Минус четыре по Цельсию

      Сходить?.. Или не ходить?..       Он меня не просил. И не звал… Вообще, как приехали сюда, даже словом не перемолвились ни разу. Хотя нет, вру. Перед моей короткой он написал мне одно слово: «Удачи!» Ответить и поблагодарить я не удосужилась…       Не ходить? Или все-таки сходить?.. Друзей много не бывает. А тех, кто так к тебе относится и подавно… В конце концов, это всего лишь жест вежливости. Дружеское участие… Хотя… Кого я обманываю? Много вы знаете у нас девчонок, которые просто так, по-дружбе бегают желать удачи парням перед стартом? Я хочу стать первой? Нет уж…       Сходить?.. Или?..       Да в конце-то концов! Что за дурь-то, в самом деле? Подумаешь?..       Ладно… Сходить… Иду…       В длинном коридоре, где разминаются фигуристы перед выходом на шестиминутку, сразу вижу его высокую фигуру. Среди всех остальных… И он, словно почувствовав мой взгляд, поднимает голову. Увидел… Наверное, не только он… Ну и пофиг…       Останавливаюсь. Прислоняюсь к стенке. И с улыбкой смотрю, как он, расталкивая своих соперников, пробирается ко мне. Уже в своем костюме – черная рубашка с сиреневыми вставками, строгие черные брюки… Но пока еще в кроссовках.       - Таня?.. Привет!       - Привет…       Улыбка. Застенчивая. Неуверенная. И рад меня видеть, и, словно, боится чего-то.       - Ты… Э-э-э… - он как-то неловко мнется и хмурит лоб. - Сережа еще переодевается…       Не угадал, дружок…       - Женя...       - Что?       Он наконец-то подходит ближе, так что мне не нужно повышать голос чтобы до него докричаться.       - Я к тебе пришла, - произношу я, заглядывая в его глаза. – Пожелать тебе… Удачи. Как ты мне…       Он замирает. Но улыбка, вижу, из застенчивой тут же преображается в довольную. Господи, а всего-то надо было…       - Спа… Спасибо…       - По-пожалуйста, - передразниваю его я.       Не отвожу ироничного взгляда. Жду, что будет он делать дальше.       А он берет мои руки в свои. У него холодные пальцы, как у прирожденного хирурга…       И неожиданно подносит мои ладони к своим губам.       - Ой… Женька… Ты что?..       Губы у него сухие и горячие…       - Спасибо… - снова повторяет он.       - Да не за что, - хмыкаю я.       Стоим. Взявшись за ручки. Ну просто умилиться. Я вижу, как он волнуется. Нервничает… Не стоило мне приходить. И мешать ему настраиваться на прокат… Ой зря это я… Хотя, что уже теперь?.. Только сбежать.       И я делаю движение, чтобы уйти.       - Подожди… Танюша…       - Что?       От его взгляда мое сердце просто разрывается на части.       Приподнимаюсь на носочки, чтобы не искать его глаза задравши голову.       - Я буду смотреть как ты катаешь, - произношу я почти шепотом. – Ты уж постарайся… Для меня… Хорошо?       - Конечно… Да… Я…       Сжимаю его ладони. И, немного подавшись вперед, легко и быстро касаюсь губами его губ…       В царящей вокруг суматохе на нас не смотрят, никому нет до нас дела… А даже если и увидят, то что? А ничего…       Смотрю на растерянного Женьку. Подмигиваю ему на прощание. И, выскользнув из его ладоней, быстро бегу обратно, на трибуны, откуда пришла. Улыбаюсь сама себе… Если Семенову хоть немного поможет такое вот мое… Представление… Так почему бы и нет, в конце концов?       - О, вот ты где!       Поднимаю голову. Оказывается, пока поднимаюсь по ступенькам и смотрю под ноги чуть не налетаю на Аньку. Которая как раз спускается вниз.       - Ты где шляешься? – интересуется она, в общем-то скорее для порядка. – А то я сижу там одна, ни тебя, ни Вальки…       Она машинально стряхивает с моего рукава фиолетовые блестки, налетевшие, видимо, с Женькиного костюма. А я и не заметила…       - Ланского внизу не видела? – уже по делу спрашивает Анька. - Тоже пропал куда-то…       - Вроде бы был в раздевалке, - пожимаю плечами я. – Мальчишки сказали…       - А! – Анька удовлетворенно кивает. – Тогда ладно. Давай. Место мне придержи там с собой рядышком…       И протиснувшись мимо меня под стеночкой, она энергично убегает в ту сторону, откуда только что пришла я.       