Las arras

Путь до границы с Кагетой занимает не больше десяти дней. Ещё парочку они стоят лагерем на расстоянии дневного перехода от кагетских адуанов, всё ещё смутно надеясь повстречать кочевников. Сухая, пыльная равнина Ричарда изрядно утомила — он всё равно предпочёл бы горы, тяжёлые перевалы и песни скал бездействию и медленному продвижению среди ломкой травы. Это радостно — когда Марсель будит их на рассвете; с некоторым даже раздражением, которого Дик в нём никогда не знал, бросает: — Достаточно. Пора двигаться дальше. — Ты что-то почувствовал? — выпрямляется на походной койке Рокэ. Он будто не спал вовсе, совсем не выглядит застигнутым врасплох. Это Ричард натягивает простыню до подбородка, скрывая то, что под ней на нём мало что есть, и никак не может продрать слепленные последней, самой сладкой дремотой глаза. — Нет, — бросает Марсель. Тут же колеблется: — Да! — прикрывает глаза ладонью, напряжённый, трёт болезненное местечко у виска. — Не знаю. Это место с ума меня сводит. Я просто... Тут никому не помочь. Давайте уедем, — не сдержавшись, он роняет поверх и без того впечатляющего нагромождения слов отчаянное: — Пожалуйста. Да, Ричард правда никогда не видел его таким. Для него это достаточно убедительно, и Рокэ, видно, думает точно так же. Они не медлят, пускаясь в путь, и пересекают границу ещё до наступления темноты. Адуаны предупреждены об их скором визите, регента узнают в лицо и пропускают быстро, без лишних разговоров, правда, и не без охраны — им в сопровождение выделяют целый отряд, и, уж ясное дело, не исключительно из заботы о прославленном полководце. Ричарду всё это вовсе не нравится. Всадников втрое, вчетверо больше — случись что, никак не отбиться. Он ещё помнит войну, Дараму, у него волоски на загривке дыбом встают от грубой, словно тявкающей речи воинов. Она, кажется, ни словом не походит на мерный, пенящийся и звенящий речитатив Этери, как будто вовсе другой язык. Словом, Дик хмурится, а Рокэ остаётся на вид совершенно невозмутим, да и в седле держится величественно, словно вовсе не устал от долгого пути. Он даже перекидывается парой слов с охранниками, скупо улыбается в толпу. Марсель бы с радостью к нему присоединился, но ему не до того — на лошади он держится еле-еле, а лицо у него пепельно-серое от скручивающей в узел головной боли. Ричард то и дело на него оборачивается — волнуется, доедет ли до привала. Впрочем, отдых их ожидает прямо-таки королевский: конвоиры, конечно, не позволят дорогим гостям разбить лагерь у обочины. Тихие комнаты, мягкая постель, возможность вымыться не в речке наскоро, а тёплой водой... Подумаешь — так и не верится, что они столько смогли обходиться без этих удобств. Впрочем, Рокэ и Марселю не привыкать, а Ричард в жизни не был прихотлив — в его детстве было достаточно неприютных, непротопленных залов с теряющимся в сумраке потолком, да и от простыней то и дело пахло плесенью — вездесущая сырость пробиралась в каждый уголок замка. И всё же он с радостью встречает взглядом постоялый двор, в окнах которого горят жёлтые, закопченные огни. Вместе они помогают виконту спуститься на землю и доковылять до приготовленной для него комнаты. Рокэ отдаёт сопровождающим хриплый приказ — и без знания языка понятно, что просит послать за лекарем. Марсель без сил падает на кровать, даже не подумав сбросить с себя одежду, познавшую на себе все тяготы многодневного пути, и еле слышно, чуть ли не жестами просит погасить свет хоть ненадолго. В темноте Ричард присаживается у изголовья его кровати, погружается в тяжкие раздумья. Он до этого момента как будто и не понимал, насколько Валме стал ему дорог. Они столько мест и людей оставили позади, неужели теперь пришёл черёд ещё одного расставания? Абсолютно очевидно, что ещё даже дня пути бедняге не выдержать, если его состояние не улучшится. Способно