Минус четыре по Цельсию

      Часть вторая       Дзёхацу – исчезнуть, чтобы остаться.              За окном снежит январь. Короткие светлые дни сменяются длинными темными ночами. Но для меня это лишь смена белого фона на черный и наоборот, с редкими вкраплениями желтых пятен светящихся окон и голубых отблесков неоновых реклам.       Не люблю зиму.       Должен бы любить, но не люблю. Не люблю Рождество и Новый год. Эти праздники с детства связаны у меня с чувством потери, ущербности и какой-то ненужности, в сравнении с другими, у кого были папы, мамы, сестры, братья… Школьные каникулы, друзья и много-много радости и удовольствий.       У меня на праздничные новогодние и рождественские дни и недели, как правило, выпадали лишь тренировки, иногда - соревнования и неизменное унылое одиночество в редкие свободные часы. Потому что Нинель всегда улетала к Фионе в Штаты, бабушка в силу возраста не могла мне составить, а тем более, заменить компанию, и даже мои любимые и неизменные подруги, Анечка, Танька, Катюха, бросали меня в это время, наслаждаясь семейным теплом и вниманием своих родных.       Этот январь не стал исключением. Почти…       Тот проклятый день… Я до сих пор сомневаюсь, было это третье января, или все же второе… Мои воспоминания местами покрыты мраком и туманом, и я не всегда уверен в правильной хронологии и последовательности событий тех дней…       Но, как бы ни было тяжело и горько, вспоминать приходится…       Тот проклятый день…       Меня настойчиво трясут за плечо, и я выпадаю из спасительной нирваны пьяного забытья обратно в реальность. И понимаю, что все происшедшее не было сном.       Звонок Лерки… Ее сдавленный плач... Ощущение ужаса, холода и пустоты… Испуганный дядя Ваня, участливо заглядывающий мне в глаза…       Осознание случившегося наваливается на меня непосильной глыбой.       - Ее больше нет, - беззвучно шепчу я, вглядываясь в обволакивающий меня вечерний сумрак. – Ее больше нет…       Я ощущаю аромат духов… Чувствую прикосновение рук на своей груди… Слышу дыхание и шелест одежды…       Та, кто меня понимает. Кто знает обо мне все, даже больше, чем я сам. Единственная, перед которой мне не стыдно быть маленьким и слабым…       - Мама… - цепенея от ужаса, бормочу я. - Она умерла… Совсем умерла… Навсегда…       Мой голос срывается в рыдания.       Она порывисто обнимает меня и притягивает мою голову к себе.       - Джалиян втсухвар, чемо биждо (Мне так жаль, мальчик мой (груз.))… - шепчет она, прижимая мой лоб с к своим губам. - Джалиян втсухвар…       Я чувствую ее слезы на своей щеке и внезапно понимаю, что все еще лежу на диване в тренерской, в нашем «Зеркальном»…       А Нинель, обнимая и утешая меня, стоит передо мной на коленях…              Мне не дают расслабиться. И не позволяют уйти в себя. Тоску и отчаяние нельзя вылечить, но можно заглушить. Тяжелой и изнуряющей работой.       И меня гоняют от души, как сидорову козу. С утра до ночи.       - Ланской, ну что такое опять? Я могу сегодня наконец-то увидеть нормальные длинные выезды? Ковыряешься как младенец в песочнице, сколько можно? Вон там на заездах, скорость твоя куда девается? Идешь в раскачку, добираешь перед прыжком… Зачем? По-человечески, пожалуйста, выполняй все элементы, хватит спать уже… Иван Викторович, ну хоть на лонжу, что ли, его посадите, как юниора – пускай в стременах допрыгивает, если так не способен… Давай, не расслабляйся, руки в боки, кудри по плечам. Красоваться на чемпионате Европы будешь перед соперниками. Пошел…       Тренировочный процесс не может прерываться, не смотря ни на какие внешние факторы. У нас не физкультура, а спорт высоких достижений. А это значит – эмоции в сторону и работать, работать, работать.       И я работаю…       «Разбег, толчок… И стыдно подыматься…» - так, кажется поется в песне. Точно про меня. Сжав зубы от боли, встаю со льда на лезвия, отряхиваю с задницы снежное крошево и под ледяным взглядом Нинель заезжаю на очередную попытку. Четверной лутц, тройной риттбергер, ойлер, тройной сальхоф. По отдельности – ерунда ерундовая, делал тысячу раз. В каскаде – лажаю. Не получается, хоть ты тресни.       - Еще раз свалишься – уберу элемент из программы, - шипит сквозь зубы Нинель, так, что это слышит весь лед. – Будешь перед фединскими краснеть с детским контентом…       Не дослушиваю…       Разгоняюсь практически до предельной скорости. Оглядываюсь назад. Переставляю ногу и, поймав внешнее ребро, резко наклоняюсь, замахиваюсь руками, выкидываю назад правую ногу и что есть силы отталкиваюсь от поверхности. Что если закрыть глаза?.. Я знаю спортсменов, которые выполняют прыжки «в слепую», то есть с закрытыми глазами, и это не мешает им делать элементы чисто… Но меня учили по-другому.       Акварель размытых вспышек… Шум ветра в ушах… И чистое приземление четверного лутца со звоном лезвия о лед… И ни мгновения на раздумья.       Перебрасываю левую ногу накрест через правую, немного приседаю и с силой выталкиваю свое тело вверх, одновременно закручиваясь против часовой стрелки. Риттбергер. Самый честный прыжок. На нем не считеришь. Технически невозможно, даже исподтишка, помочь себе второй ногой. Отсюда и сложность. Особенно в каскаде. И зазеваться нельзя – потеряешь скорость и останешься без элемента…       И снова краски и огни… И шелест ветра… И звон стали…       Уверенно, наконец-то уверенно приземляю проклятый риттбергер – попил же ты мне крови сегодня…       Ойлер… С правой ноги на левую… Элементарно даже для начинающего… И оценивается как одиночный риттбергер… Только скорость ворует, гася ее почти на треть… И я вынужденно качаю себя едва заметной перетяжкой, добавляя потерянной стремительности.       Из последних сил забрасываю правую ногу, закручиваясь против часовой стрелки. Звон зубца о лед – лишь прикосновение, никакого отталкивания или переноса веса. Я не смогу по-другому правильно выпрыгнуть. С двух ног сальхоф прыгают только девчонки… Калейдоскоп… Калейдоскоп… Анечка когда-то тоже попробовала прыгнуть с закрытыми глазами. И ничем кроме потери концентрации, болезненного падения и срыва прыжка это не кончилось. Поэтому… Досматриваю свои мультфильмы до конца и со скрипом приземляюсь на правое лезвие, наклоняясь, вытягивая, выезжая и вывозя, наконец-то, упрямый каскад…       Нинель, поджав губы, смотрит в экран компьютера, проглядывая запись моих прыжков, замедляя и приближая интересующие ее кадры, выискивая ошибки и спорные моменты.       Ну а я, успокаивая дыхание, не спеша, вдоль бортика, качусь к ней.       - Ладно, - бросает наконец она. – Будем считать, что сделал. Вот, твою мать, пока не наорешь на тебя…       Молчу. С многолетней, каленым железом выжженной в моем сознании привычкой никогда не перечить тренерам. Хотя, сегодня я бы доехал этот каскад и без выволочек от Нинель. Просто мне нужно было подсобраться…       - Дальше давай все, что у нас по программе, - она поднимает на меня глаза. – Квад лутц, квад тулуп, квад сальхоф. Без связок. Чтобы время не терять. Вперед, работаем, не стоим…        Да-да… Конечно… Не стоим…              После нескольких вечеров, проведенных в доме у Нинель, я настаиваю на том, чтобы вернуться к себе. Мне хочется одиночества. Нинель не лезет ко мне в душу, не пристает с разговорами, мы даже почти не видимся, разбредаясь в разные стороны, едва переступив порог. Но осознание того, что кто-то еще просто есть рядом, меня напрягает. И я вежливо, но настойчиво отказываюсь от ее гостеприимства.       - Мне нервничать? – на всякий случай интересуется она, даже не попытавшись меня отговорить.       Я отрицательно качаю головой.       - Все в порядке, деда. Мне просто нужно… поговорить с собой… наедине.       Она знает меня… И понимает, что я не сошел с ума и это не бред.       - Я всегда рядом, - говорит она, опуская глаза.       Беру ее ладонь в свою и мягко пожимаю.       - Я знаю…       А еще я знаю, что одиночество нужно заслужить… Но для этого следует сделать над собой усилие…       Отставляю недопитую чашку чая в сторону и, мельком глянув на россыпь вечерних огней за окном, достаю свой телефон. Провожу пальцем по экрану, отыскивая в телефонной книге нужный номер…       - Алло…       - Привет…       - Привет.       - Ты как?..       Она вздыхает, подыскивая ответ на мой вопрос.       - Как-то…       Она не держит обиды за то, что я не звонил ей. И за то, что не брал трубку, когда звонила она. К чему претензии? Нам нечего делить. И уже больше нечем поделиться.       - Лера, может быть нам стоит как-то поговорить? – неуверенно спрашиваю я.       - Нам нужно встретиться, Сереж, - серьезно отвечает она. – Я и звонила-то в общем поэтому…       Обреченно киваю своему призрачному отражению в оконном стекле.       - Я дома по вечерам… - начинаю было я.       - Я приеду через полчаса, - перебивает меня она. – Если ты… один…       Пожимаю плечами, грустно глядя в темноту ночи.       - Приезжай…       Если чего-то нельзя избежать, то лучше с этим не затягивать.       Лера приезжает даже раньше, и предупредительный консьерж с первого этажа вежливо интересуется у меня по телефону, ожидаю ли я гостей. Кроме меня только три человека могут зайти в мой дом без предупреждения… Но Лера не из их числа.       Она заходит молча, с каплями растаявшего снега на меховом воротнике куртки, на шарфе с шапкой и на ресницах.       - Здравствуй…       - Привет.       Лера ставит на пол большой, в радостных новогодних цветах пакет, и у меня мелькает мысль, неужели она принесла мне новогодний подарок. Зачем?.. Не к месту. И не ко времени…       Я помогаю ей снять аляску и вешаю ее на пустующую вешалку.       - Давно не виделись, - бросаю я через плечо.       Она грустно усмехается, стягивая с ног промокшие серые уги.       - Отнеси это… - она кивает на свой пакет. – А я сейчас… Где у тебя ванная?..       Сидим на кухне за барной стойкой, и я пою продрогшую на морозе Лерку фруктовым чаем.       - Накормить тебя? – спрашиваю. – А то на тебя смотреть жалко…       С нашей последней встречи она здорово похудела и как-то даже уменьшилась в размерах.       - Не хочу, - качает головой она.       И я не настаиваю, зная, что в этом нет необходимости. Не хочет – значит не нужно.       Наши взгляды блуждают по сторонам, иногда встречаясь. И у меня не хватает духу заговорить первым.       Наконец, Лера сует руку в карман джинсов и выкладывает на стол мятую пачку сигарет и зажигалку.       - Можно?..       - Можно.       Она нервно закуривает и разгоняет ладонью дым перед лицом.       - Мы как-то сидели у Сашки дома… - произносит она, словно продолжая прерванный разговор, - Выпивали, естественно…       - Мужиков обсуждали, - хмыкаю я.       - Конечно, - кивает Лерка, улыбаясь. – Мы это дело любим… Любили…       Она переводит взгляд на темное ночное окно и порывисто затягивается несколько раз. Потом тушит недокуренную сигарету о блюдце, вздыхает, берет в руки чашку с чаем и делает большой глоток.       - Сашенька рассказывала, что вы частенько так проводили время, - усмехаюсь я, вспоминая.       Лера со звоном ставит чашку на стеклянную поверхность, и я вижу, как у нее дрожат руки.       - Послушай, - громким, почти истеричным голосом говорит она, - у тебя есть?..       Я понимаю ее с полуслова.       - Конечно…       Початая бутылка виски, два чистых стакана и тарелка с маслинами и сыром, как по волшебству, появляются на столе, и я разливаю алкоголь щедрыми порциями. Лерка выпивает свой виски залпом, не позволяя мне себя остановить. И тут же, отобрав у меня бутылку, наливает себе еще.       - Тише ты, - ворчу я, перехватывая бутылку и отставляя ее подальше в сторону, - надерешься в сисю, и куда тебя потом?       Она приподнимает бровь и качает головой.       - А что, боишься? – со злым ехидством интересуется она. – Не беспокойся, от такой дозы у тебя со мной проблем не будет…       - Не в этом дело…       - А в чем?       Она откидывается на спинку высокого стула и, глядя на меня в упор, медленно тянет вискарь.       Я отвожу глаза.       - Ни в чем… Просто не люблю пьяных женщин.       Лерка запрокидывает голову и заходится нервным смехом.       - Неужто боишься, что приставать к тебе начну? - презрительно бросает она.       На меня накатывает злость. И я, не опуская взгляда, смотрю в ее недобрые глаза.       - Куда уж мне, до Семена Мирославовича, - сдерживаясь, спокойно говорю я. – Не смею даже надеяться…       Она дергается, как ужаленная, уже открывает было рот, чтобы что-то сказать, но сдерживается и, пожав плечами, медленно допивает виски. Я же верчу в руках свой стакан, так и не притронувшись к выпивке.       - Ладно, - вздыхает наконец Лерка, - замнем для ясности. Не злись… Я правда не хотела…       - Я знаю…       Она проводит рукой по лбу, смахивая прядь волос, и, качая головой, смотрит куда-то мимо меня.       - Мы сидели тогда… - произносит она глухо. - Сашка только вернулась из Америки… Тетя Нина… Господи, Сереж… Твоя мама – она святая. Тогда, осенью, твой… отчим, он как увидел Сашины анализы, так отказывался наотрез с ней возиться, говорил безнадежно все, шансов нет… А тетя Нина его чуть ли не на коленях уговорила попробовать, сделать все… Хоть что-то сделать…       Лера закрывает глаза и порывисто вздыхает.       - Как же она хотела жить… - шепчет она. – Так хотела… Ради тебя… Чтобы просто видеть тебя, хоть иногда. Чтобы знать, что ты есть – пусть не с ней, пусть с другой, но есть…       Две слезинки прорываются сквозь ее опущенные ресницы, и Лера утирает их ладонью.       - И представь себе… - продолжает она. – Сашка знала, что ей остались считанные дни. Еще с осени знала… Но все равно, шутила, смеялась… Планы строила… Хотела с тобой еще хоть раз покататься…       - Замолчи… Пожалуйста…       Я до хруста, до боли, сжимаю кулаки. Лерка качает головой.       - Взрослая девка… Красивая… Мужики перед ней аж стелились… Умная… Я не представляла себе, что можно так до умопомрачения… Даже не любить – боготворить… - она смотрит на меня с сухой, обжигающей злостью. - Зачем ты с ней так, Сережа?       Я не могу лгать Лерке. И не хочу. Тем более, что этот ее вопрос я задаю себе уже не первый день. И постоянно нахожу лишь один единственный ответ…       - Потому что я тоже ее… боготворил, - говорю я едва слышно. – Но только понял это, когда уже было поздно…       Она смотрит на меня, склонив голову, проникающим в самую душу, колючим взглядом. И мне мучительно больно и от ее осуждения, и от ее сочувствия.       Ангел ты мой сошедший, прости меня…       Не спрашивая, Лера наливает себе виски в стакан и молча, не закусывая, выпивает. Алкоголь делает свое дело, и я вижу, как ее до этого бледное лицо начинает наливаться румянцем.       - Ты… Этого… Не стоишь, - слегка заплетающимся языком произносит она. – Но Сашка… Тогда… когда мы сидели с ней, хотела… Велела… отдать это тебе…       Она касается ногой принесенного ею пакета, который я поставил на пол под стенку, и подталкивает его в мою сторону.       Бросаю взгляд вниз.       - Что там?       - Сюрприз.       Наклоняюсь и достаю из пакета большой, тяжелый квадратный сверток, тщательно завернутый в упаковочную бумагу. В одной руке его удерживать трудно, и я, перехватив, кладу его на стойку. Провожу ладонью по краю, и начинаю догадываться, что это.       - Открывай, открывай, - кивает мне Лерка. – Хочу посмотреть… Чтобы тебе было также больно, как и мне… Или еще больнее…       Угрюмо качаю головой.       - Какая же ты…       Она зло ухмыляется.       - Сука, стерва, дрянь… Кто еще? Как угодно назови - мне плевать. Теперь мне на все плевать, а на тебя, так в особенности. Открывай.       Пропускаю мимо ушей Леркино злобное ворчание, и нарочито медленно разрываю и раскрываю упаковку.       Тяжелая металлическая рамка отливает серым и золотым. Закаленное антибликовое покрытие плотно прилегает к бумаге, создавая впечатление, что изображение нанесено поверх. И в центре всего, заключенная в стекло и металл, она…       Как живая. Даже мне не верится. Хотя… При таком ярком свете я ее еще не видел. Совершенные линии ее изумительного тела, изящные руки, влажные, алые губы, манящие сладостью и страстью… Горящие, бездонные зеленые глаза. Неприкаянная, отвергнутая, метущаяся...       Ангел мой падший…       - Я, когда ее первый раз увидела… - тихо говорит Лерка. - Сашка похвасталась… Так я не поверила, думала, что это фотография. Еще и пошутила, где, мол, такие декорации понастроили… А Сашка смеялась… Говорит, приглядись, это же рисунок… Это же он рисовал…       Она порывисто вздыхает, ставит на стол свой пустой стакан и опять тянется за сигаретой. И я вижу, что глаза ее снова на мокром месте.       - Она всегда говорила о тебе в третьем лице. Он сказал… Его люблю… Никогда не называла по имени… А я понимала… Потому что с таким блеском в глазах, с таким придыханием, с такой… тоской и болью она могла говорить только о тебе…       Я смотрю в бездонный омут зеленых глаз, вспоминаю мятный аромат ее волос, бархатную гладкость ее кожи, сладкий вкус ее поцелуев… И голос… Мне кажется, я слышу ее голос, те самые интонации, которые струнами играли в моем сердце, которые ласкали душу… Ты же можешь ожить… Я специально рисовал тебя с такой точностью, чтобы ты была на картине как живая. Так оживи же… Бог, если ты есть, сделай так, чтобы она снова жила… Забери меня вместо нее…       Жесткий, колючий комок подбирается к моему горлу, и я замираю, закрыв глаза и запрокинув голову, чтобы переполняющие меня жгучие слезы невосполнимого горя и отчаяния не катились ручьем по щекам.       - Ты даже не можешь себе представить, - слышу я глухой Леркин голос, - что я почувствовала, когда нашла ее тем утром… Когда приехали все эти… Когда ее забирали…       Я не слышу ее. Не хочу ее слышать… Я купаюсь в изумрудной зелени прекрасных глаз. И замираю от нежного прикосновения ее губ… Ничего этого больше не будет. Никогда…       Опускаю взгляд и смотрю на зареванную, пьяную Лерку. Она хорошая. Хоть вредная и злая… Но теперь мы неразрывно связаны тонкой ниточкой воспоминаний и грусти. И эту связь нельзя потерять. Потому что это почти что родственные узы. Совместное горе роднит сильнее радости. Увы, это правда.       Подхожу к ней сзади, кладу ладони на плечи и легонько целую в макушку.       - Давай еще выпьем, - шепчу я. – По чуть-чуть. А потом я постелю тебе на диване…       Я не люблю пьяных женщин. И другую выгнал бы на мороз без сожаления…       Но Лера не из их числа…              Плеск воды в ванной стихает и она, прошлепав по полу босыми ногами, ныряет ко мне под одеяло.       - Согрей меня...       Я прижимаю ее к себе и вдыхаю аромат духов, которым благоухают ее волосы, и запах шампуня, который источает ее тело. Ее кожа влажная и вся в пупырышках.       - Замерзла, горе ты мое...       Она шмыгает носом.       - На улице холодина минус тридцать, - ворчит она у меня из-под руки, - а у тебя окна эти дурацкие во всю стену, да еще и батареи чуть теплые...       Нужно будет добавить отопления... До этого момента я как-то даже и не задумывался над этим, не обращая внимания на царящий в моей квартире холод.       Обнимаю ее за плечи, кутаю в одеяло. Она высовывает наружу ладошку и, проведя ею по моей щеке, отводит в сторону прядь моих волос и целует меня в шею. Безумно приятно...       - Я люблю тебя, - шепчу я, зарываясь лицом в мягкую гриву ее темных волос.       - Ты просто скучал, - шепчет она в ответ. – Но я все равно тебе верю...       - Мне без тебя очень плохо, - бормочу я чуть слышно. – Я почти сошел с ума от тоски...       Она вздыхает. Потом, приподнявшись на нашей постели, легко касается пальчиками моего лица.       - Мне тоже ее очень жаль, - мягко говорит она. – Правда...       - Аннушка...       - Молчи, - она прижимает палец к моим губам. – Молчи...       Я вижу, как в полутьме блестят белки ее глаз... И сжимаю веки, чтобы не дать выкатиться душащим меня слезам. Но фею невозможно обмануть...       - Плач, мой хороший... – говорит она, запуская ладони в мои волосы и прижимая мою голову к себе. – Плачь, не бойся... Я никому не скажу... И больше никому тебя не отдам...       И я выполняю ее приказ.       Иногда ситуацию нужно просто отпустить. Потому что, сдерживая ее, ты только усугубляешь страдания и неопределенность.       Моя прекрасная добрая фея... Мне так нужна твоя ласка. И твое понимание.       Даже тогда, когда я знаю, что за всем этим таится ложь...              Тренировки снова отнимают практически все время, и мы видимся с девчонками только на льду, и то чаще всего, издалека и мельком. Аня сильно устает от нагрузок и явно сдает позиции, с каждым разом все с большим и большим трудом выбрасывая свое округлившее и потяжелевшее тело в прыжки или закручивая во вращения. И уверенность во мне растет и крепнет в том, что если ей вообще повезет докатать этот сезон до конца, то на этом с большим спортом ей, хочешь – не хочешь придется заканчивать. До первых мест она очевидно уже не дотягивает, а плестись в середине списка для действующей олимпийской чемпионки – это как себя не уважать. Но это не повод расстраиваться. У нее останутся шоу, работа в рекламе, может и Авербаум когда-нибудь сподобится пригласить ее в свой “Ледниковый”... Ну и институт, конечно же. Учится она, хоть и заочно, но не за страх, а за совесть, чему я одновременно и восхищаюсь, и удивляюсь, потому что Анька во всем, кроме спорта, ужасная лентяйка, и никогда не упускает шанса профилонить или отпетлять. Зато в те редкие дни, когда ей приходится мотаться в Измаилово торговать лицом перед преподавателями и раздавать автографы всем подряд, она, вечерами, едет не за город, в недавно купленный ее родителями большой дом, а ко мне на Пресненскую... Или «к нам домой», как все чаще проскакивает в наших разговорах, когда речь идет о моей квартире в Москва-Сити.       А вот балеринка Валентинка, в отличие от феи моей ненаглядной, из пика своей спортивной формы выходить явно не намерена, и только наращивает и наращивает результаты, совершенствуя и без того свое безупречное скольжение, козой выскакивая в триксели и квады, допиливая до идеала дорожки и вращения. Вот на кого не могут нарадоваться наши тренеры, так это на Вальку. Все делает. Настоящая чемпионка. Гарантированное первое место в двух оставшихся больших стартах этого сезона. А это, на минуточку, чемпионат Европы в Гренобле и чемпионат мира в Женеве, где поблажек никто никому делать не собирается.       После нашего последнего разговора по душам, выпитого капучино, несъеденного десерта и несостоявшегося по моей вине романтического завершения вечера, Валька успокоилась и… посерьезнела что ли. Выкинув ли из головы свою блажь или просто затаившись до поры до времени, она всецело посвящает себя тренировкам, изредка светясь на коктейлях со спонсорами, еще реже на коммерческих прокатах и шоу, и практически не общаясь ни с кем из нас. «Привет!» «Пока.» «Как дела?» «Увидимся…» Ни тени обиды или антипатии в ее глазах или интонациях я не замечаю. Но свою по-детски непосредственную манеру подставлять мне при встречи щечку для поцелуя и при этом, как бы невзначай, прижиматься ко мне, Валентина из нашего общения исключила. И это правильно. И я этому рад… Хотя, кого я обманываю? Грустно мне. Порой, даже очень грустно…       Прошло почти три недели… Изнуряя себя тренировками, заполняя свободное время общением с друзьями, коротая вечера и ночи с любимой девушкой, я заставляю себя не думать о ней. Получается не очень. Но я стараюсь. А вот стоит мне оказаться в одиночестве, как все мои демоны являются ко мне из моего персонального ада непрошенной толпой, и изводят мне душу, выворачивая ее наизнанку и разрывая клочьями на части… И я, загнанным зверем, брожу из угла в угол по своей большой, холодной квартире, скулю, как побитый щенок, размазываю по щекам слезы и сопли… И смотрю, смотрю в ее яркие, изумрудные глаза, на ее алые губы, на ее волосы… Я нарисовал ее в точности такой, какой она была. Лерка не случайно подумала, что это фотография. Обычно серьезные художники так не делают, оставляя на картине некую недосказанность, место для полета фантазии. Но я всего лишь любитель… И моя картина написана не красками, а слезами и кровью. И словно виновного во всех грехах человеческих, она сводит меня с ума. Как Галатея Пигмалиона… Как портрет Дориана Грея…       И, в конце концов, я решаюсь сделать то, о чем подумал в тот же момент, когда развернул принесенный Леркой сверток.       - Алло!..       Пауза. Едва слышный вздох… Или стон…       - Прости, если я не вовремя… Я не…       Она не позволяет мне закончить фразу.       - Здравствуй, любимый мой…       В ее голосе ни тени насмешки или раздражения. Только усталость и печаль.       - Здравствуй…       Я вдруг понимаю, что не нахожу слов. То, что хочу сказать – не смею. А то, что нужно – не знаю… Но она все понимает. И помогает мне как может.       - Я одна. Женька с малым гуляют… Так что можно говорить…       - Танюша!..       - Милый мой, хороший…       Я теряюсь, боюсь и желаю сказать… Сказать, то, что говорить не следует… И все же решаюсь.       - Я хочу встретиться…       - Я тоже! – выдыхает она почти одновременно со мной.       У меня перехватывает дыхание.       - Рыжуленька моя, солнышко…       Танька говорит быстро, захлебываясь, не подбирая слов.       - Сержик, змей ты мой ненаглядный, как же я соскучилась… А ты хоть бы позвонил, хоть бы написал… Женька разобидится, дуться будет если узнает… Анька твоя так вообще убьет… Но я все равно хочу, хоть глазком одним на тебя посмотреть, хоть прикоснуться разочек…       Я перебиваю ее, и говорю раньше, чем успеваю подумать, что это неправильно.       - Приезжай ко мне… Прямо сейчас…       Танька тихо охает и порывисто вздыхает.       - О, господи… Не знаю…       - Я тоже очень соскучился… Ты мне нужна…       Она колеблется не дольше мгновения.       - Хорошо… Приеду… Сейчас только Женьке что-то навру… Ты только дождись меня, ладно? Не передумай…       Я беру на свою душу еще один грех. Гореть мне в аду за все тяжкие…       - Я жду тебя, огонек. Приезжай… Ты знаешь куда… Дверь открыта.       Кроме Нинель и Ани, Танька единственная, кто может беспрепятственно заходить в мой дом.       Она приезжает через полчаса. Распахивает настежь дверь, влетает в прихожую, на ходу сбрасывая на пол шубу. Я не успеваю сказать и слова, как она бросается мне на шею, и мы так и стоим, молча, в полутемном гардеробе, обхватив друг друга, не двигаясь… И даже не целуясь… Просто вдыхая друг друга. И в нашем дыхании все то запретное, что бьется в наших сердцах, что трепещет в наших душах, что не выразить словами…       «Я так хочу тебя… Господи, как я хочу тебя…»       «Возьми же меня… Я вся твоя… Я только твоя…»       «Да!»       «Да…»       «Нет!»       «Нет…»       «Нам нельзя…»       «Мы обещали…»       И после первого порыва, еще слегка опьяненные встречей, но уже достаточно владеющие собой, мы смотрим друг на друга, и я вспоминаю, что поцелуй взглядом может быть не менее страстным и откровенным, чем настоящий.       Танька первая приходит в себя.       - Прости, соскучилась, - она нехотя отпускает меня, опуская руки. - Увидела тебя и голову потеряла, дурочка… Как всегда…       Я провожу рукой по ее рыжим волосам, и они огненными ручейками струятся между моих пальцев.       - Нравлюсь? – шепчет она, прижимаясь щекой к моей ладони.       - Безумно… - честно отвечаю я.       - Ох ты ж божечки…       Танька прикрывает глаза и прикусывает нижнюю губу.       - Безумно нравишься, - повторяю я.       - Ланской, мать твою, - судорожно сглатывая бормочет она, - или завали меня прямо сейчас, или оставь в покое – только не мучай, богом прошу…       Я глажу ее мягкие золотые волосы, прижимаю к груди очаровательную головку, обнимаю. Такую близкую, родную… Любимую…        - Пойдем, я сварю тебе кофе, - произношу я, утопая в ее аромате. – У меня есть отличный японский кофе…       Она тихо смеется и, подняв голову смотрит на меня своими зелеными глазами.       - В Японии кофе не растет, - весело говорит она. – Тебя обманули…       - Все зависит от количества добавленного коньяка, - не соглашаюсь я. – Плеснуть как следует – и окосеешь так, что отсюда Токио видать станет.       Танька смеется, откидываясь назад и буквально повисая у меня на руках.       - Дурачок… - она качает головой. – Но как же я люблю, когда ты несешь вот такую вот чушь…       Мы все-таки не можем удержаться, и наши губы находят друг друга. Всего на несколько мгновений. Но таких сладких и захватывающих…       А потом, напредставляв и нафантазировав себе всего запретного, о чем нам и мечтать бы больше не следовало, мы усаживаемся в гостиной на низком диване за прозрачным журнальным столиком, и с чашками дымящегося кофе в руках.       - Капельку?       Я извлекаю из-под стола плоскую бутылку с абракадаброй букв и точек на этикетке, витиеватым, трудночитаемым названием и стеклянной пробкой в виде королевской короны.       - Ого, - удивленно поднимает брови Танька. – Откуда такое богатство?       - Ма-а… э-э-э… Му-ураков в гости заходил, принес… С Новым годом поздравил…       Никакой Мураков, конечно же, ко мне не приходил, а коньяк этот – что-то невыразимо дорогое и пафосное - принесла с собой Нинель, когда заезжала ко мне на Рождество, проверить, не повесился ли я с тоски. И мы с нею тогда от души набрались, надрались, нажрались и обрыдались. Чтобы отвлечь Таньку от моей оплошности, еще раз настойчиво киваю на бутылку.       - Давай по чуть-чуть. Вкусный…       - Да ну, ты что, - отмахивается она. – Я же за рулем…       - Как знаешь...       Я щедро добавляю коньяка себе в кофе и по комнате сразу же расползается тягучий, дурманящий аромат. Танька втягивает носом воздух и, с обреченным вздохом, ставит чашку на стол.       - Лей...       - То-то же, - ухмыляюсь я. – А то я за рулем, я не такая – я жду трамвая...       - Такая, такая, - поддакивает мне рыжая ведьма. – Хорош, куда столько...       Мы отлично сидим. За окном стемнело, и нам есть, о чем помолчать. Зачем слова, когда все и так предельно ясно? Танька, при всей своей взбалмошной натуре, прекрасно умеет улавливать мое настроение, и мы можем вот так, часами сидеть, переглядываясь и улыбаясь, не произнося при этом ни слова... Точнее, могли... Все могло быть по-другому, не сделай я тогда, давно, свой выбор...       И все же, любопытство берет в ней верх, и она первая нарушает тишину.       - Ты, Сержик, позвал меня зачем? – хитро прищурившись интересуется она. - Насиловать меня ты не собираешься, да я и не дамся... Говорить нам с тобой... Не о чем, да и незачем. Кофе у тебя, конечно, обалденный... Разве что ради того, чтобы потискать... Но гнать меня ради этого через весь город...       Мне смешно слушать ее догадки. И может быть в другой раз я бы дал ей волю пофантазировать. Не сегодня.       Поднявшись, я беру с полки заранее приготовленный сверток и аккуратно ставлю тяжелую раму на пол, прислонив верхней гранью к стене.       - Это тебе.       - Что это? – в ее голосе настоящее, не наигранное удивление.       - Подарок...       Она нерешительно выбирается из глубины дивана и подходит ко мне.       - Открой, - киваю ей я.       - Снова какой-то розыгрыш?..       - Нет.       Танька садится по-турецки на пол и быстро и решительно стаскивает обертку с картины.       Я не вижу ее лица. Только слышу сдавленный грудной стон. И ее ладони, в жесте отчаяния, ужаса и тоски, прижимаются к губам.       Присаживаюсь на пол за ней, спина к спине. Так мы тоже с ней часто, бывало, сидели, когда усталость забирала все наши, даже самые неистощимые силы…       Грустно смотрю на вьющийся за окном снег. У меня больше нет слез. Все что были – выплакались, а оставшиеся – высохли.       Я знаю, что тебя нужно отпустить…       Но ты должна сделать это первой. Дай мне знак, услышь мою мольбу…       Я чувствую, как содрогаются Танькины плечи, и слышу, как она, с трудом сдерживаясь, тихо плачет, прижимаясь ко мне острыми лопатками. И я знаю, что взгляды их сейчас направлены друг на друга, как тогда, в «Лужниках»… И снова, как тогда, от этих взглядов я чувствую скребущую мое сердце ревность… К обеим.       Две мои любимые зеленоглазые ведьмы.       Которых я потерял.              Иногда, если очень попросить, тебя слышат…       Сижу в одиночестве, обедаю в нашей столовой. Все ребята и девчонки давно разошлись отдыхать, я же выдыхаю сложную и изнурительную утреннюю тренировку за порцией гречки и стаканом чая. И по выражению лица, по самой позе появившегося в дверях Муракова понимаю, что пришел он по мою душу.       - А, Ланской, вот ты где, - радостно тычет он в меня пальцем. – Обыскался…       Я быстро убираю со стула напротив свою куртку, и дядя Ваня с облегчением усаживается, вытягивая ноги.       - Устал я что-то…       - Чай будете? – Я с готовностью привстаю, чтобы принести ему чашку.       Дядя Ваня качает головой.       - Нет… И так уже обпился сегодня, скоро лопну… - он машет мне рукой, чтобы я сел. – Я тебе принес кое-что.       Он кладет передо мной на стол небольшую коробку, которую до этого сжимал в руке. Аккуратно обернутую подарочной бумагой.       - Это тебе…       - Иван Викторович… - растерянно развожу руками я. – Ну зачем же вы, ради этого…       Подобного рода подарки мы получаем от поклонников мешками, и если бы тренеры ради этого, почтальонами, бегали с ними за каждым из нас, то на основную работу у них просто не оставалось бы времени. То, что Мураков принес мне очередной адресованный мне сувенир лично, заставило меня почувствовать себя крайне неудобно. Но умный дядя Ваня сразу же расставляет все по местам.       - Спокойно, Сережа, давай, не дергайся, - говорит он без улыбки. – Посмотри от кого…       Я послушно бросаю взгляд на приклеенную к коробке карточку. И застываю, как громом пораженный.       Рядом с витиевато отпечатанной фразой «От кого:» черным курсивом значится «Александра Миссель». Вот оно. То, чего я желал. И то, что боялся получить.       Мураков, кряхтя, вежливо покашливает.       - Это же от Сашеньки твоей, да? Я подумал, что тебе стоит получить его… Не с общей кучей…       - Спасибо, - едва сдерживаю дрожь в голосе. – Я признателен…       Он неловко кивает и упирает руки в стол.       - Ладно…       - Не уходите, Иван Викторович… - прошу я. – Пожалуйста…       Он бросает на меня внимательный взгляд и с облегчением снова откидывается на спинку стула.       У меня нет никаких предрассудков или боязни. Мне просто грустно… И немного жутко.       Раскрываю упаковку, снимаю крышку коробки…       И вижу себя…       В роскошном синем кимоно, с катаной, занесенной над головой… Фарфоровое лицо фигурки самурая в точности повторяет мои черты. Не забыта даже точечка родинки на шее… Ну, Сашка…       Под фигуркой, на самом дне коробки нахожу сложенный в четверо листок бумаги. Разворачиваю… Медленно делаю глубокий вдох.       «Когда ты будешь это читать, меня уже не будет на свете…»       Нет…       Слезы пеленой застилают мне глаза, и письмо выскальзывает из моих рук.       - Ланской! Серега!.. – дядя Ваня резко хватает меня за локоть. – Ты смотри не грохнись мне тут…       Я встряхиваю головой.       - Все нормально…       - Нормально… А чего тогда побледнел как смерть и глаза закатил? - сварливо интересуется Мураков.       - Ну, извините, - пожимаю плечами. – Не каждый день письма с того света получать приходится.       Он укоризненно хмурится, но молчит, качая головой.       Собираю волю в кулак и снова беру Сашкино послание в руки.       «Когда ты будешь это читать, меня уже не будет на свете. Жаль оставлять тебя, но такова жизнь. Мечта моя, я благодарна судьбе за то, что тебя встретила. Каждое мгновение с тобой, как год жизни. А это значит, что прожила я долго и очень счастливо. Не плач обо мне, любимый. Я оставляю тебе на память моего верного слугу, который присмотрит за тобой и не позволит наделать глупостей. Его создали у меня на глазах по твоему образу и подобию, а значит в нем есть частички наших душ, твоей и моей. Прощай, ваташи но самурай. Оставь прошлое в прошлом. Просто храни меня в своих воспоминаниях. Твоя, гейся-гарю.»       Буквы расплываются у меня перед глазами. Но я держу себя в руках. Стараюсь, во всяком случае. Вот, сам того не подозревая, я получил от Сашеньки ответ на свою просьбу. Оставить прошлое в прошлом… Мы были в жизни друг друга, и мы не стали продолжением этой жизни. Она ушла. Я остался. Но на правах первой, она велела мне жить дальше. И, к облегчению своему, я принимаю этот ее приказ с радостью.       Комкаю письмо, потом, спохватившись, разглаживаю бумагу и аккуратно кладу на дно коробки. Туда же отправляется и мой фарфоровый двойник. Саша очень тонко ответила мне на нарисованный мною ее портрет. Я увидел ее метущейся и обреченной. Она же видела меня сильным и отважным. Каким я, на самом деле, не был…       Мураков, сидя напротив, облегченно вздыхает.       - Красивая статуэтка, - кивает он на лежащего в картоне и опилках фарфорового меня.       - Уникальная вещь, - соглашаюсь я. – Таких больше нет.       Он наклоняет голову, задумчиво проводит рукой по лбу и явно снова хочет уйти.       Нет, Иван Викторович… Так просто я тебя не отпущу. Ты уже дважды залез в мою душу, потому что я тебе это позволил… Так почему бы и мне не попробовать.       Накрываю коробку с самураем крышкой и отодвигаю в сторону.       - Дядя Ваня…       - Что, малыш?       Я набираю в грудь воздух, собираясь с духом.       - Почему вы на маме не женитесь?       Он не подает виду, что обескуражен вопросом или возмущен моей наглостью… Он даже не удивлен, прекрасно поняв, о ком я говорю…       - Как тебе сказать… - Мураков поворачивает голову и задумчиво смотрит в окно. – Мы с Нино давно не говорили на эту тему… Наверное, еще не время.       - Чепуха, - качаю головой я. – Когда еще, если не сейчас?       Он вздыхает, переводит взгляд на меня и пожимает плечами.       - Может быть, мы просто боимся потерять… нерв в отношениях, приглушив его формальным статусом…       - Ай, Иван Викторович, - вяло отмахиваюсь я, - неубедительные у вас отговорки…       - А ты, прям, в сваты непрошенные подался, - неожиданно лукаво усмехается Мураков.       - Ну я же не слепой…       Дядя Ваня задумчиво проводит ладонью по тщательно выбритому затылку.       - Ты знаешь, - произносит он серьезно, - часто так бывает, что наибольшее разочарование в жизни тебе приносит не то, чего ты не добился, не достиг или не получил, а именно то самое наконец-то сбывшееся заветное желание. Воплотившаяся мечта. Осознание, что тебе нечего больше хотеть, от того, что все, чего ты хотел – свершилось…       Я удивленно смотрю на него.       - Вы боитесь… охладеть к Нинель Вахтанговне, если ваше… желание сбудется, - запинаясь спрашиваю я.       Он с грустной улыбкой качает головой.       - Я боюсь, что работа и наш бешенный жизненный ритм притупят любые чувства, стоит им потерять хоть на миг свое напряжение… И свою хрупкость. Понимаешь?       Я смотрю на него, и вижу совершенно другого человека. Благородного, ранимого. Очень сильного и очень живого. И совсем не моего тренера, которого знаю столько лет и железной воле которого я привык беспрекословно подчиняться.       - Пускай мечта остается мечтой, Сереж, - тихо произносит он. – Чтобы потом не было мучительно больно…       И я понимаю, что он прав…       Потому что моей мечте я позволил слишком далеко пролезть в мое сердце и даже пустить там корни, создав иллюзию того, что она начинает сбываться…       А теперь на месте этой мечты огромная кровоточащая рана…              - Так, звезды мои, подъезжаем все ко мне.       Голос Нинель стелется надо льдом магическим зовом, прерывая все наши упражнения и элементы, и заставляя, как крыс под дудочку Нильса, послушно ехать к ней. Вдоль бортика, чтобы не мешать остальным. Потому что основная группа наших парней и девчонок, как ни в чем не бывало, продолжает тренировку. Они, пока еще, не звезды, и знают это. Звезд у нас, как в поясе Ориона, только трое. Аня, Валя и я.       Нинель немногословна и, как всегда, безапелляционно убедительна.       - Значит так, леди, джентльмены и все остальные, - обращается она к нам троим. – Через две недели у нас с вами что? Забыли уже небось?       Это она так шутит. Через две недели у нас чемпионат Европы в Гренобле – о таком забудешь, разве что в маразме, когда уже и собственного имени не помнишь. Но мы чтим субординацию, и синхронно, как китайские болванчики, качаем головами.       - Не забыли, Нинель Вахтанговна! - хором рапортуем на три голоса.       Нинель поводит бровью.       - Ну, раз у всех такая память хорошая, - заявляет она строго, - значит после вечерней тренировки никто не заминается, держитесь в тонусе, отдыхаете и к десяти вижу вас троих здесь. Как раз все по домам расползутся, и мы с вами программки покрутим, да?       