Минус четыре по Цельсию

             Нинель немногословна и сосредоточена. В общем, как всегда. Но в глазах дурной блеск, не предвещающий ничего хорошего. Никому… Поэтому воздерживаюсь даже от очевидного и вполне себе невинного поздравления с первыми местами Ланского и Катьки на американском Гран При. Успеется еще… На всякий случай, чтобы уж совсем для очистки совести, выехав на раскатку, пристраиваюсь сбоку к Кате. Отношения у нас все еще натянутые, но без взаимных оскорблений и претензий. Она перестала на меня наезжать, а я сделала вид, что забыла ее хамское поведение. Такой у нас, корейский вариант получился. Вялотекущее перемирие.       - Круто откатала, рыжая, - бросает мне Катя, едва я сбрасываю скорость, поравнявшись с ней в толпе едущих по кругу спортсменов. – Я бы так уже не смогла…       Ничего себе… И это, на минуточку, слова действующей чемпионки мира в моей, юниорской, группе… Проглатываю язык, и не нахожусь, что ответить.       - Я хотела… - выдавливаю я.       Катя удивленно смотрит.       - Говори…       Перевожу дух.       - Хотела поздравить тебя с победой… Тоже… - произношу я. - Ты супер… И я так… Точно еще не могу…       У Катьки феноменальный тройной аксель, доведенный до совершенства стараниями Артема Сергеевича. Она единственная девочка в мире, которая его делает. И это вам не квады крутить, какими бы крутыми они не были… Аксель – прыжок особенный. Обязательный во всех программах. И очень дорогой.       Она усмехается на мой немного корявый комплимент. Потом легонько толкает меня плечом.       - Сможешь, Танька… Кроме тебя некому…       Краснею… Ну как-то вообще это слишком… Ругаться и фыркать друг на друга с Катей проще, чем так… Непривычно. Поэтому аккуратно сползаю с зыбкого, неверного пути. Я же помню, зачем я вообще-то с ней сегодня заговорила.       Подкатываюсь немного ближе.       - Слушай… - тихо спрашиваю я. – Не знаешь, что там у Вахавны с Ланским произошло?.. На них обоих смотреть страшно…       Катька делает огромные глаза и опасливо оглядывается.       - Вообще не в курсе, - громко шепчет она. – Это капец…       - То есть, они не ссорились, не ругались?..       - Да все классно было, - она щурится, вспоминая. – Сережка выиграл… Они такие радостные, на позитиве, в японский ресторан пошли… Меня тоже звали, но я с девчонками уже договорилась…       - И что потом?..       - А потом – ничего, - Катя пожимает плечами. – Вернулись порознь. Когда мы уезжали на следующий день… Ну, Вахавна была так, нормально. Только напряжена сильнее обычного. А этот… По нему аж искры бегали. Нахамил ей пару раз… При всех, представляешь?.. В самолете демонстративно уселся от нее подальше, хотя у них места рядом были. А когда его стюардесса попросила сесть на его кресло, то он так на нее посмотрел, что бедная девочка аж присела от страха…       - Понятно, - скептически киваю я. – На любимый хвост наступили и по шерсти не погладили. Вот мы и в образе.       Катя с сомнением качает головой.       - Вряд ли… Тут все на много серьезнее. Я же их давно знаю. Видела, как они умеют и ругаться по работе, и отношения выяснять. Тут что-то другое…       - Хм-м… - отвожу взгляд, понимая, что версия напрашивается самая очевидная.       - Например - ты… - тут же озвучивает ее Катя.       - Снова я виновата, - поджимаю губы.       - Ну, ты же знаешь, как они ненавидят любые шашни между спортсменами, - она снова передергивает плечами. – А Ланской за тобой только что на четвереньках не ползает… «Танечка то, рыжулечка сё…»       Катька ну уж очень раздраженно передразнивает Сережку. Но я пропускаю эту ее шпильку мимо ушей.       «Дела семейные», - бросил он в ответ на мой вопрос…       Если Нинель предъявила ему ультиматум… В отношении меня… А он взвился на дыбы… Значит следующей могу стать я…       - М-да…       - Я, конечно, ни на что не намекаю, - включает свой противный характер Катька, - но это ты его с ума сводишь. Из-за тебя он дерганый такой. И с мозгами набекрень.       Она не ревнует… Нет… Ревнуют по-другому. Я ее просто раздражаю… И она не может с этим ничего поделать.       Поэтому, вместо того, чтобы выпустить ядовитые колючки и сказать ей приличествующую случаю гадость, я просто безнадежно машу рукой и молча от нее откатываюсь. Потому что иногда простое молчание способно с лихвой заменить, любые колкости и претензии…       Вопреки моим уже начавшим зреть опасениям, Нинель со мной предельно обходительна и, я бы даже сказала, ласкова.       - Танюш, иди-ка ко мне…       Она призывно машет мне рукой, как всегда, параллельно что-то щелкая на компьютере.       Подъезжаю… Губки бантиком. Глазки на пол лица. Олицетворение невинности.       - Ну как ты после Минска? - интересуется она. – Тёма говорил плечо у тебя…       - Артем Сергеевич преувеличивает, - уверенно говорю я. – Обычное падение. Поболит и…       - Ручки подними, пожалуйста.       Нинель говорит тихо. Но так, что не подчиниться ей невозможно.       Выбрасываю вверх руки. Плечо и правда болит. Но даже не так, чтобы от этой боли кривиться.       - Ладони в замок, - командует Нинель. – Заклоны вправо и влево поделай…       Выполняю. Терпимо. Розин и правда дует на воду. Зря нервничает. Сублимация невыпущенной наружу заботы у него… Под конец упражнений закидываю руки за спину, не расцепляя замка. Этот фокус я подсмотрела у нашей Валечки. Я тоже так могу… Больно, блин… Зря… Можно было не выпендриваться.       - Это было лишнее, - качает головой Нинель пока я трясу руками и, опустив голову, прячу гримасу боли. – Ладно. На сколько я вижу, если не выделываться, все у тебя и правда в порядке.       - Артем Сергеевич невероятно заботлив, - позволяю себе маленькое кокетство я.       Нинель усмехается.       - Работаешь с Артуром Марковичем по вашей программе, - резюмирует она. – Допов сегодня я тебе не ставлю… Мураков занят… И Розин твой любимый тоже…       Чувствую, как заливаюсь краской. Поделом тебе, рыжая, не кокетничай перед той, которая таких как ты на завтрак ест пачками…       - И завтра… Оба… Не опаздывайте, - добавляет она, уже не глядя на меня. – Сколько уже может бедный Железняк ваши прогулы покрывать…       Ну вот откуда она все знает? А меня еще ведьмой называют. Да вот, кто настоящая ведьма. Мне у нее еще учиться и учиться… Ой, дай боженька, чтобы долго…       Прячу улыбку, делая вид, что утираю нос ладонью в капроновой перчатке. Разворачиваюсь… И еду работать. Как и было сказано.       