ли оно на это? Ричард касается ладонью чуть тёплого, но сморщенного от муки лба каким-то инстинктивным жестом, подсмотренным в детстве у кормилицы. Он не может не думать о том, не имеет ли внезапная болезнь связи с возможными способностями. Неужели Марсель был отравлен горячим и непокорным холтийским ветром? — Что мы будем делать? — спрашивает он скорее самого себя. — Останемся, — незамедлительно отвечает Рокэ. — Задержимся ненадолго. Мы оба хорошо знакомы с Лисёнком, уверен, он не станет настаивать на нашем скорейшем прибытии, — ерошит больному слипшиеся от пота волосы (тоже скорее по привычке), шутливо бросает: — В лапах первого попавшегося трактирщика мы тебя не оставим. — Не стоит, — едва выжимает из себя Марсель. Голос у него, надо признать, совсем никакой. — Вы... — то ли сил не хватает, чтобы закончить фразу, то ли сам не уверен, что хотел предложить. — Всё хорошо, — успокаивающе похлопывает его по плечу Ричард. — Я посижу здесь, тебе не обязательно оставаться, — вступает Рокэ, которому, кажется, прекрасно известно, как манит тёплая постель. Однако Дик протестует: — Я не уйду, — конечно, куда он денется. А выгонят — будет ждать под дверью или метаться по комнате раненым зверем. Нет и речи о том, чтобы уснуть раньше, чем приведут лекаря. Ричард должен быть с ними — и ради Марселя, но, конечно, и ради Рокэ, у которого впервые на его памяти на лбу обозначились тревожные морщинки, от чего он разом постарел на несколько лет. Так и остаются трое сидеть в темноте. Рокэ верен своему обещанию — никто из них с места не двигается ближайшие несколько дней. К тому моменту, как Баата присылает прямиком из Равиата носилки, расшитые серебром и золотом, диковинными птицами с пышным оперением, одновременно похожими и не похожими на гайифских павлинов, Марселя немного, но отпускает — он садится в кровати, перешучивается с лекарями, хотя по-кагетски знает не больше нескольких десятков разрозненных слов. Впрочем, в седло садиться не рискует, да и хождение пешком ему даётся тяжеловато. Рокэ — а значит, и Ричард — старается не оставлять его одного надолго, чтобы ему не приходилось, прилагая усилия, тянуться до кувшина с водой или ковылять до любого другого понадобившегося предмета. Кажется, виконта оставили силы, и пусть головная боль на время отступила, она так и кружит над ним коршуном, примериваясь для следующей стремительной атаки. Носилки приходятся Марселю более чем по нраву. Он замечает, что давненько не путешествовал с таким комфортом, не замедлив отпустить Рокэ шутливый укор: порученцы регента только так и должны передвигаться! Помянутый регент молчит, лишь позволяет себе чуть сковано улыбнуться. Несомненно, его терзает та же мысль, что и Ричарда: пусть у них есть время, но не столько, чтобы плестись за носилками. Рано или поздно отсутствие столь важного лица в Талиге, да что там, во всех Золотых Землях заметят и те, кому ещё о нём не известно. И пусть с Дриксен установился худой мир, который, как известно, лучше доброй ссоры, поговаривают, новый правитель молод, хитёр и опасен. Пусть и добавляют, что он многим обязан регенту... Удар в спину довольно сложно предугадать. К счастью, до Равиата вовсе не так далеко, они добираются дней за десять. Неторопливый темп пути, несомненно, сказывается на них благотворно после месяцев бесконечной скачки. Можно оглядеться по сторонам, полюбоваться ранее не видаными местами. В Кагете правит лето, жаркое, пышное, благоуханное, в самом разгаре. Смуглые стражи, присланные из столицы и давно сменившие адуанов на их посту, привозят в подарок не только носилки, но и масла, спасающие кожу от пялящего зноя. Хоть щёки Ричарда и обветрились, да и всё остальное местами уже успело обгореть за дни, проведённые в степи, подарок приходится ко двору — никак не удержаться от блаженных вздохов, когда Рокэ растирает