Минус четыре по Цельсию

      По ходу, борюсь с тройным акселем. Или он со мной… Пофиг. Потому что победителя в этом нашем батле определить пока невозможно. Но хвостом своим лисьим чувствую, что сведет меня этот триксель в могилу рано или поздно… Сил моих больше нет. И руки опускаются…       - Таня! Никуда не годится! Делаешь все черти как. Безобразие какое-то…       Нинель мало того, что не в духе с утра, так еще и имеет полное право злиться, потому что не подсобирается у меня сегодня ну просто ничего. Как сглазил кто…       - Тебе сколько лет? - продолжает неистовствовать она. – Вчера каток, что ль впервые увидела? Или за ночь позабывала все, чему я тебя уже четыре года учу? Несчастный этот аксель… Можно, наконец-то уже без балалайки прыгать?       «Балалайкой» на нашем сленге называется неправильная группировка во вращении, когда положение рук спортсмена напоминает позу музыканта, играющего, собственно, на балалайке, будь она неладна. Ошибка скверная. Чреватая недокрутами, невыездами и, как следствие, галками и низкими «гоями». Вдвойне обидно, когда сама прекрасно понимаешь, что лажаешь, пытаешься исправить, но от этого получается еще хуже…       - Так, пошла, пошла, не останавливайся, - орет Нинель, нарезая вокруг меня виражи. – Дома будешь сопли распускать. Или мне их тебе вытирать прикажешь? Или работаешь, или до свидания…       Глотаю обиду… Тупо смотрю перед собой… А в голове одно только бьется: «Сделай… Сделай… Сделай ты этот четров триксель…»       Дуга… Перетяжка… Разворот… Левое внешнее ребро… Правой ногой замах… Закрут… Группировка. Руки к груди… И звонкое, резкое, с хрустом, приземление… С выездом… И дотянутыми руками… Ф-фу-ф-ф… Есть… О господи, получилось наконец-то… Но радости что-то никакой.       - Два из трех мимо, Таня, - продолжает громко размазывать меня Нинель. – Два из трех… И куда нам с тобой с таким коэффициентом? Черт знает, что такое…       Она снова закручивается возле меня и резко останавливается так, что я почти что врезаюсь в нее. От Нинель, как всегда, божественно пахнет. А сведенные к переносице брови, горящие гневом глаза и сжатые в ниточку губы, делают ее еще красивее, чем обычно. Смотрю на нее с видом приговоренной к казни.       - В общем так, дорогая моя, - произносит она жестко. – Я даю тебе три дня, чтобы восстановить прыжок. Как хочешь. Ночами здесь сиди… Или вообще не появляйся… Но если к пятнице трикселя не будет, мы уберем его из всех твоих программ. Мне на стартах позорище не нужно. Поняла меня?       Ее руки плотно засунуты в карманы кофты. Явный признак того, что снежная королева таять не собирается. И что внезапного и долгожданного «Ну ладно, иди ко мне…» не будет. Потому что не заслужила… Но в этом всем есть и позитивный момент. Ма-аленький. Но хороший. И вселяющий надежду.       Она ждет. Ждет, что я отвечу. Не отворачивается, и не переключает свое внимание на других… Значит я для нее еще где-то есть… Где-то существую…       - Так поняла меня, Таня? – переспрашивает она.       Быстро-быстро киваю.       - Поняла…       - С Иваном Викторовичем занимайся… - кивает в сторону бортика она. – У него давно уже на тебя руки чешутся… Давай…       Нинель делает движение… Но нет, мне это просто кажется… Просто сжимает и разжимает кулаки в карманах…       - Как же вы меня достали… - цедит она сквозь зубы, отворачиваясь. - Что одна, что второй, со своими заёбами на акселях… Аня! – она кричит так громко и неожиданно, что я невольно пригибаюсь и втягиваю голову в плечи. - Что это там у тебя за хождения по мукам? Спина… Руки… Не свисай ты тряпкой…       Пресытившись моей кровушкой, венценосная решительно устремляется к следующей жертве… А мне остается только утереться… Шмыгнуть носом… Страдальчески вздохнуть… И скрепя сердце двинуться в указанном мне направлении, повинуясь ироничному и недвусмысленному движению руки дяди Вани.       - Попалась, рыжая…       - Ага.       - Нефиг филонить, - пожимает плечами Мураков.       - Это не я, оно само, - вяло отбрыкиваюсь я.       - А по заднице?       - Молчу…       - Правильно, - ухмыляется он. – Очень полезное занятие, в твоем положении. Значит смотри…       Смотрю… И вспоминаю…              ***              - Ого! Где ты уже так съездиться успел?       Отбрасываю в сторону длинную прядь его волос и с ужасом рассматриваю лиловую ссадину на лбу.       - Стреляли…       Сережка ухмыляется и поводит головой, так, чтобы волосы снова упали на лоб. Кокетка стеснительная…       - И все же, - провожу пальцами по его подбородку я. – Кто это тебя так?       - Да никто… - он опускает взгляд и пожимает плечами. – Сам себя…       - Упал, что ли?       - Упал… - Сережка хмурится от неприятных воспоминаний. – Вахавна с Мураковым заставили трикселя крутить до полного изнеможения. Ну вот я и стукнулся слегка. Пару раз…       - Ничего себе, слегка…       Я снова отвожу рукой его волосы, открывая пугающую картину. На этот раз он позволяет мне налюбоваться на его боевые ранения. А потом осторожно, кусая губы от боли, пристраивается рядом на кровати.       - Ты что, еще и ребрами звезданулся? – ужасаюсь я.       - И плечом еще… - кривится от боли Сережка.       А у меня аж сердце обрывается.       - Господи, горе ты мое… Что ж для тебя сделать-то? – я опасливо провожу ладонью по его плечу. - Может помазать чем-нибудь? Или обезболик тебе вкатить?       