по фигурке…       Саша смеется, очаровательно краснеет, на мгновение прячет лицо в ладонях, но тут же отбрасывает стеснение.       - Ну… Да. – кивает она. – Я ж после того первого занятия, когда с тобой познакомилась… Просто замучила ее вопросами, что за мальчик, кто такой?.. Лерка еще потешалась надо мной. Говорит, окстись, дура, куда тебе, голову терять на старости лет…       - Ты выглядишь на двадцать, - качаю головой я. – Я был уверен, что ты младше… Или такая, как я…       - Разочарован? – она вызывающе смотрит на меня.       - Ну что ты. Напротив. Скорее… Очарован.       Мы смотрим друг на друга, и наши взгляды встречаются, наши руки сплетаются, наши губы тянутся к невольному, запретному, но такому желанному и сладкому поцелую…       - Не надо… - Саша отстраняется в последний момент, и я снова зарываюсь лицом в ее золотую гриву. – Не делай мне… еще больнее…       Мы просто сидим, обнявшись, и я глажу ее худенькие плечи. Она кажется такой маленькой и хрупкой, что я невольно боюсь задушить ее в объятьях, или не дай бог что-то ей сломать. Леша Жигудин ходит в дальнем конце зала со своим телефоном у уха, периодически поглядывая на нас невеселым взглядом.       - Что мне для тебя сделать, Сашенька? – шепчу я.       Она грустно вздыхает.       - А что тут сделаешь, мой хороший? Ничего… Хотя… - Она снова смотрит на меня с лукавым прищуром. – Выиграйте с Леркой для меня «Ледниковый». Я буду смотреть вас по телевизору…       - Но ты же еще…       - Мне придется уйти, ты же понимаешь, - грустно произносит она. – Две-три программы, максимум… Роман Сергеевич, конечно будет в ярости…       Мое решение созревает мгновенно.       - Я тоже уйду, - резко говорю я. – за тобой следом… А Рома… Рома пускай с Леркой катается. Будем смотреть их по телевизору… Вместе…       Саша тихо смеется, положив голову мне на плечо. И шепчет мне на ухо тихо и ласково.       - Маленький, глупый мальчик… Мой любимый мальчик…       И от этих ее слов, от интонаций и от всего навалившегося, мне хочется рыдать, выть, рвать все вокруг и кусаться…       Провожаю их до парковки. И на этот раз идем молча, каждый погруженный в свои мысли.       У машины Леша наспех жмет мне руку и тут же усаживается за руль, деликатно утыкаясь в извлеченный из бардачка планшет. Мой дорогой и единственный друг…       Обнимаю Сашеньку, и мы просто молча стоим, затаив дыхание, и не имея никаких сил расстаться. Неужели вот это и есть та самая любовь с первого взгляда? Которая нечаянно нагрянет, когда ее совсем… Я понимаю теперь, что это не просто может быть – обязано случаться у людей один единственный раз в жизни. Потому что каждый раз испытывать такое. Боль, обида, страсть, разочарование, желание, экстаз, снова боль… Какая нервная система это выдержит? Тем более, если за многократной болью, рано или поздно наступает неизбежная потеря…       - Мне пора, - шепчет Саша.       - Еще секунду, - прошу ее я.       Она снова тихо смеется. Смотрит на меня. Приподнимается на носочки, кладет руки мне на плечи… И мы долго-долго, сладко и страстно целуемся, забыв обо всем, и наплевав на все запреты.       Почему же сейчас?.. Почему не раньше… Где сидит этот клерк, который управляет нашими судьбами, определяя, кому, когда и что в жизни предопределено? Покажите, и я приду в его контору и разнесу там все к чертям…       - Дождись меня…       - Конечно…       - Меня выпишут через неделю, может раньше… Я сразу же приеду…       Она улыбается.       - Лучше позвони, вдруг я буду занята?       - Просто дождись меня, - умоляющим голосом снова прошу я. – Чтобы я был рядом…       - Хорошо, - просто соглашается она. – Я буду тебя ждать…       - Обещаешь?       - Обещаю…       Я подсаживаю ее в Лешин высоченный внедорожник и аккуратно захлопываю дверь. Стекло тут же ползет вниз и она, высунувшись, снова позволяет мне прикоснуться к ее манящим, влажным губам.       - Скучай по мне, - шепчет она на прощание. – Будешь скучать?       Я киваю, отступая от машины.       - Буду! Даю слово…       Взревев двигателем, и подняв тучу пыли, машина срывается с места и уносится прочь, оставляя меня в одиночестве и в совершеннейшем раздрае. Я выяснил то, что хотел и убедился в том, в чем был уверен. Я получил признание в любви от женщины, на столько желанной и прекрасной, что в это трудно поверить… И в тоже время, угроза неотвратимо надвигающейся беды мрачной тучей нависла над нашими головами. И сделать с этим ничего нельзя… Когда теряешь веру и остаешься без надежды, на что еще можно рассчитывать?       Я дал Сашеньке слово, что буду по ней скучать…       Она пообещала, что дождется меня…       Я свое обещание выполнил. А вот она не смогла…              На этот раз трубка поднимается практически сразу.       - Приветики!..       - Не понял, - с места в карьер наглею я. – Ты что, мелодию моего звонка сменила?       Танька хихикает, кокетливо и ехидно.       - А что, нельзя?       - Нет конечно! – валяю дурака по полной. - Это ж наше с тобой самое яркое воспоминание. Последний, мать его, раз…       - Ой, опять ты про это… - она раздраженно вздыхает. - Ланской, давай ты со мной будешь общаться после того, как вы с Анечкой покувыркаетесь, а не до, а? Может поспокойнее станешь…       - Но мне же нужно было уложиться в норматив хотя бы сегодня, - оправдываюсь я. - А то снова начнется, там забыл, здесь обманул…       Танька стонет в трубку, то ли от раздражения, то ли от удовольствия.       - Господи, Ланской, как ты мне надоел. Ну ты специально мне на нервы действуешь?       - Конечно. Тебе же только это во мне и нравится. То, что я тебя постоянно в тонусе держу. Как вибратор…       - Вот же ж дурак, - смеется Танька. – Ну за что ты мне такой сдался, ума не приложу…       - Э-э-э… А где сейчас твоя правая ладошка?       - Так, иди в баню, герой-любовник, - понижает голос Танька. – Я между прочим у родителей…       - Когда это нам мешало?       - Да тебе вообще никогда ничего не мешает, - взрывается она. – Сказала, отстань…       - Ну хорошо, хорошо… - примирительно говорю я.       - То-то же… Короче… - она сменяет гнев на милость. - Ты правда хотел встретиться, или это была очередная блажь?       - И хотел, и хочу, и встретиться, и вообще, - продолжаю дурачиться я.       Я знаю, что она улыбается. И что ее возбуждает такое мое ерничество. Наши старые воспоминания и привычки…       - Ладно, - ее голос звучит как когда-то, низко, мягко и невероятно сексуально, - где ты там обретаешься сейчас? В этой нашей клинике?..       - В ней самой. И тут очень скучно… Некому под юбку заглянуть…       - Не сомневаюсь, - усмехается Танька. – Минут через сорок подъеду за тобой. Позвоню… Ты хоть телефон на звук включи, а то знаю я тебя…       - Уже включил, огонек ты мой… - журчу я. - Жду тебя с нарастающим нетерпением.       - Давай… Жди… Нетерпеливый ты наш…       Она отключается, и я спокойно кладу телефон на стол перед собой. За сорок минут мне нужно четко и ясно понять, что я хочу сказать моей любимой рыжей подружке, и что бы мне хотелось услышать от нее в ответ…        Мне невтерпеж. И я, переодевшись в цивильное, встречаю ее за воротами госпиталя. Машину я узнаю сразу же – такой же белый БМВ, как у Ани… И как у меня, наверное…       Она подъезжает, останавливается, но я не спешу садиться. Медленно прогуливаюсь перед капотом, заглядываю через лобовое стекло и киваю ей, выйди, мол. Она открывает дверь и выбирается наружу.       Я не видел ее больше двух лет.       Инстаграм и Ютюб не в счет – там все неправда. Правда – это лишь то, что перед твоими глазами. И та правда, которую вижу я мне очень нравится.       Танька почти не изменилась. В отличие от прибавивших в весе и добравших женственности Анечки и Валентины, она осталась такой же поджарой и спортивной, как будто и не бросала спорт, и не носила в себе своего с Женькой ребенка. Но при этом, она выглядит невероятно стильно и привлекательно в платьице с широкой юбкой, по моде пятидесятых годов прошлого века, в босоножках на высокой танкетке и с неизменной рыжей гривой, разметавшейся кудрями по плечам. Огненная ведьма…       Не могу скрыть восхищения. Красивая. Что уж там…       Подхожу и… Жестом фокусника достаю руку из-за спины и протягиваю ей огромную ярко-алую розу на длинном стебле, за которой едва успел метнуться в отведенное мне Танькой время, в ожидании ее приезда.       - Боже, какая прелесть, - с удивлением и восхищением хлопает в ладоши рыжая.       Без дальнейших церемоний, обнимаю ее за талию и, притянув к себе, целую в губы. Немного дольше, чем того требовали бы приличия в данном случае…       - Ох ты ж… - Танька легонько отпихивает меня от себя. – Не заводи меня, как человека прошу…       - Ах, прости-прости, - отступаю я от нее, - ты замужем, я все время забываю…       Она не обращает внимания на мою иронию, а держит цветок на вытянутой руке, рассматривая и любуясь.       - Я уже забыла, когда мне в последний раз мужчины цветы дарили, - сетует она.       - Так то такие у тебя мужчины, - не упускаю случая съехидничать я.       Танька бросает на меня укоризненный взгляд, качает головой и картинно вздыхает.       - Садись уже, поехали… Змей…       Забираюсь на пассажирское сидение, и без тени смущения наблюдаю, как Танька высоко, к самым бедрам, задирает свою шикарную юбку, чтобы не мешала жать на педали. При этом обнажая почти полностью свои великолепные, стройные ноги. По всей видимости, мой взгляд уж слишком откровенен. Потому что Танька вдруг смущается и краснеет.       - Ну как, - негромко интересуется она, - есть у меня еще чем тебя… восхитить?       Я кладу руку ей на бедро и поддергиваю юбку еще немного выше. Мне открываются прозрачные белые трусики, под которыми, окружая вожделенный, сладкий розовый бугорок, кокетливо золотится рыженький пушистый ореол. Провожу ладонью, медленно, ласково поглаживая кончиками пальцев мягкую, алебастровую кожу и тонкую ткань.       Таня прикрывает глаза, закусывает нижнюю губу и сводит ножки, сжимая мою руку.       - Не возбуждай меня, Сержик, - шепчет она прерывистым голосом, - прекрати, слышишь?.. Пожалей если не меня… О-ох… так хоть бедного Семенова пожалей… Ой-и.. Который тебе и в подметки не годится… Ой, божечки… Да не убирай ты руку!.. Только не останавливайся!.. Ох ты ж, господи…       Прижав к груди левую ладонь, а другой вцепившись в мою руку, Танька, мелко вздрагивая и выгибаясь, спринтерским темпом достигает кульминации удовольствия. Я не спешу, и свободной рукой ласково глажу ее лицо и шею. Ее кожа влажная. Плата за полученную радость. Как же все-таки я скучаю по этой рыжей стерве, по ее этой грубой откровенности, этим ее бурными оргазмам, ее дикой красоте и ее любви… Танька умела любить… Да… И дарила мне свою любовь без меры, и без оглядки… Но я когда-то давно отказался от этого ее подарка…       Танька несколько раз глубоко вздыхает, приходя в себя. Смотрит на меня затуманенным взглядом с блуждающей улыбкой на губах.       - Отпусти меня, Сержик, - просит она. – Отпусти, потому что я снова сейчас захочу… И ты будешь мусолить меня до утра, пока я лужицей перед тобой не растекусь… От-пус-ти…       Она выталкивает из своего манящего плена мою руку. И, бесстыже улыбаясь и покусывая кончик наманикюренного ноготка, позволяет мне еще несколько мгновений наслаждаться видом своих раздвинутых ножек.       - Нравлюсь? – спрашивает она меня. – Все еще нравлюсь? Хоть немножко?..       - Рыжуля ты моя, - говорю ей с улыбкой. – Ты не просто нравишься, ты околдовываешь… Был бы я здесь, если бы ты мне не нравилась?..       Танька удовлетворенно кивает, жмурится от удовольствия и, усаживаясь ровно, расправляет юбку.       - Попробуем все же уехать отсюда, - бормочет она все с той же легкомысленной улыбкой. – А расхерачимся в аварии если, так, зато, хоть будет за что вспомнить этот день…        - Не надо аварии, - на всякий случай подаю голос я. – У меня еще планы на эту жизнь…       Танька поворачивает ко мне голову, поводит бровью и, вытянув руку, кладет свою ладонь мне между ног.       - Как же я скучаю, Сержик, - произносит она. – Если бы ты только мог себе представить…       Представить у меня получается практически сразу, и рыжая зараза, тут же это почувствовав, удовлетворено скалится.       - Погнали наши городских! – объявляет она, хватаясь обеими руками за руль и поддавая машине газу.       М-да. Если считать бабулю Андрея Германа, то теперь у меня есть два знакомых водителя, с которыми мне очень страшно ездить.       Танька ведет машину уверенно, но на мой взгляд слишком быстро, с визгом покрышек влетая в повороты и пугая ревом выхлопа зазевавшихся пешеходов. И очевидно получает удовольствие от езды. Снова, какой разительный контраст. Методичная, скрупулёзная Анечка, ездящая как по учебнику, с соблюдением всех правил и не превышая скорости, и вот эта вот рыжая бестия, не удосужившаяся даже пристегнуться, спасибо хоть на светофорах притормаживает…       Когда-то, я разрывался между ними обеими…       Я наслаждался Аниным спокойствием, размеренной ласковостью и предсказуемым, контролируемым счастьем, которое мы делили с ней на двоих поровну, тщательно следя, чтобы ни один из нас не оставался обделенным. И тут же с головой окунался в омут неконтролируемой, вулканической страсти, анигиляционный поток безумия и чувственности, которым фонтанировала Танька, иногда, за просто так одаривая меня неземным наслаждением, а иногда, как сегодня, беря все себе, и не делясь ничем взамен… Мы заполняли друг друга без остатка, и дополняли недостающие кусочки мозаики, если кто-то в этом нуждался. Но однажды, я встал перед нелегким выбором. Внезапно, девочки повзрослели, чувственность и страсть отступили, под неумолимым напором женского начала, диктовавшего свои условия и выдвигавшего новые требования к отношениям. Развлечения на троих, детское запретное баловство и сексуальные игры, перестали приносить удовлетворение, взамен порождая ревность, зависть и обиды... И в нелегкой дилемме выбора между спокойной, размеренной, любовью и безумной, испепеляющей страстью я выбрал покой… Была ли это ошибка? Нужно ли было направить свой выбор в другую сторону? Я задаю себе этот вопрос постоянно. И не нахожу правильного ответа. Любое решение представляется правильным – неверным было бы лишь его отсутствие. Но с тех пор я ощущаю себя наполовину опустошенным. Телом, с которого сорвали половину мяса, и украсили цветами с одной стороны, обнажив голые кости с другой… Вместе с кусочками моего разорванного в клочья сердца…       - О чем задумался? – спрашивает Таня мягким, низким голосом.       Она все же накинула ремень, по мере того, как мы приближаемся к центральным районам. И теперь он откровенно вжимается в ее тело, крепко обнимая талию и вызывающе подчеркивая соблазнительные округлости груди.       - Да так, - вяло машу рукой, - ни о чем…       Танька вздыхает, усмехается и качает головой.       - Я тоже об этом «ни о чем» часто думаю, - произносит она. – Даже, может быть слишком часто…       Наши души родственны. Иногда, мы читаем мысли друг друга. Поэтому я ничуть не удивлен ее словам, и прекрасно понимаю, что говорим мы об одном и том же.       - Как и я, - киваю.       - Кто знает, - пожимает плечами она, - может и стоило мне тогда не слезы горючие лить, а побороться за тебя… И отобрать… У Анечки…       Качаю головой. Я знаю ответ. Но подсказывать его ей нет ни желания, ни смысла.       - Ты счастлива, Танюша? – спрашиваю ее.       Она улыбается, поводя головой и сбрасывая со лба рыжую прядь.       - Я очень люблю Женьку, - говорит она. - И он меня тоже… Обожает просто. На руках носит…       Я усмехаюсь, представив себе картину.       - Правда, носит, - кивает Танька. – Он же здоровый как бык… Данечку тоже любит безумно… Нашего мелкого…       - Я знаю…       - Откуда? – она удивлена, но быстро все понимает. – Ну да… Вахавна… Она, как всегда, в курсе всего.       Я не уточняю, что о подробностях ее жизни с Женькой я знаю в основном от Леши Жигудина, хотя бы потому что с Нинель последние два года почти не общался. Но это не важно…       - Бабушки-дедушки тоже в малом души не чают… Моя мама Семенова, кстати, обожает, говорит, слава богу нашелся такой, что эту бешенную утихомирил. Меня, то есть…       Я смотрю на ее красивый профиль, на такие милые, любимые, родные с детства черты лица. И чувствую, как у меня рвется что-то внутри. Медленно… По маленькому кусочку. Со страшной, нечеловеческой болью…       - Танюш, - снова спрашиваю я, ты… Счастлива?       «Скажи «да», - мысленно прошу я, - ну скажи «да»! Бог, сделай так, чтобы она сказала «да». Я приму это, и буду жить дальше… И никогда больше не потревожу ее спокойствие, и ее душу… И не сделаю того, что должен сделать, но это мелочь, ерунда, в сравнении с ее жизнью, счастливой жизнью, с любимым человеком… Только пусть она скажет «да»!..»       Она бросает на меня быстрый взгляд и ничего мне не отвечает…       Притерев машину к тротуару, Танька глушит двигатель и с облегченным вздохом отстегивает ремень.       - Фу-ф-ф, что-то толстая я стала, - поглаживает она себя по идеальному, плоскому животу.       - Не говори глупостей, - тут же встреваю я, - ты в прекрасной форме.       - Набрала, набрала, - не соглашается она, качая головой. – Почти килограмм…       Для нас это очень много, и я понимающе киваю. Без тени иронии.       - Ты как на счет мороженного с кофе? – интересуется она, кивая на нарядную витрину одной из самых роскошных кондитерских, рядом с которой мы припарковались.       - Э-э-э… - неуверенно тяну я. – Мороженное точно нельзя, но кофе буду… Несладкий.       - Ну, а мне можно все, - она подхватывает подаренную мною розу, - так что…       Она вопросительно смотрит на меня. Я мгновение соображаю…       - Боже, - хлопаю себя по лбу, - я идиот, прости…       Быстро выскакиваю из машины, обхожу спереди, дергаю ручку и, протянув ладонь, галантно помогаю Таньке выбраться. Она светится от удовольствия, и, не выпуская мою руку, чмокает меня в губы.       - Кто ж тебя обходительности с девушками научит, кроме меня, - ехидно нашептывает мне она…       Сидим за столиком у окна. Пьянящий аромат кофе. И аппетитнейшие шарики крем-брюле в большой пиале перед Таней, так и просятся, чтобы их попробовали…       На нас смотрят. Сидящие в зале пары, некоторые с детьми. Даже девчонки за барной стойкой. Наверное, выглядим мы необычно и… экстравагантно.       - Мы в центре внимания, - говорю я Таньке. – Какое забытое чувство…       Она мельком оглядывается.       - Не мы, а ты, - пожимает плечами она. – Кругом же одни бабы. И все пялятся…       С усмешкой качаю головой.       - Злюка ты…       Танька слизывает каплю мороженного с ложечки и хитро ухмыляется.       - А что не так-то? Охрененно красивый парень заходит в заведение с… Пусть даже с очень симпатичной девчонкой. На кого, по-твоему, сделают стойку все женщины вокруг?       - На тебя, между прочим, мужики тоже глазеют, аж рты поразевали, - констатирую я.       - Просто я умею себя подать. Если постараюсь. Тут ножку выставлю, там сиськами качну, улыбнусь… - она тычет в меня ложечкой. - А у тебя это все без усилий получается, от природы… Осанка, походка, глаза, волосы… У-ух-х-х… Как мне снова захотелось-то, аж взмокла вся…       Танька заливается румянцем и блудливым, с поволокой, взглядом зыркает на меня.       Я развожу руками.       - В машине? В туалете? Прямо на этом столе – выбирай, я весь твой на сегодня.       В моем хамстве прямой вызов, и Танька понимает это. Мы достаточно давно друг друга знаем, чтобы не обращать внимание на форму. Она не ответила на мой прямой вопрос. И я делаю ей недвусмысленное предложение. Которое она может либо принять, либо…       - Даже не мечтай, Ланской, - хохочет она. – Я конечно, ценю твое внимание, но… Нет. Жди пока разведусь. А там посмотрим. Кстати, почти прошло. Одного твоего наглого взгляда хватило…       Девки на баре хихикают и перешептываются. Молодые мамашки что-то внушают своим чадам, кивая в нашу сторону. Ну а девушки, пришедшие не одни, с недовольным видом одергивают своих спутников, слишком уж заинтересованно разглядывающих наш столик.       Отпиваю горячий кофе с удовольствием смакуя аромат. Танька наслаждается мороженным и поглаживает пальчиками стебель розы, которую, по нашей просьбе, поставили в вазу на столе.       И в очередной раз доказывает, что мы – почти что единое целое. Хоть и разорванное пополам, но с одинаковыми мыслями и страстями.       - Расскажешь, кто она? – интересуется рыжая, рассматривая что-то в окне.       - Ты этого хочешь?       - Ну мне же не все равно, с кем там шляется мой любимый мальчик…       Сама того не подозревая, Таня вызывает в моей голове воспоминание, от которого мне становится больно. Но я не подаю вида.       - Посмотри в интернете, Александра Миссель, - говорю я.       - Вау, селебрети? – Танька выуживает из складок платья маленькую сумочку-клач и достает телефон. – Растешь над собой…       - Да нет, спортсменка… Легкая атлетика. Мы вместе у Авера на «Ледниковом» катаем…       Танька с интересом утыкается в экран телефона. И я замечаю, как она снова краснеет.       - А-а-а… Ну да… Понятно… - кивает она. – То есть типаж ты не меняешь…       - Ты не представляешь, как вы похожи, - честно говорю я. – Когда в первый раз ее увидел, аж сердце екнуло, подумал, ну неужели ты… Потом-то, когда познакомились понятно стало, что это только внешнее сходство, да и старше она прилично…       - Какая она, расскажи, - просит Танька.       - Мягкая, нежная, ласковая такая…       - Любит тебя?       - Скорее влюбилась, - качаю головой. – Увлеклась. Все еще под впечатлением… Я учил ее коньки надевать, «елочку» показал…       Танька улыбается, водя пальчиком по экрану и рассматривая Сашины фотографии. На некоторых фотках из Инстаграма, которые Сашка выкладывала сама, эпизоды наших тренировок в «Лужниках», на которых есть и я… Когда она только успела столько нащелкать?.. Мы с Авером, о чем-то беседуем, сидя вдвоем на лавочке. Мы с Лерой и Ромой, смеемся… Я в профиль, опустив голову, что-то рассматриваю на льду… Снова я, смотрю вверх… Мы с Сашкой вдвоем, посреди льда, стоим, улыбаемся в камеру… Это селфи я помню…       - Какая она милая, - произносит Таня. – И с таким обожанием на тебя смотрит… Ох, Сережка… Везет же тебе…       Усмехаюсь. Киваю. Глупо отрицать, что я не вижу или, что мне неприятно Сашкино ко мне отношение.       - Ну а в сексе она как? – без стеснения интересуется Танька.       Развожу руками и молча, с грустной улыбкой встречаю ее удивленный взгляд.       - В смысле? - поднимает брови она. – Вообще? Ни разу? До сих пор?       Отрицательно качаю головой на все ее вопросы. Танька озадаченно смотрит на меня.       - А когда… Э-э-э… Планируете?       - Никогда, - просто говорю я.       И в ответ на ее недоуменный взгляд, объясняю то, от чего у меня уже несколько дней саднят и ноют сердце и душа.       - О, господи… - Танька подносит ладони к лицу, с ужасом и жалостью глядя на меня. – О, господи… Но ведь это как-то можно?..       - Диагноз, увы окончательный. Да и все симптомы налицо. Часто болеет, похудела очень сильно, синяки по всему телу, кровь носом бывает идет… Мы договорились, что как только я выпишусь, мы сразу же едем в клинику ложиться на терапию… Будем подключать наши связи. Жигудина попрошу. Надо будет – к Шубе на поклон пойду… Может Вахавна кого-то из своих американцев подгонит, тоже, чтобы посмотрели…       - Да уж, Сержик… - качает головой Танька. – Не было у тебя в жизни романтики и печали – теперь и того и другого имеешь, сполна…       Уныло пожимаю плечами, киваю.       - Как есть…       Таня еще несколько минут смотрит Сашкины фотки и грустно вздыхает.       - Господи, хорошенькая ж такая… Как жалко…       Допиваю остывший кофе, собираю волю в кулак и, сосчитав про себя до десяти, приступаю к допросу.       - Танюш, - начинаю ласково. – А ты не хочешь мне ничего рассказать?       Танька отрывается от экрана и хмуро смотрит на меня.       - Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказала? – спрашивает она.       - Ну, может есть у тебя какой-нибудь секрет… - я не свожу с нее взгляда. – Которым бы ты хотела со мной поделиться…       Под ее напряженным взглядом, я медленно придвигаю к себе ее клач. Она не делает попытки меня остановить, явно не понимая пока, чего я от нее добиваюсь. Открываю сумочку, достаю золотистый флакон губной помады.       Вижу, как по ее лицу пробегает тень.       Выкручиваю столбик ярко красной массы и безжалостно провожу по лежащей на столе белой салфетке жирную, блестящую линию. Потом рисую еще одну, такую же, под углом перечеркивая первую. Пододвигаю свой импрессионистский рисунок Таньке и рядом ставлю флакон с обезображенной помадой.       Вы когда-нибудь обращали внимание, как бледнеют очень белокожие люди? Их кожа становится серо-желтого оттенка, как пергамент.       Танька бледнеет как покойник. На лице, на шее, на руках. Даже губы из розовых становятся серыми. Как на черно-белой фотографии. Только волосы по прежнему полыхают и обжигают огнем.       Смотрю на нее со всем возможным спокойствием и дружелюбием. Мне не нужна истерика или покаяние. Мне нужен мой враг…       - Прости меня пожалуйста, - бесцветно, еле слышно шелестит Танька. И мне кажется, что даже ее голос смертельно побледнел. – Сереженька, любимый мой, родненький, прости… Я дура, дура была… Не думала совсем… Я не хотела… Не хотела, чтобы так…       Она начинает заходиться в рыданиях, задыхаясь как астматик…       Все-таки ничего не могу с собой поделать…       Когда-то мой лучший и единственный друг Леша Жигудин, смеясь, упрекнул меня, что стоя на эшафоте я буду защищать и отстаивать невиновность женщины, даже если она же меня на этот эшафот определила. Как трагически и чудовищно оказался тогда прав мой умный и такой прозорливый друг…       Поднимаюсь, перетаскиваю стул, сажусь рядом с Танькой. Беру одной рукой ее ладони – холодные как лед – другой обнимаю за плечи и привлекаю к себе. Она вздрагивает, как будто я ударил ее кнутом.       - Любимый мой, единственный мой, Прости… Прости…       Крупные слезы ручьем катятся из ее глаз. Все тело сотрясает нервная дрожь.       У меня тисками щемит сердце… Нет. Так не годится. Пошло все к черту…       Я люблю ее. И всегда любил. Больше всех остальных. Моя первая и единственная. Да, единственная, потому что других с нею по сей день сравниваю. И ищу в каждой ее черты, ее жесты, хочу слышать ее голос и чувствовать ее запах и вкус… Я не могу видеть ее слезы. Мне физически больно, когда ей плохо. И, черт побери, если цена правды, которая мне так нужна, это слезы вот этой вот рыжей стервы, роднее и любимей которой у меня в жизни нет, так плевать я хотел на эту правду…       - Успокойся…       Я прижимаю ее к себе, вдыхаю мой любимый запах, целую родное, ненаглядное лицо, ловя губами соленые капельки на щеках и в уголках рта.       - Только не плачь… - шепчу ей. - Не смей… Я прошу… Я лучше еще десять раз убьюсь об этот проклятый лед, только не плачь… Что было, то прошло… Забудь… Прости меня… Я все равно всегда буду любить только тебя… Хоть ты нож мне в сердце воткни… Хоть Семенову своему сто детей нарожай…       На нас все еще смотрят… Кто с любопытством, кто с осуждением. Больше женщины, конечно же. Да и сюжет ведь ясен, что гадать? Красивую девочку обидел наглый, бессовестный тип, а теперь, вот, сидит, прощенья просит… Все мужики сво…       Знали бы вы, на сколько вы недалеки от истины…       Я привожу Таньку в чувство, как могу. Обнимаю, глажу, целую… Говорю ей всякую чепуху… И в конце концов, она успокаивается, и даже высыхают последние слезы в ее ведьмовских глазах… И даже какое-то подобие улыбки брезжит на губах, которые уже не пепельные, а снова розовые и пухлые… Я знаю вкус этих губ, и помню неземное блаженство от мягкости их прикосновения к каждой клеточке моего тела…       Она не плачет. Сидит, крепко обвив мою шею правой рукой, левой ладонью вцепившись в мою грудь. Словно боится, что я куда-то убегу. Куда ж я от нее убегу-то теперь?       - Я расскажу все… - шепчет она. – Видит бог, я не хотела, не желала такого финала…       - Забудь, пошло оно все к черту…       - Нет, - она мотает огненной головкой. – Я хочу, чтобы ты знал… Я столько лет… Держала это в себе. И смотрела тебе в глаза… Как последняя дрянь… И так боялась, что если ты узнаешь… Ведь не ударишь, не обматеришь, слова не скажешь… А посмотришь так, как ты умеешь, как на пустое место и никогда… - она понижает голос до шепота, так, словно говорит о чем-то страшном и ужасном, - никогда… больше… ко мне… не притронешься… Я чуть было не рассказала тебе все еще тогда, когда мы сидели и слушали Кар-Мен… Потом, когда ты бинтовал мне ноги после проката… В тебе было столько любви, столько заботы… И я испугалась, что ты меня бросишь… Опять бросишь… Это так больно, так невыносимо больно, когда ты… меня… бросаешь…       Ее изумрудные глаза снова блестят от готовых пролиться из них слез, и я опять целую и обнимаю ее, только бы успокоить, только бы не причинить очередную щемящую боль…       Мы снова сидим друг напротив друга, и перед нами свежий, дымящийся кофе, принесенный задорными девчонками-официантками. И Таня, наконец, рассказывает мне то, что я хочу, и одновременно боюсь услышать.       - Все начиналось как игра. Как детская игра, глупая и дурацкая. Он объявился у меня в «Телеграмме», представился поклонником, фанатом… При чем, пролез на мой собственный номер, не на паблик-канал… Обычно я от таких избавляюсь, но он очень просился, обещал вести себя прилично, не донимать… Сказал, что мечта у него, мол, лично поздравлять меня с моими победами, чтобы я, типа, знала, что от него… Вот… Ну я его и не забанила. Пускай, думаю, остается, в качестве комнатной собачки…       Таня подносит чашку ко рту и делает маленький глоток кофе. Я, тем временем, задаю уточняющий вопрос.       - А он не сказал, как узнал твой номер? И вообще, не тяни интригу, сразу скажи мне, кто он, понятно же, что кто-то из знакомых, просто шифровался под фаната… И номер знал наверняка. Но оправдание же должен был придумать.       Таня кивает каждой моей фразе, соглашаясь.       - Кто он я не знаю. Честно, прости… Ну… Ладно. Сам убедись…       Она достает свой телефон и кладет передо мной. Новые технологии. Двадцать первый век. Ничего нельзя скрыть…       - Вот смотри… - она открывает «Телеграмм». – Он писал мне под ником «Джокер»… Вот…       Она находит переписку, открывает и кладет передо мной. И правда, «Джокер». На аватарке знакомая разрисованная рожа из известного фильма. Номер абонента… Интересно…       - Видела его номер? - спрашиваю.       - Да, - кивает Таня. – Потом даже пробить пыталась, на кого зарегистрирован, когда… Когда все закончилось… Но это «Евроселл», специально для Евросоюза, карточки не именные, можно хоть десяток таких купить – попользовался и выкинул…       - Понятно…       Смотрю с ее разрешения переписку. Действительно. Все начиналось довольно безобидно. «Ты мне нравишься», «Я твой поклонник». «Я старше и не хочу тебя смущать» - ого! «Просто позволь с тобой иногда общаться»… Ага, вот. «Я буду каждую твою победу присылать тебе поздравления. А ты будешь знать, что это я. И мне будет приятно»… Сука… Хрен старый… Цветочки-букетики, веселые картинки… Никакой пошлости, нужно признать… Но…       - А это что?       Танька смотрит на экран.       - А… Это у него начался второй этап… Ухаживаний… Как я это назвала. Он начал присылать мне твои фотографии. При чем не просто твои… Ты смотри, смотри…       Листаю ленту… Ах ты ж мерзавец… Сволочь…       «Привет! Вот увидел нечаянно… А я думал, он твой парень…»       И ниже – фотография, на которой я запечатлен вдвоем с Катькой Асторной… Когда мы в Екатеринбурге на улице случайно столкнулись… При чем момент выбран самый, что называется, пикантный. Я обнимаю ее, а она, улыбающаяся, гладит меня ладонью по щеке…       - Это было на чемпионате в Екатеринбурге. То есть получается за несколько месяцев до Санкт-Петербурга, и почти за полгода до…       - Да, - кивает Таня. – Примерно в то время все и началось.       Значит он уже тогда все задумал. И морочил ей голову, подготавливая… Гадина…       Смотрю ниже. Под фотографией Танькин ответ.       «Он не мой парень. Мы друзья. Прекрати это!» И сердитый смайлик.       - Он прекратил?       - На некоторое время. Совершенно нормально поздравил меня со вторым местом, вон, видишь, и с попаданием в сборную… И пропал. Ровно до Санкт-Петербурга…       В ленте Танькиной переписки с «Джокером» пробел на полтора месяца. А потом снова…       «Желаю успеха на Европе», «Питер классный город, будет время сходи в Мариинку»… И тут же, после всего этого… «Он не стоит твоих слез. Улыбнись. Ты лучшая!» И фотография, как мы с Анечкой целуемся перед входом в ледовый дворец… И моя рука бесстыдно запущена к ней под юбку… Ах ты ж… Смотрю дальше и вижу странную фразу от «Джокера»: «Не нужно так. Нервы дороже. А ты все равно самая-самая»       - Тут был твой ответ, который ты потом удалила? - спрашиваю я.       Танька слегка краснеет, отворачивается и молча кивает.       - Что-то типа, «ненавижу этого козла», да?       - Почти, – она невесело усмехается и смотрит мне в глаза. – Там было «Ненавижу эту стерву»… О тебе я никогда бы такого не сказала… Хотя, вот это вот, - она кивает на экран, - было как раз незадолго после того, как ты тогда ко мне приезжал расставаться… И довел меня до такой истерики, что мне неотложку вызывали… Не знали, почему я, как раненная собака, мечусь по дому, вою, реву, ору и на всех бросаюсь…       Я вспоминаю, как все это было… И какой скотиной я был… И мне физически больно от угрызений совести… Жаль, сделанного не вернешь…       - Зря я тогда это написала… - качает головой Таня. – Поняла потом, что подставилась, но поздно было. Да и не подозревала, что так все обернется…       - После этого он взялся за тебя всерьез?       - Ну… Стал активнее. Вот смотри… Ну это такое, бла-бла-бла. Комплименты, цветочки… Вот. Снова вы с Анькой вдвоем. Вот, стоите обнявшись… Вот целуетесь… А вот мы с тобой вдвоем… Я тут какая-то замученная…       - Ты понимаешь, что снять это мог только кто-то из наших? – я поднимаю на нее глаза. – Со зрительских мест такой ракурс не получится…       Таня качает головой.       - Фотографию могли стащить из Инстаграмма, из Фейсбука… Купить у папарацци, в конце концов… Их же там море бродило…       Я обреченно вздыхаю. Она права. К сожалению…       - Можно дальше? – спрашиваю.       - Можно, - усмехается Танька. – Дальше начинается самое интересное. Третий акт трагедии. Под названием «Крыша, прощай»…       Листаю ленту. Там ровно одно фото. И Текст. Но фото… Это не укладывается ни в какую голову… Как это умудрились снять – вопрос второго плана.       За что?       - Я когда это увидела, - произносит Таня, - меня как убило током. Выжгло изнутри всю… Ну ладно, Анька... Столько лет вместе трахались, к ней я привыкла и… любила по-своему. Ну Катьку я бы еще поняла… Она к тебе всегда неровно дышала. Но… Это…       На фото голый я и рядом со мной голая Валька. Снято в массажном кабинете в Париже. Но снято так, что не видно, что мы голые только по пояс. А у Вальки еще такое мечтательное и блаженное выражение лица, что не остается сомнений в том, чем мы можем заниматься…       - Помнишь тогда, в Париже, - продолжает Таня, - Вахавна как раз прогнала тебя с тренировки… А накануне ночью мы с тобой…       - Конечно помню… Все было так… Волшебно.       - Мне тогда показалось, что что-то начало возвращаться. Что еще есть хоть маленький, но шанс… Глупо, конечно… Но я была такая… Окрыленная… И тут, тебя, значит, выгоняют, я докатываю свою разминку, беру телефон, чтобы музыку свою найти и вижу… Вот это. Меня тогда перемкнуло… Такая злоба на тебя взяла… То есть ночью ты со мной, и снова любовь, и такое все обалденно страстное, а сегодня ты уже малолетку так охаживаешь, что она аж светится вся от счастья… Еще и этот масла в огонь подлил…       «Он плюет тебе в душу». «Любить этого мерзавца – себя не уважать». «Он должен быть наказан», - читаю я откровенную манипуляцию умного негодяя по отношению к обиженной девочке.       «Я его убью», - коротко и зло пишет Танька. Но это явно не в планах «Джокера».       «Лучше его унизить, - провоцирует он. – Ты знаешь, где его коньки?»       «В раздевалке.»       «Покажи мне их. Я пристрою ему там тухлое яйцо. Будет знать…»       «Ты что, здесь?»       «Нет. Но я знаю, кого попросить.»       Пролистываю ленту до конца. Больше сообщений нет. Последним идет фотография. Отосланная Танькой Джокеру. На ней мои коньки. Стоят на полу в раздевалке, рядом с такими же чужими. На правом отвернут язычок. На внутренней стороне подкладки отчетливо виден жирно нарисованный ярко-красный крест…       Танька берет мою руку и прижимает к своей щеке.       - Я такая дура… - шепчет она. – Хоть бы ты меня избил или обругал… А то от твоих утешений чувствую себя еще гаже…       Я улыбаюсь и глажу ее по лицу. Иногда просто нужно правильно утешать…       - Что было потом, - тихо спрашиваю я.       - Потом… Потом ты разбился. А я поняла, что натворила… И испугалась. И мне до сих пор страшно. Он-то больше мне не писал. Но я же знаю, что он где-то здесь, ходит рядом, дышит, смеется… Потому и не рассказала никому… Да и кому рассказывать? Вахавне? Так она меня за тебя в порошок сотрет. А кому еще?..       Я достаю свой телефон и набираю номер Джокера. Странно… Этот номер в памяти есть. Но это значит, всего лишь, что мне с него когда-то звонили. Но я не знаю, кто это был. В адресной книге этого номера нет. А что если…       Достаю свой второй телефон, с номером, который знают только самые доверенные люди. Нинель, Леха… Анечка. Снова набираю номер Джокера и нажимаю вызов.       И как бы мне хотелось, чтобы в ответ трубку тут же сняли, и я услышал бы какой-нибудь знакомый, жизнерадостный и удивленный голос: «Алло! Я слушаю! Говорите…»       Как бы не так…       - Этот номер не обслуживается… The number you have dialed is out of service…       Танька привозит меня на Пресненскую набережную и останавливает машину у перехода. Раз уж я сбежал сегодня из больницы, то хорошо бы зайти домой и взять кое-какие вещи. И вообще посмотреть, как там и что… А обратно можно вернуться к ужину на такси…       - Ты теперь здесь живешь? Не у Нинель Вахтанговны?       - Теперь здесь…       Танька разглядывает через лобовое стекло высоченную башню, сияющую в закатном солнце своими стеклянными гранями.       Я нерешительно барабаню пальцами по подлокотнику двери.       - Хочешь… приглашу тебя на… еще одну чашку кофе? - запинаясь спрашиваю я.       Таня улыбается и опускает глаза.       - Ты же знаешь, чего я на самом деле хочу… - произносит она.       У меня перехватывает дыхание, но Танька понимает мое молчание неправильно.       - После всего, что ты узнал… - качает головой она. – Скажи, я тебе опротивела? Совсем? Стала отвратительной, да?       Я качаю головой.       Как может быть отвратительной женщина, которую боготворишь и жаждешь всю без остатка, которая в ответ так любит, что в приступе ревности готова тебя убить?       - Ты счастлива с Женькой, Танюш? – снова спрашиваю я.       Она все понимает. До последнего взгляда. До последнего вздоха. До того самого безнадежного ощущения ужаса и отчаяния, от необходимости сделать выбор, в конце которого всегда боль, разочарование и тоска по несбывшейся мечте. Она понимает теперь, через что пришлось пройти мне…       Таня сидит, прижав ладони к лицу. Не плачет. Просто, как приговоренный к казни, смиряется со своей участью. Потому что ее выбор, как и мой, был сделан заранее и не нами…       - Я обещала Анечке… - шепчет она. – Обещала… Что у нее… У вас с ней… Не будет из-за меня проблем. Я поклялась ей здоровьем сына…       Таня опускает руки и сухим изумрудным взглядом смотрит мне прямо в душу.       - Я счастлива с Женькой, Сержик, - произносит она коротко и решительно. – Прости, но кофе мне сегодня больше не хочется…       Вот и все… Свалившийся с души камень больно придавил мою ногу…       Вылезаю из машины, захлопываю дверь и, помахав рукой моей рыжей мечте, делаю несколько шагов в сторону дома.       - Сережка!..       Оборачиваюсь.       Она стоит у водительской двери… Такая желанная, такая близкая. Самая любимая на свете…       Проклиная себя, свою жизнь и весь белый свет, несусь к ней, хватаю в объятья, покрываю поцелуями ее глаза и губы, зарываюсь ладонями и лицом в ее рыжие локоны. И мир замирает. Потому что в эти мгновения мы прощаемся навсегда с нашей любовью…       А на фоне белого капота ее автомобиля, в лобовом стекле, ярким пятном отражается подаренная мною алая роза…              - Ланской, руки твои на выезде почему плетьми висят? Едешь – болтаешься. Что это такое? Да не горбись ты, выпрями спину! Бурлаки на Волге какие-то… Резче, резче заход… Давай, пошел… Так… Опять криво-косо… Я не знаю просто… Сюда ко мне едь…       Нинель раздраженно швыряет перед собой какие-то бумажки и яростно, поджав губы, смотрит, как я качусь в ее сторону.       Прекрасно ее понимаю. Самому тошно…       - Объясни, пожалуйста, что происходит, - ее глаза буравят меня насквозь. – Ты вообще здесь? Или витаешь где-то… Простейшие элементы выполняешь на отвяжись, как будто тебя тут заставляют силой. В чем дело, я могу узнать? Ты в состоянии нормально работать, или тебя, как маленького, упрашивать нужно?       Мелко трясу головой, вытираю лоб салфеткой.       - Извините… - говорю. – Я сейчас соберусь и все сделаю…       Она внимательно смотрит на меня, потом качает головой и отворачивается.       - Соберись и сделай, - произносит она. – Весь комплекс элементов с самого начала. Давай. И без ошибок, пожалуйста.       Разворачиваюсь и еду на исходную. И тут же снова мысленно улетаю…       Меня выписывают с оптимистичным диагнозом, но выдают кучу рекомендаций, как тренироваться, какие нагрузки предпочтительны, а какие нежелательны. Главное, что, по мнению врачей, в операции на суставе необходимости нет, а значит сезон для меня не потерян. Это здорово…       Пишу Нинель. Ей первой…       «У меня все ок. Операция отменяется. С тебя контрольные, как договаривались.»       Она отвечает тут же.       «Позвони Озеровой. Имей, блядь, совесть. Она извелась вся.»       Как всегда, на фоне бремени страстей человеческих страдают самые любимые и беззащитные…       Набираю Анечку…       - Алло! Господи, как ты там?       - Здравствуй…       - Ланской, скотина, у тебя совесть есть? Только посмей мне сказать, что ты не смертельно болен…       - У меня все нормально. Жить буду…       - Слава богу… Как же я тебя ненавижу…       - Аннушка, фея моя…       - Иди к черту… Гад… - она всхлипывает. - О господи… Любимый мой, родной мой… Серенький… У меня уже слез не осталось…       - Прости… Я и правда скотина… Но тут столько всего… Приезжай сегодня вечером. Мне так нужно с тобой поговорить…       - Ты узнал?..       - Да… Почти… Все объясню дома… Танька все рассказала…       Аня нервно хмыкает.       - Но вы… не…       - Нет… Анечка, нет… Она помнит, что дала тебе слово… И я… На этот раз я… устоял…       - Ну ладно… - она облегченно вздыхает. - Я приеду…       Мне так и не удалось уговорить ее переехать ко мне жить… Она с готовностью остается со мной на ночь… Мы любим друг друга страстно и без остатка… Но утром она всегда уходит. Как будто не только не исключая, но нарочно оставляя возможность передумать. Себе… И мне.       