ему спину. И только — здесь они более, чем когда-нибудь, осторожны в жестах. Правитель страны не должен демонстрировать другому свои слабости. К счастью, это понятно без слов, так что не надо учить даже взгляда лишнего в неверную сторону не направить. Ричард сдерживается изо всех сил, и только надеется, что им недолго осталось находиться под таким неусыпным надзором. К остальному ему не привыкать — может, природа и причудливее, животные диковинные, однако опустевшие деревни немногим отличаются от талигских. Местность гористая, Сагранна не так далеко, тем не менее, голос скал стал куда более нетерпеливым, капризным. Рокэ, услышав об этом, предлагает: — А ты пробовал говорить с ними? — таким тоном, словно это должно было быть совершенно очевидно. Правда, и самому Ричарду приходила в голову эта мысль, однако он не уверен, как начать. Как успокоить камень? Ещё недавно он и свои-то чувства не мог обуздать. Скалы растревожены, они стронулись с места, и пусть главная сила, побуждавшая их к движению, угасла с возвращением Повелителя, остановиться не так-то просто. Они продолжают ползти, раз стронувшись, не зная куда и не ища другой судьбы. Да, действительно, кому как не Дику почувствовать с ними родство? Вечерами под пристальными взглядами воинов он решается отойти от лагеря (край, в которую они заехали, почти безлюден, так что постоялые дворы пришлось сменить на роскошные, просторные палатки — ещё один щедрый подарок Бааты) и опуститься на землю у самого края ущелья. Под пальцами у него — сколы, трещины, более того, они уходят куда глубже, чем можно вообразить. Временами всё вокруг пробирает мелкой, лихорадочной дрожью. Она не кажется опасной сама по себе, однако Ричард уже не раз замечал, как замирают, скованные ужасом, стражи. Уж они-то знают, на что способны скалы в своём слепом ужасе. Есть в отряде и старый барсинец. Это ли — не укол Рокэ? Баата, конечно, старается казаться любезным, но жалит он умело — и всегда в верное место. Ричард пытается говорить с камнями: несмело, сначала даже не вслух, подолгу подбирая слова. Однако все продуманные фразы, элементы которых не раз поменялись местами между собой, кажутся ему фальшивыми, недейственными, так что в конце концов он просто говорит от чистого сердца: рассказывает, что с ним случилось и как он вернулся, уговаривает скалы забыть обиду. Пусть он говорит с кагетскими предгорьями на талиг, ему кажется, его понимают, так ему хочется показать, что бояться уже нечего и всё самое сложное и тревожное уже позади. Пора обосновываться в новом мире. Он не покинет их больше — не раньше, чем найдёт того, кто сможет унаследовать его способности, так что скалы никогда больше не лишатся своего Повелителя. Ричарду кажется, что это помогает: дрожь земли прекращаются, а стражи всё больше смотрят на него с подозрением, как на диковинного мага — не из тех, кто корпит в академии над трудами, познавая теорию, а из тех, кто осваивает волшебство на практике, пусть даже не зная, откуда оно появляется и куда уходит (возможно, что оно никогда не исчезает бесследно). Слава троицы талигойцев (скорее, впрочем, кипучие, как сбежавшее молоко, слухи) бежит далеко вперёд, так что в столице странноватую процессию встречает высыпавшийся на улицы народ, и его куда больше, чем можно было ожидать. Тут уж точно нельзя показывать слабость — к счастью, Марсель перетягивает на себя внимание, высовываясь из носилок и приветствуя окружающих на ломаном кагетском. Рокэ даёт Ричарду поравняться с собой, чтобы только шепнуть ему на ухо: — Люди думают, что важный господин сидит в паланкине. Здесь богатые и уважаемые люди не позволяют себе ездить верхом. — А мы, выходит, верные стражи? — что-то в голосе собеседника заставляет улыбнуться; он — словно бокал с газированным вином: смотришь на него и уже чувствуешь, как покалывают кончик