Хм… Смешно. Было бы. Встреться мы там пятью минутами раньше.       Ладно.       Женька. Хороший парень. Если тебя порадовало мое участие… И мое неравнодушие… То ты должен сейчас очень хорошо выступить. Вряд ли ты победишь… Нужно быть объективной. Но… Я буду на тебя смотреть. И за тебя болеть. Мне ведь правда, не жалко…       Только бы все прошло хорошо сегодня… Бог, сделай так, чтобы у всех сегодня все было хо-ро-шо. Пожалуйста…       Фу-ты, ерунду говорю. Делать богу нечего, только меня слушать… Смех, да и только. Ладно. Где там наши места? Вот они. Садимся… Классно. Близко к тренерам. И лед тоже видно хорошо.       На всех буду смотреть. За всех буду болеть. За Васю Денисова, за Мишку, за Женьку, за Сережку… Даже за Юзика… Тоже ведь наш. Вот…       Господи…       О, господи! Да почему же так тревожно и так страшно–то мне? Все вокруг радостные такие… Улыбаются, фотографируются… Флажками машут. А у меня на душе камень. И обмануть свое поганое предчувствие я никак не могу. Не получается…       Влажными ладонями пытаюсь унять дрожь в коленках. Закрываю глаза, втягиваю голову в плечи. Пытаюсь сосчитать в уме до десяти…       «Раз, два, три, четыре… Только бы ничего не случилось. – бьется в такт в мозгу назойливая мыслишка. – Пять, шесть, семь, восемь… Только бы… Ничего… Не… Девять… Десять…»       Случилось…              Сережка падает…       И мое сердце падает вместе с ним…       А наши души хором взвывают от боли и ужаса…       Потому что он лежит на льду без движения, без малейшей попытки подняться. А из-под его головы медленно ползут и растекаются ярко алые капли…       - Ой, мамочки… - среди притихшего стотысячного стадиона, со слезами в голосе шепчет Анечка…       В тщетной попытке спрятаться и убежать, испугавшись происходящего, прижимает к глазам ладошки Валечка…       А я чувствую, как леденеют мои руки, как деревенеет спина… И как волосы шевелятся на моей голове от осознания всего того чудовищного и непоправимого, что я натворила…       Господи… Боженька… Это ж я… Это же из-за меня… Что же я наделала-то, дурище… Ой-и-и…       У Сережки последний стартовый… Был последний… Его выступление должно было закрывать произвольную программу мужчин… И он должен был выиграть. Все понимали, что он должен был… Но на первом же своем элементе, на тройном акселе… Он срывается с приземления. Не просто не выезжает. Он падает, как подкошенный. Как сбитая в полете птица. На огромной скорости с высоты, во вращении… И бьется всем, чем только можно. С хрустом и стоном, которые перекрывают музыку… И зал замирает на мгновение. Перед тем как охнуть, как один человек, и на сотни голосов закричать от увиденного кошмара. Потому что, как еще назвать чувство, когда мгновение назад здоровый и красивый парень, перед которым вот-вот должны были распахнуться чемпионские двери, вдруг в одночасье валится перед тобой на лед, и застывает там неподвижно, безвольным, поломанным телом, в липкой луже собственной крови.       - Ой, мамочки, - как молитву шепотом повторяет Анька, не отрывая взгляда от лежащего буквально в двадцати шагах от нас нашего любимого…       На лед, спотыкаясь, выскакивают Мураков с Клейнхельманом, в сопровождении врачей в салатовых комбинезонах… И все они окружают лежащую фигуру Ланского, заслоняя его от нас…       Нинель осталась у бортика.       