Сережка с улыбкой перехватывает мою руку и подносит к своему лицу.       - Просто побудь со мной хорошей девочкой, - произносит он, касаясь губами моих пальцев. – А потом плохой… А потом снова…       Улыбаюсь, млея от его ласки.       - Ланской-Ланской… Ну вот что с тобой делать. На один день всего лишь тебя оставила…       - Не оставляй больше…       Он тянет меня к себе, заставляет улечься рядом… Ласково и медленно проводит ладонью по моей груди и животу, добираясь, наконец, своими шаловливыми пальцами до шелковых рыжих кудряшек.       - На тебе места живого нет, - с грустью смотрю на него я. – Куда тебе еще?..       - А мы будем нежно и осторожно…       В тот день я не была в «Зеркальном», наверное, впервые проведя рабочий день вне стен любимой школы. Все дело в том, что мои спонсоры… Хотя, какие они мои? Наши. Наши спонсоры, выбравшие себе в продвижение мою физиономию. Так вот, наши спонсоры выпросили меня у Нинель, и с утра до вечера катали по разным своим площадкам и офисам, фотографируя на фоне своих эмблем и логотипов. Какая-то жутко модная и пафосная строительная компания… Папа, наверное, их точно знает… Вот… Прогуляла я, короче, весь день, крутя хвостом направо и налево. А не успела домой приехать, как заявился ко мне в «Телеграмм» мой красавец и нахально напросился в гости. Да так и остался до утра… Зашедшие на час останьтесь навсегда… Я его как увидела, так сразу и поняла, что он еле на ногах держится. Ну, подумала еще, устал, с кем не бывает. А потом как рассмотрела его во всей красе… Понятное дело, выгнать из дому рука не поднялась. Даже сама к нему в Анькину комнату пришла… Дождавшись, естественно, когда угомонились мои братья. И родители ушли к себе… И понимаю ведь, что спалимся мы за нефиг делать. И что мой дом не совсем подходящее место для наших игр… Но жалко ж его… Люблю… Очень люблю…       В полумраке смотрю на его профиль… На блестящие белки глаз… На разметавшиеся по подушке роскошные волосы… Легонько, едва касаясь, провожу ладонью по его плечу и груди.       - Больно?       - Ерунда… До свадьбы заживет.       Грустно улыбаюсь в темноту.       - Пригласишь… На свадьбу?       Язык мой… Черт тебя прикуси.       Чувствую, как Сережка на мгновение напрягается. Но сумрак ночи на его стороне. Я не вижу его лица. И это позволяет ему тут же облегченно вздохнуть.       - Нет… - тихо говорит он.       - Почему?       - Потому что перед этим я не приду на твою свадьбу… Даже если ты меня пригласишь.       Мой косяк. Не задавай вопросов, если не уверена, что хочешь услышать на них ответы. Поэтому разруливаю все в шутку.       - Как? – изображаю удивление. – А я была уверена, что ты будешь моим свидетелем…       Сережка не поддерживает моего веселого тона. Напротив. Приподнявшись на локте, он слегка прижимает палец к моим губам, заставляя замолчать.       - Не надо, Тань… Пожалуйста…       Вот они, муки выбора… А ты что думал, соколик мой? Так легко будет, любить двоих… И если раньше для тебя это была лишь приятная, сладкая забава, то теперь времена меняются… Как и мы.       - Интересно, - безжалостно добиваю я его, - что бы на этот счет сказала Анечка?       Ну а что вы хотите? Я ведь тоже не дура резиновая… Такая же живая… И хоть и могу шутить да ерничать, в душе, в самой глубине, ревную… Страшно… Чудовищно… Потому что знаю… Бегает он к ней. Сначала ко мне, с огнем поиграть, в буре искупаться… А потом к ней… В теплые ласковые волны. В спокойствие и нежность… А ведь Анька умеет быть нежной… Еще как умеет. Я знаю…       И если раньше, еще год-два назад, мы были все вместе, втроем, и не стесняясь любили друг друга, то теперь… Мы прячемся. От самих себя… И делаем вид, что так и должно быть.       Сережка молчит… Я слышу его дыхание. Вижу, как блестят в ночи его глаза… Ему нечего сказать. Или он просто не хочет…       - Дыши, мой хороший, - шепчу я, легонька касаясь его кожи кончиками пальцев. – Я с тобой… Пока не переменится ветер…       Наутро Сережка, морщась, рассматривает в зеркале свои ссадины и ушибы. А я, валяясь и добирая последние минутки отдыха, рассматриваю его.       - Болит?       Синяк на лбу за ночь немного выцвел и пожелтел. Зато справа вдоль ребер кожа покраснела и налилась.       Сережка усмехается. Очевидное не нуждается в утвердительном ответе.       - Вахавна с Мураковым меня вчера до смерти бы загоняли, - произносит он. – Спасибо Масяне, спас…       Удивленно поднимаю брови.       - Масяня? Таранов?       - Да, - он кивает в зеркало моему отражению. – Приезжал вчера… Выпросил у Нинель благоволение взять интервью у нас… У тебя, у меня… У Аньки…       Недоверчиво качаю головой.       - И Вахавна вот так вот сразу взяла и разрешила? Всем троим? Не верю.       - Не сразу…       Сережка поворачивается ко мне и присаживается на край кровати.       - Не сразу, - с улыбкой повторяет он. – Сначала Макс заново научил меня прыгать триксель… Вот… Ну а мы втроем, получается, идем ему в оплату, как бонус…       Ух ты как интересно!       - Ну-ка, ну-ка, - сажусь, обхватив подушку я. – А в подробностях можно?..       Но Сережка в ответ лишь отмахивается.       - Как-нибудь потом…       И я вижу, что ему и в самом деле не хочется об этом говорить. Поэтому… Так ли уж мне это нужно? Нет. Так – точно не нужно…       - Идем завтракать, - говорю я, спуская ноги на пол. – А то не ешь ни черта… Тебя скоро насквозь видно будет. Без рентгена…       Что показательно, он даже не пытается сопротивляться или возражать.              ***              Новенький в коллективе - это всегда прикольно. Разумеется, если этот новенький – не ты сама. Потому что ну его нафиг… Зато, когда в твоем классе или группе появляется новое лицо, а его обладатель, мало того, что от всех в ужасе шарахается, краснеет и боится поднять глаза, так еще и сам по себе такой, ну очень симпатичный, так это же классно. И весело. Хи-хи…       Несусь. Как всегда. Не разбирая дороги. С рюкзаком на плече, собакой подмышкой, уткнувшись носом в телефон. И, конечно же не смотрю по сторонам. Ну и вполне закономерно…       - А-а… Блин! Да какого?..       У самого выхода из длинного коридора, перед раздевалками, на повороте неожиданно влетаю в массивное препятствие. И обрывком сознания, теряя равновесие, понимаю, что сейчас просто шлепнусь на задницу. Выпускаю из рук телефон и в последний момент подхватываю заходящуюся от лая собаку… Чтобы не раздавить нечаянно…       Препятствие же сдавленно ойкает и неожиданно стальной хваткой сжимает меня за плечи, не позволяя опрокинуться навзничь.       - Фу ты… - раздраженно шиплю я. – Можно поаккуратнее?..       - Извини… Пожалуйста…       Кое-как пристраиваю извивающуюся и злобно рычащую собаку и собираюсь было присесть за валяющимся на полу телефоном… Он успевает первым. Отпускает меня, быстро наклоняется и протягивает мне аппарат.       - Прости… Я… Ой…       Я, наконец, поднимаю на него взгляд. И вижу, как досада сползает с его лица, уступая место испугу и… Восхищению.       Он чуть выше меня. И, очевидно, немного младше. Стройный… Хотя с виду слегка тяжеловат. Карие глаза на красивом, открытом лице. Светлая челочка аккуратно зачесана на бок. Такой себе, пионер-герой… Первый раз в жизни его вижу. Кто это, блин?!       - Спасибо, что не насмерть… - строю сердитую гримасу я, забирая свой телефон. – Крула, фу! Успокойся!..        Я успеваю одернуть собаку, которая, изловчившись, уже готова была вцепиться в его запястье. Рычащий сгусток зла размером с две моих ладони, съежившись, недружелюбно поглядывает на нашего обидчика.       - Прости, - снова повторяет он.       - Да, пожалуйста…       Опустить глаза и идти дальше куда шла. Так было бы правильно. Но мне же интересно. Поэтому беззастенчиво разглядываю мальчишку, смущая и вгоняя его в краску.       А он, словно решившись, делает попытку улыбнуться и набирает в грудь воздух.       - Я Андрей… Герман… - он слегка наклоняет голову. – Меня взяли к вам в группу… Тренироваться…       - А-а…       - Вот…       - Понятно, - усмехаюсь. – Ну, тогда я – Таня. А это, - я поддергиваю повыше собаку, - Круэлла. И ты ей, вроде бы, нравишься. Пока что…       Кру и Андрей одновременно смотрят на меня удивленно и недоверчиво.       «Ты чё, блин, какое «нравишься»? Да я б его…» - читаю я в собачьих глазах.       - Э-э-э… - он осторожно прячет руки за спину. – Своеобразное проявление симпатии…       - Но ведь она не вцепилась тебе в горло, и не выцарапала глаза… - невинно приподнимаю бровки я. – Хочешь погладить?       Андрей с опаской косится на оскалившуюся зубами миниатюрную пасть. И не ведется на провокацию.       - Нет, спасибо.       - Ну и не надо…       Хихикая про себя, я протискиваюсь мимо него и делаю шаг в сторону раздевалки.       - Таня!..       - А?! Чего тебе еще?       Оборачиваюсь и смотрю на его крепкую фигуру.       - Я очень рад… С тобой… Познакомиться…       Андрей мучительно стесняется. Но я вижу, как, преодолевая свой страх, он заставляет себя быть заметным. Выделяться из серой массы. Обращать на себя внимание. И у него это получается.       - На хореографию не опаздывай, - произношу я, на мгновение заглядывая в его карие глаза. – Железняк этого терпеть не может.       Он пытается что-то мне ответить. Но я просто отворачиваюсь и быстро ухожу.       Потом. Все потом. Если я того захочу. Если вдруг захочу…              Триксель… Будь ты неладен… Что же с тобой не так?       Два дня из трех отведенных мне Нинель прошли… А воз и ныне там. Не совсем, конечно… Мое тело теперь украшают не менее эффектные синяки и ушибы, чем у Ланского. Шишки на лбу только не хватает, для полного сходства… Что же до упрямого прыжка… Выезжаю я примерно половину. Ну, это так, чтобы надежно и без вопросов. Еще процентов десять выползаю со степ-аутами и недокрутами. Но все равно, два из пяти у меня обязательно с падением. И хрен ты его пойми, в чем здесь дело…       Мураков расстроен не меньше меня. Но виду не подает, скрывая досаду за строгостью.       - Ну что, Татьяна, - встречает он меня у бортика после очередного моего бесславного приземления на пятую точку, - будем прыжок из программы убирать. Так не годится…       - Иван Викторович, - умоляюще смотрю я на него. – Ну погодите…       - А что там годить? – он удивленно поднимает брови. – Не идет у тебя триксель. Значит будем его накатывать с нуля. К следующему сезону. Нам ведь нельзя с тобой рисковать и подставляться под падения… Ну вот что ты головой качаешь? А?       Я без сил повисаю на бортике и, несколько раз глубоко вздохнув, упрямо смотрю на него.       - Я сделаю, – цежу я сквозь зубы. – У меня еще сегодня весь вечер, и завтра целый день… Я – сделаю.       Мураков немного смягчается, и голос его звучит уже не так пронзительно, и даже с неким участием.       - Ну послушай… - он смахивает с моего плеча ледяную пыль. – Может и правда ну его… Оставим дупель, сделаем упор на компоненты… В конце концов квадами доберешь…       Я знаю, что все эти разговоры в пользу бедных. Стоит мне согласиться, и клеймо давшей слабину, прогнувшейся и отказавшейся от борьбы несмываемым пятном ляжет на всю мою дальнейшую карьеру. Поэтому спокойно смотрю в его маленькие хитрые глазки и даже слегка улыбаюсь.       - Дядя Ваня, - прошу в полголоса, - не берите на понт. Не маленькая… Я сказала – сделаю. Отдышусь только…       Мураков все понимает. Усмехается в кулак. Деловито прокашливается. Ну, а что вы думали? Эти фокусы мы еще детьми проходили с Розиным, с Клеем… Да с самой Нинель. В чем-то поддашься собственной лени, поведешься на простенькое, так потом к тебе и отношение такое будет. Ну, ведь ты же сама выбрала, как полегче. Пожалуйста, на детский лед… А здесь у нас все по-взрослому…       - Хорошо, рыжая, - Иван Викторович благородно дает мне тридцать секунд передышки. – Смотри, что я вижу, и что у тебя не так. Значит…              - Танюша-а!..       Не успеваю даже ойкнуть…       Метеор чистейшей и искренней радости, со счастливой улыбкой, врезается в меня, стоит мне только выехать из калитки на лед. Цепкие ладошки хватают меня за спину и бока. Темные косички, с вплетенными в них разноцветными ленточками, задорно взлетают в разные стороны, повинуясь движениям головы их маленькой хозяйки.       - Фиона, зайка…       - Танюша, Танюша!.. Я соскучилась… Какая ты красивая!..       Огромные карие глаза на симпатичном личике лучатся очаровательным детским восторгом. Против которого невозможно устоять.       - Здравствуй, солнышко…       - Привет!..       Фишка крепко прижимается ко мне и, задравши голову, таращится на меня натурально влюбленным взглядом, как на какое-то божество. И мне прям аж делается немного не по себе.       - Сто лет не виделись, - произношу я, улыбаясь и расправляя ее косички. – Как ты? Откуда? Давно приехала?       - Не давнО, - коверкая фразу, трясет головой она. – Пару дней. Но зато надолго. До лета теперь буду с вами тренироваться…       - Здорово! Я рада…       Фишка… Фиона. Дочка Нинель. Сережкина младшая сестра… Мы познакомились, реально, очень давно. Словно в прошлой жизни… При обстоятельствах довольно пикантных… Сережка умудрился влюбить в меня Фиону еще заочно, показывая ей мои образы на своих рисунках… И малая привязалась ко мне, как к родной, стоило нам с нею наконец-то встретиться. Мы можем вечерами болтать по телефону обо всякой ерунде – о фильмах, мальчиках, нарядах – когда Фиона живет у своей мамы. Можем переписываться или переглядываться по видеосвязи, когда она уезжает в Америку к своему папе. А можем шляться в обнимочку по коридорам «Зеркального», хихикая и задирая всех и каждого, кому случится попасть в поле нашего зрения… Фишка считает меня своей подружкой. Или даже старшей сестрой, которой у нее никогда не было, доверяя и рассказывая мне иногда совершенно личные, а порой и интимные вещи. А я… Почему-то с ней я ощущаю себя… Только не смейтесь… Наставницей. Гувернанткой такой… Почти что матроной. Главной задачей которой является защитить, уберечь и не навредить. Да. В разговорах с Фионой я очень тщательно подбираю темы, лексику… И даже интонации. Потому что знаю – испортить ее всегда найдется кому. Так пускай это буду не я. Для разнообразия. В отличие от той же Вальки, к примеру. Которую я сознательно и цинично вытащила из розового детства в мир взрослых желаний и нездоровых удовольствий… Так вот, с Фионой – точно не будет этого. Такой грех даже моя душа не вынесет…       Обнимаю маленькую фигурку и, прижавшись щекой к переплетению тонких косичек на макушке, слегка пощипываю тугие девчоночьи бока.       - Выросла как… И похудела. Не ешь что ли ничего совсем?       На самом деле – вру безбожно. Фиона у нас явно не в мамочку свою. Крепенькая, жилистая. Кушать может себе позволить далеко не все, что угодно. Прям как я… Но лишний раз сказать нашему брату о его или ее худобе – сродни комплименту. Стало быть, не зря человек убивается на тренажерах и ограничивает себя во всем… Ну… Как минимум, я так это вижу. Но Фишка и правда здорово вымахала с нашей с нею последней встречи. Уже не микроб. Как минимум – малявка. И детская ее угловатая неуклюжесть постепенно сходит на нет, меняясь на вполне себе подростковую спортивную жесткость. А спортсменку Нинель из Фионы растит целенаправленно, с самого рождения…       - Ем, - с готовностью кивает она, снова поднимая на меня взгляд. – Иногда. Когда мама не видит…       - Ужас какой, - с улыбкой качаю головой.       Катимся с Фишкой вдоль бортика, разогреваясь перед тренировкой. Формально мелкая в нашу группу не входит и занимается в школе на общих основаниях, в детской группе. Но при этом Фиона нахально и абсолютно беззастенчиво пользуется тем, что все знают, что она дочка Нинель. И что закрытых дверей в «Зеркальном» для нее, в этом ее статусе, просто не существует.       