языка щекотные пузырьки. Ричард с удовольствием включается в игру: старается выглядеть сколь можно более невозмутимо и строго, держит голову выше. В толпе совершенно точно раздаются одобрительные выкрики, которые невозможно не принять на их счёт. Рокэ только подтверждает подозрения — почти непотребно близко склонившись к нему, замечает: — А ты им понравился. — Ты, — тут же возражает Ричард. — Таких, как я, они видят часто, — усмешка, небрежное движение головой, чтобы откинуть назад буйно разросшиеся чёрные пряди. — Что им до очередного южанина? Они всё равно не признают во мне герцога... — тут он запинается, поправляет себя: — регента. Зато вот суровый северный воин не может не вызвать любопытства. Ну да, стоит оглянуться затравленным зверем, попавшим в западню, и Дик замечает в толпе людей, не сводящих с него глаз. Наверняка внимание большинства из них безобидно, а об остальных ему вовсе не хочется думать, хотя и такие, скорее всего, найдутся: те, кто видит в нём диковинку в самом дурном смысле слова. Лучше уж вовсе не смотреть по сторонам, только прямо, туда, где уже виднеются на горизонте толстые, каменные стены дворца. — Всё в порядке? — переспрашивает Рокэ, легко заметив перемену в настроении. — Да, — отчеканивает Ричард. Но, не удержавшись, тут же бурчит много тише, чуть сгорбившись в седле: — Просто не хочу, чтобы они так смотрели. — Они восхищаются тобой, — легко парирует Ворон, но от этого его замечания вовсе не легче. Посреди бурлящей толпы внезапно кажешься себе таким уязвимым... Далеко не у всех этих глаз добрый взгляд. Что если они выдали себя жестом, неосторожным движением? Что если люди вокруг узнают, что двое мужчин ложатся вместе? — Они меня совсем не знают, — Ричарду больше не хочется об этом говорить. Однако Рокэ и не думает настаивать — разве что напоминает: — Осталось совсем недолго, — прежде чем замолчать. Путь всё равно оказывается куда длиннее, чем хотелось бы, и даже неистощимая, казалось бы, приветливость Марселя подходит к концу — утомлённый, он скрывается за плотными шторами от палящего солнца и оскорблённых людей. Какой-то шутник из толпы кидает Ричарду в спину спелый фрукт — неприятное, липкое пятно растекается по рубашке, и пусть кто-то из стражей незамедлительно смешивается с толпой, надежды поймать шалопая, разумеется, не велики. В другое время мощные укрепления, скрывающие внутри, как скорлупа — нежное нутро ореха, разнузданный кагетский двор могли бы наполнить сердце подозрением, однако после такого пути они, конечно, воспринимаются с облегчением. Рокэ уже рассказал Ричарду про укромные, уединённые сады, тихие источники, настоящий оазис в пустыне лиц и пыльных улиц. Марсель утверждает, что здесь найдутся девушки на любой вкус. Но это, конечно, его спутникам не интересно. Оставив виконта в заботливых руках придворного лекаря, что на превосходном талиг клянётся и божится поставить его на ноги через пару дней, двое в сопровождении сменившейся стражи (она меньше числом, но явно лучше подготовлена, ещё бы, личная охрана казара) предстают перед Баатой. Правитель, впрочем, оказывается куда ниже и тоньше, чем Ричард мог бы догадаться по его мускулистым, выносливым людям. Одетый с иголочки, но на свой манер, даже не как правитель целой страны, а скорее как богатый молодой вельможа, Лисёнок так не похож на отца в первый миг своим пылким излиянием чувств. Он выражает бесконечную радость, что его дорогие гости добрались до его дворца без затруднений, проявляет обеспокоенность состоянием хорошо ему знакомого виконта Валме, заверяет, что здесь, в этом месте, путники смогут хорошенько отдохнуть и вновь почувствовать себя как дома... И даже немного лучше. У Ричарда кружится голова от стольких пышных формулировок. Баата окутан тысячей одёжек любезности и медоточивой вежливости — не как лук, нет, но как розовый