Под одной крышей

      Для того, чтобы оказаться в Омске, нам предстояло пережить перелёт Орландо-Москва, потом ещё четыре часа самолётом до Омска и только потом около часа, может, немногим больше, на дико трясущейся машине в форме сапога до городишка Мельничук, находившегося за довольно живописным лесом, полностью занесённым снегом.       В целом, говоря по-русски, я чуть не двинула кони. Трижды. Первый раз от того, сколько часов провела в пути, второй раз от того, сколько увидела снега.       — Лизунь, ты там не замёрзла? Вить, дай тулуп ей! — крикнул дед, слегка обернувшись назад, и папа накинул на меня большую синюю куртку. — Чего-то прям тепло сегодня! Розочка моя весну нам нагнала.       А третий раз именно после слов «тепло» и «весна». Ведь если и весну, и тепло омичи ощущают сейчас, то сколько же на улице градусов, когда им действительно холодно?       — Я Луиза, дед.       — Лиза-Луиза, в моём-то возрасте еле выговоришь, родная! Меня вот Алексеем зовут, Витька́ — Витькой, и ясно всё. У мамы твоей имя замо-орское, и твоё тоже необычное, ласковое! Луи-иза. Хорошо! Хорошо назвали! Я постараюсь тоже, привыкну, — из-за своего примитивного русского я не совсем понимала, почему дед говорит так много бесполезных слов.              На улице было поразительно темно и холодно, время около половины седьмого утра. Папа очень глубоко вдыхал, и лицо его делалось каким-то умиротворённым, стоило ему наткнуться на какую-то мелочь вроде старой столовой ложки или побелевшей наволочки с «Чудесами на виражах». Я чувствовала себя немного непривычно, но в целом довольно уютно рядом с дедом Лёшей и желейными конфетами с малиной. Мама же в это время всеми силами пыталась притвориться, что не испытывает никакого стресса и любит конфеты в фантиках (вообще-то она принципиально не ела любой шоколад, кроме горького, и всё, что связано с лактозой). Почему-то мама никогда не верила, что в России таится какая-то особая романтика, так называемая, невесомая вуаль из грусти, воды мутного озера, деревянных загонов, блудящих синими ночами бездомных кошек и детей, что гуляют с утра до ночи. Сейчас она безумно хотела домой, и даже костяшки пальцев её белели, так крепко она держала руки в замке.       — Ванная-то есть у вас? — сказала я, облизывая сладкие пальцы.       — Есть, конечно! Ты думала, мы не моемся, что ли? — дед посмеялся.       — Не, папа говорил про баню только просто.       — Ну, это когда Витька мальчишкой был, да, кроме бани, ничего не было. Сейчас-то и ванная, и туалет в доме, и отопление. Дровами-то не топим уже. Да и, кроме курочек, не держим никого даже, — дед взглянул на папу, нежно оглядывающего дом, в котором не был уже четыре года. — Время быстро идёт.       — Гвинни… — шепнул папа немного приободряюще.       Он понимал, несмотря на то что Мельничук, Омск и целая Россия имеют для него сакральное значение, мы здесь всего лишь гости. Причём ни я, ни мама не хотели оказаться здесь, к тому же по такому случаю.       — Всё, хорошо. Я очень хочу спать, — прошептала в ответ и захватила его пальцы в руки. — Пойдёшь?       — Нужно?       — Уснуть без тебя я уж сумею, мой хороший. Не льсти, не льсти себе, — она похихикала. — Алексей Евгеньевич, увидимся вечером.       — Спать пойдёшь, донь? Ну, иди, иди. Молока дать тебе? — дед поднялся с дивана. — Валюха с соседней улицы, соседка Славина, корову держит, передала вот. А?       — Я же не пью коровье, — она сначала замерла, будто что-то неприятное услышала, а затем моментально улыбнулась. Очень странное поведение.       — Оно же не жирное совсем! Раз попробуешь — потом за уши тебя не оттянешь! — дед смеялся. — Ну, ладно, это ваши женские штучки. Как знаешь, мне больше достанется.       Мама ушла спать в комнату на втором этаже, а я через полчаса пошла за ней, ибо больше не знала, чем себя занять. Прошло не так много времени, мне казалось, но, когда я проснулась, мамы рядом уже не было, а на улице снова или всё ещё было темно.       — Восемь вечера. С ума сойти. Эта ночь вообще когда-нибудь кончится?       Я спустилась вниз ещё за парой вкусных конфет, перебирала ногами в вязаных носках по гладкой деревянной лестнице и даже на секунду подумала, что нет ничего плохого в том, что мы с папой сюда ненадолго приехали. Мне бы хотелось знать, что есть где-то на другом конце света тепло и всегда ждущий меня дед Лёша.       Они с папой о чём-то грузно разговаривали на кухне, когда я резво подошла к конфетнице, а мама огорчённо смотрела телевизор. Ничего непонятно. О чём они болтают? И кто съел мои конфеты? Осталась только лимоновая мерзость. Помню, на всех днях рождения Лекси я первая проигрывала в доджболл, и в качестве утешительного приза её мама давала мне конфеты «Кислая Лилу» — горькая лимонная карамель, разъедающая язык, со вкусом самого искреннего отчаяния.       — Я купила сим-карту. Хочешь зайти в Фэйсбук? — мама не отрывалась от телевизора, когда я подсела рядом.       — Да, хочу!       В тот момент, когда я вспомнила о существовании интернета, мне вдруг захотелось показать всему миру фотографию со снегом и интригующей геометкой. И зачем-то проверить, не написал ли Карлос.       — Что там происходит? — я бросила взглядом на кухонную дверь.       — Пойдём наверх, — голоса на кухне становились громче, и она протянула мне свой телефон.       — Ладно…       Каждый раз, когда моя слегка импульсивная мама вздорила дома с папой или с кем-либо ещё, я всегда должна была находиться в стороне от этого конфликта. «Лу, помоги бабуле на кухне», «Забери у Ребекки мои туфли на остром каблуке», — говорила она, а потом, когда я возвращалась ни с чем, поскольку никаких туфель Ребекке мама не давала, конфликт уже сошёл на нет. Сейчас происходило что-то подобное, лишь в стороне теперь не только я, но и мама.       — Я в туалет, — сказала я, намереваясь, как и во все другие разы, нагло подслушивать.       — Вить, родной мой, — хриплый голос был по-доброму грустным, — мы с Розочкой доживали свой век еле-еле. Пожили с размахом, и на покой пора, а у тебя жизнь в самом разгаре, хватит уже о нас, стариках, голову печь.       — Как мне о вас не думать? Я там, вы — здесь. У вас в сарае вон крыша течёт, а ты не сказал даже. Всегда молчишь! Если бы Макс не позвонил, я б и не узнал никогда, что мама умерла.       — Крыша течёт и пускай течёт, мелочи! Ты замечательный сын, Витьк, такой дом нам отстроил! Валера, когда с бензином мимо проходит, боюсь, от зависти подожжёт к чертям, — дед посмеялся. — Ты переставай давай думать об этом. Померла и померла. Бессмертных нет, и я за Розочкой отправлюсь скоро. Лучше погляди, чтоб в твоём доме крыша не текла. О себе подумай да о жене с дочкой. Красавицы!       За всю свою шестнадцатилетнюю жизнь я ни разу не видела, чтоб папа был так сильно уязвим. Какой же всё-таки густой любовью наполнено его большое сердце!       — Не в обиде мамка на тебя. Не переживай, — сказал дед.       — Люблю тебя, пап.       Дед хохотнул.       — И я тебя, родной мой.       Ужинали в тот день мы настолько поздно, что, кроме меня и деда, никто ничего не ел. Мама просто не изменяла своим пищевым привычкам, а папа был серьёзно сломлен и ясно чем. Он не ел, не пил, не разговаривал, а когда мама бросалась в него вопросительными взглядами, вздёргивал бровями и отворачивался к окну.       С самого начала нашей поездки, с самой мысли нам приехать в Мельничук и вплоть до той секунды никто из нас, кроме деда, не был смешливым, радостным или хотя бы не подозрительно странным. Только дед Лёша с ублажением ел с капустой кислой щи, мечтая скорее запить их хлебным квасом и чёрным чаем с мятными пряниками.       — Вы чего такие все грустные? — я доела свой суп.       — Сам не пойму, Лизуня! Чего грустить? Щи — язык проглотишь, погода — сказка. Гулять пойдёшь? — дед хитро подмигнул мне.       — Пойду!       — Правда, Виктор, ты в порядке? — мама положила руку на его колено. — Пойдём тоже прогуляемся?       — Да, — сказал он и отправился обуваться тут же; мама, едва успев накинуть старую шубу, выпрыгнула из дома следом.       — Пойдём за ними?       — Не, ешь пряники давай. На улице восемнадцать ниже нуля, пять минут погуляют и прискочат домой. Мы с тобой завтра днём пойдём на санках кататься. Хочешь? Им лет больше, чем тебе. Хоть бы не рассыпались.       — Дед.       — Оу?       — А похороны-то когда? — спросила я осторожно.       — Так похоронил я уже. Утром вчера ещё. На кладбище недалеко от въезда могилка, на девять дней съездим все вместе. С Максимом вдвоём похоронили, ещё памятник поставим, снег растает когда, столик и лавочку да берёзку посадим. С тараторками Розочкиными помянули немного и по домам. Нечего тоску эту гнать. Хорошо пожили и она, и я. Пора нам уже, пора.       — Да ты чё, дед? Куда пора? Ты вон ещё какой свежий!       — Да ну тебя, Лизунь! — смеялся он. — Ни одного своего зуба, чуть ветер дунет — суставы ноют. Много болячек-то, в общем. Да и Розочка моя скучает без меня, чувствую.       Вокруг меня столько любви, я теряюсь среди наполненных кипящей кровью грудей. Как найти человека, который готов будет отправиться на верную смерть, если выдуманной мне станет одиноко? Когда я встречу человека, готового поехать в то место, которое ненавидит больше всего на свете, потому что мне это нужно?       