Раскатавшись и поделившись на ходу накопившимися у нас новостями и сплетнями, разъезжаемся каждая к своему тренеру. И я, бросив взгляд на Фишку, с грустью понимаю, что даже если свершится чудо и она вдруг запрыгает тройные прыжки… И если начнет крутить вращения третьего уровня… И если… Если… Если… Если вдруг, ни с того ни с сего, мировая женская одиночка внезапно деградирует, или международный союз запретит нам квады… Даже в этом случае… Даже при таком удачном раскладе у малышки Фионы нет никаких шансов пробиться даже в десятку. Увы… Вспоминая себя в двенадцать лет, вспоминая, какой была Анька, какой была в ее возрасте Валя, глядя на нашу нынешнюю мелюзгу, на то, что они умеют творить уже сейчас, я понимаю, что Фишка нашу нагрузку не вытянет. Не потому что ленивая или неспособная. Нет. Просто есть люди одаренные, которым дано. И которых Нинель, чутьем своим волшебным, умудряется находить и вытаскивать из общей серой массы, тычками, пинками и руганью загоняя на пьедесталы. Это - мы. Зеркалята. Катька, Анька… Я… Валечка… Женя с Алиной… Сережка. Андрей… А есть все остальные. На которых ее взгляд не задержится. И которых ее рука не коснется… Я готова биться об заклад на что угодно, что не будь Фиона дочерью Нинель, наша снежная королева никогда бы в жизни не снизошла не то чтобы до работы с ней – она даже не взглянула бы в ее сторону. Никогда. Просто потому что смотреть ей там не на что… Жаль. Жестоко. Никто из нас Фионе этого никогда не скажет… Но это правда. Как есть…       - Таня!.. Аня!..       Вижу поднятую вверх руку Клейнхельмана. Понимаю, что даже не отрывая глаз от своего компьютера, он прекрасно знает где сейчас нахожусь я и что делаю. И даже, что думаю… Они все так умеют… А это значит… Что сегодня дядя Ваня работает с Сережкой. А Нинель будет проводить занятия у младших… Ну а, стало быть, мы с моей любимой подружкой…       - Просыпайся! – Анька чувствительно тычет меня пальцем в бок. - Чего ты все утро в одну точку смотришь?.. Случилось что-то?       Встряхиваю головой и с улыбкой, легонько, шлепаю ее по круглой попке.       - Танька!..       - Не буди лихо, пока оно тихо, - ухмыляюсь я.       И получаю в ответ в общем-то вполне себе приветливый, многообещающий, подернутый поволокой небесный взгляд. Все хорошо… Все у нас прекрасно… Лучше, чем у всех… Чем у многих…       Что вам сказать…       У нас предолимпийский сезон. И мы все это отлично понимаем. А некоторые из нас, так даже воспринимают этот факт уж очень близко к сердцу. Слишком близко...       Никогда бы о себе такого не подумала… Может быть взрослею. Или умнею… Да ну нафиг, если это вот так вот проявляется! Но реально. На самом деле…       Заметила за собой однажды, что вдруг начала смотреть на Аньку совсем по-другому. Не как когда-то в детстве – с интересом и любопытством… Не как потом - с восторгом и восхищением… Не как обычно все эти наши с нею совместные годы, с заботой и вниманием – ничего ли не забыла, все ли у нее красиво надето и завязано, не болит ли что-то где-то… Нет, вы не подумайте… Все это никуда не делось. Может быть даже кое в чем усилилось и приобрело новые краски, и новый смысл…       Я о другом сейчас.       За четыре года нашего знакомства, считай почти что с первого дня, как меня привели тренироваться в «Зеркальный», у нас с Анютой чего только не было… Есть что вспомнить – нечего детям рассказать… Пахали вдвоем на льду как проклятые, не видя белого света, до кровавых мозолей и синих веников… И ругались, и мирились, и дурью вместе маялись… Не говоря уже обо всем остальном… Ревновали друг дружку – тоже случалось…       Но чего между нами точно никогда не было, так это соперничества в спорте. Вот, хотите верьте – хотите нет… Вообще. Как ни странно. Несмотря на то, что мы уже второй сезон с переменным успехом делим пьедесталы на всех взрослых стартах. И моменты на этих самых стартах бывали, прямо скажем, разные. И досадные проигрыши по собственной вине, и обстоятельства непреодолимой силы… И простое везение с невезением. Множество раз Анька буквально в последний момент, на несколько десятых обходила меня, сталкивая с вожделенного первого места и отбирая золото, к которому уже совершенно откровенно тянулись мои цепкие ручки. А уж сколько было случаев, когда такой же финт проделывала с нею я… И всякий раз, груженые цветами и подарками, мы с Анечкой совершенно искренне целовались, поздравляя друг дружку, обнимались, не забывая слегка, совсем чуть-чуть, потискаться, прильнуть одна к другой, дотронуться, кончиком пальца, щекой, дыханием, взглядом… Мы не соперничали. Нам это было не интересно…       Как-то раз, мой папа, в прошлом тоже спортсмен, член сборной команды по классической борьбе, рассказывал мне, что их тренеры специально учили своих подопечных мальчишек спортивной злости...       - Соперника нужно ненавидеть, - сжимая пудовые кулачищи, с усмешкой говорит папа, сидя с нами на рязанской кухне. – Понимать, что перед тобой враг. Непримиримый. Который ненавидит тебя точно также. И не пойдет ни на какие компромиссы…       - Ой, - с готовностью изображаю детский испуг я, тут же отодвигая тарелку с ненавистным супом. – Страсти какие. Ужасть!..       - Слава, ну что ты ребенку аппетит портишь? – возмущенно хмурится мама.       - Ничего, - папа протягивает ладонь и аккуратно поправляет мои рыжие косички. – Пускай знает. В спорте друзей нет. Есть соперники. И враги… Так нам говорили. И были правы…       Ненависть… В отличие от борцов-мальчишек, нам такую дисциплину наши наставники не преподавали. Но ненависти нам хватало…       - Лептицкая… Сука… Чтоб ей!..       