Она прожигает нас острым взглядом своих огромных глаз, и по достоинству оценивает наши нестройные кивки и кислые мины. Правда, раздает при этом, только на мою долю.       - Что, Ланской, не весел, а? Как дурака валять по полдня, зимними забавами страдать да спотыкаться, так для этого у тебя настроение всегда имеется. А как поработать сверхурочно, так губы кривишь…       Ее колкости, за столько-то лет, на меня почти не действуют, отскакивая как каучуковые мячики от бетонной стены. В ответ на ее реплику строю ей лучезарную улыбку и решительно киваю.       - Готов! Сверхурочно! Хоть до утра…       - До утра с тобой тут сидеть – много чести, - машет она на меня рукой.       Девчонки хихикают, наслаждаясь нашей перепалкой. Но Нинель одергивает их, не позволяя расслабиться.       - А ну цыц, трещотки. Весело им…       Анька с Валькой замолкают, но ехидных улыбочек на симпатичных физиономиях даже не пытаются скрыть.       - По кругу целиковые короткие с произвольными мне покажете, - формулирует тем временем задачу Нинель. - С разминками. То есть, с максимальным погружением, поняли? Хорошо. Все, свободны. Доделывайте все, что вам там Иван Викторович нарезал…       Она отворачивается к своему компьютеру, мимоходом поправляя белокурую, спиралькой, прядь, упавшую ей на глаза. Ну а мы, поняв, что разговор окончен, покорно выполняем полученное указание. И возвращаемся, кто к вращениям, кто к дорожкам, а кто к прыжкам. Потому что работать всегда есть над чем, даже если ты олимпийский чемпион. Или почти чемпион…       В моей произвольной программе есть два ключевых элемента, на которых вся она держится, как на опорном скелете. Первый – это каскад, собранный из четверного лутца, тройного риттбергера и, через ойлер, тройного сальхофа. Каскад сложности невероятной, и, откровенно говоря, никем ранее в программах не используемый. Потому что вытянуть его без ошибок или срыва очень сложно. Риск неоправданный. Но у меня он получается. Удивительно, но для этого каскада у меня сложились все компоненты. Скорости после квад-лутца мне вполне хватает для выполнения тяжелого и коварного риттбергера, ну а свой коронный и любимый сальхоф я делаю всегда практически со стопроцентной вероятностью. Можно было бы, конечно, для упрощения заменить риттбергер тулупом. Такой каскад прыгают многие. Более того, изначально, в программах, которые мы делали для Гран При и для чемпионата России, у меня стоял именно каскад со вторым тулупом. И это было ошибкой. Потому что именно в такой комбинации у меня возникает проблема с гашением скорости перед третьим прыжком, появляется риск непредвиденной заминки, а это минус драгоценные баллы. Так что, по зрелым размышлениям, тренерским штабом было принято решение усложнить элемент. Да и вообще, если можно лучше, то зачем делать хуже? В данном случае, ситуация обратная той, которая сложилась у меня с четверным акселем. Да, я могу его приземлить. Но вероятность успешного выполнения на столько низка, что выгоднее ставить в программу триксель, который, хоть и дешевле стоит, но делаю я его на много стабильнее. Это, на самом деле, спасибо нашему родному международному союзу, который несколько лет назад понизил стоимость четверных прыжков, стимулируя таким образом спортсменов повышать качество тройных, а не гнаться за квадами. Может быть это и разумно. А то как правило начали возникать ситуации, когда грязно, с ошибками кое-как приземленный четверной прыжок по баллам стоил дороже чисто и, главное, красиво выполненного тройного, что вызывало объяснимое недовольство как зрителей, так и большинства спортсменов. Как есть.       Моя вторая фишка в произвольной – каскад тройной аксель – четверной тулуп. Помните, я уже рассказывал вам о каскадах с обратной последовательностью оборотов? Вот это – тот самый случай. Сделать квад после тройного – это бессмыслица. Стоимость такого каскада в базовых оценках останется такой же, зато качество исполнения резко упадет. Это истина. Кроме случаев, когда первым прыжком идет аксель. Специфический заход в этот прыжок, когда в последний момент, на развороте, мы с правой ноги переступаем на левую, не позволяет делать аксель вторым прыжком в каскаде, потому что для каскадов есть правило – на какую ногу приземлился, с той и прыгаешь, не меняя направления движения. И вот появляются отчаянные, которые решают, что схватили бога за бороду и, намотав ее на кулак, пытаются прыгать четверной тулуп после акселя. Точнее, таких ненормальных в истории мирового фигурного катания пока только двое, Женя Шиповенко и я.       Когда-то, в битве великих титанов, Шиповенко и Жигудина, один пытался превзойти другого по технике, а второй добирал чистотой исполнения и артистизмом. Тогда бесспорным и общепризнанным победителем из этой битвы вышел Леха. А Женя проиграл. Потому что сорвал каскад триксель - квад-тулуп. И даже не столько сорвал, сколько неудачно приземлил, с недокрутом, на два лезвия, еще и покачнулся, ловя равновесие… Но этого хватило, чтобы судьи снизили ему те самые драгоценные десятые, которых ему не хватило до олимпийского золота.       Самое сложное в этом каскаде – сохранить скорость после акселя для полноценного исполнения четверного тулупа. На тройной прыжок скорости хватает по умолчанию – проверено годами и не только мной. А вот на четверной…       На внешнем правом ребре лечу по дуге из круга, высоко задрав левую ногу…       Из такой позиции парники-мужчины заходят в тодес, закидывая потом ногу назад, упираясь зубцом и создавая таким образом эффект маятника, или, как мы говорим, «циркуль», когда вес наклонившегося назад партнера уравновешивается скользящей по кругу за счет центробежной силы партнерши, которую партнер крепко держит за руку своей правой рукой. Это самый красивый элемент парного катания. Единственный, наверное, на который я смотрю без скепсиса или страха. И каждый раз, заходя на аксель, я невольно представляю себя на мгновение фигуристом-парником. Плохая ассоциация…       Поддаю скорости и перешагиваю на левую ногу. И вот уже я двигаюсь обратно в круг, куда мне и предстоит прыгнуть. Замах правой ногой и резкий вылет вверх… «Замахивайся как на триксель, прыгай как на дупель…» Я все помню, Максим Леонидович. Подсказанный мне когда-то Масяней рецепт чистого выполнения тройного акселя сослужил мне прекрасную службу, и каким бы ни был Макс провокатором и болтуном, я ему благодарен. Но сегодня его совет не пригодится. Потому что мне нужна скорость.       Много лет назад я неожиданно начал падать с тройного акселя. Мне не хватало равновесия, скорость при приземлении была слишком высокой и у меня никак не получался чистый и длинный выезд. Тогда-то Масяня, Максим Таранов, и подсказал мне, как с этим бороться, гася скорость еще в полете. Я научился стабильно приземлять триксель и выезжать без ошибок. Но сейчас весь фокус в том, что в каскаде длинный выезд из акселя мне не нужен…       С оглушительным хрустом грохаюсь на лед правым лезвием и чувствую, как скорость начинает неуклонно нести меня влево. Вот этот момент! Когда, либо падение, либо подставка второй ноги и неизбежные галки от судей… Но это все не в этот раз.       Резко и быстро выбрасываю назад левую ногу и, упершись зубцом в лед, выталкиваю тело вверх, добавляя к уже имеющейся скорости еще и усилие прыжка. То, чего не хватало Шиповенко. Он слишком медленно выезжал из акселя, и высоту для четверного тулупа ему было никак не добрать. У меня же всего с запасом…       И снова хруст льда под правым лезвием, но на этот раз я полностью контролирую равновесие и, раскинув в стороны руки, вытягиваюсь в арабеск, завершая прыжок красивым и чистым выездом. Удивительно, но то, что безнадежно мешает мне выполнить чистый триксель соло, оказывается удачным подспорьем при выполнении каскада. При чем именно обратного каскада, который никто кроме меня делать пока не умеет… И, судя по всему, не будут и пытаться. Ведь два года назад секвенции с акселями в качестве вторых и третьих прыжков уровняли в стоимости с каскадами. Возмутительное читерство, как по мне. Тем более, что вторым триксель у меня получается плохо, чтобы не сказать совсем не получается. Короче… Проехали.       Мураков мною доволен. Вижу по удовлетворенной ухмылке на его круглом лице. У дяди Вани вообще-то внешность довольно обманчивая. Такой себе толстячок-добрячок, всегда с улыбкой, голос размеренный. Ага, щас! Вы не слышали, как он умеет от души, всем, так сказать, сердцем пояснить тебе, что, пятиминутное опоздание на тренировку – это плохо, и делать так не стоит. Или что шнурки на ботинках, («так твою растуда»), нужно скотчем или пластырем фиксировать, чтобы не болтались как черти-что у кого-то там. Мне, например, хватило одного раза чтобы понять эти прописные истины. А несколько девочек, я помню, ушли после такого тренироваться в другие группы. По сравнению с Клеем, нашим хореографом, Артуром Марковичем, который и моложе, и выглядит брутальней, и взгляд у него не сказать, чтобы ласковый, от Муракова ну вот совсем не ждешь стальной жесткости и такого бескомпромиссного подхода к работе. Вот поэтому я совсем не удивился, когда до меня наконец дошло, что дядя Ваня с Нинель друг к другу неровно дышат. Они же одинаковые. Нервы из гвоздевой стали выкованы. С другими, что ему, что ей, просто скучно.       - Ланской, а ну-ка давай сделай еще раз вот этот свой проход… Там, где волчок у тебя, - Мураков указывает мне на ту часть льда, где я выполняю указанный элемент. – Ты, когда выходишь и едешь потом туда, на флип, что там у тебя за шатания такие? Я два раза смотрел – и оба раза вот эта грязь у тебя. Что это за безобразие?       Уныло киваю головой. Он прав. Сегодня дважды на одном и том же месте я налажал, слишком быстро выпрыгнув из вращения и на ходу корректируя траекторию, чтобы с прыжка не прилететь в бортик. Первый раз это была ошибка. А второй – уже невнимательность, за которую Мураков меня тут же отчитал.       - Я все понял, сейчас сделаю, - виновато говорю я.       - Ну давай, давай, - он смягчает стальные нотки в голосе. – Каскады у тебя шикарные, молодец. Но из-за таких вот дурацких ошибок обидно будет баллы терять, согласен?       Я снова киваю и качу влево, изготавливаясь к вращению и заходу на прыжок…       Конечно, отрабатывать тренировку в толпе – то еще удовольствие. Следить нужно за тем, чтобы ни в кого не въехать. Следить нужно за тем, чтобы никто не въехал в тебя. Безусловно, существует очередность выполнения элементов в группе, и приоритет старших спортсменов над младшими. Но все равно, определенный дискомфорт присутствует, и привыкнуть к этому невозможно. Вот когда наконец-то достроят наш новый ледовый дворец, в котором проектом предусмотрены сразу три арены, вот тогда… А пока что, приходится делить лед с партнерами по команде. И иметь сомнительное удовольствие созерцать своих будущих конкурентов…       Давид Киташвили. Мой новый коллега. Один из тех, с кем я встретился и познакомился в день моего триумфального возвращения в «Зеркальный». Высокий парень, открытый, веселый. И не без задатков, между прочим, хотя, с его ростом и косой саженью в плечах, я бы его давно выгнал в парники. Но тренеры решили иначе, и на выход – в танцы, в школу к Александру Жудилину – отправился как раз его приятель Артем, «Голиаф», в противоречие легенде, более субтильный и изящный в сравнении с Давидом, но абсолютно не прыгучий. А еще ленивый, что у нас не прощается. Давид же, возможно и не способный пока хватать звезды с неба и покорять публику результатами, обладает самым ценным в нашем деле качеством, за которое ему извиняют, понятное дело, не все, но кое-какие поблажки, тем не менее, делают. И качество это – упорство.       И именно с этим упорством, возможно, достойным лучшего применения, Давид уже второй месяц репетирует четверной лутц. С переменным успехом. Как и у любого левоногого фигуриста. Не смотря на то, что лутц сам по себе очень сложный прыжок в техническом плане – заход на внешнем левом ребре и вылет толчком правой ноги в направлении из круга – для нас, таких как Давид, как Валя Камиль-Татищева, как Катя Асторная, как я, наконец, он труден вдвойне. Потому что мы, выражаясь тренерским сленгом, «левоногие». То есть толчковая нога у нас у всех левая. Соответственно, прыжки с левой ноги, такие как сальхоф, тулуп и аксель, нам даются легче, чем лутц, флип и риттбергер. Отсюда преследующие нас постоянно «флуцы» и «липы», от которых так тяжело отучиваться, и изнуряющие, доводящие до унынья и отчаяния попытки чистого выполнения тройного риттбергера, особенно в каскадах. О четверном уже и говорить не приходится… Ну и, кстати, если вам интересно, Анька с Танькой – они у нас как раз «правоногие», в бытность свою на вершине фигурнокатательного олимпа луцы с флипами щелкали как семечки, вызывая у соперниц злость и зависть. А вот пресловутый триксель, положа руку на сердце и строго между нами, ни одной из них так до конца и не покорился, оставшись где-то на грани порога стабильности.       Разогнавшись и переставив левую ногу, Давид наклоняется вперед и со звоном, резко упирается правым зубцом в лед, закручивая и выбрасывая свое длинное тело вверх. Увы… Наметанным глазом ясно вижу, что, раскачивая корпусом и компенсируя недостаточный разгон, Давид уводит себя в неверный угол прыжка, и высоты ему однозначно не хватает. С сожалением смотрю, как он, не докрутив почти полоборота, грузно приземляется на два лезвия, тут же, неловко взмахнув руками, теряет равновесие и, вследствие инерции прыжка, шлепается на задницу, проезжая по льду, спиной вперед, еще пару метров.       - Давид, поднимайся, не сиди как куча, - тут же реагирует Нинель, с противоположного края катка.       Он свалился буквально в шаге от меня, и я, чисто инстинктивно, протягиваю ему руку, помогая подняться.       - Спасибо, - бормочет он, утирая влагу под носом и хмуро глядя перед собой.       Нинель не надолго отвлекается от группы девчонок, которых сегодня весь день гоняет в хвост и в гриву, и неспешно подъезжает к нам.       - Не нужно мне вот тут качаться. Что это за неваляшки ты тут устраиваешь? – чихвостит она и без того приунывшего парня. – Слишком медленно заезжаешь. Вон там начинаешь, и сразу видно, что будет ошибка. Вот этим вот… - она наклоняется из стороны в сторону, - пытаешься доразогнаться, сваливаешься с ребра, и от неправильного отталкивания недокруты у тебя…       Давид с кислой миной кивает, соглашаясь с очевидным. А Нинель переводит взгляд на меня.       - Что Ланской, стоишь с умным видом, уши развесил? Я что-то неправильно говорю?       Привычно не обращаю внимания на ее покровительственную, слегка грубоватую манеру общения на людях. Так надо. Так у нас принято.       - Нет-нет, - усмехаюсь я. - Просто детство золотое вспомнилось…       - Ах вот оно что! А помнишь, сколько я на тебя сил и здоровья убила, пока ты лутц от флипа отличать начал, - ехидно интересуется Нинель. – Ни с кем так не возилась…       Она снова поворачивается к Давиду.       - У нас с тобой, друг ты мой ситный, столько времени нет, - жестко сообщает ему она. – Либо ты выводишь прыжок на стабильный уровень, либо мы расстаемся. Ясно все? Работай давай.       Нинель разворачивается, и, не дожидаясь реакции на свои слова, укатывается обратно к девчонкам, резвой стайкой гоняющим на дальнем конце льда.       Кивнув друг другу, разъезжаемся с Давидом и мы, каждый на свое упражнение. Разговоры, сочувствие, советы и прочие глупости на льду строжайше запрещены. В раздевалке или на улице – ради бога, хоть в десны целуйтесь, хоть на груди друг у друга рыдайте – никому до вас нет дела. Но во время тренировки для спортсмена существует только он сам, и тренер. И в этом тандеме третий всегда лишний, с какими бы благими и светлыми намерениями он не пытался к вам прорваться.       Исподтишка поглядываю на Муракова, ожидая увидеть раздражение в его глазах. Но толи он отвлекся на кого-то другого, толи сознательно не обратил внимания на мою заминку – лицо его спокойно и сосредоточенно, как всегда. Мельком скользнув по мне взглядом, он приподнимает бровь, чего, мол, тебе, не ясно что-то?       Качаю головой и, встряхнув руками, снова начинаю разгон.       Еще один тренировочный день. Очередной, в бесконечной череде таких же…              Накануне нашего отлета во Францию, наконец получаю то, чего ожидаю уже больше полугода. И все равно, ощущения такие, словно меня сначала огрели обухом по голове, а потом облили холодной водой из ведра.       Вечерняя тренировка. Целиковые прокаты наших программ. Нас всего трое. Пока трое. Только в этом сезоне. На будущий год Нинель уже собирается переводить во взрослое катание Машу и Дину, которые точно потеснят из первых рядов мою Анечку и, возможно, даже заставят немного понервничать Вальку. Пока балеринка для них все еще недосягаема. Но мы видели, как умеют прогрессировать малолетки, пока их не начинает захлестывать пубертат. Тем более, Нинель занимается ими обеими, не делая исключений и не выделяя какую-нибудь одну. Значит рассчитывает вывести в свет обеих. И значит Ане пора готовиться освобождать шкафчик в раздевалке для олимпийцев…       Если, конечно, антидопинговый комитет не срежет-таки Вальку…       Ну а мне в компанию на будущий сезон, тут даже к бабке на ходи, наши тренеры наверняка уже наметили Давида Киташвили. Это логично и очевидно. Заполнять места в сборной кем-то ведь нужно? Так почему же не своими? Давид для этого вполне подходит. Во всяком случае, то, что он делает на юниорских стартах не может не радовать и не настраивать на позитив.       Ну а кроме него, это чтобы мой дружок Мишка Щедрик не расслаблялся и не особо там почивал на своих семейных лаврах, школа ЦСКА, Светлана Владимировна Орловская, если уж быть точным, подготовила в компанию нам троим своего несравненного Маратика Кондрашова, который, хоть и не устает увиваться за Валей, но результаты на льду показывает довольно серьезные. И Давиду стоит иметь его в виду, потому что мест в мужской сборной всего три, и это еще если мы с Мишкой на Европе и мире расстараемся. Ну а если брать на сегодняшний день их результаты и сравнивать… Пролетает «Зеркальный».       Двое из ларца на одного меня получаются…       У Давида имеются все шансы исправить ситуацию в свою пользу, и качественно превзойти Кондрашова, как по технике, так и по компонентам. Если даже я это вижу, то Нинель и подавно. Иначе бы не тратила на него свои силы и драгоценное, в буквальном смысле, время. Остальное – вопрос желания и усидчивости самого Давида. Посмотрим…        Свою короткую программу я отрабатываю уверенно и, можно даже сказать, легко. Музыка, конечно, такая себе, на любителя… Артуру так и не удалось заставить меня полюбить «Этернити». Но вникнуть в эту композицию и постараться её понять у меня, вроде бы, получилось. Самое главное, чтобы музыка не раздражала. А там – можно относиться к ней как к необходимому фону для выполнения поставленного задания. В конце концов, не всегда же нам должно доставлять абсолютное удовольствие то, что мы делаем, правда?       По результатам контрольных прокатов и полученных мною оценок на прошлом чемпионате страны, тренерский штаб, поскрипев шестеренками, все же решил немного усложнить мне контент, заменив тройной лутц четверным в каскаде с тройным тулупом. Риттбергер в каскад ставить не стали. Как не стали менять и квад-тулуп на флип, хотя такая замена напрашивалась – у Мишки в программе заявлен именно этот прыжок.       - Выполнишь все чисто, и Щедрик до тебя в жизни не дотянется, - подводит черту под своим решением Нинель. – Будь он хоть двужильный…       - В этом сезоне – точно, - поддакивает ей Мураков. – Да и вообще…       Он хитро усмехается, подняв глаза к потолку.       Осенью в Питере Мишка шепнул мне по большому секрету, что есть у них с Профессором мнение о том, что пора ему следующим летом завязывать со спортом и уходить в профессионалы, пока еще кровь горяча и ноги на льду не разъезжаются. Преподнесено мне это было как страшная военная тайна.       Как выясняется, не такая уж и страшная.       - Основная ставка у нас на произвольную, - продолжает увещевать меня Нинель, не обращая внимания на Муракова. – Там же у нас все как ты любишь, да? Пять квадов, триксель в хвосте поезда… По твоему, между прочим, хотению туда его втулили. Я до сих пор считаю, что зря…       Большой и сложный каскад, о котором я уже рассказывал, действительно, по моей настоятельной просьбе вынесли в начало программы, поставив перед всеми квадами, а не после них. Во вторую же часть отнесли триксель соло. Нинель долго сопротивлялась, скандаля и разнося меня на чем свет. Но в конце концов, не мытьем, так катаньем, я ее уговорил. Объективности ради стоит признать, что в стоимостном выражении программа немного подешевела. Что и понятно, ведь из второй половины ушел целый четверной лутц, который не заменит никакой, даже самый чистый и красивый тройной аксель. Но зато качественно контент вырос. Потому что к каскаду четверной лутц, тройной риттбергер, ойлер, тройной сальхоф я теперь приезжаю бодрым и полным сил, а не выдохшимся после трех квадов подряд. А то, что триксель в конец переехал, так и бог с ним. С этим прыжком у меня, что раньше, что сейчас, отношения больше эмоциональные, чем технические.       Вот.       Ну а в самой середине у меня завернута конфетка. Каскад из тройного акселя и четверного тулупа.       Тот самый…       - Ладно, иди передохни пока, - соизволяет облагодетельствовать меня Нинель. – И готовься, сейчас девочки прокатают и будешь произвольную мне показывать. Так…       Она переводит взгляд на разминающихся за моей спиной девчонок.       - Валентина, давай-ка сюда, - командует она. - Музыку свою ставь и вперед. Аня – на низком старте.       Это на самом деле щедрый подарок от Нинель. Потому что так мы с Анечкой получили целых пять минут на постоять рядышком в теплом коридоре, согреться, пообниматься и похныкать друг другу в жилетку. Пока тренеры не видят. Спасибо, мама…       - Который час, не знаешь? – вяло интересуется Аня, расположив головку у меня на груди и обхватив руками, как дерево.       - Часов десять, наверное…       - Блин… Поздно, - недовольно фыркает она. – Домой за полночь приеду…       Я ласково целую ее макушку и глажу ладонью по спине.       - Ко мне… К НАМ домой гораздо ближе, - с улыбкой говорю я.       Аня поднимает голову и грустно смотрит мне в глаза.       - Я устала, - говорит она со вздохом. – И мама… рассердится…       - Я тоже устал, - перебиваю ее я. – А мама пускай посердится, ей полезно...       - Да ну тебя! – она со смехом шлепает меня ладошкой по заднице. – Мог бы сделать вид, что не понял…       Внезапно мне в голову приходит идея.       - А хочешь, - говорю я, - напросимся к Вахавне? Тут недалеко, и она только рада будет…       В последнем я не был так уж уверен, но очень хотелось надеяться. Потому что в доме на Рублевке я не появлялся с Рождества.       Анечка улыбается, снова прижавшись ко мне.       - Напросись… - шепчет она. – Я тоже буду… рада.       Валька прикатывается с произвольной, раскрасневшаяся и запыхавшаяся. С довольной улыбкой на лице. Значит, проехала без замечаний.       - Иди, Анечка, - выдыхает она, на всякий случай показывая рукой в сторону льда, наверное, чтобы Аня не заблудилась и не пошла в другую сторону. – Тебя зовут…       И в этот самый момент я чувствую, как у меня в кармане куртки завибрировал телефон…       Смотрю Анечке в след. Мысленно желаю ей удачи.       Все еще не отдышавшаяся Валька приваливается к стене рядом со мной.       - Капец, устала… - сообщает она. – Сейчас бы лечь и заснуть.       Телефон снова вибрирует. Потом еще раз. И еще. Так обычно мне приходят сообщения в «Телеграмм» много сообщений подряд.       - Да кто же это такой настырный, - ворчу я, извлекая аппарат из кармана.       Красная клякса на значке мессенджера и циферка четыре поверх. Четыре сообщения. Открываю, еще ни о чем не подозревая.       «Привет, Валет, не спишь? А хочешь вообще не заснуть сегодня?» И улыбающаяся рожа. А под ней…       Валька стоит рядом и, даже невольно может видеть экран моего телефона. Ну а поскольку мы редко когда имеем секреты друг от друга, она просто смотрит и видит тоже, что и я. И ее реакция вполне предсказуемая.       - Ох ты ж господи!..       А у меня просто перехватывает дыхание. И все слова застревают наждачным комком в горле.       Потому что на экране моего телефона три фотографии. Полуобнаженная Анечка закрыла глаза от удовольствия и откинула голову назад. Полуобнаженная Анечка, с томной улыбкой, подставляет шею для поцелуя. Полуобнаженная Анечка в страстных объятьях…       И в голове у меня лишь одна мысль, полицейской сиреной бьется и сверкает: «Откатай произвольную!» «Откатай произвольную!..»       Меня трясут… Настойчиво… И что-то говорят… Быстро и убедительно…       Но я снова начинаю воспринимать действительность только когда внезапно телефон выскальзывает из моих рук.       - Сережа, в себя приди, в конце концов!..       Валя прекращает меня тормошить. И вдруг, неожиданно, со всей силы закатывает мне пощечину. Тут же, сама, обалдев от своей выходки, зажимает ладошкой рот, в ужасе вытаращившись на меня.       А я, как зависшая компьютерная система, в тот же момент перезагружаюсь. И уже спокойно, и даже с улыбкой, беру Вальку за плечи.       - Все нормально, балеринка… Все хорошо…       - Боже, Сережка, извини меня… - в ужасе шепчет Валя.       «Откатай произвольную!..»       - Мне сейчас на лед… - говорю я и опускаю взгляд. – Где-то мой телефон… Упал…       Валя молча протягивает руку, и я вижу в ее ладони мою трубку. Со все еще светящимся экраном.       - Пускай у тебя побудет, - неожиданно сам для себя прошу я. – Как упаду, жалко будет если разобьется…       Поворачиваюсь, чтобы уйти.       - Сереж… - Валя решительно хватает меня за локоть. – Успокойся, слышишь? Ты же все и так знал. Мы же с тобой говорили… Она не понимала, что творит. Сходила с ума, после того, как ты уехал… Думала, что навсегда…       «Откатай произвольную!..»       Я мягко высвобождаю руку и спокойно смотрю на нее. Наши взгляды встречаются. И в Валиных глазах я вижу попеременно, то страх, то участие… И жалость. Как к продрогшему котенку.       - Пароль – мой день рождения, - киваю я на телефон в ее руке. – Хочешь – в тетрис поиграй. Фотки можешь посмотреть. С «Ледникового» там много прикольных…       - Сережка…       Она почти плачет, глядя на меня уже как на душевнобольного.       - Мне нужно откатать программу, - озвучиваю я ей свою навязчивую мантру. – Поговорим потом…       Встречаю уставшую и вымотанную Аню у калитки. Молча обнимаю и прижимаю к себе. Чем тут же навлекаю на нас недовольство тренерского штаба.       - Так, голуби мои, - сердито смотрит на нас Нинель, - давайте-ка все это на после работы оставим, да? Аня, подойди ко мне. Ланской, давай, ставь музыку и раскатывайся.       На мгновение задерживаю Анину ладонь в своей. И когда она удивленно оборачивается, ласково провожу другой рукой по ее шее.       - Что ты?.. – непонимающе шепчет она. – Что?       Я понимаю, что если не скажу этого здесь и сейчас, то потом буду жалеть об этом всю жизнь.       - Я люблю тебя больше всех на свете, - произношу я.       Ее ладонь на миг сжимается.       - Ланской, не задерживай процесс… - это уже гремит недовольный Мураков.       Отпускаю Аню и, развернувшись, выкатываюсь на лед.       - Извините, пожалуйста, - замираю на секунду у судейского бортика, за которым, перед компьютерами, сидят Клей, дядя Ваня и Нинель.       Поворачиваюсь, чтобы ехать в центр льда.       - Да ладно, - слышу я вслед негромкий голос, Артура - такое дело, любовь…       «Откатай произвольную!..»       Я не крутанулся на месте, и не посмотрел ему в глаза… И он, от этого моего взгляда не догадался о том, что я все знаю… Да, Артур Маркович, знаю. И раньше знал, но теперь еще и своими глазами… Аня… Она не увидела этой нашей пантомимы, и не зажмурилась, не спрятала от ужаса и стыда лицо в ладонях. И не убежала, рыдая в раздевалку…       Я этого не сделал. Потому что слишком явственно увидел то, что будет потом. И понял, что сказанное мною минуту назад окажется неправдой.       Ты лгала мне, Аннушка, чтобы не потерять мою любовь. Я сказал тебе правду, чтобы твою любовь не убить. И теперь нам вместе решать, что делать, чтобы эту нашу любовь сохранить…       «Откатай произвольную!..»       Джокер, или как там тебя?.. Тварь паскудная… Если ты думал сбить меня с настроя и загубить мне подготовку к важнейшим стартам сезона, так вот хрен тебе. Мелко плаваешь. Жаль, что эту свою мерзость ты не прислал мне прямо на старт в Гренобль. Или в Женеву… Или в Шанхай... Потому что злость и ревность меня только стимулируют.       Откатать программу? Да пожалуйста!       ‘So goodbye Yellow brick road’…              В отличие от морозной, заснеженной Москвы, на юге Франции солнечно, и лишь слегка прохладно. Правда, задувающий с востока влажный ветер удовольствия не доставляет от слова совсем, но вытерпеть можно и это. Особенно, если нет необходимости месить на улице снег и напяливать на себя по три свитера.       Вообще-то Гренобль когда-то давно уже был столицей фигурного катания. Специально под зимнюю олимпиаду 1968 года здесь был выстроен ультрасовременный по тем временам, большой и футуристичный ледовый дворец, где проходили соревнования фигуристов и церемония закрытия игр. И если вспомнить, чему меня когда-то учили из истории нашего спорта, то при упоминании олимпиады в Гренобле на память приходят такие имена как Пегги Флеминг, завоевавшая тогда единственное золото для США, и парники Белоусова и Протопопов, ставшие олимпийскими чемпионами во второй раз. А драма с участием австрийцев Эммериха Данцера и Вольвганга Шварца, когда первый, будучи фаворитом, сорвал короткую программу и уступил золото своему товарищу по команде, став по итогу четвертым, вообще вызывает стойкие ассоциации с нашим недавним прошлым. История имеет обыкновение повторяться…       Нас селят в самом центре города, в гостинице с забавным названием «Роки-Поп», двусмысленно намекающим толи на контингент гостей, на которых она рассчитана, то ли на предлагаемый досуг. Разумеется, нас это интересует в самую последнюю очередь. Главное, что до ледового дворца добираться просто и понятно. Легкой, прогулочной походкой вниз по рю Страсбург, через площадь Валье, перейти на противоположную сторону бульвара Жан Пен и налево наискосок через парк Поля Мистраля в его юго-восточную часть, где почти у самой кромки бульвара Клемансо и расположился наш спорткомплекс. Каких-то двадцать-тридцать минут - и ты на месте, взбодренный легким морозцем и разогретый быстрой ходьбой. Можно, конечно, пользоваться услугами такси, или ездить вместе со всеми на выделенном нам автобусе, но это все для слабаков и детей. Мы же легких путей не ищем.       - Щедруля! – пытаюсь я растормошить уныло валяющегося на своей кровати Мишку. – Хорош массу давить. Пошли, прогуляемся.       Мишка корчит кислую мину.       - Ну, если ты так просишь, - дует губы он, - так и быть. Посылаю. Иди.       - Да ну тебя, - расстраиваюсь я.       Он лениво достает из кармана брюк свой телефон и что-то быстро просматривает.       - Бери своих подружек и шляйся с ними, хоть до утра, - не отрываясь от экрана занудствует Мишка. – Я-то тебе на что?       Досадливо отмахиваюсь.       - Подружки устали. Их перелет с пересадкой утомил…       - Так и я устал, - он поднимает взгляд. – Или тебе меня не жалко.       - Ни капельки, - качаю головой я. – И потом, ты не устал, тебе просто лень.       - Ну и что? – он снова погружается в созерцание своего телефона. – Лень, между прочим, это разновидность усталости.       Кривлюсь, как от съеденного лимона.       - Сам придумал эту глупость, - интересуюсь, - или научил кто-то?       Мишка делает молниеносное движение, и я едва успеваю увернуться от запущенной мне в голову подушки.       - Акелла промахнулся, - глумливо констатирую я.       Мишка принимает прежнюю позу, даже не посмотрев в мою сторону.       - Отстань, Ланс, - без улыбки произносит он. – Правда, не сегодня…       Ну, нет, так нет.       У Щедрика бывают приступы плохого настроения – за столько лет совместных поездок и жизни бок о бок я этого натерпелся от него будь здоров. Мишка – это не Женька Семенов, которого в общем-то всегда можно было раскрутить на какое-нибудь хулиганство или веселье, в конце концов взяв его на «слабо» или подкупив обещанием девчоночьего общества. Мишка же зануда профессиональный. Интроверт со стажем. Уходя в себя дверь за собой запирает на все замки – не докричишься. Ну а лезть с участием или сочувствием без приглашения у нас, как бы, не очень принято. Так что…       Махнув рукой на моего надувшегося как мышь на крупу приятеля, я напяливаю куртку, кое-как повязываю длинный шарф и, как есть, вываливаюсь из номера. Грустить и расстраиваться мне сегодня не хочется. Тем более, уж я-то точно знаю, с кем можно и погулять, и повеселиться, и по душам поговорить…       - Алле! – развязно тяну я, едва только на том конце поднимают трубку. – Мсье! Вудрэ ву фэр… э-э-э, как его… А! Ун променад авек муа? (Не хотите ли прогуляться со мной (фр.))       Его замешательство длится недолго. Может быть он просто пытается узнать французские слова в моем чудовищном исполнении?       - Че, вот прям сейчас что ли? – наконец хмыкает он в ответ.       - Леха, а чего ждать? Приглашения от короля Франции?       На том конце смех и снисходительный вздох.       - Во Франции нет короля, Валет. Это республика. Не знал?       - Да? – притворно удивляюсь я. – Ну, раз нет короля, то и хер с ним. Гулять идем?       Размышление длится не больше нескольких секунд.       - Через десять минут в холле, - как само собой разумеющееся говорит он. – Дай хоть пописать схожу…        Леша легкий. Как в общении, так и в работе. И, не смотря на свой возраст и положение, никогда не позволяет себе высокомерного или хамского обращения. Потому мы с ним до сих пор дружим. В том числе, благодаря его уму и выдержке. Поэтому, когда мне плохо, когда на душе скребут кошки, хочется запрещенного алкоголя и не с кем всем этим поделиться, я звоню Лехе, и где бы мы ни были, мы идем с ним гулять. Не с матерью, которую не интересуют мои с кем бы там ни было отношения. Не с Анечкой, которую напротив, такие мои отношения очень даже интересуют… Ни с Танькой, ни с Катей, ни даже с Валей, потому что… Просто потому что. Потому что ради меня самого - не ради самого перспективного спортсмена, не ради «моего парня», «моего самого любимого мальчика» и кого-то там еще «моего», а ради меня, Сережки Ланского, обычного и ни разу не особенного, хорошего, плохого, тактичного, грубого - так вот ради вот этого вот меня мерзнуть ли, мокнуть под дождем, изнывать от жары и усталости готов только один человек. Мой друг Леха Жигудин.       Нахлобучив капюшон и запахнув аляску, Леша с сомнением посматривает на струи дождя, косо рассекающие вечерний сумрак за окном.       - Тебе поговорить, или как? – с серьезным видом интересуется он.       - Поговорить, - киваю я. – Но не здесь. Чтобы никто в компанию не навязался.       Он морщит нос.       - Ну ладно, идем…       В силу особенностей нашей профессии, мы, бывает, довольно неплохо знаем некоторые европейские, американские и азиатские города. Когда приезжаешь в пятый или шестой раз в одно и тоже место и селят тебя примерно в одном и том же районе, волей-неволей запоминаешь все вокруг. Так, я довольно неплохо знаю Париж, могу экскурсии водить, если понадобится. Саппоро в Японии тоже, хотя там смотреть не на что. Чуть хуже – Монреаль и Лондон… В Гренобле я был пару раз, и тоже заблужусь едва ли, но я знаю, что у Лехи здесь недалеко есть дом – небольшое имение, которое они с женой купили совсем недавно – а это значит, что город он должен знать получше чем я.       Мы шлепаем по лужам сквозь дождь, и я начинаю понимать суть мудрости моего приятеля Щедрика, который отказался вылезать из теплого гостиничного номера. Хотя, может все и к лучшему. С Мишкой бы я просто провел бы время, убил бы вечер перед сложным тренировочным днем накануне старта. И только.       Ресторанчик, в который приводит меня Леха, мне нравится. Старенькая, уютная мебель, все в дереве, на стенах подвыцвевшие литографии из местной жизни позапрошлого века. Тихо и чисто. И пахнет едой.       - Ну, хоть нанюхаюсь и насмотрюсь, - с усмешкой констатирую я.       - Если тебе будет тяжело, я готов ограничиться чаем, - тут же решительно кивает Леша.       Я ценю его самоотверженность и готовность принести себя в жертву.       - Не нужно, - говорю. – Я же привык, ты знаешь. Напротив, мне будет комфортнее, если ты будешь смотреть не только мне в рот, а еще и себе в тарелку.       Леху дважды уговаривать не приходится, и очень скоро аромат принесенного ему гарсоном бифштекса с картошкой и овощами едва не заставляет меня потерять веру в себя, а за одно и во все человечество. Поэтому, чтобы отвлечься, я с места в карьер выкладываю ему то, что хотел, а по-хорошему, давно бы должен был.       - Я его нашел, - произношу я негромко.       Нацелившийся было на аппетитно дымящееся перед ним мясо Жигудин, тут же откладывает вилку с ножом.       - А ну рассказывай, - требовательно командует он.       Ну, а собственно, для чего я с ним здесь? Рассказываю…       О возникших у меня догадках и предположениях, о поездке в славный город Санкт-Петербург, о Катьке с Розиным, как чуть было не схлопотал от него по роже…       - Он это дело умеет, ты с ним осторожнее… - комментирует Леха.       - Знаю, - киваю. – Катерина рассказывала, как он ее периодически охаживал.       Леша качает головой.       - И после этого она все еще с ним?..       - Не знаю, - пожимаю плечами как можно равнодушнее. – В нашу последнюю встречу была. Как сейчас – кто ее знает. Но поскольку она, как я слышал, подалась в парное катание, а Артем как раз подвизался у Московиной вторым хореографом, не исключаю, что у них все продолжается.       Леха все же берется уничтожать свой ужин – не остывать же такому великолепию. Тем более, на столе, рядом с его тарелкой, уже появился бокал темного пива.       - И как это его Татьяна Николаевна взяла – ума не приложу, - произносит он, прожевывая первый кусочек. – Не собиралась же. Напротив, кричала, что никогда с ним связываться не станет…       - Сердцу не прикажешь, - развожу руками я. – Уговорил ее Хот Арти, наверное…       Леша поводит бровью.       - Ну а ты как к этому всему?       Шмыгаю носом, стараясь хоть как-то приглушить дурманящие меня божественные ароматы.       - А мне-то что? Я Катьке не пастух. И не хахаль.       - Ну да, ну да… - кивает Леша, не глядя на меня. – Рассказывай, что дальше было.       Я, не спеша, обстоятельно рассказываю ему о нашем возвращении в Москву, о ночи, проведенной в разговорах, доказательствах, обещаниях и клятвах. Об имени, наконец прозвучавшем.       - И кто же? – Леша снова откладывает приборы и внимательно смотрит на меня.       Набираю в легкие воздух и медленно выдыхаю.       - Семен Мирославович Авербаум, - тихо произношу я.       Леша молчит, невидящим взглядом уставившись перед собой.       - Я проверю… - наконец говорит он.       - Я уже проверил, - перебиваю его я. – Семенов его видел. Я его расспросил, и он вспомнил. Сам вспомнил…       - Вот ведь черт…       - За тот промежуток, час с небольшим, что мои коньки, бесхозные, валялись под лавкой, в раздевалку заходили по очереди Танька, Авер, Валька и Хот Арти. Женя видел их всех. При чем Авер вперся туда с шуруповертом в руках…       Леха поднимает на меня глаза.       - Семенов это своими глазами видел? – быстро спрашивает он.       - Ну, э-э-э…       - Ты же понимаешь, что это очень серьезное обвинение, - медленно произносит он. – И должна быть стопроцентная уверенность…       - Блин… - я понимаю, что он прав, но мою уверенность ему поколебать не удается. – Все равно, больше некому. Ну не Валька же…       Леша пожимает плечами.       - Тот же Розин мог, как ты раньше и предполагал. Просто заморочил тебе голову, ты и поверил…       А теперь удается…       Сижу нахмурившись. Пытаюсь так и эдак сложить в голове рассыпающийся в очередной раз пазл.       - Жаль ты раньше мне ничего не рассказал, - качает головой Жигудин.       Может быть и жаль. Но не тем я был занят. Не тем. Я с ангелом моим навсегда расставался, не до всего этого мне было…       - Леш, - задаю я не очень приятный вопрос, - а те мои конки сломанные, они где?       Он смотрит на меня лишь мгновение. И я понимаю, что мой друг вне подозрений.       - В гараже у меня дома. В подвале валяются, - отвечает он. – Хочешь позвоню, домработница их тебе сейчас сфотографирует?..       - Не хочу.       Мне стыдно. Но так было нужно. И я рад, что Нинель в нем ошиблась. А я - нет.       Значит, я должен рассказать ему и о том, что история эта вовсе не закончилась, а совсем наоборот, получила продолжение. Ожидаемое продолжение.       - Ты, Серега, пока резких движений не делай, - увещевает меня Леша. – Мы тут с Татьяной Вячеславовной поразмыслим…       - Прости, Леша, но размышлять уже некогда. – снова перебиваю его я.       И под его удивленным взглядом, достаю из кармана телефон, включаю и кладу перед ним на стол.       - Это пришло позавчера, - коротко комментирую я.       Леша смотрит на экран… А там обнаженная Анечка… И Клей…       И лицо его из усталого и напряженного делается злым.       - Это мерзко! – злобно бросает он. – Всему есть объяснение. Ненависти. Зависти… Но это…       Я с ним согласен. Более того, я зол не меньше него. И настроен действовать.       - Его нужно остановить, Леша.       - Давай ему подыграем, - тут же кивает он. – Изобрази, что ты потерян, что под впечатлением, что расстроен… Пусть он видит… Поскандальте с Аней при всех как-нибудь, если это… уместно… Эх… Артур, тоже мне… Ну что за…       Я вижу, что на этот раз от Леши ускользает главное. Он не замечает сути. И не понимает, что нужно делать и как поступать.       - Леш, - тихо говорю я. – Тут пахнет Парижем, ты разве не видишь?       - Да ладно, - отмахивается Жигудин. – Второй раз – он не посмеет. Зачем? Да и за тобой все будут смотреть во все глаза – ни один таракан к твоим вещам не подберется…       - Леша, ты не понял, - я повышаю голос, и он с удивлением смотрит на меня.       - Что?.. Что я не?..       - Он собирается уронить Аню, - произношу я то, что бьется в моем мозгу уже третий день, до чего я додумался, лежа без сна в доме Нинель, под мерное дыхание спящей рядом Анечки… - И он это сделает.       Леша несколько раз удивленно моргает. Потом отрицательно качает головой.       - Мы ему этого не позволим…       - Позволите, – я отставляю в сторону его стакан с пивом и наклоняюсь так, что наши глаза оказываются на одном уровне.       - То есть? – непонимающе хмурится он.       На лице у меня невольно появляется дьявольская усмешка.       - Вы не только позволите ей упасть, - задушевно говорю я, - но еще и раздуете эту историю с максимальной помпой. Так, чтобы о ней писали все интернет-издания и говорили все вокруг. Спортсмен школы Тамкладишвили второй раз калечится на ответственном старте – это ж тема дай бог!       Леша с сомнением кривится. Явно все еще не понимает, к чему я веду. Ну же, Кашпировский, думай!       - Нехорошо все это как-то, - бормочет он. – А если и в самом деле все так серьезно… Я конечно все понимаю… - он невольно снова бросает взгляд на мой телефон, лежащий перед ним. - Тебе что, совсем не жаль твою Аню… Что бы там ни было, но ваши отношения…       Я позволяю себе весело усмехнуться.       - А чего ее жалеть-то, Леш? – интересуюсь я.       Он дергается и смотрит на меня исподлобья. Я же выдерживаю театральную паузу и больше уже его не мучаю. Не додумался сам – все ответы в конце учебника.       - Понимаешь, - доверительно понижаю голос я, - Аню, в данном случае, жалеть совершенно незачем. Потому что она сама согласилась упасть. И сделает это абсолютно для себя безопасно. Разумеется, если у нас… у меня возникнет хотя бы тень подозрения, что с ее коньками что-то нашаманили. Компрэнэ муа? (Понял меня (фр.))       И не дожидаясь, пока до него, наконец, дойдет, я беру его бокал и делаю маленький, почти незаметный глоток замечательного местного пива.       Наверное, нужно было, как я и собирался, посвятить во все Жигудина завтра с утра. Утром он лучше соображает. А то что-то он под вечер подтормаживает. Ну, ничего…       - А теперь, Леша, - говорю я, откидываясь на спинку стула, - послушай, что вам с Тихоновой нужно сделать до старта женской короткой…              Смотрю в широкое окно… За пеленой дождя, в причудливых узорах тротуарной плитки, отражаются уличные огни ночного Гренобля.       А я вспоминаю…       Первый шок у меня проходит еще когда я катаю свою произвольную программу. Валя права. Я знал все это заранее. И догадывался, что паскудный Джокер может зайти ко мне с этих своих крапленых, бесстыдных карт. Но все равно, элемент неожиданности имеет место. К сожалению. Но не к отчаянию. О каком отчаянии может идти речь, если послезавтра мы улетаем во Францию на чемпионат Европы?       Со мной заканчивают, и тренерский штаб готовится отправиться на традиционную заключительную летучку, спровадив нас заминаться и готовиться к отъезду по домам. Ловлю Нинель за локоть перед самым коридором.       - Прости…       - Чего тебе, биджо?       Я не стесняюсь… Мне просто немного неловко…       - Деда, можно мы с Аней сегодня останемся у тебя? Ей далеко ехать, а у меня, как всегда…       Нинель усмехается и понимающе кивает.       - Холодно, бардак и пустой холодильник, - заканчивает за меня она.       - Ну… Да, - соглашаюсь я.       Она запускает руку в сумку и извлекает оттуда знакомые мне ключи от ее дома.       - Держи. Только езжайте сами…       - А ты?..       Я не успеваю сдержать свою бестактность, и тут же получаю за это наказание.       - А я могу без контроля с твоей стороны провести свое свободное время так, как я хочу? – резко интересуется она.       Молитвенно складываю руки.       - Бодиши, деда (Извини, мама (груз.)). Глупость спорол. Был неправ, вспылил…       Она смеется, глядя на меня и качая головой.       - Иди уже заминайся, болтун – находка для шпиона. И езжайте там аккуратнее, снега поди навалило…       - Мы будем ехать медленнее всех, - обещаю я.       И, извернувшись, быстро целую ее в налившуюся румянцем щеку.       Итак… Полдела сделано.       Вторую половину, поразмыслив, оставляю на потом. Нельзя, чтобы эмоции руководили моими поступками. Так можно все испортить. Снова разрушить то, что вот-вот начало со скрипом, потихоньку отстраиваться. Главный вопрос, который я задал себе, рассматривая огни московских улиц и в пол-уха слушая Аничкин щебет по дороге из «Зеркального», это чего я на самом деле хочу. И от ответа на этот вопрос зависело все то, что должно было произойти потом.       Хочу ли я добиться правды, пройтись по трупам и с гордым лицом восстать с флагом победителя, отбросив всех, кто меня окружает? Нет, категорически. Я не воин и не Дон Кихот. Пировать в одиночестве на останках собственной жизни не в моих интересах и уж точно никому от этого добра не будет. Иногда некоторую правду стоит запереть в старом шкафу и выкинуть ключ.       Хочу ли я проучить негодяя, который сначала чуть меня не угробил, а теперь пытается вбить свой ядовитый клин в нашу с Аней жизнь? И да, и нет. Если это, как я выяснил, доказал, ну или как минимум самого себя убедил, проделки Авера, то с таким врагом нужно сражаться, имея за плечами недюжинную силу и поддержку. Авторитет у Семена Мирославовича в наших кругах на порядок, да какое там, на сто порядков выше моего – одинокое мое блеяние эффекта не возымеет. В крайнем случае, надо мной посмеются. Значит… Никуда не денешься, придется впрягать Леху. И слушаться его во всем.       И наконец…       Хочу ли я выяснения отношений с Аней, со скандалом, слезами, взаимными претензиями и неизбежным, в таком варианте, разрывом? Сто раз нет и нет. Никто не совершенен в этом мире. Я знал, что люблю и хочу совместной жизни, семьи, детей, дома, собак и кошек именно с этой девочкой. Чем я думал, когда сбегал от нее почти три года назад – отдельная тема для размышлений. Был ли я на столько наивен, что ожидал от нее верности декабристской жены - нет не был, чему имеется закономерный результат. Но это все не важно. Важно то, что есть здесь и сейчас. В конце концов… Слабое утешение для нас обоих, но раз уж у нее был Артур, то у меня была Катька. Точно так же скрытно, исподтишка. Чтобы никто не догадался… Поэтому здесь нужно со всей осторожностью, на кончиках пальцев, чтобы не обидеть и не навредить. Хотя без хирургии не обойтись. Увы. Для выздоровления тела его нужно провести дорогой боли. К душам это тоже относится.       Духу испортить Анечке ночь у меня не хватает. Откладываю на утро. Зато сам валяюсь без сна почти до самого рассвета, крутя в голове так и эдак возможные следующие ходы поганца Джокера, наши на них ответы, и вычисляя последствия, к которым это все может привести. Я слышу, как приезжает Нинель. Точнее, как ее привозит большой, утробно урчащий автомобиль, отъезжающий от калитки только когда она закрывает за собой дверь. Звук этой машины я отлично знаю… Сдержав первый порыв, я вовремя передумал, и не стал пока демонстрировать матери полученные мною фотографии. Зачем? Если она в курсе дела и не нашла нужным рассказать мне об этом до сих пор, значит пускай так все и остается. А если не знает о похождениях своего хореографа и одной из спортсменок, то… Не мне ее посвящать в эти подробности. На всякий случай, оставляю это в качестве сюрприза для Клея – вдруг пригодится в будущем…       Ну, а когда будильник возвещает нам о том, что пора просыпаться и встречать новый день ударным трудом, я беру в руки скальпель и делю первый надрез.       - Доброе утро! – Анечка умильно потягивается под одеялом. – Не спишь?       - Доброе-доброе, - кисло говорю я. – Только не у нас с тобой…       Интуиция у Аньки развита на отлично, и она тут же напрягается, сообразив, что я не шучу и не валяю дурака.       - Что… случилось?..       - Джокер проклюнулся, - как можно спокойнее говорю я.       - Ой…       Она резко тянется к лежащему на подушке телефону.       - Не-а, - качаю головой я. – На этот раз он взялся за меня.       Я открываю сообщение Джокера и вкладываю свой телефон ей в руку. Одновременно, подсаживаюсь ближе и обнимаю ее за плечи.       - Я… не…       И я не. Мы оба находимся в состоянии абсолютного «не». Отвратительное чувство.       Она не плачет, не кричит, не оправдывается и не обвиняет. Она просто коротко выдыхает и закрывает глаза. Ее мелко трясет, как в лихорадке. И мне доставляет усилий держать ее прижатой к себе.       - Он нашел лазейку, как к нам подобраться, - шепчу я, уткнувшись в ее волосы. – Точнее, он так думает. Но мы вдвоем ему глаз на ухо натянем и моргать заставим, правда? У него ничего не получится… Я тебя не отдам ему на съедение, слышишь?       Анечка медленно освобождается от моих объятий, брезгливо откладывает телефон. Так, словно он вымазан чем-то липким и мерзким.       Я провожу рукой по ее плечу, и она вздрагивает, как от удара.       - Меня сейчас стошнит… - сдавленно произносит она…       Она успевает добежать только до самой ванной комнаты, и ее выворачивает прямо на кафельный пол. Все, чем мы вчера, на ночь глядя, смогли себя порадовать. Фрукты, минералка, немного сыра и вареного мяса… Все, с чем должен был справится крепкий желудок здоровой молодой девчонки, но не справилась ее нервная система.       - Ну, что, доигрались, детки?..       Нинель бесшумно появляется из своей спальни, босиком, в длинном шелковом халате и с забранными в хвост волосами. Вид у нее расслабленный и какой-то легкомысленный.       - Все естественно, деда, - я смотрю ей прямо в глаза. – Мы ведь все давно этого хотели…       Аня пытается сделать движение, означающее несогласие или отрицание, но я хватаю ее сзади в охапку и тащу к умывальнику.       - Молчи и подыгрывай мне, - успеваю шепнуть ей я, за секунду до того, как Нинель, властно оттеснив меня в сторону, берет ситуацию в свои руки.       - Ну гвацухеб, биджо (Не мешай нам (груз.)), - строго произносит она. - Иди-ка чай поставь…       Я отступаю. И уже за дверью слышу, как она тихо воркует.       - Сейчас, моя хорошая, моя девонька золотая, давай-ка мы с тобой умоемся, да?..       И в этот момент меня как молнией пронзает мысль, а что, если Нинель не так уж и не права?..       По дороге в «Зеркальный» Анька угрюмо крутит руль и молчит. Я же сижу рядом и невесело усмехаюсь.       - Тебя попытаются срезать на Европе, - наконец произношу я.       И вижу, краем глаза, как Анечка облегченно вздыхает.       - Не знаю, как, – продолжаю я, - но выступить нормально не дадут, это точно.       - Почему… ты так… думаешь?       У нее пересохло в горле от долгого молчания, и слова даются с трудом.       - Все решат, что в жертвы снова определили меня, - пожимаю плечами, - на вас всех и внимания не обратят.       Аня щурится, что-то высматривая перед капотом машины.       - Я все равно на многое в этот раз не рассчитываю, так что… Не велика потеря.       - Велика, - не соглашаюсь я.       - Ай, я тебя прошу… - раздраженно кривится она.       - Если тебя покалечат… - перебиваю я. – Если у них… у него получится… Я сверну шею сукиному сыну, рука не дрогнет.       Она молчит, не отвечает. Но хмурое выражение на лице так и остается висеть мрачной вуалью.       Мы почти приехали. Что ж, если не я, то кто же?..       - По поводу тех фотографий… - я небрежно кручу в руке телефон.       Она подскакивает на сидении, как от булавочного укола, и резко крутанув руль, бросает машину к тротуару. Оглушительно взвизгнув шинами, автомобиль замирает ровнехонько под знаком, запрещающим парковку.       - Послушай, - она говорит, сжавши зубы и вцепившись пальцами в руль, - давай, раз и навсегда…       Я перегибаюсь через подлокотник, протягиваю руки, обнимаю ее и прижимаюсь лбом к ее виску.       - Это ты послушай, - мягко перебиваю ее я, переходя на шепот. – Ты - единственное, что у меня есть, что мне правда дорого. Я тебя люблю. Я тебя люблю больше всех на свете. И на остальное мне плевать, слышишь? Даже когда ты говоришь мне неправду, или не всю правду – мне все равно. Потому что я тебя люблю такой, какая ты есть. Не нарисованный на плакате идеал, слышишь?       Она молчит, и мне кажется, что сейчас она заплачет. Беру ее голову в ладони и поворачиваю лицом к себе.       - Кому-то, - говорю, - очень хочется, чтобы это мое чувство засохло и иссякло. Так вот, у них не получится. Получиться может только у тебя. Скажи мне, Аннушка, ты на моей стороне, или на их?       Ее ладони касаются моих рук. Наши взгляды встречаются. И я вижу в них ее ответ.       - Я упаду сама, сделаю вид, что травма серьезная… - произносит она. – И мы вдвоем… свернем шею… сукиному сыну…       Если вам еще интересно, если вы еще не поняли, почему не Валя, не Катерина, не Танька, в конце концов, а только Анечка, то вот почему. Я сам это понял совсем недавно…       Наши губы не успевают найти друг друга и слиться в поцелуе. Потому что в водительское окно настойчиво стучат.       - Ну что, молодежь, - радостно заглядывает в салон толстая, плотоядно улыбающаяся физиономия в черной полицейской ушанке, - куда спешим?       Удивленно улыбаемся в ответ, еще не отдавая себе отчет, что попали.       - Никуда… Стоим…       - Ага, - радостно кивает физиономия. – Стоим. Хорошо стоим. Прям под знаком.       Улыбка сползает с лица полицейского и он, приосанившись, уже по-деловому командует.       - Документы на машину и права буд-дтел-безны!       Аня покорно протягивает ему пластиковую книжицу для документов. Неопытная еще. Не понимает, что документы нужно показывать, а не отдавать в руки. Это даже я знаю… И с обреченной улыбкой смотрит на меня.       - Залет…       - Ага…       Полицейский долго что-то изучает в Аниных правах, и даже сверяется с чем-то на своем планшете. Наконец он снова наклоняется к нам, и лицо у него теперь скорее удивленное, чем грозное.       - Что же вы, Анна… - взгляд в права, - Станиславовна так неаккуратно паркуетесь? Может причина остановки у вас имеется… уважительная?       Он делает ударение на последнем слове, словно подсказывая правильный ответ. Мы переглядываемся с Аней, и на меня первого снисходит вдохновение.       - А мы, вот, буквально только что, узнали, что беременны. Ага. Тест пришел… - я с дурацкой улыбкой помахиваю своим телефоном. – Вот и остановились, чтобы от радости не въехать куда-нибудь…       Интересно, он нас узнал, или нет? В телевизоре, в разных рекламах, да на том же «Ледниковом», который по слухам – самое рейтинговое шоу страны, наши лица мелькают неизменно…       На физиономии полицейского тоска и едва сдерживаемая скука. Помявшись, он возвращает Ане ее права.       - Счастливого пути, не нарушайте больше. На первый раз делаю вам предупреждение, - важно заявляет он.       - Спасибо, - чуть слышно пищит Анечка.       Он качает головой и, уже выпрямившись, устало бросает в нашу сторону:       - Фигуристы…       От греха подальше, не заставляя себя уговаривать дважды, Аня поддает машине шенкелей, и мы рвем с места, как на «формуле один».       Уже влившись в поток и выровняв автомобиль, Аня начинает давиться от смеха.       - Ну, Ланской, ну и трепло же ты… Какой тест в телефон? Ты нормальный вообще?       Я легко пожимаю плечами.       - Так ведь сработало же…       - Ничего не сработало, - возмущается Аня, - он просто узнал нас… И вообще, твои эти фантазии…       - А чем тебе мои фантазии не нравятся? – тут же взбрыкиваю я. – Между прочим, это твое сегодняшнее «доброе утро»… Вахавна, может быть, не так уж и не права. У нее знаешь какое чутье…       - Ой, да ну тебя! – отмахивается Аня.       Я смотрю на нее полным желания взглядом, потом протягиваю руку и осторожно глажу ее щеку и шею.       - Аннушка…       - Ай, щекотно!..       Она отстраняется, но не так, чтобы я не мог снова до нее дотянуться.       - Ну Аннушка… - продолжаю ласкать ее.       - Отстань, говорю, не мешай вести машину!       - Как же я вас люблю, Анютины ушки…       Она плавно тормозит на парковке у «Зеркального» и поворачивается ко мне.       - Ну чего тебе? Вот ведь пристал…       - А то ты не знаешь…       - Сейчас? – ее возмущению нет границ. – Обойдешься! И так уже опоздали, от Железняка влетит… Отстань, я сказала, жди до вечера.       Я продолжаю ее гладить и трогать, совращая с истинного пути.       - Аннушка…       Мои чары в этот раз не срабатывают. Не тот антураж. Подгоняемые неумолимым временем, мы несемся по коридорам родного «Зеркального». Возле самой раздевалки я все же подхватываю ее за талию и прижимаю к себе.       - Люблю…       - Какой же ты противный… О, господи, как же я тебя люблю…       Обнимаю ее за плечи и наклоняюсь к ее ушку.       - Купишь тест, или тебе подарить?       Она отскакивает, как ошпаренная, фыркает, смотрит возмущенно.       Я держу ее за руку и не спускаю с нее настойчивого взгляда.       И лед трогается.       - Купи сам, - произносит она, опасливо бросая взгляд по сторонам. – Два. На всякий случай…       Увы…       В тот день тест показал лишь одну унылую полоску…       А утром мы улетели во Францию…              Сидим с Лехой за двумя дымящимися чашками зеленого чая. Нас окутывает сумрак, с трудом разрываемый тусклой настольной лампой под стеклянным зеленым абажуром, и шум дождя, не на шутку разыгравшегося за окном. Тоска беспросветная…       - Шахова твоя – дура набитая, - ворчит Жигудин, прихлебывая чай.       - Но ведь красивая… - слабо выступаю в Танькину защиту я.       Леша кивает.       - Красивая. Я не спорю. Но дура. Мозгами бог обделил. Только внешность и дал…       Грустно вздыхаю. Что поделаешь, он прав.       - У тебя, Серега вообще… Извини конечно…       - Нормально, - киваю ему я, - продолжай. Кто еще мне всю правду скажет…       Леха качает головой.       - Таня ладно, тут мало кто устоял бы. Да и детство у вас было… золотое…       - О, да!.. – усмехаюсь я.       - Но Асторная ваша… - он вскидывает брови и пожимает плечами. – Ей же чем красивее мужик – тем кайфовее. Вот она за тобой и увивалась, самоутверждалась перед другими…       - Да ладно, ей Артема должно было в этом смысле хватать, - не соглашаюсь я. – Он же рост - ого-го, - показываю, - плечи – во. И фейс у него зачетный.       - Ну, значит от грубой брутальности на романтику ее потянуло, - усмехается Леша. – В любом случае, интересно ей было видеть прежде всего себя в красивой оправе. А до тебя, до Розина, до Семена ей дела как не было, так и нет. Не согласен?       - Может быть, может быть… - задумчиво качаю головой.       Леша продолжает разбор моих былых подвигов и достижений.       - О Валентине так я вообще молчу, - наставительно вещает он. – Девочка на столько себе на уме, что не поймешь, чего от нее ожидать в следующую секунду. И характер стальной. Ты же в курсе, что она свою семью – маму, сестер, даже отца – держит в полном подчинении? Понимает, что финансово они от нее зависят, вот и пользуется… И тобой, дурнем, крутила бы, как цыган солнцем, если бы что-то – уж не знаю что - не произошло там между вами. Тогда, после олимпиады, ты ходил по очень тонкой грани…       Я грустно улыбаюсь воспоминаниям, которые пробудили во мне его слова.       - Валя сама от меня… как бы это сказать… отказалась. В какой-то момент просто, сказала «стоп» и все… Через маму свою…       Леша кивает.       - У девчонки в теле имеется такой орган как совесть. Редкость в наши дни.       Я тактично умалчиваю о некоторых подробностях наших с Валькой взаимоотношений. В любом случае, общей картины это не меняет.       - Повезло тебе, Серега, только с Аней. И за что тебе такое счастье? Любит тебя до самозабвения, жалеет… Прощает тебе такое, чего обычная девка в жизни бы не простила…       Я раздраженно барабаню пальцами по столу.       - Что ты хочешь, Леш? – ворчу. – Вызвать у меня чувство вины?       - Ответственности, Валет, ответственности, - он наклоняется над столом и тычет в меня пальцем. – Аня Озерова – это лучшее, что случилось в твоей жизни. Не упусти…       Меня пробирает дрожь по всему телу, и я, закрыв глаза, сжимаю руками виски.       - Что такое, Сереж? – тут же напрягается Жигудин. – Захорошело? Повело?..       - Нет… - трясу головой. – Нет… Просто…       Он смотрит на меня обеспокоенно и выжидающе. Сознаваться, так сознаваться, раз уж он так качественно разложил всю мою историю…       - Точно такими же словами, - объясняю я, - Саша… Сашенька… говорила мне про Аню. Умирала… Угасала на глазах… Но мне, как заклинание, как желание последнее твердила, люби Аню, цени, не упусти…       Понимаю, что сдержаться не получилось, и размазываю выкатившиеся из глаз слезы по щекам.       Мой друг смотрит на меня хмуро и строго.       - Если ты не хочешь слушать никого из нас, - произносит наконец он, - то вспоминай, что говорила тебе Александра… Умничка была… Что только она в тебе нашла – ума не приложу. Ты и мизинца ее не стоишь. Извини за прямоту, конечно…       - Не стоил… - поправляю его я. – Не извиняйся. Ты прав… Очень жаль, что все вот так вот… прервалось.       Леша кивает, и мы молчим, каждый задумавшись о чем-то своем. Хотя, задумался, наверное, только он. У меня же в мыслях лишь дождь за окном и унылая тоска в сердце.       Ангел мой ушедший… Мне так не хватает шороха твоих крыльев…       Он подносит чашку с остывшим чаем ко рту и делает большой глоток.       - Ладно, Валет, грустить потом будем, - Леша вытирает губы салфеткой и, сложив руки, наваливается на стол. – Что у нас с тобой по итогу?       Я тоже отхлебываю едва теплой жидкости и отставляю чашку в сторону.       - Три фотографии, - отвечаю на его вопрос. – Без метаданных. Хорошего качества. Снятых на айфон, или что-то подобное, с качественной камерой.       Леша кивает каждому моему слову.       - Найдем фотографа – найдем все ответы, - говорит он сухо. – Идеи есть?       Есть. И не идеи, а конкретное предположение. Даже почти уверенность. Но ответов, в данном случае, не будет точно. А значит и спешить некуда. Поэтому…       - Пока нет. По коридорам «Зеркального» с утра до ночи шляется масса народа. Кто угодно мог заглянуть в тренерскую…       Далеко не кто угодно… Праздношатающихся в том крыле здания не бывает. Только начальство. И те, кого пригласили на беседу. А также, особо приближенные, чье присутствие не вызовет подозрения или вопросов…       - Вообще кто угодно? – уточняет Леша.       Я жалею о брошенной фразе. Теперь придется изворачиваться.       - Ты был там хоть раз?       Он понимает с полуслова.       - Не был… Понятно. Только свои. Гостей туда не водят.       - Вот именно. Но все равно, своих тоже пруд пруди. Тренеры, обслуга, спортсмены… Руководство «Самбо-80» бывает захаживает…       Увожу, увожу Леху от верной тропинки, путь к которой нечаянно сам же ему и подсветил…       - Ренат Алексеевич все еще питает надежды? - тут же ехидно усмехается Жигудин.       Неприкрытая симпатия, с которой президент Центра спорта и образования «Самбо-80», Ренат Алексеевич Утяшев, относится к Нинель, была притчей во языцех во всей нашей фигурнокатательной тусовке, порождая колкости, насмешки и недвусмысленные намеки в адрес обоих. Нинель на все это реагировала с извечным своим равнодушием – пускай веселятся, раз больше делать нечего. А вот Ренат Алексеевич, похоже, романтично страдал от неразделенных чувств. Зато «Зеркальному» от этой местечковой «Санта-Барбары» выходили сплошь одни плюсы – Утяшев благородным львом отстаивал интересы нашей школы перед любым высоким начальством, избавляя Нинель от лишних хлопот. Она же ему неизменно выказывала свою невероятную благодарность. Но и только…       - Пускай питает, - с готовностью киваю я. – Пока свое здание не построится мы будем к его порывам очень снисходительны.       Смеемся, облегченно вздыхаем, отпускаем напряжение, вызванное проблемами и непростым разговором.       - Тебе, Серега, о будущем своем думать пора, - перекрикивая хлюпанье дождя и порывы заунывного ветра увещевает меня Леха по дороге в отель. – Забей ты на эту олимпиаду. Озерова твоя точно дальше этого сезона не двинется, вот и ты давай…       Я не знаю, по доброте душевной ли он обо мне заботится, или снова выполняет функцию по донесению высочайшего мнения до моих ушей. Поэтому отвечаю осторожно.       - Я не могу маму бросить вот так… Кто у нее останется, если я уйду?       - Ну а этот ваш… Кипиани?..       - Киташвили, - поправляю его я.       - Ну, какая разница, - он машет рукой, - ты же понял…       - Давид, - киваю. - Он старается. Но все равно… За сезон он не то что до меня – до призового места на стране не дорастет. А если его с двух сторон ЦСКА и питерские прижмут, то вообще потеряется…       - Ну, да… Согласен…       Я пожимаю плечами.       - Поэтому буду тянуть «Зеркальный» минимум до Шанхая. А там уже посмотрим…       - Смотри не надорвись, - хмыкает Леха.       И на этом все. Ни слова больше. Похоже, на этот раз его на самом деле интересовали мои планы, и делать различные сомнительные предложения его никто не уполномочивал.       - Леш… - ловлю его за руку уже в холле гостиницы, перед лифтами. – Можно еще кое-что?..       Леха удивленно смотрит.       - Говори внятно, Валет, - произносит он спокойно. - Что нужно? Не тяни кота за яйца.       - Пригляди там… за Аней, - тихо прошу я. – Поручи кому-то… Я знаю, ты можешь… Мне же просто не разорваться…       Он усмехается, хлопает меня по плечу и, первый заходит в открывшиеся двери лифта.       - Прогуляйся по лестнице, Сереж, - останавливает он меня, когда я пытаюсь войти следом. – Утряси ужин…       В его взгляде прыгают забавные хитрые чертики, а на губах играет непринужденная улыбка. Краем глаза, в закрывающиеся двери замечаю, как его рука быстро ныряет в карман брюк, где он обычно таскает свою допотопную кнопочную «Нокию».       Ну и ладно. Не хочешь, чтобы я видел, как ты выходишь на этаже, где поселилась Шуба со своей свитой? Или не хочешь, чтобы нас там видели вместе? Да ради бога. Я и правда с удовольствием пробегусь вверх по лестнице на свой пятый этаж. Растрясу ужин. Тем более, что растрясать, кроме чая, нечего…              Сегодня у нас тренировочный день. Чемпионат официально стартует завтра, традиционно с коротких программ мужчин-одиночников, а это значит… Это значит, что сегодня, в промежутке с утра и до вечера, Нинель с Мураковым и Клеем выжмут из меня семь потов и спустят семь шкур, но выкатать программу без сучка и без задоринки заставят. А после того, как я сделаю все, что от меня потребовали, и затем, все, что было нужно, меня, обессилевшего и еле стоящего на ногах, символически обольют из ведра холодной водой и, хлыстами и пинками, заставят повторить снова все тоже самое, только на этот таз еще лучше и чище.       И я это сделаю. Вне всяких сомнений.       С утра три раза подряд откатываю целиковую короткую. Первый и третий раз – чисто. На втором – поскальзываюсь и падаю с лутца, больно приложившись бедром. Ничего страшного. Бывает. Дело житейское. Нинель даже замечания мне не делает - понимает, что все свои ошибки я знаю сам, и смогу исправить без окриков и подсказок. Что, собственно, и происходит – в третий раз, не смотря на усталость, показываю все чисто, и даже лучше, чем в первый.       - Кофту набрось, а то простудишься, - только и велит мне наша строгая тренер, когда я заезжаю в калитку. – Иди подкачайся в зале немного, отдохни и в три часа...       - Я помню, - киваю я.       На сегодня лед строго расписан. Все тренируют свои прокаты, всем хочется подготовиться как можно лучше. Сразу же за мной время Мишки Щедрика, и я почти что сталкиваюсь с ним, уже надевшим коньки, свежим и отдохнувшим, готовым бросить мне вызов на завтрашнем старте.       - Будешь меня смотреть? – по-деловому интересуется он, сжимая мою ладонь в крепком рукопожатии.       - Не-а, - качаю головой. – Сказано валить в зал...       - Ну, значит твои все увидят... – пожимает плечами он.       Конечно же мы смотрим тренировки наших соперников и тщательно изучаем их контент-листы. В этом нет ничего особенного. Каждая команда должна знать, что готовят другие, с чем пришли, к чему следует готовиться и на что рассчитывать. Мне бы тоже хотелось посмотреть, но режим нужно соблюдать, особенно накануне соревнования. Ничего страшного. Нинель мне все расскажет, если будет что-то интересное. Хотя, если судить по надутому и недовольному лицу Профессора Федина, наблюдавшего сегодня за мной с трибун, “интересное” как раз ожидает Мишку.       - Держись, Михайло, - ехидно бросаю ему я. – Быть тебе битым в этот раз...       Щедрик невозмутим и сосредоточен.       - Посмотрим, - деликатно произносит он, одаривая меня честной и открытой улыбкой.       Подкачиваться... Отдыхать...       И ничего более...       С Анечкой снова удаленный режим общения. Только и успели что сегодня за завтраком посидеть рядышком да в коридоре двумя фразами переброситься. Жаль... Я скучаю. Как никогда раньше...       Пробежечка... Растяжечка... Немного отжиманий и подтягиваний. Чтобы погнать усталость по всему телу, сняв ее частично с ног и спины. Снова растяжка...       В качестве отдыха у нас имеется зал для баскетбола, волейбола, даже зал с теннисными столами. Но тренеры не рекомендуют нам все эти развлечения. Не дай бог подвернуть ногу, или потянуть мышцу – дурацкая травма может выбить тебя на пару дней, всего на пару, но этого будет достаточно, чтобы запороть ожидаемый результат. Особенно, если ты, то есть я, наметил себе быть в этот раз первым и только первым.       Поэтому, отдых у меня вполне обычный и полноценный – сидя, лежа, беззаботно прогуливаясь.       Тащиться в гостиницу не охота, и я надеюсь найти себе место в кафе спорткомплекса. И как выясняется, не только я.       - Вот тебе раз, какая встреча!..       Когда вчера я попросил Лешу Жигудина присмотреть за Аней, на всякий случай, чтобы мне было спокойнее, я не подозревал, что он воспримет мою просьбу на столько буквально.       - Серенький! Хороший мой!..       Анечка легко вспархивает из-за столика, за которым они с Лехой чинно и благородно устроились гонять чаи, и прижимается ко мне, как обычно, обхватив меня руками и положив голову мне на грудь.       - Я соскучилась, соскучилась, соскучилась… - шепчет она, крепко сжимая ладошками мою спину.       - Ля ви э лямур (Жизнь – это любовь (фр.)), - комментирует вальяжно развалившийся на стуле Леха, не скрывая ехидной улыбочки. – Заходи на огонек, Валет, не стесняйся…       Меня иногда терзает любопытство – а каково ему? Наблюдать вот эти вот все наши отношения, взгляды, интрижки, романы… И понимать, что он для этого уже не подходит. Вышел в тираж. Как по возрасту, так и по семейному положению. Будучи женат, в нашей тусовке не спрячешься. Мы все на виду, и доброхоты донести благоверной о твоих похождениях на стороне обязательно найдутся. К чему далеко ходить? Все мы знаем старую историю, когда сам же Леха, лет пятнадцать назад, выступая в «Ледниковом», который тогда еще назывался «Звезды на льду», имел неосторожность закрутить интрижку со своей партнершей… Ничем хорошим это, конечно же, не кончилось – с Таней своей он разругался и разъехался, с барышней же, имя которой уже забылось, характерами не сошелся, в результате оказавшись один у разбитого корыта. Да, по итогу, ему, можно сказать, повезло. Потому что умная Таня нашла в себе силы его простить, да еще и двоих дочек ему после этого родила. Но вот подуспокоился ли Хомяк после этого, или просто стал лучше шифроваться – кто знает. Но, тем не менее, не смотря на довольно откровенные взгляды, которые он, порой, бросает в сторону наших девчонок, ни в чем предосудительном он пока замечен не был. Видать, мотивация в семье поставлена на высшем уровне. Тем более, что с Татьяной они официально не расписаны до сих пор.       Мне не хочется лишних разговоров, и лишних глаз тоже. Бывают такие моменты в жизни, когда друзья, даже самые лучшие и преданные, отходят на второй план. Но ведь на то они и друзья, чтобы все понимать, и иногда прощать…       - Прости, Леш, - говорю, - но я забираю у тебя Анечку. Не обижайся…       И, вежливо кивнув в ответ на его улыбку, влеку свою любимую в дальний угол кафе, где полумрак, и тишина, и никого постороннего…       - Просто побудь со мной, - шепчу ей на ушко. – Посиди рядышком… Я устал как собака, сил нет, и у меня через два часа снова лед…       Она все понимает. И не возражает. Не смотря на то, что у нее самой сегодня уже была утренняя тренировка, и еще будет вечерняя. Потому что знает, что накануне ее проката, я тоже буду с готовностью выполнять ее желания, поддерживать, веселить, а может быть просто молчать, поглаживая по спине, обнимая и согревая. А как иначе? Если прав Леша и «ля ви» - это на самом деле «лямур». Ну или, как мы говорим, «Лав из…»       Двух часов нам не дают. Где-то час спустя, дядя Ваня призывает всех нас в «конференц-зал» - небольшую комнату, выделенную организаторами для совещаний тренерских штабов и общения с прессой, лаконично прокомментировав свое приглашение: «Бегом!».       Что ж… Бежим.       Усталая, раздраженная Нинель явно не настроена шутить или любезничать, поэтому, повинуясь молчаливому кивку Муракова, сижу отдельно от Вали с Аней, поближе к руководству. Девчонки замерли на стульчиках у стенки, как два изваяния.       - Афанасий Иванович усилил Щедрика четверным флипом, - сообщает она, ни к кому конкретно не обращаясь.       Но я понимаю, что это первый, отдаленный, еще пока слабый, но недвусмысленный сигнал лично мне. Я должен быть готов к любым неожиданностям…       - У тебя предпоследний стартовый, - продолжает Нинель тем же тоном, спокойно, но напряженно. – Перед Мишей. Но я считаю, что рисковать мы не будем. Ни в коем случае.       - То есть как? – удивленно смотрю на нее я.       Мураков выплывает у нее из-за спины, словно «Титаник» за айсбергом, за секунду до столкновения.       - Катаешь утвержденную программу, Сереж, - говорит он, глядя мне в глаза. – Не зависимо от обстоятельств.       Я начинаю ощущать то, что уже, казалось, давно должно было забыться. Привкусом металла на кончике языка. Внезапным давлением в висках. Холодной влагой в ладонях…       - Если даже… - Мураков словно уговаривает меня. – Если даже, вдруг, Миша обойдет тебя в короткой… Сереж, на произвольной он просто не вытянет. Ты обыграешь его вчистую…       «У нас все по плану, мам?»       «Ты все сможешь, слышишь? Просто делай то, что ты умеешь… Лучше всех…»       Я все помню, мама…       «Ты никогда не простишь мне...»       «Напротив, я буду всегда тебе благодарен. Ты не позволила мне превратиться в сегодняшнего Германа... Это стоит золота всех олимпиад...»       Я повзрослел. И поумнел…       «А какая цель у тебя, мальчик?..»       «Я хочу выиграть следующую олимпиаду. Это моя цель…»       «Тогда почему ты еще здесь сидишь со мной и валяешь дурака? Беги быстрее… Пошел, пошел! Времени осталось мало!..»       Спасибо тебе, Брайан… Теперь я знаю, что мне нужно. И знаю, как этого достичь. Вопреки всему…       Пожимаю плечами и непринужденно улыбаюсь.       - Я все понял, Иван Викторович, - спокойно говорю я. – Завтра катаю утвержденную программу.       С моим контентом – каскад квад лутц с тройным тулупом, четверной тулуп и триксель – короткую программу я проигрываю Щедрику вчистую. Если даже вместо тройного акселя он прыгнет дупель… Перебить четверной флип можно только четверным сальхофом… Моим коронным, самым стабильным и самым любимым квадом… Но тренеры решили этого не делать… О причинах я могу догадываться – объяснять те или иные свои решения наши тренеры мне не обязаны. Но Нинель, на этот раз, делает исключение из общепринятого правила.       - Ты нужен мне целый и невредимый на чемпионате мира, - жестко произносит она. - Без вариантов. Если ради этого нужно будет пожертвовать золотом Европы – мы на это пойдем.       Это не риторический вопрос, с ее неизменным в таких случаях «да?» в конце. И не простое утверждение. Это - приказ.       Взгляд ее карих глаз направлен куда-то в сторону моего правого уха. Она всегда так делает, когда хочет, подчинить собеседника. В этом случае, невозможно встретиться с ней глазами…       И все же, она верит мне, или нет? Доверяет, или, как раньше, считает импульсивным и неблагонадежным? Смирилась с тем, что я повзрослел, или все еще питает надежду, что я остался прежним, маленьким, упрямым, капризным мальчишкой?.. Саджихари биджо, как называла меня в детстве бабушка, и как по сей день иногда называет она…       Золото чемпионата Европы… Когда-то Леха Жигудин пошутил, что золотые медали чемпионатов мира и Европы ценнее олимпийских – потому что отлиты из чистого металла, а не из низкокаратного сплава с примесями латуни и меди. Международный союз конькобежцев – организация более щедрая, чем Международный олимпийский комитет. Ну, или просто хочет такой казаться… Но, по словам того же Лехи, медали эти, в старости, сгодятся разве что зубы золотые вставить – другого применения им вряд ли найдется. Своих медалей, кстати, Леха лишился всех сразу, когда у него, давно уже, угнали его любимый Порше, в багажнике которого, в коробке, забытые, валялись блестящие вехи его спортивного пути. Так что ему придется довольствоваться зубами из кобальт-хромового сплава…       Выдерживаю строгий взгляд моего тренера.       - Я все понял, - вежливо киваю. – Буду осторожен. И аккуратен.       Она все-таки на мгновение отводит взгляд от моего уха. И наши глаза встречаются.       «Я обещал тебе, деда, что со мной не будет проблем. Ты выполнила свою часть сделки… Увы, результат оказался далек от желаемого. Но я помню наш договор. И я сдержу слово.»       «Уж будь любезен…»       «И вообще… Нам вместе еще Джокера ловить. И Аню от него защищать. Какой там чемпионат Европы?..»       «Дурачок! Саджихари…»       - Значит с тобой все, - резюмирует Нинель. – Иди разминайся, через полчаса у нас с тобой повторение утреннего… И времени немного. Так что бегом… Кстати, красавицы мои, - это уже к девчонкам, - ваши часы сдвинулись, я вас жду не в шесть тридцать, а…       Бегу… По лестницам, по беговой дорожке в зале, по ленте тренажера. Мотус вита эст, так, кажется? И снова мир закручивается вокруг меня сверкающим калейдоскопом.              Вечер, коротаю в одиночестве. Сижу в гостиничном ресторане с неизменным стаканом минералки и раскладываю на столе пасьянс, только вместо карт у меня, как у разведчика из старого советского фильма, странички из блокнота, с наспех набросанными портретами моих дам и королей.       Черва, бубна, трефа, пика… Рыжуха, Балеринка, Авер, Хот Арти.       Тогда в Париже все они успели по очереди прогуляться в раздевалку, пока я прохлаждался под крепкими руками массажиста, и каждый из них имел возможность добраться до моих небрежно сброшенных, валявшихся под скамейкой коньков. И сделать мне гадость.       Теоретически, это мог быть кто угодно. Девок тоже исключать нельзя. Хотя… Ладно. Танька – импульсивная дуреха. Она может дуться, скандалить и мелко пакостить. Но сознательно подвести меня под травму… Не верю. Не хочу верить.       