Я бросаю на нее взгляд. В поднявшемся вокруг хаосе, когда после нескольких секунд тишины, все вдруг заорали и забегали в разные стороны, она стоит неподвижно. Не двигаясь с места. Белая, как мраморная статуя. С остановившимся, немигающим взглядом. И мертвой хваткой вцепившимися в бортик руками. Ой-ой… «Хоть бы она держалась… - проносится искрой у меня в голове. - Хоть бы не хватил ее удар прямо здесь. Хоть бы…»       Четверо крупных парней в красной форме протискиваются мимо нас к калитке и слаженно топают по льду к тренерам и врачам. Санитары… Значит все совсем плохо. Значит он не встанет…       Под очередной общий вздох зрительного зала, ребята в красном быстро и ловко водружают лежащего в неудобной, вывернутой позе Сережку на носилки и также организованно и не теряя ни секунды бегут обратно к выходу, оставляя позади себя Муракова и Клея. Я пытаюсь, вытянув шею, увидеть хоть что-то, хоть как он выглядит, хоть в сознании ли… Но санитары проскакивают мимо нас профессионально быстро, разгоняя всех резкими фразами на французском, а некоторых, без стеснения. отталкивая руками. И куда они его? Господи… Что же делать-то? Нужно за ними… За ним…       - Так, девочки… Меня послушайте…       Она оживает. Если можно так сказать о бледном, в секунду осунувшемся и даже как-то ставшем ниже ростом подобии той величавой и прекрасной женщины, которой она была еще несколько минут назад.       - Нинель Вахтанговна… - пялимся на нее втроем разинув рты и выпучив глаза.       - Значит так… - она смотрит куда-то в сторону, но говорит тихо и отчетливо. – Отправляетесь сейчас в третий зал…       - Я поеду с вами, - сама не узнавая свой голос, перебиваю ее я. – Я поеду… С ним…       Нинель переводит на меня взгляд, неожиданно ясный и абсолютно осознанный. И вдруг, вытянув руку, обхватывает меня за плечи и привлекает к себе.       - Вы остаетесь… И готовитесь к своему старту в третьем зале, - произносит она так, что я чувствую ее дыхание на своей макушке. – Артур Маркович вернется… И придет за вами. Но на всякий случай…       Она делает какое-то движение в сторону. Машет кому-то рукой.       - Артем! Артем Сергеевич!.. Поди сюда…       Но я впервые за много лет не хочу ей повиноваться.       - Я хочу к нему… - трясусь я в начинающей пробирать меня истерике. – Я поеду… Я с вами…       Пытаюсь вырваться, но она сильнее сжимает мои плечи, прижимает к себе одной рукой, другой гладя меня по голове.       - Нинель Вахтанговна?..       Это подошел Розин. Я не вижу его, стоя уткнувшись носом в воротник ее пальто, но в его голосе растерянность и участие.       - Тёма… Выведешь моих, если Артур не успеет?.. - коротко, без подробностей просит его Нинель.       - Конечно…       Мы – несовершеннолетние. К тому же, представляем страну, а не себя лично. Поэтому нам нужен выводящий тренер. Кто-то, кто формально несет за нас ответственность. Если вдруг, что-то произойдет. Случится… Как сейчас…       - И… Присмотри тут, - добавляет она.       А я понимаю, что это как раз-то и обо мне. И уже собираюсь было снова сопротивляться…       - Останься… - она шепчет мне в волосы едва слышно. – Останься здесь… Пожалуйста… Я не смогу… Там… Вынести… Вас двоих…       Ее ладонь ласково касается моего уха. Потом скользит по щеке… И задерживается у подбородка.       - Договорились? – она приподнимает мою голову и заставляет взглянуть на нее.       Всего мгновение. Краткий миг. И вот… Бунт во мне сменяется покорностью. И я послушно киваю, не говоря больше ни слова.       - Все, девочки. Все поняли?.. Давайте… Все будет хорошо…       Она отпускает меня, возвращая к зареванной Аньке и испуганной Вальке.       И словно выполнив обязательный ритуал, без чего она не могла нас оставить, Нинель, не говоря больше ни слова, поворачивается к выходу и быстрым шагом скрывается там, куда санитары только что унесли Сережку, и куда, на ходу натягивая куртки, почти что бегом, за ними бросились Клейнхельман с Мураковым.       - Ладно, девушки, - Розин расправляет воротник на Анькиной куртке, стряхивает пылинку с моего рукава, а потом, заботливым папочкой, обнимает разом нас троих. – Слышали, что нам с вами сказали?       - Сережечка ведь поправится? - умоляюще всхлипывает Валька, поднимая на него свои уже наполненные и готовые к рыданиям глаза. – Он ведь правда, поправится?       - Обязательно, - спокойно, без раздражения кивает Розин. – И даже быстрее, чем вы думаете. Все. Хватит скорбеть. Никто не собирается умирать. А травмы мы все с вами получали. Да? Аня, Таня?       