Подскакиваем с Анькой, как от удара, буквально на себе ощутив Катькину ярость. Не удивительно. Катюша с такой душой швыряет свой чемодан об пол, что тот, отскочив, прилетает в мою сторону и больно прикладывает колесиком по ноге. Анька сдавленно ойкает, а я невольно кривлюсь…       - Прости, солнце рыжее, - ворчит Катька, плюхаясь между нами двумя на скамейку, и мельком, без всякого сочувствия, бросает взгляд на расцветающую на моей лодыжке ссадину. – Не хнычь, заживет…       Сцепивши зубы, потираю ни за что, ни про что отхваченное ранение и исподлобья смотрю на пышущую яростью Катьку.       - Она тебя что, укусила? – зло ворчу я. – Тоже теперь на людей кидаться будешь?       Светлая челка взметается над возмущенно вскинутыми бровями. В недобром зеленом прищуре сверкает все что угодно, кроме дружелюбия. Но поток зла, к моему счастью, своего направления не меняет.       - Юлька, дрянь… Убила бы, стерву…       - Бог в помощь… - невесело хмыкаю я себе под нос, растирая ладонью ногу и поддергивая шнурки на ботинках.       - Триксель с какого-то хера научилась сягать, - несется Катька лавиной говна, не глядя по сторонам, - Вахавна с Мураковым, суки, только рты разевают, хоть бы одернул кто… Ничего, что другие все тоже самое уже почти год как умеют?..       Замечательному этому монологу мы с Анютой имеем удовольствие внимать где-то незадолго до Сочинской олимпиады, когда вопрос участия, а точнее, неучастия в ней Катерины еще не был до конца решен. Само собой, очевидно, что источником Катюшиного вдохновения стал очередной удачный прокат нашей Юли Лептицкой, главной звезды и кандидатки на место в сборной. Ну, а зная немного Катенькин характер, мы с Анькой без труда понимаем, что спортивные удачи соперницы несомненно будут иметь для нее самые унылые последствия, как на льду, так и во взаимоотношениях с тренерами. Что, как мы уже знаем, собственно, и произошло впоследствии.       - Это что же, Рыжунь, - шмыгает носом Анька, когда Катя, выплеснув на нас весь свой негатив и гордо задравши голову, удаляется в душевую, - мы с тобой тоже вот так будем друг на дружку рычать?       Раздраженно повожу плечами, продолжая шнуроваться.       - Если ты такая же дура, как она, - сварливо говорю я, - то можешь начинать, хоть сейчас…       Анька обнимает меня за талию и кладет голову мне на плечо.       - Я серьезно, Тань, - грустно произносит она. – Вот как-то не хочется, чтобы вот так вот…       Наверное, сейчас, задай мне она тот свой вопрос, я бы пустилась в уговоры да в размышления, успокаивая и убеждая мою Анечку, что это все не о нас, и нам с ней такие страсти ни разу не угрожают. Но это я сейчас… Научившись дуть на холодную воду и подстилать себе мягко, где только можно… Тогда же…       - Анют, забей, а? – повернувшись, чмокаю ее в макушку. – Оно тебя парит?.. Нет, если правда нужно, то пожалуйста, можешь вызвериться на меня разок-другой, я переживу. Обещаю даже не навешать тебе подзатыльников…       - Да ну тебя, блин, - фыркает Анька, отстраняясь. – Никогда с тобой серьезно поговорить не получается…       - А что, очень надо? – глумливо щурюсь я.       - Бе-е…       Она строит мне рожу с высунутым языком, на что я в ответ откровенно и цинично ржу…       Смешно… Тогда мне это казалось смешным. Глупым и неуместным. Чтобы мы, я и Анька, ненавидели друг друга из-за каких-то медалек?..       Хм-м…       Первый звоночек едва слышно звенит в моей душе, когда летом этого года в Белогорске Артур Маркович решает нам обеим ставить произвольные с тремя четверными прыжками.        Казалось бы… Ну решает, и пускай себе. Мне, с моими безусловно стабильными и вкатанными квадами - сальхоф, тулуп, флип - и вот-вот уже почти доведенными до ума риттбергером и лутцем в принципе волноваться не о чем. В отличие от Анечки, у которой и с лутцем проблемы случаются, и тулуп, бывает, подхрамывает на обе ноги… Да и все остальное в таком себе состоянии… Не чемпионском, мягко говоря. Короче, не понятно, с чего это вдруг Клей решил нам равноценные контенты накатывать. Но… Клейнхельман умный. И опытный. Ошибок не совершает. Значит что-то знает… Значит верит, что Анюта его обожаемая потянет и сможет… Наравне со мной. Значит…       - Барышни, обе две… Сюда идите…       Артур указывает на нас рукой и кивком головы велит явится к нему на ясны очи. Скромно потупив глазки, катимся к нему, в сторону тренерского бортика, в общем-то не ожидая подвоха.       - Работать будем? – на всякий случай уточняет Клей.       Но даже не дожидается наших уверенных кивков. Сразу же оглашает сенсацию.       - У тебя, - взгляд на меня, - в этом сезоне произвольная с трикселем и двумя квадами твоими. Сальхоф сделаешь, в первой части, потом тройной флип соло и квад-тулуп в каскаде… Ну и остальное накрутим. Так…       - Понятно, - киваю.       Но Клей, уже традиционно, потерял ко мне интерес, переключившись на более приятный ему объект.       - Аня…       - Здесь…       Она смотрит на него тем самым своим взглядом, перед которым устоять, я знаю, почти невозможно.       - У нас… Э-э-э… С тобой, - Артур пытается сохранять серьезный вид. – Дупель… Ну это такое… Потом каскад лутц-тулуп четыре-три, флип соло и квад-тулуп… Ты ведь справишься, да?..       - Конечно…       Смотрю на них слегка офигевшая. Потому что задачка, озвученная Артуром, по амбициозности своей тянет чуть ли не на олимпиаду. Чтобы вы понимали… На четверной лутц в женской одиночке на официальном старте пока еще никто даже попыток не делал замахнуться. Где уж нам уж… Так почему же, собственно, с этим вот своим подкупающим новизной предложением Клей обращается к Анюте? А не ко мне?..       