Валька. Правильно сказал Леха. Себе на уме. В голове – бог знает, что. Никогда не догадаешься, что она задумала и чего хочет. Но у Вали, у единственной, нет вообще никакого мотива. Мы не ссорились, не были друг другу ничего должны, не имели претензий. А подставлять меня из соображений чистого инфернального зла – это что-то из области фантазий.       К тому же, что Танька, что Валька – обе отлично знали, как выглядит мое снаряжение, и представить себе, как Валя науськивает Таньку пометить мои ботинки, чтобы потом самой… Да ну. бред собачий.       Откладываю в сторону две забавные карикатуры, одна из которых шлет мне поцелуйчик в виде сердечка, а вторая, томно прикрыв глазки, демонстрирует обнаженное плечико. Лица на обоих рисунках получились вполне узнаваемыми, ошибиться невозможно. Поэтому нужно будет не забыть забрать их с собой и спрятать от греха подальше…       Передо мной два черных короля. Авербаум и Розин. Семен и Артем. Авер и Хот Арти. Кто-то из вас мой враг. Вот, только, кто?       Когда все стрелки указывали на Артема, обозленного нелестными оценками его работы со стороны тренеров нашей школы, неудачника с разрушенной карьерой и сомнительными перспективами, я поверил в то, что Джокер – это он. Или, что им умело манипулируют, что не снимало с него вины – кем-кем, а идиотом Розин точно не был и вполне мог отдавать отчет всем своим поступкам.       Но потом случился Санкт-Петербург…       И их с Катериной искренние и совершенно невинные объяснения. Планы на будущий переход в парное катание, практически готовый контракт со школой Московиной… Переписка с Нинель, которую Артем без всякого стеснения мне показал, в которой он просил ее рекомендовать его кандидатуру Татьяне Николаевне… В конце концов, полностью подтвержденная Женькой Семеновым версия Артема о том, что шуруповерт в раздевалку принес не он и что у него объективно не было времени ничего сделать – фактически он туда зашел и вышел, пробыв внутри меньше минуты… Да и вообще…       «…- Я не стал бы тебе вредить, Серый. Может быть кому-нибудь… Если бы знал, что все останется безнаказанным… Но тебе – никогда в жизни. Потому что ты единственный из «Зеркального», о ком у меня остались только самые положительные воспоминания…       - А я!?       - И ты, конечно…»       Я невольно улыбаюсь, вспоминая, как ласково и как-то весело и задорно относятся друг к другу Артем с Катькой. Может и правда между ними то самое непостижимое чувство, которое не разбить ни склоками, ни изменами, ни взаимными побоями? А то, что врезать по физиономии по малейшему поводу Катька может не хуже Розина – так это к бабке не ходи, все знают… Что же у нас получается тогда?..       «…- Я ничего не утверждаю, Валет, и никого не обвиняю, - Артем, едва не задевая стакан с чаем на узком купейном столике, выставляет перед собой ладони, словно отметая все возможные попытки втянуть его во что-то нехорошее. – Говорю, как есть. То есть, как было. Я прямо спросил Семенова, кто, кроме спортсменов, заходил в раздевалку? И он без колебаний назвал Авера. Все, понимаешь? Вопрос – ответ. Большего, извини, я тебе не дам. Тормоши своего дружка, может он вспомнит больше…»       Откладываю карикатурный портрет надменно взирающего на окружающую его действительность Артема – пускай пока полежит рядом с девчонками.       Остался последний в списке, но не последний по значению…       Авербаум… Семен Мирославович…       А ведь Леха был прав. Однозначного ответа от Женьки, заходил ли Авер в раздевалку с шуруповертом в руках или без, я не получал. Просто не сообразил спросить. Потому что, как всегда, уверен был в своих предположениях… А морочить голову Семенову сейчас, когда прошло еще больше времени, когда у него и так своих проблем хватает… Хотя…       В отчаянии достаю телефон и открываю «Телеграмм».       «Женька, прости засранца, - азбукой Морзе выстукиваю по светящемуся стеклу я, - но я снова взываю к твоей памяти. Вспомни, плиз, тогда в Париже, Авер заходил в раздевалку с дрелью в руках, или без? Это важно! Я бы не дергал тебя по пустякам. Спасибо заранее.»       Сообщение уходит и повисает пузырьком в пустом диалоге с одной унылой галочкой в правом углу. Доставлено, но не просмотрено. Ладно, подождем. В конце концов, Женька свой парень и не обидится, что я вспоминаю о нем только при необходимости. А может даже и порадуется, что вот так вот…       Оснований у Авера не питать ко мне теплых чувств вполне достаточно. Начиная от матери, в которую он был влюблен, а она его предпочла другому, в результате чего, собственно, и появился я, до моих любовных похождений с Катькой, которую он тоже пытался обаять, но, как видно, без особого успеха. Не везет ему, ни с нашей семьей, ни с нашей школой… А еще деньги. Банальное бабло. Нинель здорово просаживает ему карман, перебирая на себя спортивные шоу и притормаживая спортсменов, когда Авер пытается вербовать нас в свои антрепризы.       И за все за это мне пришлось вытерпеть полгода мучений, а теперь еще и переживать за Аньку?       Телефон глухо вибрирует, и я касаюсь пальцем экрана, оживляя его. Ответ от Женьки. Все-таки он просмотрел мое сообщение. Молодец…       «Привет! На счет дрели не помню, но кажется у него была на плече спортивная сумка. А в чем дело-то?»       Кусочек пазла…       Я не могу объяснить пока, в чем дело, извини, Женя… Я сам не очень понимаю, что ищу. Мне только кажется, что я что-то вижу. Точнее, чувствую, шаря руками в потемках…       Погруженный с головой в свои размышления и догадки, не замечаю, ничего вокруг, и невольно вздрагиваю от неожиданности, когда к моему столику подваливает целая компания.       - А-а-а, кто тут у нас? Уж не наш ли это Валетик? Скучает в одиночестве, без любимой дамы…       Гремя стульями, хихикая и сверкая улыбками вокруг меня рассаживаются Леха Жигудин, Авербаум, Артем Розин и Ленка Бодрова – наша комментаторская команда. Почти в полном составе – не хватает только Шубы, Татьяны Вячеславовны Тихоновой. Но с ней вряд ли у них получилось бы как следует повеселиться. Авторитет придавил бы. Во всех смыслах…       - Что делаем, о чем грустим?.. – Ленка пристраивается со мной рядышком. - Ой, а что это у тебя? Ух ты!..       Я не успеваю подобрать свои бумажки, и они тут же оказываются в ее цепких ручках.       - Смотрите, - радостно визжит Ленка, - это кто? Артемка, ты! А похож-то как! Взгляд ну один в один. А это кто? А, ну конечно… Как же без Шаховой. Любовь-морковь, все дела… О, и Валя здесь… Ну надо же… Что, Ланской, и балеринке вашей голову заморочил, да? Глазки ее с натуры, небось рисовал?..       В ажиотаже и хаосе, который посеяла вокруг себя Лена, никто не замечает, как я тихонько комкаю и прячу в карман клочок бумаги с нарисованной на ней злой и довольно удачной карикатурой на Авербаума. Рассуждаю я так, что куцая бороденка, реденькие длинные кудряшки на затылке, слюнявая улыбочка и масляный взгляд, хоть и развеселят публику, но вряд ли понравятся, собственно, оригинальной натуре. И поэтому решаю не рисковать и без сожаления уничтожаю мой шедевр. Захочу, так еще и не такого наваяю.       - Слушай, а здорово нарисовано, - Артем с интересом рассматривает мои художества. – Не знал, что ты талант… Еще и в этом.       Авер с Лехой переглядываются и их ухмылочки напоминают мне как я когда-то, уже не вспомню где это было, хулиганства ради, рисовал им на потеху некоторых наших знакомых в различных непристойных позах. Хорошо, что тогда мне хватило ума отобрать у них мои рисунки, порвать и выбросить. Потому что скандал бы был грандиозный, найди их кто-нибудь посторонний.       - Ну, - ехидно интересуется Ленка, поворачиваясь ко мне, - а что же это ты Анечку свою не изобразил? Или Катеньку?       - Не успел, - отмахиваюсь от нее я. – Тебя, вот, сначала собирался…       - Меня не надо! – тут же пихает меня в бок она. – Одного раза вполне достаточно…       - Как хочешь, - пожимаю плечами я.       - Э-э… Сереж, - Авер задумчиво потирает лоб. – Мы тут, как бы… Ну, короче, погулять собирались. Если хочешь, то…       Тащиться на улицу, в холод и дождь… Опять?       Я не успеваю вежливо отказаться – за меня это делает Леха.       - У него завтра старт, Сём, - говорит он серьезно. - Не нужно. Пускай отдыхает.       Решительно киваю в ответ на взгляд Семена.       - Ладно, - тут же соглашается он. – Ну, тогда…       Артем вежливо трогает меня за рукав.       - Можно я… возьму?..       Он крутит в руках свой портрет.       - Конечно, - киваю ему, - пожалуйста.       И тут мне приходит в голову мысль.       - Подождите!..       Я беру еще одну бумажку и торопливо достаю из кармана ручку…       Ее я никогда не рисовал. Как-то не складывалось. Не к месту, что ли было всегда… Наверное, поэтому мне приходится немного напрячься, чтобы вспомнить линии ее лица, разрез глаз, улыбку… Но что я точно помню, так это два милых, забавных хвостика, в которые она так часто забирает свои волосы…       Уверенным движением подношу ручку к бумаге, и под любопытными взглядами окруживших меня старших оживляю пустоту штрихами и линиями.       Она улыбается мне, своей хитрой, и немного грустной улыбкой. Слегка склоненная набок головка подчеркивает совершенство длинной, изумительной шеи, переходящей в кокетливо поднятое плечико. В больших, ясных глазах застывший вопрос, предложение и предупреждение – если ты со мной, то лови свою удачу, пока не поздно… Хочу добавить макияж в стиле ее любимой героини, но в последний момент останавливаюсь, передумав, и оставляю ей лишь мелкую россыпь сверкающих звездочек на скулах, ночными веснушками пляшущих на ее лице.       И уже нанося последние штрихи, вдруг, понимаю, что есть кое-что, на что я совсем не обратил внимания, собирая снова и снова свой пазл, что ускользнуло от меня, как нечто малозначимое и второстепенное. Это еще не окончательная мысль, не идея. Скорее ее слабый проблеск. Но это может быть ниточкой, которая…       - О! Ух ты! Катька! - Ленка, не скрывая восхищения смотрит на мою работу. – Ну как у тебя так получается?..       - Как? – усмехаюсь я.       - Идеально, - подсказывает Леха, тоже наклоняясь посмотреть. – Безупречно и скучно. Все штришки на месте, ни одной лишней линии… Негде пофантазировать.       Они с Авером снова загадочно переглядываются, обмениваясь ухмылками.       - Да ну вас, Алексей Константинович, - машет на него Ленка. – Лишь бы гадость сказать… Ну красота ведь. А? Артем?       Хот Арти молча изучает Катькин портрет, и я понимаю, что он хочет, но не решается сказать. Но ведь я ради этого ее и рисовал…       - Это вам, - протягиваю я листок Артему. – Передайте Кате… От меня.       Он все также молча берет рисунок, еще раз смотрит на него и аккуратно прячет в карман.       - Себе оставлю, - наконец произносит он. – Она может и в зеркало посмотреть.       Весело галдя и налетая на мебель, компания бывших спортсменов наконец двигается к выходу, на ходу натягивая на головы капюшоны и застегивая куртки.       - Пока, Валет! Не скучай! – взлетает вверх несколько рук.       И я снова остаюсь один.       Снова ловлю за хвосты разбегающиеся от меня мысли. Где же ты?.. Я же только что тебя ощутил. Я же почти нашел… Это всего лишь вопрос. Один вопрос. Его просто нужно правильно задать…       Машинально снова беру листочек бумаги и, влекомый в неизвестность собственными домыслами и предположениями, вожу по нему ручкой. И очень скоро на белом фоне проступают черты знакомого лица с чистым, открытым взглядом и застенчивой улыбкой…       - Всего один вопрос, - обращаюсь я к новому портрету. - И я решу эту задачку…        И в тот момент мне даже в голову не приходит, что на самом деле, прямо передо мной, четкий и очевидный, лежит единственно правильный ответ на все мои вопросы…              Перед последней разминкой, сидя в раздевалке у своего шкафчика, кручу, мну и проверяю свои коньки. Черные ботинки, белая подкладка, мягкие стельки… Лезвия зеркально блестят. Предыдущие у меня были модные, черные, из вороненой стали, купленные еще в Штатах. Недавно я их доломал окончательно и, печальный случай, снова вынужден был ехать на соревнования с почти что новым снаряжением. А, как мы знаем, ничего хорошего в этом нет.       Болты… Ни засечек, ни царапин. Подошва лезвия плотно прилегает к подошве ботинка. Как спереди, так и на каблуке… Может быть, это паранойя?.. Но, черт побери, я не хочу, чтобы Париж повторился. Мне тогда очень не понравилось. И, чтобы вы понимали, я сам лично завтра перед прокатом девчонок, приду к ним перед разминкой и проверю Анины коньки. И Валькины тоже… На всякий случай… Будут смеяться, пальцем показывать, обзывать идиотом – пускай, мне плевать… Но я себе не прощу, если с Анечкой что-то случится, а я это провтыкаю…       На разминке, как всегда, нас шестеро. Кшиштов Джезина - держится еще, старичок, не смотря на тридцатилетний возраст, Фьюри, Марк, спортсмен из Франции, тоже не первой свежести, но сильный и подготовленный, Джузеппе Бальчиано по кличке «Буратино», ученик папы Карло Санти, латыш Васька Денисов - веселый, смышленый парень, но, как по мне, слишком высокий и тяжелый для одиночника, Мишка - мой друг и соперник… И я.       Мой номер предпоследний. По результатам прошлогодних заслуг, Мишка, очевидно, имеет преимущество в рейтинге, и не случайно его ставят на финальную позицию. Хотя, прошедшие серии Гран При добавили очков и мне. И это чувствуется.       На традиционном представлении спортсменов, когда объявляют меня, зал просто взрывается в оглушительном вопле радостного безумия. Не забыли. Помнят… И я вынужден дважды повернуться во все стороны и поклониться, пока организаторы получают возможность объявить фаворита. И, как я вижу, Мишка, при всей своей сдержанности и при всем равнодушии, все равно, несколько обескуражен скупостью аплодисментов и приветствий в его адрес, по сравнению с лавиной обожания и экстаза, вылившейся на меня.       Катаю разминку и, помня категорическое указание тренеров, не рисковать и не высовываться, спокойно выполняю свой программный четверной тулуп, тем не менее срывая каскад аплодисментов. Даже самый простой и дешевый элемент, умеючи, можно исполнить так, что неискушенный зритель будет в восторге. Главное, чтобы красиво и уверенно. Но… Я не люблю халтуры. Я понимаю, что меня смотрят не только простые зрители, но еще и те, кто разбирается в нашем спорте. И ради них я не могу позволить себе то… Что позволял на том же «Ледниковом». Просто-дешево-зрелищно - это девиз неудачника. И сегодня такие фокусы не проходят. Потому что те, кто сидят на трибунах, заслуживают моего уважения хотя бы потому, что без них не было бы меня. Вот такого вот, какой я есть.       А зрители… Я, честно, очень люблю их. Мне физически необходима аудитория, которая на меня смотрит, которая ждет моих результатов, которая мною восхищается. В нашем спорте вообще, если ты не любишь выступать, не любишь публику, если ты хотя бы немного не актер, то нужно уходить сразу. Успеха не будет. А будет глубокое разочарование и обида на тех, у кого получилось. Я помню, давно уже, как-то к нам в «Зеркальный» приехал Пахомов… Уже очень пожилой, в окружении свиты, и при всех своих регалиях… Он долго разговаривал с Нинель, потом к ним присоединился Мураков… Даже Клея не позвали засвидетельствовать почтение. А меня позвали… И тогда, глядя на меня с высоты своего немалого роста, человек-легенда, выигравший в танцах на льду все, что можно было выиграть, положивший на алтарь фигурного катания свою судьбу, здоровье и даже жизнь любимой женщины, тогда он сказал мне простую вещь, которую я запомнил на всю жизнь.       - Когда они, - легкий кивок на трибуны, - ходят смотреть на соревнования спортсменов, ты не получаешь ничего, кроме очков и медалей. Но когда они приходят смотреть на тебя, то даже если ты ничего не выиграл, ты получаешь весь мир. Завоюй их, малыш, они того стоят…       Я до сих пор не знаю правильного рецепта, как вас завоевать… Я вообще не воин по натуре, скорее менестрель, или лицедей… Но мне кажется, что я нашел путь к вашим сердцам и душам, как подсказал мне в свое время Александр Георгиевич Пахомов, великий и очень грустный человек. Я искренне люблю вас. Всех. Даже без взаимности. И все, что я делаю – я делаю не для тренеров, не для результата, и даже не для себя. Я делаю это для вас. Смотрите. Ведь я знаю, что вам нравится. И я буду делать то, что вам нравится, пока хотя бы одна пара глаз смотрит в мою сторону…       Разминка заканчивается, и мы, организованной толпой вваливаемся в калитку, оставляя на льду лишь одного из нас. Кшиштов. У тебя почти нет шансов на что-то серьезное в этом сезоне. Но мы все искренне желаем тебе удачи…       Мне на плечи набрасывают куртку, и я боковым зрением вижу рядом с собой Артура Марковича.       - Не простудись, Сереж, - произносит он, похлопывая меня по плечу.       Спокойно. Вдох… Выдох… Еще не время. Может быть позже… Но точно не сейчас.       - Спасибо, - вежливо киваю я, просовывая руки в рукава.       Передо мной четверо соперников, но я не собираюсь разуваться и отдыхать. Перед выходом на лед, сразу за свисающими с потолка прозрачными пластиковыми лентами, удерживающими влагу, широкий длинный коридор с мягким прорезиненным полом. Прекрасное место для разминки и удержания тепла в теле. Потому что если ты разогрелся, а потом остыл, то снова вывести организм на рабочую волну в разы сложнее, чем в начале. А вы думали, зачем мы бегаем и прыгаем как дурачки в ожидании своей очереди на старт? Уж точно не от избытка энергии.       Я знаю, что там нет никого, кроме нас, тех, кто готовится к выступлению. Жаль… Если бы пришла Анечка… Или Валя… Мне этого хочется. Но мне это не нужно. Нинель была права. Они меня расслабляют и размягчают, сбивая с настроя. Единственная, кто могла бы меня взбодрить уже больше этого не сделает никогда… Значит, мне сейчас не нужен никто…       Бегая вдоль стен, прыгая, отжимаясь, скручиваясь, усаживаясь в шпагат, я по очереди провожаю взглядом парней, чья очередь выходить на лед приходит раньше моей. Марк… Джузеппе… Васька… Судьба несправедлива. Вы все отличные ребята, прекрасные спортсмены, замечательные фигуристы… Но вам никогда не достичь того уровня мастерства, на котором нахожусь я. Даже Щедрик. Какой бы замечательный он ни был, все понимают, что сейчас он на своем пике, на максимуме возможностей, и выше ему просто не забраться. В то время как я еще только набираю форму… Прости, Мишка… Но вам всем с этим жить. Как мне жить с осознанием того, что Вася Калинин, наш, хоть и американец, выступающий под вымышленным именем Бейзил Калин, уже если не в этом сезоне, то в следующем стопроцентно обойдет меня по всем статьям, каждый раз вежливо раскланиваясь и повторяя: «Ты, Се-ре-га, the best of the best. Но я просто лучше…» И он будет прав… Как права Нинель, умышленно не перегружающая меня сейчас, на Европе, оставляя мне силы для борьбы на чемпионате мира… Ведь там и Бейзил, и Юдзи, и Яшимо… А возможно даже и Чанг…       - Мьсе Ланской… препарэ ву а сортир сюр ля гляс, - несется над нашими головами.       И мы с Мишкой, двое оставшихся, переглядываемся и молча киваем друг другу. Сейчас дружбы нет. Мы соперники. Хоть и из одной команды. Моя задача показать качественное и красивое катание. Его задача сделать все тоже самое лучше, чем я. Посмотрим, кто кого…       Подхожу к бортику и выкатываюсь на лед еще до того, как официально объявляют оценки выступившего передо мной Васи Денисова. Это разрешено нашими правилами. Спортсмен имеет право сделать несколько кругов и доразмяться перед самым выступлением. Ну и, соответственно, услышать баллы, которые завоевал соперник, выступивший раньше. Если захочет, конечно. Обычно, мне это не интересно, меня это отвлекает, и я затыкаю уши наушниками. Но сегодня мне все равно, и я краем уха слышу, что Денисов набрал сколько-то там и по итогу находится сейчас на первом месте. Что ж… Молодец, Васька. Как минимум третье место после первого этапа у него уже в кармане. Малая бронза… А это очень неплохо…       Подлетаю к бортику, у которого стоят Нинель и, по обе руки от нее, Мураков с Клеем. На этот раз без пантомим и загадочных взглядов.       - Как себя чувствуешь? – она сжимает мои ладони своими длинными, тонкими пальцами.       - Холодно и спать хочется, - с улыбкой отшучиваюсь я.       Артур усмехается, качая головой. Мураков же и Нинель сохраняют серьезность.       - При заходе на лутц не раскачивайся сильно, помнишь, что я тебе говорил? – бубнит дядя Ваня.       - Конечно, - киваю я.       - Вращения в конце - следи за спиной и не подворачивай ногу, - вторит ему Нинель.       - Не буду, - обещаю я.       «Сюр ля гляс…»       Разворачиваюсь лицом к арене и чувствую ее руки на своей спине. Вот она слегка поглаживает меня между лопаток… Вот застывает, и я ощущаю тепло ее ладоней сквозь тончайшую ткань моего костюма… И в ту секунду, когда наконец на весь стадион громогласно звучит мое имя, я чувствую легкий толчок, которым она отправляет меня в мое очередное ледовое странствие, из которого я должен вернуться к ней живым и невредимым, а если повезет, то еще и с добычей.       Этот ритуал повторяется у нас уже долгие годы. Но я всегда жду этого момента с внутренним трепетом, как чего-то особенного… Как сигнала, о том, что наша связь установлена, что я не буду сейчас там один. И каждый раз, ощутив, почувствовав, услышав это мягкое, воздушное прикосновение, я наполняюсь уверенностью в своих силах и энергией, которую она дает мне в последний момент, и которую невозможно описать или измерить. Окрыленный, одухотворенный и вдохновленный, я отталкиваюсь от бортика и уверенно несусь по арене, творить свои чудеса.       Почему все те, кто ушли из нашей школы никогда не показывают тех результатов, какие были у них в «Зеркальном»?       Потому что у них больше нет ее.       А у меня она есть…              В моем телефоне накопилась довольно забавная коллекция фотографий, видео и звуковых файлов. Тут вам и фото из Америки, и целая летопись “Ледникового периода”, мы с Сашенькой... Авер с Леркой... Кстати, Авер с Леркой! Это может стать аргументом, когда я все же решу припереть его к стенке. А может и не стать... Точно также, как и аудиозапись его разговора с Шубой, где он злобно обливает грязью меня и Нинель… И где Тихонова прямо и недвусмысленно запрещает ему нас трогать… Посмотрим…       Я откатал свою короткую программу и получил свои высокие баллы. Но все равно, сегодня, по итогам соревнований, празднует успех мой приятель Мишка Щедрик. У меня же выдалась свободная минутка, и я сижу в холле отеля, развалившись в кресле, жду кого-нибудь из знакомых и листаю свою историю.       Вот мы с Аней. Много нас с Аней. Мы в Корее, мы в Питере, мы в Москве… Анечка одна. Анечка полуобнаженная на кровати у меня… у нас дома…       А вот Аня в объятиях Клея… Я столько раз смотрел на эти проклятые снимки, что они уже не производят на меня того впечатления, которое производили в самом начале… Я догадываюсь, кто это мог снять… Но пока не понимаю, как они могли попасть в руки Джокера. Потому что автор этих сомнительных шедевров определенно вне подозрений…       Дальше…       Вот видео моего четверного акселя… Авер… Папарацци престарелый… Авер! Семен Мирославович… Гад ползучий… Ведь ты же уже как-то раз прославился в качестве фотографа… А ну-ка…       Быстро листаю снимки… Не то… Не то… Это было… Точно! Летом… Когда я сбежал из больницы с Танькой… Значит еще раньше… Ага!       Нахожу скопированную с Танькиного телефона ее душераздирающую переписку с Джокером. Не то, не то… Чуть выше… Вот!       Я смотрю на, в общем-то, довольно невинную фотографию. Ну ладно, я, голый. Но ведь только по пояс. Хоть этого и не видно. Ну ладно, Валька. Улыбается, томно смотрит на меня… Такая же обнаженная до половины, как и я. Но зато преподнесено ж все… И ведь как метко это фото попало в Таньку. Но точно, как знал Авер… Хотя, стоп. Не получается что-то. Что там говорил Семенов? После того, как Нинель меня прогоняет, через некоторое время после моего ухода, в раздевалку, фурией влетает Танька, получившая нашу с Валькой фотографию и указание от Джокера. Выполнив все, она уходит и потом уже, если Семенов не ошибся, туда ненадолго заходит Артем. А где-то в этом промежутке в раздевалке оказывается тот, кто, испортил мои коньки. И мы решили, что это - Авербаум… Но почему же тогда Женька не видел, как Авер пошел сторону медицинского блока, ведь он должен был пройти мимо раздевалки, практически сразу следом за мной? Мимо раздевалки, а не в раздевалку. В раздевалку он зашел уже потом… Слушайте…       От пришедшей мне в голову мысли я аж вспотел. Ведь если на мгновение предположить…       А почему, собственно Авер?       Что если был еще один фотограф? Который специально пошел за мной, отдавая себе отчет, куда я иду, и кого там застану… Который на столько хорошо меня знал, что мог догадаться о том, что может стать свидетелем серии забавных сцен… И который знал, как взбесится Танька, увидев меня с кем-то еще…       В сотый раз, наверное, разглядываю наше с Валей фото… Кто же это снял?       Проще простого, сунуть его под нос Авербауму и посмотреть на его реакцию. И тут… Если Джокер - это все-таки он, то я навсегда потеряю шанс вывести его на чистую воду. Ведь он поймет, что я его вычислил, ехидно ухмыльнется мне своей размалеванной физиономией и ляжет на дно, уничтожив все, что хоть как-то сможет его скомпрометировать в будущем.       А если не он… Тогда мне придется долго ему рассказывать, оправдываться, заставляя вспоминать не очень приятный для него момент… Плюс еще и Вальку подставлю, ведь, на самом деле, ей очевидно не стоило мне рассказывать об их этой с Авером стычке, и я бы не хотел, чтобы Авер смотрел на малую, как на… Как на ту, кем она точно не является.       И у меня появляется версия… Когда-то, предполагая ненадолго, что Джокер может оказаться единым в трех лицах – Катька-Розин-Авер – в эту схему удачно укладывалась последовательность, согласно которой, Авербаум, сфотографировав нас с Валькой, баловства ли ради или с умыслом, успел отослать свою добычу Катьке, с которой крутил тогда шуры-муры. Ну, а Катя уже должна была взбодрить полученным компроматом Таньку и науськать на преступление Артема, которым, что раньше, что сейчас, а по сути – всегда вертела как ей того хотелось. По ходу пьесы, эта версия отпала как нежизнеспособная – горсть цветных пазлов оказалась не из того набора. Но один из кусочков, видимо, все же мог оказаться правильным. И вот тут-то меня ничто не может остановить или смутить.       Я додумался до этого, когда рисовал Катькин портрет для Артема. А ответ прочитал в ее глазах…        - Алло, Котичек, здравствуй, можешь говорить?       Все-таки новые технологии – это фантастика… Я понятия не имею, как это все работает, но то, что сейчас можно из любой точки мира позвонить куда угодно, и для этого не нужно даже вставать со своего места – это величайшее достижение человечества, сравнимое, наверное, с изобретением пенициллина, или электричества…       Катька на том конце удивленно вскрикивает, а потом весело смеется, перекрывая своим звонким голосом шум на заднем плане.       - Привет, мой хороший, мой самый замечательный…       С Катькой мы все давно решили, во всем разобрались и оставили наши совместные воспоминания в прошлом. Но вот так подзадорить и пофлиртовать со мной она себе, как и раньше, позволяет, доставляя мне невыразимое удовольствие и внося пикантность в наши самые невинные разговоры.       - Я тоже соскучился, - улыбаюсь ее словам я. – Что там у тебя за шабаш творится? Я не вовремя?       - Серенький… - Катька разочарованно вздыхает. – Я на корпоративе со спонсорами, вот в туалет заскочила чтобы с тобой поговорить…       - Понятно…       - Так что говори быстрее, что случилось… Снова Артем что-то учудил?       - Нет-нет, что ты…       После Санкт-Петербурга с Розиным у меня отношения самые что ни на есть джентльменские – ни одного кривого взгляда, ни бестактного слова, ни жеста. Только что не расшаркиваемся при встрече.       - Он, кстати, прислал мне мой портрет, который ты нарисовал. Красота такая… Я там даже лучше, чем в жизни…       Ну, и хорошо. Значит мой дружеский жест не отвергли, и не восприняли неправильно.       - Катюш, - серьезно говорю я. – Мне нужно, чтобы ты кое-что вспомнила. Это было давно. Но я тебе подскажу сразу – это связано с моим парижским падением.       Она несколько секунд молчит. И я не знаю, как мне продолжить, чтобы не обидеть ее и не напугать.       - Ну-у… - неуверенно произносит она. – Это действительно было очень давно…       Я открываю сразу все карты.       - Катя, скажи мне честно, - говорю я быстро, - Авербаум в тот день присылал тебе фотографии меня и… Еще кого-то?       Ее глубокий вздох я слышу даже на фоне разносящейся за ее спиной музыки.       - Катюш…       - Да…       - Что?       - Да… - повторяет она. – Присылал. Я… помню. Это было как-то так мерзко. Я еще отругала его. Мы с ним тогда еще были в… отношениях…       Уже неплохо.       - Катя, - прошу ее, - скажи мне, кто был на фото, кроме меня.       - Валя наша, кто же еще? - удивленно произносит Катя. – Хотя… Если ты их видел, то зачем спрашиваешь?       Катька умная. Ей голову не заморочишь. Тем более, в этом нет необходимости.       - Тот, кто подбил Таньку пометить мои коньки, - быстро объясняю я, - и потом испортил их, прислал ей фотографию нас с Валькой в… пикантной позе. Чтобы разозлить. Сначала я думал, что это был Семен Мирославович. Но потом… Я выяснил, точнее, мне так кажется, что был еще кто-то, другой, кто это сделал. А те фотки, что были у Авера - он успел отправить их только тебе, и стер, когда Валька его пристыдила… И пригрозила ему.       Катя соображает очень быстро.       - То есть… Ты хочешь сказать…       - Если я не видел фотографий, которые прислал тебе Авер, - подвожу черту я, - значит он не присылал их Таньке. И значит он – не тот, кого я ищу. Он невиновен, понимаешь?       Она молчит. Слишком долго…       - Я перезвоню, - слышу я ее сдавленный голос.       И не успеваю ее остановить.       Телефон занудно дает гудки отбоя.       Проклятье… Я все-таки ее спугнул. Обидно… Что если Катька не так чиста и безупречна во всей этой истории, как они вдвоем с Артемом мне пытались внушить? Ч-черт… Такой расклад мне совсем не нравится…       Вибрация в моей руке. Еще одна… Еще…       Подношу экран к глазам.       Валечка, забросив руки за голову, томно потягивается, бесстыдно демонстрируя аппетитно набухшие соски на круглых грудках… Валечка, внимательно и напряженно смотрит прямо в камеру… Валечка, спрыгивающая с массажного стола и моя протянутая рука…       Катя не стала ничего скрывать, поняв мою невысказанную просьбу. И прислала мне в «Телеграмм» мои с Валькой фотографии, о которых я, получается, столько слышал... И которых ни разу не видел.       Кстати… От меня на всех этих снимках только размытый, хоть и узнаваемый, профиль да копна черных волос… Оно и понятно. Авербаума, в отличие от другого фотографа, очевидно интересовали не мы вдвоем, а только хорошенькая, голая Валечка. А я - да нахрена ему я-то сдался?.. И главное, в отличие от той фотографии, что была у меня, и что прислали Таньке, качество совершенно убогое, снято неумело, впопыхах, и явно на худшую камеру… На совершенно другую камеру. На другой телефон…       Не Авер. Теперь уж точно, не он…       Входящий звонок подхватываю сразу, потому что жду, и очень хочу услышать…       - Ты доволен, Серенький? – Катя устало журчит в трубке.       И на этот раз посторонние шумы нам не мешают.       - Да, Катюш, - говорю я. – Спасибо. Теперь я уверен, что Семен не делал мне гадостей.       Она понимающе хмыкает.       - Значит это не те снимки, что ты видел, да?       - Не те.       - А те, что у тебя?..       Если это плата за ее честность и ее доброту, то мне придется согласиться. К сожалению…       - Лучше, качественней, - равнодушно говорю я. - Мы с Валей на них отлично получились. Как на обложке эротического журнала. Ты хочешь посмотреть?       Иногда, так приятно, когда человек оказывается не только лучше, чем ты о нем, или о ней думал, но еще и лучше тебя самого.       - Нет, Серенький, - тихо вздыхает она. – Смотреть на тебя в окружении голых девок мне не интересно… А тебя голым я и так видела, - добавляет она, и я представляю себе ее хитрые серые глаза в обрамлении блесток в виде звезд.       - Ты все помнишь, Котик?       - Конечно…       - Мне жаль, что все так… получилось и… закончилось, - произношу я.       И Катя понимает на много больше того, о чем я хочу ей сказать.       - Сереж… - ее голос становится совсем грустным. – Знаешь… Ты никого не слушай, ладно? Кто бы тебе там что не говорил… Мне правда тогда очень хотелось тебя увидеть, и я… Я была рада, когда Вахавна меня пригласила… И все, что тогда произошло было по-настоящему, понимаешь?.. И я ни о чем не жалею. Правда…       Я ей верю… Хотя бы потому, что сам жалею очень о многом…       - Я обязательно приеду к тебе весной, - говорю я с улыбкой. – К тебе, к бабушке Ксении… И к тому здоровенному чудищу, на котором ты верхом скачешь… Это я о лошади, если что…       Катька смеется. Мне нравится, как она смеется. И мне хочется, чтобы наш разговор закончился ее веселым смехом, а не унылым всхлипыванием.       - Вот поэтому ты мой самый любимый, - весело говорит она. – Тебя так легко любить…       Это правда. Легко любить того, кто не просит об этом. И с такой же легкостью позволяет себя забыть.       Я с довольным лицом прячу телефон в карман и поднимаюсь из своего кресла. А картинка-то вырисовывается. Методом исключения. Но я все же подбираюсь к тебе. К тебе, гадина, посмевшая меня покалечить, и замахнувшаяся на мою любимую… Но если себя я тебе, из чистого великодушия, готов простить, то за Анечку, мерзавец, за Анечку я тебе горло вырву. Готовься…              На следующий день, буквально сразу после утренней тренировки, нас - девчонок, меня и Нинель - выдергивают на пресс-конференцию. Вообще-то неожиданно и не понятно зачем – обычно все подобные мероприятия мы посещаем уже по завершении соревнований, когда есть результаты, и есть о чем говорить. Но, видимо, где-то очень высоко поступило соответствующее пожелание, а от наших высоковельможных начальников было ниспослано высочайшее дозволение. Да ради бога, жалко что ли?..       Уже знакомый мне зал. Только на этот раз забитый народом, заставленный камерами, а установленный у дальней стены длинный стол освещен ярким светом подвешенных под потолком ламп.       Как выясняется, Мишку с Профессором ожидают минут через сорок, когда планируют покончить с нами. То есть, получается, развели соперников из одной команды. Чтобы избежать паучьих боев в банке. Наивные… Плохо вы знаете наших… Ну да ладно.       Сидим вчетвером, с благообразными лицами, и откровенно потешаемся.       - Серж…       - Да?       Очень красивая девушка с короткой стрижкой и открытым ясным взглядом.       - Как по-вашему, кто победит послезавтра, вы или Мишель Щедрик?       Она очень забавно произносит Мишкину фамилию, с ударением на «и». Невольно усмехаюсь.       - Мишель Щедрик, - в тон ей говорю я, - имеет в этом сезоне все шансы на самые высокие места. Как и я. Как и все участники соревнований.       Она очевидно не удовлетворена моим ответом.       - Но как вы лично оцениваете его подготовку? - недовольно хмурится она. – Состязание между вами…       - Э-э, пардон, мадемуазель, - перебиваю ее я, - делать оценочные суждения в отношении моих соперников я точно не стану. Если вас интересую я – спрашивайте обо мне. Если интересует Щедрик – дождитесь его.       Переводчик бойко тараторит, вторя моим словам по-французски, и многие в зале одобрительно кивают моим ответам.       - Мадам… Тамклэдэйшвэйлей, - в чудовищной абракадабре звуков с трудом угадывается фамилия Нинель, - каковы ваши прогнозы на результаты нынешнего чемпионата Европы? Разумеется, в одиночной дисциплине…       На этот раз вопрос задает высокий, тощий субъект с длинными льняными волосами и козлиной бородкой. Говорит он по-русски, но с таким акцентом, что лучше бы даже не пытался.       - Прогнозы дело неблагодарное, - наклоняется к микрофону Нинель. – Поэтому я от них воздержусь. Могу сказать, что настроены мы все, как всегда, только на победу. Но каков будет результат – покажут старты.       Субъект кивает, произносит «мерси» в уже отключенный микрофон, садится на свое место и тут же утыкается в свой телефон, энергично тыкая пальцами в экран. Вероятно, минуты через две, в ленте какого-нибудь «спортс дот фр» появится комментарий о том, что главный тренер российской сборной по фигурному катанию уверенно и однозначно предсказала победу на чемпионате своих спортсменов.       И так далее, и тому подобное. Скучно, как всегда. Хотя, иногда, бывает, проскакивает и что-то веселое.       - Анья и Валья, вопрос вам обеим, кто из вас сильнее?       Чистейшей воды провокация в исполнении девчонки примерно Анькиного возраста, рыжей и веснушчатой.       Но мы ведь тоже ходим подготовленные.       Синхронно, отлично отрепетированным движением, Анька с Валькой показывают пальцами друг на друга и хором произносят: «Она!»       Одобрительное хихиканье. Все понимают, что это дурацкий ответ на дурацкий вопрос, и воспринимают его как шутку. В том числе и задавшая его рыжая проныра, усевшаяся на свое место с довольной лыбой на физиономии.       - Серж…       - А?       - Вы с мадам Нинель уже столько лет вместе работаете, - снова барышня «из серьезных». – Скажите, она очень строгий тренер?       Такие вопросы я не люблю, потому что, как правило, они используются как трамплин для чего-то более провокационного или личного. Но отвечать нужно…       - Мадам Нинель – мой тренер, - сухо отвечаю я. – А если конкретно, то мягких тренеров и тренеров-лапочек не бывает. Точнее, таких мы не встречаем на больших соревнованиях. Вот такой ответ.       Само собой, продолжение следует тут же.       - Серж, в отличие от множества других спортсменов, вы не ушли из школы «Зеркальный» к другому тренеру. У вас нет претензий к мадам тренеру, или… Или вас связывают какие-то более крепкие узы?..       Скоро. Очень скоро шитая белыми нитками правда вылезет наружу и удержать ее будет невозможно. Хоть бы дотянуть до Фиониного совершеннолетия…       - Если вы намекаете, что мы тайно женаты, то нет, - вступает в бой Нинель, сопровождая свои слова милой улыбкой. – С Ланским мы не только не супруги, но даже не однофамильцы.       Публика благодарно хохочет. А мне не до смеха. Ведь Нинель каждый раз в подобных случаях приходится подставляться, порой плодя неблаговидные и ложные слухи о себе и о нас с ней… Что делать? Как попугай в мультфильме говорил, такова се ля ви…       - Сережа, можно вопрос?..       - Ну что еще?       Я не сразу осознаю, что ко мне обращаются по-русски, кто-то из наших. Вглядываюсь в зал.       - Э-э-э…       Милая девушка-журналистка. Кажется, я ее знаю… Может быть где-то видел, а может быть и говорили как-то… Запомнить их всех невозможно. Понимаю, что отреагировал резче, чем следовало бы, поэтому подбадриваю ее как могу.       - Спрашивайте, не стесняйтесь. Просто не ожидал услышать родную речь…       Она улыбается.       - Да, спасибо… Сереж, скажите… Вот честно, положа руку на сердце… Когда вы с Анечкой поженитесь? Мы за вас все так болеем, нам так хочется, чтобы вы были счастливы, вы такая чудесная пара…       Полагаю, что по-французки эта елейная милота звучит так же приторно-сладенько.       С другой стороны - наконец-то что-то новое. Такого на официальных пресс-конференциях еще не звучало, и к такому мы не готовились. Теперь надо импровизировать.       Наклоняюсь к столу и через Нинель, смотрю на Аню.       - Анечка, - громко спрашиваю, - ты выйдешь за меня замуж?       Анька краснеет до кончиков ушек и, безумно стесняясь, в ужасе распахивает глаза на пол-лица. Однако собирается в одно мгновение.       - Обещаю подумать об этом, когда будет время, - звонко заявляет она мне, не забыв, однако, включить свой микрофон.       Зал покатывается со смеху. Ну а финальную точку в этом веселье ставит Нинель.       - Так, - заявляет она с улыбкой оглядывая нас. – Поженятся, когда я разрешу. О работе думать надо. А потом уже о глупостях всяких... Так вот там себе и запишите…       Ну и напоследок, получаем то, ради чего все это, похоже, затевалось.       Серьезная дама с айпадом в руках подходит к микрофону и суровым голосом интересуется.       - Мадемуазель Валентина, скажите, не мешают ли вам выступать на таких серьезных соревнованиях обвинения в применении допинга и решение суда о приостановке расследования этого дела?       Вот ведь, сволочи… Ну вот зачем ребенка третировать? Издевались бы уже над старшими, над тренерами… Малую-то за что?       