И я понимаю, что ее волосы на полу, ее сохнущие кружевные трусики на вешалке и ее зубная щетка в стакане – это всего лишь иллюзия, имитация счастья, мечта, которой пока еще не суждено сбыться…        Простое задание. Все зубцовые квады. Тулуп, лутц, флип. С короткими перебежками между ними. Потом реберные – сальхов, риттбергер. Без каскадов. И аксель пока не трогаем. Но эти… Их просто нужно сделать… А для этого нужно хоть немного сосредоточиться…       Не получается…       Пытаюсь дозвониться Сашеньке. Ее телефон вне зоны доступа. Уже второй день… И я не нахожу себе места от беспокойства. Лерка тоже, как назло, не берет трубку. Что же делать… Дергать Макса или Авера не хочется… Остается только…       Со звоном и хрустом приземляю четверной тулуп и чисто выезжаю с раскинутыми в стороны руками и дотянутым левым носком. Нинель должна быть довольна. Дальше сложнее… Лутц. С переменой ноги. Зато Анька классно умеет его делать… Научилась…       Левую ногу перед правой… Внешнее ребро… Замах руками и, одновременно, правым зубцом упираюсь в лед. Толчок…       Господи. Что с тобой могло случиться, почему ты не отвечаешь?.. Только дождись меня… Боже, прошу тебя, не дай ей… Только дождись… Я не переживу, если… Только живи… Бог, забери меня, возьми меня, только бы она жила, только бы…       Приземляю чисто. Ребро… Выезд… Руки в стороны…       Теперь флип…       Со стороны похоже на лутц, только на внутреннем ребре…       - Ланской, ко мне подъедь…       Голос Нинель несется над поверхностью льда.       Не могу сдержаться. Слезы градом катятся из глаз. Утираю их ладонями…       - Сережа, в чем дело? – Нинель прячет озабоченность за маской раздражения.       - Извините…       - Да что случилось, черт побери?..       Я шепчу, еле слышно, чтобы услышала только она.       - Мам, прости… У тебя есть телефон Ромы Домнина?       Она озадаченно смотрит на меня.       - Допустим…       - Позвони ему, пожалуйста…       Она соглашается сразу же. Понимает, что просто так я бы не просил…       - Ну… Ладно…       Не спуская с меня подозрительного взгляда, она проводит пальцем по экрану своего телефона и подносит аппарат к уху. Стою у бортика, нервно подергиваясь.       - Ромочка… Да… Ну я, кто же еще?.. Здравствуй, дорогой… Нормально, нормально… - Нинель натянуто улыбается. – Тут с тобой кое-кто пообщаться очень хочет… Да-да, он… Даю…       Она протягивает мне свой телефон, сопровождая свои движения ледяным взглядом.       - Роман Сергеевич, здравствуйте, - выдавливаю из себя я.       - Привет, Сережа… Чем обязан?..       - Роман Сергеевич, - пренебрегая вежливостью сразу беру быка за рога я, - не знаете случайно, где Саша Миссель?       - Э-э-э…       - Я никак не могу ей дозвониться… Извините, что приходится вас беспокоить…       - Сереж… - он перебивает меня усталым, нервным голосом. – Ты только не психуй…       - Что-что, простите?..       - Она в Склифе… Ей стало плохо на тренировке… Она… Потеряла сознание. Мы вызвали скорую…       У меня падает сердце и перехватывает дыхание.       - Когда?.. – сипло выдавливаю из себя я.       - Позавчера вечером.       Как раз тогда, когда я встречался с Танькой.       Рома осторожно, как сапер через минное поле, проводит меня сквозь неизбежное.       - Сереж, ты в курсе, что у нее лейкоз?       - В курсе… - тихо произношу я. – Я сейчас к ней в Склиф поеду…       - Там Лера Масленникова с ней сидит безвылазно… Ты только спокойно, без истерик, понял?       - Спасибо, Роман Сергеевич…       - Давай, держитесь…       Возвращаю телефон Нинель. Похоже, вид у меня не очень, потому что она без наводящих вопросов просто предлагает.       - Поехать с тобой?       - Да… - бормочу, - если можешь… С моей… одной знакомой… беда…       - По дороге расскажешь, - она делает знак Артуру и Муракову. – Иди переодевайся…       Знакомого Ренджровера больше нет. Теперь Нинель ездит на представительском Майбахе с водителем. Положение самого звездного тренера самого популярного и золотоносного вида спорта страны позволяет и обязывает. Поэтому запихиваемся вдвоем на задний ряд и тонем в атмосфере мягкой, вентилируемой кожи, дорогого парфюма и ненавязчивой фоновой музыки.       Она поворачивает голову и вопросительно смотрит на меня.       - На Сухаревку, - мрачно говорю я.       - Большая Сухаревская, к Склифосовскому, - уточняет Нинель для водителя.       Автомобиль вальяжно отваливает от тротуара.       Несемся по знакомым с детства улицам Москвы, из нашего Коньково в центр, по Профсоюзной и Садовому кольцу. И я, не дожидаясь вопросов, рассказываю Нинель все про Сашу. О том, как мы познакомились, как я, расфантазировавшись, увидел в ней отражение моей Таньки, как с дуру произвел на нее не совсем то впечатление, которое следовало бы, и как сам, уже разглядев ее настоящую, просто не смог устоять перед ее привлекательностью и такой искренней симпатией… Без лишних деталей, рассказываю, как они с Лешей Жигудиным приезжали ко мне в больницу, и как Саша призналась мне, что больна, и шансов на жизнь у нее почти нет. Нинель умнее и деликатнее Таньки, поэтому не задает нескромных вопросов. Но я говорю все, как есть, потому что должен.       - У нас не было и не будет… ничего… Понимаешь? Но мне она так нравится… И мне ее так невыносимо жаль…       - Ну послушай… - Нинель старается успокоить меня и мыслить логически, на что я сейчас не способен в принципе. – Давай ты не паникуй раньше времени. Сейчас все лечат. Было бы время. И деньги…       - Ты сможешь, если понадобиться, увезти ее в Штаты? К дяде Мише…       Дядя Миша Фишман, или Майкл Фишер, бывший муж Нинель и отец Фионы, моей сводной сестры, занимался в Америке серьезным медицинским бизнесом, был человеком со связями и влиянием. Брайан Осборн очень ценил знакомство с ним, и часто обращался за помощью для своих спортсменов.       Нинель протягивает руку и, зарывшись ладонью в мои волосы, влечет меня к себе.       - Не гони гусей, биджо (мальчик (груз.)), - произносит она. – Давай послушаем, что нам доктора скажут, да?       С ней не поспоришь…       Первый влетаю в большую светлую палату, куда нас направляют узнавшие и обалдевшие от нашего приезда девчонки на ресепшн. Наблюдаю картину, в равной степени обезоруживающую и сбивающую с толку.       В кресле у окна, с планшетом на коленях, вытянув босые ноги дремлет Лерка. На ней простенький желтый сарафан, а темные волосы забраны в два легкомысленных хвостика. Вид совершенно домашний и милый.       На большой больничной кровати, в обнимку с подушкой, скрестив ноги по-турецки сидит Сашка и, смотрит висящий на стене телевизор. Рыжая ее грива, всегда буйно разбросанная по плечам, сейчас аккуратно собрана в толстую косу, на лице ни грамма косметики, что придает ей совсем уж вид малолетки-подростка. На ней белая короткая маечка, скорее топик, едва прикрывающий высокую упругую грудь, и такие же трусики, тонкие, едва угадывающиеся за красивыми линиями длинных, стройных ног. Выглядит невероятно соблазнительно, лампово-тепло… Правда бледная очень.       Стоит мне войти, обе девчонки синхронно поворачивают головы в мою сторону…       Лерка усмехается и весело хихикает в кулачок.       Сашенькины глаза сначала округляются от изумления, но тут же удивление сменяется радостью и она, счастливо улыбаясь, отбрасывает подушку и тянет ко мне руки.       Быстро подхожу к ней, обнимаю, прижимаю к себе и вдыхаю запах ее волос.       - Мой милый, мой любимый, мой хороший… - шепчет Сашенька, обвивая руками мою шею. - Мой прекрасный, волшебный маленький принц…       Я сглатываю комок в горле и молча глажу ее по голове, по плечам, по спине.       - Привет, Лера…       Нинель бесшумно входит следом за мной.       - Здравствуйте, Нинель Вахтанговна.       Сашка выглядывает из-за меня, и, охнув, прижимает ладони к лицу, так что остаются видны только ее сияющие зеленые глаза.       - Это… Вы!       Ее взгляд странно бегает, и я, повернувшись к Нинель, понимаю причину.       Она стоит в трех шагах, у стены, в эффектном, дорогом брючном костюме, с распущенными по плечам длинными белокурыми локонами и с тонкой улыбкой наблюдает за нами своими огромными карими глазами.       Рядом с ней, на большом экране телевизора… она же. Такая же эффектная, безумно красивая, но строгая и сосредоточенная, внимательно следит за тем, как на льду рассекаю и прыгаю я. Справа и слева от нее неизменные Клей с Мураковым, на заднем плане мелькает голова Андрюхи Германа и широкий, накачанный торс Женьки Семенова…       И только сейчас я понимаю, что из динамиков, на минимуме громкости, едва слышно доносится музыка. Моя музыка. Под которую я столько всего сделал и пережил…       Нинель бросает взгляд на экран, на мгновение задерживает внимание и, повернувшись ко мне, кивает.       - Стокгольм, - говорит она.       - Показательные, - я невольно повторяю за экранным собой движение перед прыжком. – Премьера нашего Ведьмака…       Сашенька берет мою ладонь в свою и смотрит с восхищением.       - Ты там такой, такой… - она подыскивает слово. – Такой нечеловечески красивый…       Первый и последний раз я катал «Ведьмака» на официальных соревнованиях в гриме и в костюме в Стокгольме, на заключительном гала-концерте чемпионата Европы. Того самого, предолимпийского… На экране, во всех подробностях демонстрируется мой короткий камзол, кожаные брюки, пластиковая имитация меча в заплечных ножнах… И я сам, с распущенной шевелюрой, выбеленными до седины прядями и подведенными глазами и бровями. Образ, к которому меня готовили хореографы и тренеры несколько предолимпийских лет…       Нинель улыбается, глядя на меня и на Сашку.       - Ну, познакомь же нас, Ланской, - говорит она. - Потом уже на себя налюбуешься.       Я снова обнимаю Сашеньку.       - Саша Миссель, - произношу я и протягиваю руку в сторону Нинель. – А это - моя мама…              Стоим с Леркой и Нинель в коридоре, куда нас выгнали медсестры, перед приходом Сашиного врача. На Лерку я злюсь.       - Что, нельзя было мне позвонить? Или написать? Совести у тебя нет…       - Ни совести, ни связи, - кивая, даже не пытается оправдаться она. – Не веришь – сам посмотри.       Нинель, которая стоит, уткнувшись в телефон, молча кивает и показывает мне экран.       - Мертвая зона. Ни интернета, ни сети.       Я таких объяснений не принимаю.       - Ну, на улицу же ты могла выйти?       Лерка возмущенно взрывается.       - Слушай, мне, как-то вообще не до тебя было, ни вчера, ни сегодня… К тому же…       Она замолкает, прикусив губу.       - Что еще? – настораживаюсь я.       - Саша сама не хотела, чтобы ты сюда приезжал и видел ее… в таком состоянии, – она поворачивается к Нинель. – Тёть Нин, спасибо, что приехали с ним. Тут только его припадков не хватало…       - Потому и приехала, - вздыхает Нинель. – И увезу. И, будь покойна, больше сюда его не пущу, пусть хоть на стенку лезет.       - Спасибо…       - Да ну вас к черту, - зло отмахиваюсь от них обеих я.       Лерка продолжает нудить.       - А не хочешь узнать, что с Сашкой-то случилось?       Качаю головой.       - Я в курсе. Мне Домнин все рассказал…       - Рома поднял ее в высокую поддержку, - объясняет Лера на вопросительный взгляд Нинель, - покрутил, снял, поставил на лед, а у нее кровь фонтаном из носа, изо рта… Она глаза закатила, хлоп – и в обморок. Едва поймали. Вид был такой, словно ее об лед головой приложили.       - Ох ты ж, господи, - качает головой Нинель.       - Пока не в себе была, бредила, только и повторяла, Сереженька, Сереженька… А в себя пришла, так первое что сказала мне, чтобы я не вздумала тебе, дураку, звонить…       Из палаты появляются врач и медсестра. Я тут же дергаюсь в их сторону, но Лерка ловит мня за руку.       - Может не надо, Сереж?..       - Отстань… - я сбрасываю ее ладонь, но тут же, устыдившись, обнимаю за плечи. – Прости. Ты умница. А я, ты права, дурак. Но… - я понижаю голос до шепота, чтобы слышала только она. – Я не прощу себе, если не проведу с ней по максимуму времени… которое нам осталось.       Лерка смотрит мне в глаза, качает головой, и показывает взглядом в сторону двери…       Она сидит посреди кровати, в той же позе, что я ее оставил, скрестив по-турецки ножки и глядя в телевизор. На экране знакомые лица – Аня, Таня, я, Нинель… Все остальные. Какая-то нарезка из Ютюба наших соревнований и интервью. Что-то давнее. Кадры из Санкт-Петербурга, из Парижа… Странно, я такого старья уже и не вспомню…       Сашенька смотрит на меня и на ее лице снова улыбка.       - Попросила Лерку, - кивает она на экран, - так она накачала мне целую флешку твоих выступлений… Вот сижу смотрю с утра до вечера…       Я опускаюсь на колени перед ее кроватью, и она с готовностью подбирается к краю, свешивая ножки и, как тогда в «Лужниках», ставя ступни мне на бедра. Только тогда она была несколько более одета…       Глажу ее мускулистые, загорелые ноги. Наклоняюсь, целую внутренние поверхности ее бедер. Она вздрагивает, смотрит на меня испуганно. Но тут же, словно преодолев психологический барьер, расслабляется, прикрывает глаза и кончиком языка облизывает свои пересохшие, почти бесцветные губки.       Не произнося ни слова, стягиваю с нее трусики – она не возражает и не сопротивляется. И уже сама сбрасывает через голову свою маечку, являя мне себя абсолютно обнаженным совершенством.       - Смотри на меня… - шепчет она. – Видишь, какая я? Смотри на меня везде… Трогай меня…       Она широко раздвигает ножки, и я любуюсь ее филигранным, нежным, сочащимся желанием женским естеством.       Глажу ее безупречное, прекрасное тело. Провожу ладонями по плечам и выдающимся под тонкой, белой кожей острым ключицам. Ласкаю тугие, торчащие, как две взведенные ракеты, круглые налитые грудки с бесстыдно возбужденными розовыми сосками. Кончиками пальцев касаюсь линий ее тренированного, эластичного пресса, в котором ни единой жиринки. Наконец, подхватываю ее за бедра, притягиваю к себе и, прильнув к призывно раскрывшемуся для меня источнику жизни, с наслаждением пью ее страсть, ее желание, ее любовь и нежность.       Сашенька дрожит в моих руках от наслаждения, боли, страха и жажды. Запустив свои ладони в мои волосы, она гладит мою голову, прижимая меня к себе так, чтобы не упустить ни капли такого желанного и такого запретного удовольствия, которое без остатка готов дать ей я.       И случается Хиросима…       Извиваясь под напором хлынувшего в нее первородного счастья, она встречает его громким, грудным, ничем не сдерживаемым стоном, одновременно обхватывая меня руками и ногами, так, как будто хочет утащить, утянуть, украсть в это свое счастье и меня, с собою вместе… И продолжается это всего лишь миг, как взгляд, который нас связал, как вздох, которым мы обменялись, как мысль, промелькнувшая в наших головах в одночасье…       Миг длиною в вечность…       А потом на нее расслабленную, безвольную, тихонько хихикающую, поддатливую и мягкую я снова натягиваю ее маечку и трусики, с сожалением одаривая прощальными поцелуями оба веселых, радующихся мне сосочка, бархатные своды грудок, ложбинку между ними, животик, пупок и все что ниже и ниже, и ниже…       - Ой… Ох… Сереженька, хороший мой… Не нужно больше…       Саша мягко останавливает меня, когда я, увлекшись, снова пытаюсь раззадорить ее поцелуями и ласками в ее самом нежном и сладком месте.       - Устала? – спрашиваю я.       - Нет, что ты… Это было так… волшебно… Я чуть не отключилась от… удовольствия. Просто… Мне не очень все это можно…       - Господи, извини…       - Могут сосуды не выдержать и… я просто кровью истеку…       Меня продирает мороз по коже от осознания того, на какой грани она все это время балансирует.       - Так значит поэтому ты… одна?..       - Уже года четыре как, - кивает она. – Как диагноз поставили, так и со спортом закончила, и… отношений больше… никаких ни с кем и не было… До сегодняшнего дня.       Она стреляет в меня глазами и ее щеки покрываются бледным румянцем.       - Всем потенциальным кавалерам приходится рассказывать басню о том, что у меня есть парень, - она хитро щурится. – Потому что кому я такая нужна, если я… Ни дать, ни взять, как в том анекдоте…       Невольно хмыкаю, вспоминая скабрезную шуточку.       - Бедненький мой, - она гладит меня по груди, - совсем без… сладенького остался… Прости… Связался со мной…       - Господи, Сашка, что за чушь ты несешь? – возмущаюсь я. – Один твой взгляд, твой запах, этот твой стон… Твой вкус… Лучше тысячи пистонов, поверь.       Сашенька вымученно улыбается, но я вижу, что ей мои слова приятны, и от них ей легче на душе.       Она явно утомлена. У нее дрожат руки, а кожа, не смотря на жару, холодная и сухая.       - Давай-ка ты ляжешь, - говорю я.       И пресекая всяческое сопротивление, я укладываю ее на постель, подкладываю под голову подушку и накрываю одеялом. Сашка тут же переворачивается на бок и, подперев голову рукой, с любопытством меня разглядывает.       - Так ты у меня, получается, сын самой… самой…       Она переводит глаза на экран телевизора, на котором, как раз, «сама» что-то нервно и раздраженно выговаривает мне и Андрею.       - Да, ее самой я и сын, - киваю головой. – Только ты об этом не трещи на все стороны, а то мне худо будет.       - У вас семейная тайна? – распахивает глаза она. – Настоящая!       - Ну… - я пожимаю плечами. - Типа того.       - Класс! – она снова садится на постели. - Как в древнем королевском роду. Тайный сын королевы… От безумной любви с пажом… Пажа, правда, давно сослали в Сибирь…       - Короли никого не ссылали в Сибирь, - с улыбкой перебиваю ее я. - У них ее не было.       - А что там у них было?.. – Сашенька морщит лоб. - А! На галеры!       - Ну, может быть, да, - смеюсь я.       - Да!.. А королева изо всех сил скрывает от короля, старого тирана, естественно, и импотента, да, что юный герцог, к которому она так благоволит, вовсе не тот, за кого он себя выдает… И вот, наконец, сходство обоих, случайно подмеченное одной… фрейлиной…       - Очень красивой фрейлиной…       - Красивой, и похожей на давнюю детскую любовь герцога, да?       - С которой у него закручивается безумная неземная любовь с первого взгляда…       - Точно! – хлопает в ладоши Сашка. - Ну так вот. Их сходство становится достоянием гласности, тайное становится явным… И сын королевы превращается в наследного принца… Из ссылки возвращается… Нет, сбегает паж - любовник королевы - вызывает на дуэль старого, противного короля и убивает его. И сам становится королем, добрым и справедливым. Все счастливы. Хеппи энд.       Сашка разводит руки в стороны, запрокидывает голову и заливается звонким смехом.       - Тебе бы романы писать, - с улыбкой глядя на нее говорю я, - рыцарские…       - Я бы предпочла детские сказки, - мечтательно вздыхает Сашка. – Чтобы с красивыми принцессами, отважными рыцарями, любовью и обязательно со счастливым концом…       Наши глаза встречаются. И мы понимаем, что про нас такую сказку никто сочинить не сможет.       Сашка порывисто обнимает меня и целует в губы.       - Как же я люблю тебя, мой хороший, - шепчет она, прижимаясь ко мне. – Мой ласковый… Мой замечательный… Мой рыцарь… Мой…       Ее взгляд снова останавливается на телевизионном экране, где на этот раз я катаю свою программу под «Турандот» и «Мадам Батерфляй».       - Точно, - Сашка поднимает пальчик. – Ты – мой самурай. Самый настоящий. Благородный, изысканный… А я… Как называется жена самурая?       - Никак. - говорю я, - Самураи никогда не женились по любви. Жены у них были фигурами номинальными, служили исключительно для продолжения рода.       - Досадно, - расстраивается Сашка.       - Но были такие себе женщины-самураи, воительницы, - подсказываю ей я. - Их называли онна-бугэйся, женщина-воин. И у самураев с ними вполне могли возникнуть романтические отношения…       - Нет… Такое мне не годится, - качает головой Сашка. – Ну какой из меня воин…       Она вздыхает, задирает майку и критически осматривает свое худое тело.       - Тогда… - я усмехаюсь собственной мысли. – Ты можешь быть гейшей самурая. И гейша, - я беру Сашеньку за руку и не позволяю ей начать возмущенно возражать, - это совершенно не шлюха, в нашем понимании. И даже не любовница. Очень часто, гейшами становились маленькие девочки, а самурай, познакомившись однажды с такой вот гейся-гарю, проникался к ней чувством любви и преданности. И тогда она уже не позволяла на себя даже смотреть никому другому, оставаясь навсегда гейся-гарю, девочкой-гейшей, верной только ему. Нередко, отношения на этом и заканчивались, потому что, либо самурай погибал, либо по воле рока или долга ему приходилось покинуть свой город, и они больше никогда не встречались. Но гейша до старости… до смерти хранила ему верность…       Сашка смотрит на меня с хитрецой зеленых своих глаз и теребит пальчиками мои волосы.       - Как ты на нее похож, - говорит она тихо. – У такой восхитительной мамы просто не могло быть другого сына… Эти локоны… Только у тебя волосы черные… И длиннее чем у нее…       - На самом деле она брюнетка, - говорю я. – Просто седеть начала, вот и стала краситься.       - А ты не стрижешься… специально?       - Да нет… Меня начали готовить к образу ведьмака, для номера, - я киваю на телевизор, - вот и отпустил, а потом, не знаю… Привык. Опять же, девчонкам нравится. Тебе же нравится?       Сашенька водит ладонью по моим волосам, играясь прядями и накручивая их на пальчик.       - Я могу тебя попросить… кое-о-чем?.. – спрашивает она.       - Конечно.       - Но ты пообещай, что выполнишь.       - Я сделаю все, что ты хочешь…       - Хорошо…       Она снова бросает взгляд на экран. Смотрю следом. Эти кадры облетели тогда все телевизионные каналы. Ютюб просто разрывался, поклонники пищали от восторга, хейтеры исходили злобой и завистью… Вот я сижу на трибунах и не замечая камер, посылаю воздушный поцелуй. И сразу же на экране смеющееся, счастливое лицо Анечки, которая посылает мне в ответ сложенное ладошками сердечко. Заметив, что ее снимают, она краснеет, смущается, прячет лицо в ладонях… Но глаза по прежнему направлены вверх, на трибуны… На меня…       - Я хочу тебя попросить… - Саша берет мою ладонь в свою. – Когда я умру…       - Нет!.. – почти что кричу я. – Нет…       Она сжимает мою руку. А у меня нет сил на нее смотреть, и я, как маленький, зажмуриваюсь перед лицом неизбежного ужаса.       - Когда я умру, - тихо говорит она, - пожалуйста, никогда, не рассказывай Анечке обо мне… о нас. Мне будет больно… там… если она станет меня ненавидеть… А сам ты… Береги ее. Она лучшее, что с тобой случилось в этой жизни, поверь… Ведь она тебя так любит…       Я не могу дышать. Я чувствую себя человеком с содранной кожей. Я знаю, что если бы бог мне предложил сейчас отдать свою жизнь за то, чтобы она жила дальше, я бы согласился, не раздумывая… Но я всего лишь человек с содранной кожей… А бог… Он, наверное, мудрее любого из нас.       Не в силах сдержаться, опускаю голову, и слезы, крупными каплями падают на ее тонкие, почти прозрачные руки.       Сашенька гладит меня по голове, целует, слизывая язычком со щек мои слезы, и вдыхает в меня остатки своей жизни, которой ей самой так не хватает.       - Если ты согласен быть моим самураем, - произносит она тихо, запуская ладошку в мои волосы, – то я буду твоей девочкой-гейшей. Сколько бы времени мне ни осталось… До конца. До самой…        Даже через настроенный на минимальную громкость телевизор, я слышу, как в ужасе вскрикивают и замирают зрители на трибунах, когда я, идеально приземлив тройной аксель, на огромной скорости, с высоты своего роста падаю с подломившегося конька и разбиваюсь головой о лед…              Что отличает настоящего профессионала от любителя? Помимо совершенно очевидных вещей, разумеется. А я вам скажу. Стратегическое мышление. Профессионал, когда говорит, что видит это так или эдак, полностью отдает себе отчет в своих словах и действиях, а также учитывает множество факторов, от мелких до мельчайших, которые могут оказать свое влияние на картину в целом.       Иными словами, мужик сказал – мужик сделал.       Артур сказал, что мои программы, короткая и произвольная, будут готовы после Белогорска – так и получилось. Даже мое вынужденное заключение в клинике не помешало нам выучить основные движения и последовательности, занимаясь онлайн по скайпу, а уж закрепить все это, выйдя на лед, вообще не представляло труда. Даже Нинель не нашла, к чему придраться.       - Ну, молодцы, - тянет она, просматривая и пересматривая видеозапись отдельных моментов моего проката, пока я, взмыленный, с языком на плече, переминаюсь возле бортика. – Сделали. Теперь, Ланской, не ленись, а накатывай. Хотел контрольных прокатов, вот и готовься. Полтора месяца у тебя…       И я накатываю…       Как угорелый. Как двужильный. С утра до вечера. Без выходных. Потому что уровень мотивации у меня – ого-го.       Когда два года назад я приехал к Брайану Осборну в Америку, он на первом же занятии посадил меня рядом с собой на трибунах и заставил два часа смотреть, как занимаются его подопечные. Парни, девчонки, парники…       - Просто, - сказал мне он, - сиди и смотри. А потом расскажи мне, что ты увидел.       Тогда я не понял, чего он от меня хотел и, с долей раздражения, от того, что меня самого не выпускают на лед, попытался отмахнуться от полученного задания, скудным набором общих корявых английских фраз описав что я вижу – он прыгает, она вращается, они учат поддержки. Не удержался я тогда и от того, чтобы не выпустить жало.       - И делают они все это с ошибками, - ехидно закончил свою речь я.       Брайан усмехнулся тогда, хлопнул меня по колену и сказал.       - Иди, сделай правильно.       Гордый собой, с высоко задранным носом, я вылез на лед, раскатался, присмотрелся, настроился… И сорвал, упав, четыре из шести прыжков. С горящими ушами, под жизнерадостный смех Брайана, повинуясь его жесту, я вернулся тогда на трибуну, как побитая собака.       - Это ничего не значит, - попытался оправдаться я. – Я просто не в форме…       - Это не имеет значения, приятель, - Брайан пожал плечами и указал ладонью на ребят на льду. – Они свои ошибки исправят. Знаешь почему? Потому что они все знают, чего они хотят. Майк и Кэт хотят попасть на «Скейт Америка», Джим – выиграть чемпионат Канады, Дорриан и Лиз поехать на чемпионат мира… У них есть цель, понимаешь?       - Э-э-э… Ну… да…       - А какая цель у тебя, мальчик? – Брайан вопросительно поднял бровь. – Кроме как раздражать здесь всех своим снобизмом и зазнайством…       Два последних слова я выучил только потом, и не понял в тот момент их значения. Но по интонации Осборна догадался, что это не комплименты.       - Я хочу выиграть следующую олимпиаду, - сказал я. – Это моя цель…       Брайан кивнул, улыбнулся и снова пожал могучими плечами.       - Тогда почему ты еще здесь сидишь со мной и валяешь дурака? Беги быстрее в зал и начинай с отработки прыжков на полу. Пошел, пошел! Времени осталось мало!..        И, скорее всего, это был тот самый момент, когда мое восприятие жизни, мировоззрение, понимание окружающего мира, и меня в нем, в корне изменились. «Времени осталось мало…» Как же мало его осталось… А нужно столько всего успеть. И я побежал…       И я бегу…       Утром, сорвавшись с постели и едва поев, бегу в «Зеркальный» на хореографию, на растяжку и на утренний лед. Бегу на подкачку после первой тренировки. Бегу прожогом в столовую, чтобы по-быстрому ухватить какой-нибудь кусок вареного мяса и тарелку тушеных овощей. Бегу к столику у окна, чтобы, пока никто не отвлекает, написать Аверу и Максу, уточнить не поменялось ли что-то на вечер… Снова бегу… Сорока-пятиминутный отдых трачу на пробежку легкой трусцой по парку в окрестностях «Зеркального», пока хорошая погода нужно пользоваться возможностью и дышать свежим воздухом… А потом опять, бегом на урок по балету, который раньше вела у нас настоящая балерина, бывшая актриса Большого театра и, по совместительству, мама нашего Артура Марковича, Людмила Борисовна, а когда ее не стало, ее курс перебрал на себя Леша Железняк… После балета – вечерний лед. И там прокаты по-взрослому. Извольте, короткую. Будьте любезны – произвольную. И судят тебя по-настоящему, как на реальном старте. Мне проще. Я в своей возрастной группе один, мне не с кем конкурировать. А вот девчонки…       Повзрослевшая Валечка, отрастившая острые зубки и недюжинную спортивную злость, в хвост и в гриву поддает Анечке, расслабившейся за два года без стартов, и что греха таить, разленившейся, почивая на олимпийских лаврах. И результат себя показывает. Пока они катают почти на равных. Но у Вальки потенциал. А фея моя, похоже, выдыхается. А на пятки уже наступает молодняк, тоже преисполненный творческих амбиций…       У нас снова почти не хватает времени друг на друга. У Ани много съемок, много проектов со спонсорами, выступления на ледовых шоу. Плюс, учеба в институте, куда она поступила, хоть и заочно, но на общих основаниях и поблажки ей делать там явно никто не собирается. Возле нее постоянно вьются журналисты и поклонники… И чтобы выкроить в этом плотном графике время для меня, ей приходится постоянно чем-то жертвовать. Мы практически нигде не бываем вместе. А встречаясь, предварительно условившись, поздно вечером, у меня дома, приезжая туда порознь, мы, как оголодавшие любовники, выпускаем наше накопившееся и нерастраченное сексуальное влечение друг в друга, выпиваем, выматываем, высасываем остатки энергии из наших тел и, без сил проваливаемся в недолгое забытье, чтобы с первыми лучами солнца, едва коснувшись друг друга, снова ухватить ниспосланные нам клочки наслаждения и разбежаться в разные стороны, не зная, когда получится встретиться опять…       И если у нее телевидение, спонсоры, благодарные зрители и масса позитива, то у меня, помимо «Зеркального» ежедневная работа в «Лужниках», где мы, всей нашей командой, отчаянно, но настойчиво готовимся к запуску очередного сезона «Ледникового» уже в октябре.       И каждый вечер, откатав тренировку, отхватив от Нинель, Муракова и Клея, иногда по очереди, а иногда и так, то добрых слов, то упреков и претензий, я сажусь в такси и лечу к моим новым начальникам, Семену Мирославовичу и Максиму Денкову, к моим друзьям и коллегам - Лерке, Ленке Бодровой, Димке, Максиму Викторовичу Марьянову, Роману Сергеевичу… И к ней… К ней, безумству моему, моему проклятью и благословению, моей радости, и моей безнадежной печали…       К моей Сашеньке…              Тогда, в начале июля, уезжая из Склифа после неожиданного и несколько спонтанного знакомства с Сашкой, Нинель, уже сидя в машине, угрюмо смотрит на меня исподлобья.       - Ты мог хотя бы здесь свой хвост не распускать, - зло шипит на меня она. – Мало того, что девчонка мучается, так еще и от тебя ей покоя нет…       Качаю головой, силясь подыскать правильные слова.       - Я не знал… Что она больна… - бормочу я. - Когда увидел ее… В первый раз… И когда…       - Понятно, - Нинель безнадежно машет рукой и откидывается на сидении. – I’m falling in love for the first time, this time I know it’s for real...       Я понимаю ее сарказм, но она не права. И я качаю головой.       - Это не любовь…       - Ну конечно, - хмыкает она. – Судя по охам и вздохам, которые вся больница слушала в вашем исполнении, это точно не любовь. Господи, ну почему ты не взял от меня моей целеустремленности, моего профессионализма?.. Моего умения перешагнуть через себя ради достижения цели… Почему я смотрю на тебя, и вижу себя в твоем возрасте, дуру безмозглую, без памяти влюбленную в твоего папашу и бросившую все ради него…       - Здесь другое, правда…       - Что же, позволь узнать?       Я собираюсь с мыслями.       - Ты никогда не одобряла моих отношений с Таней Шаховой…       - Конечно нет…       - И с Катей Асторной…       - Э-э-э… это был сложный выбор, но, если честно, то да, как девушка моего сына она мне не симпатична…       - И с Валей…       - Неужели и тут сподобился? – качает головой она.       - Нет… Ее мама… Поспособствовала.       - Алсу – умница, - кивает Нинель. – Поняла, что добра не будет…       - На Аньке мы с тобой как-то сошлись…       - Со скрипом, - признается она. – У Озеровой тоже полно своих… Нюансов…       Я делаю глубокий вздох и говорю ей то, что невыносимой дилеммой вот уже столько времени сдавливает мне душу.       - А теперь представь себе, что Александра… Сашенька… Она – как симбиоз их всех четверых. Как… Э-э-э… Слово такое есть… Забыл…       - Квинтэссенция, - подсказывает Нинель.       - Да! Квинтэссенция, все самое лучшее от каждой. В ней и задор, и страсть Таньки, и Анин ум и рассудительность, и солнечная бескорыстная нежность Вали, и легкая, пленительная ветреность Катьки… Она все то, что я люблю в каждой из четверых, и то, чего мне не хватает в них по отдельности…       Нинель смотрит на меня с улыбкой и вдруг, протянув руку, ласково гладит по голове.       - Я же говорю, это любовь. Вот так она и выглядит, когда настоящая… Когда в любимом человеке ты видишь все то, чего тебе не хватает у других. Какими бы замечательными они, все эти другие, ни были…       - Да нет же… Ну как ты не понимаешь?.. – я перехватываю ее ладонь. – Она может заменить мне всё. И всех… С ней я чувствую себя абсолютно достаточным. Как назвать чувство, когда ты понимаешь, что счастье возможно только здесь и сейчас? Что для того, чтобы быть счастливым, нужно просто остановиться – бросить спорт, не учиться, не развиваться… Просто посвятить себя одному человеку – и все. Без стимулов и мотиваций…       Нинель удивленно смотрит на меня.       - Ах вот, значит, как… - тянет она.       - Именно так. Я люблю Аню. И я знаю, что она может вспылить, обидеться, перестать со мной разговаривать, или напротив при всех кинуться выяснять отношения… И это меня стимулирует. Я, как ты к этому ни относись, люблю Таньку. Хотя она грубиянка, вертихвостка и променяла меня на Семенова, хотя имела все шансы… Но я в глубине души хочу, чтобы она, как и раньше вздрагивала и краснела до ушей от одного моего взгляда. И это меня стимулирует… Сашенька… Это океан наслаждения и море обожания… Дорога в сладкое безумие. Без обратного билета… И если бы она была здорова, то я порвал бы с ней тут же, потому что жизнь под кайфом и ради кайфа – это медленное угасание. Но так сложилось, пойми ты, что ей не долго на этом свете быть… И я… Уже не могу позволить, чтобы эти последние ее месяцы, дни, часы были бы для нее отравлены печалью еще и по моей вине…       Нинель сжимает мою ладонь, и я, поднимая на нее глаза, вижу, что она, наконец-то, меня поняла.       - Когда ж ты только успел повзрослеть, биджо?.. – произносит она.       - Когда ты отдала мою золотую медаль другому мальчику, деда, - отвечаю ей я.       И в моих словах ни капли упрека или сожаления. Так сложилась жизнь. Так было нужно.       Нинель опускает голову.       - Ты никогда не простишь мне...       Я горько усмехаюсь и, перегнувшись, целую ее в щеку.       - Напротив, я буду всегда тебе благодарен. Ты не позволила мне превратиться в сегодняшнего Германа... Это стоит золота всех олимпиад...       Она смеется, искоса, лукаво смотрит на меня, и я вдруг осознаю, что, повзрослев, наконец-то стал достоин быть ее сыном. И она приняла меня таким, каким я стал.        - Скажи мне одну вещь, - говорю я.       - Что ты хочешь?       - Тогда, после Парижа… Ты привезла мне Катьку… Зачем?       Нинель смотрит на меня спокойно, прекрасно понимая, о чем именно мой вопрос.       - Я же тебе уже сказала, это был сложный выбор, - качает головой она.       - Я тебя услышал, - не отстаю я. – Поэтому и спрашиваю.       Она смахивает со лба прядь волос и лицо ее снова делается холодным и непроницаемым.       - Она должна была тебя… как ты говоришь... простимулировать. Что тут непонятного?       - Но почему не Аня? Не Валя, не Танька, в конце концов?..       - А ты не догадываешься? – Нинель смотрит на меня без улыбки. – Озерова с Шаховой, готовы были наперегонки бежать чтобы тебя ублажить. Но что бы нам это дало? Ничего. Ты бы порадовался, снял напряжение и расслаблялся бы дальше. Перед олимпийским сезоном. Камиль-Татищева напротив, только раззадорила бы тебя, оставив с носом и в растрепанных чувствах. Асторная представлялась единственной, способной справиться так, чтобы это повернуло твою энергию в нужное русло. И она справилась…       Я не верю своим ушам.       - Ты хочешь сказать, что… велела Катьке тогда со мной переспать?       - Это была обоюдовыгодная сделка, - жестко отрезает Нинель. – И, кстати, я свою часть выполнила честно, терпев ее выкрутасы почти целый сезон. А вот ее никто не просил, как дуру, влюбляться в тебя и сеять смуту среди перспективных членов олимпийской сборной. За что и поплатилась. Знал бы ты, чего мне стоило уговорить судей прихлопнуть ее на контрольных прокатах. Не видать бы ни твоей Анечке, ни Танечке своих медалей, если бы они тратили силы на склоки с Катериной, вместо тренировок… И получения… зарядов бодрости от тебя.       Во мне ни капли злости или досады. Этот наш циничный спорт… Права была Сашка, когда ужаснулась, до какой степени подлости могут дойти коллеги, чтобы подстроить фигуристу падение на льду. Она просто даже не представляет себе, на что готов пойти тренер, чтобы его спортсмен показал требуемый от него результат. И пыхтеть от злости, праведно кипя возмущенным разумом, здесь подобно сражению с ветряными мельницами – смешно и бесперспективно. Но я кладу себе в копилку еще один кусочек пазла, который обязательно найдет свое место в создаваемой мною картине. На этот раз, кусочек неожиданно яркий…       Ласково глажу ее по руке. Я свой, мама. Я поумнел, повзрослел и стал своим. Верь мне…       Нинель удовлетворенно кивает.       - Позвони дяде Мише, - прошу я. – Спасите Сашеньку.       «И свою часть сделки, - добавляю мысленно, - я выполню, чего бы мне это ни стоило.»       - Позвоню, - просто соглашается она. – Подождем только чтобы доктора нам что-нибудь определенное сказали…       А доктора говорят разное…       - Ваша… мнэ-э-э… возлюбленная, - она строго смотрит на меня поверх очков, - не в самом лучшем состоянии для подобного времяпрепровождения… Постарайтесь хоть немного сдерживать свои… порывы.       Вот так, резко и безжалостно осаждает меня высокая, худая и вся аж наполненная мощной темной энергией врач, когда меня, серого, мокрого и припухшего, извлекают из Сашкиных объятий. И я опять ощущаю себя обглоданным стервятниками скелетом.       - Извините, - смотрю ей прямо в глаза. – Это получилось… спонтанно.       Она качает красиво посаженной головой.       - Вы верите в бога, молодой человек?       Не успеваю ответить.       - Сходите в церковь, - тихо говорит она, - и помолитесь за нее… Большего вы для Александры сделать не можете.       И, сжав на секунду мое плечо своей сильной, цепкой ладонью, она скрывается за дверью палаты.       Молиться… Я готов. Кому угодно. Христу, Будде, Аллаху… Хоть всем сразу… Хоть самому сатане… Для меня это станет облегчением. А вот Сашке вряд ли поможет…       Нинель, ожидаемо, обаяла, очаровала и околдовала рослого седого доктора в ослепительном белом халате, с холеными руками и тонкими чертами лица.       - Перед вами невозможно устоять, Нинель Вахтанговна, - плотоядно пожирая ее голубыми глазами признается он. – Тем более – отказать.       - Вот вы и не откажите, - поводит бровью Нинель. – Какая вам разница, в чьи руки в конечном итоге попадет информация? Так или иначе, рано или поздно, я ее получу. Но я хочу рано…       Стоящая рядом с ней Лерка, в своем желтом сарафане и домашних тапочках, согласно кивает, мило улыбается, но в солнечном сиянии Нинель ее просто не видно. Повернув голову и заметив, что я стою один, она тут же подходит ко мне.       - Сашку послезавтра выписывают, - с ходу объявляет мне она. – И прогнозы позитивные…       - Это… хорошо? – не понимаю я.       - Дурак! – Лерка возмущенно тычет в меня кулачком. – Это прекрасно. Это значит, что приступ миновал и в ближайшей перспективе новый не ожидается.       - Слава богу…       - Но тётя Нина все равно хочет выкружить у них копию истории Сашкиной болезни… Не понимаю зачем, - она передергивает плечиками. – Показывать другим врачам? Но разве может кто-нибудь найти онкологов лучших, чем здесь в Склифе?       Я понимаю, зачем Нинель история. И знаю, что Лерке можно доверять.       - Может, - говорю я. - Мой отчим.       И Лерка, на мгновение прищурившись и соображая, медленно, согласно кивает в ответ.              - Ты хотел мне что-то рассказать…       Ее силуэт на фоне подсвеченного неоном ночного неба напоминает сидящую на камне Русалочку. Сегодня у нас получилось встретиться совсем уж поздно, за полночь, а завтра ей уезжать на неделю в тур. Поэтому ловим ускользающие от нас моменты.       Глажу ее по спине, впитывая ее теплую влагу. От распущенных темных волос исходит пьянящий аромат…       - Хотел…       - Тогда рассказывай.       Анечка поворачивается ко мне, и я с наслаждением касаюсь ее маленьких, острых грудок и слегка округлившегося, но по-прежнему, все еще упругого животика.       Первая попытка венчается сокрушительным провалом.       - Я встречался с Танькой…       - Все, спасибо, дальше не интересно.       Она демонстративно отталкивает мою руку. Отворачивается. Пытается завернуться в одеяло…       Подхватываюсь, сажусь перед ней, обнимаю, целую, прижимаю ее голову к своей груди.       - Ну прости… прости… Нет никакой Таньки… Больше нет… Забудь…       Она смотрит на меня глазами цвета неба. Ночного неба. Раскрашенного неоновым огнем.       Слова не нужны. Намеки, оправдания, объяснения – тоже. Победившее женское начало навсегда изгнало прочь наше детское безумие… И я не могу, не имею права забывать, что передо мной больше нет фонтанирующей гормонами девочки-тинейджера. Есть юная, прекрасная женщина. Знающая себе цену. И мне тоже…       - Ну ладно, Ланской, начни еще раз,- кивнув головой позволяет Аня. – Но предупреждаю, если мне снова станет… неинтересно… Третьего раза не будет.       Я киваю, сажусь с ней рядом и собираюсь с мыслями.       - Я встречался с Лехой Жигудиным…       Мы погружаемся в наши общие воспоминания… Я рассказываю ей обо всем, до чего додумался сам, о возникших у меня догадках и подозрениях. О том, как чудовищным подтверждением этих моих выводов стали сохраненные Лешей и привезенные мне на импровизированную экспертизу коньки, едва не сделавшие из меня инвалида… Париж-Париж… Когда же, проклятый город, ты отпустишь меня?       Я делюсь с Анечкой последовательно всем, что накопилось у меня в мыслях и чувствах. Не говорю ей лишь о том, что Леша тогда приезжал ко мне в больницу не один…       - Прозрение, - рассказываю я, - пришло ко мне, не поверишь, когда я на тренировке у Брайана сверзился с трикселя, примерно в такой же ситуации, как тогда в Париже. Отлично зашел, отлично прыгнул, отлично приземлил… И грохнулся. И тогда, в тот самый момент у меня в голове сложилась вся картина, как все сделано было… Я только еще не знал тогда имен исполнителей…       - А сейчас знаешь?       Медленно киваю головой.       - Я знаю, что Танька…       Аня передергивает плечами, но я крепко обнимаю ее и прижимаю к себе.       - Я знаю, - говорю я отчетливо, - что Танька пометила своей красной помадой подкладку моего правого ботинка, чтобы кое-кто другой, воспользовавшись моим отсутствием, смог найти его и испортить… В то время как третий, тот, кто все это организовал, сидя здесь, в Москве, этим процессом управлял…       - Ну прям целый заговор, - усмехается Аня, недоверчиво поднимая бровь.       Я тянусь за своим телефоном и даю ей вволю насмотреться на заскриненную мною Танькину переписку с безликим Джокером.       - Я с ней встречался, Анют… Но иначе, мне было бы не вытрясти из нее правду.       Анечка водит пальцем по экрану, читая и перечитывая гадостные монологи Джокера и Танькины истеричные ему ответы…       - Сучка… - резюмирует она. – Интересно, как ты догадался?.. Как ты понял… кто?..       Усмехаюсь, вспоминая, как на самом деле я до этого додумался.       - Правильный вопрос не «кто», а «почему». Я подумал, что… э-э-э… если бы я затеял нечто подобное… М-да… Короче. Найти помощника, который бы лишь из любви к искусству готов был бы мне напакостить довольно сложно. Ну, зачем? И сложно, и опасно… И ради чего? А вот если у человека есть мотивация… А какая мотивация может быть сильнее обиды и тщательно выпестованной детской ревности? К тому же, она ничем не рисковала. Мазнуть в общей раздевалке кончиком губной помады по чужому ботинку… Да даже если бы ее застукали, она бы с легкостью отболталась, сказав, что уронила флакон нечаянно.       - Логично… - подумав, соглашается Аня. – Хотя, так вот вдуматься… Я общалась с ней, мы спали в одной комнате… Бывало ели одну шоколадку на двоих перед тренировкой… С тобой тоже… В какой-то момент я даже скучать начала по нашим… играм втроем… Вот ведь, тварь…       - Прости им, ибо не ведают они, что творят… - цитирую я.       - Ведают-ведают, Серенький, - упрямо качает головой Аня. – Здесь эта фигня не проходит. Я в жизни не поверю, что Танька – всего лишь невинная дура, которую развели за здорово живешь, и что она не подозревала, что дело добром не кончится. Все она понимала…       Я с ней не согласен. Но возражать не пытаюсь. Не хочу. В этом нет необходимости, особенно сейчас…       - В любом случае, - говорю я, - уж кто точно понимал, что делает, так это тот, кто рассверливал мне болты…       - Ты знаешь кто это? – тут же заинтересованно смотрит на меня Аня.       - Конечно, - улыбаюсь. – Более того, я видел, как он выходил из раздевалки… Чуть было нос к носу не столкнулись… Я еще подумал, зачем он ходит с детским пистолетом, игрушку что ли кому-то купил… Потом понял, что это дрель такая маленькая, на батарейках, и все стало ясно – значит подтягивал кому-то винты на лезвиях. Чего я в тот момент не сообразил, так это чьи винты, на чьих лезвиях и как он подтягивал… Но я и помыслить не мог… Ясное дело, отличить где чье снаряжение ему не под силу. Для этого Танька и понадобилась…       - И ты молчал! – возмущенно шлепает меня Анька ладонью по груди. – Давай уже, не тяни резину, кто это?       Я называю имя и фамилию.       Умной Аньке хватает секунды, чтобы додумать все остальное.       - Подожди… Так что же это получается… Значит Джокер этот гребаный… Это…       - Ага, - весело киваю я. – Видишь, как все просто получается.       - Не… Ну… - Аня качает головой и разводит руками. – Ну, бля-а-адь!..       Я смеюсь и, изловчившись, целую ее в шейку.       - Обожаю, когда ты материшься. Это настолько не прет в твой образ положительной девочки-отличницы…       - Ну а какое слово тут подобрать? – трясет головой Анька. – Ужас… Деграданс полнейший…       - Вообрази себе, как мне было смешно, когда я до всего допетрил. Смешно и отвратительно…       Молчим, смотрим друг на друга с такими выражениями на лицах, как будто только что одновременно съели какую-то гадость.       - Доказать, - морщит носик Аня, - я так понимаю, ничего нельзя…       - Пока телефон молчит – нет. Но у меня есть… Как бы это сказать… Предположение, что… наш друг Джокер на этом не успокоится.       - В смысле? Что ты… - она ловит мою мысль налету. – Точно!.. Боже мой… Ведь все повторяется… Тогда… Сейчас…       - Поняла, да? – я восхищенно гляжу на нее. – Умничка ты моя...       - Контрольные, - расширив глаза бормочет Аня. – Потом Россия. Дальше Европа, мир…       - Джокер проявится. Предполагаю, что к декабрю. Но может и раньше… И не факт, что в прежнем виде… Но методы будут те же самые. Поверь мне. С фантазией там не очень…       - Но как мы узнаем?..       Аня поднимает на меня взгляд.       Я смотрю на ее внимательно и не говорю ни слова. Этого просто не нужно.       Она знает ответ.       И это знание повергает ее сначала в шок. А потом в отрицание.       - Нет! Я не хочу!.. Я не согласна…       Я беру ее головку в свои ладони.       - Я не знаю, что, это будет, - шепчу я, уговаривая ее. – Я не знаю, что ты увидишь… Но я знаю одно – ты не должна этому верить… Два с половиной года… Все это время… Анечка… У них нет ничего. Когда ты начнешь получать фотографии…       - Нет!.. – она сердито пытается вырваться из моих рук, но я ее не выпускаю.       - Самым лучшим выходом будет… опубликовать их. Вызвать скандал. Плевать, пусть на меня в очередной раз посмотрят косо, пускай снова обольют дерьмом… Но это будет именно то, чего они не ожидают. И я их поймаю. Обоих…       Аня вздрагивает в моих руках. И все еще до конца не верит.       - А что если ничего не будет? Ведь может быть такое. Что они забудут, передумают… Ведь может?       - Может, - соглашаюсь я. – Все может…       Она понимает, что я не верю в это. И безнадежно опускает плечи.       - Устала я, Ланской… От всего этого. Мне хочется покоя. Нормальной жизни… Нормального любимого человека…       - Прости, - я наконец отпускаю ее и развожу руки в стороны. – По поводу нормального – это точно не ко мне…       Она без сил, со стоном, падает на постель, разметав волосы по подушке.       - За что? – стонет она. - Вот за что ты мне вот такой вот сдался? Так ведь без тебя спокойно было…       - Да неужели? – смеюсь я.       - Ужели, - корчит рожицу она, и повторяет. – Без тебя здорово, спокойно, тихо… Только жить так невозможно и удавиться хочется. А с тобой… С тобой… Господи, как же ж с тобой хорошо!..       Она почти выкрикивает последнюю фразу, в то время как я, нахально, по-хозяйски, без стеснения, аккуратненько пристраиваюсь к ней, с недвусмысленным своим готовым на подвиги желанием.       - Постой… - шепчет она. – Подожди… Ну подожди же…       Но кто ж меня остановит-то?       Мир крутится цветной каруселью, и мы в центре этого водоворота. Для нас нет времени и пространства. Мы существуем даже не вдвоем. Мы – единое целое. Сплетенное из противоречий, претензий, недомолвок, ревности, страданий, обид… И любви. Страсти. Наслаждения. И совершенно невозможного и нереального растворения друг в друге. Нас нет. Для всей вселенной – мы заняты. Перезвоните позже…       Аня прижимается ко мне сбоку и, положив голову мне на плечо, водит пальчиком по моей груди, размазывая капельки пота. У нас есть еще часа полтора этой ночи, после чего она, как Золушка в полночь, сбежит от меня, звонко цокая хрустальными туфельками, оставив меня наедине с моими воспоминаниями и головой, превратившейся в тыкву, от пухнущих в ней разнообразных мыслей. Но пока…       - Я поняла, - шепчет она с улыбкой. – Ты решил разобраться с проблемой радикально. Хочешь, чтобы я и этот сезон пропустила… И следующий… И вообще все…       Я этого очень хочу… Чтобы она бросила спорт, и все, что с ним связано… Чтобы мы продали эти мои холостяцкие хоромы, и купили бы дом… Рядом с Лехой и его Татьяной… Чтобы наши дети играли вместе, а на выходных ездили бы к бабушке, ковыряться в саду с цветами и изводить собаку… Чтобы все это… ЭТО… осталось позади, в прошлом, о котором можно, если не забыть совсем, то как минимум, не вспоминать…       Но я не могу ее об этом попросить.       Потому что просить можно только о том, что тебе готовы отдать.       - Я хочу, - шепчу в ответ я, целуя ее волосы. - Я очень хочу… Чтобы все было…       Анечка вздыхает и прижимается крепче.       - Все будет, - обещает она…              В этом году контрольные прокаты назначены на середину сентября, и проходить они будут в моем любимом Санкт-Петербурге, где и климат, и стены, и вообще все родное и, теоретически, должно помогать. Посмотрим… Пока на стороннюю помощь мне уповать не приходится. Потому что вкалываю, как негр на плантации… Хотя, сравнение такое себе… Да и негр – плохое слово, Брайан меня за него только что не лупил… Короче, не придирайтесь!..       Нинель почти полностью устранилась от работы с юниорами, отдав их на откуп Муракову, сама же, вместе с Артуром, все свое время посвящает нам. Олимпийцам. Потенциальной олимпийской сборной. Машке Слепых, Динке Бородиной, Аньке, Вальке и мне.       - Так, звезды на льду, ко мне подъезжаем, - командует она нам, и мы, закончив раскатку, послушно сбиваемся нашей могучей кучкой около нее.       У нас утренняя тренировка, а значит, Нинель и Клей тоже на коньках, катают вместе с нами, придирчиво следя за нашими движениями, заглядывая нам под руки и ноги, на ходу хватая и выпрямляя кривые плечи и недотянутые носки.       - Маша и Дина, - Нинель последовательно показывает пальцем на преданно таращащихся на нее девчонок, - вам повезло. Вот вам Артур Маркович, - кивок в сторону Клея, - он сегодня ваш господин и повелитель. Ясно? Чего стоим?       Две шустрые красотки, хихикая, едут в сторону, где уже их поджидает приосанившийся Артур.       - Ну что, попались… - он демонстративно потирает ладони.       - Валя, - повелительно вскидывает руку Нинель, - лутц-тулуп-тулуп четыре-три-два. Вот не слезу с тебя, пока не сделаешь мне чисто. Давай, соберись уже…       Валька тут же надувается, но едет выполнять задание.       - Аня, давай дупель-тройной тулуп и… И… И все пока. Там у меня есть к тебе вопросы по взвешиванию… Что-то у нас с тобой лишнего понаросло… Ладно, вперед…       Анька зыркает на меня хитрющими глазами и, пряча улыбку, катит в сторону. Вернувшись вчера с «гастролей» на шоу, она впервые, прямо с самолета, поехала не домой к родителям, а ко мне, устроив приятный, во всех отношениях и позах, сюрприз.       - Так. Теперь ты у меня… - Нинель объезжает вокруг. – Что-то больно настроение у тебя хорошее… Лутц-риттбергер с тебя для начала. И… - она зловеще ухмыляется. – И триксель.       Киваю, улыбаюсь в ответ и еду выполнять. Настроение у меня просто замечательное. После такой-то ночи… Сил, правда, почти нет и спать хочется. А так – ничего еще, трепыхаюсь…       Замах… Закрут… Толчок… Звон лезвия скользящего, хруст льда под лезвием упирающимся… Плохо… Ой как плохо… Меня наклоняет в бок и несет в сторону… Приземлить бы…       С чудовищным недокрутом, неуклюже, зубцом вместо ребра, грохаюсь на лед. Едва удерживаю равновесие, перепрыгивая на левую ногу. Степ-аут… Каскад сорван. Спасибо, что не упал…       Нинель тихо кипит от возмущения.       - Ланской, твою мать… Еще раз давай!       Между этими двумя фразами многозначительная пауза, в которой весь спектр сдерживаемых эмоций.       Чтобы не нарваться еще больше, с серьезным лицом энергично качу вдоль бортика, готовлюсь к выполнению элемента.       Мимо меня, серой тенью, пролетает Валька. Исподтишка глянув в мою сторону, она резко замахивается, толкается и четенько приземляет четверной лутц. Тут же, выкинув назад левую ногу, взлетает в тройной тулуп… К сожалению, на этом все хорошее заканчивается. С ошибкой при отталкивании, с неверным наклоном, Валька докручивает тулуп, и даже пытается вытянуть приземление, выворачивая по максимуму ребро. Но законы физики неумолимы. Скорость и угол падения таковы, что лезвие просто соскальзывает с гладкой поверхности и Валька круглой, аппетитной своей попой смачно шлепается на лед, крутясь и проезжая по инерции еще несколько метров.       Нинель тут же переключает на нее свое внимание.       - Прекрасно, Валентина! Новый элемент у нас. Зимняя забава называется… Встала, встала, сопли подбери и работай как следует. Спину выпрями, бродишь тут по кругу как кляча старая…       Валька выдерживает этот монолог стоически, но, отвернувшись и отъезжая, сразу же кривит губы и пускает слезу. Больно обижать и оскорблять, не ругая, у Нинель получается очень хорошо. Мне жаль малую. Но о том, чтобы подъехать, подбодрить или посочувствовать девчонке нет даже речи – за такое можно огрести не по-детски, вплоть до изгнания с тренировки.       В отличие от нас двоих, Аня выполняет полученное задание чисто. Хороший заход, ни одного лишнего движения, докруты и дотяжки – все на месте. Каскад двойной аксель-тройной тулуп – не самый сложный в нашем арсенале, но достаточно коварен, как все каскады с нестандартной последовательностью. Вообще, реверсные каскады, когда следующий прыжок имеет больше оборотов чем предыдущий, это из разряда фигурнокатательных фокусов, и в программы такие вещи ставятся редко. Потому что очень велик риск срыва и падения. Спортсмен должен иметь на столько стабильный второй прыжок, что даже ошибка или недостаток скорости после первого не помешали бы в его выполнении. Я, например, после двойного акселя, тройной риттбергер не сделаю, сколько ни убивайся. Тройной тулуп, понятное дело, без проблем… А вот четверной прыжок после тройного на сегодняшний день вам не сделает вообще никто из действующих фигуристов. Потому что это лишено логики… Кроме случая, когда первым идет тройной аксель. Естественно я пробовал… До меня, в эру своей спортивной карьеры, такой каскад показывал только Женя Шиповенко… Но на официальных стартах у него ни разу не получилось приземлить его чисто. У меня же аксель-тулуп три с половиной-четыре получится вот-вот почти, уже скоро… Все же остальные комбинации либо гораздо сложнее, либо предполагают ойлер, промежуточную перепрыжку с правой на левую ногу, что тоже отбирает такую необходимую скорость.       Аня приземляет свой каскад чисто. Сделав выезд и получив от Нинель молчаливый кивок – сойдет, мол, продолжай в том же духе – она катит беговыми вдоль бортика, примериваясь повторить упражнение.       У меня все получается как следует только с третьей попытки, когда я, выкинув, наконец, из головы образ разметавшейся на простыни, обнаженной, мокрой от пота и моих поцелуев, стонущей в моих объятьях Анечки, сосредотачиваюсь на поставленной тренером задаче.       Каскад лутц-риттбергер, сложный, особенно если первым идет квад, и требующий максимальной собранности элемент. Кроме меня его на стартах делают японец Юдзи Сакоморо и американец Тони Чанг. Остальные пытаются, но пока безуспешно. В моем случае все, что у меня не получается – это следствие моих же ошибок. Никакого потустороннего волшебства или тайных знаний. Неясное ребро – ошибка, неправильный замах – ошибка, кривое приземление – ошибка… Но ведь мы для того и тренируемся, чтобы эти ошибки исправлять, правильно? Правильно. Поэтому выученный и вдолбленный в тело, в ноги и в голову тройной аксель после каскада делаю чисто с первого раза.       Гордый собой еду вдоль бортика. Но вместо похвалы получаю вполне ожидаемое и традиционное.       - Вот с первого раза так нельзя было, правда? Обязательно нужно на нервы всем подействовать, да? Чтобы выбешивать - так уж наверняка… И ошибок-то у тебя почти нет. Ну нет же… Знаешь, Ланской, в чем главная твоя проблема? Думаешь ты вечно черти-о-чем, кроме работы. В голове твоей опилки. Вот ведь, пожалуйста, собрался, забыл о… незабываемой своей, вспомнил как кататься и сделал, да? Так вот две попытки назад это нужно делать было. На старте этих попыток у тебя не будет…       Вся эта тирада произносится для меня, но достаточно громко, чтобы ее слышал весь каток. Тоже принцип Нинель. Унижение должно быть привселюдным, тогда оно больнее ранит, и его еще меньше хочется пережить повторно. Правда, на этот раз под раздачу попадают невиновные, и это перебор. Вижу, как заливается краской Анино лицо и она, запнувшись на заходе, срывает аксель в бабочку. Поджимаю губы и, не скрываясь, яростно смотрю на Нинель.       И происходит невозможное.       - Ланской, Озерова, подъехали, - командует она.       Без всякого пиетета подлетаю к ней, резко торможу и окатываю ее ноги снежной пылью. Аня подъезжает спокойно, опустив глаза.       Нинель мгновение смотрит, тонко улыбаясь, потом просто протягивает руки и, обняв нас, притягивает наши головы к себе.       - Ну, не злитесь, - шепчет она, и я чувствую ее губы на своем виске. – Вы же у меня самые замечательные, самые любимые…       Ощущаю ее твердую ладонь на своем плече и вдыхаю аромат ее духов.       И сладкое чувство маленькой, но колючей мести разливается у меня в душе.       - Мы тоже тебя любим… мамочка, - елейно произношу я, глядя ей в глаза и нагло ухмыляясь.       Аня, не сдержавшись, хихикает, прикрывая рот рукой и тоже поднимает глаза.       Нинель смотрит на нас, и я с удовлетворением вижу, что она растеряна. Длится это секунды две, но это время моего торжества.       Ее ладонь мягко, но настойчиво смещается вниз и больно щиплет меня за ягодицу.       - Язык твой без костей, - все также с улыбкой шепчет она, - болтун – находка для шпиона…       Получаю увесистый шлепок по заднице.       - Пять трикселей последовательно, - велит она громко. – С простыми выездами, без выпендрежа. За каждый срыв – десять минут в планке. Делай давай…       Она пронзительно смотрит на меня, потом, не опуская взгляда разворачивает Анечку к себе спиной, обнимает ее и прижимается щекой к ее макушке. Вижу, что Анька от такой ласки обескуражена, но ей приятно. И мне тоже, очень приятно смотреть на них обеих.       - Катай отсюда, Ланской, - Нинель выразительно строит мне глазки. – Девочкам нужно поговорить. Без твоих ушей в кои-то веки…       И мне плевать, что Нинель все поняла неправильно, что это не я проболтался Анечке, а она сама, сообразив, что к чему, раскрыла наш секрет… Какое это имеет значение? Моя семья. Мои родные. Мама… Невеста… Вот они. Чего тебе еще нужно в жизни, Ланской? Олимпийского золота? Так пойди и выиграй его. Делов-то. Когда они на тебя так смотрят…       С дурацкой улыбкой и чистейшим ветром в голове рвусь на старт с места, закладываю крутой вираж и беговыми, вдоль бортика, разгоняясь, захожу на прыжок.       И делаю идеально. Проклятые тройные аксели.       Все пять.              Сашка – просто ненормальная.       Неделю провалявшись в больнице, спокойно посидеть дома ее хватает только на три дня.       - Привет!..       Рыжие пряди по плечам, зеленющие глаза блестят, рокерская косуха с заклепками, джинсы… Ослепительная, белозубая улыбка. Сияющая огненная валькирия.       Я уже успел нацепить коньки, поэтому она едва достает мне до груди. Обнимаю, прижимаю ее к себе, зарываясь ладонями в ее волосы.       - Дурочка… Глупая… Зачем ты здесь, - шепчу я. – Тебе же нельзя…       Сашка смеется и поднимает глаза.       - Соскучилась, - хитро щурится она. – Угадай по кому.       - Неужели по мне?       - Какой проницательный, - она легонько щиплет меня за бок. – Но не только…       - В смысле? – невольно напрягаюсь я.       - Хочу кататься, - просто говорит она. – Это как наркотик… Один раз попробуешь и хочется еще и еще… Коньки, лед, вся эта атмосфера…       - А как же «Это ваше фигурное катание», кошмар, ужас ужасный и прочие нелестные эпитеты?       - Глупости, - трясет головой Сашка. – Все ерунда. Здесь красиво. Здесь романтика и ощущение опасности. Здесь ты…       Я снова чувствую подступающий к горлу предательский комочек и резь в глазах.       - Иди, переодевайся, - говорю ей я. – И без меня на лед не лезь… Пожалуйста.       Она кивает, посылает мне губами поцелуйчик и, развернувшись, убегает в раздевалку.       А я, перебирая лезвиями, иду в сторону арены. Мне нужно срочно поговорить с Авером. И с Ромой… И с Леркой…       Семен Мирославович выслушивает меня со спокойным лицом и, усмехнувшись, пожимает плечами.       - Да пожалуйста, - говорит он. – Окончательные составы еще не объявлялись, программы толком не накатывались… Я не против. Рома, что скажешь?       Роман Сергеевич согласно кивает. Слишком уж активно…       - Я только за. Если ты, Валет, считаешь, что так будет лучше…       Испугался, Ромочка… Когда молодая девчонка в твоих руках вдруг обмякает, повисает безжизненной тряпочкой и из всех щелей у нее начинает хлестать кровь, мало кому это понравится, а тем более захочется повторить. Так что, в твоем ответе я не сомневался.       - Лера? – Авербаум поворачивается к Масленниковой.       Лерка морщит лоб и виновато смотрит на меня.       - Не думаю, что это хорошая идея, - произносит она. – Извини, Сережа…       Я искренне удивлен.       - Почему? Ведь ты сама мне говорила еще в начале, что хочешь работать с Романом Сергеевичем, что у нас с тобой ничего не получится…       - Не во мне дело.       - А в ком?       Лера качает головой и смотрит на меня, как на непонятливого ребенка.       - Саше не нужно кататься с тобой, как ты не понимаешь?..       - Э-э-э… - поднимаю брови. – Не понимаю. Объясни.       Она раздраженно вздыхает и смотрит в сторону.       - Ради тебя, Ланской, она будет делать глупости, лезть на рожон, рисковать, чтобы тебе доказать, что она тоже что-то может, что умеет, что у нее получается…       - Ну, это мы еще посмотрим… Кто ей разрешит?..       - Поверь мне, - качает головой Лерка, - она не станет тебя спрашивать. Я ее хорошо знаю… Она всегда себя так ведет, когда…       Она замолкает, явно смущаясь и уже жалея о своих словах.       - Когда что? – раздражаюсь я. - Лера, договаривай уже…       Лерка смотрит на меня в упор.       - Когда в кого-то влюбляется по уши, как безмозглая малолетняя дура.       Роман Сергеевич картинно закатывает глаза и, уперев руки в бока, проезжает несколько раз мимо нас, стоящих у бортика. Авербаум грустно улыбается.       А Лерку уже несет потоком.       - Ты, Ланской, вообще, хоть когда-нибудь, задумываешься над тем, что ты с людьми делаешь? Тебе что, мало этого вашего «Зеркального»? Или ты самоутверждаешься таким образом? Так выйди на улицу, пройдись, посмотри вокруг и найди себе приключение, если остроты ощущений в жизни не хватает. Что ты кидаешься на всех, кого видишь?       - Ребята, не ссорьтесь, - пытается выступить с примирением Авер.       Но я не успеваю вставить ни слова. А Лера так просто не обращает на него внимания.       - Я не знаю, - тихо и зло говорит она, - что ты там Сашке и когда сказал или сделал… Ты тогда в больницу один раз приехал, меньше часа с ней провел… А я ее потом два дня валерьянкой отпаивала. Потому что она, как только видела тебя по телевизору на этих проклятых записях, так сразу в рыдания, в истерику, и твердит, как заведенная, к нему хочу, к нему хочу…       Она замолкает, сцепив зубы и отвернувшись от нас. По льду, шурша, проносятся пары наших соперников, слышны окрики Макса Денкова, руководящего тренировкой. Рома стоит спиной к нам, уперев локти в бортик и молча наблюдает за ними.       Глубоко вздыхает и качает головой Семен Авербаум. Он понимает, что скандал в коллективе на раннем этапе – это совсем не то, что ему нужно. Но то, что говорит Лерка, его явно не оставляет равнодушным.       - Послушайте, - говорит он, – давайте-ка успокоимся и не будем нервничать. Все взрослые люди, наверное ж можем как-то договориться… Я понял, что Лера против…       - Я не против, Сём, - Лерка качает головой. – Наверное, это правильно… Сашке будет проще… Может быть…       - Мы сделаем ей простенький контент, - тут же подхватывает инициативу Авер. – Будем напирать на скольжение, пара низких поддержек, не больше, костюмы придумаем, музыку подберем… Нежнятина будет – все обрыдаются. Серегу, вон, до пояса разденем, так они еще и шоу выиграют, а?       - Легко, - киваю я. – Вообще без напряжения. Твизлов со скобочками накрутим – будет что в номера ставить. Остальное я вытяну сам…       Лера медленно поворачивает голову в мою сторону.       - Если ты, Ланской, ее хоть словом, хоть жестом… Хоть взглядом своим блядским обидишь… Если я увижу хоть одну слезинку в ее глазах… Если ты, гад, ее угробишь… раньше времени… Я клянусь, я не знаю еще, что с тобой сделаю, но видит бог тебе будет плохо, обещаю…       Она резко закидывает ноги, сдирает с лезвий коньков чехлы, швыряет их под лавку и, подойдя к калитке, выскакивает на лед.       - Роман Сергеевич, - Лерка приседает перед Домниным в издевательском реверансе, - я вся ваша. Владейте…       И, не дожидаясь своего нового партнера, она уносится беговыми вдоль бортика.       Семен смотрит ей в след и удивленно чешет бороду.       - Чего она взъелась-то на тебя, а, Сереж? – задает он вопрос.       Хотел бы я знать.       - Они очень близки с Сашей… - пожимаю плечами я. - Беспокоится, наверное…       - Как там, кстати…       Я понимаю, о чем он. О чем все хотят знать, но боятся произнести вслух…       - Пока нормально, - говорю я… - Нинель… Мама хочет ее свозить к дяде Мише в Америку… На всякий случай, пускай там посмотрят…       - Оу!..       Семен удивлен такой заботой, и я не вижу смысла что-то от него скрывать.       - Я просил ее об этом. Очень. Как сейчас прошу вас. Давайте сделаем так, чтобы Сашенька… хоть немного порадовалась…       - Без проблем, Сереж… Конечно…       Он смотрит куда-то мимо меня, и я, повернув голову, следую за его взглядом.       Грамотно зашнурованные ботинки – моя школа… Черные лосины идеально облегают длинные, стройные ножки. Серый теплый свитер заманчиво бугрится в районе груди. Волосы, роскошной копной распущены по плечам. Удивленная, немного смущенная улыбка. И эти сумасшедшие, искрящиеся, сверкающие жизнью глаза. Не захочешь – залюбуешься. Ну а если захочешь…       - Всем приветики…       - Здравствуй, красавица, - Авер само обаяние и галантность.       А у меня нет слов… Стою, пялюсь как дурачок… И вспоминаю, как целовал ее всю…       - У нас смена составов, как в хоккее, - ерничает Семен. – По просьбам трудящихся, ты теперь катаешься с Сережкой…       - Ой, классно как!..       Сашка подпрыгивает на чехлах от радости, на одном месте, как ребенок и хлопает в ладоши.       - Прошу, так сказать, любить и… - хихикает Авер.       Он не успевает договорить. Сашенька делает еще один осторожный шаг, и я подхватываю ее под локти. Она кладет мне руки на грудь и смеется.       - Буду любить, - обещает она, и добавляет шепотом, – уже люблю…       И две влажные изумрудные стрелы одновременно вонзаются в меня, раня мое сердце и разрывая душу.              - Так, ну что, - Артур барабанит пальцами по бортику, - что вы там решили с Нинель Вахтанговной по контенту?       Отвожу глаза и поджимаю губы.       - Лутц-тулуп, четверной тулуп и триксель, - без воодушевления говорю я.       Артур кивает.       - Не удалось, значит…       Я качаю головой и раздраженно пожимаю плечами.       - Не надо напрягаться, - передразниваю я интонации Нинель, - тебе хватит, лучше синица в руке чем снова утка под кроватью…       Клей, не сдерживаясь, смеется, весело глядя на меня.       - Вот ни разу не смешно, - обиженно надуваюсь я, поворачиваясь к нему спиной и облокачиваясь о бортик.       - Ну она же права, Сереж, - он высовывается справа от меня, навалившись локтями на перила. – Сезон промежуточный, выкаблучиваться не перед кем, Европа так вообще, хоть не едь, смотреть не на кого… На мире все те же только в профиль – Юзик, Яшка, Чанг… Есть правда твой дружок Васька Калинин, но он вообще-то молодой еще. Резвости много – опыта мало…       - А Щедрик? – не глядя на него выкладываю свой аргумент я.       - Щедрику, Серж, до тебя, как… Ты меня прости, конечно, - усмехается Артур, – но тут уже я могу обидеться… За такие сравнения.       - Я видел, как он приземляет четверной сальхоф, - упрямо не сдаюсь я. – И флип…       - Ну и что? – он треплет меня по голове и трясет за плечо. – Слушай… Мы же с тобой не первый год знакомы, верно? Можно сказать, выросли здесь вместе…       Я смотрю на него исподлобья. Ну, предположим, я здесь и вырос. А он… Хотя, за те пять лет, что Артур работает с Нинель, можно сказать, что он тоже вырос. Из некоего бывшего фигуриста-неудачника в самого востребованного хореографа в мире… Ладно…       - Ну… да… - соглашаюсь я.       - Вспомни, - предлагает Артур, - я тебя хоть раз обманул? Или подвел? Или заставил делать на льду не то, что нужно. Было такое?       Качаю головой.       - Не было. Я вам всегда доверял. И…       - Продолжай, - он поощрительно кивает.       - И доверяю…       - Вот, - он удовлетворенно улыбается. – А раз ты мне доверяешь, то подумай вот о чем. Ты уверен, что то, что ты там видел в Ютюбе, эти квады Щедрика, что Федин вот так вот возьмет и выкатит это все прямо сейчас, в этом сезоне?       - Ну… Э-э-э… - до меня потихоньку начинает доходить.       - Миша, и Афанасий Иванович, - проникновенно говорит Клей, - очень хотят попасть на олимпиаду в Китай. И даже что-то там героически выиграть. Уверяю тебя, раньше времени стрелять из пушки по воробьям никто из них не станет.       Как все просто, оказывается… Ну вот почему так?.. Иногда, мне приходится чувствовать себя таким глупым бараном…       На дальнем от нас краю льда дядя Ваня Мураков наслаждается дрессурой молодняка, гоняя мелких в хвост и в гриву по прыжковым элементам. Мелюзга визжит, пищит и активно постигает нелегкую науку.       - Артур Маркович, - говорю я, - раз уж мы заговорили о доверии… Я хотел спросить…       - Спрашивай.       - Вы знали, что Нинель Вахтанговна, тогда, в Корее, специально меня… придержала?       Он спокойно смотрит на меня. Кивает.       - Знал. Это решение было принято сразу после короткой программы…       Я стараюсь не нервничать.       - И вы… Были согласны с этим…       Артур отвечает не сразу. Размышляя, он опускает голову и смотрит на лед.       - Да, - говорит он наконец. – Это сейчас уже не имеет значения… И утешение для тебя слабое… Ваня… Иван Викторович был против. Но главный тренер настаивала… И я ее поддержал.       Еще один кусочек пазла…       - Но… Почему, Артур Маркович?.. – Я волнуюсь. Боюсь услышать не то, что хотел бы…       Артур спокойно поднимает на меня глаза и абсолютно искренне разводит руками.       - Потому что иначе ты бы ушел из спорта, - говорит он, – и сейчас торчал на каком-нибудь ток-шоу, или сидел в каком-нибудь жюри… А я бы здесь возился с Германом… И все было бы очень и очень… по-другому.       Я киваю и снова смотрю на Муракова и его малышню. Все правильно. Другого ответа я и не ожидал. И искать злой умысел в действиях моих тренеров – глупое и неблагодарное занятие.       Мой пазл еще далек от завершения, и я пока даже не понимаю, какой окажется финальная картина…       Но этот кусочек, яркий и многогранный, точно и однозначно занял на ней свое место.              Расплачиваюсь с таксистом и не спеша иду в сторону стеклянных дверей лужниковского катка. Сегодня знаменательный день. Точнее вечер. И знаменателен он тем, что я, в кои-то веки, приехал на тренировку вовремя.       - Езжай уже на свой «Ледниковый период», - напутствует меня Нинель после вечерней тренировки, - оставь меня в покое со своими тут катаю, тут не катаю, тут рыбу заворачиваю... Господи, как ты мне надоел… И Артуру Марковичу ты тоже надоел… И нечего на меня смотреть своим воловьим взглядом… Иди, я тебя прошу… Дай покоя… Подожди, - и почти шепотом. – Привет там передай… Понял, да? Скажи, чтобы мне позвонила завтра… Все, пока…       Она отворачивается, а у меня на спине словно крылья вырастают. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – историю Сашкиной болезни Нинель таки получила. И отослала своему бывшему в Америку. И даже получила ответ. И, скорее всего, Сашку таки ждут в Штатах и будут лечить. А это чертовски здорово…       И я, понятное дело, во всю прыть несусь в Лужники, чтобы передать ей привет от Нинель. Вместе с номером ее телефона…       - Коннишива, ваташи но самурай!       Застываю на месте. Оборачиваюсь.       На этот раз она уже вся в черной коже. Узкая куртка, обтягивающие брюки, ботинки на застежках. Прежние только рыжие волосы, забранные сегодня в густой конский хвост, улыбка – жемчуг с кораллом, и бездонная зелень глаз.       А в руках у нее два мотоциклетных шлема.       - Это похищение, - заявляет она, не давая мне возможности даже поздороваться. – Но у тебя есть право поцеловать меня… Если хочешь…       - Ну знаешь… - качаю головой и делаю шаг к ней.       - Здравствуй, мой хороший…       От нее исходит новый аромат. Сменила духи. Или шампунь… Но этот ей идет еще больше, чем предыдущий. С наслаждением вдыхаю запах цветочного луга на склоне альпийских гор…       - Это тебе… - она вручает мне черный, блестящий шлем с дымчатым плексигласовым забралом. – Надевай и поехали.       - Э-э-э… - я бросаю нерешительный взгляд на залитый светом вестибюль спортивного комплекса.       - Я же сказала, это похищение, - улыбается Сашка. – Ты обязан подчиняться.       - Вау!.. – я делаю вид, что пугаюсь и настороженно оглядываю ее с ног до головы. – Я надеюсь, обойдется без цепей, наручников, плеток и прочего… реквизита?..       Сашка морщит носик, смеется и показывает мне язык.       - Если хочешь, могу организовать тебе и садо, и мазо, и БДСМ… - она берет меня под руку и настойчиво тянет в сторону паркинга. - Но не сегодня. У нас с тобой другие планы. Идем…       И в моей коллекции пополнение. Поздравьте, у меня появился третий водитель, с которым мне до судорог страшно ездить… Хотя, признаю, полет, иначе это не назвать, на здоровенном, рычащем чопере по ночной Москве, хоть и на заднем сидении, это что-то незабываемое. Особенно, когда на вынужденных остановках, перекрестках, светофорах и заторах можно с наслаждением обнимать, гладить и прижимать к себе моего соблазнительного и нежного водителя…       Гадаю, куда Сашка может меня везти, и понимаю, что это может быть все что угодно, от аттракциона по прыжкам с парашютом или банджи-джампингу, до рок-концерта и слета байкеров. И ни в одном из перечисленных случаев я бы не удивился, хотя, и не обрадовался бы… Но, едва выскочив на бескрайние просторы замкадья, она сворачивает с трассы и, сбросив скорость до минимума, милыми асфальтированными аллейками подкатывает к известному мне по рассказам, закрытому для праздной публики и страшно пафосному заведению. На сколько я знаю, даже Нинель, с ее-то связями, влиянием и популярностью, до сих пор не имеет здешней клубной карты. Ну, а тот, кто мог бы ее сюда пригласить – так и подавно… Так что первое впечатление у меня, как и реакция, вполне предсказуемы.       - Ну ничего себе! Ты что, внебрачная дочка президента?       Сашка смеется, расстегивая шлем и стягивая его с головы.       - Почти угадал, - говорит она весело. – Вполне законная. Но не президента, а… Хотя, какая тебе разница? Ты станешь ко мне по-другому относиться?       - Нет конечно. Не говори, если не хочешь, – качаю головой и тоже избавляюсь от шлема. – В крайнем случае, посмотрю в интернете.       Она отбирает у меня шлем, прячет их оба, свой и мой, в боковые рундуки у заднего колеса мотоцикла и, протянув руку, кивает мне.       - Идем… Я тебя приглашаю… Э-э… Ну, не на свидание, к сожалению. Просто проведи со мной время.       Я слезаю с мотоцикла и, взяв ее ладонь в свою, притягиваю к себе, чтобы обнять.       - Пускай это будет свидание, - говорю я.       Сашка смотрит мне в глаза и качает головой.       - Я так хочу, - шепчет она чуть-слышно, - секса, отношений, любви… Страсти, настоящей, с чувствами… Чтобы ты на меня смотрел, чтобы трогал, чтобы целовал, чтобы… Но я могу просто не пережить этой радости, понимаешь? Не выдержать… Умереть от счастья… Какая глупость… Я не могу дать тебе то, что так хочу отдать, и не могу взять… Мне жаль… Но я так боюсь… умереть…       Я прижимаю ее голову к своей груди и касаюсь губами волос. Какой же пьянящий аромат…       - Значит у нас будет очень спокойное свидание, - говорю ей я. – Без волнений и спецэффектов… Но целовать и трогать я тебя все равно буду.       Она смотрит на меня влажным изумрудным взглядом.       - Ты согласен… иметь со мной дело… даже зная, что… никогда…?       - Кажется, ты пригласила меня на свидание, - я сжимаю ладонями ее изящную, упругую попку. – Веди…       Местечко оказывается антуражным и очень милым. Такой себе, озерный рай. С островками посреди искусственного водоема – каждый островок для одного столика, с шатрами, скрывающими отдыхающих от любопытных глаз и ненавязчивым обслуживанием. Двадцать первый век с его цифровыми технологиями дополз, наконец-то и до нас – заказ можно сделать через электронное меню и, при желании, получить все анонимно, скрывшись за пологом и отдыхая на широком диване, пока молчаливые и проворные официанты сервируют твой столик.       - Здесь бывают очень известные люди, - объясняет мне Саша. – И многие из них совсем не хотят, чтобы их замечали и узнавали.       - Потому что приходят сюда с любовницами… или любовниками, - цинично ухмыляюсь я.       - Кстати, далеко не всегда, - качает головой она. – Чаще всего здесь происходят деловые встречи между политиками и криминалом. Понятно, что афишировать такие знакомства не нужно и небезопасно. Лучше уж любовница...       Я провожу рукой по ее затянутой в кожу ножке.       - Говоришь со знанием дела, - улыбаюсь.       - Ага, - она откровенно кивает и разводит руками. – Ты посмотри-посмотри в интернете. А то что я тебе все подсказывать буду?..       Демонстративно откладываю телефон в сторону.       - Мне плевать, откуда ты, и кто твои родители, - говорю я. – Мне нравишься ты.       Сашка откидывает голову и закрывает глаза.       - Тогда целуй меня, - велит она, облизывая губы кончиком языка…       Вечер теплый. И я, не слушая возражений и преодолев вялое сопротивление, стаскиваю с Сашки ее куртку. Она остается в тонкой белой футболке на голое тело. Твердые, возбужденные соски на ее восхитительных грудках вызывающе топорщатся в мою сторону сквозь полупрозрачную ткань.       - Безобразие, - шутливо возмущается Сашка. – Раздевают прямо на улице. Молодой человек, что вы себе позволяете?       И снова меня заносит, как ее Харлей на повороте…       - Штаны тоже, - говорю я, мягко скользя ладонью вверх по гладкой черное коже.       Она закусывает нижнюю губку.       Пуговка. Еще одна… Еще…       - Подожди… Я сама… Они такие узкие…       Сашка сбрасывает ботинки и, изящным змеиным движением выскальзывает из латексного плена.       - Видишь, какая я?.. Смотри… Нравится? Все тебе видно?       Она сидит на диване, поджав под себя ножки, широко раздвинув бедра, откровенно демонстрируя мне тонюсенькие, прозрачные трусики, которых, считай, нет, и игриво натягивая складки своей футболки, сквозь которую и так все просвечивается.       - Красотка, - искренне говорю я.       Сашка поднимает руки и распускает по плечам свои шикарные волосы.       - Когда-то мне сказали, что я похожа на актрису… Эту, как ее… - она хмурится, вспоминая. - В «Сумерках» еще играла…       - Анна Кендрик, - подсказываю я, кивая. – Да, похожа. Вампирша такая, очаровательная… А кто сказал?       - Да там один… Ну был, короче… - она на замолкает на полуслове.       Я протягиваю к ней руки, заставляю повернуться и устраиваю ее полулежа спиной к себе. Поглаживаю ее ножки и обнажившуюся полоску живота над трусиками.       - Мне все равно, кто там у тебя и когда был… - шепчу я. – Так что рассказывай все, не стесняйся.       Сашка с облегчением улыбается.       - Просто забавно, - говорит она. – Он был киношник… Прилип ко мне на кинофестивале в Сочи… Я тогда еще не болела…       Наклоняюсь, целую ее в шейку и как бы невзначай кладу ладонь на ее грудь. Она тут же накрывает мою руку своей, прижимая сильнее.       - Тискай, тискай меня… А я тебе буду о своих мужиках рассказывать… – томно бормочет она. – Это так… возбуждает… Как секс втроем… У тебя был когда-нибудь секс с двумя девочками, а, Срежка?       - Рассказывай про своего бывшего… - шепчу я. – Мне очень интересно…       - А у меня с двумя мальчиками ни разу не было, - наигранно вздыхает Сашка. – Наверное, это в два раза приятнее…       Я пытаюсь отвлечь ее поцелуем, но она, хихикая, уворачивается.       - Один, значит, в ротик… - развратно нашептывает мне она. - А другой в писечку… А потом меняются…       Не выдерживаю, запускаю левую руку ей в трусики и крепко сжимаю ладонью влажный трепещущий бугорок.       - Если не замолчишь, - выдыхаю ей в ушко, - то я тебя изнасилую, прямо сейчас…       Чувствую, как напрягаются мышцы ее живота и бедер. А сладкий, вожделенный холмик радостно двигается навстречу моей ладони.       - Ласкай меня… - Сашка, повернув голову, смотрит прямо на меня распахнутыми на пол лица глазищами. – Трогай меня там… Только не останавливайся…       Я делаю все, что она от меня требует. И прекращаю только тогда, когда ее изогнувшееся дугой и дрожащее от напряжения тело расслабляется, а из груди, стоном, вырывается завершающий, победный вздох.       - Хочешь меня? - прерывающимся голосом спрашивает она.       - Ты же чувствуешь…       Она прижимается ко мне еще сильнее, возбуждая и сводя с ума.       - Может быть… Тогда… Давай… Попробуем… Чтобы тебе было хорошо…       - Нет… Сашенька… Нет… Нельзя…       - Мне же тоже хочется, очень…       - Я дождусь, когда ты выздоровеешь…       Она расслабленно опирается на меня и кладет огненную головку мне на грудь.       - Это неправда… - произносит она чуть слышно.       А я не нахожусь, что ей ответить на ее такую пронзительную проницательность…       Ночь теплая…       Она отказывается одеваться, напротив, заставляет меня снять рубашку.       - Красивое тело, - произносит она, поглаживая мои грудь и живот. – Спортивное…       - Без этого меня бы давно выгнали из спорта, - киваю я. – Мускулистое тело… Худое тело – это два основных критерия для фигуриста.       - Ваш чудовищный, безжалостный спорт!..       - В легкой атлетике не так?       Она качает головой.       - У нас все на много… человечнее что ли. Тебя не станут выгонять только за то, что ты нагулял лишний килограмм… Да и контроль веса не такой уж строгий. Главное выполнять нормативы…       - Наши нормативы – это прыжки и вращения, - говорю я. – А с лишним весом не попрыгаешь…       Сидим за столиком, объедая потихоньку огромную вазу с разнообразными фруктами и запивая все это легким белым вином. Сашка явно расслабилась, и уже не выглядит такой напряженной, как сначала, когда мы встретились. Поджав коленки к подбородку, она напоминает девочку-подростка дома у телевизора. Только глаза совсем взрослые и бесконечно печальные.       - Ты начала мне рассказывать про своего киношника, - подсказываю ей я.       - Ах этот… - она вяло машет рукой. – Да ничего там серьезного не было. Погуляли да разошлись.       - И ты с облегчением вздохнула?       - Еще с каким… Я его вспомнила, кстати, потому что заговорили об этой актрисе… На которую я похожа…       - Анна Кендрик, - снова говорю я.       - Да… Просто интересно так получается, что меня постоянно с кем-то сравнивают. Кто-то говорит, что я ему его маму напоминаю, кто-то школьную любовь… Ты вот с Таней своей…       Я решительно качаю головой.       - Это была мимолетная ассоциация. Рыжие волосы, похожая фигура… Я вас и не думаю сравнивать, что ты…       Она внимательно смотрит на меня. Но, в конце концов, отводит взгляд, усмехается и выхватывает из вазы несколько виноградин.       - Ладно, проехали… - произносит она. – Но больше так не делай.       - Извини меня, пожалуйста…       - Вообще ни с кем, слышишь? Это очень… обижает…       Чувствую себя мерзко. И уши горят от стыда.       - Тебе здесь нравится?       Сашка спасает остатки моей совести и гордости, переводя разговор на другую тему.       - Ты знаешь, да, - говорю я. – Обычно подобного рода элитные места выглядят по-другому… А здесь все так легко и атмосферно…       Она кивает, улыбаясь.       - Я рада… Мне пришлось… пофантазировать, чтобы придумать, чем тебя удивить.       - У тебя получилось, спасибо…       Неожиданно вспоминаю еще кое-что, что явилось для меня сегодня сюрпризом.       - Аната ва нихонго о ханасемасу ка? (Ты говоришь по-японски? Яп.) – произношу я, тщательно подбирая слова.       Сашка смеется, пряча лицо в ладонях и хитро глядя на меня поверх.       - Джяк каан… Немного, - говорит она. – Уже позабывала все...       Горсть маленьких пазликов высыпается мне в руку. И я в замешательстве, не зная, что с ними делать.       - В детстве с родителями я жила в Японии, шесть лет почти, - объясняет Сашка. – Так что...       - Значит моя история про самурая... и девочку-гейшу... – разочарованно тяну я.       - Ну что ты! Это было так романтично! И ты рассказывал так красиво... Мне правда понравилось.       Сколько еще потаенных закоулков личности мне предстоит обнаружить в этой милой, такой очаровательной, и такой несчастной девчонке?       - Кстати, - хлопаю себя по лбу, - я идиот…       - Как ты догадался? – глумливо интересуется Сашка.       - Да ладно тебе… - я быстро тыкаю пальцем в телефон, - Мама просто просила тебя ей позвонить завтра… Точнее, уже сегодня. Думаю, что новости будут хорошие. Лови.       Я отсылаю ей карточку Нинель. Сашка не обращает внимания на засветившийся экран телефона и с безрадостной тоской смотрит в сторону.       - Не хочу умирать, - тихо говорит она. – Страшно…       - Ну что ты… Не смей вообще об этом думать…       Она словно не слышит меня.       - Страшно не столько умереть, расстаться с жизнью… Я знаю, что для меня это произойдет быстро и я… почти ничего не почувствую… Страшно, что я увижу… там… И… смогу ли я… оттуда, хоть иногда… смотреть сюда… на тебя…       - Сашенька...       - Что, мой хороший?       - Можно... к тебе...       - Иди ко мне...       Мы обнимаемся, и наши поцелуи скользят по нашим лицам, рукам и телам. А потом я на руках переношу ее снова на диванчик и долго-долго ласкаю так, как она того хочет, как хочет ее слабеющее тело и как жаждет ее рвущаяся наружу душа. И лишь мерцание звезд и тихий плеск озерной воды могут видеть и слышать наше наслаждение и наши слезы.       Уезжаем обратно в Москву уже под утро.       - Даже не вздумай, - Сашка решительно останавливает мою руку с карточкой, когда я уже тянусь оплатить появившийся на экране терминала астрономический счет.       - Но послушай, - возмущаюсь я, - хватит того, что ты сегодня, весь вечер за мной ухаживаешь, возишь… Позволь мне хоть в чем-то остаться мужчиной…       Сашка с улыбкой целует меня в нос и прижимает пальчик к моим губам.       - Подчиняйся. Не спорь со старшими, - ласково командует она.       И, пользуясь моим замешательством, она быстро набирает на терминале латиницей свою фамилию и длинный набор цифр. Терминал радостно мигает зеленым.       - Спасибо, папочка, - хихикает Сашка, смахивая промелькнувшую на экране информацию. – Мне все очень нравится…       Закравшееся было в мое сознание подозрение радостно поднимает голову.       - Ты часто здесь бываешь? – спрашиваю ее я.       Сашка хитро улыбается.       - Подожди… Так получается, что это… - невольно сглатываю. - Это все… твое?       Она загадочно поводит бровью, облизывает губы языком и берет меня под руку.       - Поехали, ваташи но самурай, - произносит она настойчиво. - Твоя гейся-гарю отвезет тебя домой…       И она отвозит меня. Ко мне домой. И, помахав мне на прощание, уносится на своем «Харлее» разгоняя в стороны стелящийся вдоль набережной утренний туман.              С прыжковым контентом для произвольной программы ситуация в точности противоположная короткой. Я считаю, что меня перегружают, боюсь не потянуть и в открытую об этом говорю. Нинель злится, но сдерживает желание послать меня подальше и в очередной раз выслушивает, не соглашаясь и упрямо качая головой.       - Попробовал бы кто-нибудь другой мне тут выпендриваться и не делать, что я говорю, - ворчит она себе под нос. – Совсем уже оборзел, саджигари биджо (несносный мальчишка (груз.))…       - Я не выпендриваюсь, а объективно смотрю на вещи… - защищаюсь я.       - Тренироваться нужно чаще и относиться к своей работе серьезнее, - перебивает меня она. – Объективность сразу же расширит границы сознания.       - Если я где-то филоню или ленюсь – укажите мне на это, - тут же лезу в бутылку я.       Потому что знаю, что в части дисциплины и качества тренировок ко мне не может быть претензий в принципе. В «Зеркальном» я только что не сплю…       Нинель морщит нос, как от нечаянно откушенной дольки лимона, вздыхает, но все же что-то там клацает на своем компьютере и нехотя кивает мне.       - В последний раз иду у тебя на поводу, - примирительно говорит она. – Исключительно ввиду твоего нынешнего, - она подчеркнула это слово, - самоотверженного отношения к процессу. Давай сначала, что у тебя там…       Я радостно подбираюсь и пытаюсь через бортик заглянуть к ней в экран.       - Первым элементом, - говорю я, - лучше поставить каскад лутц-риттбергер. А тройной аксель я сделаю во второй части…       Два дня препирательств, уговоров и споров… Два очень ценных дня. Потому что без утвержденной последовательности прыжков мы с Артуром не можем наработать связки, за счет которых все элементы смотрятся органично в процессе выступления, а также помогают спортсмену правильно распределить силы. А времечко до контрольных прокатов тик-так, тик-так…       Но в конце концов компромисс таки достигнут.       Больше всего я опасаюсь каскада тройной аксель – тройной тулуп. Да, на тренировках он у меня получается условно стабильно, то есть процентов на восемьдесят. Вроде бы по логике можно оставлять. Но я физически не чувствую этот элемент. Сказываются ли это мои прошлые взаимоотношения с трикселем, когда он, чаще, приземлял меня задницей на лед, чем я его на ребро, или здесь что-то еще – не знаю. Не прет и все. Нинель называет это грубым словом «заёб». Ну вот… да. Короче, после неоднократных уговоров и аргументов с моей стороны, стремный это каскад временно убрали, заменив мне его на лутц-сальхоф через ойлер. Физически сложнее, конечно, но здесь я хотя бы самому себе могу гарантировать стабильность. Ну а там, как пойдет…       Аналогично – четверной флип, который я не люблю и делаю в общем-то без энтузиазма. На мой взгляд, в программу прекрасно вписывается вместо него четверной лутц, помните, я рассказывал, они похожи, неспециалисту так вообще не отличить… Нинель сопротивляется, аргументируя это тем, что три лутца в программе это уже перебор и судьи могут занизить вторую оценку.       - Четверной соло, четверной в каскаде и тройной снова соло, – машет она пальцем у меня перед носом. - Обзовут тебя грибником и обрежут компоненты. Ты этого хочешь?       Честно говоря, не вижу в этом никакого криминала, но, немного поломавшись, соглашаюсь на тройной флип вместо лутца. Тем более, знаю, что такую замену Артур уже как-то делал Аньке, но тогда ее мнения никто не спрашивал, замена делалась в каскаде, и на это были в общем-то другие причины.       Ну, как-то так.       Это что касается глобальных замен, обо что мы с Нинель реально ломали копья, ссорясь и ругаясь. В остальном к элементам ни у кого вопросов не возникало, следовало лишь их правильно расставить в программе…       Наконец, первый раз выкатываю целиковую произвольную, под музыку, со всеми прыжками, вращениями и дорожками. Выкладываюсь по полной, как на реальном старте, чтобы и себя проверить, и тренерам показать, что они там натренировали. В результате, выдыхаюсь и захекиваюсь до состояния полной неспособности двигаться, и вместо того чтобы терпеливо и вежливо выслушать замечания наставников, стоя по струночке пред ясными очами, тяжело наваливаюсь на бортик, упирая локти в перила.       Нинель не глядит в мою сторону, занятая пересмотром записи проката на компьютере, но веское свое слово молвит, едва только я перевожу дух.       - Зачем убиваться так? Мог бы и потише. Я и так вижу, что все получается… Угробишься сейчас – долго восстанавливаться придется…       Ну, конечно. Слышали мы все эти мантры. Попробуй я дать во время проката хоть малейшую слабину, тут же получил бы по первое число, и за то, что расслабился, и за то, что разленился… Плавали, знаем. Так что лучше, пускай меня журят за то, что переусердствовал.       Пока печатается на принтере мой результат, Мураков деловито раскладывает по полочкам мои прыжки.       - Слишком широко замахиваешься, когда вон там, на лутц заходишь, – басит он. - Не надо. Тебя заносит в бок из-за этого и получается, что выезд ловить нужно, понял?       - Ага, - киваю.       - Вот. Дальше. Там хорошо, здесь тоже пойдет, - он водит глазами по катку, мысленно проигрывая в голове мой прокат. – Вот здесь, когда ты после твизлов начинаешь раскрутку и разгоняешься, да? Вот это вот, что ты такое там делаешь?       Он показывает движение на подобии скрутки. Я понимаю, о чем он.       - Прожектор, - говорю я, кивая на яркий софит, освещающий лед. – Меня ослепляет в момент прыжка. Я немного доворачиваю, чтобы не било в глаза…       - Вот оно что…       - Да, я уберу это на старте…       - Хорошо, - кивает он. - А то я уже испугался, что вы с Артуром Марковичем там чего-то такого напридумывали, чего я не знаю…       Дядя Ваня еще раз окидывает взглядом лед.       - Триксель, конечно, в конце мне твой ну вот совсем не в дугу… Не нравится…       - Скажите, что нужно исправить, я сделаю… - пожимаю плечами я.       - Да нет, - машет рукой Мураков, - ты-то приземляешь чисто. Просто смотрится он там…       - Это то, о чем я тебе говорил, Сережа, - подключается к разговору Клей. – Но ты настаивал… А теперь представь себе, что на месте Ивана Викторовича судья, которому тоже что-то там не понравится…       - Я сделаю так, что понравится всем, - хорохорюсь я.       - Ты, главное, чисто сделай, - Нинель вынимает из принтера лист бумаги и протягивает мне. – Отступать уже некуда, накрутили, как накрутили. Но это, Ланской, теперь твоя ответственность доказать всем, что ты был прав.       Смотрю на распечатку, и вижу, что баллы вполне удовлетворительные. Достаточные, чтобы и Юзику нос утереть, и Чангу… А уж Мишку обойти и за пояс заткнуть так и подавно… Поэтому, кивнув, позволяю себе улыбнуться.       - Довольный, как слон, - тут же констатирует Нинель. – Ладно. Отпускаем его?       Дядя Ваня и Клей синхронно, как китайские болванчики, кивают.       - Ты к Семену Мирославовичу сегодня? – Нинель, наконец, поднимает на меня глаза.       - Да, конечно…       После того прогула я веду себя в высшей степени прилично, не опаздываю, и ухожу позже всех. Отрабатываю прощение.       - Приезжай вечером. – она совсем понижает голос, наклоняясь ко мне. – Я Аню заберу, и мы тебя дождемся…       Такого предложения я не получал с дня моего возвращения. И не могу скрыть, как мне приятно.       - Здорово, - радостно улыбаюсь я. – Конечно приеду. Там, правда… Хотя, наплевать, в Одиннадцать освобожусь и в полдвенадцатого буду.       - Только так, чтобы Сёма не нервничал, - предупреждает меня Нинель. – А то начнется опять, плачь Ярославны…       - Спасибо!.. И за Анечку тоже, - добавляю я шепотом.       Она кивает, показывая, что разговор окончен.       - Аня Озерова, давай, - командует она уже громко, - музыку свою ставь и вперед.       Анька подлетает к нам, с телефоном в руке.       Без всякого стеснения, нежно обнимаю ее и целую в шейку.       - Ой, Сережка… - вздрагивает она от неожиданности.       - Люблю. Хочу. Соскучился, - шепчу ей на ушко я.       Она улыбается, жмурясь от удовольствия.       - Ну вот и возвращайся быстрее от своих кукол, - мурлычет она. – Ко мне под бочок…       - Поедем в мою башню, или останемся у… мамы?       Аня на мгновение задумывается, нахмурившись.       - Останемся, – Решает она. – Хоть одну ночь в нормальном доме посплю, а не как на витрине…       - Так, Ромео и Джульетта… - Нинель окрикивает нас беззлобно, но настойчиво. – Успеете еще наобниматься. Ланской, уходи уже. Не мешай…       Целую Анечку еще раз, с неохотой отрываюсь, проведя ладонью по ее округлой, тугой попке и укатываюсь прочь со льда.       И несусь, несусь… Снова несусь как угорелый, чтобы успеть, чтобы не опоздать.       Но, черт возьми, приятно. Не ожидал, от Нинель…       Правда, что ли, приняла Анечку?.. Поняла, что у нас это все серьезно…       Или наоборот, боится, что мы наиграемся и разбежимся?..       В моей картине еще много неоткрытых пазлов. Но один мне очень нужно найти. Я знаю какой. Но не знаю, как до него дотянуться…              После того случая Макс Денков смотрит на меня волком и почти не разговаривает. Я же напротив, веду себя с ним приветливо, как всегда. Хотя, на самом деле, после всего того, что он мне наговорил за одну единственную прогулянную тренировку, обижаться в пору наоборот, мне на него. Глядя на нас Авер хитро посмеивается в кулак, Сашка виновато улыбается, а остальные не могут понять, что случилось, и какая кошка между нами пробежала.       - Ланской, - ворчит Максим, - ну вот как это называется? Катаетесь по кругу, качаетесь как листья на ветру… Ты обещал, что будут твизлы, скобки какие-нибудь… И где все это? Почти два месяца прошло, а прогресса я не вижу. Александра. Это к тебе, между прочим, относится. Этот-то твой разгильдяй все умеет и знает, как делать, а ты почему ничему не учишься?       Сашка очаровательно краснеет и виновато разводит руками. Я молча качаю головой.       Макс неправ. За прошедшее время, от полного и беспросветного нестояния на коньках в принципе, падений через каждый шаг и унылому ползанию вдоль бортика, Сашка спрогрессировала до вполне сносного, как для начинающей, скольжения, перестала бояться двигаться спиной вперед, освоила повороты и даже, хоть и с моей подстраховкой, ласточку. Вращения и, соответственно, твизлы ей пока не даются, но и до первого этапа шоу еще целый месяц. Нагоним…       - Вы бы, Максим Евгеньевич, лучше бы похвалили человека, - укоризненно говорю я. – Совсем же из конструктора собирали, ничего не умела, а сейчас?       - Я похвалю, - упрямо наклоняет голову Макс, - когда результат будет. Это была твоя идея, Серж, забрать Александру у Ромы. Давай, доказывай, что мы не просто так на это все пошли. Пока я существенных подвижек не вижу…       Да что же вы все, сговорились, что ли… Всем я должен что-то доказывать, уговаривать, убеждать… Почему меня никто ни на что не уговаривает? Просто ставят перед фактом и командуют? Я, может быть, тоже хочу…       - Короче, - резюмирует Макс, - до перерыва покатайтесь еще и идите к Елене Станиславовне ставьте эти несчастные поддержки. Я видел… видел… - он останавливает меня взмахом руки, когда я готов уже снова броситься на Сашкину защиту. – На полу вы их делаете нормально. Как для хлюпика-одиночника ты еще ничего так. Сашенька – умница, не боится, залезает на тебя… А на льду? А в движении?       Здесь не поспоришь. Поддержки – это наше горе. То, что я не могу в себя принять физиологически. Мозг, привыкший управлять моим телом во всех положениях и на любой скорости, категорически отказывается понимать одномоментное увеличение веса на сорок семь килограммов и смещение центра тяжести. Пару раз мы свалились, исключительно по моей вине, достаточно ощутимо. Хорошо, что чисто инстинктивно я оба раза успел заехать под падающую с высоты моего роста Сашку и смягчить ей приземление. Правда, покалеченное бедро и неоднократно переломанные ребра при этом возмущенно и предательски взвыли острой болью.       Полчаса гоняем вдоль бортов. Потихоньку начинаю выпускать Сашку в самостоятельное катание, чтобы не висла постоянно на мне и не держалась, как за столб.       - Давай сама беговыми два круга вперед, потом два назад, - командую я ей. – И возвращайся.       - Но я… э-э-э…       - Давай-давай, не бойся, - ухмыляюсь я. - В крайнем случае, приземляйся на попу, только руки не вытягивай. Будет больно, зато безопасно.       - Спасибо, успокоил, - ворчит Сашка, но послушно едет выполнять то, что я ей сказал.       Когда мы на льду все наши прочие взаимоотношения забываются и отходят на задний план. Потому что работа – прежде всего. И ей не должны мешать никакие личные мотивы. Она это знает. И приняла такую постановку вещей сразу же. Потому что сама вышла из спорта.       - Как же она на тебя смотрит… Я аж ревновать начинаю.       Леночка Бодрова, отправив своего партнера тоже поездить самостоятельно, подкатывается ко мне сзади, обнимает и кладет острый подбородок мне на плечо.       - Все, Бодрова, - ехидничаю я, - прозевала ты свое счастье. Насмехалась надо мной, хвостом вертела, вот теперь плачь по несбывшемуся.       Ленка больно щиплет меня за задницу, одновременно очень соблазнительно прижимаясь сиськами к моей спине.       - Ах ты ж, зараза, - шипит она, - еще издевается…       Когда-то давно, Ленка приковывала к себе мой жаждущий взгляд своими восхитительными, длиннющими ногами, высокой полной грудью и большими, карими глазами. Но, будучи старше, не обращала внимания на меня, мелкого, хоть и пялившегося на нее с таким восторгом. Со временем, мой восторг прошел. А у Ленки, по отношению ко мне, развилась какая-то болезненная тяга постоянно меня прикалывать и троллить, поминая мне мое ею детское увлечение.       - А ну признавайся, красавчик, - с придыханием шепчет Ленка, - соблазнил небось уже Сашеньку? Девка по тебе аж сохнет, глаз не сводит. Слово скажи – растает тут же…       Информация о том, что Саша больна, к счастью, не просочилась дальше Романа Сергеевича и Авербаума, поэтому вся наша компания относится к ней совершенно нормально, без навязчивой жалости и излишнего любопытства. Но, само собой, как невозможно утаить в мешке шило, так не получается у нас совсем уж скрывать нашу с ней взаимную симпатию. Здесь дотронулись друг до дружки, там за ручки подержались, тут слово, там взгляд… И хитрая, пронырливая Ленка, никогда раньше ничего не упускавшая, конечно же заметила все, что только можно было заметить.       - Не говори ерунды, - возмущенно дергаю плечами я, сбрасывая ее руки.       Она тут же перекатывается, оказываясь прямо передо мной.       - Врать ты, малой, как не умел, так и не научился, - хитро щурится она.       И совершенно неожиданно, протянув руку, Лена проводит ладонью по моей щеке.       - Жаль не мой… - произносит она с мимолетным блудливым огоньком в глазах. – А ведь могла же…       Я не успеваю ответить. Скосив глаза в сторону, Ленка, меняясь в лице с нежности на раздражение, срывается с места и летит мимо меня.        - Ну что ты делаешь? Ну елки-палки… Сколько повторять можно… Ребром и в сторону. А не зубцом и под себя… Осторожно!       Возня, шум и судорожные восклицания откуда-то сзади говорят о том, что Ленкин партнер, актер Андрей Оленев, снова учудил что-то мало вразумительное и глупое. Но, к сожалению, вполне ожидаемое. Прозвище «Олень Андреев», которым нечаянно наградил его я, прицепилось к нему намертво, до того, что даже Авер, однажды оговорившись, так его назвал. Скандал едва замяли…       Я не смотрю в ту сторону. Мне есть куда смотреть. И то, что я вижу, нравится мне невероятно.       Выполнив все, что я ей сказал сделать, Сашка, уже не елочкой, а освоенным недавно «фонариком» едет ко мне. Хвастается. Показывает, как умеет. И с руками за спиной, и с руками в стороны... И, почти подкатившись ко мне, она лихо меняет направление и спиной вперед, беговыми, объезжает меня по кругу, наконец, притормозив и оказавшись прямо передо мной. Улыбается. Довольна, знает, что похвалю…       - Молодец, - говорю, - хорошо все сделала. Вон там, правда был один раз… - машу рукой в сторону, – поскользнулась…       - Но не упала же! – гордо заявляет она.       В отличие от наглой Ленки, она ведет себя скромно, но глаза так и спрашивают, так и просят…       - Иди сюда, - я протягиваю руки, и она прижимается ко мне с тихим вздохом облегчения.       - Согрей меня…       Ее тело дрожит, как будто ее бьет озноб, и я тут же напрягаюсь от беспокойства.       - Тебя трясет, - говорю я. – Ты не заболела? Как себя чувствуешь?       - Все хорошо, - она поднимает на меня свои лучистые глаза. – Просто устала немного…       - Точно?       - Ну конечно… - нежная улыбка. – Не волнуйся, мой хороший, - шепчет она едва слышно. – Я все еще здесь…       Глажу ее щеку и беру за руку.       - Пошли отдыхать, говорю ей. – У нас с тобой еще хореография сегодня…       Елена Станиславовна, Леркина мама, спуску нам не дает и гоняет, хуже Нинель.       - Так, давайте сначала медленно, - резким, громким голосом командует она. – Все, как только что на полу делали, только уже в движении. Едем, значит, прямо, ты подсаживаешься под нее, помогаешь, Саша запрыгивает и дальше проезжаете полкруга… И схождение на одну ногу. Понятно, да? Делаем…       Катим прямо, как было сказано. Я придерживаю Сашку за талию. В нужный момент приседаю и беру ее внизу за правую ногу…       С легкостью, как будто всю жизнь это делала, Сашка взлетает вверх и оказывается сидящей у меня на плече раньше, чем я успеваю выпрямиться. Неправильно. Ее и мой подъем должны происходить синхронно. Но я все же силой заставляю свой позвоночник вытянуть дополнительную нагрузку. Едем по кругу, она, отведя правую руку в сторону, левой держась за мою голову, а я правой фиксирую ее у себя на плече, а левой держу за ногу. Снова ошибка. Моя левая рука должна быть свободной. Но я боюсь отпустить Сашку, чтобы она не соскользнула вниз раньше времени. Слегка сжимаю ее бедро, и она понимает, что пора сходить. Перехватываю ее обеими руками за талию, переворачиваю и, немного подтолкнув, медленно спускаю с себя, давая возможность свободно разогнуть правую ногу и правильно стать на ребро. Очутившись на льду, Саша вытягивает левую ножку, дотягивает носочек и красивой ласточкой скользит от меня. Легкое пожатие руки – отпускай, я в порядке, все смогу – и она едет сама на одной ноге, завершая элемент перетяжкой и разворотом. Красиво и… Изящно. Да! Она едет. Скользит. Ей бы больше тренировок, так и могла бы научиться сносно кататься… Хватило бы времени…       Масленникова-старшая машет нам рукой, и мы подъезжаем к ней. Вижу, что Сашка, копируя нас, тоже и упирает руки в бока, и, наклоняясь, массирует себе бедра. Мне приятно на нее смотреть. Иногда, мне даже начинает казаться, что она из наших…       - Молодцы, ребята, - хвалит нас Елена Станиславовна. – Только ты, Саша, будешь так спешить, сломаешь своему партнеру спину. Вон он, бедный, чуть не переломился, когда тебя на себе вверх вытягивал.       - Ой…       Сашка смотрит на меня с откровенным испугом в глазах. Я с улыбкой развожу руками – что правда, то правда.       - И ты тоже, - это уже ко мне. – Зачем геройствовать? Видишь же, что элемент уже с ошибкой – ставь ее обратно и начинайте заново. Мы же учимся. Хорошо, что тебе мышечный корсет позволяет такую нагрузку держать. Но поберечься тоже нужно. Понял меня?       - Понял, извините…       - Да я-то что, - усмехается Масленникова. – Я извиню… А вот Нина меня задушит, если с тобой что-то случиться… Знаешь, - она поворачивается к Сашке, - кто его… э-э-э… тренер?       Саша, на всякий случай, смотрит на меня, но я поощрительно киваю. Здесь все свои…       - Я знакома, - кивает она, - с его… мамой… Она восхитительная…       - Но во гневе страшна, - делает большие глаза хореограф, - так что провоцировать не будем.       Она на секунду задумывается.       - Что-то там еще было…       - Рука моя, - подсказываю я.       - Ага, да, - она кивает мне на Сашку. – Что ты в нее так вцепляешься? Боишься, что улетит от тебя партнерша твоя, что ли? Закинул наверх и отпустил, пускай сама держится. Твое дело – равновесие. А то грохнитесь, не дай бог… Зато в обнимку, чтобы уж наверняка… Не надо.       - Не буду, - улыбаюсь.       - Ах, - разочарованно вздыхает Саша, пронзая меня взглядом, - а мне так нравится, когда он меня обнимает…       - Обнимайтесь на здоровье, - машет на нас рукой Масленникова. – Но не в высоких поддержках. Там лишнего быть ничего не должно. Партнер всегда должен иметь возможность маневра. Даже если ты начнешь с него соскальзывать не вовремя, он свободными руками тебя всегда успеет подхватить. А если вы монолитом прете, то тут уж… Как Титаник. Без шансов…       Мы повторяем нашу поддержку еще трижды, и, наконец, все получается как следует, без помарок, а главное, красиво.       - Ух, какие молодцы, - радуется забежавший к нам на пару минут Авербаум. – А говорил, Ланской, не смогу, не получится… Вон как Санечку поднимает… Я так не умел в его возрасте…       Серебряный призер олимпиады в танцах на льду, Авер умел в моем возрасте и это, и многое другое. Уж Нинель-то мне о нем в свое время порассказывала. Но даже такая, немного нечестная похвала от профессионала его уровня мне лестна и приятна.       - Сёма, ну одну высокую точно, считай они сделают, - кивает ему Масленникова. – Остальное пока провоз подмышкой и сидя на коленке.       - Хорошо, хорошо, - потирает руки Авербаум. – Всему свое время…       И убегает дальше, смотреть, чего там делают остальные.       К Елене Станиславовне подкатывает еще одна пара, и она переключает свое внимание на них. Беру Сашку за руку и тащу за собой в центр льда.       - Давай вращения поучим, - говорю ей. – Это не сложно, там главное понять как…       Она гладит меня по руке и с виноватым видом прижимает пальчик к моим губам.       - Прости… Я сегодня больше… Не могу.       - Устала? – я тут же подбираюсь. – Тебе плохо?       - Мне хорошо, - грустно улыбается она. – С тобой мне всегда хорошо…       - Проводить тебя? Может вызвать такси? Отвезти домой?       Сашка смеется и кладет руки мне на плечи.       - Бывают дни, мой хороший, - говорит она, - когда девочке просто нужно побыть одной… Без мальчика… И немного… пострадать.       Я чувствую себя полным кретином.       - Господи, прости меня. Я идиот…       Сашенька смеется и кладет голову мне на грудь.       - Меня Лера отвезет. И я ее сегодня к себе пригласила. Будем полночи пить вино и болтать о мужиках… - она усмехается. - И тебе все кости перемоем, не сомневайся…       Я все же провожаю ее до раздевалки и помогаю сменить коньки на кроссовки. Наклонившись, чтобы завязать шнурки, Саша бледнеет и морщится.       - Дай я… - отвожу в сторону ее руки.       Она с облегчением выпрямляется, проводит ладошкой по моему лбу и накручивает на палец прядь моих волос.       - Мой добрый, мой заботливый… - шепчет она. - Любимый мальчик…       Я поднимаю на нее глаза и наши взгляды встречаются. У меня перехватывает дыхание от жуткой мысли, мелькнувшей в моей голове.       - Обещай мне, - сдавленно прошу ее я, - что ты не убежишь от меня… вот так…       Она понимает… И на мгновение в ее взгляде я вижу невыразимую, беспредельную тоску. И страх…       Саша порывисто вздыхает, опускает веки, и из-под ее длинных ресниц выкатываются две блестящие, прозрачные слезинки.       - Сашенька… - я беру ее руки в свои и целую холодные, сухие ладони и тонкие пальчики. – Милая… Сашуля… прости меня…       - Все хорошо… - шепчет она. – Все нормально, не волнуйся… Пласкивое настроение, тянет на сладкое…       Она мягко забирает у меня руку и вытирает тыльной стороной ладони свои щеки и глаза.       - Все нормально, - повторяет она.       И даже пытается улыбнуться.       Я снова перед нею на коленях… Как в тот первый день. И смотрю на нее взглядом восхищенным и восторженным.       А она, вдруг, наклоняется ко мне и быстро, жарко и страстно целует в губы…       И надо же, чтобы именно в этот момент…       - Вот вы где…       Лерка вваливается в раздевалку, размахивая спортивной курткой, и смерив нас хмурым взглядом, все понимает.       - Ну, я так и знала, - качает головой она. – Другого места просто не найти, правда?       - Сейчас я буду получать, - смешно сморщившись констатирует Сашка.       Ее слезы высыхают мгновенно, не оставляя на лице даже припухлости. И теперь она снова такая же, как всегда, веселая, мягкая и теплая.       - Будешь-будешь, - обещает ей Лерка. – Вот только защитника твоего выставим за дверь…       Я глажу ее ножки, снова беру ее ладони в свои и заглядываю в глаза.       - Напиши мне… - прошу ее одними губами.       Она улыбается, кивает и легонько пожимает мне руки.       - Ланской, до свидания, - напоминает о себе Лерка. – Можно мне переодеться?..       Время до конца тренировки провожу на льду вместе с оставшимися спортсменами и артистами. Кому-то помогаю поправить дорожку, у кого-то вдруг перестали получаться беговые, движения назад тоже, почему-то, часто вызывают сомнения и страх… В общем, применяю себя, как могу. Отрабатываю высокое доверие…       Когда все уходят, задерживаюсь.       В голове ворох разнообразных мыслей, но лишь одна настойчиво бьется в мозгу, не давая покоя. И отделаться от нее не получается. Хотя…       Детская глупость, за которую меня не похвалит никто. Но я так делаю. Иногда.       - Да или нет, - шепчу я. – Если получится, то «да»…       Разгоняюсь вдоль бортика, оцениваю расстояние, вспоминаю, что здесь стадион короче стандартного… Заезд… Смена ноги и разворот… Замах правой… Толчок… Руки рывком вверх… Да или нет… Да или нет… Калейдоскоп красок и огней перед глазами, как разложенная на столе карта моей жизни… Я хочу, чтобы было «да». Но я не имею права жульничать. Чтобы «да» получилось, нужно не только умение и опыт. Нужна удача… Жесткое приземление на правое лезвие… Держу… Держу!.. Выезд… Есть! Сбудется! Теперь точно сбудется… Не может не сбыться…       Потому что я загадал.       Потому что предложил взамен то, чего никто не предлагал до меня.       И сделал… Второй раз в жизни… Я - единственный в мире, кто смог…       Аксель четыре с половиной оборота. Взамен на исполнение одного желания…       И бог, если он есть, мою ставку принял.       Доезжаю круг, выравниваю дыхание и качусь на выезд.       Прикидываю в уме… По ночной Москве на Рублевку можно долететь минут за двадцать. Если таксист попадется лихой. Надеюсь. Ведь меня ждут. Нинель… Анечка… Я знаю, о чем вы думаете. Но об этом мы поговорим с вами потом. И вы все поймете. Или не поймете и продолжите меня осуждать… Но мне все равно. Главное, что мое желание сбудется…       Каем глаза замечаю какой-то блеск в углу. Присматриваюсь. Показалось. Никого там нет и быть не может. В такое-то время…       Ухожу последний. И следом за мной в вестибюле «Лужников» гаснет свет.       Всем пока.       Я еду к моим любимым…              С Бейзилом Калином я знакомлюсь спустя где-то полгода моей работы с Брайаном.       И сразу же выясняется, что никакой он не Бейзил и не Калин.       - Василий. Василий Калинин – представляется он на американский манер, протягивая мне руку и широко улыбаясь.       У него приятный акцент эмигранта во втором поколении, для которого английский уже, безусловно, родной, но русский он слышит с детства и знает достаточно, чтобы общаться и все понимать.       - А я просто Серега, - отвечаю на его рукопожатие и улыбку я.       - Тогда я – просто Вася, - тут же соглашается он.       Его открытое лицо и спокойные манеры располагают к неформальному и дружескому общению. С первого взгляда я могу сказать, что он мне нравится.       - А как же Бейзил Калин? - на всякий случай уточняю я.       Под этим именем его знает вся Северная Америка и боготворят Соединенные Штаты, несомненным и непревзойденным любимцем которых он является вот уже почти три года. А в новом сезоне, перейдя наконец во взрослый разряд, помимо любимца, он наверняка станет еще и абсолютным чемпионом своей страны в мужском одиночном катании, уверенно сбросив с пьедестала царящего там пока безраздельно Энтони Чанга.       - Васе Калинину сложновато пришлось бы в жизни, - прищурившись, усмехается он. – Особенно в нашей, самой лучшей в мире стране. Поэтому на свет появился Бейзил…       Понимающе киваю. Тяжело вам, беднягам, живется в вашей Америке. Не разрыдаться бы, от жалости…       Брайан Осборн решил познакомить нас с одной единственной целью – доказать себе, мне, Ваське его маме-тренеру и всей остальной вселенной, что натренировать и стабильно прыгнуть четверной аксель возможно в нашей реальности не только теоретически, но и вполне выполнимо в сжатые сроки на практике. И это был первый и единственный случай за все время нашей работы, когда Брайан ошибся…       Он вырвал Ваську из его юниорской нирваны, расписав его матери небывалые перспективы, дай только приземлить упрямый кваксель. Но уговорить удалось лишь только после того, как юное американское дарование прознало о том, что вместе с ним убиваться на тренировках буду я.       - Ланской тоже будет? У вас? Я еду!       Когда Брайан, хохоча, рассказывал мне об этом, я искренне недоумевал, что это, дань моим предыдущим заслугам или дешевая популярность в глазах подростка. Оказалось, ни то, ни другое.       - Я знаю Фиону Фишер, - сообщает мне Васька при первом же знакомстве. – Она тренируется сейчас у нас, в Калифорнии, в школе танцев на льду…       Я хитро щурюсь.       - И как тебе… Фиона Фишер? – надеясь, что мое ехидство незаметно, интересуюсь я.       - Прекрасно, - простодушно улыбается Вася. – Очень красивая… Но дело не в этом. Она мне сказала, что ты – самый лучший одиночник в мире. Что все эти олимпиады и чемпионаты – это булшит… э-э-э… Как это?       - Неважно, я понял…       - Вот. И что, если уж смотреть на кого-то настоящего, то это только Ланской. Ну вот, я и приехал…       Ох, Фишка, ох, зараза малая…       - Надеюсь, - говорю ему я, - что ты понимаешь, что я здесь самый обыкновенный. Тренируюсь как все…       Васька качает головой.       - Нет, Се-ре-га, - он тщательно выговаривает мое имя, - я вижу, и я знаю, что ты the best of the best. Дурак-бы-спорил... это так мама говорит... Но еще, я хочу, чтобы все поняли... э-э-э... что я еще лучше...       И все это под честный взгляд чистых серых глаз в исполнении малолетнего негодника...       Вот так мы и начали покорять то, на что до нас безуспешно замахивался разве что Юдзуро Ханю.       Время шло. Но чертов «эксэль куад», «фоур поинт файв эксэль» или просто кваксель не получался, не выходил, как каменный цветок у Данилы-мастера и не желал покоряться, сколько мы с Васькой его об лед ни долбили.       Заезд, разворот, замах, толчок… Падение. Заезд, разворот…       У меня не получается ни на удочке-лонже, ни так. Вроде бы уже почти, вот-вот… И я опять приземляюсь на зубец или раскрываюсь бабочкой.       Брайан с сочувственным лицом подъезжает ко мне, устало сидящему на льду.       - Как ты, парень?       - Васька, - кричу я через весь стадион, - как сказать: «Это невозможно, я в отчаянии»?       Калинин пролетает мимо нас.       - I’m sick and tired of this fuckin’ shit, - на ходу бросает он.       Понимаю, что это несколько вольный перевод моей фразы, но все же согласно киваю на него Брайану. Тот морщится, как от кислятины.       Тем временем, Васька тоже героически залетает в прыжок, группируется, крутится, грохается на лед и валится спиной вперед с недокрутом.       - Беда, - по-русски произносит Брайан (у него это звучит как “бэ-т-да”).       И вот так мы развлекаемся почти три месяца.       Наконец, либо Васькиной матери это надоедает, либо, что более вероятно, его ждут новые тренировки и соревнования, но в один прекрасный день он с неизменной улыбкой подходит ко мне и снова протягивает руку.       - Я уезжаю, Серега, - говорит он. – Спасибо за отличные тренировки.       - Я тоже был рад познакомиться, - честно отвечаю я.       - Буду рассказывать, что мы катались вместе, - доверительно сообщает мне он, - и совру всем, что надрал тебе задницу. Как думаешь, поверят?       Смеюсь и хлопаю его по плечу.       - Попробуй, - киваю я. – И передай привет Фи. Скажи, что я люблю ее… Не кривись, она мне как сестра. Она поймет…       - Ну ладно, передам, - с сомнением, но все же обещает он.       Мы расстаемся, и Брайан ставит жирное многоточие в этом нашем своеобразном челендже. Я возвращаюсь к обычным тренировкам, к своему повседневному распорядку. А где-то спустя месяц ко мне в гости приезжает Фиона. И как на зло именно в это время у меня происходит обострение моей старой травмы, о которой я рассказывал уже. И о которой не хочу вспоминать…       Этот небольшой эпизод моей жизни не был бы закончен, если бы я не рассказал еще об одном случае. Где-то за неделю до отъезда в Москву, вечером, уже завершая тренировочный день, я каким-то шестым или седьмым чувством вдруг невыносимо, мучительно захотел домой. Все мне вдруг опротивело, стало чужим и ненужным. Но вот так вот все бросить с бухты-барахты… Я понял, что мне нужен толчок. Как минимум эмоциональный.       И я, поворачиваюсь к наблюдающему за мной Брайану.       - Если получится, то «да», а не получится, то «нет», - говорю я ему. - Смотрите.       Брайан с улыбкой поднимает бровь.       - Что у тебя должно получиться, Сергей?       Но я его уже не слышу.       Разогнавшись через весь каток, я заученным движением меняю направление движения вместе с опорной ногой, выдыхаю, подбираюсь, замахиваюсь, толкаюсь, лечу…       И приземляю…       Впервые в жизни и в истории я делаю квад аксель с чистым выездом, без недокрута и падения. Аж сам офигиваю от осознания собственной офигенности.       И ведь мотивация была самая дурацкая. Я всего лишь загадал, что если прыгну, то еще до конца недели уеду назад в Москву, молить о прощении Анечку, проситься назад к Нинель, разбираться в давней истории моего падения в Париже… И вот поди ж ты…       И мне все равно, что кричит мне Брайан, как он, чуть ли не выбрасываясь на лед, требует, просит, умоляет меня попробовать, повторить, чтобы он мог записать меня на телефон…       Я пробую… Повторяю…       Но у меня не получается. Потому что я уже заключил контракт с высшими силами, и они приняли мой вызов. И теперь моя очередь выполнить условия сделки.       Вы же наверняка подумали, что мое возвращение домой было всего лишь мимолетной блажью избалованного, инфантильного эгоиста?       И вы были правы.       Но только отчасти…              - Да приди ж ты в себя наконец!..       Нинель набрасывается на меня как фурия, стоит Анечке выскочить из-за стола и убежать наверх, в туалет.       - Прости, деда…       - Каждый раз ты возвращаешься оттуда как настеганный, - выговаривает мне накопившееся она. – Это ж никакой нервной системы не хватит. И так, вон, на привидение скоро станешь похож…       Опускаю голову, не зная, что сказать. Да и нужно ли. Она и так все понимает, без слов…       - Эта девочка… - она понижает голос, - я все понимаю. Она замечательная… Но ты ведь отдаешь себе отчет…       Жесткий ком в горле, и я просто не могу больше держать в себе свою тоску.       - Мама, я тебя прошу, - перебиваю я Нинель, - я тебя умоляю, увези ее… Сделай так, чтобы она жила. Если я буду знать, что она живет, я клянусь, я ни словом, ни жестом, ни мыслью не вспомню о ней… Только знать, что она жива… Но, если ее не станет… Меня не станет, понимаешь?..       - Упало, джени неба (Господи, твоя воля (груз.)), - еле слышно бормочет Нинель.       - Не время уповать на бога, - перебиваю ее я. – Отвези ее к Майклу. Оставь там. Пускай делает с ней, что хочет… Только не дайте ей умереть…       Нинель ковыряет вилкой в тарелке с салатом. Вздыхает.       - В середине октября поедем… Не хотела тебе говорить, чтобы не обнадеживать заранее. Миша показал ее тесты врачам. Одним, другим… Ну вот две клиники согласились ее принять. Одна подороже, другая попроще… Ты доволен?       - Нам ту, что подороже, - тут же воспаряю духом я.       Она усмехается.       - Ты знаешь, кто ее отец?       - Понятия не имею, и знать не хочу. Мне плевать. Вроде бы какая-то шишка…       - Чтобы ты понимал, обе эти клиники он мог бы купить оптом, вместе с врачами, просто отвлекшись на пять минут от утреннего кофе.       - Ну и прекрасно…       - А ты не хочешь знать, почему он этого до сих пор не сделал?       - Э-э-э…       А действительно. Эта мысль мне как-то до сих пор не приходила в голову. То, что Сашка – не из нуждающихся мне стало понятно после поездки в эту ее озерную сказку. Но на сколько, и за счет чего – об этом я не задумывался. Зачем?..       - У ее папочки была школьная любовь, - рассказывает мне Нинель. – На которой он женился сразу после института. Ну там, перестройка, карьера, лихие девяностые. Выплыл он, короче, на гребне волны из грязи в князи. Бизнесмен… Родилась Александра. Они в Японии тогда жили, он при торговом атташе советником был… А потом, так получилось, ее мама погибла. Какой-то несчастный случай. Ей тогда только–только восемь лет исполнилось. Горе, слезы… А папа возьми да и женись через месяц на другой. Сорока дней не прошло… А Сашу твою в детский дом…       - Твою ж мать… - невольно реагирую я.       - Да. Ну вот… Там она как раз спортом заниматься начала, талант прорезался, перспективы… А когда ей исполнилось четырнадцать вдруг вспомнил папашка про нее, к себе домой взял, заботой окружил… В школу элитную определил… Да вот только поздно было. Детская психика - ранимая… Короче, как стало возможно, ушла она от него и отношения они поддерживают очень эпизодические. Он ее заваливает деньгами, подарками… А она то в детский дом все отнесет, то в ветклинику перечислит… И о ее болезни он не знает… Она сама под страшное честное слово мне про это рассказала, заставила пообещать, что не расскажу ему. Знала, что докопаюсь…       Я понимаю, к чему она все это мне рассказывает. Но мне плевать.       - У меня остались деньги, которые я заработал в Америке, - решительно говорю я. - Если нужно, я продам свою квартиру…       Нинель грустно усмехается.       - Как же она… Вы знакомы всего ничего, но она уже знает тебя как облупленного. Это правда, что у вас не любовь… Какое-то безумное обожание… Обожествление… С ее стороны так точно… - она качает головой. – Александра специально мне сказала, что когда… именно «когда»… ты захочешь все с себя снять и отдать ей на лечение, то чтобы ты даже думать об этом забыл… У нее денег столько, сколько нам с тобой за всю жизнь не заработать… Глупые вы дети… Одни проблемы от вас…       Я слушаю ее в пол-уха. Понимаю главное. Нинель договорилась с Майклом. И у Сашки есть реальный шанс… Поэтому я подтверждаю свое слово, данное ей.       - Если вы ее спасете, - говорю я, - клянусь, я прекращу с ней всяческие контакты.       - Ты это сделаешь, - холодно смотрит на меня Нинель. – Иначе мне придется очень жестко тебя… Уговорить.       Я понимаю, что это не угроза, и даже не обещание. Это констатация непреложного факта. И я знаю, что это не только будет сделано. Я понимаю, что это будет правильно. И я… хочу этого.       К нам возвращается Анечка, сияющая, восхитительная, родная. И мне снова хорошо в домашнем кругу. Дом… Мама… Невеста…       А когда мы наконец остаемся одни, я ищу ее руку, и зарываюсь лицом в ароматные темные кудри, и прижимаюсь к ее манящему, сладкому телу, и шепчу ей на ушко одно лишь слово…       - Любимая… любимая… любимая…       Она рядом. Она со мной. И она чувствует каждый мой вздох, каждую невысказанную фразу.       - Что?.. Что с тобой?.. Ты весь как струна…       - Устал от этой жизни, - бормочу я…       - Дурачок… - она испуганно вздрагивает. – Не говори так…       Тихо смеюсь над ее реакцией.       - Я устал от жизни, в которой нет тебя…       - Но я же есть… Я здесь…       Она поворачивается ко мне, и я чувствую ее руки на своем лице.       - Ты где-то далеко… - говорю ей. - Я вижу тебя, как мираж на горизонте… Бегу, бегу, но никак не могу добежать… Ты ускользаешь…       - Я буду рядом… - шепчет она. – Обещаю. Дай мне только еще немного времени… Я боюсь… Мне нужно решиться… Но я… буду… всегда буду рядом… с тобой…       Я нежно обнимаю ее, и покрываю поцелуями ее теплое, мягкое, такое желанное тело. И с осторожной настойчивостью влеку ее к себе… И она не сопротивляется, покорно отдавая мне себя всю, без остатка…       И я забываю все и всех. Всех, кто не дает мне спокойно жить на этом свете, занимая мое время. То время, которое я хочу проводить лишь с ней.       Но теперь у меня есть козырь. Я загадал, что если… то «да». И «да» должно произойти. Потому что прыгнуть кваксель невозможно. Кого угодно спросите. Даже я скорее поверю в пятерной тулуп…       Но я его прыгнул.       Значит… Да…              На контрольные прокаты в Санкт-Петербург съезжается вся наша фигурнокатательная тусовка, со всей страны. Все, кто хоть более-менее что-то из себя представляет и имеет маломальские амбиции показать себя в этом спорте. И, конечно же, обратить на себя внимание корифеев высшего звена. Потому что, каким бы чудесным ни был твой тренер, какие бы результаты ты под его или ее руководством не показывал, какими бы конгениальными ни были твои программы, все равно, любой, просто любой фигурист, хочет, мечтает, спит и видит себя в олимпийской сборной. А олимпийскую сборную у нас, по традиции уже не первый год формируют школы Тамкладишвили, Федина и Московиной. И прорваться через заслон наших лучших из лучших ой как сложно…       Ломая добрую традицию, на этот раз я делю комнату не с кем-то из фединских ребят, а со смутно знакомым мне парнем, вроде бы откуда-то из области, из Подольска, что ли… Лицо где-то видел, имени не помню. С одной стороны, это неплохо. Все-таки вечером иногда хочется и отдохнуть, и книжку почитать, и вообще… С друзьями, когда они рядом, так получается не всегда…       Мой приятель Мишка Щедрик, пользуясь случаем, живет у себя дома, в питерской квартире, присылая мне по этому поводу пропитанные ехидством сообщения. И зовет в гости. Человек он серьезный, семейный… Обязательно нужно будет напроситься к нему вместе с Анечкой, чтобы прониклась атмосферой… Хотя, кто знает, не вышло бы наоборот…       Ну а своему соседу, который с первых же минут смотрит на меня, как паломник на святыню, расширенными от восхищения глазами на прыщавом юношеском лице, я сразу же заявляю действующий расклад.       - Зовут меня Сергей. Ни орденов, ни званий не имею и не признаю. Жилплощадь используем поровну. Гостей принимаем по взаимной договоренности. Согласен?       Он молча кивает, не сводя с меня ошалелого взгляда. Чтобы привести его в чувство, несильно тыкаю его кулаком в плечо.       - Отомри, приятель, - говорю ему с усмешкой. – У тебя имя есть?       Он трясет кудлатой головой, словно просыпаясь. А потом без лишнего жеманства и робости первый протягивает руку.       - Марат. Кондрашов…       Это имя я знаю.       - А-а… Краснознаменный ЦСКА.       Отвечаю на рукопожатие и отмечаю про себя, что рука у него просто железная. А еще вспоминаю, что тренируется он у тети Светы. Светланы Орловской.       – Светлане Владимировне огромный привет, - расшаркиваюсь. – Если она меня еще помнит.       И тут же угодливая память подсовывает мне воспоминание о том, что в том же ЦСКА у еще одной знакомой мне тренерши, Елены Буйновой, сейчас занимается Катька…       - Передам, - кивает Марат.       Распихиваю вещи по полкам шкафчика, забрасываю сумку наверх и, подхватив рюкзак, собираюсь идти в «Юбилейный», где в этом году собираются на нас смотреть наши строгие начальники. Вроде бы и Анечка собиралась туда же, так что прогулка обещает быть нескучной. Тем более, погода в Питере стоит просто великолепная для конца сентября – холодно и пасмурно. Всего лишь. Ни проливного дождя, ни пронизывающего ветра, ни наводнения. Одним словом – благодать.       - Э-э… Сергей!..       Марат, видя мои приготовления, нерешительно мнется.       - Ну чего тебе? – нетерпеливо спрашиваю я.       - Если ты в спорткомплекс, - произносит он, - то можно я с тобой?..       Смотрю на него, наклонив голову. Нужен он мне, конечно же, как рыбе зонтик. Но послать вот так вот сходу, едва познакомившись… Такое себе.       - Собирайся бегом, - киваю ему. – И спускайся в холл.       Он кивает, а я, не спеша, двигаюсь на выход.       Аню обнаруживаю внизу, сидящей на диванчике и что-то сосредоточенно разглядывающей на своем телефоне. Рядом с ней вижу балеринку-Валентинку, занимающуюся тем же самым. И понимаю, что вечер будет нескучным.       Подкрадываюсь к Анечке неслышно сзади и, наклонившись, обнимаю за плечи и целую в шейку.       - Ой, - вздрагивает от неожиданности она, - вредный, напугал… - и тут же сжимается. - Ай щекотно…       - Я соскучился, - шепчу ей на ушко я.       Анечка хихикает       - Час назад расстались, - говорит она, - до этого полдня в поезде вместе, а ты, прям соскучился?..       - Да… - нахально поглаживаю ее руки и как-бы невзначай касаюсь кончиками пальцев ее маленьких, соблазнительно округлых грудок. – Очень…       Она легонько шлепает меня ладошкой по руке и, поведя плечами, выворачивается из моих объятий.       - Сережка! Совесть имей! Приставать в общественном месте…       Наблюдающая за нами Валька корчит томную рожицу, закатывает глазки и мечтательно вздыхает.       - Лав из, - произносит она, - потискать ее за сиськи, получить по рукам, но продолжать смотреть на нее влюбленными глазами.       Анька картинно вздыхает.       - Ну вот зачем ты ему подсказываешь? – качает головой она. – Ведь он теперь так и нарисует… Будет всех веселить…       Переглядываемся с Валькой и заговорщицки ухмыляемся.       Картинки в стиле «Лав из…» я иногда рисую на потеху девчонкам, придавая героям сходство то с Танькой и Семеновым, то Нинель с Мураковым, то с собой и Анечкой. Понятно, всем весело, когда не их лично касается. Несколько раз я, втихаря от Анечки, рисовал для Вальки комиксы с нею, с собой и с ну очень уж беззастенчивым сюжетом, ввергая ее в очаровательное смущение и заставляя краснеть до корней волос. Но каждый раз, поприжимавшись ко мне и позволив себя где-нибудь потискать и погладить, она просит подарить ей рисунок и как-нибудь нарисовать еще. «Лав из… - засмотреться на ее сисечки и кончить, забыв снять трусы» - была одной из таких фривольных картинок, напоминавшей нам с Валей о Париже. Рисунок этот, кстати, она хранит в своем дневнике, вместе с другими девичьими тайнами. Интересно, догадывается ли она, что этот сюжет срисован почти что с реальной жизни?..       Обхожу диван и пробираюсь к Анечке поближе. Присаживаюсь подле нее и продолжаю нагло ласкать, на этот раз трогая, сжимая и поглаживая ее затянутые в капроновые колготы ножки.       - Как я тебя люблю, сладенькая Анютина… - шепчу я, скользя ладонями все выше и выше по ее бедрам.       Анька млеет от удовольствия, но остатки стыда еще как-то ею владеют.       - Прекрати сейчас же! – шепчет она яростно, сжимая бедрами мои руки и бросая на меня испуганный, но одновременно блудливый взгляд. – Бесстыдник…       Смотрю на нее такими глазами, от которых, я знаю, она просто в восторге. Пытаюсь пошевелить пальцами. И она, закрывая глаза и вздыхая, расслабляется, позволяя мне двигаться дальше под складки ее юбки.       - Вы ненормальные, - качает головой, наблюдающая за нами с улыбкой Валька. – У меня все аж свело там, на вас глядя. Теперь, хоть за вибратором беги, хоть к вам третьей пристраивайся…       Я замираю от неожиданности.       С обалдевшим видом смотрю на Анечку, потом поворачиваюсь к Вальке.       - Куколка, - не веря своим ушам, произношу я, - а ты… когда это… вырасти успела?       Валька хихикает и демонстрирует мне кончик розового язычка.       - Ох уж эта наша Валечка… - с хитрой улыбкой поводит бровью Аня.       - А ты что думал? - балеринка заносчиво задирает нос. - Вы тут тискаться будете, а я о розовых пони размышлять? Я может быть тоже… кой-чего хочу…       И она решительно подсаживается к нам вплотную, как бы невзначай касаясь меня коленкой и накрывая Анечкину ладонь своей.       Заявление сделано серьезно и недвусмысленно. Я вижу по Валькиным глазам, что она не шутит. Девчонка всерьез напрашивается…       Мысль о второй итерации Таньки в наших отношениях одновременно мелькает у меня и у Ани. Мы снова переглядываемся. И я вижу табун шальных чертей, пляшущих в синем омуте ее глаз.       «Ты правда этого хочешь?..»       «Так ведь и ты хочешь… Впрочем, поступай, как знаешь…»       «Ты точно уверена?..»       «Я тебе доверяю…»       - Привет, разрешите представиться. Я Марат…       Здравствуйте посреди ночи… На самом интересном месте… Совсем о нем забыл…       Кондрашов подходит к нам полностью одетый, с рюкзаком за плечами и готовый к выходу.       Немая сцена, мы все, раскрасневшиеся, перевозбужденные, только что не взмокшие… И юноша бледный с горящим взором и невинной улыбкой, ворвавшийся в наше непристойное сообщество.       Я только и успеваю что незаметно выскользнуть из-под Анечкиной юбки. Ситуацию спасает балеринка.       - Я Валя, - подхватывается она на ноги, хватая свою сумку. – Поможешь шмот дотащить?       - Конечно, - расцветает малой. – С удовольствием.       Мы тоже поднимаемся, хотя румянец на Анечкиных щеках все еще предательски пылает.       Она прижимается ко мне и по-деловому протягивает ему руку.       - Аня…       - Великая и непревзойденная, - делает плоский комплимент Марат, с поклоном пожимая протянутую ладонь.       - Не переигрывай, Кондрашов, - гнусаво бубню я. – Здесь все свои…       - А я, между прочим, первая на тебя обратила внимание, - возмущенно надувает губы Валька. – А комплименты, так сразу, значит, Озеровой… Ну конечно, она ж у нас олимпийская…       Марат краснеет как первокурсница, принимая Валькину издевку за чистую монету.       - Ты… прекрасна… Ты - совершенство, - бормочет он. – Просто нет слов…       - В следующий раз советую запастись, - добивает его Валька.       Сохранять серьезный вид, наблюдая за растерявшимся и не понимающим, что происходит мальчишкой сложно. Поэтому, выдержав пару мгновений, цинично ржем, тыча в него пальцами.       - Ну что ты такой серьезный? - тормошит его Валька, одаривая, как она умеет, своим волнующим взглядом. – Улыбнись…       Она вручает ему свою сумку, повисает на нем с другой стороны и гордо смотрит на нас с Аней.       - Меня, между прочим, - заявляет она, - еще никто совершенством не называл. Вот.       Она показывает нам язык и увлекает свою жертву к выходу.       Снова смотрим друг на друга… И замираем в поцелуе…       Анечка глядит на меня с лукавым прищуром.       - А ведь почти, да, Серенький? – мурлычет она. – Взыграло ретивое, а? Захотелось девочку?       - Молчи, ведьма - шепчу я, целуя ее лицо и шею. – Только тебя одну люблю… Тебя хочу… С ума сводишь…       - Так и мне тоже захотелось, - еле слышно признается она. – На секундочку. На ма-аленькую такую… Но тебе больше…       Ну вот как с ней себя вести? Когда все наружу, и ничего невозможно ни скрыть, ни обыграть.       - Как же вовремя он выскочил, - качаю головой я. – Словно знал…       Аня протягивает мне свой рюкзак с коньками, другой рукой отбрасывая с лица свои волосы.       - Малая не успокоится, - говорит она серьезно. – Теперь, когда мы не прогнали ее сразу…       - Ну, может с этим, - киваю в сторону двери, - с Маратом, найдет… точки соприкосновения…       Анечка снисходительно смотрит на меня, потом берет под руку и, как только что Валька, тянет к выходу.       - Любим мы тебя, Ланской, дуры наивные… - говорит она со вздохом. - А ты про нас так ничего и понял до сих пор…       - Э-э-э… Так я… - мямлю удивленно.       Она поворачивает меня к себе, поднимается на носочки и едва касается губами моих губ.       - И никогда не поймешь, - добавляет она без улыбки.              Выскакиваю на лед. Самым последним, конечно же. Под тяжелым и неодобрительным взглядом Нинель. От немедленного жесткого нагоняя меня спасает только то, что за минуту до меня из калитки вылетает раскрасневшаяся, запыхавшаяся Анечка, не оставляя у тренеров сомнений, что сегодняшнее опоздание – наша с нею общая заслуга. А с некоторых пор, все, что у меня происходит с Анечкой имеет в глазах Нинель право на некоторое извинение.       Сегодня народ тусует в свободном режиме, начало зачетов только завтра. Поэтому на льду одновременно толпятся почти все мои старые знакомые.       - Ланской!..       Оборачиваюсь на громкий окрик.       Такой же здоровый. В отличной форме. Не набравший ни грамма лишнего за время, проведенное на больничной койке. Вообще не изменившийся за все годы, что мы не виделись…       Подъезжаю к нему. Он смотрит внимательно, сжав губы в тонкую, упрямую нить.       А потом просто и резко сграбастывает меня своими ручищами и несколько раз хлопает ладонью по спине.       - Рад видеть, друг… - говорит он, отстраняясь и усмехаясь, как всегда, скупо.       - Я тоже, Миш…       И… разъезжаемся. Вот такой он, Мишка Щедрик. И это еще был с его стороны ого-го порыв. Я вообще от него не ожидал большего чем просто взмах рукой от противоположного бортика.       Стайка девчонок Московиной. Машут, улыбаются. Ее же парники Гарямовы, Саша и Даша. С ними мы были вместе в Корее…       Наши, зеркалята, тут же носятся как угорелые. Машка, Динка… Валя красиво заходит в вираж и выгибается в кантилевер…       Много незнакомых лиц. Вчерашние юниоры от школ Шиповенко и Федина, для которых это будет первый взрослый сезон. Посмотрим, посмотрим… Кстати, мой новый приятель, Марат Кондрашов, очень недурно держится, показывает и вращения, и вполне грамотные прыжки… Нужно будет с ним повнимательнее. А то эти, юные сердцем да чистые помыслами… Один раз я уже недооценил соперника, подкравшегося ко мне с открытым забралом и без оружия. До сих пор расхлебываю…       Раскатываюсь. Разогреваюсь. Настраиваюсь.       Останавливаюсь на полминуты глотнуть воды, и рядом со мной у бортика тут же приземляется знакомая фигура.       - Привет, обманщик!       С улыбкой поворачиваюсь к ней.       - Здравствуй, твое величество!       Лиза тут же подбирается и приосанивается, упирая руки в боки.       - Да, блин, величество, - задирает нос она. – И мое величество тобою недовольно. Кто мне обещал баскетбол?       В ажиотаже, выписываясь из больницы, да еще и под впечатлением от свалившейся мне на голову Сашки с ее проблемами, я совершенно забыл, что договорился с Лизой еще раз погонять мяч. Непростительно…       Церемонно опускаюсь перед ней на одно колено.       - Повинную голову меч не сечет, - воздеваю к ней руки. – Не вели казнить, всемилостивейшая, вели… Вели…       Лиза с надменной улыбкой смотрит на меня.       - И что ж тебе повелеть?       - Вели… поцеловать тебя, куда душа твоя изволит.       Лизель громко хохочет на эту мою наглость, объезжая меня по кругу.       - Ишь, чего захотел, - ехидно произносит она. – Обойдешься. Ходи нецелованый. Вот такое будет тебе наказание.       Она подкатывается ко мне вплотную и двумя руками поднимает пряди волос у меня на голове, скручивая мне рожки.       - Демон-соблазнитель, - шепчет она чуть-слышно. – Не на такую напал… Целуйся со своими девочками…       Я с удивлением замечаю, что ее щеки наливаются румянцем.       - Лиза, что ты… - тихо говорю я. – Я же пошутил…       - Дурацкая шутка вышла, Сережа…       Улыбка сползает с ее лица, как смытый волной рисунок на песке.       Взлохматив ладонью мои волосы, она разворачивается и быстро уносится прочь, к своей школе, оставив меня в недоумении и в коленопреклоненной позе.       Только несколько дней спустя, уже вернувшись в Москву, я узнал, что Лиза тем утром совершенно случайно обнаружила своего парня, Андрея Лазурова, в недвусмысленных объятиях одной из девочек. Что называется, в самый разгар… Ну вот ее и вынесло… И это Лиза, которая, в отличие от многих из нас, никогда не позволяла себе вольностей во взаимоотношениях. И в других этого не терпела… Если бы я знал… Но в тот день я решил, что у нее просто паршивое настроение и выбросил ее из головы.       На команду ЦСКА смотрю внимательно. Ищу глазами ту самую… К которой когда-то душа рвалась и по которой сердце сохло… И даже не знаю, что почувствую, когда увижу…       Но ее нет. Может быть пока нет… А может быть вообще не приехала. Бросила кататься. Или снова травма… Разошлись наши дорожки. За два с лишним года ни слова…       Вижу, как в окружении стайки девчонок царственно качает клювом Женя Шиповенко. А за ним, безмолвной тенью маячит Артем…       Розин, дурак… Чего же тебе не хватало? В «Зеркальном» ты бы сейчас был, как минимум, вторым хореографом, у тебя были бы спортсмены, я бы точно с тобой работал, потому что ты мне всегда нравился… Больше чем Артур. Больше чем Железняк… А даже с одним мной ты бы имел и престиж, и деньги, и уважение, потому что это в моем извращенном и избалованном сознании серебряная медаль олимпиады – суть позор и поражение. Наша же федерация и спортивный комитет напротив, очень щедро финансируют тех, кто готовит, муштрует и заставляет работать таких, как я… Ты думал легко выехать на Катьке? Чемпионка Европы, победительница финала Гран При… Перспективная и подающая надежды, молодая… Тогда бы продолжить в нее вкладываться, как это делала Нинель, и ни у Ани, ни у Вали, ни даже у Таньки не было бы шансов в Корее… Но ты не учел простой вещи. Звездную болезнь нельзя переносить на ногах. Ее нужно лечить хирургически. Иначе… Мы знаем результат. Катька не только зазвездилась, уйдя за тобой к Шиповенко, она еще и тебя заразила этой гадостью. И вы вдвоем сошли на нет… Я не знаю, кто из вас кого соблазнил, в прямом и переносном смысле. Но вы оба виноваты в том, что теперь Катя Асторная – спортсменка дай бог второго эшелона, и в сборной может претендовать разве что на место запасной. А ты… Тебя просто нет, Хот Арти… Тебя просто нет…       Розин ловит мой взгляд, направленный на него, и, качнув головой, машет мне рукой. Нам больше нечего делить и стесняться нашего знакомства. И, если уж на то пошло, какие-то обрывки чести у него в организме еще присутствуют – из выигранных им на тотализаторе денег, когда, с моей подсказки он на Валькином проигрыше заработал пять тысяч долларов, Артем без колебаний отдал мне две, позвонив и договорившись о встрече. Хотя, кто знает, где проходит граница между честью, совестью и банальным страхом…       Меня так и подмывает подъехать к Розину с Шиповенко и цинично поинтересоваться, не знают ли они, где Асторная. Но я этого не делаю. Полюбоваться на их злобные физиономии – недостаточная плата за тот скандал, который за подобную выходку может мне устроить Нинель. К тому же о Катьке я могу узнать совершенно легально без сомнительного удовольствия от общения с этой парочкой.       - Здравствуйте, Елена Германовна!       С ангельской улыбкой, весь преисполненный пиетета и уважения, подъезжаю к бортику, у которого стоит, наверное, самая легендарная и заслуженная тренер нашего спорта. Тетя Леночка. Елена Буянова. Она вошла в историю, как самая юная, тогда еще советская, спортсменка, поехавшая на олимпийские игры. Дело было в 1976 году, в австрийском Инсбруке и было ей тогда двенадцать лет. А еще она была первой нашей фигуристкой, которая на международных стартах завоевала медаль и поднялась на пьедестал. Да, это был всего лишь чемпионат Европы, и место было только третье. Но это был наш самый первый подобный результат. А еще она была пятикратной чемпионкой нашей страны… А еще… А еще я любил ее как вторую маму, потому что в самые наши с Нинель мрачные времена, когда мать тынялась без работы, без льда, перебиваясь эпизодическими заработками и балансируя на грани ухода из профессии, тетя Лена всегда с готовностью принимала и меня одного, и нас вдвоем у себя в ЦСКА, давая нам возможность тренироваться, а иногда даже банально подкармливая салатами, сырниками собственного изготовления и фруктовым кефиром. В последствии, когда появился «Зеркальный» и мы более-менее встали на ноги, наше общение стало не таким активным. Работа поглощала без остатка, не оставляя времени на все остальное. Но тетю Лену я всегда вспоминаю с нежностью и благодарностью. И неизменно, с огромным букетом роз, езжу к ней домой или на работу каждый год восьмого марта и двадцатого мая, в ее день рождения.       Она смотрит на меня с лукавым прищуром и улыбкой. А я просто запрыгиваю в калитку и, как есть, на лезвиях подхожу.       - Мальчик мой маленький, - весело щебечет Буянова, глядя на меня снизу вверх и протягивая руки.       Осторожно обнимаю маленькую, хрупкую фигурку.       - Никак не привыкну, что ты такой огромный, - говорит она, оглядывая меня всего.       - Ну, я же на коньках… А если так? – приседаю, чтобы казаться ниже.       - Все равно, - она треплет меня за щеку. – Ух, красавчик. Девочки ваши, небось, все за тобой бегают. Тнюшку вон, правда упустил ты. Ну ничего. Еще столько осталось…       Как всех волнуют наши отношения в «Зеркальном». Ну, прям, других тем нет… Мы, правда, не упускаем случая дать повод, это верно…       - Тёть Лен, - предпочитаю не ходить вокруг да около, - а Катя Асторная, она вообще как? Где?       Буянова не теряет задора.       - Катька-то ваша? – она поводит бровью. – А что, соскучился?       - Конечно, - киваю. – Такое дело, не виделись столько лет.       Она снова бросает на меня хитрый взгляд и, сжав руками мои плечи, разворачивает в сторону выхода из раздевалок.       - Ну смотри, раз «такое дело», - усмехается она.       Смотрю. И вижу. И снова, как когда-то…       Стройные ножки. Точеная фигурка. Изящная головка на длинной, красивой шее. Светлые волосы закручены в два кокетливых хвостика. Серые глаза загораются огнем, а пухлые губки складываются в очаровательную улыбку. И она танцующей походкой идет ко мне…       - Катюшка, привет… - только и успеваю произнести я.       Она подходит, кладет свои руки мне на плечи, тянет меня к себе и, прижав, целует.       - Привет, привет, привет… - шепчет она, и меня как током пронзает воспоминание, такое далекое, и такое приятное.       - Ух ты… - говорю я, глядя ей в глаза. – Прям соскучилась-соскучилась.       Катька смотрит на меня улыбаясь и приоткрыв ротик.       - Соскучилась…       - Ну вот не знай я тебя до этого, Асторная, подумал бы, что влюбилась в меня с первого взгляда…       Она смеется одними глазами, поводя бровью.       - Екатеринбург, - кивая, говорит она. - Помнишь…       - Конечно. Ведь это наша с тобой традиция, разбежаться, не сказав ни слова, а потом встретиться, как будто искали друг друга всю жизнь.       Она улыбается, смотрит задумчиво, словно хочет что-то сказать. Но потом просто проводит ладонью по моей груди, смахивая пылинку.       - Найди меня… завтра после прокатов, - говорит она тихо. – Постараюсь до завтра… не исчезнуть.       Я поправляю ее забавные хвостики и, как бы невзначай, провожу пальцами по ее шее.       - Найду, - киваю.       Она снова прижимается ко мне, подставляя щечку для поцелуя.       - Ты все еще мой самый любимый… - еле слышно произносит она, прежде чем решительно от меня отойти, скинуть чехлы с лезвий и, ни на кого больше не глядя, выехать на лед.       Елена Германовна провожает ее напряженным взглядом. А потом хмуро смотрит на меня.       - Я очень долго ее вытаскивала из болота, Сереженька, - произносит она жестко, - чтобы ты сейчас мне все испортил…       Я дергаюсь, словно меня стеганули розгой.       - О чем вы, тетя Лена?.. Я же ни словом…       - Давай ты не будешь ее мне отвлекать от работы, - перебивает меня она. – Мне хватило истерик, когда она расставалась с Семеном. Дай девочке просто спокойно войти в сезон. А там…       Не показываю вида, что понятия не имел о том, что Катька рассталась с Авером… Чертовски интересно!..       Изо всех сил держу постную мину.       - Скажите только слово, - пожимаю плечами, - и я больше к ней не подойду и не заговорю…       Она усмехается и гладит меня по спине.       - Я же не стерва, - улыбается она. – А вы ребятки взрослые… Понимаешь меня?       - Понимаю…       - Ну вот и договорились.       Она легонько подталкивает меня к калитке.       - Иди, давай, работай, - напутствует меня она. – Покажи им всем…       Показывать предстоит многим, и массу всего. Поэтому не трачу больше время, а еду катать разминку и дальше то, что моё трио мудрецов соблаговолит мне указать.       Зато я все-таки ее нашел… Это важно.       Понять бы теперь, на сколько…              - Злиться не будешь?       Аня хмурится и отстраняется.       - Что ты там уже снова натворил, - обреченно вздыхает она.       Я долго думал, говорить или нет, но в конце концов, решил, что так будет лучше и честнее.       - Я с Катькой встретился…       Анечка фыркает и толкает меня в грудь ладошкой.       - Господи, и всего-то?       - Ну… - мнусь я.       - Гну, - подбадривает меня она.       - Хочу завтра с ней… поболтать.       Анька строит ехидную мину.       - С ней поболтать, - уточняет она, - или в ней поболтать?       - А ну тебя…       Она заливается хохотом, откинувшись на подушку. Я обреченно закатываю глаза.       - Терпи, Ланской, - она запускает свою ладошку мне под волосы и довольно болезненно сжимает в районе шеи. – Не я от тебя по мужикам скакала, а ты от меня по девкам. Каждую тебе припоминать буду…       У меня на лбу выступает отвратительная испарина. Разговор переходит в неприятную плоскость. Еще и потому, что Анька права… Ну и, само собой, мне больно. Фея знает, как доставить боль…       - Я же уже извинился, - бормочу я. – Прости. Мне жаль. Что мне еще сделать?       Она убирает руку и вытягивается под одеялом.       - Попросить прощения и получить его – не всегда одно и тоже, - произносит она тихо. - Ты правда, до сих пор так и не понял, почему я не хочу жить с тобой вместе?       Я молчу. Все я давно понял…       - Сидеть и ждать тебя в одиночестве, не зная где ты и с кем… Думаешь ты обо мне или о ком-то еще… Постоянно ожидать от тебя очередного подвоха или сюрприза… Зачем мне это, Серенький?       - Но ведь сейчас ты со мной… - хватаюсь за соломинку я.       - Потому что я люблю тебя, глупый, - Аня поводит обнаженными плечиками и смотрит на меня колючим синим взглядом. – Люблю. Мне хорошо. Я наслаждаюсь… Почему нет?.. Но…       - Всегда есть но…       - Я не позволю тебе больше доставить мне боль, - сухо говорит она. – Никогда. Малейшее сомнение… Тень сомнения… Намек. На то, что снова повториться… - она качает головой, не договорив. – И я уйду навсегда. Раньше я боялась, что не смогу без тебя жить. Спасибо, ты очень доходчиво объяснил мне, что я ошибалась. Теперь этого страха нет. Дальше – все в твоих руках.       Я чувствую противный озноб, пробегающий вдоль моего позвоночника. Осознание простоты и очевидности того, что она говорит, реально пугает. Потому что она права. Она сможет жить без меня. А вот я без нее – уже нет…       Смотрю на Анечку. Очаровательную. Всю такую любимую и родную…       И милосердие все же стучится в ее сердце…       - Если меня чаще целовать, то я становлюсь менее злой, - хитро улыбается она, протягивая ко мне руки.       Тону в ней, как в облаке. Ищу небо в ее глазах…       Оставив на мне следы своих коготков и острых зубок, Анечка, отдышавшись, смотрит на меня из-под полуприкрытых век.       - Ну вот как на тебя злиться после этого… - с улыбкой качает головой она.       Я отбираю у нее одеяло, в которое она снова пытается завернуться и ласково глажу ее обнаженное тело.       - Хочу смотреть… - шепчу я. – Люблю на тебя смотреть… Покажи…       Она тихо смеется, изображает смущение, покусывая пальчик. Но, повинуясь моим рукам, слегка раздвигает ножки.       - Не налюбовался?.. Смотри… Нравится?       - Еще как нравится…       Провожу рукой по ее бедру и ласково трогаю ее, трепещущую, сочащуюся нашей общей влагой, сладкую щелочку...       - Сейчас малая прискачет, - томно мурлычит Аннушка, останавливая мою ладонь. – И захочет к нам…       - Обойдется…       - Не уверена… - Анечка загадочно улыбается. – А вдруг мне тоже будет интересно… На вас посмотреть…       - Да ну тебя…       Я сжимаю ладонь у нее между ножек, одновременно наклоняясь к ней и целуя шею и грудь.       - Тебе правда пора, - шепчет Аннушка, вздрагивая. – Валька может явиться вот-вот, застанет нас… О-ох… В таком-то виде…       Я чувствую, как волны желания снова накатывают на меня.       - Еще разочек…       - Ты точно решил сорвать мне сезон… - улыбается она, расслабляя тело и обнимая меня за плечи. – И за волосы затащить меня в совместную жизнь…       - Если нет другого способа, то да, - соглашаюсь я…       Анечка закрывает глаза и прикусывает нижнюю губку.       - Тогда обними меня сильней… - требует она…       Валька является, когда уже совсем стемнело. Утомившись, и на какой-то момент потеряв бдительность, Анечка заснула в моих объятьях, положив голову мне на плечо. И я, боясь пошевелиться, чтобы ее не разбудить, так и лежу, наслаждаясь покоем и вдыхая ее аромат.       Прошелестев входной дверью и прокравшись на цыпочках в комнату, Валька на мгновение застывает, вытаращившись на нас, но, встретив мой взгляд, понимающе улыбается и кивает. Стараясь не шуршать, она сбрасывает с себя куртку, свитер и джинсы, остается в футболке и в трусиках, забегает в ванную и едва слышно журчит там водой, Вернувшись, уже в пижаме, она с кошачьей грацией проскальзывает ко мне под одеяло.       - Я просто полежу с вами рядышком… - шепчет она в ответ на мой ошалевший взгляд, пристраиваясь под моей рукой и прижимаясь всем телом. - Только сегодня… И только один разочек… А ты не смей ничего делать… Только чуть-чуть погладь меня… Согрей…       И я всеми своими клеточками ощущаю, как она дрожит, толи от холода, толи от возбуждения…       Малая не отвяжется… Аня была права… Мы не прогнали ее сразу… И балеринка добилась своего, пристроившись к нам третьей.              В этом сезоне организаторы контрольных прокатов решили не рассусоливать и не растягивать процесс надолго. Два дня у нас на все. Для всех четырех наших дисциплин. В первый день, сегодня, мы катаем свои короткие программы, а завтра – произвольные. По времени тоже все достаточно плотненько. В полдень начинают танцоры, в полвторого – девочки, еще через два часа выступают парники и в шесть вечера наш выход. То есть времени до вечера у меня как бы много… Но это только так кажется.       С удовольствием бы поспал подольше. Но в семь утра срабатывают будильники на всех наших телефонах.       Просыпаюсь. Открываю глаза. И первой же мыслью понимаю, что попал…       Потому что проспал всю ночь в неудобной позе, и у меня затекла спина.       А еще, потому что справа ко мне прижимается, согревая своим телом, обнаженная и растрепанная Анечка. А слева… А слева нет никого. Бросаю взгляд на соседнюю кровать и вижу едва прикрытую одеялом круглую попу, обтянутую пижамными штанами с веселеньким рисунком, и две аккуратно заплетенные косички, змейками вьющиеся из утопающей в подушке кукольной головки.       Чувствую по ее дыханию, что Аня не спит. Осторожно поглаживаю ее по спине.       - Доброе утро…       Она поднимает голову и тянется ко мне с поцелуем.       - Привет…       Она сладкая. И пахнет весенними цветами…       - Мы попались, - шепчет она с улыбкой. – Как нашкодившие дети…       Ну… Да. И какой их этого можно сделать вывод?       - Значит можно больше не стесняться…       Я легонько тяну ее в свою сторону и, подхватив правой рукой за бедро, устраиваю верхом на себе.       - Ты что?.. – делает большие глаза Анечка. – А вдруг… Валька… Не спит…       - Наплевать… - прижимаю ее к себе.       Она замирает, закусив губку и вцепившись коготками в мое плечо.       - Осторожнее… - едва слышно выдыхает она. – О-ох… Да… Вот так…       Как скажешь, фея…       Выползая из ванной, обессиленные, счастливые, мокрые после душа и почти одетые, застаем балеринку проснувшейся, слегка припухшей и сонно расплетающей свои ночные косички.       В ответ на мое «Доброе утро» она, не поднимая глаз, зевает и подставляет щечку.       - Как спалось, Валюш, - интересуюсь я, целуя ее и щекоча ей ушко и шейку.       Она морщится, потягиваясь, и отмахивается от меня рукой.       - Уй-и, отстань… - и добавляет, без тени смущения. - С тобой когда тискалась, то тепло было и хорошо. А потом ты заснул, и Анечка меня выгнала…       Поднимаю глаза, и встречаю ехидный Анин взгляд, а ты, мол, чего ожидал?       - Сегодня снова к тебе греться приду, - нахально ставит нас перед фактом малая, как бы даже не сомневаясь, что следующую ночь я снова буду спать в их номере.       - Валька, - хмурится на нее Аня, - не наглей.       - Или к тебе… - балеринка смотрит на нее чистым, незамутненным взглядом детской непосредственности. – Хочешь? Как в тот раз…       Все-таки актриса из Анечки не очень. Или это я ее уже так хорошо знаю?.. Как бы там ни было, когда эти две заразы синхронно упираются в меня своими невинными глазками, мне хватает едва заметной дрожи в уголках ее губ, чтобы понять цену этому спектаклю.       - Ведьмы… - произношу я ласково.       Анечка смеется, откинув голову, а Валька смотрит на меня своим сводящим с ума взглядом.       - Нет, - она поводит пальчиком из стороны в сторону. – Скажи то, что первое подумал…       - Допросишься, Валечка, - хихикает Аня. – Он же скажет…       - Хочу… - не сводит с меня глаз Валька, медленно опуская ладошку себе между ног. – Скажи…       Меня не приходится просить трижды.       - Сучки драные… Стервы бесстыжие…       Валька на мгновение закрывает глаза, замирает на вздохе и тут же с хохотом валится на свою кровать.       - Если бы парни только знали, - весело говорит она, - что завести меня можно не комплиментами и подарками, а просто вот такими вот словечками… - Она зыркает на меня из-под полуопущенных век. - Там еще есть, как минимум два слова… Но ты мне их не говори, потому что придется тебе меня ублажать прямо здесь и сейчас, а Анечка мне этого не простит…       Я не то чтобы удивлен… Скорее, мне просто интересно, как это я так проглядел, упустил тот момент, когда скромная и тихая Валечка стала такой раскованной и страстной.       - Не узнаю тебя, Валька, - говорю ей. – Где та невинная девочка, которую я знал столько лет?..       Они переглядываются с Аней, и Валя едва заметно кивает.       - А ведь мы с Танькой тебе еще в Корее говорили, что она, - Аня кивает на балеринку, - ой как не проста… А ты не верил… Убеждал нас, что она еще ребенок…       Валька удивленно вскидывает брови.       - Что, правда? Так и говорил?       - Было, Серенький? – вместо ответа спрашивает Аня.       Растерянно киваю головой. Валька улыбается и, вытянув руку, касается моего плеча и груди.       - Мне хотелось тебе нравиться именно такой, - произносит она. – Еще тогда, когда ты помог мне вернуться к Вахавне… Мне казалось… Что… Только не обижайся… Что Таньку ты бросишь сам, а Анечке ты надоешь. И милая, восторженная девочка будет как раз очень кстати, чтобы тебя утешить… Хотя, честно скажу… Тогда в Париже сдержаться и не переиграть мне было довольно сложно…       Я невольно вспоминаю то, что было в Париже… При чем, не только наш с Валей мимолетный флирт. Но и все остальное…       - Коварный план, - усмехаюсь я. – Но что-то пошло не так.       Валя пожимает плечами.       - Лав из… - произносит она. – Я год смотрела, как вы друг друга обожаете. Ругаетесь, разбегаетесь, отношения выясняете… И все равно… обожаете. В какой-то момент попробовала влезть, но вместо того, чтобы в меня влюбиться, ты начал шарахаться из стороны в сторону, чувство вины у тебя развилось… Еще и олимпиада эта проклятая… Ну я и решила, зачем тебя мучить… Попросила маму тебя на путь истинный наставить, чтобы самой из образа не выходить… Ты бы себя видел тогда, когда она ночью возле нашего дома тебя обрабатывала…       - А ты подглядывала, - качаю головой я.       - Конечно. И подслушивала. И весь вечер гадала, решишься ты или нет. Но… Молодец, джентльмен. Слово сдержал…       Смотрю на Анечку, которая молча, с улыбкой слушает наш разговор.       - Ты все это знала? – спрашиваю у нее.       - Да, - кивает она. – Когда… ты меня бросил… И когда ушла Танька… Мы с Валей остались друг у друга одни. И начали… разговаривать…       - И оказалось, что поговорить есть о чем, - вставляет Валя. – Верно?       - Да, - улыбается Аня. – И поговорить, и поплакать… и поцеловаться…       Валя смотрит на меня неожиданно злым и холодным взглядом.       - Я полгода ее в чувство приводила, - веско говорит она. - И возненавидела тебя сильнее, чем до этого любила… Я вообще не знаю, Анька, как ты его простила?..       Аня смотрит на меня и беспомощно разводит руками.       - Лав из…       - Ну вот, - Валька смягчается. – Я же говорю, обожаете… Ты, конечно, Ланской, обещал меня любить, ну да ладно, что было, то прошло… Зато… - ее взгляд снова зажигается огнем, - классно я тебя потроллила с этим вот «смотри на меня как тогда». Мне так нравилось…       Она с довольным видом потирает ладошки.       Анечка смотрит на нас с улыбкой, явно не в первый раз слыша эту историю.       - И ведь смотрел же, - Валька тычет в меня пальчиком. – И как смотрел… Я думала массажную лежанку взглядом пожжет. Уже готова была для него из трусиков выпрыгнуть и сверху сесть… Хорошо, что вовремя заметила, что нас фотографируют…       Я подпрыгиваю на месте как ужаленный.       - Что?.. Что ты сказала?       Валя непонимающе смотрит на меня.       - Ты чего дергаешься?       - Подожди, - говорю, - ты сказала, что увидела, как нас с тобой фотографировали? Там, в Париже? В массажном кабинете?       Краем глаза вижу, что Аня тоже поняла, о чем речь и вся аж подобралась.       - Ну… э-э-э… Я не рассказывала разве? – хмурится Валя.       Я стараюсь сохранять спокойствие.       - Валюш, а расскажи сейчас…       Она смотрит на меня, на Аню и пожимает плечиками.       - Да ничего особенного… Сижу, красуюсь перед тобой, пока ты на мои сиськи пялишься, думаю, как бы тебя так охмурить, чтобы качественно, и вдруг вижу, стоит в дверях, родимый, и телефоном своим в нас тычет. Улыбается… Ну я, значит быстренько закруглилась, шмот напялила… Выскакиваю за ним в коридор и в общем-то так не очень любезно ему говорю, нехорошо, мол, исподтишка. Ну он разызвенялся весь, говорит, сорян, понравилась… Фигню всякую… Ну а я ему и выдаю, что я ж, мол, несовершеннолетняя и за такие фоточки в его телефоне можно и неприятностей огрести. Он тут же телефон достал, и при мне все фотки удалил. Там и было всего-то две или три, вполне невинные… Он даже не возражал…       - Да кто же это? Кто он? – не сдерживаясь ору я.       Валька шарахается от меня, как от чумного.       - Господи, псих ненормальный… - качает головой она.       А я с бросаю на Анечку взгляд победителя. Смотри, мол, сейчас будет тебе доказательство того, что я прав…       Валька морщится, как от чего-то противного, и машет рукой.       - Да Авербаум это был, Семен Мирославович… Хрен старый… Кто ж еще до такого додумался бы… А что?       Гордая и самодовольная ухмылка медленно сползает с моего лица, уступая место удивлению и растерянности. Потому что ожидал я услышать совершенно другое имя.       Переглядываемся с Анечкой. Синхронно качаем головами.       И я понимаю, что пристроенные раньше на свои места кусочки пазлов предательски осыпаются, переставая складываться в стройную картинку…              Перед началом выступлений девочек, Нинель подзывает меня к себе кивком головы. Извлекая из кармана пальто свой телефон, она молча демонстрирует мне короткий видеоролик, пришедший ей в «Телеграмм».       - Сегодня вечером, - спокойно говорит она, - я хочу услышать от тебя правдоподобное объяснение вот этого вот… Понял меня?       Киваю. Поднимаю на нее глаза. Но прочитать ее эмоции у меня не получается. Потому что тут не на что злиться. Но и нечему радоваться. Тут простое и безграничное недоумение.       А на видео – чистый и безупречный четверной аксель в моем исполнении.       На видео, присланном ей Семеном Авербаумом…       Не показалось мне тогда, получается…       Уходя с лужниковского льда в тот вечер, я заметил какое-то движение в дальнем углу, но принял его за игру теней и шутки воображения.       Значит, тени были не при чем. Вот же ж Авер… Снова ты… Папарацци доморощенный… И что теперь делать? Посвящать Нинель во всю историю, с самого начала, с таинственного знакомства Таньки с неким Джокером… Нет. Это значит уличить рыжую в страшном преступлении и обвалить ее в глазах Нинель. Ведь как никак они смогли договориться и восстановить отношения после тех проклятых олимпийских игр… Не могу… Я люблю Таньку. Я верю, что она сделала все это по недоумию, из ревности и в общем-то не желая мне беды… Получается, Нинель всего рассказывать нельзя, во всяком случае пока…       А вот о наших с Осборном упражнениях и про Ваську Калинина – можно. Тем более, это будет правдой, которую она, если захочет, сможет проверить и подтвердить у того же Брайана. Или у Васькиной мамаши… Хорошо. Значит, так и поступим.       А пока что можно посидеть на трибунах и посмотреть, как будут катать девчонки. На пары я уже не останусь, пойду разминаться и греться в зал. А на девчонок – посмотрим…       Ну, Авер… Вообще ты не вписываешься в так удачно раскрытую мною комбинацию… Если ты, подонок, тоже в этом замешан, и называть тебя следует номером четвертым, то я не знаю… Хотя… Если не исключать банальную случайность… Ладно. Потом… Все потом.       Чтобы вы понимали, что из себя представляют контрольные прокаты фигуристов. Если коротко, то это смотрины потенциальных участников сборной страны. Репетиция чемпионата России. Нам еще предстоит побороться за места, чтобы в эту самую сборную попасть. Но специалистам уже сейчас должно быть видно, с каким багажом пришел к сезону спортсмен, что он сделал за последние четыре месяца и на что может рассчитывать федерация, отдавая предпочтение той или иной программе. Мы выступаем в режиме шоу. Ну или если угодно, показательных выступлений. Нам не ставят оценок. После проката могут взять интервью или просто похвалить… Все же свои рекомендации и замечания судьи, на этот раз, выскажут в закрытом режиме персонально тренерским штабам.       Контрольные смотреть интересно. Хотя бы потому, что это как правило премьерные выступления. Своих, понятное дело, видишь каждый день и уже на память знаешь все их движения и музыку. Зато представители других школ полны сюрпризов, особенно юниоры-малолетки, для которых это первый сезон во взрослом катании. Ну а такая экзотика, в моем понимании, как танцы и парное катание, так вообще представляются чистым и незамутненным удовольствием. Услада зрительскому взгляду.       Традиционно, в танцах наша школа не представлена. Нет прыжков – нет контента. Фраза, приписываемая представителям нашего тренерского триумвирата. Сомнительно, чтобы кто-то из тренеров на самом деле мог такое ляпнуть, тем более, что и Клей, и сама Нинель пришли в тренерство из танцев. Мураков… Ну может быть. Как бывший одиночник, если его заболтать и спровоцировать. Нужно будет спросить. Можно, правда, и на подзатыльник напроситься. Но может и ответить. Дядя Ваня у нас такой…       В перерыве между ритм-танцем и короткими программами девочек ко мне подсаживается Мишка. И тут же начинает водить козу огородами.       - Ну чё? – с загадочным видом пихает меня он локтем.       - Через плечо, - качаю головой я. – Сегодня я не играю.       Мишка сразу же расстраивается.       - Тю… А что такое?       - Во-первых, не на чем – говорю ему, - мои ничего нового не придумали, удивлять нечем. Во-вторых, я теперь нищий как церковная крыса. Это вы по шоу всяким чешете. А я в «Зеркальном» сижу, как узник замка Ив… Скоро побираться пойду.       - Ой, Ланс, ну что ты звиздишь… Все знают, что Авер тебя на «Ледниковый» выдернул. А это получше любого шоу…       - Завидуй молча, Мыхайло, - ухмыляюсь я. – Глядишь, через пару лет и сам сподобишься…       Мишка не обращает внимания на мою иронию.       - Короче, Валет, - перебивает меня он, - тема такая. Забиваемся по штуке в темную друг на друга. Кто кого перебивает по очкам, тот и выиграл. Как тебе?       Как мне… Раньше я бы с радостью согласился, понимая, что обыграть Мишку по очкам мне труда не составит. Но сейчас… Моя короткая программа не из самых сложных. А Мишка, по слухам, напрыгал себе квадов. И явно готов этим своим достижением козырнуть… С другой стороны… Вот так вот, за здорово живешь отказаться от ставки, от дозы адреналина… От такого любимого мною элемента соревнования… В конце концов, это всего лишь деньги…       - Серега, - уже с неподдельным удивлением пялится на меня Мишка, - что-то я тебя ну вот совсем не узнаю… Что там с тобой сделали в этой Америке?..       - Ладно, уговорил, - я протягиваю ему руку. – Но чур, не жульничать…       - В смысле?       - Какая программа заявлена, такую и катаем, ничего не добавляем и не усложняем.       Мишка внимательно на меня смотрит. Потом медленно кивает.       - Хорошо… - он пожимает мою ладонь. – Тогда у меня триксель и…       - Нет, - перебиваю его я. – Я не хочу знать, что там у тебя накручено. Мне это будет мешать. Свою программу тебе сказать могу…       Мишка качает головой.       - Не надо…       Значит будет сюрприз… Интересно, для кого он будет большим…       Объявляют о скором начале выступлений девочек, и я, вытянув шею, ищу своих среди столпившихся возле тренеров аккуратных гулек, цветастых платьиц и стройных ножек.       - Кстати, - снова наклоняется ко мне Мишка, - я видел Шахову с Семеновым в виайпи секторе, в окружении кучи журналистов…       - Ну и что? – хмуро и явно недостаточно равнодушно интересуюсь я.       Мишка усмехается.       - Не хочешь… Повидаться?       Не хочу… То есть может быть и хочу, но только с ней… С рыжей… Но не могу…       - Зачем? – смотрю ему прямо в глаза. – Чтобы Таня чувствовала себя неловко, а у Жени испортилось настроение?       - Ну прям так уж… - качает головой Щедрик. – Не драматизируй.       - А так и будет, Миш… Тогда, в Корее… Ее никто за язык не тянул. Но она в припадке была и наговорила ему такого… За то, что он всего лишь не встретил ее после проката… А я встретил… Короче…       Я досадливо машу рукой, не желая поминать прошлое.       Миша, усмехаясь, опускает голову.       - Веселые дела у вас в «Зеркальном» творятся… - произносит он. – Когда вы только все успеваете?..       - Привычка, Миш, - говорю ему серьезно. – У нас нет другой жизни. Приходится… Успевать.       И не желая больше говорить на эту тему, я полностью переключаю внимание на готовящихся к прокату девчонок.       Короткие программы наших барышень традиционно не блещут оригинальностью. Флип, каскад лутц-тулуп, аксель. В промежутках - последовательности вращений и дорожки. Даже порядок у всех примерно одинаковый. Те, кто посильнее, аксель пробуют тройной. Каскад тоже возможен с вариантами – два-два, три-два и три-три. Тройной флип делают практически все. Короче говоря, и в самом деле, удивлять нечем. Значит будем просто смотреть… И думать…       Авер… Авер… Черт тебя забери… Собака бешенная… Как же я тебя проглядел-то? Ну не лепишься ты никак в мой пазл… Ну хорошо. Даже если предположить, что Семен сфоткал нас с Валей и… И что «и»? Сразу же отослал свои художества Джокеру? Кстати, я даже не знаю, те ли это фото, что видела Валька в его телефоне. Но спрашивать у нее, наверное, не стоит. Зачем лишний раз напоминать… Ладно. Поймал, значит, нас, повезло, сфотографировал и радостный такой тут же перед Джокером отчитался… Может он и раньше меня снимал… Хотя, я точно знаю, что его не было ни в Екатеринбурге, ни тогда, когда мы с Аней… Секундочку…       Внезапно меня поражает мысль, на столько элементарная, что я невольно даже выпрямляюсь на своем месте… Ведь если так посмотреть… То тогда все объяснимо и банально просто. И это, как минимум, выводит Авера на вполне достойное его место во всей этой афере. Просто… Если на минуточку предположить, что Авер слал наши с Валькой снимки Джокеру просто, баловства ради, или из соображений мелкой мести. Допустить, что он не знал, что тот готовит в отношении меня пакость… Тогда логично задаться вопросом, а что если для Семена этот человек вовсе не был Джокером?       Печально, что ответить на этот вопрос может мне только сам Авербаум. Но вот кто это вопрос сможет ему задать?       Достаю свой второй телефон и, в который уже раз, набираю номер Джокера. Традиционное сообщение о том, что абонент вне зоны обслуживания. Абонент давно вне зоны. Отслеживая его активность в «Телеграмм» вижу уже въевшееся в глаза «Был в сети пять месяцев назад». То есть конец марта. Тогда я еще жил в Америке… А куда же тебя носило, что тебе пришлось воспользоваться своим номером для Евросоюза? Жаль, что телефон молчит. Если бы трубку сняли, я бы без всякого стеснения представился и сказал, что ваши негодные и паскудные проделки нам известны и повторить вам не только не удастся, но еще и за старое получите от души… У меня бы был аргумент. В виде отвеченного звонка. Потому что, при желании, я могу хоть сейчас подойти к Джокеру сзади, похлопать по плечу, и сказать все это в глаза. Но, в этом случае, меня гарантированно поднимут на смех и посоветуют лечиться… Значит пока остается только ждать. Ответа на звонок. Или новой атаки…       От нашей школы катают четверо – Аня, Валя, Дина и Маша. Еще двоих выставил Шиповенко. Симпатичненькие, худенькие, вчерашние юниорки. Как звать – не знаю. От ЦСКА одна Катька, и от Федина одна Лиза. Итого, восемь. По четыре в каждую разминку. Само собой, максимум внимания на сильнейших. Олимпийские чемпионки, Анька с Валькой, вызывают живейший интерес, и организаторы развели их по разминкам, отдав первые стартовые номера. Не меньший ажиотаж вокруг Лизы, у которой это пятнадцатый по счету сезон, и всем интересно, что она в свои двадцать пять лет еще способна показать рядом с прыгучей, молодой и голодной до рекордов порослью. Катьку тоже ждут. Потому что любят. Красивая, всегда с задором, с хорошим настроением… С очень хорошим, качественно наработанным контентом. И неповторимым флером скандала и интриги, который тянется за нею вот уже который год… Я помню, что она просила, чтобы я отыскал ее после сегодняшних соревнований. Посмотрим… Это будет зависеть от многих факторов. И уж точно я в последнюю очередь побегу с ней встречаться, наплевав на все свои дела. Много чести. Я тоже умею набить себе цену. Вот возьму и с особым цинизмом пойду к ней с Анечкой… Или нет! С Танькой! Если они с Семеновым и правда здесь… Позвоню рыжей и вытащу на поболтать и как бы невзначай столкну их с Катькой. Эти две змеи ненавидят друг друга с детства. Вот будет потеха…       Шучу. Не будет. Не сегодня. Не время еще…       Вместе с Анечкой в первой разминке Катя и две девочки Шиповенко. Ну, посмотрим, посмотрим. Опыт против юного задора…       За Анютой наблюдаю внимательно. И с закрытыми глазами могу уже ее программу хоть комментировать, хоть сам ее откатать. Кстати, катал. На спор. И, что интересно, проиграл. При чистых прокатах, с точки зрения тренеров, ее вторая оценка была выше моей. Но это все происки врагов, естественно. Нинель никогда мне форы не даст, а Клею с дядей Ваней очевидно приятнее смотреть на стройные ножки и развевающуюся Анькину юбку, чем на мою кандидатуру.       Двойной аксель – чисто. Анька не напрягается. И хотя Нинель и Мураков разрешили, и даже настаивали, чтобы в ее короткой программе стоял триксель, сегодня Аня решила не рисковать. Я не критикую, нет… Но вот, жаль, что в нас с возрастом, как говорил герой фильма, пропадает дух авантюризма. Ну ты же ничем не рискуешь, ни оценками, ни местом призовым. Вообще. Ну что тебе стоит, покажи себя, пускай все ахнут… Но нет. Анечка - это про системный подход и скрупулёзный, вдумчивый анализ. А вот Танька бы точно сиганула. Свалилась бы, кривилась от боли и досады, но прыгнула бы…       Тройной флип, понятное дело, без проблем. Дурацкий прыжок. Сложный и коварный. Сколько сил и времени я на него убил… Вот тоже не шло. Ноги у меня кривые тогда были, что ли… То с внутреннего ребра соскользну, то правую ногу недостаточно вытяну для упора, то просто свалюсь, не докрутив и ткнувшись зубцом на приземлении. Аналогичные проблемы, кстати, у меня были и с риттбергом, который флипу близкий родственник по манере исполнения, хотя прыгается с правой ноги и с ребра, а не с зубца… Доходило даже до того, что среди моих ошибок, одно время, плотно сидел так называемый «лип» - непреднамеренный луц вместо флипа, когда я перед самым прыжком ненарочно переваливался с внутреннего левого ребра на внешнее. Обычно у спортсменов присутствует обратная ошибка, именуемая «флуц», когда вместо луца получается флип… У Катьки такое часто бывало… Да и у Анечки тоже, пока свой луц как следует не накатала… Вот… Ну а у меня, как всегда все наоборот было. Потом, естественно, мы все, каждый из нас, эти ошибки побороли и вышли на приемлемый коэффициент стабильности по всем прыжкам. Но, как говорится, осадочек остался. И внутренний страх перед «липом» у меня случается и по сей день.       Аня порхает. Выписывает твизлы, скобочки, крюки-выкрюки… Выдает нашу фирменную хулиганскую выходку – с поднятой в высоком махе ногой пролетает перед самым судейским бортиком, так близко, что кажется, вот-вот зацепит их лезвием по головам. Нинель это поощряет. «Пускай почувствуют, будет для них три-дэ-эффект», - говорит обычно она со злорадной ухмылкой…       Анечка крутит дорожку, скользит, летит. И глаз от нее не отвести, такая она замечательная… Ох и любил же ее Артур когда-то… Что ни программа была – то шедевр. Ни с кем из нас он так не возится, с таким вдохновением… У Аньки был номер в свое время, показательный. Мы его называли «Ангел». На вокальную партию Димаша Кудайбергена «Аве Мария». Ну, там она реально была ангелочком, с крылышками, вся беленькая такая. Еще и лампочек к костюму напришивали, которые от батарейки мигали, так она их во второй части включала и каталась почти в полной темноте… И катала же с таким вдохновенным лицом… Артур Маркович, в то время, похоже, и в правду видел ее чистеньким ангелочком таким, невинным… А Анька поначалу даже репетировать этот номер не хотела, и мне признавалась, что ее оторопь берет от мысли, что вот только что мы с ней такое в раздевалке творили, что вспомнить стыдно, а тут, пожалуйте, ангела изображать из себя… И мне всегда было интересно, не уж-то наш хореограф действительно испытывает к Аньке что-то более серьезное чем профессиональную симпатию, и неужели правда считает ее вот таким вот невинным ангелочком? И вы знаете, в этом своем предположении я уверился, когда после олимпиады отношение Клея к Ане как-то резко похолодало. Вплоть до того, что она, впервые в своей практике, даже начала в то межсезонье работать с другим хореографом… С Авером, кстати… Пускай это был всего лишь номер для шоу… Но именно тогда Анечка, в каком-то интервью, сказала, что наконец-то у нее появилась возможность показать на льду что-то, что является частью ее самой, что на самом деле отражает ее внутренний мир, и ее характер. Чтобы вы понимали… В номере она представала в образе веселой соблазнительницы. И ни взгляда, ни жеста от того томно-меланхоличного голубоглазого ангелочка, которого из нее вот уже столько лет лепил Клей… Они продолжали работать и дальше… Я видел в последние четыре месяца, как они создавали, в том числе и эту ее программу. Но определенно, Артур Маркович к Анечке охладел. Глаз больше не горит. И обнимать за плечики почти перестал, и ручку жать стал реже… Разлюбил Иванушка Аленушку… Понял, что не конкурент он Змею-Горынычу.       Во второй части программы Фея уверенно и чисто выполняет каскад лутц-тулуп три-три. Молодец. Научилась. Не боится больше этого лутца… И довольная доезжает до конца, завершая все вращениями и эффектным финалом.       Я говорил, что контрольные – это что-то вроде шоу, премьерные показы без оценок, но со зрителями. Так вот уже пару лет этот стиль шоу сохраняется во всем. В том числе, в обязательном блиц-интервью, которое берется у спортсмена сразу же после проката. То есть, ты, откатавшись, едешь не в свою калитку, а на специально оборудованную площадку, где тебя встречает твой тренер с чехлами и курткой и неизменный, фонтанирующий харизмой и шуточками, Максим Таранов с микрофоном. На самом деле это один в один формат Аверовского «Ледникового периода». Мало того, что спортсмен перед вами уже отмучился, выкатав и выпрыгав все свои силы, так вам нужно еще чувство глубокого удовлетворения получить, над ним поиздевавшись, чтобы вам с улыбочкой рассказали, как здорово, что все мы здесь… Ну… Раз надо, значит надо. Мы выполняем. Потому что привыкли…       - Олимпийская чемпионка, красавица и совершенство во всем, Анна Озерова! – юбилейным голосом провозглашает Масяня. – Привет!       - Здравствуйте…       Анечка едва успевает нацепить чехлы, напялить куртку и выслушать от тренера какую-то короткую фразу. На большом экране над центром льда я отлично вижу, как Нинель, улыбаясь, гладит ее по спине и что-то быстро говорит. А я с нежностью вспоминаю мою сводную сестру Фиону, благодаря общению с которой отлично читаю по губам…       «Твой на трибунах слева…» - вот что говорит Нинель Анечке.       И лицо моей волшебной феи озаряется улыбкой.       - Ну что, Аня, как тебе атмосфера? Как старт сезона? Довольна прокатом?       - Очень довольна, - кивает она. – Получилось все, как я хотела…       - Тренеры довольны?       - Ну… - она смотрит в сторону Нинель. - Думаю, что всегда найдется, что посоветовать, где подтянуть, исправить…       - Аксель, например… - вкрадчиво выдает инсайд Масяня.       - Да, и это тоже…       - Ну хорошо. – Макс ехидно лыбится. - Как думаешь, Ланской смотрит на тебя сейчас? Ты вообще как, для него сегодня танцевала?       Анечка смущается, укоризненно смотрит на Макса. А потом, раскрасневшись, просто показывает в камеру сложенное ладошками сердечко.       - Для кого же еще?.. – тихо произносит она.       И в этот же момент угодливая камера тут же находит меня на трибунах и выхватывает мою довольную физиономию, демонстрируя ее всем собравшимся. Стадион взрывается смехом и аплодисментами.       - Некоторым везет по-крупному, - провозглашает Масяня громко. – И это я не о себе. Воплощенное очарование, Аня Озерова, спасибо!       Анечка еще раз улыбается и, наклонив голову, уходит в сопровождении Нинель.       А у меня на сердце, совершенно неожиданно, так тепло и хорошо, что весь мир обнять хочется. Смотрите, завидуйте…       Сидящий рядом со мной Мишка Щедрик, старый мой приятель, а иногда, во многом, и соучастник, легонько толкает меня кулаком в плечо.       - Женись, Ланс, - произносит он негромко. – С таким отношением… Что тебе еще нужно?       - Не поверишь, Миш, - качаю головой я, - готов, хоть сегодня.       - Так за чем дело стало?       Я развожу руками и печально смотрю на него.       - Она мне не доверяет…       Мишка внимательно смотрит на меня, потом отворачивается и пожимает плечами.       - Дурак ты, Ланской, - произносит он. – Я тебе скажу… Просто чтобы ты знал… Все эти два сезона прошлых, когда мы где-то выступали, ездили куда-то… Озерова всегда была одна. Все время. Как свободная минутка – пристроится где-то в уголке, к стенке отвернется и в телефон втыкает. Я один раз к ней подсел, просто поболтать… А она, знаешь, сидит такая, твои фотки в инсте перебирает... И слезы по щекам размазывает… Да за такую любовь ты перед Анькой на коленях стоять должен…       Я смотрю в ту сторону, куда ушли Анечка с Нинель. И чувствую, как невыносимо, раскаленной сковородкой, жжет мою спину кресло, в котором я сижу. Застегиваю молнию на куртке до самого верха и поднимаюсь.       - Куда намылился? – интересуется Щедрик.       Усмехаюсь, абсолютно невесело.       - Пойду встану на колени, - говорю я. – Как ты посоветовал…       Спускаюсь с трибун, пересекаю галерею и, коридором, выхожу к раздевалкам. В большом холле прыгают и разминаются девчонки. Тут же кое-кто из тренеров, Мураков, в частности, что-то говорит Валентине, плавно жестикулируя, Федин, вместе с Нинель о чем-то весело общаются с Лизой Камышинской…       Анечку осаждают журналисты с камерами и телефонами. Подхожу к ним и вежливо, но настойчиво, отвожу в стороны руки с объективами и микрофонами.       - Сережка, что ты?.. – она запинается на полуслове, не ответив на очередной вопрос.       Просто обнимаю ее провожу ладонью по ее щеке, глажу по волосам…       - Я люблю тебя… - говорю так, что слышат все вокруг.       И, прижав, целую в приоткрытые влажные губы.       Где-то там взрываются аплодисментами трибуны, приветствуя очередной удачный элемент, выполненный одной из шиповенковских малолеток. И словно разбуженные этим звуком, оживают застывшие было вокруг нас девчонки, тренеры и все прочие. Кто-то захихикал, кто-то зааплодировал, кто-то подбадривающе заулюлюкал…       Анечка смотрит на меня удивленно распахнутыми глазами, со смущенной улыбкой.       - Вот так, при всех?.. – шепчет она.       - Только так, - киваю я.       Журналистская братия приходит в себя раньше остальных.       - Сергей…       - Анна…       - Вы можете подтвердить?..       - Скажите пожалуйста…       - Мы правильно понимаем…       - Что вы… Что ваши отношения…       Я киваю, не сводя с Анечки взгляда.       - Вы наделали уже столько фото… Что вам еще подтверждать?       Нинель возникает рядом с нами, величественной своей фигурой защитника и покровителя заставляя всех прочих расступиться.       - Нинель Вахтанговна, а как вы относитесь… - тут же набрасываются они на нее. - А прокомментируйте…       Она не обращает на них внимания.       Положив руки нам на плечи, Нинель проникновенно смотрит прямо на меня.       - Извините, что навязываюсь, - говорит она спокойно, - но, Ланской, ты, случайно, ни о чем не забыл?       Забудешь тут…       - Полчаса, - тихо произносит она. – Откатал программу – и свободны оба. Все просто. Да?       Нехотя отпускаю Анечку и поднимаю взгляд на мать.       - Я буду смотреть, - Аня касается моей ладони.       Нинель делает движение бровью.       - Иди, переодевайся, биджо…       Иду… Нехотя. Под любопытными, ироничными, а может и завистливыми взглядами. Но иду.       Катать программу…              - Показываю. Еще раз.       Я встряхиваю руками и стараюсь как можно подробнее изобразить движения, как в замедленной съемке.       - Заходим по прямой, с правой ноги, - комментирую я свои действия. – Троечку делаем вперед внутрь. На дугу выезжаем назад наружу. На наружном правом ребре едем, вот так… Левый зубец упираем и… Толкаемся двумя ногами… Но понятно, что сначала отрывается правая, потом левая… Приземление у нас на правую ногу, помним, да, на то же ребро. Не плоско… И не на зубец, а то улететь можно… А на ребро… Ну и выезд… Руки обязательно чтобы ровно были и левый носок дотянут, иначе снимут баллы… Вот как-то так…       Группа моих импровизированных спортсменов завороженно наблюдает за моими действиями. Для них это все китайская грамота, вряд ли вообще когда-нибудь постижимая. Но они уже несколько дней подряд ноют, показать им как прыгать, вот я и демонстрирую им технику тулупа. И прекрасно понимаю, что в общем-то, им не столько хочется научиться, сколько просто интересно смотреть, как я это делаю.       - Ну, а по-человечески это выглядит вот так, - завершаю я свою лекцию, разгоняюсь, заезжаю, толкаюсь прыгаю и выезжаю. – Тройной тулуп…       - Идеальный тройной тулуп, - подсказывает проезжающий мимо Сашка Эненберг. – Я так не умею…       - Врет он, - машу я рукой в его сторону, - умеет он все, даже лучше.       Саня, усмехаясь, укатывается, а я поворачиваюсь к умильно разглядывающей меня компании.       Две милые близняшки, Таня и Оля Гольц, актрисы, снимающиеся в сериалах. Поскольку я почти не смотрю телевизор, здесь, в Лужниках, я увидел их впервые. Как, в общем-то и они меня. Обе худенькие, достаточно спортивные, и кое-как катавшиеся до шоу. Во всяком случае, льда с самого начала обе не боялись, и дрессировке поддаются. Одна досталась Леше Петрову, другая – Эненбергу, что, в общем-то, позитивно. Хоть чему-то научатся.       Рядом с близнецами – вездесущая Лерка, моя в общем-то любимая подруга детства, хоть и злючка. Зыркает на меня хитрыми глазищами. Еще совсем маленькой Лерка на тренировке как-то здорово упала и сломала обе руки. И Елена Станиславовна тогда решила, что на этом спортивную карьеру дочери можно заканчивать. От греха подальше. Так что в принципе кататься Лера может довольно прилично, но по сути дела с точки зрения спорта, она ничего не умеет. Вообще.       Еще с нами крутится парень, такой себе, лет двадцать семь ему. Тоже актер. Известный. Кирилл Федоров. Этот, кстати, со всеми задатками. Из него могло бы что-то и получиться, если бы в детстве родители его вместо хоккея отдали к нам. Ну, что выросло, то выросло. Ездить умеет, скорость развивает, элементы пробует. Ну… Пока вот так. А на шоу ему реально повезло, потому что в партнерши ему досталась жена Лехи Жигудина, Таня. А у нее не забалуешь. Вытрясет из тебя всю душу, но работать заставит и результат из тебя выдавит. И это заметно, потому что как спрогрессировал Кир за эти три месяца, так похвастаться не может никто. Хотя…       Сашенька… Моя печаль, моя боль… Мое разорванное сердце и кровоточащая душа. Мое благословение… Мое проклятье…       И моя гордость!       Не смотря ни на что - ни на болезнь, ни на плохое самочувствие, ни на совершенно мрачные и неясные перспективы мы боремся. И побеждаем.       За три месяца Сашка из полнейшего и безнадежнейшего бревна на льду превратилась… Ну, не скажу, что в фигуристку, нет. Ей и до Лерки-то далеко еще… Но. Прямо - едет. Назад – едет. Беговые, перетяжки, елочки-фонарики – освоила. Вращения – что-то пытается. Стоя винт уже почти получается, либелу делаем. Через раз, правда, но делаем… Крюки с выкрюками, с моей помощью – делаем! Моухок получаться начал, правда пока медленно. Твизлы тоже… Короче говоря, девулька работает, не за страх, а за совесть. И динамика у нас очень даже положительная. Даже Максим Денков нас хвалит. Редко и сквозь зубы, но хвалит же!..       Зеленоглазое чудо стоит между Леркой и Кириллом. Ножки стройные, попа круглая, грудочки соблазнительно топорщатся под свитером… Буйная грива волос по плечам… Темно-каштановые… Перекрасилась. Теперь с Танькой почти никакого сходства, но так даже лучше, еще красивее стала…       Невольно задерживаю на ней взгляд, и Сашка тут же краснеет, как первокурсница.       - Ну что, - говорю выстроившейся передо мной команде, - кто-то хочет попробовать?       Сашка, естественно, тут же дергается вперед, но Лера мертвой хваткой вцепляется ей в руку, что-то яростно нашептывая.       - Можно я?.. Если не возражаешь…       Кирилл неуверенно поднимает ладонь.       - Давай, - киваю ему я. – Только сразу предупреждаю. Когда у тебя нихрена не получится - не расстраивайся. И падай на задницу – это безопасно, там ни костей, ни нервов.       - Спасибо тебе, добрая фея…       - На здоровье, - киваю ему на исходную позицию. – Вперед.       Вообще-то начинать учить прыжки нужно на «удочке»… Нет. Неправильно. Начинать учить прыжки нужно не позже четырехлетнего возраста, уже умея уверенно стоять на коньках под руководством опытного тренера и, да, на «удочке». Но если нет ни возраста, ни опыта, ни тренера, ни оборудования, но очень хочется, то можно и так.       Тем более, если вам не важен результат.       Первые три раза у Кирилла не получается даже правильно заехать. Один раз он поскальзывается, два других просто не делает того, что нужно. Наконец, с четвертой попытки у него получается подпрыгнуть и даже сделать четверть оборота. Но приземлившись на лед, двумя ногами, он тут же теряет равновесие и падает.       - Резче замах и толкайся сильнее, - комментирую я, объезжая вокруг него, пока он поднимается.       С ходу делаю так, как это должно было бы выглядеть. Получается тулуп в один оборот.       - Просто нужно чуть выше…       - Так страшно ж… - качает головой Кирилл.       - Ладно… Отдохни пока…       Оглядываю девичий отряд.       - А ну, Лера, иди ко мне…       Она отлипает от Сашки и подкатывается ближе. Лоб нахмурен, губы напряженно сжаты.       - Запомните, - обращаюсь я ко всем остальным, - падать – не страшно. Лед – близко. Ничего с вами не произойдет. Максимум – синяк или легкий ушиб.       Поворачиваюсь к Лерке.       - Заезжай оттуда, - показываю рукой, - и в мою сторону. Толкайся здесь, - я тыкаю правым зубцом в круглую хоккейную разметку прямо под моей ногой. – Я буду вот тут стоять, - отъезжаю на два шага, - поймаю тебя и удержу… Постараюсь… В крайнем случае, падай на меня.       - Э-э-э… - мнется Лерка. – Я вроде бы еще что-то помню…       - Ну вот и отлично, - подбадриваю ее я. – Значит все получится. Давай.       Лерка делает все аккуратно, как я только что сказал. Разгоняется, если так можно назвать ту черепашью скорость, с которой она подъезжает к точке прыжка, упирается левым зубцом и решительно прыгает вверх. Правда забывает раскрутиться и, как есть, по инерции, летит спиной вперед прямо на меня. Я все это вижу и готов. Ловлю ее на приземлении, подхватив за талию и аккуратно ставлю на лед.       - Ну, это самое… - тяну я.       - Еще, еще раз, - мотает головой она. – Я все поняла…       Все-таки жаль, что Елена Станиславовна тогда решила бросить ее тренировать. Кто знает, может Лерка была бы сейчас олимпийской чемпионкой…       Со второго раза у нее получается почти сносно, за исключением того, что она приземляется, все же, на две ноги и, потеряв равновесие, чуть не падает. Ловлю в последний момент, удерживая за плечи.       - Я смогу, смогу… - в ее голосе решимость и упрямство. – Что-то даже вспоминается… Сейчас…       - Да пожалуйста…       Не с третьего, но с пятого раза у нее все же получается некое кривое-косое подобие тулупа в один оборот. Даже с выездом на одной ноге. С недотянутым носком и руками внизу, но это мелочи. От радости Лерка, довольная, скачет на зубцах и чуть не грохается на лед.       - Тихо ты… - подхватываю ее за локоть. – Убьешься за зря…       - Но ведь получилось! – сияет она.       - Молодец, молодец… - легонько толкаю ее к остальным. – Еще желающие имеются?       Близняшки хихикают и жмутся друг к дружке. Бояться. Это хорошо. Меньше возни. Кирилл задумчиво смотрит и уже открывает было рот…       - Я хочу…       Наши взгляды встречаются. И у меня сжимается сердце от восхищения, от тоски, от радости, что она просто есть… и от ужаса, что ее может не быть.       Боюсь, что голос выдаст меня, и просто киваю ей. Лера хмурится, но я делаю ей знак глазами – не нервничай, все под контролем.       Сглатываю ком в горле.       - Значит поступаем так, - немного сдавленно, но спокойно говорю я. – Я буду как-бы твоей «удочкой»…       - А это как? – улыбается она.       С трудом отрываюсь от ее взгляда.       - Делаешь все как Лера, - я показываю рукой на исходную позицию. – Заезжаешь сюда, здесь толкаешься, и здесь же я тебя ловлю, кручу и ставлю обратно. На правую ногу, не забудь… Ну, что-то типа поддержки получится, понятно?       - А-а… Ну да, хорошо. Я поняла.       - Тогда делаем. Аккуратно только… Меня не снеси…       Сашка хихикает и едет на старт.       Ну, что вам сказать. Такая тактика сработала. Фактически, ей достаточно было небыстро доехать до меня и правильно выставить левый зубец, после чего я просто подхватываю ее, делаю один оборот и ставлю обратно на лед в уже знакомую нам ласточку. С первого раза и без падений.       - Ой, здорово! – радуется Сашка. – Еще хочу…       - Еще раз, а потом ты, - поворачиваю я голову к нетерпеливо мнущемуся на одном месте Кириллу. – Окей?       - Конечно, конечно…       В общем, таким макаром сделать тулуп попробовали все. Как минимум, по два раза. Близняшки даже, войдя во вкус, попытались нахально поэксплуатировать меня и дальше, но тут уже я взбунтовался.       - Слушайте, хватит уже, - прошу пощады я. - Честно, я устал. Это ж считай каждый раз как средней тяжести штангу поднимаю…       Девчонки не обижаются, а, подперев меня с обоих боков, одновременно целуют в обе щеки.       - Спаси-ибо!       Распускаю свой «класс» и подзываю Кирилла.       - Если хватит смелости и сил, - говорю ему, - пробуй сам. Не факт, что быстро запрыгаешь. Но при регулярных тренировках может быть к концу шоу у тебя и получится. Я помогу, если что…       Кирилл чешет затылок.       - Только у меня есть шансы? – интересуется он.       - Лера тоже может, но не хочет, да и Масленникова-старшая мне шею свернет, если узнает, чем я с ее дочкой тут занимаюсь. Остальные – нули, без вариантов. Ты, как минимум, катаешься. Они – ползают.       - Спасибо, Сереж… - благодарит он.       - Не за что…       - Так, господа, пожалуйста, по парам своим разбивайтесь и будем начинать раскатываться. Давайте, давайте…       Макс Денков, по кличке «Портос» появляется из-за бортика и решительно выкатывается колобком на лед. У нас начинается очередной тренировочный вечер, на котором мы снова и снова будем отрабатывать надоевшую до зубной боли банальную элементарщину, чтобы достойно ее продемонстрировать на первой съемке ледникового шоу в этом году. Которая, кстати, уже не за горами. Не позже первой недели октября…       Вылавливаю Сашеньку из толпы и обнимаю за талию.       - Наконец-то привет, - говорю я, - а то с этим ажиотажем не успели даже поздороваться…       - Привет…       Она улыбается и на мгновение прижимается ко мне чуть сильнее, чем это необходимо в танце.       - Ты прекрасно выглядишь. Твои волосы…       - Нравится? – она кокетливо запрокидывает голову.       - Очень. Брюнеткой тебе лучше, чем рыжухой. Сразу такая… - я запинаюсь, подбирая слово.       - Контрастная, - смеясь подсказывает Сашка, - мне так девушка в салоне сказала. «Будете сразу выглядеть контрастнее»…       - Ну… Наверное… - соглашаюсь я.       Мы меняем направление и, вместе со всеми, катим беговыми вдоль бортика.       - Не закручивай так резко, занесет, - параллельно учу ее я.       - Не буду… Как твои прокаты?       - А, ничего интересного, - качаю головой я. – Проиграл приятелю тысячу долларов, поспорили, у кого программа круче…       Саша весело смеется и смотрит с недоверием.       - У тебя и не самая крутая программа?       - Представляешь, бывает и такое. Ну… Это все нормально, так и предполагалось. Тренеры решили меня в этом сезоне не очень напрягать из-за спины…       - Ой, а как твоя спина? - ее лицо меняется с веселого на озабоченное.       - Нормально. Не злоупотребляю четверными особо, вот и не беспокоит пока…       Завершаем очередной круг и расслабленно едем на небольшой отдых. Наши первые несколько программ уже поставлены и частично накатаны. И теперь мы большую часть времени занимаемся тем, что подсобираем разученные элементы в номера, доводя их до более-менее пристойного вида. В меру способностей каждой из «кукол»…       - Я видела вас с Анечкой в Ютюбе, - говорит Саша, улыбаясь, - вы такие красивые оба…       Невольно краснею и смотрю на нее с чувством неловкости. Все же… Да вы и сами все понимаете… Я же помню, с каким невероятным наслаждением целовал каждый сантиметр ее тела, вдыхал аромат ее волос, ощущал прикосновение ее рук…       А она снова читает мои мысли, как будто они раскрытой книжкой лежат перед ее глазами.       - Ну что ты, хороший мой, - говорит она, кладя мне руки на грудь. – Это же прекрасно. Вы чудесная пара… Анечка тебя так любит… Не стесняйся и не вздумай возражать…       - Но Сашенька, я…       Она прижимает свой пальчик к моим губам и смотрит на меня своим теплым, изумрудным взглядом.       - Помнишь, что я тебе сказала? - произносит она негромко. – Твоя Анечка – это лучшее, что случилось в твоей жизни. Цени ее и береги… Как я ценю тебя… Может быть ты сейчас этого не понимаешь. Но со временем, это придет. А сейчас – просто поверь… Я люблю тебя. Но этого достаточно. И тебе, и мне. И я не хочу большего…       Она медленно убирает руку, но я все же успеваю, слегка, коснуться губами ее ладони.       - Спасибо, - шепчу я. – За все, что было, спасибо тебе…       Саша мгновение смотрит на меня, склонив голову, а потом хитро щурится, усмехаясь.       - Спасибо не отделаешься, самурай, даже не надейся.       - Любое желание, гейся-гярю…       Она сменяет хитрый прищур на задумчивый.       - Любое-любое?       - Да, - киваю. – Ну… Кроме пятерных прыжков, я их просто не умею делать…       Сашка задорно смеется.       - Жаль… Ну ладно… Есть кое-что, что я от тебя хочу…       - Говори.       - Не так быстро… Для этого мне придется украсть тебя на всю ночь…       - Э-э-э…       - Ты отказываешься? – коварно усмехаясь, вкрадчиво спрашивает она.       - Я согласен. Только… Не сегодня… Я обещал…       - Сам назначишь, когда…       - После выходных, в понедельник, - тут же решаю я, - после тренировки… И на всю ночь…       Сашка тычет мне в грудь остреньким наманикюренным ноготком.       - Ты это сказал. Самурай-го хёриццу (слово самурая – закон (яп.))       В ее русалочьих глазах зеленый омут, в котором, эх-х, утонуть бы… Да не судьба…       - Сережа Ланской, Сашенька, давайте нашу программу покрутим немного…       Голос Авербаума выводит меня из секундного забытья. И я возвращаюсь в реальность. С тупой иглой в сердце…       Опустив голову, беру Сашенькину ладонь в свою, и мы послушно едем к Семену Мирославовичу. Работать…              Разборки с предъявами Нинель смогла мне устроить только уже по возвращении из Питера в Москву. Никак у нас с нею не получилось пересечься за два дня прокатов, чтобы поговорить спокойно и без лишних ушей. Я даже попытался притереться к ней на вокзале, когда мы садились на поезд домой, но она устало покачала головой.       - У меня все болит и сил нет. Если у тебя не что-то срочное, то давай уже дома…       - Кваксель это срочное? – на всякий случай уточняю я.       Она вяло отмахивается.       - Потом…       Ну, потом, так потом. В результате, всю дорогу в Москву, ночью, в девчоночьем купе режемся в карты с Маратом, Динкой и Машкой, мешая Вале с Аней спать. Со всех дел, проигравшийся в пух и прах, усталый и не выспавшийся, прямо с Ленинградского вокзала еду в «Зеркальный», чтобы не терять времени, и успеваю прикорнуть часок в раздевалке. Недовольная моим состоянием и качеством работы на тренировке, Нинель вечером прогоняет меня со льда раньше всех с кратким напутствием.       - Надоел ты мне. Иди Семену на нервы действуй своей корявой ездой, - и добавляет тише. - А вечером приезжайте с Аней… Хоть отдохнете по-человечески…       - Хорошо, мы приедем… - киваю я, хотя она уже в мою сторону и не смотрит...       С Авером заканчиваем где-то уже в двенадцатом часу. Выматывает он нас немилосердно, заставляя-таки довести все три наши с Сашкой поддержки до максимально доступного нам пристойного уровня. И не только нас. Справедливости ради нужно сказать, что требует он одинаково от всех. Поэтому изможденность у нас коллективная. И осознание того, что закончится это очень нескоро оптимизма не внушает…       Я дожидаюсь, пока все уйдут. Наступают холода, и Саша уже несколько недель не ездит на своем Харлее. Домой ее возит Лера. В том числе, как она сказала, чтобы не дать нам двоим натворить новых глупостей. Я делаю вид, что верю, и даже иногда изображаю раздражение. Хотя, мы все знаем, что Лерка просто боится, что у Сашки по дороге может случиться приступ, и спасать ее будет некому… Скорее бы они с Нинель уже уехали…       Переодевшись, ползу на паркинг. Издалека замечаю белую БМВ и стройную фигурку в белой куртке рядом. Анечка за мной приехала. Нормальные мужики своих женщин сами возят, а я, как жигало какой-то, на любимой катаюсь…       Они так и не знакомы. Сашка с Аней.       Тот единственный раз, летом, когда Аня приезжала сюда, в Лужники, и каталась вместе с нами, Саша пропустила, умудрившись простыть, и потом жалела, что упустила случай познакомиться. Подозреваю, что многого бы не случилось, или произошло по-другому, если бы тогда она не заболела… У них еще будет шанс. Я обещал Сашке свозить ее в «Зеркальный». Как-нибудь обязательно устрою ей экскурсию…       - Привет, - обнимаю Анечку и целую подставленные губки. – Сладкая…       - А ты такой теплый… - она прижимается ко мне изо всех сил. – Поехали скорей, я замерзла…       Пока тащимся в пятничной тянучке на Рублевку меня начинает клонить в сон. Ароматное тепло, сочащееся из дефлекторов и мерное покачивание автомобиля действуют не хуже снотворного.       - Не спи! – Анечка трясет меня за плечо, остановившись на светофоре.       Я встряхиваюсь и провожу ладонями по лицу.       - Прости, устал… Да и не спал же толком…       Она запускает руку мне в волосы.       - Расскажи, что было сегодня в Лужниках.       - Да ну, ничего интересного, - отмахиваюсь я. – Поддержки мучали… Хотя! Я там некоторых, особо желающих, учил тулуп прыгать.       - Правда что ли? - смеется Анечка, снова берясь за руль и трогая машину с места на зеленый свет. – И как успехи?       - Никак, естественно. Но они же хотят… Им же интересно. Смотрят, как я это делаю, и думают, что легко и просто все…       Я откидываю голову на подголовник, поворачиваюсь к ней и, протянув руку, глажу ее гладкую, затянутую капроном коленку. Не встречая сопротивления или возражения, двигаюсь выше, поддергивая короткую юбочку и обнажая ее бедро.       - Потерпи, скоро приедем… - мельком взглянув на меня, улыбается Анечка.       - Остановись где-нибудь… - прошу.       - Надо же, проснулся, - усмехается она. – Недалеко уже…       - Найди место поукромнее…       Она качает головкой, но все же съезжает на какую-то боковую, плохо освещенную улочку и останавливает машину у тротуара.       Продолжая гладить ее ножки, наклоняюсь к ней и другой рукой тяну вниз молнию куртки.       - Идем на заднее сидение, - прошу я шепотом.       - Серенький, до дома же всего ничего… - сжимает мою ладонь Анечка.       - Пожалуйста, - умоляюще смотрю на нее. – Хочу тебя прямо сейчас…       Задираю ее юбку совсем уж до самого пояса и, замерев, не могу отвести взгляда. Всего лишь, колготки, под ними трусики… Но ждать пока мы куда-то там доедем нет никаких сил. Опускаю ладонь и ласково сжимаю бугорок у нее между ножек…       - Ну ладно… Разве можно устоять, когда тебя так хотят? – мурлычет Анечка, целуя меня.       Мы перебираемся на задний диван… Она ловким движением распускает ремешок на моих джинсах. И не успевает даже до конца расстегнуть свою курточку, когда, стащив с нее колготки вместе с трусиками, я оказываюсь всем своим рвущимся желанием полностью, без остатка, в ней…       К Нинель приезжаем с получасовым опозданием, взмокшие, помятые, с дурацкими улыбками на лицах. Счастливые… Переглядываемся, перемигиваемся, хихикаем.       Нинель достаточно один раз посмотреть на нас, чтобы все понять.       - Бавшвеби (Дети(груз.))… - качает головой она. – Идите хоть умойтесь…       Глядим на себя в зеркало в ванной. И не можем удержаться от смеха. У Анечки расплылись стрелки и местами потекла тушь. У меня щеки и шея перемазаны губной помадой…       - Какой ужас, - в панике закрывает ладонями лицо Аня. – Вахавна видела нас такими… И все поняла…       - Она давно все поняла, - легкомысленно успокаиваю ее я. – И очень ждет внуков…       - Сережка! – она возмущенно распахивает свои чудесные глаза и колотит меня кулачком по груди. – У меня сезон… У меня форма… Гран При, чемпионаты… Я еще на олимпиаду хочу…       Ловлю ее за руки, разворачиваю к себе спиной, так, что в большом зеркале над умывальниками мы отражаемся вдвоем почти полностью.       - А как же дом у моря, - шепчу я ей в ушко, - кофе по утрам и песни под гитару?       Моя ладонь снова заскальзывает к ней под юбку и, как бы невзначай, оказывается в ее полуспущенных трусиках.       - Изверг ненасытный, - на выдохе стонет Анечка, - дай дух перевести. У меня уже ни одной жилочки, ни одной складочки на теле не осталось, которую бы ты не…        Вяло сопротивляющуюся и норовящую меня то поцеловать, то ущипнуть, раздеваю ее полностью, сбрасываю свою одежду и затягиваю Анечку в душ.       И, конечно же, не даю ей перевести дух…       Чисто вымытые, отскоблившие тела друг друга от греховных последствий и благоухающие шампунями и лосьонами чинно сидим за столом и пьем чай. Анечку обрядили в Фишкину фланелевую пижаму с умильными слониками – выглядит лампово, тепло и по-домашнему. Себе я нашел свои старые драные шорты и футболку с каким-то страшным волосатым чертом и слабочитаемой непонятной надписью готическим шрифтом.       - На тебя похож, - вяло тычет в черта Анечка, окидывая меня утомленным взглядом, - когда тебе что-то поперек твоему хотению…       Возразить не успеваю. Вижу, как Нинель согласно кивает. Спорить с ними двоими нет ни желания, ни сил.       На часах полпервого ночи, и Анечка, разморенная теплом и утомленная, откровенно клюет носом.       - Иди уже спать, - говорит ей Нинель, проводя по ее плечу рукой, к которой Аня тут же прижимается и закрывает глаза. – А то сейчас со стула на пол свалишься…       Видимо, привыкшая всю жизнь подчиняться этому голосу, Анечка поднимается на ноги. Зевая во весь рот, она подходит ко мне сзади и, обняв, зарывается в мои волосы.       - Я тебя люблю, медведь ты мой лохматый… - шепчет она и целует меня в макушку.       Когда ее шаги затихают на втором этаже, и мы слышим щелчок закрывшейся двери моей спальни, Нинель достает свой телефон и кладет его передо мной.       - Итак, - поднимает брови она. – Слушаю твои версии. Хотя, время позднее… Чтобы не затягивать, предлагаю тебе сразу же говорить правду. Как тебе такая идея?       Я размышляю несколько секунд. И принимаю решение. В конце концов, она все равно узнает, рано или поздно… Но лучше я ей сам все расскажу, и попробую если не обелить, то хотя бы оправдать и выгородить Таньку… Зато, взамен я получу очень сильного, а главное, бескорыстного союзника.       Достаю из кармана и кладу свой телефон рядом с ее.       - Я покажу тебе одно фото, - говорю я. – Сделанное тем же автором. Но поверь мне, его история, как и оно само, на много интереснее этого дурацкого квакселя…       Как камень с души, я выкладываю, выговариваю и вываливаю Нинель все, что накипело у меня за прошедшее время. Начиная с тренировок четверных акселей с Васькой Калининым у Брайана, заканчивая нашими с Аней умозаключениями по поводу личности Джокера и такой неожиданной откровенности Валентины по поводу нашего с ней совместного фото, будь оно неладно…       Нинель выслушивает меня внимательно, не перебивая. Вижу, что для нее мой рассказ шоком не является. То есть о чем-то подобном она, возможно, догадывалась, просто не имела возможности самостоятельно разобраться в этом всем. Или не хотела…       - Твои коньки эти… сверленные, - подает голос она, когда я замолкаю, - в последний раз ты их видел у Леши, правильно?       - Да.       - Хорошо бы…       - Они больше не представляют ценности, - пожимаю плечами я. – Доказать там ничего невозможно, что-то из них выдавить еще – тоже…       - Ты понял, зачем Жигудин приезжал тогда к тебе вместе с Александрой? – перебивает мои разглагольствования она.       На мгновение задумываюсь.       - Чтобы у него был свидетель…       Нинель медленно кивает.       - Черт! – стукаю кулаком по столу. – Я не сообразил… Нужно было коньки сфотографировать…       - Поверь мне, Леша это сделал, - говорит Нинель. – Перед тем, как их сжечь, утопить, выкинуть на помойку или сунуть в измельчитель. То, что их уже нет ты, я думаю, понимаешь…       - Он говорил, что их ему предлагали купить какие-то коллекционеры…       - Тоже вариант, - соглашается она. – В любом случае, после того, как ты дал ему понять, что знаешь того, кто это сделал, держать такую мину вблизи себя ему стало страшно и небезопасно. Но главное, что он удачно подстраховался перед всеми возможными обвинениями…       Я нервно повожу плечами.       - Жалко Сашку еще и сюда… в наши склоки вмешивать…       Нинель водит пальцем по экрану телефона и, повернув его ко мне, демонстрирует свой диалог в «Телеграмм»       - Саша на много умнее и хладнокровнее, чем пытается выглядеть и казаться, - говорит она.       Передо мной ее переписка с Сашкой. И дюжина фотографий с изображением моих коньков с изуродованным правым лезвием и вымазанным красной помадой язычком ботинка. А главное – прекрасный кадр, на котором Леха держит мой ботинок в руках и, с кислым лицом, внимательно рассматривает до половины выкрученный из подошвы гнутый винт. И когда только тихоня зеленоглазая все успела…       - Так ты все знала!       - В общих чертах – да. Но без подробностей. А Саша поняла, что ты собираешься влезть в опасную историю и забеспокоилась… А когда узнала, в каких мы с тобой… отношениях состоим… До сих пор для меня загадка, как она достала мой телефон…       - Так подожди, - хмурюсь я, - ты же мне и сказала дать ей твой номер, разве нет?       Нинель усмехается.       - Ты, как всегда, слышишь ровно то, что хочешь слышать, а не то, что тебе говорят на самом деле, – она отпивает глоток из чашки. – Тогда я попросила тебя предать ей привет, и чтобы она мне перезвонила. А первый раз мы говорили с ней по телефону еще вечером того дня, когда ездили к ней в Склиф…       Качаю головой.       - Почему я, общаясь с тобой, всегда чувствую себя как сулели цхвари (Глупая овца (груз.))?       Нинель хмыкает. И не говорит ничего, оставляя мне возможность самому додумать ответ на этот мой вопрос.       - Что с Шаховой делать будем? – меняет тему она. – Удавить бы тварь…       Меня прошибает озноб от ее спокойного, обыденного тона.       - Не тронь ее…       Нинель бросает на меня ироничный взгляд.       - Все-таки не успокоился… - качает головой она. – Заначки себе делаешь. Схроны. Как белка. Тут Танечка, там Катенька, где-то еще Валечка… Вдруг кто-то да пригодится, да?       