И вот именно в этот самый момент меня и посещает, как «здрасте» посреди ночи, то самое новое чувство. По отношению к Анечке. Раздражение. Досада. Злость… Липкая, дурнотная зависть. Почему ей? Почему не мне? Я ведь тоже… Я же не хуже… Я…       «Если ты такая же дура, как…» А ведь я не такая, как Катька… Я лучше…       Но как же в ту секунду мне захотелось вцепиться в Анькины голубые глазки, всеми когтями своими… В лохмы ее темные, аккуратно на затылке стянутые в тугую гульку… Чтоб растрепать… Повыдергать… Чтобы такой классной не была. Чтобы не казалась…       На самом деле – ужас. Сама от себя в шоке. И помню даже, не дождавшись разрешения Артура Марковича, рванула я тогда вдоль бортика, взрезая лед яростными подсечками… Под удивленными взглядами коллег.       Думала попустит и пройдет… Ну не может же эта фигня быть со мной постоянно…       Оказалось – может. Как канализацию помойную… Как мусоропровод в моей душе прорвало и залило нечистотами все, что было мне дорого… Все, что считала самым лучшим и неприкосновенным… Все, что было во мне хорошего.       И пришло понимание. Что вот… Вот она. Та самая. Любимая и неповторимая… Которая может с легкостью, смеясь, уничтожить мою детскую мечту. Похоронить дело всей моей жизни. Отобрать у меня… Мое… Обещанное мне. Хоть и не завоеванное пока. Но уже сейчас принадлежащее мне по праву. Самое вожделенное. Олимпийское золото…       И самое гадкое в этом всем было то, что увидели это многие…       Хотя, плевать мне на всех…       Это почувствовала она…       - Таня…       - Что, душа моя?       Не поворачивая головы продолжаю ковыряться в своих шмотках. Но напряженно повисшее молчание все же заставляет меня отвлечься от моего занятия и поднять на нее глаза. Сегодня наша последняя ночь в Белогорске, завтра мы возвращаемся домой… Нужно собрать вещи и ничего не забыть… А еще, мне бы успеть, пока не хватятся, сбегать на мимолетную свиданку с Женькой Семеновым… Чисто так, погулять под луной, ничего особенного… Пока Ланской будет здесь Анечку ублажать и обхаживать… А он будет… Проболтался мне сегодня голубь мой, в самый ответственный момент, когда в безумии нашем с ним, сжимал до хруста, целовал, ласкал и любил меня вот на этих вот простынях, после утренней нашей тренировки… Неужто…       В ее небесных глазах тоска и испуг. Ни капли упрека… Ни грамма ярости… И у меня на душе от этого еще тяжелее и гаже.       - Ты на меня… Злишься?       Ох ты ж господи-прости… Ну злюсь, ну и что?.. Подумаешь… Только не!..       Она чувствует меня, как родную. Нам не нужны слова. Иногда, не нужны даже взгляды.       - Анюта, нет…       Но два бездонных синих озера уже наполнились до краев.       - Танюшенька… Я…       Подбежать… Схватить в охапку… Прижать к себе… Поцеловать… Вдохнуть любимый аромат…       - Ну что ты, горюшко мое?.. – шепчу я, зная и без слов все ответы. - Что опять-то?..       Аньку нельзя жалеть. Когда ее ругают, или просто сурово отчитывают, или даже равнодушно не обращают внимания на ее ошибки или косяки, она собирает волю в кулак и держится из последних сил. Но стоит подпустить хоть немного сочувствия… Я это прекрасно знаю… Но, как всегда, ничего не могу с собой поделать.       - Любимая моя… Родная… Что с тобой?..       - Ты злишься, - шепчет она едва слышно. – Ты ненавидишь меня… Ты…       Что я говорила?.. Ага… А ведь даже недели не прошло.       - Анюта, что за бред?       Я не знаю, получается ли у меня достаточно убедительно изобразить возмущение пополам с удивлением. Возможно, что и так. Потому что Анька, вместо ожидаемых рыданий, неожиданно мягко отстраняется и заглядывает мне в глаза.       - Прости меня пожалуйста, Рыжичек… Прости…       - Господи, твоя воля, - сжимаю ее плечи. - Да за что прощать-то?       Анька тушуется. Прячет взгляд. И говорит тихо. Да так, что мне аж становится не по себе.       - Я не знаю… Правда, - она шумно втягивает носом воздух, и взгляд ее пронзительный снова весь на мне. – Просто… Я чувствую, что… Что-то не так. Что-то я делаю, что тебе не нравится… И ты…       И я… А что я? А я молчу. Потому что соврать не хватает вдохновения и сил, а согласиться с ней – страшно до жути.       - Ты уже несколько дней… На тренировках… Вот так на меня смотришь, - произносит Анька еле слышно. – Так, словно…       - Как я смотрю? – глухо интересуюсь я, прекрасно зная, что она скажет.       - Словно хочешь, чтобы я упала… - шепотом выдыхает Анька. – Чтобы больно… И не встала больше…       Меня хватает на полмгновения… На один взгляд… И один вздох.       Твою ж мать… Какая же я свинья… Да гори оно все в аду!       Как есть падаю перед Анечкой на колени, обхватываю руками ее бедра, прижимаюсь лицом к прохладной коже ее ног… И реву в три ручья. Как белуга. Как корова не доенная. В голос.       И лишь ее руки… Ласковые. С тонкими длинными пальцами… Которые гладят меня по голове и перебирают мои разметавшиеся по сторонам рыжие лохмы…       И лишь ее дыхание… Теплое. Едва различимое. Живое…       И лишь ее слезы… Которые наконец-то прорываются из голубых небесных озер.       