Я услышала звук уведомления на мамином телефоне.       «Как там в России?»       Это был Карлос. Как символично, да?       — Фи, — я сморщилась.       «Без тебя везде ахуенно.» — отправить!       — Вернулись уже? Я думал, тебя хоть на полчаса хватит, донь!       — Холодно у вас, Алексей Евгеньевич, — смеялась мама.       Ещё позже, когда мама с папой равнодушно досмотрели вторую серию реалити-шоу, где мои ровесницы беременеют от каких-то дураков вроде Карлоса (так странно, что я помню о нём везде, где бы не находилась), а потом остаются с их друзьями, я выловила маму на лестнице и осторожно спросила, для чего мы приехали, если похороны уже прошли.       — Сама не знаю, — сказала она. — Алексей Евгеньевич вообще не хотел, чтобы мы приезжали.       — Правда? Мне казалось, он нам рад.       — Я имею в виду, не хотел, чтобы мы приезжали по такому поводу. Это правда странно, не находишь? Почему желания увидеться с умершей Розой Юрьевной у нас как будто больше, чем с живой?       — Да уж. Папа совсем расклеился, — мы сели на ступени.       — Его можно понять.       Мама хотела сказать что-то ещё, но папа вышел из-за угла и в тени ночной вдруг сказал твёрдо:       — Сдай билеты на самолёт назад, Гвинет. Пожалуйста.       Он был взволнован, но ещё больше был зол.       — Что? Почему? — они оба исчезли на несколько часов, пока мы с дедом играли в карты на оставшиеся на дне конфетницы барбарисовые карамельки.       В целом, если б мы уехали из России не в предполагаемую пятницу, а, к примеру, в следующий четверг, я несильно расстроилась бы. Пока мы здесь, я вдалеке от школы, уроков английской литературы и мексиканца, который, мне бы не хотелось, чтоб приставал ко мне. Дед Лёша был ласков, всегда смеялся над моими шутками и, правда, нравился мне, хоть никогда и не называл меня Луизой или Лу даже. Да и не столь важно. Пускай зовёт меня хоть своим собственным именем.       Я лежала в своей комнате, намереваясь уснуть, когда вошла мама.       — Спишь?       — Нет ещё, — я приподнялась на локтях. — Что случилось?       Она села на край моей гнусно скрипящей кровати, и лицо её было слишком тревожным для того, чтобы я верила, мол, она просто зашла пожелать мне сладких снов.       — Всё хорошо? — риторически бросила я в тишину, что мама принесла с собой.       Всё было плохо. И я поняла это ещё до того, как она сказала, что папа совершенно случайно нашёл в комоде дедушкины медицинские справки.       — Рак? — в этот момент я буквально сжалась.       Тот наш тихий разговор я помню очень плохо, но кое-что врезалось в мою память, кажется, навсегда.       — Мы — семья, Лу.       — Наш дедушка очень милый, просто… Мы видим его третий раз в жизни, и ты думаешь, тебе… необходимо быть здесь? — я пыталась быть осторожной. — Папа не сможет позаботиться о дедушке? — мне не хотелось ехать домой одной.       Мама немного улыбнулась и, не обидевшись ни на одно моё слово, лишь в очередной раз убедилась, какой я ещё ребёнок.       — А кто позаботится о папе? — погладила меня по волосам.       — К чему ты клонишь? — я сбросила её руку.       Мама посмотрела на меня кротко и сквозь паузу произнесла:       — Мы не едем домой.        Я опешила, совершенно ненамеренно стала будто бы защищаться. Я сама не знала, что на меня нашло.       — Мы? Ты не можешь решать за меня, я не маленькая, — облокотилась на спинку кровати.       Мама уже подходила к двери, но вернулась ко мне, как только свет коридорной люстры осветил моё недовольное лицо.       — Ах, взрослая? — она начинала злиться, однако хорошо контролировала свой гнев и скрывала его за ровным дыханием и ещё более тихим шёпотом. — Тогда между нами «взрослыми», у твоего папы умирают родители. Знаешь, что это такое? Конечно, не знаешь, потому что ты ещё ребёнок. Не папа, а я говорю с тобой, потому что он еле дышит от боли, и единственное, чего хочет, так это чтобы мы с тобой были рядом и почаще напоминали, что у него всё ещё есть и всегда будет семья!       Я еле сдерживала слёзы.       — Хочешь быть взрослой — будь, подставь своё крепкое плечо. Если передумала, поезжай домой. Тётушка Моррис приютит тебя, я уверена. Подумай об этом и оповести меня утром, на какое число купить тебе билет на самолёт.       — Позволяешь мне выбрать?       — Точно, — она закрыла дверь, зная, что мне не из чего выбирать.       В ту ночь я не спала ни минуты, к тому же ясно, что мама, как и всегда, абсолютно права. Похоже, придётся смириться с грязным снегом за окном, нескончаемой мерзлотой и постараться не сойти с ума, пытаясь прижиться в Мельничуке.