Он прав. Как тренер он совершенно прав. Нельзя спортсмену задумываться о том, что на пути к достижению результата его могут подстерегать травмы и увечья. Иначе спорт высоких достижений очень быстро закончится. И превратится в физкультуру…       - Да, - согласно киваю.       Мы подбираем свои вещи. Розин подхватывает оставленные и забытые у бортика Сережкины чехлы для лезвий. Я наклоняюсь за своим рюкзаком…       И бросаю взгляд на арену. На залитый светом, пышущий прохладой, сверкающий каток. Куда мне через несколько часов выходить… И где нужно забыть все, что тебе может хоть как-то помешать сосредоточиться на победе… Так нужно. Иначе – никак…       Хотя, как ты это все, к чертям забудешь?       Смотрю туда, где только что лежал Сережка… На изрезанный и истоптанный в том месте лед. И на отчетливую, яркую красную кляксу, темнеющую на белой, искрящейся поверхности. И понимаю, что если она там будет… Если за оставшиеся до моего выхода четыре часа ее не уберут, не заполируют, не отмоют и не закрасят… Если Сережкина кровь на льду останется… То я на этот лед не выйду. Ногой не ступлю. Ни за что. Хоть расстреляйте.              Хорошие новости. Жив…       Плохие новости. Ушиб всего, чего только можно. Сломанные ребра. Сотрясение…       Обрывки информации о состоянии Ланского доходят до нас партизанской почтой, минуя официальные каналы. Короче, с нами делится Розин. Тихонько, на ушко. А ему пишет дядя Ваня. По большому секрету. Еще и уточняет «Этим не говори…» Но от «этих» Артему Сергеевичу не отбиться никак. Потому что сидим у него только что не на голове. И стоит тренькнуть его телефону, хватаем его быстрее, чем Артем успевает нас отпихнуть.       Плохие новости. Лежит. И когда встанет – не известно.       Хорошие новости. В сознании. Нинель узнал. И первое, что спросил - как откатали девчонки…       В виду сложившихся обстоятельств, организаторы отодвинули наш старт на полтора часа и перенесли его на вторую арену, которая используется как тренировочный лед. Похоже, потоптавшаяся на месте Сережкиного падения толпа врачей и санитаров на столько уделала лед, что простой заливкой последствия их деятельности не ликвидировать. Ну или… Мои мысли кто-то услышал. И решил не травмировать психику спортсменов следами недавнего происшествия. Потому что сколько ты не оттирай, не полируй и не закрашивай – пятно останется. И видно будет…       В разбитой Сережкиной голове время, похоже, течет быстрее, чем в реальности, и он думает, что наши соревнования уже закончились… Если он вообще может сейчас хоть о чем-то думать, а не просто инстинктивно реагировать на привычные раздражители. О, господи… Слава богу, он хотя бы связно говорить может…       Хорошие новости. Жить будет. На ноги встанет. Кататься будет…       Плохие новости. Судя по всему, при приземлении у него подломилась подошва и сместилось лезвие конька. Пока без подробностей. Но травматолог попросил уточнить лицензию изготовителя коньков…       В общем… Что вам сказать?.. Звиздец нафиг…       Описать наше состояние как «в шоке» - это значит вообще ничего не сказать. Валька тихо скулит и вздрагивает от каждого звука. Анька ревет, повесив нос и вцепившись в Розина, как утопающий.       Я цепенею от жути, кусаю губы. И пялюсь стеклянным взглядом в одну точку. Слез нет. Потому что их вытеснил банальный страх. Ужас от того, что случилось. И от сознания того, что это все из-за меня…       Все я прекрасно понимаю. И знаю – совпадений не бывает. Я просто недооценила размер подставы, не выкупила вовремя весь тот блудняк, в который меня аккуратно и грамотно вписали. Малолетки шутят… Ага, как же. Дошутились… То, что начиналось, как невинное заигрывание кончилось большой бедой. А в результате, Сережка, мой Сержичек, лежит с разбитой головой и поломанными костями на больничной койке… И это я, дура, его туда определила…       Плохие новости…       Хорошие новости…       - Так, девочки, все. Закончили скорбеть.       