Ну что, либо пронесло, либо все еще впереди. Плевать. Поживем – увидим…       - Артур Маркович, я к вам…       Заскучавший было у противоположного бортика Клейнхельман поднимает взгляд на мой голос.       - Дорогу чемпионам, - приветливо улыбается мне он.       А что? Да. Это я. А то ли еще будет…              - Подожди… Ну куда ты меня тянешь… Упаду сейчас… Ай…       Отбиваюсь от него, как могу в полумраке коридора старой московской квартиры.       - Ты имеешь право оказывать незначительное сопротивление… - бархатно шепчет он мне в ухо, сжимая ладонями везде, где может дотянуться. – Все, что ты скрываешь под одеждой должно быть предъявлено для досмотра…       - Ну дай ты хоть раздеться-то, господи… - бессильно стону я.       - Я тебя сам раздену… Полностью… Прямо здесь…       Вот что с ним делать прикажете?       - Ну, ладно, раздевай, - покорно опускаю плечи я. – И на руках в спальню отнеси… Чтобы я босиком не бегала… Аккуратно только, колготки не порви, как в тот раз…       Чувствую его руки по всему моему телу…       И поцелуи… На щеках… На шее… На плечах…       Мы играем… Я – в недоступность и сопротивление. Он – в неудержимого и изголодавшегося любовника. Хотя… Может быть и игрой это можно назвать весьма условно. Заигрывание. Да… Это наше взаимное заигрывание. Прелюдия. Небольшая пауза… Приятная увертюра. Оттягивание того самого окончательного и очевидного удовольствия, которое еще желаннее, когда вот так его откладываешь… Еще минуточку… Еще чуть-чуть… Не спеши… Нежнее… Ласковей…       Он носит меня на руках… Как же мне это нравится!..       Все-таки… Ну вот, как ни крути… Анечка – любимая, мягкая замечательная, с ней безумно хорошо…       Но…       Так хочется, чтобы тебя добивались, преодолевая твое сопротивление. Чтобы правда, носили на руках… Чтобы хотели тебя… И в тебя… И чтобы я сама, взбудораженная и возбужденная его ласками и его желанием, сама бы хотела… Его… Только его. Его рук, его глаз… Его тела… Чтобы он меня… Чтобы в меня…       Однажды, моя мамочка – ну, а с кем же мне еще поговорить, кому поплакаться – сказала, что жалеет меня… Это была минута задушевной откровенности. Мы лежали в моей комнате вдвоем, обнявшись и я, без удержу, рассказывала ей о себе всё-всё-всё… А она целовала меня в мою рыжую макушку и шептала… Шептала сквозь слезы…       - Зачем же ты поспешила, лапонька моя золотая?.. Побегала бы еще девочкой… Светлой, беззаботной… Ведь назад уже ничего не вернешь…       И эти ее слова меня тогда очень расстроили… Ведь светлой и беззаботной девочкой я перестала быть еще в Рязани… Потому что не хотела…       Напротив…       Маленькая женщина…       Очаровательная маленькая женщина… Так называет меня Сережка… Такой я себя чувствую. И такой меня видят окружающие. Не случайно ведь приходится мне ловить на себе взгляды, мимолетные и откровенные. Когда осознание, что ты смотришь на тринадцатилетнюю девчонку приходит на несколько мгновений позже той подсознательной мысли, которая заставляет их пялиться на меня. И просто представить… На ту же Анечку так не смотрят, я специально обращала внимание. Хотя ее бездонные, огромные, влажные голубые глаза на красивом личике, тонкая, воздушная фигурка и длинные, стройные ножки должны бы привлекать гораздо больше мужских взглядов. Но… Нет. Потому что вот она-то как раз и есть - светлая и беззаботная… Девочка-припевочка.       В отличие от меня…       Полумрак… Отсветы фонарей… Шум улицы за окном…       Смятые простыни… Сброшенные на пол подушки…       Наш запах… Мой и его… Возбуждающий аромат запретной любви…       Он рядом. Его сердце бьется вместе с моим… Его желание пульсирует во мне…       И я всей душой, всем телом… Всем существом своим… Вся… Его…              - Милая… Рыженькая моя…       - Говори…       - Нежная… Ласковая… Прекрасная…       - Еще…       - Люблю тебя… Обожаю тебя…       Сворачиваюсь эмбриончиком в его объятьях, подтягивая ножки к животу. Прижимаюсь к нему спиной.       - Еще, - шепчу я с улыбкой. – Скажи, как я люблю…       Он усмехается, целуя меня в шею и в ушко.       - Ты заставляешь меня произносить ужасные вещи, - говорит он. – Меня от них аж самого коробит и в краску бросает…       - А мне нравится…       - Как это может нравиться?..       - Мне нравится… Когда тебя коробит… И когда ты краснеешь…       Поворачиваю голову, ловлю его взгляд… И чувствую, как накатывает… Снова накатывает на меня волна безумного экстаза. Даже от простого осознания того, что он рядом. Что смотрит на меня обнаженную… Что трогает везде… Что хочет…       Высвобождаю руку и, обняв его за шею, тяну к себе.       - Не хочешь говорить, - шепчу я, не отпуская его взгляда, - тогда думай… Думай, какая я… Мысли сильнее слов… Думай, что бы ты хотел со мной сделать… Как бы хотел… Или, может быть хотел бы, чтобы это была не я, а другая… А я бы смотрела на тебя… И на нее…       Его щеки, все-таки, заливаются краской.       - Танька, ты ненормальная… - он, не выдерживая, отводит глаза.       Но я чувствую, как затухшее было, удовлетворенное желание вновь к нему возвращается.       - Неужели попала? - хитро щурюсь я. – Угадала, да? Ну скажи…       Крепко держусь за него рукой. И, поведя бедрами, пристраиваюсь к нему. И смотрю… Смотрю… Ищу его взгляд… В котором читаю, как в открытой книге.       - Думай о ней, - выдыхаю я прерывающимся шепотом. – Представь ее… Вместо меня… Я же знаю, кого ты хочешь… Я же знаю, как ты ее хочешь…       - Ведьма…       Он наваливается на меня, прижимает к себе и, схватив сзади за волосы, уже сам не позволяет мне отвести взгляд.       - Это я… - стону я от боли и наслаждения, впиваясь когтями в его спину. – А ты… Скажи… Кого сильнее хочешь?.. Меня?.. Рыжую, беспутную… Всю твою… Или её?..       Он смотрит на меня с восхищением. С ужасом. С ненавистью… С обожанием… И не говорит ни слова.       А я удовлетворенно улыбаюсь и закрываю глаза…       И лишь потом, отдышавшись и придя в себя, я слышу от него то, во что он верит, или, точнее, ему кажется, что верит.       - Я люблю только тебя, Танюша… И думаю только о тебе… Других просто нет...       То ли это, что я хочу?.. Тем более, что это неправда…       Хмурое ноябрьское утро встречаем сидя на полу, на ковре, у потрескивающей, пышущей жаром и мерцающей красными бликами электрической имитации камина. Сооружение уродливое. Но от него тепло…       Пьем несладкий кофе. Поглядываем друг на друга исподтишка. И от совместных наших воспоминаний вдвоем смущаемся и хихикаем.       - Да ну тебя, - первая не выдерживаю я, смеюсь и машу на него рукой. – Хорош пялиться…       На мне его футболка. Длинная. До колен. Но совершенно не способная что-либо скрыть.       - Мне нравится на тебя смотреть…       - Мне, может быть, тоже нравится…       Он тянется ко мне и, мягко проведя по моим бедрам, поддергивает майку повыше, полностью обнажая мои ноги.       - Тогда не прячься…       - Сережка… Ну что ты…       Он таким же плавным и легким движением тянет меня к себе.       - Иди сюда…       Котенком сворачиваюсь у него на груди, поджав ножки и положив под голову ладони. А он гладит меня по волосам… По спине… И так хорошо… Так мне этого в жизни не хватает… Тепла, ласки… И защищенности…       - Танюш…       - Что, Сержик?..       - Можно задать вопрос?..       - Да-а…       - Не обижайся только…       На миг напрягаюсь. Но потом снова позволяю себе расслабиться. И даже закрываю глаза.       - Не буду…       Мне тепло… Меня ласкают… Меня никто не обидит… Пускай только попробуют…       - Извини пожалуйста… Э-э-э…       Ну, рано или поздно это должно было произойти…       - Спрашивай, любимый, - мурлычу я, - пока я не передумала…       Он вздыхает, словно перед прыжком в прорубь.       - Тебе, правда… Нравятся девочки?       Добро пожаловать в реальный мир, мой хороший…       Улыбаюсь, не открывая глаз. Высвобождаю руки и обхватываю его, прижимаясь щекой к его груди.       - Когда ты это понял? – интересуюсь. – Когда был сверху? Или, когда сбоку? Может быть когда сверху была я?.. И мы друг дружке…       Он обнимает меня… И я чувствую его дыхание в моих волосах. Обожаю, когда он это делает…       - Прости…       Хмыкаю.       - Ничего-ничего… Наверное, стоило сказать тебе раньше… Побежишь теперь от меня блевать и мыть руки?       - Да ты что!..       Он так сжимает свои объятья, что у меня перехватывает дыхание.       - Тише, тише, ангел мой… - поднимаю голову и смотрю в его голубые глаза. – Не нужно меня ломать… Мы, девочки, существа нежные…       Он качает головой.       - Мне на секунду показалось, что ты… Что это ты сейчас убежишь от меня…       Смущается… Стесняется… Бедный. И все-то ему одному. Мало того, что развратница рыжая досталась, так еще и на девок падкая…       - Ну-у… - тяну я, поводя бровью. – Если меня пока не прогоняют… То я бы, пожалуй, осталась…       Он влечет меня к себе… И целует. Долго… И так приятно. Аж до судорог. До гусиной кожицы…       - Вау, - шепчу я, выдохнув. – И правда, останусь… Если будешь так делать чаще…       Он смотрит так, что я понимаю… Скажет. Сейчас скажет… Ведь он… Такой…       - Оставайся насовсем… - шепчет он. – Навсегда…       Иногда, я не верю, что он старше на целых три года. Потому что кажется, что наоборот…       Откидываю голову, наслаждаясь его сильными руками. Улыбаюсь в голубое сияние глаз. И прикладываю пальчик к его красивым губам.       - Глупый ты мальчишка… - ласково говорю я. – И за что только я тебя люблю?.. Наверное, и правда мне с тобой так классно, что я готова терпеть дурь твою мальчишескую…       - Танечка… Я…       - Просто целуй меня… Молча. У тебя это прекрасно получается…       В такси тепло и тихо. Мягкий салон, приятный запах… И теперь уже я задаю мучающий меня вопрос, пока наши обнаженные тела не соблазняют и не отвлекают нас...       - Сержик, что у вас случилось с Нинель Вахтанговной?       Он мрачнеет. Мгновенно. И отворачивается. Не потому что ему стыдно... Или неудобно смотреть мне в глаза... А потому что... Больно... Ему реально больно... Что же такого могла сказать или сделать Нинель?..       - Я узнал, почему ей нельзя афишировать, что я ее сын, - глухо, без ненужного кокетства и таинственности произносит он.       А я тут же про себя отмечаю это «ей». Вместо волне логичного «нам»...       - И… Почему же?       - Деньги, - он пожимает плечами. – Самые обыкновенные деньги. Она продала меня…       У меня ум заходит за разум.       - Подожди… - говорю я, беря его за руку и разворачивая к себе. – Объясни по-человечески… Как она могла тебя продать?       Сережка раздраженно поджимает губы… Всего лишь на мгновение. А потом, в обычной своей манере, легкомысленно усмехается и привлекает меня к себе.       - У Нинель Вахтанговны, - объясняет он, - брачный контракт с Майклом… С ее мужем… Бывшим… Но это не важно. С отцом Фионы… И суть его такая, что, если вдруг, не приведи господи, выяснится, что у нее, помимо их общих детей, имеются другие дети, появившиеся раньше, или позже, то в этом случае она теряет все права на опеку над Фионой… А вместе с ней и очень солидную материальную поддержку, гарантированную ей до Фишкиного совершеннолетия. Ну… Вот… Можешь себе представить, как я ей мешаю… Одним своим существованием…       Вот, значит, как все получается…       - Но, подожди… - пытаюсь рассуждать я. – Может быть ты… Не совсем все знаешь… Как на самом деле все было… Молодая мамочка, с младенцем на руках… Может быть она просто боялась остаться… В безвыходном положении…       Сережка смотрит на меня, сначала нахмурившись, а потом с улыбкой. И качает головой.       - Ты не поняла… - почти что весело говорит он. – Молодой мамочкой с младенцем на руках она стала только спустя шесть лет. А на тот момент, когда она окучивала своего Майкла, она была свободна и независима, юна и красива, и никаких детей у нее не было… Ну, это если меня не считать… Но я был далеко, в холодной и голодной России, и воспоминания обо мне были, скорее, как о досадном недоразумении, чем о чем-то хорошем. И тут ей поступает шикарное предложение, руки, сердца и нехилого баблишка… А с нее же в ответ – сущая безделица. Честное слово, что при ней прицеп не нарисуется… В виде нежданного спиногрыза…       Ой-ой… Ой-ой-ой… До меня только сейчас начинает доходить… Мамочки… Так вот, получается, почему…       - Я еще когда бабушка умерла, - горько произносит Сережка, - спрашивал ее, в чем причина, зачем такая таинственность… А в ответ - не переживай, так надо, зачем нам злые языки и сплетни… Вырастешь – поймешь… Ну, вот, пару дней назад я и… Вырос… Как выиграл Гран При, так и спросил ее напрямую, что да как, сколько можно водить меня с завязанными глазами и почему я не могу гордиться собственной матерью, а она – своим сыном. Ну… И получил. Порцию правды…       - Сержичек мой…       Чувствую, как переполняется сочувствием мое сердце… Беру его за руку… Смотрю в глаза.       - И вот… Сама понимаешь… - он гладит меня по голове, по спине и снова опускает лицо к моим волосам. – Фиону я не подставлю. Она-то точно не виновата. А без Нинель она ни в спорте ничего не добьется, ни вообще… Превратится там у себя в толстозадую корову в очках, проживающую жизнь перед монитором… Буду молчать, как обещал ей… Но в остальном… Знать ее не хочу…       Он не пытается себя жалеть. И не ждет жалости. Просто сухая злость. Досада… Когда понимаешь, что тебя предали… С самой неожиданной стороны.       - Вот такая вот история, рыжуль…       Чудны, господи, деяния твои…       Сижу опустив голову… И мысли меня одолевают самые разнообразные. От обещания, данного когда-то Нинель не дать Сережке навредить своей карьере, до совершенно неожиданного и такого искреннего предложения остаться с ним… Понятно, что не ко времени… Не к месту… Банально рано – ну не в тринадцать же лет… И не в шестнадцать… Но он это сказал… Значит, как минимум, об этом думал… «Я не позволю ему наделать глупостей из-за меня…» А это сказала я…       А раз сказала, значит нужно выполнять…       В «Зеркальном» прямо в холле, тяну к нему руки, обнимаю… Не отвожу взгляда… Целую. В его иронично усмехающиеся губы… Такие мягкие и сладкие.       - Если тебя это хоть немножечко утешит, - шепчу я, зарываясь ладонями в его волосы, - ты самый красивый мальчик на свете… Ты самый лучший… И… Я люблю тебя… И буду любить всегда… Не за что-то… А потому что… Потому что это ты…       - Танюшка… Рыжулька… Ну что ты…       - Я не собираюсь напрашиваться тебе в мамочки… - хлюпаю я носом, потому что мне и смешно, и грустно от этой мысли, - но я тебя точно никогда не предам. Что бы ни случилось…       - Лисенок… - он тормошит меня за плечи. – Прекрати, слышишь… Подумаешь, беда великая… Золотой сыночек со звездной маменькой погавкался… Не хватало, чтобы ты еще переживала…       Его просто нужно отвлечь… Вложить в голову, что у него здесь есть я. И эта «я» – неотделима от «здесь». Самое идиотское, что он может сейчас выкинуть – уйти из «Зеркального». Значит пускай знает, что это равносильно потери отношений со мной… Если и правда, привязался так, что чуть ли не совместную жизнь мне предложил… Фантазер… Но такой хороший…       Шмыгаю носом… Утираю краешки глаз рукавом. В этих стенах моих слез не позволяется видеть никому… Даже если эти слезы ненастоящие…       На ОФП мы сегодня все. Валечка, Катя, Анечка с забинтованной ногой… Даже Юлька Лептицкая, которая первым же делом, стоит Ланскому зайти в зал, вцепляется в него клещом и начинает что-то ему тихо втирать. Разговор, похоже, серьезный, потому что Сережка не отмахивается от нее, как обычно, а сосредоточенно слушает, кивает и что-то переспрашивает.       Заруливаю к Аньке и пристраиваюсь рядом с ней у балетного станка.       - Привет, ты как?       - Как видишь, - она кривится, кивая на свою ногу.       Ходить и выполнять простейшие упражнения она уже может, но на лед ее пока не выпускают – так, баловства ради на одной ноге покататься.       - Болит? – сочувственно интересуюсь я.       - Пока не делаю ничего, так почти не болит. Но на скакалке уже чувствуется…       - Жа-аль…       Анька бросает на меня хмурый взгляд и слегка дергает бровью.       - А ты, я вижу, аж светишься… - сварливо ворчит она. – Отметили… Встречу?       Ух ты… Какие у нас интонации… Какие мы взгляды бросаем…       - Отметили, - киваю я, и с вызовом смотрю на нее. – Всю ночь отмечали. Чуть отмечалку не стерли…       Анька кусает губы и смотрит исподлобья.       - Ну и пожалуйста, - бурчит она в полголоса.       Я, конечно, могу ее быстро в чувство привести, чтобы не зыркала зверем и не бубнила… Но карательная хирургия точно не для нас с ней. Никогда в жизни.       Обнимаю ее за плечи и прижимаю к себе.       - Не ревнуй, слышишь, - шепчу я ей в ушко. – Не надо… Ты же у меня самая любимая девочка…       Мимолетно целую ее в шейку.       Анька фыркает. Но не отстраняется.       - Променяла меня на Ланского своего… - шипит на вполне миролюбиво.       Ну, слав-те… Попустило…       - Ты же знаешь, - журчу я, поглаживая ее по попке, - мне иногда хочется с мальчиком… Не так часто, как с тобой. Всего пару раз в день…       Она усмехается, прикрывая глаза.       - Сучка ты…       - Угу… - меня захватывает желание поозорничать. – А хочешь… Попробуем втроем, а? У Ланского как раз хата свободная…       - Иди ты в баню!.. – Аньку аж передергивает.       - Чего ты? – продолжаю обволакивать ее я. – Знаешь, как у него на тебя стоит?.. От одной мысли. Я только намекнула ему про тебя… С нами… Так он меня чуть насквозь не проткнул, думала разорвет мне там все…       Ее щечки розовеют… Дыхание становится прерывистым… Хорошо… Но… Хватит для первого раза…       - Подумай, солнце, - говорю я спокойно, отстраняясь и убирая руки. – Гарантирую, тебе будут рады…       Анька, закусив губу, трясет головой.       - Нет… Нет, ты что?..       Пожимаю плечами.       - Как хочешь, - как можно более равнодушно говорю я. – Мое дело предложить…       ОФП отрабатываю не за страх, а за совесть. Разгоняю по телу ночную усталость и с удовлетворением чувствую, как заряжаюсь бодростью и готовностью работать. Ну… Да. Вот так мы устроены. Девочки… Ночные забавы нас стимулируют. В отличие от мальчиков…       Сережка, вижу, совсем плывет. Прошлая ночь у него была так себе, в самолете. Потом эта вот, со мной… Выдохся, друг мой сердечный… Загоняла… Стерва рыжая…       Анька тоже, хмурая и недовольная… Ну вот можно подумать, только сегодня узнала… Нет, я конечно понимаю, что, когда любимую игрушку приходится делить, да еще и с соседским мальчишкой, это как-то оптимизма не внушает. Но… Никто ж не обещал, что будет легко. Хорошо дуться, строить из себя обиженную на весь свет… Зато мне теперь между вами двумя разрываться…       Перед занятием по хореографии кабаном несусь в тренерскую. И молю бога. Чтобы он был там. Потому что нужен… Потому что есть у меня идея, как наставить Ланского на путь истинный… Чтобы наверняка, и без проигрыша. И знаю я, что теперь-то уж я точно могу это сделать. В моем этом новом статусе. Половину своей жизни я пахала ради этого золота. Так давай, золото, поработай теперь на меня…       Повезло… Слава богу… Сидят, голубчики, рядком, в телефоны втыкают. Мураков, Розин, Клейнхельман… Мне нужен Розин… Как бы так ему ненавязчиво намекнуть, что я хочу с ним поговорить?..       