Пропускаю ее ехидство мимо ушей.       - Просто не тронь ее… - повторяю глухо.       Она пожимает плечами.       - Ладно, не трону… Твоя забота. Ты и разбирайся… Со своими блядями…       - Вот не можешь ты без этого, да? – яростно смотрю на нее.       Она встречает мой взгляд спокойно. И, постучав пальцем по экрану телефона, вопросительно поднимает брови.       - Это все как-то по-другому называется, биджо?       Все. Тема закрыта. Она не станет вредить Таньке. Я отмолил грехи рыжей стервы. Кто бы теперь отмолил мои…       Мне не с кем поделиться… Кроме нее… И я, опустив голову, глубоко вздыхаю.       - Я очень по-скотски поступил с ней, деда, - говорю я. – Она такого не заслужила… И эта ее месть… Я принимаю ее, как наказание. Как адекватный ответ…       Нинель предостерегающе поднимает руку.       - Мне не интересны ваши отношения, - говорит она жестко. – Мне жаль тебя, потому что ты мой ребенок… И да, когда умышленно калечат моего спортсмена, я этого так не оставляю… Но если ты хо-чешь… - она произносит это слово по слогам, - если ты хочешь ее простить… Пускай живет с миром…       Моя исповедь, и мое покаяние не нужны никому. Кроме той, которая меня уже наказала и простила. Значит так тому и быть…       Я наливаю в свой стакан немного минеральной воды и с сомнением смотрю на нарезанные дольки яблока в вазочке. Наконец, подумав, просто пью воду.       - Я бы хотел попросить, - начинаю я осторожно, - чтобы ты узнала у Семена Мирославовича, кому он отсылал наши с Валькой фотографии.       Нинель вздыхает и смотрит в сторону.       - Ты вот прям уверен, что он мне возьмет и скажет, - произносит она.       Я понимаю, что в интересах дела хирургического вмешательства не избежать.       - Скажет… - тихо говорю я. – Покажи ему фото моих ботинок… Если не поможет – дай послушать ту запись… помнишь? С Тихоновой…       Нинель кивает, но как-то неуверенно.       Вытаскиваю последний козырь.       - Если и этого окажется недостаточно – напомни ему Санкт-Петербург…       Она резко поворачивается в мою сторону и в ее глазах на мгновение вспыхивает огонь ярости и негодования.       Мне приходится выдержать ее взгляд.       - Это – не твоего ума дело, - шипит она змеей.       - Моего… - спокойно смотрю ей в глаза. – Моего. Как ты говоришь, мне не интересны ваши отношения. Но выходка Авера если не спровоцировала, то как минимум здорово упростила негодяям задачу по укладыванию меня на лед и на больничную койку. Пускай назовет имя… И я все забуду.       - Вот сам его и спрашивай, - бросает мне Нинель, понимая, что делать этого я точно не стану.       - И что мне ему сказать? – усмехаюсь я. – Я знаю, что вы, по пьяной лавке, соблазнили мою маменьку, а перед этим строили козни против нее же и против меня. Но это все фигня. А вот девку несовершеннолетнюю в голом виде и со мной вы запечатлели, да еще и похвастались… Скажите кому, и я туда пойду разбираться, а с вами у нас останется мир и взаимопонимание… Так что ли?       - Ой, заткнись уже!..       Нинель машет на меня рукой и одаривает хмурым взглядом.       Послушно выполняю приказание. И просто жду, пока она смиряется с неизбежным.       - Ну хорошо, скажет тебе Семен имя… Которое ты и так знаешь…       - Догадываюсь, - уточняю я. – По общему стилю общения, по характеру и по нику этому пошленькому я могу предположить, кто это. Но уверенности у мня все равно нет. Если Авер подтвердит мои предположения, то это уже будет прямая ниточка. Дальше я уж раскручу…       - Заставишь сдать сообщника?       - Конечно. Хотя это, скорее, в воспитательных целях. С тем, кто сверлил мне ботинки все обстоит на много проще. Во-первых, я его видел.       - Мельком…       - Но видел, и у меня нет сомнений. А во-вторых…       Я открываю на своем телефоне Ютюб и в строке поиска набираю запрос. На экран тут же горстью вываливаются видео с парижского чемпионата, из которых я выбираю одно.       - Я когда у Сашки в больнице был, - объясняю, - у нее по телевизору крутились разные мои записи… Ей Лерка накачала, для душевного успокоения… Ну вот я тогда случайно эту сьемку и увидел. Там секунд десять всего. Но ясно все. Смотри.       Я нажимаю на большой белый треугольник посередине экрана и придвигаю телефон к ней.       Ледовый стадион. Бортик. У бортика крупным планом Нинель, Мураков, Артур, Масяня… Сзади, чуть левее, широкий арочный проход, ведущий под трибуны в расположенные внизу гимнастические залы и раздевалки. Мужская раздевалка находится ближе всех, синяя дверь с приклеенным на ней постером и информационной надписью… Камера ловит то одно, то другое знакомое лицо. Народ готовится к началу проката.       - Вот сейчас смотри… - говорю я Нинель.       Крупный план нашего тренерского штаба. Задний план – пустой проход. И медленно приоткрывающаяся дверь раздевалки.       Его лицо видно прекрасно. Не остается сомнений, кто это. И то, что у него в руках большой красный шуруповерт тоже. Он быстро озирается по сторонам и, подняв с пола спортивную сумку, сует в нее свой инструмент… А вот появляюсь я, из глубины перехода. Иду в сторону раздевалки. Замечаю его… Но он не обращает на меня внимания, скорее, просто не видит, и уходит в сторону трибун, доставая на ходу из кармана телефон… Я смотрю ему вслед, а потом, поворачиваюсь и подхожу к тренерам… Это уже передний план. Нинель отвлекается от разговора с Артуром, смотрит на меня и, бросив короткую фразу, кивает. Я тоже что-то произношу… Нинель смотрит укоризненно, Масяня смеется и легко толкает меня в сторону раздевалки. Ухожу… Открываю синюю дверь и скрываюсь за ней…       Запись окончена. Нинель еще несколько секунд задумчиво смотрит куда-то в сторону.       - Я помню, - говорит она, - тот день. Разозлил ты меня тогда…       - Разозлил… - киваю я.       - Вы же, как дети, не понимаете, что со стороны по вам видно все… Буквально… Какой ты был измочаленный, и какая Шахова твоя сияющая… Два и два складывать не нужно… А потом я узнаю про эту вашу с Тарановым авантюру… Вот честно, выгнать его тогда хотела, чтобы ближе Курска или Белгорода ему тренировать никого больше не давали…       - Ну а как тебе… главный герой фильма?       Ее губы сжимаются в тонкую ниточку, а в глазах блестит недобрый огонек.       - Всегда считала его скользким типом… Талантливым… Но, - она качает головой. – Каков мерзавец… И главное, зачем? Ради кого?... Эх… Артем-Артем…       Ролик на телефоне повторяется снова и снова, демонстрируя нам Артема Розина и его паскудство.       - Мне бы тоже очень хотелось понять, ради кого, - говорю я. – Но узнать это мы можем только у Авера или у самого Артема. Но Артем не скажет ничего, хоть ты его пытай. Ведь он же понимает, что любое его признание автоматически доказывает то, что он – преступник.       Неожиданно, Нинель усмехается.       - А с… самим Джокером ты не хочешь пообщаться? Это ж тебе, как раз, легче легкого…       - Хочу, конечно, - киваю я. – Но на сегодняшний день у меня на эту роль имеется целых три кандидатуры. Разной степени вероятности, но тем не менее. Угадать я пока еще не рискую. А выходить на разговор нужно, согласись, имея стопроцентную уверенность.       Я беру ее ладонь в свою и подношу к губам. Нинель не сопротивляется. Смотрит на меня с усталой улыбкой.       - Поговори с Авером… - шепчу я, целуя ее пальцы. - Поговори с Авером… Поговори…       - Ну ладно!..       Она забирает у меня свою руку и снова глотает остывший чай. А я смотрю на нее с нежностью.       - Спасибо…       - Толкаешь меня черт знает на что, - ворчит она.       А на меня неожиданно накатывает игривая волна.       - А хочешь я тебя отблагодарю? - спрашиваю я, загадочно поводя бровями.       - В смысле? - не понимает она. – Денег мне дашь?       Ухмыляюсь и оценивающе оглядываю ее.       - Я даже готов отдать тебе свою благодарность авансом. Хочешь?       Она смотрит на меня, склонив голову. Потом вытягивает руку.       - Ну, попробуй…       Я касаюсь пальцем экрана своего телефона, открываю папку с фотографиями и нахожу ту, которую сделал сегодня. Увеличиваю, чтобы видны были лица, и вкладываю трубку в ее ладонь.       - Дарю, - говорю я. – Вдруг понадобится…       Нинель вглядывается в экран, потом откидывается на спинку стула и на вытянутой руке, с веселой улыбкой, рассматривает то, что я ей дал.       - А хорошо… - бормочет она. – И в самом деле… Ты быстро учишься, биджо. Жаль, ни чему-то полезному. Но… Хорошо ведь, да?       Она аккуратно кладет мой телефон на стол, и мы вместе смотрим на экран.       И без тени стеснения рассматриваем, как застыв в страстных объятьях, самозабвенно и беспечно целуются Авер и Лерка…              Вечером в воскресенье, после восхитительно проведенных вместе выходных, Анечка улетает на шоу в Сочи, а я снова остаюсь один. И традиционно уже начинаю свое утро понедельника с небольшой раскатки в «Зеркальном», пока еще есть минут сорок до начала основных разминок и классов по хореографии.       В моей душе долгожданный покой.       Нинель обещала. Значит сделает. Я очень на нее надеюсь. Потому что… Я уверен, что я прав. У меня нет сомнений, что личность поганца Джокера я угадал правильно… Но лишнее подтверждение не помешает. Иначе все мои усилия уйдут в пустую…       А пока... Через месяц начинаются серии Гран При. Почти семь недель соревнований в разных концах мира. И конечно же ожидается, что мы обеспечим на этих стартах достойное представительство. Увы, не такое, как когда-то...       Помните, я рассказывал?.. Шестеро первых в каждой из дисциплин по итогу последнего чемпионата мира имеют право принять участие в этапах Гран При, но каждый не более чем в двух из шести. Кроме этого, поскольку шоу коммерческое и продавать его нужно дорого, организаторы оставляют за собой право приглашать рейтинговых фигуристов, даже если они не вошли в шестерку сильнейших, для участия в одном или двух этапах...       Короче говоря, ситуация следующая. Аня, Валя и Лиза, естественно, участвуют и жребий распределил их таким образом, что в финале, как ни крути, им снова соревноваться друг с другом. На “Скейт Америка” двадцать первого октября и на кубок Японии в ноябре попала Анечка, на “Скейт Канада” двадцать восьмого и кубок Франции – Валя, ну а Лизе достался Шеффилд и финский Эспоо. Ну а девки ж у нас ого-го! Так что никаких сомнений нет, что во вторую неделю декабря в Турине мы увидим всю троицу в финале Гран При. А возможно и на пьедестале...       С девочками интриги нет. Ну... Почти нет. История с Валькиным допингом, которая тянется еще с корейской олимпиады, периодически всплывает вместе с мутными потоками различной грязи, отравляя ей жизнь. Фактически, так и не доказав умышленное применение запрещенных препаратов, арбитраж вменил ей в вину использование триметазидина и помиловал лишь в виду ее юного возраста. Федерации вкатили штраф и поставили дело на неопределенную паузу, каждый раз формально имея право возобновить слушания и снова забанить Вальку от участия в соревнованиях. И так уже третий сезон бедная балеринка катается от старта к старту, до конца каждый раз не зная, выйдет она на него или нет. Такое впечатление, что вадовцы просто ждут, когда она, наконец-то, закончит спортивную карьеру и уйдет в профессионалы, чтобы спустить это дело на тормозах и вздохнуть с облегчением. Что, тем не менее, не мешает Вале продолжать уверенно побеждать практически на всех соревнованиях.       В парном катании тишь да гладь, состав у нас, как и раньше, неизменен – Саша и Даша Гарямовы из школы Московиной и Масянины Рыжики, Женя Тихонова и Володя Жарин, стабильно занимающие позицию где-то между вторым и четвертым местами.       А вот в мужской одиночке…       Два последних сезона явились для нас полнейшим провалом и скупой констатацией, что в отсутствие Германа, Ланского и Семенова, не важно по каким причинам, одному Щедрику со всем остальным миром тягаться сложновато, и результат у него хоть и хороший, четвертое место, но скромный, и в реалиях дня сегодняшнего не сулящий никаких серьезных перспектив. И начались интриги, звонки, осторожные заходы из-за угла, туманные намеки и уговоры. Я еще не успел толком в Москве обжиться, вернувшись из штатов, как мне начали то тут, то там рассказывать, как бы было неплохо, если бы я... К подобным разговорам я относился с легкомысленной иронией, посылая всех к моему тренерскому штабу и в общем то ни на что не рассчитывая. И вот надо ж было такому случиться, что организаторы кубка Японии в конце августа связались-таки с нашей федерацией и настоятельно попросили организовать им меня. Заклинаниями ли наших спортивных деятелей или в память о старой и взаимной нашей с японской федерацией фигурного катания любви, как бы там ни было, приглашение поступило. И уже к середине сентября я знал, что в ноябре поеду в Саппоро, где меня с распростертыми объятьями будут ждать Юдзи Сакоморо в качестве друга, а также Яшимо Моро и Васька Калинин в качестве соперников. Ну, а почему бы и нет, в самом деле? Взять хороший старт накануне отборочного чемпионата страны – что может быть лучше? Просто нужно больше тренироваться, чтобы выглядеть нестыдно...       А еще я знаю, что в октябре на “СкейтАмерика” в Штаты с Анечкой поедет Нинель. И повезет с собой Сашу...       Воспоминания о зеленоглазой моей, очаровательной и нежной Саше, Сашке, Сашеньке греет душу и щекочет нервы. Что еще придумала, хитрюга, с такой легкостью вытянувшая из меня обещание выполнить все, чего бы она ни попросила? Я до сих пор под впечатлением от ее хладнокровия и ловкости. Втихаря наделать фотографий, от которых уж точно не придет в восторг Леха Жигудин, да еще, не сказав мне ни слова, отослать их Нинель… Телефон матери я, положим, знаю, откуда она взяла. Словно заячьи уши, из этого отнюдь не волшебного цилиндра откровенно и вызывающе торчат Леркины косички… Но это ж надо наглости набраться… Нинель, правда, тоже хороша… Хоть бы постеснялась так откровенно показывать, на сколько Сашка ей симпатична… Хоть бы там в Америке у них все сложилось… У всех. У всех моих любимых…       Время к девяти часам, и я ухожу со льда, чтобы успеть на занятия по хореографии. В отсутствие Анечки, мы с Валентиной всегда держимся вдвоем, занимая друг другу место рядом с собой у станка, на диване в комнате отдыха или за столиком в столовой. Вот такая забавная усмешка судьбы. Из нашей пятерки, с которой в свое время началось триумфальное шествие нашей школы на мировые олимпы, полноценным спортсменом сейчас может считаться только Валентина, не пропустившая ни одного сезона и стабильно все и везде выигрывающая. Аня почти год лечила колено, которое еще в Корее донимало ее невыносимыми болями. А потом почти столько же восстанавливалась, набирая форму. Ну а обо мне и говорить нечего… Хотя… Я, как минимум здесь, вместе со всеми, со своими тренерами…       А вот Танька с Катей…       Это будет обман, если я скажу, что не вспоминаю, не думаю и не скучаю по рыжей. Скучаю. Безумно. До того, что несколько раз уже даже выбирал ее номер в телефонной книге и уже почти было касался пальцем зеленого шарика с изображением поднятой трубки. Но всякий раз останавливался… Мы сделали с нею выбор. Каждый свой… И я понимаю, что ей слышать мой голос также тяжело, как и мне ее. А возможно даже тяжелее. Ведь, как ни крути, это я ее бросил ради Ани. И что бы ни было после – именно в этот самый момент черная тень обиды пролегла между нами. Но я точно знаю, что если когда-нибудь на экране моего телефона возникнет ее смеющееся лицо, а из динамика польется: «Париж-Париж, сон наяву…», то я обязательно отвечу. Потому что буду знать, что она этого хочет…        Ну а Катерина… Что о ней скажешь? Попросить меня найти ее после контрольного проката, в очередной раз признаться на ушко в любви и… Без оглашения причины сняться с произвольной программы и сразу же после собственной короткой исчезнуть с горизонта, не удосужившись хотя бы написать два слова – в этом была вся Катя. И на нее можно обижаться сколько угодно. А можно и махнуть рукой. Потому что при следующей встрече она будет вести себя как ни в чем не бывало. И ты либо принимаешь это, либо идешь на все четыре стороны. На сколько я понимаю, Семен Мирославович такие правила игры не воспринял… Чтобы не терять время попусту, я откладываю общение с Катькой на потом.       Сегодня балеринка Валечка задумчивая и молчаливая. Рассеянно подставляет мне щечку для поцелуя и как-то неопределенно пожимает плечами на мое вполне конкретное «Как дела?»       - Да… так…       Смотрю на нее с удивлением и даже с некоторой тревогой.       - Валюш, все нормально?       Она хмурится и встряхивает головой, словно сбрасывая ненужные мысли.       - Не знаю, - говорит она, поднимая на меня глаза. – Наверное да…       - Так «наверное» или «да»? – не позволяю ей снова уйти в себя я.       Валька наконец улыбается и, знакомым жестом, обхватывает мою руку и прижимается щекой к плечу.       - Малого помнишь?.. – спрашивает она. – Ну, с которым познакомил нас в Питере…       - Э-э-э… - напрягаю память я. – Марат… Кажется… Как там его… Из ЦСКА…       - Кондрашов.       - Ну да… И что?       Валька глубоко вздыхает. И ничего не говорит. Вот, значит, как…       - Ну что же, - весело говорю я, - с новым Германом тебя. Опять доглазасталась…       Валька снова вздыхает.       - Ага…       Я продолжаю откровенно забавляться.       - И что же, - вкрадчиво интересуюсь, - звонит? Пишет? Сердечки рисует, да?       - А вот и нет, - качает головой Валька. – Он меня, представляешь, на футбол пригласил… Вчера…       - Серьезно? Вчера это… Спартак – Локомотив? Правда, что ли?       - Ну да, что я, сочинять стану?..       Мы устраиваемся на мате в хореографическом зале и, пока не начался урок, Валентина делится со мной своими переживаниями.       - Сначала заманил как бы погулять, а потом, здрасте-приехали, мы с тобой на матч идем… Накануне ж, главное спрашивал, люблю ли футбол, интересуюсь ли…       - И ты сказала, что интересуешься?       - Ну… Да… Надо же было разговор как-то поддержать.       Я ощущаю где-то в глубине души легкий укол ревности. Едва заметный. Но он есть…       - Логично… Буду теперь тебя футболисткой называть… - пытаюсь за юмором скрыть свое смятение я. - Или болельщицей… Балеринка уже как-то не котируется…       - А ну тебя, - надувается Валька. – Вообще не буду ничего тебе рассказывать…       - Шучу. Я ж любя, - строю ей глазки. – Ты ж меня знаешь… Ну и?..       - Ну ладно. Пошли мы, значит, на стадион… Он меня с друзьями своими познакомил, представляешь? Одноклассниками. Они как меня узнали, так я думала матч сорвут, так орали… Только на руках не унесли… А этот, так сразу им важно и заявил, это, говорит, Валечка, моя девушка… Я аж обалдела от такой наглости…       - М-да, - усмехаюсь, - это тебе не Герман с его ути-пути, рассусоливаниями…       - Ты понимаешь, - кивает Валька. – И осмелел же такой, и обнимает, и руку не отпускает… А со мной же так и надо, за рога и в стойло…       Она качает головой, явно удивляясь самой себе.       - Ой? – с улыбкой интересуюсь я.       - Нет конечно, - фыркает она, строя мне рожицу. – Первым у меня будешь только ты… Но поцеловать себя дала… Один разочек… Ну ладно, два… И на прощание еще…       Притягиваю ее к себе за плечи и крепко обнимаю.       - Моя ты сердцеедка, - целую ее в макушку. - Мы тут об лед бьемся, не на жизнь, а насмерть, а девочка, понимаешь, созрела…       Валька смотрит на меня с хитрым прищуром.       - Марат, кстати, явно где-то практику проходил, - заявляет она. – Целоваться умеет… Хоть и младше меня на год, но… С ним не скучно, да и язык у него хорошо подвешен… Чем-то вы с ним похожи…       Я легонько щелкаю ее по носику.       - Только не вздумай ему об этом сказать, - наставительно говорю я. – Подобные сравнения до добра не доводят…       - Ничего-ничего, пускай поревнует, - коварно сверкает глазами Валька.       - Не в ревности дело… - качаю головой. – Одна моя… знакомая, очень хорошая и умная…       - И красивая? – тут же уточняет Валька.       - Божественно, - честно признаюсь я. – Так вот, она мне как-то сказала, что вот так вот сравнивать человека с кем-то, с кем ты был близок, или который тебе был небезразличен, это сильно обижает. Лучше так не делать…       Она внимательно меня рассматривает, улыбаясь и игриво поводя кончиком язычка по губам.       - Этой твоей… знакомой, - тихо произносит она, - и вовсе бы не стоило нервничать по поводу сравнения с Танькой. Она сама во сто крат красивее…       Я опускаю голову, не выдерживая ее пытливого взгляда.       - Ваш этот «Инстаграм» нужно приравнять к иноагентам и запретить нафиг, - ворчу я.       Валя не обращает внимания на мои слова.       - Ты, Сереж, - неожиданно серьезно говорит она, - просто следи за тем, чтобы ваши с ней… взгляды не поменялись местами. Пока она смотрит на тебя с обожанием и восхищением, а ты снисходительно позволяешь себя любить – в этом нет ничего плохого. На тебя многие так смотрят… Но если вдруг… Ты понимаешь? Если, не дай бог… Второй раз Анечку вытащить не получится, она либо руки на себя наложит, либо в дурку заедет. И только ты в этом виноват будешь… Ясно тебе?       Я поднимаю глаза и встречаюсь с ее острым и совершенно неласковым взглядом, на дне которого отражаются недвусмысленно обещанные мне адские муки. И вместо того, чтобы отмахнуться, отшутиться или поставить на место зарвавшуюся малолетку, я просто киваю без тени улыбки.       - Второго раза не будет, - говорю ей. - Обещаю.       Валентина смотрит на меня внимательно, а потом снова ныряет мне под руку, пристраивая свою кукольную головку у меня на груди.       - Анечка, правда, как-то сказала, - заговорщицки шепчет она, - что если уж и готова в последний раз тебя с кем-то разделить, то только со мной…       - Валька, имей совесть!       Она нахально хихикает, и взгляд ее снова подернут блудливой поволокой, сводящей с ума всех, кому выпадает счастье оказаться под его лучами.       - Лови момент, Сережечка, - томно поводит плечиками она, - пока Кондрашов тебя не обскакал. Со мной можно. Я своя… А вот чужих мы тут не любим…       И, изящно изогнувшись, Валька сладко целует меня в губы.       И вот как всегда… На самом интересном месте в самый, что ни наесть, момент, в зал, сопровождаемый галдящей толпой малолеток, заходит, весь из себя сияющий Леша Железняк, заставая меня, разумеется, в весьма двусмысленном положении…              Короче говоря, под Элтона Джона и его «Йелоу брик роуд» мы с Артуром накрутили произвольную, выйдя, так или иначе, на компромисс и с Нинель, и с собственной совестью. Теперь мне со всем этим взлетать. И не свалится бы… Контрольные прокаты показали, что народ в этом сезоне решил расслабляться, и героический штурм множественных четверных прыжков отложен как минимум на год. Это правильно. Травмироваться сейчас – это гарантированно слететь с формы. А нагонять упущенное в олимпийский сезон ох как сложно. Уж я-то знаю…       Первые аккорды и я начинаю программу с крюков-выкрюков, вперемешку с беговыми. Мой первый элемент – сложный и малоприятный каскад тройной аксель – тройной риттбергер. Здесь, как никогда, все решает скорость. Иными словами, чем быстрее я уйду во второй прыжок после приземления акселя, тем качественней все получится. Остается самая малость – чисто все исполнить.       Триксель я выполняю по девчачьи, с руками вверх. При в общем-то несильном толчке, это дает мне лишние сантиметра-два высоты, помогающие мне докрутить прыжок без потери скорости, чтобы потом хватило на риттбергер. Я долго смотрел, как этот каскад выполняет Танька. А потом так и эдак крутил его у Брайана, в том числе с Васькой Калининым. В конце концов, я понял оптимальную для себя конструкцию данного элемента и, попробовав, убедился в правильности такого подхода. Ну и соответственно… Заход по дуге, разворот с переходом на левую ногу, упор, замах, толчок… Не закрываю глаза, ловя калейдоскоп огней… Приземление… И вместо привычного выезда сразу же замах левой ногой и руками… Отталкиваюсь правым лезвием и, сгруппировавшись и прижав руки к груди, кручусь в вихре поднятой ледяной пыли. Прилетаю на правую ногу и выгибаюсь в ласточку, расправив руки и вытянув левый носок. Выезд… Сделано. На самом деле, стандартная комбинация базовых элементов, которые по отдельности не вызывают у меня каких-то сомнений. Но, я уже говорил вам, каскады с акселем всегда коварны и непредсказуемы. Этот я делаю без срывов и ошибок процентов на семьдесят пять. Достаточно, чтобы оставлять его в программе. Но допиливать нужно. Без вариантов.       ‘So goodbye Yellow brick road’…       На этот раз все самое интересное у меня в первой части программы, и я сосредоточенно готовлюсь к серии квадов. Технику я вам уже много раз рассказывал, так что не сомневаюсь, что и благодаря в том числе и мне, отличить один прыжок от другого вы сможете. Может быть не с первой попытки и в замедленном повторе. Но поверьте, они все те же, что и два, и три года назад. Мой любимый и самый стабильный четверной сальхоф. Заход, замах, толчок, приземление, выезд. Легче легкого. У Лизы это аксель, у Таньки – тулуп, У Анечки… Флип, наверное, хотя у нее, как и у Вальки, все на таком уровне, что понятие «лучше» и «хуже» просто теряют смысл… Ну а у меня с детства, как выучился сальхоф, так и нет с ним проблем…       Небольшой отдых – перебежки, вращения…       ‘Back to the howling old owl in the woods…’       Набираю скорость и захожу на четверной лутц. На мой взгляд – это самый эффектный прыжок. Из зубцовых так точно. Если его выполнять не только технически верно, но и артистично. Я обращал внимание, как его делают японцы. Перемещаясь на левую ногу, перед самым выпадом для упора, они чуть ли не ломая себе лодыжку буквально укладывают лезвие на внешнее ребро, оставляя ногу прямой. Такая техника хороша на низких скоростях, позволяя держать равновесие с разбалансированном положении относительно поверхности. Но если ты делаешь элемент на высокой скорости, в такой подстраховке нет необходимости. Ведь центробежная сила и так удерживает тебя от падения. Зато красивый наклон тела к плоскости льда не только добавляет второй оценки, но и позволяет немного докрутить на вираже, буквально перед самым прыжком. Именно такие ситуации, как правило, чреваты неявными ребрами и «флуцами», но ведь для того мы и тренируемся с утра до ночи, чтобы этого избегать. У четверного лутца нет подводных камней. Замах сильнее, толчок выше – и дальше только докрутить и выехать. Ну, вот как бы… Замахиваюсь, толкаюсь, группируюсь, кручусь, приземляюсь и… Выезжаю. Второй квад в программе – сделано. Жаль не на баллы сейчас катаюсь, хотя… Для меня прокат на тренировке под взглядом Нинель посложнее олимпийского старта будет. Там-то судьи смотрят и на то, как хорошо ты все сделал, и как качественно прокатал. А здесь – только на твои косяки и залеты…       Перед третьим квадом кручу дорожку и, соответственно, выдыхаю. Два сложных четверных подряд дают о себе знать. Но мы с Мураковым и с Нинель долго примерялись так и эдак, и в конце концов поняли, что данная последовательность наиболее оптимальна. Со свежими силами приземлить самое сложное, потом отдышаться и перейти к следующим элементам. Потому что три квада подряд, без паузы, забирают у меня слишком много сил, которые я потом не успеваю восстановить…        ‘Maybe you'll get a replacement’       Четверной тулуп приземляю на одном дыхании, с ходу, практически без подготовки. Прыжок фактически с двух ног. Считается самым элементарным и простым для освоения спортсменами. Ну и дешевле всего стоит, в сравнении с остальными… Поэтому классический тройной тулуп в сольном исполнении уже практически никто не делает, цепляя его вторым номером в каскады или отчаянно тренируя четверной. Я же лично видел, не на видео, а своими глазами, как был выполнен тулуп в пять оборотов. На «удочке». Мелким и тощим существом лет двенадцати. Один единственный раз. Но это было… И я понимаю, что мне так никогда не сделать. В такие моменты я чувствую себя пыльным раритетом…       Следующий мой элемент – тройной аксель. И тут я могу честно воспрять духом и гордо поднять голову. Потому что я его делаю. А еще, потому что никто в мире, кроме меня, еще не сподобился на аксель в четыре с половиной оборота. Ну да ладно. Это, конечно, повод для гордости, но не сегодня. Ведь сегодня у меня триксель. Сольный. Самый обычный. Тот самый, об который я чуть было не убился в свое время… И который так до конца и не покорился великой королеве квадов Танечке Шаховой.       ‘I’m still standing – Yea-yea-yea…’       На этот раз все по классике. Взлетаю в прыжок и тут же группируюсь, прижимая руки к груди. Приземляюсь на зубец, соответственно, не докручиваю, поскальзываюсь и смачно шлепаюсь на задницу, продолжая вращаться. Еще в движении упираюсь рукой в лед и, оттолкнувшись, снова оказываюсь на ногах и еду дальше. Не бывает идеальных прокатов – спросите кого угодно. Главное не зацикливаться на допущенной ошибке, а думать о следующем элементе…       А дальше у меня… У-ух… Быстрее будет сделать, чем рассказать, поэтому… Разгон, внутреннее ребро ногу назад, упор и погнали. И, раз – тройной флип – приземление, и тут же, с правого внешнего ребра, левой ногой толчок, р-раз – и тройной тулуп… вжик есть и сразу же ойлер на левую ногу, замах правой и-и-и, ух… Тройной сальхоф… И выезд… И перевести дыхание, потому что когда выполняешь каскад из трех прыжков дышать как-то некогда… Конечно, ставить такой каскад во вторую часть программы – это тяжело, ну а куда его еще? Лепить квады в конец – это Танькина фишка. Я после такого со льда чуть ли не на четвереньках уползаю… Не в этот раз. Будет еще возможность…       ‘So goodbye yellow brick road…’       Дорожка. Чоктао, твизлы, моухоки… Связочки-перебежечки… уже почти все. Остались два прыжковых элемента и секвенция вращений. Рано расслабляться и праздновать. Сколько история знает случаев, когда срывы и эффектные падения происходили на последних секундах программы… Даже на финальной позиции. Обидно до невозможности, а баллы тю-тю… Поэтому…       Аккуратно и спокойно вкатываюсь в нелюбимый мой тройной флип. Держу ребро, выбрасываю назад правую ногу и как по учебнику, без суеты приземляю прыжок, выворачиваясь на выезде в кораблик. Пересекаю арену по диагонали, разворачиваюсь и после серии троечек перекидываю левую ногу, приседаю и, замахнувшись, прыгаю последний мой на сегодня прыжок – неоднозначный и трудный для многих тройной риттбергер. Тоже, если вспомнить, сколько здоровья я положил на то, чтобы этот элемент у меня выходил стабильно… Вспомнить страшно… И ладно бы только я… Есть спортсмены достаточно высокого уровня, которые уже будучи при званиях и медалях все равно лажают именно на риттбергере, так и не доведя его до относительной стабильности. Немного, но есть…       ‘Back to the howling old owl in the woods…’       Вращаюсь. Так, сяк, эдак. Либела, мельница, заклон, волчок, винт…       ‘Beyond the yellow brick road… Ah, ah…’       И все… Финал...       Обязательно отрабатываю поклоны на все четыре стороны – особенно забавляет реверанс в строну глухой стены без трибун с единственно растянутым во всю стену баннером с логотипом «Зеркального». Но надо. Потому что на реальном старте там будут зрители. Которых тоже нужно уважить.       С чувством выполненного долга еду вдоль бортика к тренерским местам. Произвольные мы теперь катаем на тренировках в режиме реальных стартов, с шестиминутной разминкой и оглашением оценок в конце. Но у меня особый случай. Из-за моей работы у Авербаума меня теперь всегда выпускают катать первым, а после, облагодетельствовав высочайшими замечаниями, отпускают с богом. Но это вовсе не означает каких-то поблажек или привилегий.       - Дорогой мой, - Нинель раздраженно клацает на своем компьютере, - ты, вот, как считаешь, мы с тобой аксель должны заново начинать учить, или как вообще?       Я спокойно молчу, не собираясь вступать в дискуссии.       - Почему в каскаде ты делаешь, а отдельно у тебя не получается? – она поднимает на меня глаза. – Не первый раз, между прочим…       - Я не успеваю отдышаться после квадов, - пожимаю плечами я. – Я предупреждал…       - После каскада ты тем более будешь уставший, - качает головой она. – Этот разговор у нас с тобой уже был, повторяться не вижу смысла. Либо двигаем триксель в начало… Либо, если ты его не делаешь, заменяем на дупель… Все.       Она отворачивается, давая понять, что беседа окончена.       - Я могу ехать в Лужники? – на всякий случай уточняю я.       - Скатертью дорожка. Можешь не возвращаться… - равнодушно бросает Нинель.       Ну все, так все.       Не больно-то и хотелось…              Приезжаю в Лужники с приличным запасом по времени, и, когда начинают сходиться все остальные, успеваю уже и раскататься, и разогреться.       Приятно осознавать, что потраченные почти три месяца усилий на обстругивание и полировку наших буратин, все-таки не прошли впустую. Даже самые безнадежные, самые, как мне казалось, неповоротливые и неспособные не то что к ровной езде, но даже к ровному хождению – все хоть чему-то да научились. Не говоря уже о тех, кто и правда смог кое-что, и даже многое.       Задача, поставленная Авером, была проста в формулировке и сложна в исполнении. Минимум четыре программы каждая пара должна показать. Первые три выступления все катают просто за баллы, а начиная с четвертого две наименее результативные пары выносятся на суд зрительского голосования, где и решается, кто останется для дальнейшей работы, а кто уйдет. На самом деле, никто из нас не испытывает иллюзий, понимая, что «зрители» будут «голосовать» сообразно текущей потребности и конъюнктуры, иначе говоря, уходят наименее рейтинговые. И тут у нас возникает первая проблема…       - Александра, Сереж… Тут такое дело…       Авер мнется, словно собирается сообщить нам что-то ужасное.       - Какое дело?       Я за руку подтаскиваю Сашку к себе, разворачиваю лицом к Семену, обнимаю и устраиваю подбородок на ее макушке.       - Э-э-э… Короче, - машет рукой Семен, - я говорил с… Нинель Вахтанговной… Она двадцатого хочет Александру забрать с собой в Штаты… Не известно на сколько…       Я мысленно прикидываю сроки. Четыре недели. Как раз успеваем…       - Мы запишем четыре программы и с сожалением вылетим из проекта, - киваю я. – Какая невосполнимая потеря.       - Тебе бы, Ланской, только зубоскалить, - хмурится Авербаум и переводит взгляд на Сашку. – Солнышко, ты потянешь четыре съемочных дня?       - Ну… - задумывается Саша, - если не в подряд…       - Через два дня на третий, мы обычно так делаем.       - Я справлюсь, - кивает она.       Семен ласково ей улыбается. Потом переводит взгляд на меня.       - Ну а с тобой придется что-то решать… - кривит губы он. – Если я уберу тебя из шоу в первой же номинации, спонсоры мне этого никогда не простят…       - Вот так я и знал, - картинно вздыхаю я.       О том, что с отъездом Сашки мне вряд ли светит отпетлять от «Ледникового» я догадывался и так. Интересно, что же для меня такого придумал хитрый Авер…       - Хочешь, - он тычет в меня пальцем, - поработать ведущим вместе с Лехой?       На мгновение даже теряю дар речи от такого предложения.       - Нет конечно, - яростно трясу головой. – Где я, а где разговорный жанр? И вообще ему девушка в пару нужна. Как мы смотреться будем вместе, как гей-тусовка что ли?..       Жизнерадостный смех Авера дает мне с облегчением понять, что, то ли его предложение было несерьезным, то ли я его своей реакцией убедил в совершеннейшей невозможности выполнения мною такой вот роли. Даже Сашка пару раз хихикает, прикрыв ротик ладонью.       - Между прочим, - пожимает плечами Семен, - Леха уже вел первый «Ледниковый» с Шиповенко, и никто никого в нетрадиционных отношениях не обвинял…       - Там у них была другая интрига, - продолжаю отбиваться я. - Они же терпеть друг друга не могут, а тут рядом, в одном кадре…       - Ну, не хочешь – как хочешь, - просто соглашается Семен. - Я догадывался, что ты взбрыкнешь, и поэтому подготовился и уже пригласил Жигудину в соведущие … Угадай кого…       - Беллу Торн, - не думая ляпаю я.       Авер ухмыляется.       - Ну, почти угадал… Твою подругу Шахову. И она согласилась…       Я невольно вздрагиваю…       Танька… Я буду видеть ее… Снова… Раз в три дня… А может и чаще.       Мое волнение, похоже, на столько заметно, что Сашка, почувствовав его, с улыбкой озирается на меня.       - Как здорово, - говорит она, - я так хотела с ней познакомиться…       Не успеваю ответить. Потому что Семен Мирославович выдает, собственно, то, ради чего весь этот разговор был начат.       - У Алексея Владимировича проблемы со здоровьем, - произносит он. - В общем, ему нужна замена. Поработаешь с Олей Гольц… Пока твоя партнерша… не вернется.       Демонстративно тяжело вздыхаю.       - Предложение по поводу соведущего еще в силе? - на всякий случай уточняю я.       Семен с улыбкой хлопает меня по плечу.       - Идите катайтесь, - кивает он нам. – Я хочу услышать от Елены Станиславовны, что вы готовы к поддержкам…       Сашка поводит плечами и разворачивается ко мне лицом.       - Выиграешь для меня этот проект, - с улыбкой спрашивает она.       - Я выиграю его только вместе с тобой…       Она тихо смеется, на мгновение прижавшись ко мне.       - Обещаешь? - произносит она чуть слышно.       Я обнимаю ее и, закрыв глаза, с трудом сдерживаю дрожь в голосе.       - Ты только вернись ко мне, - шепчу я. – Пожалуйста… Только вернись…       Мы так и стоим, обнявшись, посреди ледового стадиона. А вокруг нас рассекают в разные стороны, звеня лезвиями, наши коллеги, друзья и соперники…              Масленникова-старшая кривит губы, скептически качает головой, но все же выдает нам с Сашкой путевку в жизнь.       - Ладно, катайтесь, бог с вами… Только без геройства, я вас прошу…       Одновременно вдвоем киваем, как болванчики. И ухмыляемся. Замечание Елены Станиславовны очень даже по делу. Потому что, войдя во вкус, мы с Сашкой начали позволять себе совершенно уж рискованные эксперименты. Я привык к ее весу и телосложению, и уже без проблем забрасываю ее себе за спину, сажаю на плечо и даже пару раз попробовал выжать в верхнее положение. Она же демонстрирует самые невероятные грани безбашенности и отваги, ловко и уверенно взлетая в воздух, запрыгивая на любые подставляемые мною части тела и, что очень важно, помогая мне, как только можно.       - Слушай, - прошу я ее, - ты, когда сверху, руку можешь мне не в плечо упирать, а в затылок, или лучше вообще за голову мою держись. А то у меня хода совсем нет для равновесия…       - Хорошо, конечно, - спокойно кивает она.       И делает именно так, как я говорю.       Или.       - Когда я тебя там кручу не сгибай ногу, а то лезвием мне только что чуть нос не подровняла…       - Ой, извини…       - Не извиняйся, - перебиваю ее я, - просто делай…       - Я поняла…       И тут же.       - Не сжимай ты мне так бедро, - шипит она сквозь зубы. - Больно же…       - Я боюсь, чтобы ты не упала… - оправдываюсь я, ослабляя хватку.       - Я не упаду, просто держи нормально, и не выламывай вот здесь, - Сашка шлепает себя по ляжке. - Дай я ровно стану, вот так ногу подниму и тогда уже подхватывай. Не тяни и не дергай…       - Ладно, давай так…       При этом – никаких обид. Мы оба понимаем, что это рабочий процесс, и все сантименты можно отложить на потом. На перерыв, например…       - Аи-й, не трогай!.. - ощутимо получаю по рукам, едва попытавшись ее обнять. - Больно!..       Саша отстраняется, отодвигаясь от меня на край лавки.       - Прости пожалуйста… - с виноватым видом пристраиваюсь на корточках у ее ног. – Покажи, что там у тебя…       - Ничего интересного…       - Покажи, говорю…       Насильно стаскиваю с нее куртку и задираю до плеча рукав тонкого гольфа. Мне предстает внушительных размеров гематома на всем ее правом предплечье.       - Ох ты ж, господи…       Мы в тот день неудачно упали, я не успел ее подхватить, и Сашка от души приложилась о лед.       - И нога тоже, - жалобно произносит она, кивая на свое бедро.       Стягиваю с нее шорты с лосинами и, стараясь не обращать внимания на прозрачные кружева трусиков, с ужасом рассматриваю лиловый синяк на ляжке.       - Твоя работа, - шмыгает носом Сашка. – От большой любви, наверное…       В чем-то она права. Боясь ее уронить, на поддержках я хватаю ее с такой силой, что и у здорового человека могут появиться синяки. Что уже говорить про нее, беднягу, у которой обычный ушиб в прямом смысле может вылиться в обширнейшую гематому.       - Сейчас мы это все обработаем… - говорю я.       У меня в сумке всегда есть анестезирующий крем и салфетки. Не для меня. Для нее…       Пока я мажу и легкими движениями втираю пахнущий мятой гель ей в кожу, Сашка вздрагивает от боли, но вымученно улыбается и запускает ладонь мне в волосы.       - Заботливый мой… Ласковый мальчик… - произносит она едва слышно.       Я замираю, ощущая свою вполне предсказуемую реакцию на близкое присутствие и прикосновения очаровательной молодой женщины. И слегка, кончиком пальца, провожу по ее гладкой, нежной коже под тонкой тканью черных кружев. Саша на мгновение закусывает губу, закрыв глаза и затаив дыхание, но потом, выдохнув, останавливает мою руку, не позволяя мне ничего более.       - Не надо… - тихо просит она. – Не сегодня… Может быть в другой раз…       - Прости…       Я убираю ладонь, и домазав остатки геля, промокаю ее раны салфетками.       - Мне безумно хочется, - извиняющимся тоном бормочет Сашка, - но мне немного… неважно. С утра сегодня…       Я беру ее ладони в свои и целую кончики тонких пальцев.       - Попросить Леру, чтобы она прямо сейчас отвезла тебя домой?       - Да, наверное…       В тот раз Сашка исчезла с горизонта на целых пять дней, не отвечая ни на звонки, ни на сообщения. На мои вопросы Лерка лишь отмахивалась, коротко повторяя одно лишь: «Отвяжись, потом все узнаешь».       Но потом я укатил в Питер на контрольные прокаты.       Ну, а вернувшись и приехав на репетицию в Лужники, я снова застал Сашку там, веселую, восхитительно красивую и, как всегда готовую ко всем нашим экспериментам на льду…       Сегодня на ней белый, облегающий вязанный свитер и неизменные черные лосины. Идеальная экипировка для тренировок. А еще, она в этом всем очень милая и безумно привлекательная. Мужская половина участников нашего шоу смотрят на меня с завистью.       - Ох уж этот Валет, - хихикает Димка Соколов, нарезая вокруг нас с Сашкой круги. – И всегда самая красивая и самая эффектная барышня - рядом с ним… Никому так не везет…       Сашка краснеет от удовольствия и хитро смотрит на меня.       Димкину реплику слышит его партнерша по спорту Леночка Бодрова, и тут же включает ведьму.       - А этому, Соколов, нужно не завидовать, - сварливо заявляет она, - а так себя вести с девушкой, чтобы она рядом с тобой себя королевой чувствовала.       Димка, как герой картины Мунка, хватается руками за голову и делает страшные глаза.       - Ой, все… - обреченно произносит он. - Ленка вышла на тропу войны. Пошел я сдаваться в плен…       Соколов укатывается следом за фыркающей и надменно задравшей нос Ленкой. А я обнимаю Сашку и глажу ее по волосам.       - Ты и правда, выглядишь потрясающе, - говорю я. – Дух захватывает…       - Соскучилась, - улыбается она. – Для тебя старалась… Даже в первый раз за полгода за руль сегодня села, чтобы сюда приехать…       Мне не хочется ее отпускать, и я с наслаждением чувствую ее тепло, и вдыхаю ее запах.       - Ты меня сегодня катаешь?.. – интересуюсь.       - Я тебя краду… - заявляет она с коварным блеском в глазах…       Сопротивляться бесполезно. И совершенно не хочется.       Поэтому, после тренировки, мы, ни с кем не прощаясь, быстро удираем из здания.       Как и ее мотоцикл, Сашкин автомобиль выглядит мощно и шикарно. Низкий, со спортивными обводами кузова, черный, затонированный. И, как выясняется, двухместный.       - Вау! - невольно вырывается у меня. – Что это за монстр?       Сашка равнодушно пожимает плечами.       - Называется «Макларен», - говорит она, проводя ладонью по стойке двери. – Это спортивные «Мерседесы», кажется… Я сама толком не знаю. Мне больше байки заходят…       - Я заметил…       - Папа подарил, - она открывает водительскую дверь. – На двадцати пятилетие. Садись…       Вопреки ожиданиям, машину Сашка ведет спокойно, не дергает, не лупит по газам. Даже со светофора трогается плавно, хотя и пугает мощным выхлопом пешеходов и других водителей.       Смотрю по сторонам, и начинаю понимать, куда мы едем.       - Сегодня на Патриарших будет интересная история?.. - с улыбкой интересуюсь я.       Сашка бросает на меня преисполненный откровения взгляд.       - Затащу на бал к сатане, совращу и брошу, - громко шепчет она.       И тут же, не удержавшись, заливисто смеется…       Она оставляет машину прямо у подъезда, как мне показалось, даже не закрыв замок. И правда, зачем? Кому придет в голову воровать автомобиль, единственный в Москве, а возможно и во всей стране?       - Это мой дом, - говорит она, кивая на красивое розовое здание, возле которого мы стоим. – Приглашаю в гости…       В доме шесть этажей. Но лифт идет только до пятого. И на площадке лишь одна дверь… Которая мягко звякнув, жужжа, открывается, стоит Сашке приложить палец к тускло светящейся голубой панели.       - Заходи…       Приглушенный фоновый свет по углам, темный деревянный пол, светлые стены… В окнах огни ночного города… И мы посреди пустого, размером с пол-этажа пространства. Стоим просто обнявшись. Вдыхая друг друга. Понимая, что большего нам не дано, но и на меньшее не соглашаясь…       - Ты будешь меня вспоминать? – шепчет она.       Я зажмуриваюсь и стискиваю зубы.       - Не говори так…       - Это жизнь, мой хороший… Такая жизнь…       - Я хочу верить в то, что ты вернешься из Штатов здоровая…       - Чудес не бывает…       Сашка вздыхает и, выскальзывая из моих объятий, подходит к окну.       - Я летала в Израиль… - произносит она. – На прошлой неделе. В Ихилов… Знаешь, что это?       - Знаю…       Это была самая известная клиника по лечению рака. Я читал о ней… Когда узнал о Сашкином диагнозе.       - Мне сказали, что если сейчас оставить все как есть, - она судорожно сглатывает, - не вмешиваться… То у меня будет от девяти месяцев до года.       - Пошли они к черту, - взрываюсь я, подходя к ней и сжимая ее плечи. – Мама отвезет тебя к моему отчиму. Он запряжет всех онкологов Америки, и они вытащат тебя…       Она берет мои ладони в свои и, потянув, заставляет себя обнять.       - Прижмись ко мне сильней, - шепчет она. – Я хочу тебя чувствовать… Если не в себе. То хотя бы рядом…       Темнеющая за окном ночь подмигивает нам сиянием звезд. А я пьянею от близости этой невероятной девчонки, такой прекрасной, и такой недоступной.       Сашка наклоняет голову, подставляя шейку моим губам.       - Я все еще хочу получить мое желание… - говорит она, поглаживая меня по руке.       - Я весь к услугам вашим, - бархатно произношу я, на ходу переиначивая известный с детства текст. – И долго быть смогу к услугам вашим, когда со мной вы так добры…       Саша смеется, поворачиваясь и разглядывая меня.       Она смотрит с удивлением и каким-то невысказанным недоверием. Так, что у меня тут же выветриваются из головы все слова из заученной и засмотренной до дыр пьесы…       - Откуда все это, Сережка? – качает головой Саша. – То как ты выглядишь - смешно даже обсуждать. При этом – спортсмен, и какой… И в тоже время… Ты столько знаешь, и литература, и музыка… Японский язык… Кто ты, мечта моя? Из какой ты галактики?.. Или, может, сказки?..       Как ей объяснить, что на самом деле я самый обыкновенный? И что ей не нужно бояться…       Что спорт – это моя жизнь. Что я сколько себя помню – все время на коньках. Не было шанса не научиться… Книжки читать приходилось, потому что у меня отсутствовали другие развлечения, музыку выучил на тренировках… И японский, кстати, там же, когда почти год проработал в Японии, и когда в нашей школе, у матери, целый сезон тренировался мой японский приятель и соперник Юдзи Сакоморо…       Но вместо всех объяснений я просто целую ее и глажу ладонью по волосам.       - Я тоже хотел бы задать тебе все эти вопросы, - говорю я. – Но разве это сейчас так важно?       Она задумчиво смотрит на меня. Потом кивает, соглашаясь. И в ее глазах снова играет лукавый огонек.       - Я хочу, - загадочно начинает она, - чтобы ты нарисовал меня… Такой, как ты меня видишь. Или хотел бы видеть… Это мое желание…       На сколько просто и приятно, порой, выполнять то, чего хочет женщина…       Щелчком пальцев Сашка включает верхний свет, и пространство тут же перестает быть бесконечным, превращаясь в большую, но отнюдь не гигантскую гостиную в стиле «лофт» с выложенными светлым кирпичом стенами и деревянными балками под потолком. Диван посредине, невообразимых размеров телевизор в дальнем углу, заставленный разнообразными бутылками бар со стойкой и парой круглых высоких стульев, газовый камин...       - Прости, - удивленно озираюсь, - а где ты спишь? Не то, чтобы я намекал на что-то…       Сашка смеется, весело глядя на меня.       - На втором этаже, - кивает она в сторону убегающей вверх вдоль стены лестницы, которую я сразу и не заметил. – Там спальни, гардероб и всякие девчоночьи секретики…       - Ого, - восхищаюсь я. – Так тут у тебя еще и два этажа…       - Вообще-то три…       - Ну ничего себе…       - Но там ничего интересного, - пожимает плечами она. – Обычный спортзал, в настольный теннис можно поиграть… Я хочу там зимний сад сделать, крышу прозрачную… Но это так, мечты…       - Я тоже мечтаю о доме, - киваю я, - где на верхнем этаже, на солнечной стороне, была бы стеклянная стена или крыша… Устроить там студию…       - И что же тебя останавливает?       Вот как ей объяснить?.. Как сказать женщине, которая так к тебе относится, что мечтаешь о счастливой жизни не с ней?..       И я стыдливо молчу, делая вид, что рассматриваю детали обстановки. А Сашенька слишком умна и добра, чтобы заставлять меня произносить то, о чем мне придется потом жалеть.       - За баром кладовка, - говорит она. – Найдешь там все, что тебе… нужно… Я когда-то пробовала заниматься живописью… - добавляет она в ответ на мой удивленный взгляд.       - Да ты что? – изумляюсь я - Правда?       - Да. Когда со спортом завязала… Времени было много свободного, вот и пробовала все подряд… Но быстро бросила…       - Жалко…       - Ничуть, - качает головой она. – Я нетерпеливая. Не получилось сразу – тут же бросаю… Ладно, пошли вместе…       В небольшой комнатке, отделенной от бара деревянной дверью, на стеллажах аккуратно разложены различные нужные в хозяйстве предметы и инструменты. Сашка кивает мне на крайнюю полку.       - Там…       Обнаруживаю несколько листов белого художественного ватмана, коробку карандашей «Кох и Нор», баночки с тушью и несколько упаковок с кисточками. И понимаю, что уже представляю себе, что я хочу изобразить…       - А акварель есть? Краски… Или гуашь?..       - Выше смотри, - показывает глазами Сашка.       На верхней полке нахожу до половины использованный набор акварельных красок. Но этого мне будет достаточно. Из пространства между стеллажами выволакиваю большую, широкую и гладкую дубовую доску.       - То, что надо…       Пока готовлю инструменты и краски, задаю с любопытством наблюдающей за мной Сашке резонный вопрос.       - Признавайся, откуда узнала, что я рисую?       Она хитро щурится, явно собираясь меня подразнить. Но, неожиданно передумывает.       - Лена Бодрова рассказала, - признается она.       И мне не остается ничего, кроме как покачать головой.       Единственный раз, когда я смог получить от Ленки вместо насмешек и ехидных улыбочек искреннее восхищение, был один давний случай в Белогорске. Удивительно, что Лена его до сих пор помнит… Я развлекался тем, что рисовал шаржи на всех подряд, спортсменов, тренеров, судей… Карикатуры получались злые, похожие и очень веселили публику. Свое увлечение я не скрывал, и мой альбом листали все, кому не лень. Но как-то раз меня посетило лирическое настроение, и я, упустив бдительность, нарисовал Ленкин портрет. Изобразил я ее со всем доступным мне вдохновением, польстив везде, где только можно. Потом отвлекся и забыл… А теперь представьте мое удивление, когда однажды, на обеде, кажется, или уже после, Бодрова, вся из себя такая прекрасная и неприступная, подходит со своей свитой ко мне и, сверля меня глазами, требовательно протягивает руку к моему альбому… Это значит кто-то доложил ей, и она сама решила убедиться… Я краснел как рак под ее взглядом, но скрывать что-то было бы глупо. А Ленка, увидев себя в моем исполнении, сделала в первый и последний раз то, о чем мечтал почти каждый парень в нашей компании. А получил только я… И что уж там стесняться, это был мой первый настоящий поцелуй с девочкой. Мне понравилось… А рисунок Ленка забрала, и мне потом рассказывали, что она вставила его в рамку и таскала с собой на все свои старты, как талисман… И поди ж ты… Получается все она помнит до сих пор…       Я отвожу глаза и качаю головой.       - Лена… Со всеми подробностями рассказала? - интересуюсь я.       - О том, как вы целовались – да, - хихикает Сашка. – И о том, что чуть было не влюбилась в тебя тогда тоже. Испугалась, что подруги засмеют, если узнают, что ей нравится малолетка…       Неисповедимы пути… Кабы раньше-то знать…       Я заканчиваю крепить ватман на доске и осматриваю Сашку оценивающим взглядом.       - Что? – поводит бровью она.       - Раздевайся…       Она деланно вздыхает.       - Я так и знала…       - И включи камин… Мне нужен его свет…       Я долго усаживаю ее, обнаженную и разгоряченную, в ту позу, которая мне нужна. Сашка валяет дурака, все время норовя меня то ущипнуть, по погладить. В конце концов, ей удается стянуть с меня рубашку, и мы застываем в долгом поцелуе, лаская и гладя друг друга. Она прекрасна и на столько соблазнительна, что у меня идет кругом голова.       - Давай закончим с рисунком, - упрашиваю ее наконец я, - и потом – все что хочешь…       - Все-все? – ведьмовски улыбается она.       - Все, что ты скажешь…       - Ну хорошо…       Она, наконец, делает то, что я прошу и садится красиво на фоне огня, который загадочно играет бликами на ее коже. То, чего я и добивался…       У меня никогда не было проблем с рисованием. Это дар от природы. Я умею изобразить сходство. У меня получается. Не могу объяснить, как. Просто беру карандаш, смотрю на того, кто передо мной, и повторяю линии на бумаге. Вот и все. Всегда удивляло, почему другие так не могут…       Мне очень хочется нарисовать Сашеньку, показав во всей красе ее восхитительное тело. Но это первое, что приходит в голову, когда видишь перед собой красивую женщину. Просто и банально. Поэтому я заморачиваюсь…       Я усаживаю ее так, что в результате все тайные и вожделенные места скрыты, и весь акцент сосредоточен на лице… И на мерцающих огненных отсветах.       На белой поверхности, под моей рукой, магией света и тени проступают черты прекрасной и загадочной, случайно забредшей в этот мир зеленоглазой, темноволосой ведьмы, восхитившей художника своей невероятной красотой, и разбившей ему сердце своей обреченностью… Неверные отблески адского пламени смешиваются на ее коже с лунными бликами, а в глазах сияют тысячи звезд, мерцающих в ночном небе. У нее за спиной открытое окно, и силуэт спящего ночного города. И никому, даже ей самой не ведомо, как долго этот город еще будет служить ей домом. В ее глазах печаль, от неминуемого расставания, гнев на несправедливость этого мира и покорность своей судьбе.       У нее изумительное тело. Любая бы отдала полжизни за то, чтобы выглядеть так, и за то, чтобы на нее так смотрели другие. Длинные стройные ноги покоятся на полу, подставляя линию бедра под порожденный огнем свет. Плоский живот подчеркивает безупречную талию, а высокая, идеальной формы грудь как бы невзначай прикрыта вытянутой в сторону рукой. Алебастровые плечи плавными дугами перетекают в изящную шею, на которой гордо покоится красивая головка в ореоле буйных темных волос, разбросанных по плечам и спине. Ее лицо поражает красотой. Огромные глаза раскрыты в пронизывающем и остром взгляде, прямой нос остро смотрит вперед, а тонкие, влажные губы немного приоткрыты, обнажая в слегка надменной улыбке ряд жемчужных зубов. Она совершенна… И нереальна, как любое совершенство.       Я накладываю последние штрихи, подчеркиваю линии тьмы черной тушью, а линии света огненной акварелью. Кроме черного и красного цветов, в моей палитре только изумрудное сияние ее глаз, свежее, как зеленый луг, и коварное, как болотная тина. Они прекрасны… И я боюсь смотреть в эти глаза, потому что однажды вот так один художник оживил свое творение, и оно довело его до погибели… Ведьма не должна ожить. Ее судьба быть заключенной в рамке под стеклом, и навсегда остаться с так и не сделанным выбором, между светом луны и пламенем ада…       За окном серебрится рассвет…       Мы сидим на полу, побросав диванные подушки прямо на теплые нагревшиеся от огня деревянные доски. Перед нами почти пустая бутылка белого вина и маленькая тарелка с нарезанными кубиками твердого сыра.       Мне жарко. Камин горит, наполняя гостиную неестественным для этого времени года теплом. И мое тело лоснится от проступающей влаги. Алкоголь играет со мной свои злые шутки, и я чувствую напряженное возбуждение во всем теле, и знаю, что щеки мои полыхают.       Сашенька рядом. Мягкая, ласковая, по-прежнему обнаженная, лишь в накинутой на плечи моей рубашке, манящая и прекрасная. Вино взбодрило беспутных бесов в ее зеленых глазах, и нам стоит усилий, мне и ей, сдерживать этот натиск. Хватит ли нас на долго? И хватит ли вообще?..       С выставленного в центр комнаты высокого барного стула, подсвеченная фоновым светом, сверкающая свежими линиями и штрихами, в лунном свете и отблесках огня смотрит на нас Сашкина альтер-эго. И как-то так получается, что взгляд ее, изумрудный, недобрый и пронзительный, кажется нам совершенно пугающе живым.       Саша обнимает меня за шею, кладет голову мне на плечо и внимательно рассматривает свое демоническое отражение.       - Значит, вот как ты меня видишь, - произносит она негромко.       - Нет, - качаю головой. – Это то, что в тебе скрыто. Что не видит никто. И о чем никто не знает. Даже ты…       Она слизывает капельку пота, стекающую по моей груди.       - Как ты догадался?.. – спрашивает она.       - Я это знал…       - Откуда?       - Когда-то… Очень давно… Ты мне приснилась. И я просто ждал… Тебя…       Сашенька смотрит на меня, и по ее грустной улыбке я вижу, что она поняла все…       Она – ангел моей темной души, низвергнутый на грешную землю…       И она же – ангел души моей светлой, явившийся на землю благословенную…       Я закрываю глаза, и, не в силах больше сдерживаться, зарываюсь лицом в ее густые, темные волосы. Беззвучным рыданием слезы выкатываются из-под моих век.       - Только не уходи, - шепчу я. – Не покидай… Не бросай меня…       Она кладет свою ладонь мне на грудь, и сухой жар ее тепла проникает мне прямо в сердце.       - Я буду с тобой… - говорит она. – Пока это в моих силах… Пока не переменится ветер…       Луч солнца, первый, утренний, робко крадется в незашторенное окно, разгоняя полумрак.       И нам тепло и грустно в этом нашем маленьком мире.       Ангел падший… Ангел сошедший…       Укрой нас своими крыльями…              Если вы не знали этого раньше – открою страшный секрет. Только не говорите никому. На самом деле, все, что вы видите по телевизору под названием «Шоу «Ледниковый период» - это одна большая профанация. Точнее, шоу – это все, что там есть настоящего. Все остальное – постановка и договорняк. Никакого соревнования не существует. Мы все катаем заученные программы по несколько раз, чтобы операторы могли снять наиболее удачные ракурсы. Естественно, все непредвиденные падения и ошибки перекатываются и в эфир не идут. Судьи, пять человек, из которых в фигурном катании понимают в лучшем случае двое или трое, тоже играют свои роли. Какие баллы и какой паре поставить они знают заранее, и от них требуется только с вдохновенным видом повосхищаться увиденным, обсыпать выступившую пару комплиментами и оправдать ту оценку, которую они озвучили. Право на импровизацию имеет разве что Шуба, Татьяна Вячеславовна Тихонова, патриарх, символ и тотемное животное нашего шоу, которой вообще позволяется говорить и делать все, что угодно. Ну и, само собой, никаких зрителей тоже нет. Попробуйте найти и купить билет на шоу. Ага, сейчас! Пять рядов кресел вдоль одной стенки в общей сложности человек на пятьдесят статистов – вот и все зрители. Аплодисменты, охи-вздохи и смешки – строго по команде режиссеров. Каждый участник имеет право пригласить на шоу не более двух друзей, знакомых или членов семьи. При чем, только по личному согласованию с Семеном Мирославовичем. И что-то мне подсказывает, что захоти я пригласить, скажем, Катьку, то послан буду так далеко, что за год не дойду.       Ну, и ведущие… Леха Жигудин и Танька…       С Лешей мы регулярно созваниваемся, да и на наших репетициях он часто бывает, приезжает размять кости, забрать домой свою жену Таню и чисто поржать с наших потуг…        - Серёг, ну что ты держишь ее как вазу? – глумливо комментирует он нашу с Сашкой очередную, между прочим, весьма неплохо выполненную поддержку. – Возьми ты Александру крепко, по-мужски, прижми как следует… Мне что тебя учить?       - Вот если ты такой умный, - огрызаюсь я, - выйди и покажи, как нужно.       - И вышел бы. С такой-то партнершей пообниматься, - он нахально пялится на обтянутые лосинами и узким свитером соблазнительные Сашкины округлости. – А, Сашуль, пообнималась бы, с дядей Лешей? Нафига тебе тот Ланской, ни рыба, ни мясо, интеллигент недобитый…       Сашка хитро щурится и, сморщив носик, качает головой.       - Не-а, - в тон ему говорит она. – Вы, дядь Леша, женаты. С вами пообнимаешься – костей потом не соберешь… У Татьяны Ивановны рука тяжелая…       Удар под дых. Но Леха держит его стоически, продолжая ехидно усмехаться. Конечно, попробовал бы он рыпнуться. Его супруга, Таня, тут же, с нами, на том же льду. Рассекает с Кириллом, дрессирует его в хвост и в гриву, но при этом зорко следит за своим благоверным, чтобы тот чего не выкинул.       Приняв поражение, Леха из последних сил пытается отыграться на непричастных.       - А что же ты, Серега, - елейно произносит он, - не приглашаешь сюда свою любимую, а? Познакомил бы тут со всеми, показал бы все…       Вот ведь гаденыш… Ну ладно. Думаешь, я не найдусь, что тебе ответить? Тем более, что так удачно у входа на трибуны показывается знакомая, стремительно летящая, рыжеволосая фигурка…       - Зачем приглашать, - пожимаю плечами я, - если за меня это уже сделали?       Киваю ему на трибуны, лучезарно улыбаюсь, и пока Леха удивленно смотрит на приближающуюся к нему Таньку, утаскиваю Сашку докатывать нашу программу…       В первый же день своей работы в «Ледниковом», Танька умудряется влюбить в себя всю мужскую половину проекта, по меньшей мере, всех тех, кто до этого не знал ее лично. Авер официально представляет ее всем нам как Лехину соведущую и выпускает на лед знакомиться. Но Танька, сделав пару кругов и вежливо полулыбавшись в ответ на восхищенные взгляды, решительно заруливает в нашу сторону.       У рыжей ни тормозов, ни комплексов, уж я-то знаю. Поэтому ожидать от нее можно чего угодно.       Заложив крутой вираж, Таня лихо подлетает к нам и резко тормозит, взрезая ребром лезвия лед.       - Привет…       Она протягивает ко мне руку, подставляет щечку для поцелуя, но при этом не сводит взгляда с Сашки.       Я не успеваю ни слова произнести, ни хоть что-то сделать.       - А вы еще красивее, чем на фотках, - нагло заявляет Танька, разглядывая ее с головы до ног.       Сашка смущенно краснеет, не зная, как реагировать. А Танька отъезжает от меня и, подкатившись к ней, берет ее за руки. Две пары зеленых глаз встречаются. Я вижу, как рыжая, едва шевеля губами, что-то говорит. И Саша, в ответ улыбается и слегка кивает. А ведь и правда, они очень похожи… Только одна выглядит более утонченной и совершенной версией другой…       - Не слушай ее, Сашенька! – подаю голос я. – Эта ведьма совратит кого-угодно.       Но, похоже, я опоздал, потому что девчонки весело смеются в ответ на мои слова. А Танька, бросая хитрый взгляд на меня, еще и целует Сашу в уголок губ. После чего, показав мне кончик язычка, радостно укатывается на противоположный конец катка, купаться во всеобщем обожании.       Проводив ее взглядом, Саша подъезжает ко мне и, положив руки мне на грудь, заглядывает в глаза.       - Сереж, расслабься…       Я легонько щиплю ее за бочок и поглаживаю по круглой попе.       - Могла бы мне и сказать, что тебе девочки нравятся, - ворчливо произношу я.       Сашка смеется, склонив голову набок и не отводя взгляда.       - Во-первых, ты не спрашивал… - она поводит плечами и поднимает бровь. – А во-вторых, это что?.. Мы ревнуем?       Она мягко берет меня за подбородок.       - Да неужели? Ух ты!..       Я не выдерживаю взгляда ее глаз, русалочьих, беспутных и манящих. Прижимаю ее к себе и вдыхаю запах ее волос.       - Чертовски ревную… - признаюсь я шепотом. – К мужикам так не ревную, хотя вижу, как они на тебя пялятся. А к этой рыжей стерве…       Саша снова усмехается и, отстранившись, укоризненно качает головой.       - Прекрати, слышишь… - говорит она, и в ее голосе я ощущаю интонацию, которой не могу не подчиниться. – А то поссоримся…       В тот момент я впервые слышу в ее словах, вижу в ее глазах, в ее движениях, чувствую в исходящей от нее энергии ту самую темную, метущуюся ведьмовскую сущность. Это лишь краткий миг. Но запоминаю я это чувство навсегда. И понимаю, что милой, застенчивой и ласковой Сашеньке достаточно просто захотеть, и я, потеряв разум, стану ползать у ее ног, умоляя позволить ее обожать и ею восхищаться… А не делает она этого только лишь потому, что темная ее эта сила глубоко запрятана внутри хрупкого тела, связанная по рукам и ногам добротой и… настоящей, искренней любовью. Ко мне… идиоту…       И в ответ на ее слова я молча, покорно, склоняю голову, подношу ее ладони к своим губам и с наслаждением целую тонкие, холодные пальцы…       Докатав в тот день репетицию, мы целуемся с Сашенькой на прощание, и я передаю ее Лерке с рук на руки. Таня рядом, лучезарно улыбается. Но Саша только в последний момент обращает на нее внимание.       - Приятно было познакомиться, - улыбается она ей.       - И мне…       Саша мельком бросает на меня хитрый взгляд, и посылает в нашу с Танькой сторону воздушный поцелуй.       Стоим рядышком, как две сироты, провожая девчонок взглядами.       Танька обнимает меня за талию и прижимается рыжей головкой к моему плечу.       - Я соскучилась, - говорит она.       - Я тоже…       Вымученно смотрим друг на друга.       «Люблю тебя…»       «Обожаю тебя…»       «Хочу тебя…»       «Возьми меня…»       Таня вздыхает, и первая опускает глаза.       - Поеду я домой, - произносит она глухо.       - Танюша…       Она качает головой.       - Нет, Сержик, - она жестом останавливает меня. – Просто молчи…       «Или возьми меня прямо сейчас на этом льду, потом еще раз в раздевалке, потом в машине!..»       «Но так мы изуродуем окончательно наши жизни… Разобьем сердце Анечке…»       «И Женьке…»       «Значит…»       - Просто… Молчи… - шепотом повторяет она, прерывая истерику наших душ.       И я молчу…       А она уходит.       Господи, почему же всегда так больно, когда она уходит?..              - Так, Сережа, Саша… Давайте еще раз с захода на третью поддержку… Не устали? Потяните?       Я киваю головой, но, спохватившись, поворачиваюсь к Сашке.       - Ты как?       Она немного бледная, дышит тяжело, но держится.       - Нормально, справлюсь, - невесело усмехается она. - Дух переведу только…       Смотрю на режиссера.       - Пять минут нам можно перерыв?       - Не надо, Сереж…       Сашка берет меня за руку и, сделав глубокий вздох, как по волшебству меняет выражение лица с измученного на радостное. Смотрю на нее с тревогой.       - Давай без подвигов, Сашуль, - говорю я негромко. – Просто отдохнем…       - Если я сейчас распущусь, потом уже будет не собраться, – качает головой она. - Ты же сам знаешь…       Знаю. Это каждый спортсмен знает. А я все время забываю, что Сашка, хоть и в прошлом, но все же чемпионка Европы по каким-то своим этим прыжкам…       - Ну, смотри…       - Давай уже добьем этот номер, - бурчит она, беря меня под руку. – Надоело…       Мы не самая худшая пара. Нас пишут практически с третьего дубля – некоторым приходится перекатывать кусками и по пять раз. Но есть и такие, которые все делают сходу и, не сказать, чтобы хорошо, но в меру своих способностей. Роман Сергеевич с Лерой, например…       Ну и музыка у нас… Я все пытался Авера как-то настроить на что-нибудь веселое. Ну раз уж наша пара обречена вылететь из проекта первой, то хоть дайте повеселиться. Нет. Рафинированная лирика на все четыре программы, набившие оскомину романтические образы. Тематические, кстати. Первая программа – отечественная музыка прошлых лет. И я горд тем, что зубами выгрыз у Семена «Александру» Никитиных. Хоть и старая, она мне самому нравится, а тут еще и, собственно, Александра во плоти имеется. Короче, посопротивлявшись для виду, постановщики согласились. Ее-то, сложно скомпонованную и всю пронизанную вальсовыми тройками, мы и мучаем сейчас.       Ну а дальше будут мюзиклы – там мы Ромео и Джульетта, что повергает в гомерический хохот весь «Зеркальный», где с легкой руки Нинель нас с Анечкой только так и называют. А тут в роли Анечки, получается, Сашка, которая, понятное дело, не в восторге, но виду не подает. Наоборот, предлагает на запись мою Джульетту пригласить, чтобы среди зрителей сидела… Посмотрим…       Третья программа имеет тему танцев, и нам досталась кизомба. Наверное, самый простой для нас будет этап, потому что латину Сашка танцевать и так умеет, мелодии ей нравятся, так что программа получилась ничего так. Поддержки, правда, в кизомбе смотрятся немного диковато, но это уже вопросы к тренерам. Мы – спортсмены. Нам сказали делать – мы делаем.       Хуже всего пока что с четвертым нашим номером, с которым мы должны проиграть и вылететь. Тут вообще целая история. С первых дней, что Авер, что все три Максима – Денков, Таранов и Марьянов - что прочая взрослая братия, глядя на меня, ехидно хихикают и высказываются в том плане, что программу на тему мелодий и ритмов зарубежной эстрады прошлых лет я «понятно под что буду делать», потому что «под что же еще?» Посмотрев в Ютюбе, на что они все намекают, я приуныл слегка, потому что халтурное и однообразное диско восьмидесятых никогда меня не вдохновляло, а лепить номер исходя из одного лишь отдаленного внешнего сходства с певцом мне представлялось скучным и неинтересным.       - Ты что, Валет, - убеждают меня Денков с Авером, - вся страна тогда от них фанатела. Народ увидит – уписяется от умиления. Такое ж ретро…       - Вот сами вдвоем и катайте, - сварливо огрызаюсь на них я. – Тем более ваша парочка больше по типажу подходит…       Темноволосый, лысеющий Авербаум и плотный блондинистый колобок Денков и правда выглядят как постаревшая и раздобревшая пародия на двух лохматых и ядреных парней, сверкающих белозубыми улыбками с экрана компьютера под утомляющее и зубодробительное уханье драм-машины.       - Вот же вредный… - качает головой Авер. – Тогда сам предложи музыку. Может еще и программу сам поставишь?       Решение созревает у меня мгновенно, так, словно я готовился к этому предложению заранее.       - Можно взять мое «Шоу маст гоу он»… - спокойно говорю я. – Там, правда, произвольная программа… Но по-моему у Артура Марковича была версия и для короткой. Могу спросить…       Семен с Максом переглядываются и синхронно пожимают плечами.       - Спроси…       Со всех дел, меня еще и Мураков не упускает случая потроллить, когда я прихожу к своим тренерам просить музыку.       - А чем тебе «Модерн токинг» не нравится? – картинно вскинув брови интересуется он. – Ты и правда похож, а партнершу твою загримировать можно...       - Слушайте, - кривлюсь я, - да что там может нравится?       - Ну не знаю, - качает головой он. – Вот мы с… э-э-э… Нинель Вахтанговной в бытность нашу… очень резво под них зажигали. Артур, вот не застал уже, а мы… Помнишь, Нино?       Нинель делает вид, что не слышит наш разговор. Клей же ехидно ухмыляется, теребя бороду. А я смотрю на них с унылым выражением.       - Можно я промолчу?.. – говорю.       - Да уж, сделай одолжение.       Но короткую версию «Шоу» мне дали…       Третьей поддержкой у нас «стульчик». По классике – партнер держит партнершу на вытянутой вверх правой руке, а партнерша сидит у него на ладони попой. И все это красиво едет по дуге. И ладно бы эта поддержка была просто тяжелой физически – в конце концов за три месяца я немного подкачал руки и плечи, и тягать Сашку вверх-вниз уже не представляет для меня такой проблемы, как в самом начале. Но когда центр масс перемещается из привычной тебе области пояса на уровень плеч, и ты, внезапно, начинаешь ощущать себя туловищем жирафа с головой бегемота… Короче говоря, в нашем случае, для страховки я не убираю в сторону левую руку, которой помогаю Сашке залезть наверх, а держу ее вытянутой, предоставляя моей партнерше дополнительный упор, а для себя – возможность немного распределить вес, удерживая равновесие. Все-таки, уронить партнершу с двух метров – это совсем не то, что самому свалиться. Тут простым сотрясением можно и не отделаться…       Пригибаюсь, подхватываю Сашку за талию, подсаживаю к себе на плечо и ловлю ее левую ладонь в свою. Просовываю правую руку у нее между ног… Вдох-выдох… Напрягаю мышцы спины и плеч… Выталкиваю правую руку с восседающей на ней Сашкой вверх… Фиксирую позицию – левая нога чуть вперед, левая рука… Отчаянная Сашка вытягивает свою руку из моей и плавно отводит в сторону. Хулиганка… Делаю тоже самое… Скользим по длинной дуге…       «Александра, Александра, этот город наш с тобою…»       Хорошая песня…       На излете дуги подкручиваю Сашку лицом к себе и плавно спускаю вниз. Она молодец. Тут же вытягивает левую ножку и аккуратно, правым лезвием становится на лед, выезжая ласточкой. Облетаю троечкой вокруг нее и пристраиваюсь рядом. Дальше у нас совместное вращение, еще один простенький провоз и…       «Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо…»       Финал…       Мгновение стоим, застыв в заключительной позиции, глаза в глаза. Она в простеньком голубом платьице. Я в уродском коричневом костюме поверх белой майки и с картузом на голове. Изображаем, стало быть, героев фильма, в котором эта самая песня звучала. Выглядим полными дураками. Очень хочется расхохотаться. Но Авер как-то вычислил, что эта дешевая ностальгия по советскому прошлому хорошо заходит зрителям. Повышает охват и, соответственно, стоимость рекламного времени. Поэтому, отрабатываем одухотворенные лица и демонстрируем светлые чувства.       По команде ведущего зрители взрываются аплодисментами, а мы, раскланявшись, катимся к краю катка, где на диванчике в стиле обкуренного Дали нас ждут Авер, Елена Станиславовна и Танька…       Рыжая восхитительна… Как же ей, все-таки, идет быть очаровательной и женственной, в красивом платье, с прической… Если даже затянутая в нелепый костюм с туго накрученной на затылке гулькой, с минимумом макияжа она сводила с ума стадионы своей красотой, то можете себе представить, каков эффект от ее появления в полной боевой раскраске и прочем антураже… Невольно любуюсь ею, и она, заметив мой взгляд, не поверите, краснеет и отводит глаза. Танька, грубиянка и пошлячка… Танька, с которой мы друг друга уже не можем ничем удивить… Смущается, просто от того, что я смотрю на нее.       - А вот сейчас я ревновать начну, - хихикает мне на ухо Сашка, замечая нашу пантомиму.       И я не знаю, что сказать. Потому что, как ты не размещай на одной чаше весов уважение, симпатию, привязанность и даже восхищение, все равно это ничто по сравнению с помещенной с другой стороны любовью… Страстной. Физиологической… Пронесенной через годы радости, триумфов, падений и слез… И это ужасно, если нам с Танькой все это терпеть теперь…       - Александра Миссель и Сергей Ланской, - радостно заливается Леха, повинуясь команде режиссера. – Ждем оценок нашего строгого, но справедливого и компетентного жюри…       Рассаживаемся с Сашкой на диване в кисс-энд-край, слегка потеснив Авера и Масленникову-старшую. Танька, тоже в ожидании своей очереди, присаживается на подлокотник.       - Устала, девонька? – Елена Станиславовна ласково обнимает Сашку за плечи.       Та молча качает головой, выдерживая улыбку на лице. Конечно устала… Даже я устал…       - Молодцы, молодцы, - Авер старательно отыгрывает роль мудрого наставника. – И беговые хорошо были, и твизлы сделали… Вон там вот, - взмах рукой, - заминочка была небольшая… Но поддержки шикарные…       Разученный текст, призванный уверить зрителей в реальности всего происходящего. Не было «там» никакой «заминочки» и поддержки, за исключением третьей, тянут еле-еле на второй уровень сложности, да еще и выполнены так себе…       С умным видом киваю, повторяя жест Семена.       - Покачнулись, да, - произношу с покаянной миной, - моя вина… Слишком резко из поддержки выкатились…       Авер удовлетворенно кивает, с отеческой улыбкой трогая меня за плечо.       - Ну ничего…       Мельком смотрю на него, чтобы, на всякий случай, убедиться, что не один я здесь понимаю, какую чудовищную ахинею мы с ним несем. И вижу в его глазах чистую, незамутненную искренность… Великий актер погорелого театра, чума тебя забери…       - Оценки за технику, - провозглашает Леха, едва на экранах перед судейскими местами засветились крупные цифры. – Пять восемь, пять семь…       Шоу у нас ностальгическое, поэтому и оценивают нас по древней, архаичной системе, когда имело значение не то, как ты откатался с точки зрения элементов и качества, а то, как это все понравилось тому или иному судье. Хотя, в данном случае, нужно отдать должное, оценивают нас вполне себе по заслугам. В сравнении со многими, наше катание выглядит откровенно слабым.       - Оценки за артистизм!.. – вопит Леха. – Шесть ноль! Шесть ноль! Пять девять…       За нашу нежную музыку, за наши образы и вообще, я так думаю, за Сашку, нам от щедрот отсыпают два максимальных балла и остальное по мелочи. Спасибо и на этом.        Теперь, согласно сценарию, некоторые судьи должны оправдаться за то, что они поставили. Или просто поговорить, заполнив паузу. Я смотрел прошлые шоу в записи, и меня всегда раздражало, когда люди на судейских местах, ну вот вообще ничего не понимающие в нашем спорте, начинали умничать и, пытаясь подражать той же Тихоновой, с одухотворенными лицами рассказывали, как пара «вон там покачнулась» или «вот здесь не хватило». Нам, живущим с этими фразочками всю свою жизнь с детства и понимающим весь их глубинный смысл, слышать их от непрофессионалов и грустно, и смешно одновременно. И я, честно, не знаю какая бы была моя реакция, вздумай меня поучать какой-нибудь актер или певец…       К счастью, на этот раз обошлось.       - Хорошая пара, мне понравилось, - скрипит восседающий необъятной тушей слева от Тихоновой глава нашей федерации Валентин Николаевич Бисяев. Тихонова лично всегда приглашает его как минимум на один выпуск шоу – прогибается перед высоким начальством. – Работать, конечно, еще есть над чем. Но скольжение есть. Ребята едут. А это, я считаю, главное.       Я смотрю на него из своего угла, и Бисяев, словно почувствовав мой взгляд, поворачивает голову в мою сторону.       - Отдельно хотел бы похвалить партнершу… - гаденько ухмыляется он. – Александра, да? Моя оценка, высокая достаточно, прежде всего вам, за ваше трудолюбие и терпение. Потому что выдержать общение с Ланским – это нужно иметь характер… Что ты так смотришь, - это уже персонально мне, - я что неправду говорю?       - Молчи!.. – шипит сквозь зубы сидящий сбоку Авер, незаметно для других, весьма чувствительно, сжимая мое плечо.       - Вам виднее, Валентин Николаевич, - подобострастно встревает Жигудин, не давая мне даже шанса ляпнуть какую-нибудь гадость в ответ.       - Вот именно, - кивает Бисяев.       Он с чувством выполненного долга откидывается на спинку своего кресла.       - Максим Таранов, - тут же переключается Леха, - как твои впечатления?       Масяня в этом сезоне снова неизменный член жюри, выполняет роль некоего эксперта и одновременно, утешителя для тех, по ком остальные судьи, бывает, проходятся катком. Выбеленная челочка, серьга в ухе, эффектная небритость – «неформакс», как я его назвал сегодня в коридоре. И ему понравилось.       - Серый, ты меня прости, - усмехается Масяня в микрофон, - но о тебе я говорить не буду. Не интересно. Серебряный призер олимпиады, чемпион мира, чемпион Европы… Кому ты нужен?..       Зал, как по команде, подергивается смешками и хихиканьем.       - Серьезное заявление, - хмыкает Леша.       - Да, - Таранов кивает и взгляд его становится масляным. – Сашенька. Красавица. Умница. Я тобою восхищаюсь.       Взрыв аплодисментов.       Сашка расцветает улыбкой и благодарно кланяется в сторону жюри.       - Человек пришел на проект вообще коньков никогда не видел, - разливается соловьем Масяня. – И тут я не соглашусь с Валентином Николаевичем, Ланской, нужно все-таки, отдать ему должное, научил ее кататься. Все что вы сейчас видели – в том числе и его заслуга. Каждый раз, сколько я ни приходил на тренировки, каждый вечер Серега гонял Александру, заставлял допиливать каждый шажочек, каждый беговой, каждую троечку… Не так, что не вышло и ладно, завтра выйдет, или получилось один раз – хорошо, значит все умеем. Нет. Систематически, раз за разом, все элементы, все движения…       - Ну, у Ланского самого ведь школа какая, - подсказывает Леха.       - Совершенно верно, - согласно трясет головой Масяня. – Нинель Вахтанговна Тамкладишвили – великий тренер, и Сергей – достойнейший из ее учеников… Ну вот, собирался хвалить Сашу Миссель, а получились дифирамбы Ланскому…       - У тебя еще есть двадцать секунд, - милостиво разрешает Жигудин.       - Сашуля, солнышко, - Масяня снова смотрит на Сашку, - спасибо, что ты у нас есть. Ты – украшение проекта. Мы тебя все безумно любим. И надеемся и дальше следить за успехами вашей пары.       Сашка опять раскланивается, улыбающаяся и порозовевшая от удовольствия.       - Татьяна Вячеславовна… - Леша передает финальное слово Тихоновой.       Она возвышается над всеми глыбой необъятного тела и такого же необъятного авторитета. В синем платье, с синим боа на шее, с кокетливо уложенной прической и безупречным макияжем. Улыбается. Значит есть шанс на хорошие слова.       - Сережка, Ланской! - задорно начинает она. – Здравствуй, мой дорогой!       - Здравствуйте, - вежливо киваю я со своего места.       - Рада видеть тебя! Молодец, что вернулся, молодец, что снова с нами…       Леша, изловчившись, подгоняет сценарную заготовку.       - Сергей Ланской, между прочим, первый, за все время существования нашего шоу, участник и одновременно действующий спортсмен, член сборной России…       Эту фразу Нинель специально просила Авера внести в сценарий, чтобы она прозвучала именно тогда, когда в жюри будет сидеть Бисяев. Чтобы не осталось сомнений. Вообще-то я еще не выиграл ничего на чемпионате страны, и формально в сборную не вхожу, но на контрольных прокатах я выступал наравне со всеми, а значит заявка моя должна быть федерацией услышана и принята. И Бисяев, как опытный интриган, все понимает и, в ответ на Лешину фразу, сдержанно кивает головой.       - И какой спортсмен, - продолжает щебетать Шуба. – Таранов уже перечислял твои регалии повторяться не буду… Партнерша у тебя чудесная. Пластичная. Чувствуется, что девочка спортивная, из наших… Учи ее. И она себя еще покажет… Сёмочка, - это уже к Аверу, - номер прекрасный. Милота. Нежнятина. И скатано хорошо и акценты все расставлены – узнаю руку мастера…       Авер вежливо кланяется в ее сторону.       - Работайте, - резюмирует Тихонова. – Успехов вам желаю. Все!       Ну… Могло быть и хуже.       Тяну Сашку за руку, и под аплодисменты зрителей, мы становимся перед камерами, а рядом с нами возникает Танька с микрофоном.       - Ребята, - произносит она своим низким бархатным голосом, - я так рада вас видеть… Дайте обниму…       И она, обхватив нас руками, по очереди прижимается сначала к Сашке, а потом ко мне.       Покончив с нежностями, Таня снова, как учили, работает с микрофоном на камеру.       - Вы моя, несомненно, самая любимая пара, - заявляет она. – С Сережей мы, можно сказать, вместе выросли, на катке в «Зеркальном»… Саша, как тебе вообще наш мир фигурного катания, наше шоу?..       Сашка улыбается и бросает на меня откровенный взгляд.       - Сначала было страшно, - признается она. – Но Семен Мирославович пообещал, что мне понравится…       - И как, он сдержал слово?       - Еще бы… - Сашка хитро щурится. – Я влюбилась…       - В кого? – делает удивленные глаза Танька. – В Ланского? В Авербаума?       - В Ланского, - с готовностью кивает Саша. – И в Семена Мирославовича. И в Романа Сергеевича… И в тебя… И в этот лед… В этот волшебный спорт.       - Понятно, - усмехается Танька. – Будем надеяться, что твоя любовь взаимна… Сереж… Как тебе? Тяжело совмещать тренировки, подготовку к чемпионату России и участие в проекте?       - Ты знаешь, - пожимаю плечами я, - не так чтобы очень тяжело. Я привык заниматься на льду допоздна, все уже разъехались по домам, а я себе катаю… Ну, ты помнишь…       - Да… Помню…       Танька улыбается кончиками губ, и мы с ней понимаем, что воспоминания у нас с нею одинаковые, и совсем не те, что можно было бы озвучить на всю страну…       - Ну вот… Так что для меня почти ничего не поменялось… Хотя… Поддержки…       - О, да, - подхватывает Танька. – Я как одиночница тоже смотрела и диву давалась, как ты вообще их делаешь…       - Спасибо Елене Станиславовне, - раскланиваюсь я, - за науку… И Сашеньке за терпение и усидчивость.       Я прижимаю Сашку к себе, и чувствую ее ладошку у себя на талии. И едва ощутимый, кокетливый щипок. Сашке весело. И хочется хоть немного похулиганить.       - Спасибо вам, и успехов! – закругляется Танька. – Ждем вас на следующих этапах.       Она снова тискает нас, и на этот раз, примерившись и заслонившись от камер, аккуратненько чмокает меня в губы.       И это единственное, чего не было в нашем сценарии, который мы так старательно разыграли только что.       Но, следует признать, мне понравилось…       Укатываемся с Сашкой прочь со льда и, под аплодисменты, встречающие следующую пару, идем в раздевалку.       В коридоре пусто. Я придерживаю ее за руку, и она с готовностью поворачивается ко мне, обхватывает меня за шею и прижимает свои губы к моим.       - Как же она на тебя смотрит… - прерывисто шепчет Сашка между поцелуями. – Как же она тебя любит… Сильнее чем я, да?.. Как думаешь?.. А хочешь ты ее или меня, а?.. Или двоих сразу… Ну-ка, признавайся…       Я не отвечаю. Понимаю, что мои слова здесь не нужны. Она сама знает все ответы. И сама может управлять моими желаниями. Потому что ей для этого достаточно просто захотеть…       Она замирает, положив голову мне на грудь и позволяя мне обнимать ее плечи. И ее близость снова сводит меня с ума…       «Скажи, что любишь…»       «Люблю…»       «Еще…»       «Люблю, люблю… Люблю!..»       Она поднимает глаза, и наши взгляды встречаются в полумраке.       - Люблю… - шепчет она, проводя ладонью по моей щеке.       «Потому и отпускаю…»