На этот раз Розин успевает первым прочитать сообщение от Муракова. И не находит нужным делиться с нами его содержанием.       - Артем Сергеевич!..       - Что там?..       - Артем…       - Спокойно! – Розин повышает голос, прерывая наше кудахтанье. – Спокойно… Артур… Э-э-э… Маркович едет сюда. Все, что нужно он вам расскажет сам. Настоятельно рекомендую вам троим, - он обводит нас суровым взглядом, - вспомнить о том, что для вас еще ничего не закончилось и вернуться к подготовке к соревнованию. Слышите меня?       На мгновение мы видим перед собой того самого Артема Сергеевича, строгого и непреклонного, который школил нас, малявок, в детских группах, нещадно гоняя за все наши косяки и ошибки. Воспоминания всплывают очень четкие… И это действует. То самое, записанное на подкорке, вбитое в подсознание… Никогда не противоречить слову тренера. Всегда выполнять поставленное задание…       - Аня. Валя… Таня…       Замолкнув, сидим перед ним, выпрямив спины и вытаращив глаза. Розин секунду размышляет. Потом принимает решение.       - Давайте, идите в общий зал. Времени у вас на подготовку как раз…       Замешкавшись с сумкой, выхожу последней. И встречаюсь взглядом с Артемом. Нечаянно… Откровенничать мне сейчас точно не хочется. Изливать душу – тоже.       - Не нервничай, - Розин легонько касается моего плеча. – Серега сильный. Выздоровеет. Все будет хорошо.       В его глазах вполне уместная озабоченность взрослого за судьбу своего ученика, попавшего в беду. И желание утешить. Не более. И слава богу.       - Спасибо… - киваю я.       Поджимаю губы… И, опустив голову, быстро ухожу следом за девчонками.       Если он узнает… Если только он узнает… Не дай бог. Не знаю, что будет. Поймет? Простит… Или по физиономии даст, как Катьке…       К сердцу прижмет или к черту пошлет?..       Тварь ты рыжая, о чем ты думаешь? Гореть тебе в аду…       Ой… Ой-ой-ой…              Концентрация.       Нас этому учат. С раннего детства.       Зафиксировать поставленную цель. Собрать все имеющиеся у тебя ресурсы. И совершить рывок. Достижение цели зависит не только от качества имеющихся у тебя в арсенале умений и навыков. Но в первую очереди от степени мобилизации твоего организма и общей нацеленности на успех… Иными словами, чтобы как следует выкатать ты должна думать только о том, что ты катаешь. Ничто не должно тебе мешать – голова не должна болеть, шнурок или резинка не должны нигде давить, ботинок не должен натирать… Но, если, не дай бог, что-то случается, что-то, что способно отвлечь тебя от главной задачи, от цели… Помешать. Сбить…       Мы этого не замечаем. Потому что этому нас тоже учат.       Упасть. И тут же встать. И ехать дальше. До конца программы. Потом можно поплакать в жилетку маме или тренеру, зализать раны, пожаловаться подружке. Но это потом. Когда цель достигнута и результат получен. И упаси бог нарушить эту очередность…       Понимаете, да?..       Вечером того дня… Того кошмарного дня…       Малышка Валечка заставляет себя пересилить свой страх от случившегося у нее на глазах…       Анюта, сжавши зубы, заглушает в себе жалость и тревогу за любимого мальчика…       Я же… Я силой воли затыкаю мучающую меня совесть и отшвыриваю в сторону ужас от того, что может меня ожидать за все мною содеянное…       И мы, все трое, выходим на арену. В идеально подогнанных костюмах, с закрученными и залакированными на макушках гульками волос… Сияющие зеркальными лезвиями коньков и перламутром заученных улыбок…       Мы выходим на наш старт. Как нас учили. Как ждут от нас наши тренеры. И наши болельщики…       Мы выходим. Чтобы победить.              - Анна, скажите, вы расстроены?       - Э-э-э…       Анька краснеет и смущенно улыбается. А симпатичный, высокий парень в тонких очках, с микрофоном и забавным прибалтийским акцентом с готовностью бросает ей спасательный круг.       - Ваше выступление было просто фантастично, ни единой помарочки. Вы собой довольны?       