Просовываюсь в приоткрытую дверь и изображаю идиотскую улыбку от уха до уха.       - Артем Сергеич, - дурацким, детским голосом провозглашаю я, - извините пажалста, можно с вашего компьютера мою музыку переписать. А то я нечаянно у себя все стерла…       Причина так себе. В стиле младшей школы. Но ничего оригинальнее у меня придумать не получилось. Хотя, Розин привык работать с мелкими, и все их эти приколы, расхлябанность и бестолковость воспринимаются им как должное. Вот и сейчас, в ответ на мою придурочную просьбу, он ни на секунду не удивляется, а, засунув телефон в карман, подхватывает рюкзак и поднимается со своего места.       - Идем, у меня компьютер внизу остался… - говорит он, кивая.       Ни дядя Ваня, ни Артур Маркович не обращают на нас внимания. Что мне, собственно, и надо было…       Выходим в коридор. И, пройдя несколько шагов, я поворачиваюсь к Розину и останавливаюсь.       - Артем Сергеевич… Выручайте…       Он на мгновение хмурится. Внимательно смотрит на меня. Потом спокойно открывает рюкзак и достает портмоне.       - Сколько?       Улыбаюсь. Трясу головой. Перехватываю его за руку.       - Нет, - говорю. – Вы не поняли…       В его взгляде нотка озадаченности. И даже заинтересованности.       - Что случилось?       - Вы только не удивляйтесь… - понижаю голос я. – Но… Не могли бы вы мне дать телефон Алексея Константиновича…       Изумленный взлет бровей.       - Жигудина, - добавляю я на всякий случай.       - Я понимаю, что не Косыгина, - усмехается он. – Хотя тот был Николаевич…       Моргаю, чувствую себя полной дурочкой.       - Э-э-э… А кто это?       - Не важно… Сейчас… Подожди.       Он достает из кармана телефон и водит пальцем по экрану.       - На, перепиши себе…       Он протягивает мне аппарат, и я быстро тыкаю на своем телефоне, заводя нового абонента.       - Спасибо вам!..       - С музыкой, я так понимаю, все нормально, - уточняет на всякий случай Розин.       Я шмыгаю носом.       - Да… Извините…       Он смотрит на меня, наклонив голову… В конце концов… Все равно Жигудин всем растрещит…       - Ланской в психах рассорился с Вахавной в говно, - быстро объясняю я. – Боюсь, что он может, с дуру, положить на все с прибором и забить болт на «Зеркальный»… И на нее… А я ей… Обещала… Что не дам ему чудить по глупости… Хочу попросить Хомяка чтобы через Шубу на него надавил…       Не самый тактичный способ общения с тренером… Но иногда информацию нужно доносить самым простым способом…       Розин соображает мгновенно.       - Хочешь, я позвоню Лехе? Мне все-таки проще…       Качаю головой.       - Нет… Мне он не откажет, - уверенно говорю я. – У нас с ним… Есть, что вспомнить… К тому же, Сережа, по слухам, его друг… Ну, а я…       Он на мгновение замирает. И его взгляд становится бездонным… Тот самый, знакомый мне мимолетный взгляд, которым он окутывает меня, и я понимаю, все он знает, обо всем догадывается…       Да, ваше аристократическое преподобие, вы не ошибаетесь. Именно этой ночью… Именно с ним… Я вытворяла такое… В таких позах и в такие места, о которых вы даже понятия не имеете… А ведь могли бы… Но не захотели… Испугались…       Смотрю на него ангельским взглядом и кручу зажатым в ладони телефоном.       - Спасибо!       Он усмехается. Наконец-то…       - По строже там, - кивает он, - с Хомяком. Он, конечно, сделает. Но поломаться может. И крови попить…       - Отравится, - не сдержавшись, хихикаю я.       Он снова, как и раньше, как будто хочет что-то сказать. Но сдерживается. Не позволяет себе…       Ну же… Ну что же ты такой… Скажи, наконец, то, что тебе так хочется мне сказать… Мне уже даже не интересно, когда ты решишься… Я прекрасно знаю, что именно ты думаешь… Мне просто любопытно как именно ты это выскажешь… Какие слова подберешь… С каким выражением на твоем холеном, красивом лице… Эх… Розин-Розин…       Мило улыбнувшись, разворачиваюсь и несусь к Железняку, чтобы не огрести наказания. Нинель права. И правда неудобно… Как-то так получается, что Сережка чаще всего утаскивает меня греховодничать аккурат перед уроками по хореографии. На которые мы, соответственно, постоянно опаздываем… Но являемся на ясны очи Алексея Николаевича такие счастливые и довольные, что у того просто не хватает духу навалять нам подзатыльников… Хотя, стоило бы…              - Опять пристаешь, бессовестный ты… - млею и вздрагиваю от его прикосновений и поглаживаний. – На твоем месте я бы вела себя сдержаннее и приличней…       Он не был бы собой, если бы не воспользовался случаем.       - И как тебе… На моем месте… Рядом с такой потрясающей девочкой?       Вот ведь, гад…       - Ай, ну тебя… - отмахиваюсь. – Сначала до греха доводишь, а потом издеваешься…       Он смотрит на меня с хитрым прищуром. Легкий… Он может и будет злиться на того… На ту, которая перед ним, как он считает, виновата… Но это не заставит его погрузиться в кромешную тоску. И тем более отказывать себе в удовольствиях…       - Скажи, только честно, - говорит он, сжимая мои ладони. – Анечка… Классная?       Интересно, что его сильнее заводит, сама мысль об Анечке, или осознание того, что я с Анечкой, как и с ним?..       Кончики его губ дрожат… На щеках легкий румянец… В глазах голубые демоны… Он не насмехается. И не шутит. Ему правда интересно... И его это... Возбуждает.       - Ты даже не представляешь на сколько, - киваю я, посылая своих демонов ему навстречу… - А что?       - Да так…       - Хочешь как-нибудь на нас двоих посмотреть? – демоны тянут когтистые лапки, хватая друг дружку за рожки и хвосты….       - Хочу…       Сглатываю комок в горле… Господи… Снова… Тормози… Тормози, рыжая… Но повороты скользкие… И меня заносит.       - А… Поучаствовать?.. Хочешь?..       Он молча опускается передо мной на колени, медленно, аккуратно, не спеша, стаскивает с меня шортики, колготки и трусики.       - Ведь ты мне так и не ответил, - шепчу я, запуская ладони в его волосы. – Признайся… Ты же хочешь?.. Анечку?.. Как меня…       Он бережно устраивает меня на мягком спортивном мате… И его поцелуи и ласки снова сводят меня с ума.       - Скажи, - шепчу я, задыхаясь. – Скажи, что хочешь ее… Как меня хочешь… Скажи, что хочешь… В нее…       Он лишь на мгновение отвлекается. Чтобы прижать палец к моим губам. И заставить замолчать…       - Только, если ты будешь рядом, - произносит он.       