бутон лепестками (один — благоуханнее другого). Лицо его, кажется, отражает такую искреннюю озабоченность, зеркала отражают друг друга — и так без конца... Может, раньше бы и поверилось, но теперь Дик научен относиться к подобным уверениям в вечной дружбе с подозрением: если уж он от Альдо её не заслужил, как может её ему предложить сын Агдемара? Он-то, должно быть, не забыл, что случилось с его отцом, однако изъясняется на безупречном талиг. Мысль о его сестре — вот что помогает сбросить с глаз розовую, сверкающую пелену. Если Этери была настоящей, это — насквозь фальшивка. Ричард выслушивает внимательно и вежливо, однако сердце его остаётся холоднее камня и к самым витиеватым похвалам. Несмотря на это, Баата, кажется, принимает в нём особое участие: и самые краткие реплики выслушивает, склонив голову к плечу, словно диковинная птица. Видимо, чует подвох, так старается разговорить. Из всех он один точно знает, зачем пожаловали чужеземные гости, а о чём не знает, о том догадывается без труда, так что ненароком роняет сквозь сизый бархат слов и приторных благовоний: — Мне сказали, землетрясения в западных провинциях стали реже... Такая удача, раз уж так вышло, что ваш путь пролегал сквозь эти земли! Вы и дальше будете держаться Сагранны? Вопрос обращён напрямую к Ричарду, но отвечает, конечно, Рокэ. У него всё запланировано, без сомнений, нанесено на карту, однако эти знания ему сейчас не требуются — важнее рассыпаться в вежливостях, отвлечь цветастыми пустяками. Конечно, на Лисёнка это не действует, он едва заметно (дёрнувшийся уголок губы, слишком резкое движение веера) досадует, что не удаётся подобраться ближе, а всё же бдительность Ворона неусыпна. Сразу видно, что правителей Кагеты он выучил назубок — как-никак, сводит с ними близкое знакомство не в первом поколении. Ричарду всё это чересчур — и Баата сидит слишком близко, словно нарочно, вечно касается хоть краешком ниспадающего рукава. Что-то ему, безусловно, донесли: кровь холодеет в жилах от известия о том, что регенту и порученцу приготовлена одна опочивальня. Рокэ — сама невозмутимость, подхватывает, даже, можно сказать, выхватывает из ухоженных, увешанных перстнями рук веер любезностей, радуется: конечно, проще держать кого-нибудь под рукой на случай необходимости, сильных мира сего дела даже на ночь не оставляют в покое. Наедине и впрямь не оказаться раньше, чем в той самой спальне: после беседы дорогим гостям отводится время освежиться перед пышной трапезой, устроенной в их честь, но слуги следуют за ними по пятам, подносят прохладную воду в серебряных чанах (на дне покачиваются в такт движениям розовые лепестки), подают свежие одежды взамен истрепавшихся (разумеется, на кагетский манер) и всячески помогают с тем, с чем талигойцы (особенно такие, как Рокэ) предпочитают справляться самостоятельно. Приготовления от этого затягиваются, и вот уже приходят возвестить, что трапеза готова, а нетерпеливый хозяин ждёт во главе стола. Ворон, совсем на себя не похожий в цветастых шелках (но по-прежнему изящный и утончённый, словно диковинный цветок), этим известием явно недоволен: он-то хотел ещё успеть проведать Марселя, не доверяя слугам, которые скажут лишь то, что угодно их повелителю. — Сходи к нему, — просит тихо, якобы придвинувшись к Ричарду, чтобы поправить полу его халата. То ли нарочно, то ли случайно касается тёплыми подушечками пальцев шеи над самым воротом, и от этого прошибает насквозь (летняя гроза, гром сердца и молнии взглядов, кажется, это никогда не закончится). — Я пока займу Лисёнка беседой. Он, конечно, будет недоволен, но сделанного не воротит. Вот это да, неужели настоящее поручение для порученца — не иначе как первое за последнее время? Дик, конечно, не подведёт — выйдя с Рокэ в окружении роя суетливых слуг, он постепенно замедляет шаг, чтобы потихоньку, не