Валька, едва дослушав перевод, тут же заливается краской и беспомощно смотрит на Нинель. И та, естественно, принимает удар на себя.       - Я прошу, - жестко произносит она, - ко всем обращаюсь, все вопросы на эту тему адресовать мне. Я являюсь тренером Валентины и обладаю всей полнотой информации по этому делу.       Она делает паузу, и под ее взглядом зал затихает.       - На ваш вопрос, - продолжает она, не глядя на тетку с айпадом, - могу сказать, что тренировочный процесс у нас идет нормально, соревнования проходят тоже нормально, настроение у Валентины… И у всех спортсменов… Хорошее? – она снова оглядывает нас, как воспитательница в детском саду, и мы послушно, несколько раз киваем. – Настроение хорошее. Спасибо, все.       В напряженной тишине, повисшей в зале, мы ждем, как отреагирует тетка. Но, похоже, ее задачей было лишь всколыхнуть дерьмо в ведре, а не вылить его содержимое на чью-то голову. Однако вздохнуть с облегчением не получается. Едва дернувшись вставать и заканчивать это шоу, мы вынуждены снова вежливо обратить внимание в зал.       Потому что в зале, у того же микрофона, что и дама перед ним, стоит такой же бюрократического вида тип, в костюме, да еще и с тонкой папочкой в руках. Кого-то он мне напоминает… Наверное, эти евробюрократы все одинаковые. Где они таких только берут? На фабрике злобных игрушек делают, что ли?..       - Скажите пожалуйста, - тип поправляет съехавшие на кончик носа большие очки и картинно сверяется с бумажкой в своей папочке, - тот случай падением мсье Ланского… На чемпионате мира в Париже. Было ли проведено расследование, и было ли причиной этой… э-э-э… неприятности неисправность его коньков?       Присутствующие в зале затихают, как при каждом интересном вопросе, и выжидающе пялятся на нас.       - Вспомнила бабка, как девкой была, - недовольно ворчит Нинель.       Но ее микрофон все еще включен, светиться красным и ее реплику слышат.       - Простите… Не слышно… Что вы сказали?       Ах ты-ж… Как неловко… Забыла Нинель, похоже, что мы не дома, и здесь каждая брошенная фраза воспринимается буквально. Придется выкручиваться…       - У нас есть поговорка, - усмехаюсь я в ответ на взгляд кобры, которым одаривает меня Нинель. – Звучит как «Вспомнила бабка как в девках была». Вот... А означает…       Я краем уха слышу перевод и вижу, как вытягиваются лица у некоторых журналистов. Ох уж эта гендерная толерантность…       - Простите, - перехожу на французский, - но вам неправильно перевели. Нужно не «…кель этэ верж» (…когда была девственницей (фр.)), а «…кель этэ юн фий» (…когда была девочкой (фр.)). По-русски это звучит забавно и вполне невинно. Без сексуального подтекста. И означает всего лишь то, что иногда некоторые давние события вспомнить также сложно, как пожилому человеку его детство.       Меня понимают. Даже не смотря на мой акцент и убогий лексикон. Снова улыбки, кивки и добродушие. И даже несколько одобрительных хлопков в ладоши.       - Похоже, мои услуги здесь больше не нужны, - хмыкает в свой микрофон переводчик. – Мсье Ланской отлично говорит по-французски.       Зал одобрительно гудит, но я тоже не упускаю случая сострить.       - Это было все, что я знаю, - с невинным лицом говорю я. – Больше ни слова, клянусь…       На этот раз журналисты уже снова откровенно веселятся, расслабившись в, казалось бы, разрядившейся обстановке. Но не тут-то было.       - Я все же хотел бы получить ответ на свой вопрос, - поднимает руку очкарик. – Если вы не возражаете…       Он не обращается ни к кому конкретно. Но смотрит прямо на меня. И я успеваю первый, раньше Нинель нажать кнопку на микрофоне.       По сгустившемуся справа от меня воздуху, я чувствую, как она напряглась. И уже приготовилась меня притормозить… Но в следующее мгновение она медленно и буквально на секунду накрывает мою ладонь своей и ободряюще сжимает. Это значит… Верит в меня? Доверяет?       Захожу конем из-за угла.       - Послушайте, - со скучным лицом начинаю я, - если расследовать каждое падение. Каждый сорванный элемент или неудавшийся прокат, то не хватит следователей. Лед, знаете ли, скользкий. А падение – неотъемлемая часть нашей работы.       - Но вы ведь не можете назвать тот ваш срыв – обычным падением, - не унимается тип.       - Пуо куа па? (Почему нет? (фр.)) – невинно интересуюсь я.       - Ну как же… Все закончилось ужасной травмой для вас… И, на сколько я знаю, тройной аксель – это один из самых стабильных ваших прыжков. Странно было видеть такой финал именно в вашем исполнении…       Что ж… Ты сам вырыл себе яму. Я не виноват.       - Ну тогда, - достаю я козырного туза из рукава, - почему вы не удивляетесь падению с тройного акселя моего коллеги и товарища Евгения Семенова на чемпионате Европы в Стокгольме? Он такой же левоногий, как и я, и коэффициент стабильности акселя у него больше девяноста, в отличие от моих восьмидесяти пяти.       Он несколько обескуражен моими словами и явно не ожидал такого ответа. Ибо нефиг. Готовиться нужно как следует, раз уж затеваешь провокацию.       - Ну-у… Э-э-э… - раздраженно тянет он.       - Да и вообще, - добиваю его я, - списывать собственные ошибки на недостатки снаряжения или чей-то злой умысел – это простительно в начальных классах. Я знаю, почему я тогда упал. И качество моего снаряжения тут совершенно не при чем. Все остальное – фантазии и домыслы.       Я чуть-чуть поворачиваю голову, чтобы увидеть выражение лица Нинель. Легкая улыбка, полуприкрытые глаза… Рисует на клочке бумаги кружочки и квадратики. Значит, все в порядке.       - Медамз-е-месью, - подает голос до этого молчавший и, казалось, дремавший модератор, - если больше нет вопросов, то мы можем отпустить уважаемых представителей… э-э-э… России и пригласить других… э-э-э… представителей, той же страны… М-да… Ну так получилось, - он разводит руки в ответ на усмешки журналистов. – Спасибо, - это уже к нам, - успехов…       Аплодисменты, вполне искренние, провожают нас к выходу. А вместе с ними и два настороженных и хмурых взгляда. Противной тетки с айпадом и типа с папочкой. Где же я его, черта, видел? А ведь видел же…       Едва оказываемся в коридоре, Нинель прогоняет девчонок в раздевалку, а сама, прислонясь к стенке, с отвращением встряхивает головой и презрительно кривит губы.       - Вадовцы… - цедит она раздраженно.       Интерес к нам со стороны Всемирного антидопингового агентства всегда повышенный, поэтому не могу с ней не согласиться.       - От Вальки они не отстанут, пока она не уйдет сама, да?       - Ты же видишь, - кивает она, - намекают и намекают… Хоть бы не напакостили…       - А этот крендель в очках, - спрашиваю я, - он откуда взялся?       Нинель смотрит на меня удивленно.       - Ты что, не узнал его?       - Э-э-э…       - Мне показалось, что ты именно поэтому Стокгольм и вспомнил, чтобы его подразнить…       Вот оно что! Точно…       Воспоминание, которое размытым лоскутом теплилось где-то на периферии моего сознания, вдруг совершенно ясно всплывает перед глазами. Ну конечно же! Стокгольм. Моя победа… И угроза предъявить мне обвинение в использовании допинга… И худой очкастый парень, который подбегает к Нинель и сообщает ей о том, что обвинения с меня сняты… Именно тогда, когда стало известно, что Женька Семенов пролетел мимо серебра… И поставленные на тотализаторе на его проигрыш огромные деньги не уплывут к тем, к которым не должны были… За три прошедших года парень превратился в очкастого типа… С папочкой…       - Так он тоже вадовец, - доходит до меня.       - Как вы говорите, - ехидно усмехается Нинель, - так точно Капитан Очевидность, да?       Я пропускаю мимо ушей ее шутку.       - Но тогда, - не понимаю я, - какого он ко мне прицепился?       - А черт его знает, - пожимает плечами Нинель. – Может по старой памяти… А может и…       - Что, и?..       Нинель задумчиво теребит рукой подбородок.       - Ты вот что… Ешь только в гостинице, и только горячее и вареное, понял?       - Ну, я практически только это и ем…       - Воду пей только из бутылок, которые сам открываешь. Никаких чаев-кофиев…       - Хорошо-хорошо, - пытаюсь успокоить ее я. – Не нервничай, я же не маленький…       Нинель поводит бровью и, оторвавшись от стенки, поворачивается в сторону ледовой арены.       - Не маленький он… - ворчит она. – Росту много – ума мало… Иди переодевайся и шагом марш на разминку. Пускай Клей… Тфу ты, прости господи… Артур Маркович сегодня с тобой поработает…       - Слушаюсь, - приседаю я в кривом реверансе.       Нинель показывает мне рукой в сторону раздевалок и шевелит пальцами – иди, мол.       Не сдерживаюсь, и пользуясь тем, что мы одни, провозглашаю издевательским тоном.       - Она, насупившись сердито, у всей команды на виду, мне мрачно говорит: «Иди ты…» И я пошел. И я иду…       Нинель поворачивается и, наверное, все же в силу нашего семейного бесшабашного характера, вдруг из серьезной делается веселой.       - Что ж ты дурачок у меня такой уродился, - с улыбкой шепчет она, расправляя мои волосы и водя ладонью по лицу. – Ты хоть знаешь, кто это написал?       - Понятия не имею, - легкомысленно пожимаю плечами я. – Услышал где-то, запомнилось…       Она влечет меня к себе и, приобняв, целует в нос.       - Хоть бы и правда, женился на Озеровой своей, - произносит она, - может, она с тобой умом поделится…       - Ты же слышала, ей некогда, - ухмыляюсь я. – Ей тренер не разрешает…       Она, все с той же улыбкой качает головой и, еще раз проведя пальцами по моему лицу, легонько отталкивает от себя.       - Иди готовься, биджо… - произносит она. – Тебе послезавтра Щедрика по стенке размазывать…       Согласно киваю. Вздыхаю. Бросаю на нее еще один взгляд. Разворачиваюсь и быстро ухожу в сторону раздевалок.       Щедрика? По стенке? Да это ж мое любимое занятие. Дайте двух…              Утром, ни свет, ни заря, скребусь в номер к девчонкам. Если спят еще, то не услышат - не повезло значит. А если не спят…       Щелчок замка… Дверь приоткрывается на ширину достаточную, чтобы я мог просочиться внутрь… А внутри меня встречает Анечка. Растрепанная, в длинной, до колен, футболке и прижатым к губам указательным пальчиком. И сияющими утренней синевой глазами…       - Только тихо, Валька еще… Ох-х!...       Я буквально падаю перед нею на колени, задираю вверх импровизированную ночнушку и, обхватив руками ее голые бедра, прижимаюсь губами к любимой моей, ненаглядной, сладкой и пьянящей…       - Сережка… Ох-х!.. Что ты?.. Прекрати сейчас же… Ох ты ж господи!..       Ее шепот срывается в едва сдерживаемый стон, руки вплетаются в мои волосы, и я несколько мгновений держу ее, не выпуская, вынуждая дрожать и извиваться от наслаждения. Наконец, она заставляет меня подняться на ноги, молниеносным движением сбрасывает на пол свою футболку, обхватывает меня руками, и я, обнимая и лаская мою обнаженную, нежную, желанную и желающую, буквально волоку ее в ванную, на ходу покрывая поцелуями ее губы, щеки, глаза, шею… А еще, каким-то образом, умудряюсь одной рукой стянуть с себя рубашку…       Теплые струи обтекают наши тела. А мы стоим, под ними, прижавшись друг к другу, и наше дыхание одно на двоих. И так хочется, чтобы волшебные мгновения продолжались еще, и еще, и еще…       - Я люблю тебя…       - Я знаю…       - Скажи и ты…       - А вдруг, я обману?..       - Все равно… Хочу это слышать… От тебя…       Она тихо смеется.       - Ты не веришь? Пока не услышишь не поверишь, да?       - Я поверю, - обещаю я, - поверю… Когда мы с тобой все бросим. И уедем от всего… И от всех. Вдвоем…       - Тогда, зачем тебе слова? Ведь это только иллюзия…       - Слова слышит бог… И ангелы… Ангелам нельзя говорить неправду…       - Слова, мой милый, слышит дьявол. А бог слышит наши мысли…       Ласкаю руками, целую губами, вдыхаю всей грудью ее прекрасное тело. И чувствую, как легкой зыбью, мягкие волны первородного желания снова начинают качать и обволакивать нас. Меня и ее.       - Я тебя люблю… - шепчет она, и закрыв глаза, сжимает ладонями мои руки, поощряя все творимые ими вольности. – Мой глупый, маленький, несносный…       Я верю…              Мое появление среди девчонок, в коридоре, перед последней разминкой вносит некоторое замешательство в ряды его нынешних обитательниц, и я становлюсь объектом удивленных и заинтересованных взглядов, направленных на меня со всех сторон. Но я не из стеснительных, и смутить меня ни у кого не получится. Вежливо улыбаюсь, киваю знакомым и незнакомым лицам, и протискиваюсь к дальней стенке, где гнуться и скручиваются мои красавицы.       Сосредоточенные лица, нахмуренные брови, стеклянные глаза. Гульки, костюмы, все дела… Но мне-то нужно другое.       - Привет, - коротко бросаю им я. – Расшнуровывайтесь.       Анька с Валькой, без слов и комментариев, выполняют то, что я им говорю. Потому что накануне вечером я всеми доступными мне аргументами выдавил из Нинель разрешение вот так, в самый последний момент, к ним явиться. Ну а она уже в приказном порядке велела девчонками меня слушаться.       Аня первая стаскивает с ноги ботинок и протягивает мне.       - Даже не завязывала, - комментирует она. – Знала, что инспекция нагрянет…       Я пропускаю ее реплику мимо ушей и беру в руки ее правый ботинок. Сначала шнурки. Нет ли где-то надрыва или надреза… Внимательно осматриваю места затяжек, проверяю крючки на предмет подпила или ослабления крепежа… Все нормально… Теперь сам ботинок. Сую руку внутрь… Подкладка, язычок… Стелька еще хранит тепло Аниной ноги… Ничего нигде не разорвано и не разболтано. Не проломано, что тоже важно… Внешняя часть ботинка целая, без заломов и потертостей… Обычные царапины в районе носка и пятки… Хорошо… Самое важное. Подошва. Проверяю нет ли трещин. На всякий случай провожу пальцем везде, куда могу дотянуться. Понятное дело, что усталостные микротрещины без специального прибора я вот так, глазами, не найду, но ведь и ищу я не следы естественного износа, а результаты злого умысла. Иголку в стельке, подрезанный шнурок, подпиленный каблук…       Кстати, если не знали, нагадить спортсмену можно элементарно, выкрутив болты, которыми крепятся лезвия к ботинку, подпилив их немного под шляпкой и аккуратно закрутив на место. Делов тут минут на десять, заметить ничего невозможно, но зато результат – гарантированный. На первом же прыжке шляпки болтов срежет и лезвия потеряют жесткий сцеп с ботинком. Если преступник не боится быть раскрытым, то он так и сделает. В моем случае заморочились. Потому что нужно было, чтобы все выглядело как несчастный случай. Но сейчас… Кто его знает.        На вид все болты на Анином ботинке выглядят нетронутыми. Ни единой царапинки или следов скрутки. Микроскопические метки, которые я поставил еще в Москве на каждом болтике, и которые точно должны сорваться, попробуй кто-нибудь эти болты тронуть, все целые и невредимые. Но на вид все что угодно может выглядеть красиво…       Крепко берусь за лезвие правой рукой, одновременно левую просовываю внутрь. Упираю ботинок в стену, наваливаюсь всем своим весом и тут же резко дергаю правую руку на себя. Правильно приложенное усилие не нанесет никакого ущерба исправным конькам, которые рассчитаны на гораздо более серьезные нагрузки. А вот подпиленные болты могут сместиться. Пусть даже на долю миллиметра. Но это уже будет сигнал тревоги…       Проверяю свои меточки. Все в порядке Ни малейшего следа смещения или каких-то иных повреждений. Что ж, прекрасно…       - Давай другой, - говорю я, протягивая Ане ее правый ботинок…       Девчонки из других команд смотрят на нас, кто озадаченно, а кто-то даже с иронией. Но мне все равно. Пускай хоть в лицо мне хохочут – я не допущу, чтобы с моими любимыми что-то случилось. С обеими…       С Аниными коньками все оказывается в порядке. Слава богу…       Валька, не утруждаясь общением, пока я вожусь с Аниной амуницией, вся на своей волне переобувается в ярко-красные кроссовки и отходит в сторону крутить на полу лутцы и аксели. Балеринка – она такая. Перед любым стартом впадает в задумчивый ступор, максимально концентрируется. Разумеется, ее можно извлечь из этого состояния, но тогда ей будет сложнее собраться перед выходом на лед.       Пока Анечка шнуруется, тщательно проверяю Валькины коньки и тоже не нахожу ничего подозрительного. Джокер вряд ли будет пакостить балеринке. Если я правильно понимаю логику этого гада, то его задача максимально доставить боль и неприятность лично мне. Физическую, очень желательно, но и от душевной он не откажется. Тратить же силы на хоть и родную мне и любимую всем сердцем Валю как бы в общем-то и бессмысленно. Да, разумеется, я расстроюсь, буду переживать и нервничать, случись с ней, не дай бог что-то нехорошее. Но к чему распылять силы, если есть Аня… Так твою растак, господи, о чем я думаю…       - Валя, суда подойди, - зову я балеринку.       Она подбегает все с тем же отрешенным видом. Вся в образе, в своей музыке и в танце.       - Садись… - киваю ей на одиноко стоящий у стенки стул.       - Да я и сама могу… - пытается было возразить она.       - Садись, я сказал…       Все же она выныривает в реальность… Жаль. Но… Я не думаю, что это так уж сильно повлияет на ее результат. Тем более, у нее последний стартовый, успеет еще собраться.       Знакомым движением опускаюсь перед ней на колени… Я перед каждой из них вот так стоял… Каждой клеил защиту, натягивал носки, подтягивал шнурки, а потом все тоже самое повторял в обратном порядке… Бинтовал стертые пальцы тоже каждой… Бессчетное количество раз. Потому что это забота. О родном человеке. А их у меня, родных, всего-то ничего… А как вы думали?       Стаскиваю с Вальки кроссовки, подтягиваю носки, ощупываю ступни.       - Ой, не щекотись, - хихикает она, подскакивая на стуле, но тут же хмурит лоб и кривится.       - Что болит? – спрашиваю. – Приложилась где-то?       - Да ерунда, - машет она рукой. – На жопу сегодня утром плюхнулась неудачно…       - И спиной о бортик прилетела, - добавляет Аня, присаживаясь на корточки рядом со мной. – Давай помогу…       И мы, как когда-то, как много лет назад, вдвоем, ухаживаем, жалеем и помогаем нашей маленькой подружке. Как старшие в большой семье…       Когда уже все готово, и я заклеиваю кончики шнурков скотчем, Валька, до этого молча на нас смотревшая, вдруг наклоняется и обнимает меня и Аню.       - Я так люблю вас… - шепотом произносит она, прижимая наши головы к своим щекам. – Очень люблю…       И оставив нас осознавать это ее признание, снова убегает в свой угол, в погоне за ускользающим вдохновением.       Смотрим ей вслед, и Аня берет меня за руку и кладет голову на плечо.       - Хорошо, что мы не прогнали ее от себя, - тихо говорит она. – Обида была бы…       Согласно киваю.       - Двоих мы уже потеряли. Зачем терять еще кого-то?..       Аня отрывается от моего плеча и молча заглядывает в глаза. И я отвечаю на ее взгляд. Если я тебе верю, значит и тебе придется мне поверить…       - Нет, Аннушка, - я качаю головой. – Нет…       Она все понимает. И я чувствую, облегченный вздох, с которым из ее тела уходит напряжение.              Женская короткая не приносит сюрпризов. С недосягаемым разрывом на первом месте воцаряется балеринка, снисходительно поглядывая на копошащихся внизу соперниц. Невозможно выиграть соревнования короткой программой. Ага… Как же. Уже не первый раз наша школа доказывает несостоятельность этой теории. И то, что Леха Жигудин с упорством достойным лучшего применения продолжает повторять эту сентенцию, все больше и больше подзадоривает меня затеять с ним на эту тему спор. И выиграть.       Анечка… На втором месте. Как, в принципе, и планировалось. Но если между ней и Валей разрыв почти в пятнадцать баллов, то пристроившаяся за ней немка Лиза Рем отстает всего на балл с четвертью. И это очень серьезная заявка… Выдыхается моя фея. Крылышками еще машет, пыльцу волшебную разбрасывает, но трудно ей… Самое время подумать о цветочном домике…       В гостиничный номер к Нинель пробираюсь вечером того же дня, как Бекингем к королеве, под покровом темноты, точно зная, что она одна и никого не ждет.       И на все мои уговоры она упирается до последнего.       - Послушай, рыцарь печального образа, - злится она на меня, - давай я буду сама решать, что мне делать со своими спортсменами. Уж как-нибудь без сопливых разберусь, да? Тоже ж соображаю, почитай двадцать с лишним лет в профессии… Господи, двадцать лет… Это что же, я такая старая?..       - Ты молодая, и красивее всех на свете, - быстро подсовываю ей сахарную пилюлю я. – Мужики на тебя по сей день стойку делают. Ты, вот, не смотришь по сторонам, а мы-то замечаем…       - Да вижу я все, - устало отмахивается она, но по выражению ее лица понятно, что моя пилюля сработала.       Стараюсь развить успех всеми доступными мне средствами.       - Деда, - вкрадчиво заглядываю ей в глаза, - сними Аньку со старта… Ей еще тебе внуков рожать… Ну что тебе стоит…       - Ой, да прекрати ты нудить уже, - вяло огрызается она. – Вот ведь пристал, как бальный лист…       Конечно же это не мое дело. Чтобы спортсмен вмешивался в тренировочный процесс, да еще и не свой собственный, а другого члена команды – вещь немыслимая в принципе. Не только в нашей школе. Но в данном случае, у меня есть личный интерес. И я беззастенчиво пользуюсь своим положением.       - Пожалуйста, мам… - уже совсем бесстыдно шантажирую ее я. – Ну ради меня… Я же не за себя прошу… Ну надорвется Анька… Или того хуже…       Нинель внимательно смотрит на меня, и под ее взглядом я опускаю глаза.       - Биджо… Ра-ар витси? (Мальчик… Чего я не знаю? (груз.)) – тихо интересуется она.       Я закусываю губу, понимая, что скрывать или выкручиваться глупо и поздно.       - Набичвари Джокер укханалидан гадмовида (Ублюдок Джокер вылез из задницы (груз.)) – мрачно киваю я.       Она бледнеет и закрывает глаза.       - Джандаба… Проклятье… Этого нам только не хватало.       Я пожимаю плечами и стараюсь говорить максимально спокойно.       - Мы подозревали, что это рано или поздно случится, готовились… Но все равно… Неожиданно.       Нинель быстро отходит от первого впечатления, и тут же расставляет все по местам.       - Он угрожал Ане?       - Нет.       - Тебе?       - Нет…       - Шантажировал?       - Ну-у… Э-э-э…       - Ясно… Снова фотографии… – она протягивает руку. – Показывай.       Спорить бесполезно. Иначе, не стоило вообще затевать этот разговор.       С кислой миной достаю телефон, открываю приложение и протягиваю ей.       Она смотрит на экран, спокойно, без эмоций, и почти сразу отталкивает мою руку.       - Убери…       Наши взгляды встречаются.       - Ты знала…       - Да…       Сглатываю подкативший к горлу комок       - Мне все равно…       - Я не вмешиваюсь в личные отношения моих подчиненных, ты знаешь…       - Мне, правда, все равно – выдавливаю из себя улыбку. – Не нужно никого винить. Если бы я тогда не уехал, ничего подобного не было бы…       Нинель внимательно разглядывает меня, словно оценивая, серьезно я говорю или нет. Потом, видимо приняв для себя решение, кивает.       Она бы могла мне сказать, что это было давно, один раз, по глупости и от обиды… Что я не должен ожидать верности от других, сам пренебрегая этой верностью направо и налево… Что в жизни главное то, что есть сейчас, и что будет потом, а о прошлом нужно помнить только самое светлое и радостное…       И я бы с ней во всем согласился…       Даже если бы и думал по-другому.       Но она предпочитает всем этим словам тишину. И принимает мое невысказанное согласие.       - Чего ты боишься, биджо?       Вида крови и высоты… Но об этом она и так знает.       - Я боюсь, что Аньке подстроят падение, - меня передергивает от одной этой мысли. - Как мне… Или еще какую-нибудь гадость. Коньки парафином намажут, пургена в чай сыпанут… Не знаю…       - Ну хорошо, - Нинель теребит рукой подбородок. – Предположим… Допустим, я ее сниму. Ты уверен, что это ее обезопасит?       - Во всяком случае, он не сможет так легко до нее дотянуться. Если Анька будет сидеть в номере или вообще поедет домой…       Я вижу, как она размышляет, в общем-то, не обращая внимания на мои слова. Все аргументы, которые я способен придумать ей давно известны.       - Он-он-он… - ворчит Нинель. – Мы так до конца и не выяснили, кто же на самом деле этот «он». Если исходить из того, что он здесь, раз собрался снова пакостить, то…       - Авер здесь, - подхватываю ее мысль я. – Хот Арти тоже. Я пока его окончательно не исключаю… Кто еще… Из тех, кто были тогда в Париже… Масяня, Хомяк…       Нинель кивает, не перебивает меня, хотя и не любит, когда при ней коллег называют по прозвищам.       - Вот, - продолжаю размышлять я. – Если уж совсем невероятное предполагать, то еще есть дядя Ваня, Клей…       - Ну, это чушь собачья, - тут же обрывает меня она. – Сам же понимаешь…       - Я просто думаю вслух… Странно все…       - Что именно?       - Ну вот смотри… Можно? - Я киваю на лежащий на столе блокнот и карандаш. – Мне лучше думается, когда я рисую…       - Можно…       - Э-э-э… - я вырываю из блокнота страничку и черчу карандашом первую стрелку. – Вот. Тогда в Париже… Берем за основу воспоминания Семенова, видим, что сначала в раздевалку заходит Валька, так? Так.       Рисую букву «В» и черчу вторую стрелку, направленную в противоположную сторону.       - Потом Валька выходит. Дальше, через некоторое время, ты меня выгоняешь, и я иду туда, - третья стрелка и буква «С», - и дальше я выхожу, - стрелка, - и иду следом за Валькой. Пока все нормально… - справа от стрелки возникает улыбающийся смайлик. - Дальше, Женька вспоминает, что сидел и пялился на Таньку, которая катала свою тренировку. И вероятно мог кого-то упустить, но нам это не важно, потому что мы знаем – Джокер зашел в раздевалку после Таньки.       На бумаге появляется буква «Т» в окружении двух стрелок.       - Рыжая забежала, сделала свое дело и убежала обратно, - комментирую я. – И где-то, через некоторое время, в раздевалку должны зайти по очереди, Авер, потому что его видел Семенов, Валя, чтобы переодеться и выйти на лед, и, наконец, Артем, потому что его и Семенов видел, и на видео он есть.       - Кстати, - Нинель поднимает палец, - видео – это наш главный аргумент. На нем Розин отлично получился, и видно, что у него в руках эта штука…       - Шуруповерт, - киваю я. – Но мы пока исходим из того, что он, вроде как, логично оправдал свои действия, да и Женя подтверждает, что Арти провел в раздевалке от силы пару минут и просто не успел бы ничего сделать с моими коньками… Ну разве что месяцами тренировал навыки развинчивания и свинчивания лезвий на скорость… Но это вряд ли…       Нинель задумчиво кивает, соглашаясь. А я рисую новую стрелку и размышляю дальше.       - Вот, что мне не понятно… - рядом со стрелкой появляется вопросительный знак. – Откуда Авер взялся перед дверью массажного кабинета? Он должен был там появиться уже после того, как внутрь зашел я. Но Женька его не видел, хотя он точно должен был пройти буквально у него перед носом – другого пути там не было… Ну не прятался же он в темном углу, выжидая, пока мы с Валькой устроим там ему эротик-шоу… И кабинетов там других не было, это я точно помню – глухой коридор с дверью в конце… Зато, он каким-то невероятным образом умудряется материализоваться снова у трибун, и зайти в раздевалку где-то после того, как оттуда выскочила Танька. И также магически испариться, - еще один знак вопроса, - до прихода Вали… Хотя, если вспомнить, что рассказывала Валя, уйти оттуда… от массажного кабинета в сторону раздевалок они должны были чуть ли не вместе, ну или с минимальным разрывом… Ну, а если, допустим, Авер дождался пока Валя переоденется и, увидев, что путь свободен, зашел в раздевалку, когда она оттуда ушла?.. Это бы все объясняло… Если бы Женька, когда мы с ним разговаривали, не сказал, что Авер заходил в раздевалку как раз перед тем, как туда вернулась Валя…       Я завершаю свои художества изображением задумчивого смайлика, закатившего глаза и скривившего рот.       - Ну хорошо, - подает голос Нинель, до этого слушавшая меня внимательно и не перебивая. – Допустим, Семенов мог забыть, когда там и кто, в какой последовательности заходил и выходил. В конце концов, он же специально не высматривал…       - Возможно, возможно… - киваю я.       - Но тогда, - продолжает свою мысль она, - нельзя исключать и того, что он мог просто проглядеть еще кого-нибудь, кто отирался возле раздевалки. Мы ведь даже не знаем, может быть он сам уходил куда-то, а потом вернулся. Просто не помнит таких мелочей…       Я понимаю куда она клонит. И у меня тут же рождается в голове провокационная идея.       - Слушай, а что если я сам поговорю с Авером, а? Если он тут не при чем, как тебе хочется думать… Хочется, хочется, - с усмешкой киваю я на ее попытку возразить. – Так вот, если Авер тут не при чем, то он будет спокоен и добродушен, и искренне еще раз пожалеет меня за мои прошлые страдания. Ну, а если нет… То тогда пускай мне в глаза посмотрит. Как думаешь?       Нинель искоса смотрит на меня из-под полуопущенных век.       - Что, вот так вот обнаглеешь и полезешь к нему со своими подозрениями? – ехидно интересуется она. – Получишь отлуп по полной и уползешь, поджав хвост. Уж поверь…       Охотно верю.       - Ну-у… Э-э-э… - соображаю на ходу. – Придумаю причину какую-нибудь, чего я от него хочу. О! Про «Ледниковый» что-нибудь перетереть попрошусь… Или нет! – радостно хлопаю в ладоши. - Вот, придумал. По поводу показательного моего что-нибудь наплету. Ну типа, «как вы думаете…», «может стоит…», «или лучше не надо…»       Она смеется, глядя на меня и снисходительно качает головой.       - Вот же фантазер… Смотрю на тебя – ну весь в папочку своего…       Я удивленно вскидываю брови.       - Вот тебе раз, - усмехаюсь. – Такого сравнения я от тебя еще не слышал.       - Повода не было…       - Правда, что ли?       - Ну, ты же с папашкой своим героическим не знаком лично, да и виделись вы может раз или два, ты еще маленький был…       Нинель улыбается каким-то своим воспоминаниям. А меня, вдруг разбирает любопытство.       - Мам, а какой он?.. – спрашиваю я. - Ну, отец… Папашка мой…       Она смотрит на меня, склонив голову, и уже, я вижу, собирается что-то ответить, рассказать… Может что-нибудь интересное… Но в последний момент передумывает.       - Ай, ну тебя, биджо, - машет она на меня рукой. – Не хочу вспоминать. Да и не нужно оно тебе…       - Ну почему? Мне же интересно…       Она хитро щурится.       - Вот будешь с Сёмой общаться, можешь его и расспросить за одно. Они с Вовкой друзьями были… Пока не рассорились по глупости…       - По какой глупости? - не унимаюсь я.       - Все, отстань от меня, - она хмурится, и улыбка далеких воспоминаний постепенно сходит с ее лица, - Ни по какой…       - Тебя не поделили… - не спрашиваю, а, скорее, констатирую я.       - Так!.. – Нинель резко стукает ладонью по столу и поднимается. – У кого-то завтра серьезный старт. И думать нужно о работе. А не о ерунде. А ты тут со мной лясы точишь вместо того, чтобы полноценно отдыхать.       - Ну я…       - Ланской, - она повышает голос. - Спокойной ночи. Дверь там. За собой ее закрой.       Понимаю, что разговор окончен, и мне из нее больше ничего не вытянуть. Но хотя бы какие-то позиции я за собой должен закрепить.       - Аньку сними, - бросаю я через плечо, уже взявшись за ручку двери. – И мне, и тебе спокойнее будет.       - Я подумаю, - отвечает она.       - Пожалуйста…       - Сереж… Иди уже, а? Дай отдохнуть…       Нинель никого не ждет. И я ничего не сделал, чтобы она на меня злилась и выгоняла… Мы просто вот так общаемся. И, она права, ей и правда, нужно отдохнуть. Перед завтрашним. Как и мне.       Дверь мягко шуршит по полу и плотно прилегает к косяку.       Щелчок замка - и я снова совсем один. В лабиринте устланных коврами коридоров, ночных ламп и синтетического запаха временного жилья. Гостиницы… Мы проводим в них столько времени, что порой, забываем, как выглядят наши дома. И даже, в какой-то момент перестаем скучать по нашим родным… Хорошо, что у меня нет этой проблемы.       Потому что у меня всегда есть она…              - Слышал, Валет, - Мишка с удивленной миной сообщает мне новость, которую я и так знаю, - Шахова с Семеновым приехать собираются?..       - Слышал, - непринужденно отмахиваюсь я.       - Интересно, - кривит губы он, - с чего бы? Попутешествовать – так не сезон, и вообще, что здесь делать?.. Лучше уж к морю… Может пригласили?..       - Может быть, - загадочно ухмыляюсь я.       Мишка отрывается от телефона и озадаченно смотрит на меня.       - Опять ты в курсе всего, - ревниво скрипит он, - а я, как всегда…       - Не опять, а снова, - подначиваю его я.       Он обиженно надувается, снова утыкаясь в экран. Но я не могу ему рассказать всего, не разрушив интригу. Хотя, кое-что могу. Как раз. Чтобы еще больше туману напустить…       - Только помалкивай, лады? – примирительно говорю я.       Мишка тут же меняет душную мину на приветливую и поворачивается ко мне.       - Ланс, ты же меня знаешь…       Знаю.       - Ну хорошо. Короче… - я понижаю голос до доверительного. - Наша Нинель их пригласила. На показательных будет сюрприз. Какой - не скажу, потому что сам еще не знаю, что получится. Но будет классно.       Мишка удивленно открывает рот.       - Ух ты! – искренне радуется он. – Рыжую снова на лед выпустят?       - Конечно, - киваю. - Чего бы ради ее звать?       - Вместе с Женькой? На показательных? В паре, что ли?       На этом достаточно.       - Все, Щедруля, - я кручу пальцем у него перед носом. – Дальше фантазируй сам, если хочешь. Меня и так за мою откровенность с тобой по головке не погладят, так что… Что ты лыбишься, дурак? Да, и там тоже не погладят, так что смотри мне, не звони по углам…       Мишка, довольный, ржет как конь.       - Гляди, Серый, не надорвись только, с тремя-то сразу, - хохочет он. – Годы ж, поди, не те. А Танька точно соскучилась, что за тобой аж через пол Европы прискакать решила.       Вот ведь паршивец…       - Ваши намеки, сударь, в высшей степени неуместны, - строю я серьезное лицо, параллельно шаря рукой по своей койке в поисках, чем бы в него запустить. – Мадам Шахова изволит путешествовать в сопровождении законного мужа, который глаз с нее не спускает, а дай ему волю – с удовольствием бы посадил благоверную на цепь.       Мишка смотрит на меня, склонив голову и гаденько ухмыляясь.       - Что, Сергуня, - елейно интересуется он, - было?       - Иди ты в жопу!..       - Было… - кивает он.       - Не было, - таким же тоном передразниваю его я. – Не будь идиотом. Все давно в прошлом. У нее есть Семенов, они счастливы…       Мишка смотрит на меня удивленно, с недоверием.       - Когда ты свалил в Штаты, - произносит он негромко, - мы ж тут тоже, наблюдали всю ту истерику, которая царила у вас в «Зеркальном». Это потом все подуспокоилось, а сначала…       - Да слышал я об этом всем, - равнодушно машу я рукой. – Аня в слезах убивалась, Танька хвостом вертела направо и налево, Валька работала за троих, Катька – та вообще исчезла с радаров…       Мишка скептически качает головой.       - За Валю с Катей не скажу – не знаю, - говорит он. - Аня… Ну, да, она расстраивалась очень, но все так, по сухому, держала в себе, виду не подавала… Только иногда… Ну, я тебе рассказывал уже… Когда никто ее не видел…       - Ну, вот видишь… - пожимаю плечами я.       - А вот Шахова зато, - добавляет он, - вот она рыдала, и в истериках билась так, что я думал глаза все выплачет. Семенова бедного посылала подальше в открытую – он мне даже жаловался… Потом ее попустило, одумалась… Даже где-то появляться начала… Ну и Женьку снова приветила, он и раскис тут же…       Хм… Я удивленно смотрю на него. Потому что…       - Я слышал немного другую версию, - медленно произношу я. – Что как раз Аня… Ладно, не важно.       Мишка смотрит на меня с досадой, явно жалея, что затеял этот разговор.       - Сереж, честно, я не хочу сплетничать, - качает головой он. – Если тебе это важно – разбирайся сам со своими подругами… Я просто говорю то, что видел. И слышал. Как Таня тебя оплакивала, словно покойника, убивалась, как обвиняла Аню в том, что она отбила тебя у нее, а потом бросила… Поговаривали, что между ними был такой скандал, что дошло чуть ли не до драки. И когда Таня ушла к Шиповенко все вздохнули с облегчением. Что было дальше, я не знаю… Через полгода, вдруг, Семенов, радостный выпрыгивает как чертик из табакерки и приглашает на свадьбу… И там твои девчонки уже снова, как ни в чем не бывало, общаются, смеются…       Все чудесатее и чудесатее, как говорила Алиса, бродя по Стране чудес… И Труляля с Траляля передо мной выпендриваются, и сумасшедший шляпник не упускает возможности выдать сентенцию, королева грозится казнить… И только я, белым кроликом, меж ними всеми скачу, как угорелый, постоянно куда-то опаздывая и ничего не успевая… Как же мне все это дорого…       Мишка как-то неуверенно ерзает, чешет затылок и очевидно понимает, что залез не на свою территорию. Вот и поделом тебе. Не зная броду полез в воду – выхлебывай теперь.       - Ладно, Михалыч, - выдержав профилактическую паузу, дружелюбно смотрю на него я. – Давай спать. Завтра мне тебе уши на задницу натягивать, а это посложнее всех этих любовных многогранников будет. И приятнее.       Он облегченно вздыхает и снова клеит на физиономию свою фирменную тонкую улыбочку.       - Забьемся по тыщонке на победителя, а, Валет?       - Не знаю… - с деланной неуверенностью тяну я. – Нужно будет завтра у Анечки спросить, может ли наш семейный бюджет такой расход потянуть…       Мишка хихикает, устраиваясь под одеялом.       - Давай, давай, спрашивай, - глумливо поощряет меня он. - Хочу это увидеть…       Я тыкаю пальцем в выключатель и вытягиваюсь на своей койке, закинув руки за голову. Сна ни в одном глазу, а наполняющий спустя несколько минут нашу комнату богатырский Мишкин храп так вообще отметает даже возможность заснуть.       Меня же терзают догадки и сомнения.       Странно… Я и не подозревал о том, что Аня с Татьяной схлестнулись. Никто мне об этом даже словом не обмолвился, хотя, если верить Щедрику, скандал был до небес… Предположим, поводом для этого мог оказаться и я, но основные причины, на сколько я понимаю, уходили корнями глубоко в корейский лед, в олимпиаду. Когда Анечка, проиграв Таньке произвольную, по сумме двух программ столкнула ее на второе место. Поэтому Таня ушла. Не из-за меня. Не из-за ссоры с Анькой. Они и раньше собачились, бывало… А еще, потому что не могла простить Нинель, за то, что та убедила ее не прыгать триксель, пообещав, что ей хватит баллов обойти Аню и выиграть золото. Так что тут у нас скорее «Даллас» чем «Санта-Барбара»…       И зачем Танька мне рассказывала сказки о том, как Анечка, бедная, горевала по мне, пока я в америках прохлаждался? Только ли чтобы воззвать к моей совести? Глупо как-то получается. Все же на виду было, и мне даже специально узнавать не пришлось, как правда, с точностью до наоборот, сама вылезла наружу. Темнит что-то рыжая… Ох не чиста у нее совесть. Грехи все замолить хочет. И… Боится! Точно! Она чего-то панически боится, до судорог, до истерики… До того, что готова нести несусветную чушь, выдумывать сказки, лишь бы…       Безумная догадка молнией пролетает в моем мозгу. Меня бросает в жар… Потом в холод. И я, отбросив одеяло, резко сажусь на кровати, трясу головой и сам себе шепчу: «Не может быть!..»       И в этот самый момент мой пазл наконец-то складывается…              За час до своего проката ловлю Вальку за руку в коридоре и затаскиваю в ближайший темный угол. И тут же, как по мановению волшебной палочки, все ее подчеркнутое равнодушие, которым она одаривала меня последнее время, снова куда-то улетучивается, и вместо того чтобы удивиться и оказать хоть какое-то подобие сопротивления, Валька сразу обмякает и льнет ко мне.       - Ой, Сережечка, - ласково воркует балеринка, - неужели решился наконец?..       Близость такой очаровательной девчонки, ее голос и вообще антураж всей сцены волей-неволей заставляют меня соответствующим образом отреагировать, и Валька конечно же это понимает и чувствует.       - Все-таки нравлюсь, - хихикает она, мягко сдвигая мои ладони со своей талии ниже, где у нее все так упруго и округло. – Ну же, поприжимай меня…       Отказаться от такого предложения было бы смешно, и я обнимаю мелкую бесстыдницу, как она того хочет. Одновременно, краем сознания все же помню, ради чего я все это делаю. Поэтому, наклонившись к ней, шепчу ей в розовое ушко.       - А хочешь порнушку посмотреть?       Валька удивленно поднимает на меня глаза, но подвоха не чувствует и, неуверенно кивнув, наверное, решает, что это - элемент игры.       - Ну-у… Давай!       Извлекаю из кармана телефон и, включив экран показываю ей непристойную фотографию, стоившую мне нервов и моральных сил. Одну из… Там, где Анечка… И Клей.       Уставившись было с интересом на дисплей, Валька вздрагивает, теряет всю свою игривость и отворачивается.       - Прости... – глухо произносит она. - Это ужасно… Мне очень жаль.       В ее голосе ни капли удивления или тревоги.       - Говори правду, Валя, - прошу ее как можно спокойнее. – Твоих рук дело?       Она вздыхает, кусает губы, но, наконец, смотрит мне в глаза.       - Это я их сфоткала тогда, когда нечаянно застала в тренерской… Я тебе рассказывала…       - Ты не говорила, что фотографировала… - укоризненно качаю головой я.       - А зачем? Чтобы ты еще сильнее нервничал и бесился? Хватит того, что я уже наделала глупостей…       Она абсолютно спокойна. Нет ни раздражения, ни страха… Значит, я все же не ошибался в ней. И слава богу. Ну, или она на столько талантливо играет, что сам Станиславский, глядя на нее, в восторге бы кричал «Верю!»       - Каких глупостей? – тем не менее спрашиваю я, хотя, ответ понятен и так.       - А-а, - Валька досадливо машет рукой, снова бросая взгляд на экран. – Танька… Я тогда только ей их показала. Дурочка была, похулиганить хотелось. На тебя злилась. Да и на Аньку тоже, за то, что она так…       Я не могу скрыть раздражения.       - Ты переслала Таньке эти фотки?       Валя краснеет, смотрит на меня грустными глазками, а потом, шмыгнув носиком, отводит взгляд.       - Ну-у… Да. Отослала. Уж очень она просила. Говорила, что… э-э-э… ну, короче, что возбуждается, когда на них смотрит.       - Понятно…       Она виновато качает головой.       - Прости меня… Сереж… Я начудила. Дура потому что… И Танька тоже… Обещала ведь никому больше не показывать… Вот же ж… Подружка, блин…       Прячу телефон обратно в карман. Вот вам и пожалуйста. Вся теория заговора коту под хвост. Хоть бы поотнекивалась для порядка… Нет. Никакой интриги. Даже не интересно.       - Ну не злись… Пожалуйста…       А вот и долгожданные слезливые нотки в голосе. Ох и актриса… И что с ней делать прикажете?       - Иди сюда… Вредитель малолетний…       Притягиваю Вальку снова к себе, и она с готовностью кладет головку мне на грудь. Стоим, тискаемся… И так хорошо и спокойно. Как когда-то давно... Как тогда…       - Что со мной не так, Сереж? – спрашивает она тихо.       Я удивленно хмурюсь.       - Все так… Прости, не понимаю?..       Она смотрит на меня влажным омутом бездонных глаз. И тут же все становится ясно без слов.       - Валюша, не надо…       - Я могла бы тебя спросить… - произносит она. - Могла бы… Почему ты с Аней?.. И с Танькой… Да даже с Катей… А со мной – нет. Но это было бы пошло, да?       - Ужасно, - улыбаюсь я.       - Вот поэтому мне и кажется, что я какая-то не такая…       Я набираюсь духу.       - Ты замечательная, Валечка…       - Врешь, - хмыкает она.       - Нет. Не вру. Я правда так думаю. И ты… - я подыскиваю слова. – Ты лучше нас всех. И достойна… лучшего. Кого-то лучше… чем я. Поэтому…       Я запинаюсь, чувствуя, как колотится в груди мое сердце.       - Поэтому ты меня не любишь, - заканчивает за меня Валя.       Она все понимает. Всегда понимала…       - Прости…       - Хотя обещал… - в ее глазах грусть.       - Я вынужден просить тебя вернуть мне мое обещание.       Она продолжает внимательно меня рассматривать, как картину, и мне становится ужасно неуютно под таким ее взглядом.       - Нужно было не строить из себя принцессу, - с внезапной веселостью заявляет она, - а брать тебя тогда после олимпиады, тепленьким…       - Твоя мама была против, - на всякий случай забрасываю удочку я.       - Моя мама, - снисходительно смотрит на меня Валя, - была за с первой минуты вашего знакомства. Против была я. Хотела посмотреть, чем все закончится. Хотела, чтобы ты меня сам добивался… Но вместо этого ты меня испугался и… сбежал.       Теперь уже грустно делается мне.       - Вот видишь, - вздыхаю я, тщетно пытаясь унять бушующее сердце, - я же говорю, ты достойна лучшего.       Она проводит ладонью по моей щеке и на еще одно прекрасное мгновение дарит мне свой милый взгляд и свое прикосновение. После чего мягко выскальзывает из моих рук.       - Мне жаль, что к тебе попали эти фотки, Сереж… - качает головой она, и я вижу, как словно по волшебству, меняются ее глаза с манящих и лучистых на обыкновенные, внимательные и равнодушные. – Танька – дура. И стерва. Могла бы и догадаться, что так тебя можно только оттолкнуть… Я же поняла…       Она поворачивается чтобы уйти.       - Спасибо, Валюш… - тихо говорю я.       Она на мгновение замирает, потом пожимает плечами.       - Пожалуйста…       Опускаю голову и не смотрю ей вслед. Лишь слышу быстро удаляющиеся легкие шаги.       И знаю, что она тоже не оглянется в мою сторону. Никогда больше…              - У Щедрика девяносто шесть и три, у тебя девяносто четыре. У Денисова девяносто один с мелочью. Ну, девяносто два считаем, - он хмурит лоб и бросает взгляд на Нинель. – По контенту ты сильнее. Ну там двести шестьдесят пять минимум должно получиться… Но если ошибешься…       - Ошибаться не нужно, - кивает Нинель, - Иван Викторович прав. Но и рисковать лишний раз мы тоже не будем. Я знаю, ты умеешь там по ходу пьесы налажать, а потом исправлять с колес… Помнишь, да? Что ты там тогда учудил? Флип, видите ли, сорвал и пошло-поехало - лутц вместо сальхофа во второй половине, риттбергер к акселю в каскад цеплять пытался… Я тогда только по музыке догадаться могла, что это наша программа, а не чье-то еще сочинение… Что хмуришься? Было?       Старая история, еще с моих юниорских времен. Тогда я искренне думал, что, напихав в программу ненакатанных прыжков, смогу кому-то что-то доказать… Ага, щас… Даже без ошибок проехав таким макаром, я с трудом собрал минимальные гое, местами, не поднявшись даже выше базовой оценки. О компонентах и говорить нечего. Позорище было страшное. Вот же ж Нинель… Помнит…       - Было, - нехотя киваю я. – Один раз. Первый и последний.       - О чем речь? - удивленно смотрит на нас Клей. – Старинные предания? Дела давно минувших дней?       Дядя Ваня усмехается в кулак.       - Расскажи-расскажи, - поощрительно кивает Нинель. – Страна должна знать своих героев.       Артура тогда с нами еще не было, и он, очевидно не в курсе этой истории, поэтому объясняю в двух словах.       - У меня была короткая, мне ее Леша с Артемом ставили. Ну там вначале каскад флип-тулуп три-три стоял, потом тройной сальхоф, ну и дупель в конце. Вот… Я начал такой радостный… Все у меня хорошо… И первым же заходом падаю с флипа. Паника, кошмар, каскад сорван… Ну, я и начал фантазировать. Следующий прыжок вместо сальхофа втулил лутц, чуть в бортик не въехал. И к акселю, чтобы каскад не пропадал, решил пристроить риттбергер. Даже не тулуп… Но не упал…       - Это единственное, что тебя извиняет, - вставляет Нинель.       - И занял тогда второе место, - веско добавляю я.       - Только потому, что я тебя ремнем по заднице не отлупила, - кривит губы Нинель, - перед произвольной. А то бы было первое… Но никогда не поздно исправить это упущение, нет? Не согласен?       Артур с Мураковым, уже не сдерживаясь, хохочут над нашей перепалкой. Стоят они, как всегда, по разные стороны от Нинель, ограждая ее от нежелательного соседства с кем бы то ни было. Я же катаюсь перед ними взад и вперед вдоль бортика, кривляюсь и перевожу дух после очередного тренировочного проката произвольной.       До старта четыре часа. И Нинель всеми правдами, неправдами, своим очарованием, угрозами и еще черти-чем выгрызает у организаторов полчаса льда исключительно для меня. Будет еще официальное тренировочное время для команды, но это потом, ближе к началу соревнований. Сейчас же, рано утром, пока все еще спят, я могу прокатать свою программу сам, без того, чтобы кто-то мешался рядом.       - Ладно, мальчики, - Нинель тоже позволяет себе улыбнуться, видимо отыскав в своих воспоминаниях что-то настроившее ее на задушевный лад. – Повеселились и хватит. Ты как, отдохнул? – это уже персонально мне.       - Да, конечно…       - Ну, давай тогда… - она задумчиво наклоняет голову. – Так, давай не целиковую, чтобы время не терять, а прогон сделай, без музыки. И если где-то что-то не получится, то повторим, да?       Я киваю и, повернувшись, качусь на стартовую позицию, чтобы в тысячный раз повторить все, что уже давно выучено, выкатано, вбито в тело и даже иногда снится по ночам. Прогон – это прыжковый контент и вращения – выжимка из программы, без проходов и дорожек. Фактически, все то, за что мы получаем большую часть оценок, и то, на чем самая большая вероятность совершить ошибку. А зачем мне ошибки? Ошибки мне не нужны. Значит, если найдутся, будем исправлять…       Интересная штука получается… Помните, я уже рассказывал об идее, посетившей умы в нашем международном союзе, понизить стоимость четверных прыжков, чтобы спортсмены не гнались за оборотами, а допиливали качество тройных? Сделано это было, в том числе, чтобы дать возможность возрастным спортсменам, которым уже, в силу разных причин, трудно справляться с четверным контентом, на равных конкурировать со злым и голодным до результатов молодняком, клепающим квады направо и налево. Получилось ли? Получилось бы. Если бы не…       Традиционно уже, на протяжении долгих лет, мы выигрываем все и везде за счет контента. Мы – это Анечка, Валя, Танька, Катя, Щедрик, иногда Семенов… Ну и я тоже. До нас были Юлька Лептицкая и Аделина Десятникова. Еще раньше Жигудин и Шиповенко… Не всем это нравится. Далеко не всем… Их тоже можно понять. Ты тренируешься, вкладываешь силы и немалые деньги в свою подготовку, рассчитываешь на результат… А потом приходят вот эти вот, рвут всех и радостные уезжают, обобрав остальных на медали и титулы. Ну, куда это годится? Вот с нами и борются в меру скромных сил. Там снимут по надуманному предлогу, тут в допинге обвинят, Санкции всякие придумывают. Меняют правила под себя. Вон, вкурили, что Нинель из малолеток звезд штамповать пачками научилась, так увеличили возраст для взрослых спортсменов… Не то чтобы все это было направлено непосредственно против нашей школы. Но тенденция, как говорится, прослеживается. Вот…       Ну и, значит, квады удешевили. Но все равно, если раньше без четверного, хотя бы одного, ни в мужской, ни в женской одиночке о пьедестале можно было даже не мечтать, то и сейчас, даже если очень сильно постараться… Хотя, я прикидывал для нынешнего чемпионата Европы, что, например, Васька Денисов, при условии чистейшего проката, даже без своего четверного сальхофа теоретически сможет обойти Бальчиано, у которого в контент-листе заявлен квад-тулуп. И кстати, если рискнет, то флаг ему в руки, ветер в спину и барабан на шею. Васька мне нравится, и как спортсмен, и как человек, и я искренне желаю ему успехов…       Да, а по квадам… В ответ на удешевление наши мудрецы, в качестве адекватной реакции, придумали чемпионат по прыжкам. Пока только в рамках России и без официальной международной формализации. То есть без рейтинга - ничего тебе к твоим достижениям не добавится, хоть ты упрыгайся там до немощи. И в этом чемпионате, одним из элементов стоит обязательный четверной. Народу новшество это очевидно зашло, как зрителям – ну, тут ясно, объяснять не нужно – так и спортсменам. Валька, вон, третий год подряд выигрывает, Анечка тоже уже в этом сезоне сподобилась, правда выше третьего места не прыгнула. А молодняк, так тот вообще в восторге. Такое делают – с ума сойти. Я, честно, побоялся в это ввязываться. Во-первых, я на «Ледниковом» как раз в это время распинался, и у меня не было ни единой свободной секунды. А во-вторых, страшновато как-то, в преддверии серьезных стартов, Гран При, всех чемпионатов, по дурости где-нибудь там о бортик разложиться или башкой о лед прилететь. Одно дело тренировки, а другое – соревнования… Короче, я в этой фигне не участвовал, погнали Давида, он там не блеснул, но галочку, в хорошем смысле, себе в зачет поставил. В хорошем, потому что на нашем языке «галочка» - это еще и недокрут.       Но все равно, как ты ни крути - не выкручивайся, не называй черное белым, белое черным и не придумывай какие-то глупости, наш спорт движется вперед. Со скрипом, через косность и упрямство старперов из федры и союза. В том числе и от искусства в сторону силовой спортивной дисциплины, где физическая подготовка существенно превалирует над артистизмом. Начало этому было официально положено в момент перехода на новую систему оценивания, когда понятия «понравилось - не понравилось» и «хватило - не хватило» были заменены сухими баллами и надбавками гое. Ну а финализируется это все массовым распространением «квадоискательства» среди практически всех уже школ фигурного катания. Правда, если раньше четверной контент был абсолютной гарантией превосходства над тройным, то сейчас, обратно теории классиков, качество переросло в количество. Судите сами, моя и Танькина олимпийские произвольные программы с пятью четверными произвели тогда, три года назад, эффект разорвавшегося под кроватью фейерверка. Все тогда по нам с ума сходили, даром что оба мы пролетели мимо золота, да и я свою программу показал уже не в соревновательное время. Но все равно. Популярность, что моя, что рыжей зашкаливала, оттеняя даже Аню с Германом. Я серьезно. Чтобы народ вспомнил о наших чемпионах, мне пришлось уехать, а Таньке – бросить спорт. А вот, что мы видим сейчас… Программы с тремя квадами стали уже нормой. Европа еще туда-сюда, а на мире выше четвертого места с тремя четверными тебя просто никто не пропустит. Потому-то Щедрик, дружок мой, скрепя сердце и скрипя всеми своими запчастями, за два последних года и вылез из кожи, наприземляв и накатав достойный контент. Но даже сейчас четыре четверных прыжка в программе для него потолок. А для меня пять – не предел. А Васька Калинин к пяти квадам выдает еще и четверной аксель, что уже является потолком для меня, а для него, судя по всему, нет…       Ладно, как есть, потрепыхаемся еще…       Вы не подумайте, это я не от нечего делать тут вам сказки рассказываю да на судьбу жалуюсь. Если бы… Все это крутится у меня в голове вместо, или вместе с моей музыкой, под которую я, как было велено, катаю прогон произвольной. Программа, которую мне сегодня демонстрировать вот уже буквально скоро, и с которой, очевидно, побеждать. Сейчас мы ее катанем здесь, на Европе, потом закрепим на мире… А в следующем сезоне уже по готовой модели будем строить лесенку в небо, по которой я стану карабкаться, ползти, а может и бежать бегом к олимпийской медали Шанхая.       Если мне снова где-нибудь что-нибудь не высверлят или не подпилят…              И вот, как многократно повторяющееся дежа-вю…       Снова разминочный коридор. Снова на манеже все те же. Шестеро нас. Толпимся на выход, на шестиминутку.       Стою, дышу в затылок Ваське Денисову, а сзади на меня наседает Мишка, с ехидством вливая мне в ухо свой яд.       - Видел Танюшечку свою? Приехала, сегодня утром…       - Видел, - дергаю на него плечом я. – Зря стараешься. Не поможет.       С Танькой с Женькой я столкнулся буквально перед самым началом соревнований, когда шел в раздевалку. Чего мне стоило сдержаться вам лучше даже не знать… А ей… Понятия не имею… Тоже, наверное. Надеюсь… Или не надеюсь… Или надеюсь, что нет… Как взглядами встретились, так хоть прямо сейчас все бросай… Прости господи, о чем я думаю?..       - Рожу хоть не такую довольную сделай, а, - изгаляется за спиной Щедрик. – У тебя аж волосы порыжели…       Невольно провожу ладонью по своей тщательно уложенной и укрученной в тугой хвост шевелюре, и только потом вспоминаю, что для большего соответствия образу – Элтон Джон, все-таки, Англия, гламур, семидесятые, «Йелоу брик роад» - уже в самом конце стилист брызнула мне на волосы немного разноцветного лака. А этот гаденыш заметил…       - Мишка, - шиплю на него я, - иди нафиг. И так настроение пакостное, так ты еще…       - Давай-давай, топай, Казанова, - он легко пихает меня в спину, потому что, заболтавшись с ним, я не заметил, как все остальные уже организованно прошагали в открытую калитку.       Под веселое хихиканье Щедрика и угрюмый взгляд моего тренерского штаба выползаю на разминку…       Нет, золотишко свое европейское я все равно выиграл…       В совершенно честной борьбе, не грибами и не за счет чужих ошибок. Василий откатал классно, прыгнул квад тулуп и квад сальхоф, заткнул Буратино за пояс. Миша тоже, без сучка-без задоринки, как по нотам выехал на весь свой возможный максимум. Ну, а моя программа оказалась просто сильнее. Как мы и предполагали.       - Сделал, молодец, - скупо хвалит меня Нинель, сидя рядом в «кике» и дожидаясь моих оценок. – Чисто, красиво… Вот это и есть «плюс старт» твой…       - Для меня «плюс старт» - это перед тобой каждый день выкатывать, - отвечаю я, - отворачиваясь от камер и наклоняясь к ней близко, чтобы никто не услышал.       Она строит мне «глазки» и, не теряя улыбки, чувствительно щиплет меня за бок.       А мой результат оказывается на столько убедительным, что Леша с Артемом, из своей комментаторской будки, разражаются поздравлениями в мой адрес еще до того, как начал свое выступление Мишка. Потом он как-то мне признался, что это его здорово обидело и, в общем-то повлияло на решение закончить со спортом, но тогда он не подал виду и мы с ним по-дружески, а можно сказать, что и по-братски обнялись стоя на пьедестале.       Зато в обед, когда мы нашей большой компанией – я, Мишка, Анечка, Валя и зашедшие на минутку, да так и зависшие с нами Леша Жигудин, Авербаум, Лена Бодрова, Артем Розин и Макс Таранов - устраиваемся за отдельным столиком немного отпраздновать, происходят два сюрприза.       - Привет! Заблудших принимаете?       Этот голос…       Сколько мы не виделись? Месяц где-то… Может быть меньше. Но я смотрю на нее так, словно с нашей последней встречи прошли годы.       - Сержик… - Танька, не дожидаясь приглашения, тянет ко мне руки. – Поздравляю. Ну красавчик… Я смотрела, ну прям аж даже грустно стало. Перепрыгал тетю Таню в чистую…       С вежливой улыбкой целомудренно касаюсь щекой ее щечки и вдыхаю знакомый аромат ее рыжей гривы. И на мгновения наши руки соприкасаются.       - Люблю… - еле слышно выдыхает она мне на ухо.       И тут же отстраняется, церемонно протягивая ладонь Мишке…       А сердце мое из груди так и рвется…       - Привет, Валет! – он раскидывает в стороны здоровенные лапы и улыбается до ушей.       - Евгенич, мое почтение, - изображаю поклон я.       - Да ладно тебе…       Он сграбастывает меня за плечи и несколько раз хлопает по спине.       - Молодчага! – Женька радостно смотрит на меня своим сияющим взглядом. – Я, правда, за Миклуху болел, но ты сделал мой день. Здесь не поспоришь…       С ним мы не виделись почти три года. И за это время он поздоровел, поправился и как-то даже стал выше ростом. Эффект Германа… То, что ожидало бы меня, не отбери тогда Нинель у меня олимпийское золото…       - Ребят, садитесь бегом, - подгоняет нас всех Валя. –У нас… э-э-э… с Аней еще прогоны сегодня… Так что мы минут двадцать и все... Да?..       Она вопросительно смотрит на Аню.       Фея улыбается и, поведя бровью, смотрит на меня.       - Да чего уж там, Влюш… - вздыхает она. - Все, ребят, откаталась я. Вахавна меня завтра со старта снимает.       Состояние удивленного шока у всех присутствующих.       - Ох! Ах! Как? Почему? Что случилось?       Новость явно застает врасплох всех членов нашей команды. Почти всех..       Она не отрываясь, все с той же улыбкой смотрит на меня.       «Твои проделки?»       «Конечно.»       «Добился-таки своего?»       «Еще нет, но добьюсь.»       «Добивайся…»       - Да все нормально, что вы раскричались?       Аня оглядывает всех собравшихся и разводит руками.       - Чувствую себя плохо, - она грустно пожимает плечами. – Спина разболелась. На прогоне сегодня ни прыгнуть, ни прогнуться не смогла… Ну вот…       - Но к апрелю ты же восстановишься? - хмурит высокий лоб Авер. – А то мы надеемся…       В апреле у нас чемпионат мира…       - Ой, не знаю, - качает головой Аня. – Не хочу загадывать…       Леха Жигудин помалкивает. Но я просто вижу, как его так и подмывает выступить с комментарием. Встречаемся с ним взглядами, и в ответ на его ехидную ухмылку я только слегка качаю головой. Не сейчас. Все шутки и намеки мы готовы принять и вместе посмеяться. Но немного погодя. Позже…       Танька, распихав остальных, усаживается рядом с Аней и тискает ее за плечи.       - Правильно, Озерова, кидай ты это все. Ну на кой тебе это спорт сейчас-то? Зато будешь как я – свободная, веселая… - она доверительно наклоняет голову. - Жрать можно все подряд, представляешь? А там… - быстрый взгляд хитрющих зеленых глаз в мою сторону, - с Сержиком бэбика заделаете, так и вообще красота…       Ребята и девчонки весело скалятся.       - Да ну тебя, - отбивается от Таньки пунцовая от смущения Анечка. – Глупости всякие говоришь…       - Я не глупости говорю, - ничуть не обижается Танька, - я тебе будущее твое предсказываю. Сама ж обзывала меня ведьмой, вот помяни мое слово, будет тебе все, как ведьма скажет.       Народ давится от смеха и уже без стеснения отпускает остроты в наш с Аней адрес. А мы снова смотрим друг на друга. Два искателя неба…       «Они хорошие, не обижайся.»       «Я не обижаюсь…»       «Я так хочу, чтобы все было так…»       «Не спеши… Я же тебе говорила… Все будет…»       И можно было бы сказать, что мы, вот так, переговариваясь глазами, растворяясь и читая мысли друг друга, никого вокруг себя не видим… Увы.       Сначала чувствую, а потом боковым зрением замечаю направленный на меня взгляд. Его взгляд. Внимательный, открытый, откровенный.       И у меня невольно ползут по спине мурашки.       Потому что этот его взгляд преисполнен лютой ненависти…              После вечерней тренировки, позаминавшись и переодевшись, поджидаю в коридоре свою девчонку. Не ту. И не эту. Не угадали.       - Куколка…       Она удивленно поднимает глаза, отрываясь от телефона, в котором что-то читает и пишет на ходу, не глядя куда идет.       - Ой, Сережка… - Валя мило улыбается и удивленно смотрит. – Ты здесь? Но Аня с Танькой…       - Аня с Танькой ушли секретничать и делиться переживаниями, - качаю головой. - Я жду тебя.       Валька на мгновение настораживается, а потом строит хитрую мордочку.       - Что, снова порнушку смотреть будем? – интересуется она с довольно злой иронией в глазах.       Мягко беру ее под руку и привлекаю к себе.       - Идем, прогуляемся. Провожу тебя до гостиницы… А ты меня…       Валя внимательно смотрит мне в глаза, и буквально на одно мгновение ее взгляд вдруг снова сияет бездной, манящей и влекущей. Или мне это только кажется…       - Идем, - пожав плечиками просто соглашается она.       Вечер. Влажная прохлада скупо освещенного парка. Посыпанные гравием дорожки, тишина… Никого вокруг. Только мы с Валькой медленно бредем вдоль низких оград и скамеек. И я очень хочу рассказать ей все. С самого начала. Как все на самом деле было…       Восточный ветер треплет наши волосы. И в какой-то момент мы останавливаемся, и я кутаю ее в мой шарф и заставляю надеть капюшон… И… Рассказываю всякую чушь…       Она слушает, смеется. Иногда удивленно вскидывает брови, смотрит с укоризной или согласно кивает.       И так до самой гостиницы…       Уже перед лифтами, прежде чем отпустить малую отдыхать пред завтрашним стартом, и так и не решившись испортить ей настроение и напугать, разворачиваю ее за плечи к себе.       - Я очень беспокоюсь за тебя, Валюш, - говорю я, приглаживая ее растрепавшиеся волосы. - За тебя, за Аню… Не хочу, чтобы случилось что-то… нехорошее.       Валька смешно морщит носик.       - Ничего не случится, глупый ты, - стукает кулачком по моей груди она. – Все будет нор-маль-но, понял?       - Конечно… - киваю. – Но коньки твои завтра снова проверю.       - Я и сама могу, не маленькая, - надувает губки она.       - Можешь, можешь, - улыбаюсь я, стягивая с нее мой шарф. – Но со мной надежнее.       - В номер меня тоже проводишь, - хихикает она. – Не боишься, что украдут по дороге?       Глажу ее розовую щечку и, наклонившись, чмокаю в холодный нос.       - Нет, - говорю, - до номера дойдешь сама. А я пойду в бар, посмотрю на витрину с пивом и пирожными. Прислать тебе фотки?       С мелодичным перезвоном приезжает лифт, и Валя, не спеша, словно нехотя, заходит внутрь.       - Спокойной ночи, - говорю ей вслед я.       Она поворачивается, смотрит. Хмурится, как будто хочет что-то сказать. Но в последний момент передумывает.       - Пока… - она машет мне ладошкой.       И все же успевает послать мне воздушный поцелуй в закрывающиеся двери лифта.              Авербаума застаю в ресторане за чашкой кофе и айпадом. На экране, как я замечаю краем глаза, наши сегодняшние прокаты.       За соседними столиками вижу знакомые лица ребят и девчонок - партнеров и соперников по сборной, и неизменного Леху Жигудина в центре всеобщего внимания… Недалеко от них Масяня с Розиным, что-то активно обсуждают, заедая беседу аппетитным ужином… Дальше, в глубине зала, Нинель с Мураковым и… Анечкой.       Авер сидит в одиночестве. И я надеюсь, что нам дадут спокойно поговорить.       - Разрешите, Семен Мирославович?       Он поднимает на меня глаза и с готовностью, приветливо, кивает.       - Конечно, Сереж, присаживайся…       Аккуратно пристраиваюсь на краешек дивана, и понимаю, что, раз у меня нет с собой ни кофе, ни сока, ни стакана воды, то догадаться о том, что я пришел не просто так не составит труда.       Авер, естественно, тоже это замечает.       - Ты по делу, - интересуется он, - или?..       - И да, и нет, - пытаюсь набраться смелости я.       - Ну ты уж давай, определись как-нибудь, - усмехается он.       Я не могу сказать, что он прямо сияет от радушия. Приветливая улыбка и вежливый тон совершенно ничего не значат, если ты профессионально умеешь себя вести в любой компании… Но и резкого негатива или антипатии от него я не чувствую. Вот, всего-навсего, спортсмен подошел к известному хореографу, пускай даже не к своему… К бывшему известному фигуристу… К продюсеру шоу, в котором работал… Это вот так со стороны должно выглядеть. На самом же деле…       - Семен Мирославович, - решительно говорю я, - расскажите о моем отце. Вы ведь его знали…       Авербаум едва не расплескивает кофе, осторожно ставит чашку на стол и с удивлением смотрит на меня.       - Ты считаешь, что у меня это получится лучше, чем у… твоей мамы? – произносит он, подняв бровь.       - Мама меня послала, - откровенно признаюсь я. – Со всеми моими расспросами. Сначала куда подальше. А потом к вам…       Авер смеется, откидываясь на мягкую спинку дивана.       - Нина молодец, конечно, - качает головой он.       Мне ужасно неловко, и я уже жалею, что подсел к нему.       - Ну ладно, Сереж, - он пожимает плечами, - спрашивай, раз интересно.       Еще как интересно… И я спрашиваю. О том, о чем давно хотел спросить.       - Скажите, что тогда случилось за год до… До моего рождения. Ведь вы же танцевали вместе с мамой… И ухаживали за ней… И вот…       - Ты хочешь узнать, - перебивает меня Авер, - не мой ли ты сын на самом деле? Нет… К сожалению.       - Э-э-э… - Я немного ошарашен его прямотой, но в целом он почти угадал. – Ну, в общем…       - Мы действительно катались вместе с Ниной, - не обращает внимания на мою неловкость Авер, - и у нас даже были перспективы попасть в сборную… И даже что-то выиграть… Но потом появился Володька. Володя Лейбман…       Я киваю головой, но не скрываю удивления.       - Вы сказали Лейбман? Не Ланской?       - Ланским он стал позже, когда уже разбилась наша пара и он… Да что уж там… Когда он увел твою маму у меня. Прямо из-под носа… М-да… Мешала ему, понимаешь ли, пятая графа в паспорте… Национальность, - поясняет он на мой непонимающий взгляд. - Тогда это было в порядке вещей…       - Я слышал, - вставляю я, - что тогда, как раз наоборот, было модно искать себе еврейские корни, чтобы легче было в Израиль эмигрировать…       - Твой папа, - усмехается Семен, - лелеял мечту попасть в Америку, а не в Израиль. И страшно боялся, что с его характерной внешностью и такой вот фамилией его точно посчитают потенциальным эмигрантом и не дадут визу. Ты вообще его хоть видел? На фото или на видео?       Медленно киваю.       - Видел. Блондин. Голубоглазый. Нос картошкой, губы бантиком. Типичный русак…       Авер с улыбкой кивает.       - Ну вот. А тогда даже анекдот такой ходил. Приходит парень на работу устраиваться, его начальник отдела кадров спрашивает, как фамилия? Тот отвечает, мол, Рабинович. А имя-отчество? Говорит, Иван Иванович. Ну, а по национальности вы кто? Тот отвечает – русский. Кадровик его дело так захлопывает, в сторону откладывает и говорит, слушай, мол, иди-ка ты нахер, с такой фамилией мы лучше возьмем еврея…       Он смеется собственной шутке, и я тоже невольно улыбаюсь, хотя всего юмора этой истории понять не могу.       Отсмеявшись, Авер наклоняется к столу и понижает голос.       - То, что ты видишь в зеркале, Серж, тонкие черты лица, большие глаза, темные волосы – это все у тебя от мамы. От Володьки ты, разве что цвет его глаза унаследовал…       - Но вы ведь дружили с ним? - спрашиваю я.       - С детства, - кивает Авер. – в одну школу ходили. И на один каток. Там, кстати, и подружились, потому что он на два года старше и на мелюзгу вроде меня в школе внимания не обращал… Ну, а когда стали фигуркой в серьез заниматься… Меня, кстати, первого из одиночников выперли, и я с Ниной в пару встал. Мы несколько лет катались… Пока к нам в группу не перешел Володя. Ну вот…       - Их поставили вместе… - понимающе киваю я.       - Да. Тихонова… Ну, ты знаешь, как это у нее делается… «А катаните-ка кружок. А ну-ка твизлы там покрутите…» И сразу стало очевидно, что смотрятся они на много лучше, чем мы. Для Нины мне не хватало роста и телосложения. Слишком уж я… Не атлет, в общем… А Володька ей подходил по всем параметрам. Ну и танцевал, конечно, отменно, что тут скажешь…       - Ну, а все… остальное? – нескромно интересуюсь я.       Но Авер не замечает моей наглости, или не обращает на нее внимания.       - Все остальное… - повторяет он, глядя куда-то в сторону. – Пока я бегал за цветами в январе, звонил строго не позже девяти вечера, позволял себе, вне катка, лишь изредка брать ее за руку и даже мечтать не смел о поцелуе… Володька успел все.       Он переводит взгляд на меня.       - Результат я вижу перед собой, - грустно добавляет он. – Не могу сказать, что мне не нравится… Или, напротив, что я затаил обиду… Но, прости, тогда я мечтал не об этом…       С радостью прощаю… Тем более, что у меня еще имеется кое-что, что я хотел бы от него услышать.       - Семен Мирославович…       - Просто Семен, - вяло машет рукой он.       - Семен… Скажите… Тогда в Париже, когда я разбился…       Он смотрит мне прямо в глаза. Без тени улыбки на лице.       - Мог бы сразу с этого начать, - произносит он сухо. – Я бы ответил… без сентиментальной увертюры.       - Мне правда хотелось узнать… - протестующе поднимаю руку я.       - Леха рассказал мне, - качает головой Авер, - что ты пытаешься докопаться, кто же мог тебе скрутить болты на лезвиях. Давняя история. Ее тогда еще замяли… Но в результате, ты подводишь подозрение под всех и каждого… Кто там в твоем списке? Артем Розин? Я? Кто еще?       - Это неправда!       - Ты хотел узнать, - он не обращает внимания на мои слова, - на сколько плохо я могу к тебе относиться, на сколько я могу ревновать и ненавидеть твою маму, за то, что… что не случилось между нами, чтобы подстроить тебе падение, да?       - Нет…       Я мог бы напомнить ему Санкт-Петербург, и его задушевное пение в душе в гостиничном номере Нинель… А мог бы припомнить и запись их с Тихоновой разговора, который мы с Нинель слушали тем же вечером… Но я не делаю ни того, ни другого.       - Нет, - повторяю я, решительно качая головой и заставляя его замолчать. – Семен… Я знаю, что это не ваших рук дело… Я не сразу это понял, но теперь…       - Что же теперь?       - Я знаю, - медленно говорю я, - что это не вы высверлили мне болты. Извините. Я прошу прощения, что ошибался, но я правда подозревал всех и каждого… Но я также знаю, что вы видели того, кто это сделал. Возможно, - я повышаю голос в ответ на его недоуменный взгляд. – Возможно, вы не подозреваете, что это тот человек. Но… Я уверен, что, когда вы, тогда в Париже, зашли в нашу раздевалку, вы видели его. Скорее всего он притворился, что переодевается, или постарался удрать от вас… Но я прошу вас вспомнить, кого вы видели тогда.       Его лицо из удивленного постепенно становится озадаченным, а затем испуганным. Он вспомнил. Семен Авербаум, грустный, добрый и очень хороший человек, носящий в сердце обиду и вынужденный ежедневно созерцать успехи того, кто является очевидным доказательством его неудачи, его потери, его проигрыша… Он понял, что находился в нескольких шагах от человека, по-настоящему желавшего мне зла и мучений.       И это его испугало.       Я достаю из кармана листок бумаги, на котором несколько дней назад, чисто интуитивно нарисовал того, кто, как мне тогда казалось, мог стать ключом к этой загадке. Симпатичное лицо, открытый взгляд… Положительный герой, с какой стороны не взгляни.       - Посмотрите, - я кладу портрет перед ним на стол. – Это… он?       Авер лишь мимолетно смотрит на мой рисунок, и с глубоким вздохом откидывается на спинку дивана, сплетая руки на затылке. Он смотрит в сторону, в ту сторону, где сидят моя мама, мой, возможно, будущий отчим и моя, надеюсь, будущая невеста.       Я же терпеливо жду.       Наконец, он поворачивает голову в мою сторону, и мне становится нехорошо под гневным взглядом его колючих глаз.       - Да, Сережа, - произносит он зло. - Это он. И я готов лично удавить гаденыша…              Перед последней разминкой повторяю в коридоре все тот же ритуал, что и в прошлый раз. Девчонки уже реагируют на меня спокойно, смирившись как с неизбежным злом. Валька же кривляется, хихикает, но не сопротивляется. Крутит в кроссовках свои акселя, пока я гну, мну, щупаю и осматриваю ее ботинки и лезвия. Слава богу, не нахожу никакого криминала и, облегченно вздохнув, кивком подзываю балеринку к себе.       - Садись, кукла японская, буду тебя одевать.       В своем ярком костюме, с напудренным лицом, тщательно уложенными волосами и изысканным макияжем Валька и правда напоминает разодетую в шелка фарфоровую статуэтку нинге. Хорошенькая – глаз не отвести.       Пока я подтягиваю ей носочки, проверяю плотно ли прилегают к ножкам налакированные колготки, надеваю и шнурую ботинки, Валька балуется и отвлекает меня.       - Давай из тебя чертика сделаем, - с озорным блеском в глазах произносит она, накручивая на пальчики пряди моих волос.       - Валька, веди себя прилично… - хмурюсь я.       Она как будто не слышит.       - Или лешего… - она запускает ладони глубоко мне в волосы и тянет их вверх.       - Прекрати, сказал… - пытаюсь отстраниться.       - Не, - ухмыляется балеринка, хитро щурясь, - лучше демона…       Она лохматит мою шевелюру, устраивая мне на голове черти-что.       - Ну что ты дурью маешься, - возмущаюсь я. – Не мешай…       Валька радостно хохочет, наслаждаясь своими проделками. Девчонки вокруг бросают на нас заинтересованные взгляды и улыбаются.       Краснею как помидор. С чего бы? А вот поди ж ты… Валька… Зараза мелкая…       Шнурую ее ботинки и легонько сжимаю кукольные ножки.       - Иди уже…       - Спасибо… - она наклоняется и обнимает меня. – Демон мой родной…       Вот что с ней после этого прикажете делать? Смотрю как она скачет, скручивается и тянется в ожидании команды на выход, и чувства у меня самые противоречивые…       Нинель, вряд ли в угоду моему нытью, но по зрелым размышлениям, все же снимает Аню с произвольной. Ну хоть здесь можно вздохнуть с облегчением…       - Мама сказала, - доверительно шепчет мне Анечка на ухо, - что олимпийской чемпионке не пристало плестись где-то на вторых-третьих местах какого-то заштатного чемпионата Европы. Поэтому… Вот…       Мы сидим с Аней на трибунах, в кои-то веки вдвоем, и наблюдаем небывалый подъем и оживление среди болельщиков немецкой и швейцарской сборных, представительницы которых получили реальный шанс на серебро и бронзу европейского чемпионата.       - С проката снялась Анечка, Десятого числа, Соперникам на радостях Медальки принесла, - декламирую я с ходу пришедшее на ум, исподтишка тиская Аню за бедро.       Она в ответ раздраженно фыркает и бьет меня по рукам.       - Ну что ты снова глупости всякие сочиняешь?! И пристаешь еще…       - А что такого? – строю невинную физиономию я, - уже ни глупости не посочинять, ни поприставать… Сплошные ограничения…       Анька, поджав губы, тянется чтобы влепить мне щелчок по лбу, но я успеваю отклониться.       - Вот ведь противный, - раздосадованная неудачей, она молотит меня в бок кулачками. – Мало того, что стишки гадостные сочиняет - теперь их все подряд цитировать начнут - так еще и уворачивается от меня. Вот тебе… Ай!..       Изловчившись, я перехватываю ее запястья и развожу руки в стороны, так, что наши лица оказываются рядом.       - Сейчас как поцелую… - в полголоса обещаю я.       - Сейчас как укушу, - хищно щурится Аня.       Пожимаю плечами.       - Оно того стоит!..       И пока она придумывает, чтобы еще такого мне ответить, я решительно и нежно приникаю к ее губам.       Сопротивления как такового даже не следует. Если не считать чего-то похожего на вздох. А потом ее руки обвиваются вокруг моей шеи, а я обнимаю ее за талию…       И зал разражается аплодисментами…       Перед последней разминкой режиссеры как обычно гоняют камеры там и сям по рядам зрителей, в поисках эффектных кадров, которые тут же выводятся на большой экран над ареной. Ну и, странно было бы, если бы в это шоу не угодили мы, на радость всем собравшимся. Раскрасневшаяся Анечка прячет лицо в ладонях, а я, ухмыляясь, машу рукой и, привстав, раскланиваюсь перед зрителями, вызывая новую волну смеха и аплодисментов.       - Ну и любишь же ты балаган из всего устроить, - качает головой Аня, проводя рукой по моей щеке. – Жить без этого не можешь, да?       - Это балаган без меня жить не может, - мотаю головой я. – Слышишь, как радуются?       Аня обреченно вздыхает.       - Слышу…       - Давай еще разочек…       Я тянусь к ней с недвусмысленными намереньями, но на этот раз таки получаю по губам.       - Прекрати, слушай, - хмурится Аня, - ну сколько можно… При всех…       - И всего-то проблем? – усмехаюсь я. – Идем где-нибудь спрячемся, чтобы никто не видел…       Моя рука нахально лезет к ней под юбку, поглаживая соблазнительное бедро.       Аня возмущенно смотрит на меня распахнутыми на пол лица глазами.       - Ланской… - шипит она, - Совсем уже совесть потерял… Прекрати сейчас же…       И хоть бы намек на то, чтобы отбросить мою руку. Ни единого.       - Шесть минут разминки, - развратно шепчу я, продолжая нахально ее поглаживать, - пять прокатов… Еще даже успеем вернуться и на Вальку посмотреть…       Она решительно смотрит мне в глаза, и уже открывает было рот для очередного нелестного комментария в мой адрес… Но вдруг, совершенно неожиданно, размякает и взгляд ее затуманивается такой знакомой мне поволокой.       - Что, так хочется? – с улыбкой шепчет она.       - Так, что готов тебя раздеть здесь и сейчас, - честно признаюсь я.       - Дурачок…       Она смеется, хитро поглядывая на меня манящим синим взглядом. Я же, окончательно обнаглев, тискаю ее ножки под юбкой и двигаюсь все выше и выше.       - Хочу тебя, Аннушка…       - Бери, раз хочешь… Только уведи куда-нибудь…       Я держу ее за руку, и мы торопливо пробираемся вдоль трибун к лестнице, и дальше вниз к бесконечному лабиринту коридоров, разминочных залов и комнат отдыха, каждая из которых, я проверял, отлично закрывается изнутри.       - Только быстрее, - пытается сохранить остатки сознательности Анечка. – Нужно на Валькин прокат успеть…       Ну конечно… Буду я еще под чьи-то прокаты подстраиваться. Ага, щас…       - Обязательно, - с серьезным видом обещаю я. – Непременно успеем... Нам сюда…       На Валькино выступление мы, разумеется, опоздали.              Где-то в середине января Семен Мирославович Авербаум принес к нам в «Зеркальный» идею моего нового показательного номера. Подробностей я точно не помню - я тогда еще не совсем в адеквате был, бродил по краю сознания… Но в общих чертах дело было так. Вызывает меня как-то Нинель в тренерскую…       Точнее, это дядя Ваня извлекает меня из моего тогдашнего эмоционального туннеля, без окон, без дверей, в который я сам себя загонял, чтобы ничто вокруг не мешало тренироваться.       - Сереж, а ну-ка подъедь ко мне… - машет мне рукой от бортика Мураков, и я качусь к нему, немного удивленный, чего ему понадобилось – все поставленные упражнения я выполняю без замечаний, чисто и согласно программе.       - Иван Викторович?..       - Смотри… - он потирает лоб кулаком. – Сейчас давай заканчивай и шагай в раздевалку…       - Но у меня еще сорок минут… - не понимаю я.       - Я знаю, - медленно кивает Мураков. – Вот никогда не дослушиваешь…       - Извините…       - Иди переоденься, - без раздражения, как маленькому говорит мне он, - не заминайся пока. Отработаешь свои сорок минут чуть позже. А сейчас в тренерскую зайди…       - Оу, - удивленно вскидываю брови. – Что-то случилось?       Обычно на беседу в тренерскую Нинель вызывает только особо отличившихся. И, как правило, не с лучшей стороны.       - Ничего не случилось, - усмехается дядя Ваня, - не пугайся. Авер там приперся, - он понижает голос, чтобы нас не слышали другие. - По твою душу…       - Опять?.. – тоскливо опускаю руки я.       - Понятия не имею, - пожимает плечами Мураков. – Вот сходишь и все узнаешь, - он окидывает меня критическим взглядом. – Нинель Вахтанговна просила, чтобы ты… э-э-э… поприветливее был. Понял? Дать тебе шоколадку для улучшения настроения?       - Яду дайте, - без улыбки прошу я.       Мураков и бровью не ведет.       - По результатам сезона, может и дам, - флегматично заявляет он. – А пока – не заслужил. Короче… Задачу понял?       - Понял…       - Давай, топай…       Без малейшего энтузиазма тащусь в раздевалку, перебрасываюсь там парой фраз с Давидом, переобуваюсь в кроссовки, напяливаю кофту и не спеша бреду в сторону административного крыла, где расположена тренерская комната и кабинет Нинель. На ходу стягиваю с головы бандану и протираю лицо. Неплохо бы зайти в туалет умыться, но раз такая спешка, что нельзя было сорок минут подождать…       Просовываю голову в дверь.       - Здрасте…       - О! Сереж… Привет! Заходи…       В приглушенном свете кабинет кажется необъятным, мебель вокруг пучится мрачными глыбами, а единственным ярким пятном в центре сияет полированный стол. За которым, друг напротив друга, сидят Нинель и Авербаум. Семен все такой же, элегантный, как рояль, изящно потягивает кофе из наперсточной чашечки, едва не обмакивая в нее кончик своего длинного носа.       - Чай-кофе будешь? – пытается гостеприимно хозяйничать Авер.       - У меня еще тренировка не окончена, - качаю головой я, - так что нет, спасибо.       - Иди сюда… - Нинель кивает мне на стул возле себя. – Сядь…       Я сажусь с нею рядом, вдыхаю аромат ее духов, и мне сразу же становится спокойнее и легче. Мама рядом, значит все хорошо. Никто меня не обидит… И не заберет от нее больше…       - В общем, Ланской, - Нинель крутит в руках свою чашку, - тема есть для твоего показательного номера.       Ага…       Вот оно что.       Конкурирующая фирма пожаловала. И что теперь? Сдаем своих?       - Э-э-э… - неуверенно тяну я. – Но вообще-то мы с Артуром Марковичем…       - У вас там с Клейнхельманом, - перебивает меня Нинель, - на сколько я знаю, еще конь не валялся, все на старом багаже выезжаете… Разве нет?       Мы с Артуром, действительно, немного подзапустили в этом сезоне показательный номер, скомкав его кое-как из обрывков моих старых программ, чтобы было хоть что показывать на Гран При. Но я точно знаю, что он собирался мне что-то предложить для чемпионата Европы. Артур, конечно, тот еще гусь, но вот так его сходу подвести я не готов.       - Клей обидится, - в полголоса бросаю я.       На лицах Нинель и Авера ни тени усмешки.       - С Артуром Марковичем я поговорил, - сообщает Авербаум, - и он не возражает.       Перевожу взгляд на Нинель и получаю молчаливый кивок.       Ну, раз все такие на все согласные…       - Ладно, - равнодушно пожимаю плечами, - я готов. Когда приступаем?       Авер смотрит на меня, склонив голову.       - Ты не хочешь узнать, о чем будет номер?       Ох уж мне эти творцы… Художники… Гении непризнанные… Мало им заставить всех вокруг плясать под свою дудку. Им еще и всеобщее признание извольте получить. Восхищение их гениальностью. Не могут без этого. Чувство глубокого удовлетворения испытывают…       Авер не дожидается ответа на свой вопрос, приняв мое молчание за невысказанное любопытство. И озвучивает свою идею.       - По сути это будет трибьют. Памяти Саши Миссель… Сборная из ваших четырех программ… Как все расставить и связать я уже решил, - он делает паузу. – Что скажешь?       А я не могу ничего сказать. Потому что у меня дыхание перехватило. И если я сейчас что-то скажу, то это будет только стон. Или крик…       - Мне кажется, - подает голос Нинель, - что идея достойная. Мне нравится. Дядя Ваня и Артур, в общем-то, тоже согласны…       - Да, - подхватывает Авер, - и само собой партнершу твою я уже предупредил, и она согласилась…       - Партнершу? – удивление прорывается сквозь мою скорбь. – Кого?       - Таню Шахову… Если ты не возражаешь, конечно…       Последнее было адресовано не мне, а Нинель, которая согласно кивает головой.       - У Тани есть танцевальный контент… - произносит она. - Не такой качественный, как у других девочек, но я думаю, она справится.       Танька справится. Тут нет сомнений. Весь вопрос, справлюсь ли я…       - Мы сделаем все нежно и красиво, - доверительно сообщает Семен. – Парных элементов будет немного – одна-две низкие поддержки, проезд с переменой ног… И твое соло в начале и в конце… Я потом подробно тебе все объясню…       Воцаряется молчаливая пауза       Нинель и Авербаум выжидающе смотрят на меня. Как будто я здесь что-то решаю.       - Ну так как, Сереж, - осторожно подводит черту Авер, - ты готов танцевать в паре с Таней?       Ангел мой… Где же ты…       - Согласен, - медленно киваю я, не узнавая свой голос. – Но только с Таней. И ни с кем больше…              На самом деле, мне и правда плевать на все эти показательные номера, шоу и прочий цирк. Сейчас, во всяком случае. Показательные номера катают спортсмены, ушедшие в профессионалы и возомнившие себя великими артистами. Они их разучивают месяцами, оттачивают и допиливают до ювелирной чистоты и продают зрителям за немаленькие деньги. Естественно, чтобы все получилось, в этом случае нужно иметь вдохновение и как минимум заинтересованность. Но мне-то от показательного что? Есть – хорошо. Нет – еще лучше, меньше напрягаться. Да и вообще, какая мне разница, под что я буду катать упрощенное попурри из моих же предыдущих программ, и какая философская идея в это все будет вложена? Я знаю, что сделаю это качественно. А об остальном пускай тренеры думают.       Все это было бы истиной, если бы с другой стороны весов не лежал аргумент, раз и навсегда перечеркивающий вот такое мое отношение и заставляющий готовиться к показательным прокатам не менее серьезно, чем к спортивным. Зрители. Вы. Ведь вы так любите эти показательные выступления… И так любите, когда в них участвую я. Что же мне остается-то? Только, превозмогая себя, устраивать вам эти выступления. И работать… Работать… Работать…       Не в угоду традициям, а исходя из соображений удобства спортсменов и графиков тренировок, показательные выступления организаторы ставят не поздним вечером после произвольных танцев, а на следующий день. И не с утра, а после обеда, чтобы аккурат к шести закончить и распустить всех по добру – по здорову. Это хорошо. Потому что все успевают отдохнуть, выспаться, а кое-кто даже отработать утреннюю тренировку.       Леху с Аней замечаю на трибунах под самый конец проката и машу в их сторону рукой. Анечка тут же показывает мне сложенное ладошками сердечко, а Леха в ответ кивает и тоже делает мне знак ладонью – вижу, мол, заметил, дорабатывай, жду.       Дорабатываю…       Точнее, дорабатываем мы вдвоем с Танькой под чутким руководством Семена Мирославовича. Потому что свои нас бросили. Артур, вяло позевывая, возится с Валькой, Нинель с Мураковым вообще с утра на катке не появлялись. Короче, филиал «Ледникового периода» у нас здесь такой образовался. Для нас двоих.       - Сереж, на твизлах ты смотри на Таню и под нее подстраивайся, - командует Авер. – Вот так… Р-раз и вышли. За руки сразу взялись… И-и… Да… И потом в поддержку пошли. Понятно?       Мы катаемся перед ним в непривычном для себя амплуа спортивных танцоров. Но если сравнивать, в общем-то, с оригиналом, на что мы делаем сейчас отсылку, то, естественно, получается в разы лучше.       Танька, чтобы меня не отвлекать, или по каким-то еще соображениям, постаралась выглядеть так, чтобы ни в малейшей степени не напоминать Сашу. В спортивном костюме без эмблем и логотипов, с рыжей своей гривой, замотанной в тугой пучок на затылке и без макияжа она скорее вызывает во мне воспоминания о нашем детстве и наших совместных тренировках.       - Не жми сильно, - она легонько хлопает меня по руке, когда я в поддержке перехватываю ее за бедро. – И руку не выворачивай, сто раз просила же… Иначе мне неудобно сходить…       - Прости… - качаю головой. – Все время боюсь тебя уронить.       - Ну уронишь – так и будет, - кряхтит она, прогибаясь, - поднимусь и дальше поеду…       Я все же не могу себя заставить полностью отпустить ситуацию и, невольно, подстраховываю каждое наше совместное движение.       - Сережа, ну не цепляйся ты за нее, - это уже Авер делает мне замечание. – Мы же об этом говорили неоднократно, а ты опять за старое… Так вы мешаете друг другу и смазываете картинку. Легкость должна быть, понимаешь? Таня все сделает сама…       - Хорошо, я услышал, - показываю ему поднятый вверх большой палец.       - Тогда давайте еще раз твизлы и обе эти поддержки ваши…       Даем…       В конце концов, они вдвоем - Танька уговорами, а Авер – окриками, заставляют меня перестать бояться за партнершу, и номер более-менее скатывается. У нас совсем мало было времени на совместные тренировки дома, и тем более, его совсем нет здесь, поэтому выглядит все сшитым на живую нитку. Благо, собственно, парных элементов у нас - две поддержки, три проезда - не много. Зато к сольным партиям нет претензий. Ну… Было бы странно…       Авербаум доволен. Улыбается. Как ни крути, продавил он таки несговорчивую Нинель. Пустила она его в святая святых. Позволить поработать стороннему тренеру с действующим спортсменом – такое у нас не практикуется. Хотя, в моем случае, все возможные правила и запреты уже нарушались и раньше. Так что мне не привыкать. Ну а Авер радостно кладет себе в копилочку еще одну колаборацию с «Зеркальным» - два года назад у него была Аня, сейчас мы с Танькой… Странно, а почему же он ничего не ставил Кате, когда она была в полном его распоряжении и в его же власти? Спросить, что ли?..       - Я в гостиницу, - Танька надевает на лезвия коньков чехлы и вопросительно смотрит на меня. – Женька через полчаса уезжает, хочу попрощаться… Проведешь меня?       - Семенов не останется, чтобы посмотреть на нас с тобой? – ехидно ухмыляюсь я.       Танька поджимает губы и возмущенно щурится.       - Вот ведь противный, - щиплет она меня за бок. – Все ж понимает… Так идешь или нет?       - Нет уж, - качаю головой. - Давай я не буду лицезреть ваши горячие объятия и прощальные поцелуи. Большой привет супругу. Увидимся на старте.       Танька демонстрирует мне кончик розового язычка и топает на выход, аппетитно виляя соблазнительной задницей.       Пока я вожусь с чехлами, в калитку влетает раскрасневшаяся, запыхавшаяся Валька, откатавшая, открутившая и отпрыгавшая свой показательный прокат под сонным взглядом Клея.       - Есть хочу – умираю, - тихо сообщает мне она. – У тебя шоколадка не завалялась?       Отрицательно качаю головой.       - Беги рыжую догони, - киваю я ей в сторону разминочного коридора, где скрылась Танька. – У нее точно есть…       - Ага, - хищно скалится балеринка. – Ну, давай, пока…       В развивающемся голубом с белым платьице она похожа на облачко, такая же легкая и воздушная. Артур поставил ей в этом сезоне, выражаясь языком Татьяны Вячеславовны Тихоновой, нежнятину, рафинированную милоту на мотивы старой попсы, под которые она порхает бабочкой. Ожидается, что зрители будут в таком же восторге от этой ее программы, как и от предыдущей, озорной и провокационной, которую она катала целых два сезона в образе героини «Семейки Адамсов».       С улыбкой смотрю ей вслед. И даже не могу предположить…              К Ане с Лехой поднимаюсь уже освежившийся в душе и переодевшийся в цивильное. Леха встречает меня довольной ухмылкой человека, выполнившего свой долг. И имеет на это полное право.       Потому что получилась у нас с ним наша маленькая авантюра. И результат – положительный. А делов-то всего было – попросить Тихонову в каком-нибудь интервью подпустить с загадочным видом пару фраз на тему возможного срыва или отмены участия в произвольной программе чемпионата Европы Валечки Камиль-Татищевой…       - Ты видел его рожу? - вместо приветствия, ухмыляясь, спрашиваю я.       Леха качает головой.       - Вот нужно было тебе обязательно со спецэффектами выступить, да?       - А как же! Я матушку весь вечер накануне уламывал, чуть язык о зубы не стер… Имел я право хоть на долю удовольствия?       Аня непонимающе смотрит на нас.       - Мальчики, а вы это про что?..       Леха поводит бровью и вопросительно кивает на Аню.       - Не посвящал девушку?..       - Не-а. В темную разыграл, - каюсь я. – Но зато получилось естественно, и никто ничего не заподозрил.       - Да, о чем вы?.. – возмущается Аня, стукая кулачком о подлокотник. – Несете чушь какую-то, а я себя дурой чувствую…       - Ну прости, прости… - подсаживаюсь к ней рядышком и обнимаю за плечи. – Так было нужно. Иначе мы бы его не поймали. Джокера… Он хотел напакостить тебе или Вальке – мы не знали точно. Для этого мы с Лехой пустили слух, что Валька снимется с произвольной. А потом я уговорил Вахавну снять тебя… Но узнать он об этом должен был только тогда, когда уже точно не мог добраться до Вальки…       Аня поворачивает голову, и смотрит на меня озерной глубиной небесных глаз.       - Я не хотел тобой рисковать, извини, - оправдываюсь я. – Проверять коньки перед стартом – это жест отчаяния, я мог чего-то не заметить, пропустить… Но это было лучше, чем ничего. Отмена старта гарантировала, что ты ему станешь неинтересна… Мне пришлось…       Она прикрывает мне рот ладошкой, качает головой, не сводя с меня взгляда… И вдруг быстро обхватывает мою голову руками и прижимает к себе.       - Любимый мой… - шепчет она. – Хороший мой… Родной…       Ну… Слава тебе, господи, что такая реакция. Могла ведь и права начать качать, и вопросы лишние задавать… Которые сейчас не очень своевременны…       Сидящий рядом Леха усмехается и смотрит на нас с завистью взрослого человека – без злости, но с печалью. Связался с молодняком на свою голову…       - Не хочешь любимой своей рассказать, кто на самом деле оказался негодяем?       Ах ты ж… Леха-Леха… А говорят у меня язык без костей…       Аня отпускает меня и снова смотрит мне в глаза.       - Не хотел бы… Формально, на этот раз он ничего плохого не сделал, и предъявить нам ему нечего… - медленно произношу я, но увидев возмущение и протест в Аниных глазах тут же сдаюсь. – Но раз уж так… Леш, покажи ей мое сообщение.       Леха, кивает и достает свой айпад. Телефон у него старый, старше меня, наверное, никакого интернета на нем нет. Всю свою сетевую жизнь Леха ведет в планшете, который всегда за собой таскает. Говорит, что так чувствует себя солиднее…       - Только не верещи, и не психуй, - предупреждает он Аню. – Потому что мы сами не ожидали…       - Алексей Константинович, ну не тяните…       Он открывает «Телеграмм» и, отыскав в нашей переписке то, что нужно, протягивает айпад Ане.       - Вот…       Я чувствую, как вздрагивает ее тело. Вижу, как невольно тянутся к лицу ладони. Так, словно она хочет закрыться, защитить себя от этой отвратительной правды.       А на экране, под круглой виньеткой с моей улыбающейся физиономией, всего два слова: «Это он». И нарисованный мною портрет Женьки Семенова.              - Готов?       Авер кладет мне руку на плечо.       - Да…       - Не нервничай…       - Не буду…       Поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Нинель.       - Иди сюда…       Подъезжаю к ней, и даже без подсказки, привычно, поворачиваюсь спиной. И чувствую между своих лопаток ее теплую ладонь.       - Роконтре сильвупле… Сюр ля гляс… - несется над трибунами, и зал, как по команде, замолкает и подбирается, как спринтер на низком старте.       - …Шампьон дюроп… эн симпль месье…       - Делай все, как ты умеешь… - шелестит ее голос возле моего уха.       - Все, как ты учила, мама… - еле слышно шепчу в ответ.       - Сергей Ланской!       На меня мгновенно обрушивается рев тысячи глоток, шквальный грохот аплодисментов, ослепляющий свет прожекторов… И легкий толчок в спину…       Делаю…       Выкатываюсь в центр арены. И свет гаснет, погружая огромный зал в непроглядную тьму. У меня десять секунд…       Быстро стягиваю с себя куртку, выворачиваю ее на изнанку, вновь напяливаю и торопливо клею на верхнюю губу бутафорские усы, которые сжимал до этого в ладони. Теперь правая рука вверх, левая, со сжатым кулаком, вниз… Голову наклонить… Три… Два… Один…       Меня выхватывает круг яркого света.       Старый, уже подзабытый образ Фредди Меркюри – желтая куртка, белые штаны - в котором я проиграл золото в Корее…       Первые такты «Шоу маст гоу он»… И тут же, когда все в зале, кто разочарованно, а кто со знанием дела, вздыхают, финальный аккорд этой бессмертной композиции. Неожиданно…       Опускаю руку. И под вальсовый перебор гитары, в преследующем меня луче света, начинаю с хореографической дорожки. На ходу, демонстративно, отклеиваю от губы усы снимаю куртку и перебрасываю отыгравший реквизит через бортик – место строго определено, чтобы ни в кого нечаянно не попасть.       «Александра, Александра, этот город наш с тобою…» Твизл вперед… Беговой… Крюк на левой… Выкрюк на левой… Твизл назад… Беговой… Еще беговой… Разгон…       Заезжаю по дуге на тройной аксель… Разворот… Толчок… Спокойно приземляю… Выезд… И снова разгоняюсь. Залетаю в правую часть арены и… Подхватываю в поддержку ее…       По задумке Авера, Танька стоит в темноте в рассчитанном нами месте и ждет, когда я к ней подкачусь и подхвачу. Получилось! Непредсказуемо и очень эффектно. Вот я только что ехал сам, в ярком круге, и вот я уже с партнершей…       Зрители ахают от неожиданности.       Мы же, отработав первую поддержку, разъезжаемся в разные стороны. Освещение немного добавляется, ровно на столько, чтобы мы были видны оба. И под музыку из «Ромео и Джульетты» мы начинаем параллельные дорожки и вращения.       В отличие от тренировок, на этот раз Танька на столько похожа на Сашку, что у меня сердце замирает от взгляда на нее. Вот они - черные лосины, обтягивают длинные стройные ноги, серый пуховый свитер с соблазнительными бугорками грудок, грива рыжих волос по плечам… Точно также у меня защемило и заныло где-то внутри, когда я впервые увидел Сашу, и она показалась мне так похожей на Таньку… Мою Таньку…       Твизлы… Парный арабеск… Синхронная либела… «Короли ночной Вероны…»       Музыка плавно перетекает в нежный ритм кизомбы.       Я становлюсь за Танькой, обнимаю ее за талию, а она забрасывает левую руку мне за голову. Несколько плавных волн и мы снова катим танцевальную дорожку, не расцепляя рук.       Первоначально, Авер хотел, чтобы мы сделали здесь параллельный прыжок. Но потом эта идея была отброшена. Какие прыжки могут быть в танцах… И тем более в этих воспоминаниях. Поэтому добавляем простых моухоков, крюков-выкрюков, беговых и катаем, катаем, катаем в свое удовольствие…       В финале, на смену кизомбе приходит медленная, джазовая версия «Шоу маст гоу он» с женским вокалом. Наш последний номер, который мы танцевали с Сашей… Сегодня же с Танькой мы делаем нашу вторую поддержку, где я держу ее за ногу, а она, прогнувшись, лежит у меня на бедре, низко склонив голову и касаясь рукой льда. В постепенно меркнувшем свете мы снова оказываемся вдвоем в ярком круге света посреди тьмы.       Ставлю ее на лед, и на миг прижавшись друг к другу, мы вновь разъезжаемся в стороны, каждый в своем луче… Снова вращения… Крутим бильман, сложный элемент, подвластный не каждому мужчине-одиночнику, хотя женщины с ним справляются практически без проблем…       И вдруг… Музыка резко обрывается на полутакте.       Луч, освещающий Таньку, мгновенно гаснет и, под шорох птичьих крыльев, с того места, где она только что стояла, вверх, в мрак неба, устремляется яркий белый пучок света.       По залу проносится сдавленный вздох…       Ну а я, прямо с вращения, опускаюсь на колени, протягиваю руки вслед аллегории улетевшей души и, задрав голову вверх, с трудом сдерживаю рвущиеся из глаз самые настоящие слезы.       Господи… Если это каждый раз будет на столько тяжело, то я в этом больше не участвую.       Прости меня, ангел мой ненаглядный, я не могу тебя отпустить…       И, боюсь, уже никогда не смогу…       Под завывания зала, под градом мягких игрушек и ослепленные ярким светом, раскланиваемся с Танькой на все четыре стороны. Формально, это выступление мое, но было бы несправедливо забыть партнершу. Особенно такую…       Зал аплодирует мне и ей. И мы слышим, как наши имена звучат одновременно, в единой какофонии оваций и восторга.       - Держись, Сержик, - Танька обнимает меня за талию и слегка встряхивает. – Сейчас не время скорбеть.       Она права.       И я, подняв взгляд, с благодарностью, признательно улыбаюсь моим зрителям.       У калитки нас встречают Авер и Нинель. Сладкая парочка… Рядом они и правда выглядят немного комично – она со своим ростом и осанкой императрицы и он, невысокий, щуплый и сутулый, от чего кажущийся еще ниже… А может мне это просто мерещится…       Нинель протягивает мне кофту.       - Молодцы, хорошо проехали, - скупо хвалит нас она. – Мы с Семеном Мирославовичем аж молодость свою вспомнили, на вас глядя…       - Ну так, - хмыкаю я, - есть ведь что вспомнить, да?       Они переглядываются. И если бы не полумрак и не обманчивые игры теней, я бы поставил свою золотую медаль против использованной салфетки, что они оба краснеют как первокурсники.       - Ладно, - Нинель выдерживает фасон, отступая в сторону, - пойду я Валю готовить…       И, повернувшись, быстро исчезает в темноте.       Авер провожает ее взглядом, и лишь на мгновение позволяет себе замешкаться.       - Спасибо, ребята, - поворачивается он к нам, со своей прежней приветливой и немного застенчивой улыбкой. – Все было… Здорово. Ты как?.. – это ко мне.       - Нормально, - утираю нос я. – Но больше я этот номер не катаю. Ни за какие коврижки…       Танька стоит рядом и, держа меня за руку, прижимается щекой к моему плечу.       - Не раскисай…       - Не буду…       - Мне ее тоже очень не хватает…       Снова чувствую резь в глазах и непреодолимое желание заорать…       В раздевалке с наслаждением сбрасываю коньки и влезаю в родные, любимые, мягкие стоптанные кроссовки. Вот и еще один чемпионат позади… Сколько их было… Начнешь считать – собьёшься. Сколько еще будет – кто его знает…       - Вальку идем смотреть?       Танька рядом, тоже уже сняла коньки и влезла в спортивные брюки.       - Сейчас… Обуюсь только… Успеем…       Рыжая не спеша шнурует свои кроссовки, то и дело хитро поглядывая на меня.       - Помнишь олимпиаду, - негромко спрашивает она.       Я улыбаюсь нашим общим воспоминаниям.       - Помню…       - А Париж?..       Она выпрямляется и, пододвинувшись ближе, кладет свою ладонь на мою.       Непрошенная волна безумного желания пронзает мое тело насквозь.       - Мы не можем… - я отвожу взгляд.       - Можем… - шепчет она, наклоняясь и касаясь язычком моей щеки. – Можем…       Настойчивое треньканье телефона прерывает этот наш весьма двусмысленный диалог. Танька раздраженно морщится.       - Ну что там еще?..       Она вытягивает из кармана куртки телефон, смотрит в камеру, но, неловко перехватив, нечаянно выпускает из рук. Плоский гаджет, облаченный в игривый розовый чехол, глухо шлепается на пол к моим ногам, светясь разблокированным экраном.       Машинально протягиваю руку, чтобы подать телефон Таньке и невольно бросаю взгляд на всплывшее на экране изображение.       И чувствую, как мгновенно покрываюсь холодным потом…       Зеленый фон. Аватарка… Улыбающийся до ушей Семенов… Сверху надпись: «Женечка». А под всем этим серый пузырек… А в нем от Женечки сообщение…       «Когда эта дура малая грохнется, пришли мне фото его рожи. А лучше видео.»       И ряд ухмыляющихся смайликов…       Мой ступор длится долю секунды. Но этого времени хватает, чтобы я понял все. И чтобы она поняла, что я понял…       - Сержик… Я не… - бледнея как смерть, лепечет она.       Но я ее не больше не вижу и не слышу…       Срываюсь, как ошпаренный, и несусь прочь из раздевалки.       Только не это… Только не она…       Лабиринт темных коридоров… Не видно практически ничего… И лишь в голове с каждым ударом сердца, с каждым вздохом, в такт моему бегу только одно… Валя… Валечка… Валюша… Куколка… Балеринка…       Оглушительный трубный глас где-то у меня над головой…       - Роконтре… Сюр ля гляс… шампьон дюроп… эн симпль дам…       Нет! Рано! Подождите!..       - Валентина!.. Камиль!.. Татищева!..       Стойте!!!       Я на всей скорости врезаюсь в препятствие, глухо отзывающееся на мою попытку его снести и в ответ отбрасывающее меня назад. Пластиковые двери… Я пропустил поворот… Назад…       Несусь в обратную сторону и, заметив проблеск света, сворачиваю в сторону выхода на арену.       - Не выпускайте ее! – ору я в отчаянии.       Но меня не слышат. Публика радостно прыгает, приветствуя Вальку, которая, я это понимаю, уже выкатилась на лед, и уже заняла стартовую позицию…       - Мама!.. Верни ее!..       Я продираюсь сквозь толпу тренеров и спортсменов. Вот она. Я вижу ее фигуру. Белокурые локоны по плечам, строгое серое пальто, ценой в автомобиль среднего класса…       Звучит музыка… И балеринка начинает свой танец…       - Мама! Нет!..       Мой крик несется над головами, и Нинель, нахмурившись, поворачивается в мою сторону.       Преодолев буквально по головам разделяющие нас последние метры, я уже не кричу, а хриплю.       - Мама… Валька… Верни ее… Семенов… Джокер…       Я не успеваю договорить, как она все понимает. И делает то, чего от нее не ожидает никто. Фурией метнувшись к бортику, она во всю силу своих легких кричит так, что у нас закладывает уши.       - Валя! Не прыгай! Не! Прыгай!       Наваливаюсь на бортик рядом с ней и в ужасе вижу, как Валька, не разобрав слов, и поняв крик Нинель с точностью до наоборот, лучезарно улыбается в нашу сторону, лихо закручивает тройки и изящным, сильным броском посылает тело в свой коронный четверной тулуп…       Перелетаю через бортик как хоккеист… И оказываюсь на льду в тот самый момент, когда Валька идеально приземлив прыжок, вдруг коротко и громко вскрикивает, и безвольным цветным облачком валится на лед, проезжая по инерции еще несколько метров. Завороженный зал в ужасе ахает, как один человек.       Поскальзываясь на гладком льду в своих кроссовках, несусь, лечу, ползу к ней… Опускаюсь на колени перед неподвижной фигуркой, и в воцарившейся после остановки музыки тишине слышно только мое сдавленное бормотание.       Нет… Валюшенька… Нет…       Ее глаза закрыты. Цвет лица синевато-белый, как лед, о который она ударилась…       Балансируя на непривычной мне плоской подошве, подхватываю Валю на руки, поднимаюсь и аккуратно несу ее к калитке.       Она на мгновенье приоткрывает затуманенные болью глаза.       - Нога… Больно… Очень… - еле слышно произносит она, перед тем как окончательно отключиться.       Я доношу ее до бортика, и кладу на услужливо разложенные санитарами носилки.       - Са жомбе… Друат… (Ее нога… Правая… (фр.)) - говорю я серьезному сухому человеку с плоским чемоданчиком, который, растолкав всех, опускается перед Валькой на колени.       Кивнув мне, он извлекает откуда-то скальпель и, без церемоний, уверенными движениями, режет шнуровку на Валином правом ботинке… Вместе с самим ботинком.       Представшее нам зрелище не для слабонервных. Пропитавшийся насквозь алой кровью носок. Из которого, в районе большого пальца, отчетливо торчит обломанный кусок толстой цыганской иглы.       Успел, подонок…       Когда только?..       А ведь сегодня был единственный раз, когда я не проверял Валькины коньки… До старта я ее не видел… А после… Ее выступление было через одно после моего… После нашего… Если бы Танька не тянула резину… Если бы не…       Отворачиваюсь, сглатываю комок и понимаю, что не смогу себя контролировать, если продолжу смотреть на Валину кровь.       Танька… Как все просто и подло… Она специально держала меня в раздевалке… Специально провоцировала… Чтобы я не успел…       Плевать… Подумаю об этом потом… Сейчас не это важно.       Вижу, как сухопатый доктор, изучив Валькину рану, категорично качает головой и достает бинт.       - А льопиталь (В больницу (фр.)), - произносит он резко. – Иммедиатмон! (Немедленно (фр.))       А потом вдруг поворачивается ко мне.       - Эте ву респонсабль де сете фий? (Вы несете ответственность за эту девочку? (фр.)) – задает он вопрос тоном следователя.       - Ои! – киваю я быстрее, чем переводчик успевает нашептать на ухо Нинель суть вопроса.       И врач принимает решение.       - Алёр туа оси, авек эль (Тогда вы тоже вместе с ней (фр.)), - заявляет он, указывая на меня пальцем и тут же переводит взгляд на санитаров. – Плю вит, алён плю вит!.. (Быстрее, давайте быстрее!.. (фр.))        Я снова пробираюсь поближе к Вале и смотрю на ее бледное лицо и посеревшие губы. Кем нужно быть, чтобы сотворить такое с ребенком…       - Я беру такси и еду за вами, - Нинель касается рукой моего плеча. – Следи там…       Я поднимаю на нее взгляд. Она, как всегда, спокойна и невозмутима. Только уголки губ подрагивают, выдавая нечеловеческое волнение и страх.       - Я справлюсь, мам, - тихо произношу я. – Я справлюсь…              В неверном сумраке больничной палаты сижу на краю широкой кровати и кляну про себя свою беспечность. Надо же было так опростоволоситься… На такой мякине позволить себя провести…       И результатом тому такие чудовищные последствия…       Все уже разошлись. Отохали, отахали, отвзыхали… Отработали, точно и слаженно, как часы, хирурги, избавив малую от гнусной иглы в пальце, обколов ее обезболивающим и забинтовав ей ногу чуть ли не до колена. Отбурчали свои веские заключения терапевты, из которых я понял дай бог четверть… Молча, с непроницаемым лицом погладила бледный Валькин лоб Нинель… И быстро ушла, уведя с собой шмыгающую носом и хныкающую ей в рукав Анечку.       Меня не трогает никто. Не лезет с расспросами, не выражает сочувствия… Меня даже не выгоняют из палаты.       Потому что я не слышу никого. И не реагирую, ни на слова, ни на прикосновения…       Ни на тихое шуршание открывшейся слева двери.       Сжимаю в руке миниатюрную Валькину ладошку, смотрю на бледное, заострившееся личико и на лиловый синяк на скуле. И меня переполняет слепая злоба.       - Я его убью, куколка, - глухо обещаю я. – Дай только вернусь в Москву…       Легкие шаги… Я знаю эти шаги… Я отличу эту походку от тысяч других… Как и этот прерывистый вздох.       - Хотя, - цежу я сквозь зубы, повернув голову и окидывая ее сухим взглядом, - сначала стоило бы тебя за волосы оттаскать… Стерва…       Она прижимает ладонь к лицу, как будто бы я ее ударил. Нет. Но очень хочется…       - Делай со мной что хочешь, - тускло произносит Танька. – Только не трогай Женьку…       Вот они, все ответы. Все то, что я так долго хотел найти, и с чем теперь не знаю, что делать.       - Трону, еще как трону, - киваю я. – Чтоб ты не сомневалась.       Я не ожидаю этого. Поэтому на короткий миг не могу скрыть удивления, когда Танька, вдруг, бахается передо мной на колени, и молитвенно складывает руки, как в церкви перед образами.       - Сережа, я тебя умоляю, - с тихой истерикой в голосе произносит она, - делай со мной что хочешь… Избей, в рожу плюнь… Меня убей, если хочешь… Только не тронь Женьку…       Я смотрю на нее через силу. И едва сдерживаюсь от желания пнуть ее ногой.       - Ты все знала, тварь… - произношу я. – С самого начала знала… Еще тогда, в Париже, когда увидела, как он выбегал из раздевалки, когда его Авер спугнул… Ты все знала… И ничего не сделала…       - Только не тронь Женьку… - словно мантру шепчет она. – Пожалуйста… Он отец моего ребенка… Сережа, пожалуйста…       - Ты, мразь, подсунула ему фотографии Ани и Клея… Когда он снова взялся за старое…       - Он ревновал меня, - выкрикивает она. – Грозился тебя снова покалечить… Это я ему подсказала, чтобы он лучше Аньке что-то сделал, а не тебе… Я за тебя боялась… Я тебя…       Я не выдерживаю и наотмашь закатываю ей пощечину.       Она даже не делает попытки отстраниться.       А ведь я ее правда любил… Когда-то, давным-давно… Когда температура наших сердец не превышала минус четырех градусов по Цельсю… Теперь же мое сердце горит огнем. А ее навсегда покрылось нетающим сизым инеем.       - Убирайся…       - Только не трогай Женьку!..       Но мне уже все равно.       - Я готов был забыть то, что вы сотворили со мной, - спокойно говорю я. - Я бы не стал ничего делать, остановись вы после того, как узнали, что Аня больше не будет кататься…       Я смотрю прямо в ее зеленые глаза. Два сияющих изумруда. На прекрасном лице... Которое я ненавижу.       - Сережа… Пожалуйста… Только не…       - Но за малую он мне ответит.       Она закрывает глаза, из уголков которых выскальзывают две слезинки. Но мне и в самом деле все равно.       Отворачиваюсь. И передо мной снова осунувшееся милое, любимое, беспомощное лицо Вали.       Ее холодная ладонь в моей руке.       И закипающая ярость в моем сердце…       - Семенову так и передай, что у меня с ним разговор не окончен. Пускай готовится, - бросаю я через плечо. – А ты… Тебя для меня больше не существует. Все. Пошла вон…       Я не слышу, как она поднимается с колен. Не слышу, как подходит к двери… До меня долетает только щелчок дверного замка…       Теперь уже точно, все…       Смотрю на спящую Валечку. Легкое, ровное дыхание. Щечки слегка порозовели. И даже на губах какое-то подобие улыбки… Наверное, ей снится что-то приятное, что-то лучшее, чем способен предложить наш несовершенный мир, и не самые достойные его представители.       Она немного поворачивает голову и вдруг, сладко вздохнув, тихо смеется во сне.       Я хочу подняться и уйти, чтобы не мешать ей, но она неожиданно сжимает мою руку.       - Поцелуй меня… - шепотом произносит Валя. – Пока никто не видит…       Я вздрагиваю от неожиданности.       - Ты не спишь? – в полголоса спрашиваю я.       Она снова смеется, не открывая глаз.       - Ты все-таки любишь меня, - шепчет она, и настойчиво тянет меня за руку к себе. – Теперь я точно знаю… А раз любишь, значит целуй… Сейчас же…       И почему-то мне не хочется ей возражать. А хочется делать то, что она от меня требует.       И я, склонившись, целую ее сладкие коралловые губки…       Нежно и ласково.       Как когда-то…              Мы заканчиваем этот сезон не столь феерично, как начали. Но, слава богу, больше без потрясений и травм.       Полутора месяцев между чемпионатами Европы и мира Валечке хватает, чтобы выздороветь и снова встать на коньки. Но, к сожалению, без систематических тренировок ее форма потеряна, и третий результат в Женеве выглядит вполне заслуженно и не стыдно. В любом случае, чистый прокат – это чистый прокат. Без срывов и падений. И Валька – большой молодец и боец. Я каждый день на протяжении почти трех недель, едва только она смогла выйти на лед, наблюдал, как эта маленькая, нежная и такая хрупкая девочка, через слезы и боль, наверстывала упущенное. Не по своей вине, а по чужому злому умыслу. И наверстала бы полностью. Вернула бы свой максимум. Ей просто не хватило времени…       Аня… Анечка… Аннушка. Мое благословение… И моя жизнь. Поплакав у Валькиной постели в Склифе, в жилетку Нинель в ее кабинете и у меня на груди у нас дома, она приняла, наконец, то самое решение, к которому ласково, но настойчиво, убеждением, а не силой подталкивали ее все мы. И вот, чемпионат мира в этом сезоне уже обошелся без нее. И обойдется впредь. Хватит. Сколько уж можно-то?.. Уйти из большого спорта в ранге действующей олимпийской чемпионки на много почетнее собирания мест в пятерке, или даже в десятке на менее престижных стартах. Но я точно знаю, что Аня не повесит конки на гвоздь. Ее ждут шоу, гала-концерты, съемки в рекламе, интервью… Безумная любовь ее поклонников… И лед у нас, в «Зеркальном», куда она всегда сможет приходить тренироваться и просто поддерживать форму. А еще, Леха Жигудин мне по секрету шепнул, что Авер готовит для Анечки некое весьма заманчивое предложение, от которого она точно не сможет отказаться. Ну, а раз Леха говорит о чем-то, что задумал Авер, то здесь, к бабке не ходи, напрашивается только одно соображение. Догадайтесь с трех раз…       Сам Леха все такой же. Подтянутый, довольный жизнью и собой. Как-то раз затащил нас с Нинель и Анькой к себе в гости, с дочками познакомил… Смутил до девичьего румянца свою Татьяну, отправив ее вместе со мной во двор готовить мангал для шашлыков, сопроводив нас двусмысленной фразочкой: «И чтобы жарил там только шашлыки, Валет, понял? Смотри мне…» В тот же день, вечером, к Лехе с Таней на огонек зашел Макс Таранов со своей женой, тоже Таней. Случайно. Просто по-соседски. И мы прекрасно провели время. А нас с Анечкой специально посадили между двух Татьян и заставили загадывать желание. Я загадал. Но вам не скажу пока. Догадайтесь с трех раз…       В остальном – ничего непредвиденного. Анино место в сборной заняла Лиза Камышинская. И хотя подняться выше четвертой позиции на мире не смогла, все равно выступила достойно. И квоту на трёх участниц в следующем сезоне нам обеспечила. Не подкачал и Мишка, честно и самоотверженно боровшийся с Яшимо Моро, и с Юдзи за бронзу и в тяжелейшей борьбе выгрызший и выцарапавший ее зубами и когтями. Молодец. Я за него очень рад. И мне немного жаль, что следующий сезон он планирует пропустить.       Ну а я… А что я?       После серии Гран При, где я был объективно сильнее, мы снова схлестнулись с Бейзилом Калиным как непримиримые соперники. И он меня одолел. С дружеской улыбкой, добродушно, все также забавно коверкая русские непристойности, которым я его, было дело, обучил. Его аксель в четыре с половиной оборота оказался безупречным. А я с него упал. Так вот и получилось, что Бейзил, Васька Калинин, вошел в историю как первый фигурист, приземливший кваксель на официальном соревновании. И завоевавший таким образом золотую медаль чемпионата. Ну а я удовольствовался серебром. И бесконечной, неиссякающей и вдохновляющей меня любовью зрителей. Как-то так… И, кстати, показательный номер на мире я катал в постановке Артура Марковича под Глена Медейроса. Один…       Вернувшись домой, после чемпионата Европы, я все еще полыхая жаждой мести, несколько раз попытался встретиться с Танькой или Женькой… Или с ними обоими. Но их телефоны молчали. Дверь квартиры, в которой они жили, на мои попытки попасть внутрь не открывалась. В доме же Танькиных родителей, куда я приехал где-то через неделю или две, как выяснилось, жили совершенно чужие люди, снявшие его у хозяев на три ближайших года. Паническое бегство? Вряд ли. В отсутствие прямых доказательств претензии им было предъявлять некому… Кроме меня. Ну, а я… Не такой уж я и опасный, чтобы вот так вот вдруг ломать свою жизнь, бросая все на свете и отчаянно от меня спасаясь. Подозреваю, что они давно собирались куда-нибудь свалить. Просто не афишировали это свое намерение. Ну и ладно… Скатертью по жопе. Ни разу не жалко. Тем более, что со временем, глядя на совершенно оправившуюся после падения и еще больше похорошевшую Вальку, моя злость поутихла, выродившись в глухую досаду на то, что некогда любимая мною девочка и выглядевший достойным человеком приятель оказались предателями и подонками, не достойными ни доброго слова, ни воспоминания. Очень надеюсь, что впредь наши дороги никогда не пересекутся.              