Наши демоны сливаются в единое целое… Не оставляя шансов никому из нас… И я улетаю под шелест их крыльев… И шум океанских волн…              - Алло…       Недовольный голос человека. Которого либо только что разбудили, либо оторвали от любимого снотворного сериала.       - Алексей Константинович… Добрый…       - Кто это?       Да он просто душка. Сама любезность.       - Это Таня Шахова… Если вы меня помните.       Тональность меняется кардинально и сразу.       - А-а-а! Русалочка золотая! Красавица ты наша. Солнце ясное… Привет!...       - Здравствуйте!..       - Польщен, польщен… - валяет дурака Жигудин. - Приятно, что не забываешь дядю Лешу. Внимание проявляешь…       - Вас забудешь, - в тон ему кривляюсь я.       - Это да, - задушевно соглашается он. – Мы с тобой незабываемые. На таких как мы…       «По строже там…»       - Дядя Леша, - немного невежливо, но настойчиво, перебиваю его излияния я. – Тут у тети Тани проблемка нарисовалась… С мальчиком Сережей… Другом вашим ненаглядным. Помочь просим. Нижайше…       Жигудин запинается. И дышит в трубку.       - Что он опять там натворил, - усталым и совершенно безрадостным голосом интересуется он.       Вот это вот «опять» мне совершенно не нравится…       - Они вернулись из Америки с Нинель Вахтанговной и только что с кулаками друг на дружку не кидаются, - доверительно сообщаю ему я.       - Он на нее или она на него, - по-деловому уточняет Алексей.       - Э-э-э… Он. Она, как раз, спокойная. А он… Аж исходит злобой.       Разумеется, я не могу и не собираюсь рассказывать Жигудину все, что знаю… Это вообще его не касается. Я кто? Я – любимая девочка Ланского. Так меня называют. Вижу, что с мальчиком происходит что-то плохое. Беспокоюсь. Помощи прошу…       - Понятно. – хмыкает Жигудин. – Ну а от меня ты чего хочешь? Я в эти ваши зеркальные склоки вникать не собираюсь. К вам же влезешь – сам виноватым во всем окажешься…       - Алексей Константинович, - включаю жалостливые нотки я. – Мне кажется, что он хочет из школы уйти. К другому тренеру, или вообще… А нам здесь только этого не хватает… Вы же друзья… Может как-то повлияйте на него… А?       Жигудин не дает себя обвести вокруг пальца.       - Слушай, рыжая, не дури мне голову, - жестко командует он. – А ну выкладывай, все, что знаешь.       Немного офигеваю от такого поворота.       - Подозреваю, что ты кое-о чем в курсе, - произносит он. – О чем тебе знать бы и не следовало…       Жигудин… Сколько ему лет? В две тысячи втором он выиграл олимпиаду, и ему было двадцать четыре… Значит они с Нинель уже тогда знакомы были… И даже раньше, когда Сережка еще не родился…       Вздыхаю в трубку.       - В курсе…       - Как узнала? – интересуется он.       - Разговор их подслушала… Когда он ее на «ты» называл… И…       - И?..       - И мамой…       Алексей чуть не стонет в трубку.       - И они еще хотят сохранить это в тайне, - безнадежно произносит он. – Подставляются на каждом шагу…       - Они из-за этого и поссорились, - сдаюсь на его милость я. – Что-то он там узнал, что ему не понравилось…       Жигудин молчит. И судя по звукам из динамика, яростно грызет ногти.       - Ладно, - говорит наконец он. – Я все понял…       - Не дайте ему свалить, Алексей Константинович, - тихо прошу его я. – Он же себя загубит…       - Ты, Таня, так для него стараешься? – перебивает меня он. – Или для себя?       Да чего уж там…       - И для него, и для себя… И для нас с ним…       А еще, для нее… Чтобы не выгнала следом, как не оправдавшую высокого доверия…       Он снова молчит. На этот раз довольно долго.       - Ну хорошо, - глубокий вздох. - В общем… Молодец, что позвонила. Нам и правда… Совсем не нужно, чтобы он сейчас брыкался… И чтобы федерация на дыбы становилась…       - Спасибо…       - Я его успокою, - добавляет он. – Но ты молчи, поняла? Ни слова ему о нашем разговоре.       - Хорошо… А если Нинель?..       - Ей можешь говорить все, что считаешь нужным. На свой страх и риск. За тебя я вписываться не стану. Пока во всяком случае… Уж прости.       - Ничего… Я понимаю…       - Давай, рыжая… Не дергайся…       Он отключается, даже не дождавшись моего ответа.       Что ж… Все что могла я сделала… Не дать ему наделать глупостей… Да что может быть глупее чем конфликтовать с собственным тренером в олимпийский сезон?.. Когда ты без пяти минут член сборной… А может быть даже и победитель… Этого я озвучивать Жигудину не стала – пускай думает, что я просто влюбленная девочка, которая боится потерять своего мальчика… Но он же не ребенок, должен понимать последствия… Значит… Подождем.              Таймлапс… Снова. Простите…       Просто те две недели, что проходят между этапами Гран При, правда, ничем особо не примечательны. Очень много работы. Очень устаем… Практически не общаемся друг с другом. Некогда. И сил нет…       Сережка хмуро и сжав зубы вкалывает под руководством Нинель и Муракова. Все как раньше. Никто ни на кого не злится и стульями не кидается. Но я вижу, что если когда-то, общаясь с ней, у него горели глаза, то сейчас – равнодушие. Сказали – выполнил. Велели – повторил. Сам – значит сам… Все… Сидит в своей раковине. Дал ли ему Жигудин по голове уже, или это он сам по себе затаился – я не знаю. Никто мне ничего не рассказывает, а самой спрашивать – страшно. Но живет он по-прежнему сам, на Тверской… И я у него бываю… Кстати, для его двух программ в этом сезоне Нинель решила переделать хореографию, и велела Сереже работать в этой связи с Клейнхельманом. И уж не знаю, что уже и меж ними там пробежало… Может сказалось его паршивое настроение, может гадкий характер и нелюбовь что-либо менять – не знаю. Короче, не ладят Ланской с Артуром Марковичем, ну просто обидно за обоих. Сама слышала, как он просил Нинель вернуть его к Розину. Но та оказалась на редкость несговорчивой. У Артема – Катя и Валя. И новисы… Дети, то есть. Все… Остальные – у Артура. Сережка тихо злится, и в сердцах придумал Артуру Марковичу обидную кличку «Клей». Которая прилепилась к тому мгновенно, радостно подхваченная всеми спортсменами.       Кстати, Вахавна – это тоже его изобретение. Я совсем недавно узнала, что это значит… Но рассказывать не буду. Потому что Сережка взял с меня слово.       