Лишь это все… Что осталось у нас. Это все равно с нами. И между нами…       Ну, вот… Что тут скажешь? Тем вечером ничего не обломилось ни Женечке, ни Сережечке. Послали мы их. Дружно. На два голоса. На хутор к бабочкам… А сами… Сами полночи просидели, полуодетые, на полу, среди разбросанных шмоток. Проболтали. Как будто до этого не разговаривали никогда. Или словно секреты какие-то у нас друг от друга были…       - Спишь с Валькой, колись!..       - Да ну тебя…       - Я же и так все знаю.       - Ну ладно… Да… Иногда… Но очень редко!       - Я тоже…       - Что?!       - Редко… С малой. Но она хорошая…       - Хм-м… Но откуда ты?..       - Скажи, Валька прикольная?       - Да… Конечно… Она прикольная…       Молчим. Улыбаемся. Рассматриваем потолок и стены. Украдкой касаемся друг дружку ладонями, коленками… Иногда даже губами…       - С Катькой у тебя?..       - Нет… А… Э-э-э?..       - Один раз… Не считается.       - Да ты что! Расскажи!       - Да ну, ерунда… Давно было… Ну, ладно. Я когда в больнице лежала, помнишь?       - Еще бы…       - Потом дома… И вдруг, как-то раз мне присылают роскошный букет роз. Словно от кавалера влюбленного… Я было подумала, что от тебя… Или от Сережки. А тут Катька, тем же вечером ко мне заявляется…       - Оп-па! Ну ничего себе!       - Я тоже тогда подофигела… Ну мало ли, думаю, визит вежливости… А она тогда специально за полночь засиделась… Я это потом уже поняла… Можно, говорит, останусь? Ну, мама тут же в стойку… У нас с этим просто, ты знаешь… Ванная здесь, пижама вот…       - Ну, да… Ну, да…       - Да… А ночью все как-то так само собой получилось… Болтали, хихикали. Тренеров обсуждали, тебя с Сереньким… И вдруг, ни с того, ни с сего, трах-бах…       - Трах-трах?..       - Э-э-э… Ну… Да…       Молчание… На этот раз немного неловкое. Что поделаешь.       - Мне Катя отказала…       - Ой!.. Да что ты?       - Не то чтобы я прям напрашивалась…       - Ну-ка, ну-ка…       - Да фигня… Помнишь в Японии наш Гран-При? Накануне…       - А-а-а… Точно-точно! Помню. То-то вы обе такие задумчивые в последний день ходили…       - Было, о чем подумать, да… Я тогда так и не поняла толком, что произошло. Катюха ночью, во сне, меня заласкала так, что я аж взмокла вся. А проснулась когда, дернулась к ней – нет, спасибо, до свидания. Вежливый отказ. Не по вашим я, говорит, с Анечкой делам… Это ж она, получается, уже тогда знала…       - Ну, конечно…       - И знала, что уйдет… А выбрала тебя. Видишь…       Пауза. Снова молчим. Снова есть о чем…       - Твой Розин?..       - Нет… Мы давно не виделись… Но…       - Но?..       - Я знаю, что он в курсе всего, что со мной происходит.       Улыбаюсь собственным воспоминаниям. Я правда знаю… И мне это приятно.       Анюта, разогнавшая было свою тоску, снова грустнеет.       - Танюш…       - Что?       Она перебирает на полу какие-то тряпки. Но все же решительно поднимает взгляд.       - Я всегда злилась на тебя, когда ты выигрывала, - скороговоркой произносит она. – И ненавидела тебя за твои победы… И за мои вторые места…       О чем-то таком я догадывалась. М-да… Вы все еще верите в эти бровки домиком?       - У тебя здорово получалось это скрывать, - как можно спокойнее говорю я.       Анька трясет головой.       - Это прошло. Само собой… Со временем и не сразу… Но… Я просто привыкла быть второй. В этом нет ничего плохого или стыдного.       Вот ведь актриса погорелого театра… Точно с Ланским два сапога пара… Ну что ж… Откровенность за откровенность.       - У меня это не проходит, - жестко говорю я. – Мне приходится заставлять себя вспоминать, кто ты есть, и что для меня значишь. Но когда ты на льду…       - Ты на меня не смотришь… Я видела.       - Я на тебя не смотрю, - киваю.       Анька хмурит лоб, а мне снова стыдно и немного страшно.       - Пойми, - пытаюсь оправдаться я, - ты на льду, и ты вне его – для меня совершено разные. Ту тебя, первую, я знать не знаю, и видеть не хочу. Катайся себе, и чтоб тебе пусто было. Но когда ты снимаешь коньки… Это, ну как когда нацепил очки очень плохо зрячего человека, походил в них, держась руками за стены, своротил все вокруг, а потом снял, и – о, чудный новый мир!..       - Это помогает, - согласно кивает Анечка. – И даже создает некоторую иллюзию нормальности происходящего… Ты знаешь…       - Что?       - Мне даже как-то странно… Обычно, ты всегда была умнее и как-то опытнее. Жизни меня учила… Премудростям всяким. А тут… Получается, тебе еще только предстоит пережить все то, что для меня уже давно в прошлом. Мой виток спирали уже раскрутился, а твой только начинает закручиваться… А ведь ты всегда и во всем меня опережала…       Бросаю на нее взгляд полный укоризны и непонимания. Ох уж мне эти возвышенные философствования…       - Озерова, - прошу чуть ли не с мольбой, - изъясняйся по-русски. Я ж девка от сохи, этих ваших умных слов не понимаю. Ну вот как мне теперь себя с тобой вести прикажешь? Космы тебе выдрать да в рожу вцепиться? Или любить до потери сознания?       Конечно же ерничаю… Прячу свой страх и свою неуверенность за маской простоты. Это выручает. Часто. Но не всегда…       Аня несколько мгновений смотрит на меня с улыбкой, слегка наклонив голову. А потом просто берет мои руки в свои.       - Все хорошо, Рыжунь, - ласково произносит она. – У нас с тобой все хорошо… Все будет. Верь мне…       Зла нету в душе… Там, где тебя нету уже…       Не хочу! Я не согласна!.. Так нельзя… Но у меня нет выбора.       - Я тебе верю, - шепчу я, прижимая к своим мокрым щекам ее сухие, теплые ладони…