Ей хватает трех секунд, чтобы собраться и ответить правильно.       - На самом деле, всегда есть на что обратить внимание, - смущение на ее лице быстро сменяется уверенностью. – Сегодня я постаралась показать свой максимум… И нет, я не расстроена. Это спорт. Судьям виднее. Спасибо им за такие высокие оценки.       Анька отодвигает свой микрофон в сторону, и красная лампочка на нем тут же гаснет. А вот румянец на ее щеках остается…       Ловлю под столом ее ладошку.       - Кнопа, не нервничай, - цежу я сквозь зубы в ее сторону, пока нас не слышат. – Держи фасон…       Анька нервно сжимает мою руку. Ее пальцы холодные и влажные. И вся она, я чувствую, аж дрожит. М-да… Вот это-то мандраж и утянул ее на второе место сегодня. Откатала она и правда, безупречно. Но без огонька. И судьи это заметили…       - Таня… Вы восхитительны. Сегодня Париж в вас влюбился.       Мелодичную французскую скороговорку крепенького, круглолицего журналиста в черном пиджаке мне так же бойко переводит, с приятным акцентом, женский голос в наушнике.       - Спасибо, - сидя, слегка наклоняюсь я. – Наши чувства взаимны. Париж, ты прекрасен!       По небольшому конференц-залу, в котором нас собрали для демонстрации прессе, пробегает волна усмешек и улыбок. Несколько раз мерцают вспышки фотокамер.       - Как вы ощущаете себя в ранге чемпионки мира?       - Также, как и всегда, - снисходительно улыбаюсь. - Как раньше на чемпионате Европы в прошлом году, как несколько лет до этого на юниорских стартах. Очень комфортно. Мне нравится.       - Таня!..       - Да?       - Где сложнее выигрывать, на юниорах, или во взрослом.       Наш парень. Спортивный блогер. Не помню, как зовут. Часто тусит с парнями из сборной, вообще хорошо общается с питерскими, с ребятами из ЦСКА. У нас почти не бывает. По понятным причинам…       - Раньше было сложнее, - неопределенно киваю я.       Еще бы… Когда вокруг два десятка злого молодняка, которые не знают куда тебя укусить побольнее или как спихнуть с занимаемой позиции… Это не просто сложно. Это страшно. Не то что сейчас. Погонять пенсионеров по углам, да из достойных соперников только свои же, вдоль и поперек, изученные и прирученные…       - Раньше уставали больше, - соглашается Анечка, обольстительно улыбаясь в камеру. – Сейчас повзрослели, окрепли…       Вот-вот. Уже лучше. В таком духе и продолжай. Не хмурься, солнце, и нос не вешай…       - Валентина!..       - А?       Подзагрустившая было от отсутствия внимания Валька, бодро приосанивается и ищет глазками того, кто назвал ее имя.       - Вам понравилось выступать с вашими… Э-э-э… Старшими подругами? Это же ваш первый старт вместе, правильно?       Пока идет перевод с английского краем глаза смотрю, как малая нервно сворачивает и разворачивает клочок бумаги на котором только что ручкой, от нечего делать, рисовала чертиков.       - Когда девочки рядом, мне всегда хорошо, - невпопад, волнуясь сообщает Валька. – Они меня всегда поддерживают, помогают… Как будто мы дома и никуда не уезжали…       Зал благодушно хихикает и шушукается. Несколько рук тянутся вверх.       - Валечка… Валя…       - Да?       - Медаль покажите… Да, вот так…       Валька, улыбаясь до ушей, крутит перед объективами маленький, отсвечивающий медью, кругляш на яркой сине-белой ленте.       - Ваша первая бронза на чемпионатах мира, - подает голос кто-то.       - Это вообще моя первая бронза, - реагирует экспромтом малая. – До этого только золотые медальки были…       Присутствующие заходятся от смеха, на столько невинно и с такой детской непосредственностью звучат ее слова. Переглядываемся втроем. Подмигиваем друг дружке. А чё? Мы можем, ага…       К сожалению, не обходится без ложки дерьма.       - Валентина! Скажите пожалуйста…       - Да-да?       Малая все с той же милой улыбкой поворачивает головку в сторону обратившейся к ней немолодой строгой женщины с диктофоном в руке.       - Как вы… Мнэ-э… Оцениваете… - подбирая слова формулирует по-русски вопрос та. – Вы, и ваши тренеры… Как вы вообще оцениваете легитимность вашего участия в сегодняшнем чемпионате… И как вы чувствуете себя на месте в сборной команде, которое по праву принадлежит другой спортсменке? Не кажется ли вам, что среди кандидатов в сборную есть и более достойные?..       Окончание этого гадкого и провокационного со всех сторон вопроса тонет в возмущенном гуле голосов других журналистов. Но, никуда уже не деться – слова прозвучали. При чем, абсолютно точным и недвусмысленным отражением точки зрения довольно большого количества людей. Мы все знаем, что затянув Вальку в основной состав сборной, Нинель наступила на множество больных мозолей, уязвив непомерное самолюбие практически всех топовых тренерских штабов. Так что, если конкретных фамилий и не прозвучало, то подразумеваться тут могут многие. Эх… Жаль, нет с нами сейчас Нинель. Уж она бы…       Под безжалостными, немигающими взглядами камер, Валька от услышанного тушуется, краснеет и, открыв рот, отчаянно ловит ускользающее дыхание.       Меня же пробирает нешуточная злость. И, протянув руку, я кладу ладонь на ее бедро.       - Мы оцениваем, - звонко произношу я, - решение федерации фигурного катания по поводу включения в сборную Валентины Камиль-Татищевой как взвешенное и правильное.       Немного удивляюсь возможностям моего голоса. Однако… Оказывается, и я могу. Не так, как… Как она, конечно… Но вот, я ведь даже не пытаюсь кричать или повышать интонации. Просто говорю, четко и убежденно… И меня мало того, что слушают, так еще и замолкают, как по команде…       Противная тетка с диктофоном, тем не менее, не теряется и пытается продолжать давить.       - Вообще-то вопрос был Валентине, поэтому…       Но меня уже понесло, как на гребне волны.       - Так вот… Я… Вам… Отвечаю на ваш вопрос. – перебиваю я тетку. - Решение о формировании команды принимали не мы. И судить о его правильности не наша задача. И не наше право. Полученный результат, по моему личному мнению, говорит сам за себя. Все.       Несколько секунд тишины. Мою левую ладонь мягко, с одобрением пожимает Анечка. Мою правую ладонь крепко, как спасательный круг, держит Валечка. Наши взгляды, открыто и честно направлены в сторону камер.       - Э-э-э… Спасибо… - выдавливает из себя темная тетка.       И, пожав плечами, садится на свое место.       На всякий случай переглядываюсь с девчонками. Все ли в порядке? Вроде бы да… Интересно, что скажет Нинель, когда узнает…       - Таня!       - Я!       - Здесь…       Смотрю вправо, откуда мне машут рукой. Киваю. Увидела.       - Мы знаем, что обсуждать… Э-э-э… Отсутствующих коллег у вас не принято… И вообще на личные темы вы предпочитаете не общаться…       Ну, наконец-то. А то я уже было начала скучать.       Ухмыляюсь. Согласно киваю в такт каждого произнесенного слова. Иронично приподнимаю брови.       - Ну, раз вы все знаете, - слегка поддергиваю плечами я, - то я могу уже и не отвечать…       - Татьяна, пожалуйста…       - Да что ж такое-то?       - Извините…       Он пробирается с задних рядов поближе. Немолодой. Но располагающее лицо. Голубые глаза, светлая челка… Говорит без акцента, но, мне почему-то кажется, не из наших…       - Таня…       - Что?       - Простите, но у кого, как не у вас?.. – он подходит почти вплотную к нашему столу. - Что случилось с Сергеем? Ланским… Пожалуйста… Никто ничего не говорит. Но ведь мы правда переживаем…       Анечка мгновенно напрягается, бледнеет и опускает голову. Валька ежится, и снова испуганно смотрит на меня, как на универсального спасителя.       Версия есть одна, она же официальная. И ее все равно, рано или поздно, придется озвучивать.       Кто же, если не я?..       - Коньки ломаются. – произношу я негромко, но меня снова слышат все собравшиеся. - Такое случается от прыжков. У меня в сезон уходит до пяти пар. У кого-то больше, у кого-то меньше. Конечно обидно, когда это происходит на таком ответственном старте. Жаль, честно. Сережа очень хороший спортсмен… И мой друг. Очень ему сочувствую. И желаю скорее поправляться. Вот…       - Таня, но послушайте…       - Но как можно объяснить?..       - Как вы считаете?..       Спокойно качаю головой в ответ на обрушивающийся на меня шквал. Нет. Это не ко мне. Не скажу больше ничего… Даже если бы и очень хотела.       Потому что больше нечего мне сказать. А все, что я знаю, известно мне от Клейнхельмана с Розиным, которые вон, пожалуйста, сидят себе по краям стола, с обеих сторон от нас. И согласно кивают. А раз молчат, значит и им добавить нечего. Ведь перед самым началом прессухи мы с нашими тренерами очень тщательно обдумали и договорились, что и как мы можем сообщить всем остальным, а что нет. Например, о том, что изуродованные коньки Ланского, ставшие причиной его падения, Нинель потребовала сразу сунуть в коробку, опечатать и немедленно отправить в Москву, распространяться было строжайше запрещено.       Тяжелая, занудная, пропитанная всеобщей усталостью и негативом пресс-конференция наконец-то заканчивается, и Розин с Клеем, с явным облегчением, выводят нас назад в охраняемую зону. Подальше от чужих глаз.       - Молодцы, девочки, продержались…       Клейнхельман кивает головой, как бы соглашаясь со своими же словами. И сразу же лезет рукой в карман куртки за телефоном. Обступаем его втроем, прекрасно понимая, что он сейчас для нас единственный источник последних известий.       - Смотрите… Э-э-э… - Клей задумчиво смотрит на экран.       - Что?.. Что там?.. Артур Маркович…       Клейнхельман прочитывает сообщение несколько раз и поднимает взгляд на нас.       - Они улетают домой сегодня ночью, - сообщает он спокойным голосом. – Ваня… Иван Викторович вместе с ними. Значит… Показательные у нас с вами завтра. И… Выступления состоятся при любой погоде. Понятно?       Показательные… Я о них и думать забыла уже. Точно. Завтра дневной гала-концерт. Как раз удобно, чтобы потом, не спеша, успеть на вечерний самолет…       - Как там... Сережа?..       У Анюты голос почти не дрожит. Держит себя в руках. Молодец. Малая Валька рядом выглядит совсем поплывшей.       - Все так же, - Клей слегка пожимает плечами и отводит взгляд. – Не хуже. Но и не фонтан, сами понимаете. У кого было сотрясение мозга могут вспомнить свои ощущения…       У меня не было. У девок, вроде бы, тоже… У Катьки было, точно! Но где та Катька?..       - Так… - Клейнхельман выпрямляется и, словно сбросив с себя минутную слабость, обводит нас уже обычным своим хозяйским взглядом. – Давайте вот что. До завтра – свободны. Уже поздно, поэтому отправляетесь в гостиницу отдыхать… Ну и утром на разминку приходим, как обычно. Ясно вам?       Ну, если так, то… Яснее некуда. И нам остается только молча кивнуть и понуро развернуться в сторону выхода. Только бы у друзей-сокомандников хватило такта не приставать к нам с расспросами хотя бы сегодня… Потому что выдерживать это все нет никаких сил…       М-да, Танюша… Дура рыжая… Влетели мы с тобой в торбу – мама не горюй. Из-за тебя, идиотка ты эдакая, мальчика уронили… А его уронили, тут к бабке не ходи. Слишком уж много совпадений… И на его ботинках следы моей помады… Мне страшно. Да, я малодушно боюсь за себя, что все вскроется, все узнают… Мне стыдно и больно от того, что по моей глупости пострадал Сережка… Но страх сильнее. Страх – сильнее. И я не сплю вот уже полночи, разглядывая серую муть за окном, а всю меня коробит и морозит от одних только предположений, что будет потом… Что будет? Что же будет, господи?.. Проклятый Париж с этой его романтикой… Если бы… Если бы я тогда не поперлась соблазнять Ланского, если бы он вытолкал меня вон, вместо того, чтобы снова, как всегда у него, свести с ума и бросить… Если бы не дурацкие эти их с Валькой фоточки… Если бы… Все было бы по-другому. Если бы… Если…       Как же я домой-то хочу, кто бы только знал… Домой… К маме.