Анечка… Тренируется… Старается… Превозмогая боль. Но к счастью, у нее здоровье – как у ломовой лошади. И кости быстро срастаются. Это великий плюс в нашем деле. К сожалению, на финале юниорского Гран При ей делать нечего, и в японскую Нагою я еду без нее, зато с Нинель, Мураковым и Клеем. Тфу-ты, Клейнхельманом. Ну вот… Ланской… Зараза…       Он вообще, помимо карикатур своих противных, умудряется такие прозвища придумывать, что прилипают намертво, не отодрать. Катька у него «Наездница», потому что на лошадях ездить любит. Но, естественно, некая эротичная двусмысленность в этом ее прозвище присутствует, специально заложена автором. И ее это раздражает. Мы ее так называем только за глаза, и только если нехорошее что-то… Ну там обидела кого-то… А так – нет.       Валечка – конечно же «Балеринка». Ну, это с первого дня. Да так и пошло…       Ну, я – понятно. Я по масти «Рыжая», тут никто ничего нового не изобрел.       Анечка… Анечка у нас «Фея». Или «Феечка», как он ее иногда ласково называет. Это у них с детства еще. Ну да… Сначала феечка, потом рисунки с задранным платьицем, красивыми ножками и круглой попой… Потом фантазии всякие, не без моей помощи… Ой, будет что-то дальше… Вот чем угодно чую…       Тренеров и других спортсменов, не из «Зеркального» Ланской тоже не обошел своим вниманием. Знакомый мне по Белогорску Саша Эненберг имеет прозвище «Домкрат», в справедливости которого я могла убедиться на собственной, так сказать, тушке. Поднять он может все что угодно. Девочку из Питера, которая занимается у Афанасия Федина, Лизу Камышинскую, он обозвал «Императрицей», хотя, возможно, авторство и не совсем его. Лиза красивая и такая, очень броская. Яркая барышня. Плюс имя. Ассоциации напрашиваются сами собой. Что называется, лежат на поверхности. Зато парник и один из вероятнейших кандидатов на золото в Сочи Максим Таранов заслужил достаточно нелестное прозвище «Масяня». Тоже, скорее всего, производная от имени, а не отсылка к персонажу известного мультфильма. Но зато здесь попадание стопроцентное. Масяней Таранов теперь по жизни. Даже взрослые его так называют. Вот… Наверняка есть еще кто-то. Но даже сам Сережка их всех уже не помнит. И, кстати, обозвать Жигудина «Хомяком», а Тихонову «Шубой» додумался точно не он – эти клички ходят за ними уже многие годы. Но он не без ехидства говорит иногда, что именно этими двумя он вдохновлялся, когда впервые кого-то там окрестил. Шутник, короче… И как он до сих пор со всеми зубами гуляет – удивительно.       Вот такие дела…       Ну и само собой…       Сережка… Анечка… Анечка… Сережка…       Честно стараюсь не обидеть никого из них. Понимаю, что меня они тянут каждый на свою сторону…       С радостью и благодарностью отдаю дань гостеприимству Ани и ее родителей. И мы проводим с моей любимой девочкой незабываемые вечера…       Со страстью и восторгом погружаюсь в безумный фонтан удовольствий вдвоем с Сережкой, когда он утаскивает меня к себе…       И, наконец, бунтую и объявляю санитарные дни, давая от ворот поворот обоим, когда мои родители начинают уже не на шутку волноваться, а чего это их дочь так часто в своем «Зеркальном» да у «подружки» ночует. Своего дома, что ли, нет?..       Что-то нужно с этим делать. Определенно… Думаете, никто из них не пытается исподтишка до меня добраться, так сказать, в неурочный час? Еще как пытаются. Оба при чем. Я даже однажды пошутила, открыв в Скайпе чат на троих, когда они одновременно ко мне пожаловали… Забавно тогда пообщались… Пошутили… Анечка даже мило похихикала на тему, что может и правда стоит втроем встретиться… Ну, чисто так, посидеть… Может в кафешку сходить… Угу… Мы в родном «Зеркальном» вместе в кафе не ходим, потому что некогда… Где уж там…       Короче говоря, жизнь бьет ключом, иногда по голове, но в основном здоровой такой жизнеутверждающей струей. Самое главное, что это не мешает моему основному занятию. Которое, как ты ни крути, у меня в приоритете, не смотря ни на какие любовные многогранники и прочие сексуальные подтексты. При чем, чтобы вы понимали, и у Аньки, и у Сережки, эти приоритеты так же нерушимы и незыблемы, как и мои. В первую очередь мы – спортсмены. И наша задача – выигрывать старты. И если все остальное решению этой задачи способствует – то ради бога. Если мешает, то однозначно будет убрано. Без малейшего сожаления. Это – аксиома.       Меня хвалит Мураков, не скупясь. Гордо улыбается, глядя на меня, Артур Маркович. Мною довольна Нинель… Это аванс. Но я отдаю его по мере возможности.       Мельбурн… Минск…       Теперь Япония. Нагоя. Финал юниорского Гран При.       В Японии теплый лед… На самом деле. Даже если присмотреться, можно заметить, как над поверхностью клубится легкий туман и плавятся потоки теплого воздуха. Особенность технологии поддержания искусственного покрытия. За счет этого на катке всегда невыносимо влажно, лед гладкий и скользкий, а кататься – жарко. Точнее, жарко в привычной нам довольно плотной одежде, кофтах, лосинах, теплых шортах, варежках – в чем мы обычно тренируемся дома. Поэтому, разоблачаемся по мере закипания внутренностей и мозгов.       Я говорю «мы». Хотя «нас» - я одна. Анька осталась дома, Валя не доросла еще даже до юниоров… Остальные, все, кого я знаю – взрослые. Остаются те, кого не знаю. Но вот тут-то и аукается мне моя лень и нежелание учить иностранные языки. Потому что девочки и мальчики из Италии, Франции, Кореи, Японии, Китая и хрен еще пойми откуда замечательно общаются между собой по-английски. И даже пытаются приветливо обращаться ко мне… А я… Блин… Хлопаю глазами, как дурочка, жалко улыбаюсь и уныло развожу в стороны руки. Нихт ферштейн, товарищи… Ихт бин больной… Нинель на это все дело смотрит, укоризненно поджав губы, и качает головой.       - Найму тебе учителя по английскому, - ворчит она после очередного моего лингвистического фиаско, когда симпатичная, пожилая тренер финской сборной, искренне протянув ко мне руки, что-то долго и восторженно мне говорит, поглаживая по плечам и спине, а ей приходится для меня все это переводить. – Будешь на перерывах не за Ланским, как собачка на привязи скакать, а уму разуму учиться…       Вздыхаю, покорно опустив голову.       - Буду…       Короче говоря, мои знакомства в тот раз сводятся к двум девчонкам из американской сборной - заносчивым, противным, постоянно болтающим между собой по-русски, но демонстративно переходящим на английский, стоит кому-то к ним подойти или обратиться. Для меня, как ни странно, было сделано исключение, и я где-то с полчаса выслушиваю, что Япония – это булшит, никакого сравнения с ЭлЭй, шоппинг здесь вообще сакс, а парни вокруг – полные эсхолз и дамиз.       - А ты, значит, Ланской гёрлфрэнд, - окидывая меня оценивающим взглядом, интересуется одна из девчонок. – Слышали о тебе…       Пропускаю мимо ушей их высокомерное хамство. Потому что слышать обо мне они могли очень хорошо и звучно, со своих седьмых-десятых мест, когда мне вручали золото в Австралии.       - Да, - простодушно пожимаю плечами я, - мы с Сережей очень хорошие друзья. У нас вообще очень дружная школа…       Они кивают с видом «да-да, рассказывай, знаем мы все…». А мне становится невыносимо скучно в обществе этих дур, и я под первым же благовидным предлогом от них ухожу.       На много более приятным получилось знакомство с мальчиком из Латвии, который оказался обыкновенным нашим Васей Денисовым, вежливым, без дурацких понтов и нарочитого северного акцента.       - О! Привет! А ты Таня из «Зеркального», я тебя знаю…       - А я тебя нет…       На самом деле знаю, конечно же. Но фасон держать нужно.       Он изображает старомодный поклон.       - Василий Денисов к вашим услугам.       - Оч приятно, - приседаю, разведя ручки, я.       Симпатичный. Высокий. Немного перекачанный, как для одиночника. С открытым, улыбчивым лицом и длинными русыми волосами. Стиль… Знакомый…       - Ваш Сережка обзывает меня Василисой, - с улыбкой говорит он. – Я не обижаюсь. Но и не настаиваю…       Хихикаю в кулачок.       - Меня он тоже… Как только не называет, - с улыбкой киваю я. – Но я, как и ты… Не обижаюсь.       Мы катимся рядышком полкруга.       - У меня так и не получилось у Ланского выиграть, - рассказывает Вася, - все время чуть-чуть до него не дотягивал… А теперь он сбежал от меня во взрослое… И я снова догоняющий.       Мне смешно. Вот оно. То, чего так не хватает Сережке у нас дома, в «Зеркальном». Прямой конкуренции. Тепличное, комфортное существование в окружении обожающих его девчонок и души в нем не чающей мамочки… Вот он и бесится с жиру…       - Ничего, - похлопываю его по локтю, - догонишь еще. И перегонишь.       - Обязательно, - он уверенно кивает. - Вот прямо со следующего сезона и начну.       Нинель бы сказала, что начинать нужно было вчера, сегодня быть полностью готовым, а в следующем сезоне просто брать и побеждать… Вот поэтому мы у них у всех и выигрываем…       - А я видел, как ты прыгаешь… - доверительно, как великую тайну, сообщает мне Денисов.       - Да ну? – дурашливо удивляюсь я. – И как тебе?       - Отпад! – ни на секунду не обижается он. – Фантастика. Когда смотрел Мельбурн по телеку, сидел открывши рот. Не верил, что такое вообще возможно.       - Мерси за комплиман, - строю умильную рожицу я. – Мне приятно…       - Если ты и в этот раз такое устроишь, то все твои соперницы…       Вася на миг запинается, подыскивая слово.       - Отсосут, - вкрадчиво подсказываю я.       - Обалдеют, - краснеет он, укоризненно глядя на меня. – Нам такие словечки произносить не разрешают…       Меня разбирает смех.       - А нам разрешают все… Я же тебе говорила, Ланской меня как только не называет…       - Даже… Грубо? – искренне удивляется Денисов.       - Бывает. Но очень редко…       И вообще, только когда я сама об этом прошу… Но этого я ему не говорю.       Вижу поднятую руку Артура Марковича. По мою душу…       - Извини… Мне пора, - говорю я Васе. – Приятно было познакомиться.       - Побеждай всех, рыжее очарование, - он снова широко улыбается и взмахивает ладонью. – Я буду за тебя болеть…       Еду к тренерам… И не могу скрыть довольную улыбку. «Рыжее очарование…» Хм-м… Так меня еще не называли… А приятно-то как… Уй-и!...       Соревнования невозможно выиграть короткой программой. Можно только проиграть. Так нас учат. А мы это опровергаем…       С моей усложненной короткой, с риттбергером в каскаде вместо тулупа и лутцем вместо сальхофа, выступаю последней, и с ходу набираю семьдесят три двадцать пять, опережая соперницу-японку сразу на полтора балла. Жаль правила запрещают девочкам прыгать четверные в короткой… А то бы я…       Нинель встречает меня у калитки… И прижимает к себе так, что я чуть было не задыхаюсь.       - Радость ты моя… - шепчет она. – Всех сделала… Всем показала.       Сидим с ней вдвоем в «кике», ждем оценок… И она крепко обнимает меня за плечо. Чувствую, как она напряжена… Наверное, даже сильнее чем я…       Ну, а когда на экране появляются мои баллы, то ее уже ничто не сдерживает.       - Молодец, - трясет она меня, как грушу. – Ну молодец же…       Я знаю… Я сделала… То, что было нужно.       И даже тот факт, что на следующий день я слегка подзаваливаю произволку и добавленный мне в программу четверной сальхоф выполняю с недокрутом, а в каскаде лутц-риттбергер допускаю степ-аут на втором прыжке, это не портит мне общей картины. Все равно уже отточенные до совершенства четверной тулуп соло и в каскаде вывозят меня на оценку сто тридцать два и тридцать шесть. И хотя я и проигрываю все той же японке пятьдесят семь сотых в произвольной, по сумме за две программы я все равно первая…       Слышите?..       Я – первая! Я выиграла этот финал Гран При. Первый в своей жизни…       И стоя на пьедестале, глядя сверху на этот лед, на моих соперниц и на суетящихся вокруг нас организаторов, я не могу скрыть своего торжества. Близкая вспышка фотоаппарата застает меня врасплох, я не успеваю, как учили, принять наиболее эффектную позу… Но фотограф, взглянув на экран, показывает мне большой палец и посылает воздушный поцелуй… Так эта моя фотография и разлетелась мемом по всему спортивному интернету, где я, со снисходительной улыбкой победительницы, распущенной рыжей гривой и сияющими глазами стою, сжимая в одной руке букет цветов, а в другой – мою золотую медаль…       Всего лишь год назад я пришла в школу к Нинель Вахтанговне. Нескладная. Угловатая. Почти ничего не умеющая… Пришла учиться быть чемпионкой.       «Здравствуй, «Зеркальный»…» - тогда сказала я, в общем-то мало на что надеясь…        С тех пор прошло время. Многое изменилось. Некоторые события перевернули мою жизнь. Некоторые – изменили ее навсегда… Что-то я потеряла. Но невообразимо больше – приобрела. И вот я здесь. На высшем из доступных мне на сегодняшний день пьедесталов… Я здесь… Потому что я – лучшая. И сегодня я смело смотрю в свое будущее, зная, что оно у меня обязательно будет.       - Ну, здравствуй, мир… - шепчу я, глядя на приветствующую меня толпу. - Теперь меня фиг сдыхаешься… Попал ты…        Конец первой части