В начале мая Леха специально приезжает ко мне в «Зеркальный» и, пошушукавшись с Нинель и выпив в нашем буфете чашку кофе, забирает меня с собой. И, не говоря ни слова, отвозит на кладбище…       До этого, я так и не нашел в себе сил поехать туда самостоятельно…       Сашеньку похоронили на небольшой поляне, в стороне от дороги, на большом, огороженном участке, сплошь засеянным травой и клевером. К надгробию ведет усыпанная серым гравием дорожка, вдоль которой красной россыпью алеют маки и тюльпаны. И мы с моим другом молча проходим весь этот путь.       Черное гранитное надгробие. Белая мраморная плита посредине с аккуратно обтесанными и обработанными краями, немного наклонена вперед, изображая свиток…       От первого же взгляда на эту плиту у меня начинает уходить из-под ног земля, и я без сил опускаюсь перед ней на одно колено, упершись рукой во влажный после дождя, теплый мрамор.       - Держись, Серый, - Леха крепко сжимает меня за локоть. – Нужно держаться…       С фотографической точностью, до последнего штришка, до мазка, до оттенка на белой мраморной плите воспроизведен тот самый, единственный Сашенькин портрет, который я нарисовал по ее просьбе. Те же огненные блики… Её алые губы… Её зеленые колдовские глаза…       Я обреченно склоняю голову…       Ангел мой сошедший… Забери меня к себе, не мучай… У меня нет сил жить с мыслью, что тебя больше нет…       - Самое интересное, - тихо произносит Леха, - никто не знает, кто это нарисовал, и кто заказал эту мраморную композицию. Она появилась просто вдруг… Я спрашивал… Руководство этого… места… только разводит руками и говорит, что ее привезли, и оплатили установку по такому тарифу, что, наверное, сам директор «Газпрома» задумался бы, а стоит ли…       Я молча качаю головой. Для меня ответ на этот вопрос ясен как день.       - Вот такая, вот, понимаешь ли, загадка, - пожимает плечами Леха. – Я сначала было подумал, что это ты… Но потом понял, что ты не смог бы… Да и не стал…       - Мерзавка грехи замаливает… - шепчу я, не поднимая головы.       - Что, прости?       Я смотрю на него с чувством безысходности и грусти.       - Танька моя… Наша… Шахова. Это она памятник заказала.       - Э-э-э… - Леша удивленно поднимает брови.       - А рисовал действительно я. И подарил этот портрет сначала Саше… А… потом… ей…       Леха присвистывает и понимающе кивает.       - Вот, значит, как…       - Да, Леш, вот так…       Он присаживается на краешек плиты рядом со мной.       - Между ними действительно что-то было?.. Симпатия?.. Дружба?..       - Любовь, - пожимаю плечами я. – Что же еще?..       Леха еще раз окидывает взглядом мое воспроизведенное на камне творение и качает головой.       - Отпусти ее, Серый, - вздыхает мой друг. – Тебе же легче будет… И ей… там… тоже…       - Не могу, - шепчу я, закрывая глаза и глотая слезы. – Меня не стало вместе с ней… Я просто жду, когда она меня позовет… Когда заберет… Когда потянет за ниточку…       Леха хватает меня за плечи и резко встряхивает.       - Приди в себя, дурак! – почти что кричит он мне в лицо. – У тебя впереди целая жизнь. У тебя есть та, кто тебя любит…       - Она тоже меня любит… - вяло отбиваюсь от него я. – Любила…       - Ты не понимаешь, Сергей! – он возвышается надо мной, заслоняя дневной свет. – Саши больше нет. Прими это. И живи дальше. Не отвергай того, что тебе досталось. Возможно… Возможно, за ее счет…       «Оставь прошлое в прошлом. Просто храни меня в своих воспоминаниях.»       Я храню тебя, мой падший ангел…       Просто никто не понимает, как мне это необходимо. И как это больно…       Я молча смотрю ей прямо в глаза. И капля дождя, слезой прочерчивает мокрую бороздку от ее изумрудного взгляда вниз по щеке.       «Не плач, мой хороший… Я сделаю это за тебя. Ведь я твоя гейся-гарю…»       - Увези меня отсюда, Леш, - прошу я. – Увези домой… К той, кто меня любит…       Потому что мне так хочется остаться здесь навсегда…              В тот же день, вечером, а может быть несколькими днями позже – уже не помню, Лешка выволакивает меня проветрить мозги и отвлечься от работы и всяческих ненужных мыслей. По иронии судьбы, он выбирает для своей терапии именно ту самую кофейню, в которой мы год назад сидели с Танькой. И где рыжая ведьма так талантливо разыграла для меня свой спектакль…       Сидим за столиком у окна, и я, мусоля чашечку эспрессо без сахара, с завистью смотрю на кусок торта «Наполеон», который Леха заказал к своему капучино.       - Сглатывай слюнку-то, Валет, - ехидничает Леха, - а то захлебнешься – мама твоя мне голову свинтит.       Ну конечно…На манеже все те же, все с теми же старыми фокусами. Я уже и не представляю себе, что должно произойти, чтобы эта старперская гвардия начала, наконец, отделять меня от Нинель и воспринимать всерьез. Надоело. Честно. Но что им скажешь?       - Приятного аппетита, - кисло кривлюсь я, отворачиваясь.       - Вот то-то…       Он с удовлетворенной улыбкой вонзает вилку в чудо кондитерского искусства, нагло разлегшееся на блюдечке перед ним.       Обвожу взглядом небольшой, утыканный столиками зал и, усмехнувшись, подмигиваю девчонкам за стойкой.       - На нас с тобой пялятся, как на парочку геев, - мстительно говорю я Лехе, дождавшись, когда он начнет есть и на его физиономии появится блаженное выражение.       Увы, моя стрела не достигает цели.       - Потому что ты на девку похож, - флегматично пожимает плечами он, - пока не повернешься и рот не откроешь.       - Ага-ага, - ухмыляюсь я. – Маму мою помянули, то, как я выгляжу тоже. Может пора уже начинать удивлять, а, Лех? Репертуар-то староват…       Жигудин подносит ко рту чашку с капучино и смотрит на меня поверх роскошной белой пены.       - А тебе не приходило в голову, - произносит он, - что тебя просто-напросто узнали?..       Снисходительно смотрю на него и качаю головой.       - Да кому я нужен?..       - Не скажи…       Леха делает большой глоток и ставит чашку на стол.       - Вот увидишь, - неопределенно кивает он, - к тебе еще за автографом прибегут…       - Посмотрим еще, к кому первому, - не соглашаюсь я. – Это ж ты у нас из телевизора не вылезаешь…       Леша хитро щурится. И я догадываюсь, что сейчас будет.       - По сотке? – поведя бровью предлагает он.       - Да пожалуйста…       Может ну его нафиг тот режим? Закажу себе такой же капучино… И кусок торта… Ну не убьет же меня Нинель в самом деле за лишние двести грамм…       Отставляю в сторону пустую чашечку и, грустно вздохнув, вытираю губы салфеткой.       Леха следит за мной, и я понимаю, что он хочет задать вопрос. Но не решается. Стесняется… Или боится? Или не знает, с какого боку зайти…       - Артур Маркович предложил мне сделать показательный номер на «Зимнее солнце»… - говорю я. – В твою честь…       С этой композицией группы «Бонд» Леха в две тысячи втором году выступал на олимпиаде в короткой программе. И выиграл золото… Вижу, что он удивлен, но и только.       - Под такое старье?       - Это ты сказал, - усмехаюсь я. – Но, как по мне, это – нетленная классика.       Леша не отвечает. Похоже, эта тема его совсем не интересует.       Молчу. Смотрю в окно…       - Сереж…       Не хочу… Но надо.       - Мы приезжали сюда… В это заведение… С рыжей… - выдавливаю я из себя. – Еще Сашка была жива. А я как раз в больнице валялся…       - Я помню, ты рассказывал… - глухо отзывается Леха.       - Правда? – удивляюсь. – Ну, может быть… Заморочила она мне тогда голову… Я и поверил. Даже утешал ее… Розу подарил…       Леша складывает руки перед собой и смотрит прямо на меня.       - Как ты вычислил Семенова? – наконец спрашивает он.       Горько усмехаюсь. Поворачиваюсь к нему. И понимаю, что еще месяц назад не поверил бы, что скажу такое.       - Дай слово, что вы не станете их ни искать, ни как-то мстить…       Леша молча сверлит меня взглядом.       - Считай это моей личной просьбой, Леш, - добавляю я тихо. – Пускай лучше она живет с чувством вины, чем я сойду с ума от мысли, что с ней может что-то случиться…       Жигудин прикрывает глаза и со вздохом качает головой.       - Не понимаю… - бормочет он.       - Что ты не понимаешь?       - Как можно?.. - он пожимает плечами. - После такого… Испытывать даже малейшую… Жалость. Я уже боюсь сказать – симпатию…       Я не ожидаю, что он меня поймет. Мама бы поняла… Аня тоже… Валя, наверное… Может быть Катя…       - Просто не троньте ее, - медленно произношу я. – И его…       Он снова молча смотрит на меня исподлобья.       - Хорошо… - наконец выдавливает он. - Даю слово.       Я не показываю вида, но где-то, в глубине души, чувствую, как разжимаются оковы давящего на меня груза. Я не могу позволить, чтобы ей причинили боль, или страдания… Она часть меня. Не самая лучшая. Но я уже вычеркнул ее из своей жизни. Мне от этого горько и печально. И этого достаточно…       - После нашего с тобой ужина, - отвечаю я на заданный Лехой вопрос. - в том ресторане в Гренобле, я вспомнил кое-что важное. Тогда, в Париже, когда я вышел из раздевалки и побежал в массажный кабинет… Я буквально наткнулся на Женьку в коридоре. Что он там делал – меня ли выпасал или Таньку – уже не важно… Это потом я понял, что он наврал мне, что видел с трибун, как Танька заходила в раздевалку… На самом деле он прятался в коридоре, и только потом переместился на трибуны, и смотрел оттуда… И на видео он попал… Но, складывая все факты… Весь пазл… Мне не хватало именно этого кусочка. Кто-то должен был быть еще – не Авер, не Артем, не Танька, не Валька… И я уже совершенно было отчаялся, как вдруг, словно вспышка – Женька. Я же видел его в коридоре. А значит, он точно мог видеть этого неизвестного, который испортил мои коньки… И я, размышляя, нарисовал его… А потом, как-то ночью, я все сопоставил и понял, что спрашивать нужно не Женьку, а Авера. Потому что, если он не ходит сквозь стены и не умеет телепортироваться, то очевидно мог столкнуться с мерзавцем в раздевалке. И, как вариант, спугнуть его… Жаль, что уже после того, как тот сделал свое черное дело. И я просто подсунул Семену Мирославовичу Женькин портрет. И он все подтвердил… Не учел я только одного… Что рыжая все знала с самого начала…       - Кстати, - перебивает меня Леша, - как ты понял, что Таня тоже…       - Да по чистой случайности… - говорю я, с отвращением вспоминая тот миг. – Мы… были вместе… в раздевалке… после нашего показательного… Женька написал ей, а я нечаянно увидел…       - Он написал что-то, что ее выдало?..       Мне не хочется снова окунаться в прошлое. И не хочется вызывать в памяти те мои ощущения.       - Я уже не помню дословно, Леш… - вру я, отводя глаза. – Но суть была такая, что я понял, что Вале грозит опасность. И что Таня об этом знает… Ну, вот, как-то так…       Леша все понимает. Даже то, что я не хочу, чтобы он понимал.       - Когда Таня все узнала? - задает он вопрос, на который я совсем не хочу отвечать.       - Какая разница?..       Я хотел, чтобы меня начали удивлять? Я это получил.       - Она мне звонила, - говорит Леша.       - Она… Что?..       Я ошалело смотрю на него, и все, что во мне есть тут же вздрагивает болью и тоской от его слов.       - Шахова ваша, - зачем-то уточняет он. – Звонила… Пару дней назад… У нее все хорошо, если это тебя интересует…       Молчу. Не потому, что нечего сказать. А потому что дышать вдруг перестало получаться…       Леху мое молчание не устраивает.       - Просила тебе передать…       - Не надо…       Я снова отворачиваюсь к окну… А перед глазами отражение алой и, будто, светящейся в вечерних сумерках, розы. Господи… Ну, за что снова-то?.. Ведь мы же вроде бы договорились…       - Она очень просила, - настойчиво произносит Леша. – Предполагала, что ты не захочешь слушать… Но, тем не менее.       Я не смотрю на него. И не отвечаю. Я просто не хочу, чтобы роза в окне растаяла, как мираж.       - Таня сказала, что… - Леша мнется. – Сказала, что бросит Семенова, если ты хотя бы намекнешь… Если хоть как-то дашь понять, что у нее есть шанс на твое прощение.       Я прикрываю глаза и усмехаюсь. Как, оказывается, все просто. Стать в позицию униженной жертвы – и тебя тут же начинают жалеть, оправдывать… И даже просить за тебя… Как же ты не понимаешь, что прощения нужно просить не у меня. И не тебе…       - Ты знаешь, - говорю я, обращаясь, то ли к Лехе, то ли к самому себе, - я многое понял за это время… За эти несколько лет. Я понял, почему мама тормознула меня на олимпиаде и фактически отдала золото Герману. Я понял, почему Аня, не смотря ни на что, не гонит меня от себя и прощает мне такое, что мало кто из женщин готов простить… Я даже понял, за что Семенов устроил мне все это… Хотя когда-то, еще ни о чем не догадываясь, я пообещал ему, что никогда больше не встану между ним и Танькой… А еще, знаешь… Я понял… Совершенно случайно… Я вдруг понял, за что Танька меня ненавидит. И ты знаешь… У нее есть на это полное право.       Леша молчит, не находя, что мне ответить.       - Я давно уже ее простил, Леш, - говорю я спокойно, снова поворачиваясь к нему. – Твои услуги посредника не понадобились. Пускай делает что хочет…       Мне все равно… Я не произнес этого. Но Леша умный, он должен все понимать…       Две симпатичные девчушки, лет десяти, осторожно подходят к нашему столику. Замечаю их в последний момент, когда пара маленьких ладошек хватает меня за локоть.       - Ты же Ланской, да?       Рыжая. Зеленоглазая. В веснушках от уха до уха. Все, как я люблю…       - Положим, - строго говорю я, - меня зовут Сережа. А вы кто такие, юные леди, позвольте узнать?       Малявка пихает мнущуюся рядом подружку локтем и шипит ей на ухо что-то похожее на «Я же говорила…»       Вторая девочка, темненькая, с распущенными по плечам волосами, мучительно стесняясь, краснеет и прячет глаза. Но я успеваю заметить, что они полны бездонной небесной синевы.       - Я Таня, - лучезарно улыбается рыжуха. – А это Анька.       Вот не верь после этого в совпадения… Я в них давно уже не верю.       Краем глаза вижу, как расплывается в ехидной ухмылке лицо Лехи Жигудина. Вот ведь везучий… Хотя, свою долю удовольствия я тоже получаю тут же и сполна.       - Дядя, сфотографируйте нас с… Сережей…       Не успеваю оглянуться, как Таня всучивает Лехе свой телефон и решительно забирается ко мне на руки. Физиономия Жигудина из довольной медленно вытягивается в озадаченную.       - Анька, залезай, чё стоишь-то? – рыжая машет рукой подруге, ловко перебираясь с одного моего колена на другое.       Помогаю второй барышне усесться и на всякий случай проявляю тактичность.       - Ваши родители хоть в курсе, - интересуюсь, - что вы тут с незнакомыми людьми разговариваете?       Рыжая фыркает и машет рукой.       - Мне мама сама сказала, не стесняйся, иди познакомься…       С нами можно не церемониться. Ведь мы всегда улыбаемся и излучаем приветливость. Кто там на нас смотрит вне экранов телевизоров и света софитов?..       - Но мы тебя первые заметили, - с нескрываемой гордостью заявляет малая. – Точнее, это Анька тебя заметила… И маме моей сказала…       - А так, сама бы ты не подошла, - провоцирую ее я.       - Не-е… - хитро лыбится рыжая. – Я бы струсила.       - А я бы подошла, - тихо говорит Аня.       У нее удивительно чистый, глубокий и какой-то недетский голос. И два бездонных синих океана глаз, которыми она, мне кажется, затапливает и затягивает меня в глубину…       Обнимаю обеих и киваю Лехе.       - Давай, дядя Леша, фотографируй нас…       Покривлявшись и поулыбавшись в камеру телефона, отпускаю девчонок на волю. Соскочив рыжей мартышкой с моих колен, Таня хватает свой телефон, готовая сбежать. Но Аня напротив, задерживается и, протянув руку, заставляет меня наклониться.       - Ты такой же красивый, как моя любимая Барби, - громко шепчет она. – Только еще красивее…       И пока я соображаю, что же ей ответить, она быстро целует меня в уголок губ и, повернувшись, торопливо уходит в сопровождении своей неуемной подружки.       Сколько на земле рыжих и темноволосых девчонок? Скольких из них зовут Таня и Аня?.. Какова вероятность того, что они встретятся и станут подругами?.. И как посчитать вероятность того, что каждый раз встречая вот такие вот приветы из моей прошлой жизни, я буду чувствовать всей душой, всем сердцем, невыносимую тоску, невыносимую боль… И невыносимую радость от того, что эта жизнь у меня была.       Кручу в руках пустой, разорванный пакетик из-под сахара.       Интересно, что думает по этому поводу мой лучший и единственный друг Леха Жигудин?       Поднимаю взгляд, и смотрю на него с глупой улыбкой счастливого человека.       - С тебя сто долларов, - скалится Леха. – Барби…              Вместе с летом в нашу спортивную жизнь приходит межсезонье. Традиционные концерты, шоу, множество интервью и встреч с поклонниками. Опять же, тренировки, которые никто не отменял. Но к непрекращающейся рутине спортивной жизни добавляется еще кое-что, приятное и такое долгожданное.       Отпуск!..       Небольшой отдых позволяем себе в середине июня, и, уже традиционно, проводим его во Флориде, в доме на берегу океана… В этом году, кроме матери и сестры со мной моя невеста…       Валяемся на теплом, мягком песке, утомленные морем и жарой. Пустынный пляж располагает к баловству, и я, потянув за кокетливо свисающие веревочки, стаскиваю с Анечки верх ее купальника, высвобождая на волю маленькие бугорки ее грудей с весело и сочно набухшими сосками.       - Бесстыдник… - она снисходительно смотрит на меня, не пытаясь возражать или сопротивляться.       - Красавица моя, - говорю я ей в ответ, откровенно любуясь ее изумительным телом.       Она ложится рядом, кладет голову мне на грудь и, как много раз до этого, начинает медленно накручивать прядь моих волос на свой пальчик.       - Подстригусь обязательно, - говорю я. – Если хочешь, так вот прямо сегодня можем в город съездить…       Она удивленно приподнимает голову.       - Зачем?.. Ты что?       - Тебе ведь не нравится… Нет?       Анечка садится и внимательно меня рассматривает.       - Нравится, - говорит она, улыбаясь. – Очень нравится…       Она запускает руки мне в волосы и тянет их в стороны.       - Мечта каждой девушки, такая шевелюра, - бормочет она. – Чтобы ничего не делать, и чтобы так выглядеть…       - Ну, я же не девушка, - отмахиваюсь от нее я. – Не веришь? Могу доказать…       Она снова ложится рядышком, соблазнительно прижимаясь ко мне своими острыми грудками.       - Я знаю… Ты такой… Как Барби. Только мальчик. Настоящий мальчик… Очень красивый…       Снова это сравнение… Вздыхаю, понимая, откуда ветер дует.       - Ты бы поменьше с Фионой обо мне разговаривала. У девочки и так детская травма будет, когда она узнает… Что мы с ней родственники…       Анечка хихикает, но тут же грустно вздыхает.       - Не вздумай стричься. Пускай будет у нас с тобой, как в Голливуде… Красивый он и… серенькая она.       Я не могу скрыть усмешку.       - Серенький здесь я, если ты забыла…       Аня не позволяет сбить себя с темы.       - Когда мы рядом, все только на тебя и пялятся, - ревниво ворчит она.       Я прижимаю ее посильнее к себе, чтобы чувствовать ее крепкие сосочки.       - Во-первых, шепчу ей в макушку я, - пялятся девки и бабы. А во-вторых, - я не позволяю ей возразить, - мужики все как один смотрят на твои сиськи, - провожу ладонью по очаровательному бугорку, - и на твою задницу, - сжимаю ладонью ее восхитительную попку. - И завидуют мне… Уж поверь, я сам видел… И знаешь… Мне что-то так тебя захотелось, вот прямо здесь и сейчас… Покажи писечку… Дай потрогать…       - Сережка!.. Ну что за…       Беззастенчиво лезу к ней в трусики… И не принимаю возражений.       Аня все еще стесняется. Очаровательно краснеет и прячет глаза в ответ на прямые вопросы и недвусмысленные намеки. Но между нами уже все решения приняты и все вопросы закрыты.       Дышим… Тяжело… Но с непередаваемым наслаждением…       Барби, блин… Вот тебе, Барби… Получила?       Анечка сбрасывает кончиком пальца прилипшую к моему носу песчинку.       - Ты не передумаешь?..       Передумаю ли я быть счастливым? Нет. Вряд ли.       - Столько лет тебя добиваться, - улыбаюсь ей я, - выбить под пытками признание, заставить, подчинить, покорить… И после этого передумать? Я конечно уважаю мазохистов за их стойкость, но сам, как-то, не готов…       Она не обращает внимания на мой шутливый тон и, склонив голову, заглядывает мне в глаза.       - Ты… Ты меня, правда… не разлюбишь?       Я приподнимаюсь на локте и смотрю на нее со всей возможной серьезностью. И не могу удержаться от сарказма.       - Давай договоримся, - проникновенно говорю я, - что, когда придет время, ты первая скажешь мне, что я тебе надоел.       Она несколько секунд смотрит на меня, нахмурив лоб, а когда понимает, что я издеваюсь, возмущенно фыркает и шлепает меня ладошкой по груди.       - Вот ведь противный!.. Как же ты мне надоел со своими шуточками…       Удовлетворенно вытягиваюсь на песке, подложив руку под голову.       - Ну, - щурюсь я, разглядывая синеву над головой, - я, правда, не предполагал, что это произойдет так быстро, но, да, что-то в этом роде…       И краем глаза замечаю, сначала заливающую было ее щечки краской обиду, а потом… А потом ее глаза, рядом с которыми само небо – лишь бледный лоскуток…       - Маленький, избалованный, несносный… - шепчет она.       Влеку ее к себе и зарываюсь лицом в пахнущие морем темные волны волос.       - Да, я такой, - не пытаюсь спорить я. – Но я люблю тебя больше всех на свете… И никогда не разлюблю… Обещаю…       Мы все в жизни ищем небо. Главное, вовремя понять, что свое небо ты уже нашел. Я это, хоть и поздно, но все же понял…              Наши с Нинель рабочие вопросы решаются проще и быстрее. Потому что здесь мне не нужно никого ни в чем убеждать или просить.       Вечер, луна, звезды… Мы сидим у бассейна, потягивая холодный сок… И между нами никакой романтики.       - Ты окончательно решил?..       - Да…       - Ты хорошо подумал?.. Прости, я не могу не спросить…       Я улыбаюсь и накрываю ее ладонь своей.       - Все нормально, деда. Да, я все обдумал. Гран При, чемпионат страны, Олимпиада… И все.       - Даже на Европу не поедешь, - скорее констатирует, чем спрашивает она.       - Нет…       Нинель вздыхает и задумчиво качает головой.       - Значит бросаешь меня...       - Ай, мама! – ухмыляюсь. - Шантаж... Как это мелочно...       Она с деланным разочарованием вздыхает.       - А вдруг бы сработало...       - Ну послушай, - я включаю весь свой дар убеждения, - зачем я-то тебе сдался? У тебя есть Давид, есть эти две твои звезды, Женя с Алиной... Да в конце концов, малявки те, которых ты недавно из детской группы отобрала... Как их там, не помню... Одна Аня, вторая Алена, кажется...       - Да, Аня, Алена, - с улыбкой кивает Нинель. – Еще Камила и Саша... Александра...       - Ага... Ну вот, - я провожу ладонью по столу. – Видишь, какое у тебя поле для деятельности. Я сам, когда на них смотрел... Э-э-э... Ну, ладно...       Нинель заинтересованно поднимает на меня взгляд.       - Ну-ка, ну-ка, - поощряет меня она. – И что же ты там высмотрел?       Я морщусь, чешу затылок, в миллион первый раз поминая незлым тихим словом свою болтливость.       - Короче... – решаюсь наконец я. – Только это между нами, и не включай ведьму, пожалуйста, я не собираюсь лезть к тебе в советчики...       Она усмехается. Сравнение с ведьмой ей явно нравится.       - В общем... – продолжаю умничать я. – Эта четверка, честно тебе говорю, еще доставит тебе хлопот. И приятных, и не очень. Если они не сбегут, конечно. Ну, кто сбежит, тот сам виноват будет, но те, кто останутся и пройдут с тобой весь путь, который прошли я, Анька, Валя... Танька, хоть я ее вспоминать не хочу... Да даже Катька... Это будут бомбы. Ракеты. Они будут рвать друг друга в клочья, сражаясь за первые места. И результаты у них будут – до небес. С нашими не сравнить. Вот помяни мое слово...       Нинель, слушая меня, кивает и посмеивается.       - А скажи, биджо, - хитро прищурившись интересуется она, - кто тебе из них больше нравится?       Я чувствую себя скакуном, которого осадили на повороте.       - В смысле?       - В прямом. Ты видел четырех девочек. Какая тебе симпатичнее?       - Как спортсменка... Э-э-э... Будущая... Или?..       - Как угодно, - встряхивает головой Нинель. – Просто скажи...       Я на мгновение задумываюсь, представляя себе четверых мелких, худых, тщедушных малявок, с которыми познакомился, вломившись без приглашения к Железняку, да так и проскакал с ними полтора часа под хип-хопы и стрит-дэнсы.       Щербатая, улыбчивая Аня... Задумчивая Алена... Очень красивая, изящная Камила... Хитрая, юркая Саша... С чертинкой в зеленющих глазах... Русоволосая... Но если бы...       - Саша... – я говорю это, еще точно не осознав, почему, но зная одно, что это правда. – Мне нравится Саша... Александра... Вот...       Нинель кивает, так, словно не сомневалась в моем ответе.       - Она такая же... Особенная... Как и ты, - произносит она. – Вы бы друг друга стоили...       - Если бы еще разницу в возрасте лет эдак на пятнадцать подравнять, - иронизирую я. – И в рыжий цвет ее покрасить...       - Увы, - Нинель вздыхает, разводя руками, - малышки опоздали родиться. Им бы работать в то же время, что и вы... Кто знает, может быть в какой-то иной реальности...       Я удивленно замираю и смотрю на нее.       - Что... Что ты имеешь в виду?       - Да ничего особенного, - пожимает плечами Нинель. – Так, фантазия... Что может быть, где-нибудь существует параллельный мир, в котором...       - В котором почти все также как у нас, - подхватываю я, - только с маленькими, незначительными отличиями, да? Например, где нет меня, нет Аньки, вообще никого из нас, но зато вот эти твои четверо уже взрослые... Кто-то выиграл олимпиаду... Вот, Аня, например. А Саша, ну, по аналогии со мной если уж так, заняла второе место...       Нинель весело смеется над моими словами.       - Ну что ты выдумываешь... – она машет на меня рукой. – На реальность без тебя я не соглашусь ни за что...       Но я уже совершенно явственно вспомнил, как тогда, несколько лет назад, уезжая к Осборну в Америку, придумал себе в голове целый мир, в котором все почти так, как на самом деле, есть все, кто меня окружает... Нет только меня...       - Подожди, - я не позволяю ей себя отвлечь. – Смотри... Все, как мы знаем, так? Школа по фигурке... Только название другое... Сейчас вспомню, как-то я его придумал... А! «Хрустальный». Вместо «Зеркального». А что, красиво, правда?..       Нинель задумчиво кивает.       - Когда наш спорткомплекс только строился, - говорит она, - его рабочее название было как раз «Хрустальный», мне Ренат Алексеевич рассказывал… Но ты-то откуда это знаешь?       Пожимаю плечами.       - А я и не знал. Может где-то услышал краем уха, оно и отложилось…       - Странно…       - Не суть. Не отвлекаемся. Итак. «Хрустальный». Три тренера. Дядя Ваня... Иван Викторович он у нас уже не Иван, а...       - Пусть будет Сергей, - она принимает мою игру. - Сергей Викторович. Я люблю это имя...       - Зато я его терпеть не могу. Ну, ладно... Артур у нас будет?..       - Даня. Даниил Маркович, а?       - А что? - киваю я. – Звучит изысканно и благородно... Как архангел...       Нинель снова смеется.       - Архангелы – это Михаил и Гавриил, чудо ты мое...       - Ай, да ну их, - отмахиваюсь. – Какая разница... Да. Ну и главный тренер у них такая вот высокая, красивая грузинка с совершенно негрузинской внешностью... Ну, как ты короче... Кем ты будешь?       - Ну... Не знаю... Тамара, может быть?       Я качаю головой.       - Тамара слишком просто. И банально. Какое еще есть красивое женское имя грузинское?       Она улыбается.       - Этери, - тихо произносит она. – Так звали бабушку, помнишь? Этери...       Мы смотрим друг на друга, и я вдруг ощущаю настоящее тепло, ласку, энергию материнской любви и чувство полной защищенности, когда она рядом со мной... И так на меня смотрит... И этот миг, я это понимаю, стоит всего того, что уже произошло со мной. Потому что это – вершина.       - А знаешь, - говорю я, - ну их к черту эти фантазии. Все равно их можно только в качестве вечерней сказки себе на ночь представлять… Пользы – ноль.       - А ты нарисуй, - кивает головой Нинель. – Или книгу напиши, а? Времени у тебя будет много…       Время… Это то, чего нам всегда не хватает. И то, что мы больше всего не ценим в этой жизни, разбрасываясь им направо и налево…       - Я попрошу мою жену, - поднимаю вверх палец. – У нее точно будет полно времени…       И если фантазиям позволительно хотя бы не надолго скрасить и порадовать наши сердца, то неумолимая реальность, рано или поздно все равно нас настигает. И мимолетная лирика момента тут же уступает место прагматизму жизни.       - Надеюсь… Эта девочка стоит того, от чего ты ради нее отказываешься… - медленно произносит Нинель.       - Эту девочку зовут Аня, - перебиваю ее я с легким раздражением. - И ты знаешь, чего она стоит едва ли хуже, чем я.       Она понимает, что неправа. И что я имею полное право на нее рассердиться. Но у нас с ней не приняты ни обиды, ни извинения.       - Ты взрослый мальчик… Совсем взрослый…       Да, мама, я взрослый. Наконец-то ты это поняла и приняла. Для этого мне пришлось пройти через боль и страдания, пережить смерть и предательство любимых… Но я выполнил все, что обещал, и больше я тебе ничего не должен… Прости… Теперь между нами только родственные чувства…       - Я люблю тебя, мама…       Она отворачивается и опускает глаза.       Потому что никому не позволено видеть ее слез.       Даже мне…              Я рассказал вам все, что хотел. Все, что было можно, и даже кое-что из того, что было нельзя… Что же остается в итоге?       Рев трибун пульсирует в унисон со стуком моего сердца. Удар… Пауза… Удар… Пауза… Яркий свет софитов отражается от гладкой поверхности льда, сверкая мириадами бриллиантовых пылинок…       Зимняя олимпиада в Шанхае. Мой долгожданный и последний старт…       Я ехал туда в прекрасном настроении и с абсолютно пустой головой. Никаких мыслей, никаких сомнений, никакого волнения. Потому что за несколько месяцев до этого я снова выиграл финал Гран При, и снова занял второе место на чемпионате страны… А еще, потому что после Шанхая, не зависимо от результата, меня ждет свобода…       - Ты уже все всем доказал. Так что просто сделай то, что умеешь лучше всех…       - Конечно.       - Давай…       Знаете, что такое дзёхацу? Я тоже не знал. Пока как-то раз мой друг Юзик не рассказал мне об одном интересном японском обычае. Оказывается, в его прекрасной стране, если человек хочет, он имеет полное право пропасть без вести. Насовсем. Пресытившись ли своей жизнью, или напротив, не получив от нее ожидаемого – не важно. В любой момент у него есть возможность исчезнуть. Его не смогут найти родственники. О нем ничего не узнает его работодатель. Даже полиция, если к ее помощи кто-нибудь обратиться, не сможет его найти. Потому что человек стирается из реальности. Разумеется, строго добровольно. Растворившись ли в лабиринтах многомиллионных мегаполисов, или примкнув к одной из отшельнических общин в горах, совершивший дзёхацу заменяет свою личность на новую и начинает жизнь с чистого листа. Как появившийся на свет младенец. Я всегда говорил, что Япония - моя любимая страна. Определенно, узнав об этом обычае, я полюбил ее еще больше. И вот теперь я жду свой дзёхацу… Осталось совсем немного…       Смотрю вверх, на трибуны. Где в пестром разнообразии лиц, незнакомых, чужих, хочу увидеть ту единственную, ради которой дышу и живу…       Она берет меня за плечи и настойчиво разворачивает лицом к арене.       - Леша Жигудин забрал твою красавицу к себе в комментаторскую будку. Оттуда лучше видно… Так что, если хочешь, катай сегодня только для нее.       Для них, мама… Не для нее… Мои четыре стихии, из которых соткана вся моя жизнь… Прости, но этот свой последний старт я буду катать для них. Ведь их у меня осталось так мало…       Огонь… Обжигающая, одуряющая, бешенная и опасная. Моя первая любовь… И моя всепоглощающая страсть… Я тебя обожаю… Каждой клеточкой моего существа. И ненавижу… За твое предательство. Я вычеркнул тебя из своей памяти… Но я не могу приказать своему сердцу забыть все то, что между нами было. Забыть нашу жизнь, и нашу любовь… Мы выросли вместе и были частью друг друга, одинаково чувствуя и, порой, одинаково думая. В какой-то момент ты стала думать по-другому. Но не мне тебя судить… Ведь я сам оттолкнул тебя… Прощай. Я знаю, что ты смотришь сегодня на меня. Может быть с экрана телевизора, а может быть прямо здесь, с трибун… Я обязательно помашу тебе рукой. В последний раз. И я знаю, ты поймешь, что этот мой привет адресован тебе…       Вода… Мягкая, желанная, теплая, при этом неуловимая и непредсказуемая, как морские волны… Ты ускользала от меня, утекая сквозь пальцы, стоило мне только расслабиться и поверить, что я тебя наконец-то покорил. Я буду тебя вспоминать всегда. С лаской, которую ты мне дарила, и с любовью, которой нам с тобой не хватило. И если вдруг, когда-нибудь, нам суждено вновь встретиться, я буду безумно счастлив, если ты, обняв меня, как и раньше шепнешь мне едва слышно: «Ты мой самый любимый…» А я, как всегда, не найдусь, что тебе ответить…       Воздух… Ласковая, ветреная, нежная и завораживающая, как ночной бриз… Маленькая моя. Очарование. Куколка. Моя ненаглядная балеринка. Ты - то светлое и прекрасное, что окружало меня все это время. Когда мне было плохо – я дышал тобой. Когда я был счастлив – я восхищался тобой. Когда я скучал – я думал о тебе. Я тонул в твоих бездонных глазах, с наслаждением пил сладость твоих губ… И любовался тобой… Как тогда… Ты моя бесконечная печаль о том, что могло бы случиться, и суровое напоминание о том, что случится не может. Кто есть я? И кто есть ты… Ты в моем сердце навсегда. Не исчезай… Мне грустно без тебя.       Земля… Ты - моя жизнь. Ты - кровь в моих венах. Ты – биение моего сердца. Ты – мой крик, и мои слезы. Ты – это я. А я – это ты. Навсегда. Я люблю тебя больше всех на свете. Моя небесная фея. Моя жена… Моя Аннушка. Сегодня мой танец будет последним для всех… Но он будет первым для тебя… Для нас с тобой…       Немного поворачиваю голову, так чтобы краем глаза увидеть рукав ее пальто и распущенные по плечам белокурые локоны.       - Спасибо, мама! – говорю я громко, чтобы меня наверняка услышали.       - Sergey Lanskoy!..       Легкий толчок в спину, и я, рассекая лед, несусь в центр арены под ослепляющий блеск прожекторов и оглушающий рев болельщиков…       На прошлой олимпиаде я проиграл золото…       На этой олимпиаде я, без сомнения, выиграл…              Эпилог              Свою дурацкую квартиру в Москва-сити я продал.       Удачно и дорого. Так что денег на покупку дома мечты нам хватило, и даже немного осталось. Мы почти что повторили кульбит Лехи Жигудина, который тоже в свое время продал доставшуюся ему от бабушки роскошную квартиру в Останкино, и они с Татьяной купили себе дом в Подмосковье и небольшую усадьбу на юге Франции.       Мы же выбрали Испанию. Средиземноморское побережье, в окрестностях Кулеры. Пустые песчаные пляжи, ненавязчивые соседи, в основном британцы и скандинавы, тишина и покой. А для желающих развлечься – час на машине и пожалуйста вам Валенсия со всеми ее радостями и соблазнами.       Нам нравится наша тихая и спокойная жизнь. Мы стараемся не уезжать из дома надолго. У нас три собаки, два кота и большой попугай ара. Каждое утро мы завтракаем фруктами и крепким кофе, днем ходим купаться на море, а вечером на берегу собирается местная молодежь и распевает песни под аккомпанемент гитары. Иногда я гоняю с ними в футбол, или в баскетбол, и они не возражают, отдавая должное моей спортивной форме и каким-никаким умениям. Ну и конечно же Анечка всегда в центре внимания молодых, темпераментных испанцев, которые вьются вокруг нее постоянно, желая всячески угодить. Им проще – у них нет проблем с общением. В отличие от меня. Потому что я, за три прошедших года, так и не удосужился выучить даже десятка испанских фраз.       А еще, в будущем октябре мы ждем нашего первого ребенка…       По утрам, когда солнце появляется из-за горных хребтов, я поднимаюсь в мансарду, где у меня оборудована небольшая студия, и работаю над своими картинами. Я начал заниматься живописью практически сразу, как мы сюда переехали, обнаружив, что прозрачная крыша и третий этаж дома просто созданы для того, чтобы обеспечить художнику все необходимое для творчества. Я часто слышал, еще в той, далекой своей жизни, что то, что я изображаю на бумаге карандашами и красками многим нравится. Никогда не относился к этим своим способностям в серьез. А тут, вдруг, решил попробовать… И вот, за три года, я успел одарить своими работами почти всех соседей, млеющих от восторга, что рядом с ними поселился настоящий художник. А где-то с год назад по мою душу в гости пожаловал некий пожилой господин, представившийся владельцем нескольких художественных галерей в Валенсии и провинции, и сославшийся на каких-то наших общих знакомых. Мы посидели, я угостил его вином и сыром, а вечером он уехал, прихватив с собой четыре моих пейзажа, бесхозно пылившиеся последние месяцы на нашем чердаке. Вообразите мое удивление, когда буквально через неделю, он заявился к нам снова, улыбающийся, восторженный и размахивающий чеком на кругленькую сумму. Мои художества пришлись ко двору местной публике, и вот я уже не бесцельно трачу время и краски, запираясь по утрам в своей мансарде, а зарабатываю деньги семье… Смешно, конечно же, но я предпочитаю думать об этом именно так…       Моя любимая не вмешивается в это мое увлечение, хотя я и пытаюсь ее привлекать в качестве модели.       - Только не рисуй меня голой, - категорически заявляет она. – Я стесняюсь…       - Ты прекрасна, я хочу написать тебя такой, какая ты есть, какой я тебя люблю…       - Такой я уже никогда не буду, - со вздохом качает головой Анечка, - попа сдулась, сисек у меня и не было никогда, еще и это пузо…       Пузо ей терпеть еще три месяца, и я очень хочу успеть…       - Я напишу тебя так, что тебе не будет стыдно, - обещаю я. – В крайнем случае, это увидим только ты и я…       - А может быть, - говорит она, хитро прищурившись, - я больше всего и стесняюсь того, что именно ты видишь меня… такой.       - В таком случае, я тем более хочу тебе доказать, что ты неправа.       И я снова и снова стаскиваю с нее ее одежду, укладываю на софу под лучи солнца и кистями, и красками пишу поэму нашей с ней жизни, которая лишь только начинает зарождаться.       С каминной полки в дальнем конце помещения, среди расставленных подсвечников и вазочек, за нами зорко наблюдает фарфоровая фигурка самурая, с катаной в руке, изготовившегося к атаке. Фигурка выполнена тонко, мастерски, во всех подробностях передавая складки одежды, форму оружия и черты лица. У самурая совершенно европейское лицо. Узнаваемое. Мое… Он напоминает мне о моем прошлом… И о той, которую я больше никогда не увижу. Не услышу ее голоса. И никогда не обниму. Жизнь невозможно прожить дважды, как невозможно вернуть прошлое назад и что-то в нем исправить. И это хорошо. Потому что, исправляя одну ошибку, как правило, делаешь множество новых, еще более глупых и непоправимых. Поэтому точно могу сказать, что ни капли сожаления или досады я не испытываю. Напротив – я счастлив. Хотя, довольно часто в мою душу приходит с визитом грусть, и мы молча проводим с ней время, как старые приятели…       Я останавливаю взгляд на изящной фигурке японского воина, и кисть на мгновение замирает в моей руке.       Ангел мой падший… Ангел сошедший… Как же я по тебе скучаю… Безумно… Тебя уже столько лет нет на этом свете, но я иногда ловлю себя на мысли, что жду, безнадежно жду, что вот сейчас откроется дверь, и ты войдешь, легкая, улыбающаяся, в ореоле своих каштановых волос, и, протянув ко мне руки, скажешь: «Здравствуй, мой хороший…» Но дверь остается закрытой, и я не в силах сдержаться, позволяю двум горьким слезинкам выкатиться из моих глаз. Я оплакиваю тебя столько лет… Но ты не отпускаешь меня… Как и я не могу отпустить тебя…       - Я надеюсь, ты смотришь на меня хоть иногда, - едва слышно шепчу я, - и твоя душа счастлива, где бы ты ни была. Иначе, все это было напрасно…       Анечка удивленно поднимает голову.       - Что ты говоришь, я не слышу? – произносит она. – Что-то не так?       Я снова смотрю на нее, и в моей душе любовь, нежность и бесконечное желание оберегать.       - Все так, милая, - говорю я с улыбкой, - просто отведи руку немного в сторону…       Кисть снова оживает, и образ грядущей жизни на долгое время вытесняет из моих мыслей образ ушедшей.       Фарфоровый самурай из своего укрытия зорко следит за тем, чтобы я не пытался менять свое прошлое, отсекая своей катаной все ненужные образы и лишние воспоминания.       Оберегая нашу жизнь…