привлекая к себе внимания отстать от процессии. Правда, сориентироваться в незнакомом дворце и вернуться в место, где был до этого только раз, не так-то легко, ну да на то он и Повелитель Скал — осторожно, самыми кончиками пальцев касается холодного камня стены и впервые пробует спросить, да так, чтобы получить ответ. Поначалу кажется, что ничего не происходит, только так и тянет спрятаться в боковой проход, чтобы не попасться на глаза спешащим мимо слугам, однако чуть позже Ричард понимает: это и есть ответ. Не прерывая касания, он сворачивает и тут же получает следующее указание, словно приливная волна гудит у него под кожей, и звук прибоя становится тем громче, чем ближе он подходит к палатам лекаря. Его, конечно, тоже не забыли пригласить на пир: недаром в комнатах, куда проникает Дик, осторожно затворив за собой тяжёлую, дубовую дверь тихо, пустынно. Не ошибиться бы местом — но вот в следующей зале тянутся вдоль стен койки, на которых дремлют изнемождённого вида люди, а те, кто не спит, провожают русого незнакомца настороженными взглядами. — Марсель, — даже тихий зов отдаётся в просторных палатах эхом, долетает до самого высокого потолка. Ричард ждёт — через несколько мгновений на дальней стороне залы в дверях возникает силуэт Валме и делает несколько нетерпеливых жестов рукой, подманивая. Даже издалека видно, что стоять ему тяжело, и он опирается о дверной косяк, пока Дик пробирается сквозь бесконечные ряды постелей, часть из которых выглядит так, будто из них только встали, ещё не успев заправить. Оказываясь рядом с Марселем, он тут же предлагает своё плечо, и вместе они возвращаются в куда меньшего размера комнатку, где кровать стоит всего одна, а окно выходит на рыжеющие в закатном свете крыши старого города. Виконт тяжело опускается на кровать, первым делом переспрашивает: — Где Рокэ? — На пиру, — Ричард вкратце упоминает оказанный им приём, не замалчивая и обилие слуг, невозможность отлучиться надолго. Он из своего отсутствия большого секрета не делал — кто-нибудь да заметил, а уж Баата — наверняка. — Этого и стоило ожидать, — хмыкает Марсель. Похлопывает по месту на кровати рядом с собой, приобнимает за плечи, якобы ища у друга поддержки, а на деле сообщает по секрету, шёпотом: — Здесь у каждой стены есть уши, и не одна пара, — Ричард кивает, похлопывает по спине. Вроде как выражает понимание, но всё больше внимательно прислушивается. — Вам надо уходить сегодня же ночью. — Как? — и это — вместо «что», «почему», «а ты». Взгляд у собеседника становится куда более снисходительным, чем обычно, и Дик спешит добавить: — Рокэ... мы, — исправляет себя с уверенностью, — тебя не оставим. Марселя это веселит. — Можно подумать, у вас есть выбор. Я слышал разговоры лекаря, его помощников и приближённых Бааты — они меня совсем не стеснялись, ещё бы, им и невдомёк, что я по-кагетски только говорю плохо, а понимаю прекрасно, — Ричард тоже этого не знал, конечно, его взлетевшие вверх брови вызывают самодовольную усмешку на побледневшем от болезни лице. Уже хоть что-то. — Лисёнок понимает, что, взяв в плен Росио, проблем не оберёшься, а вот на тебя нацелиться куда легче — тебя никто не хватится, а то, что вы с регентом особенно... близки только добавляет тебе как заложнику ценности. — Вот как,  — Ричард не может удержаться, чтобы не отвернутся. В комнате всё красное от заката, может, Марсель предположит, что это его пламя захлестнуло щёки алым? Нет, конечно, для этого он слишком наблюдателен. — Они заметили, значит? — Это сложно не заметить, — тихо, добродушно хмыкает Валме и, сжалившись (а скорее потому, что времени у них осталось не так уж много), тут же меняет тему. — Мы недооценили чутьё Бааты и бдительность его шпионов. Он сразу догадался о твоей связи со скалами; сам понимаешь, как ему пригодилась бы твоя сила. Землетрясения сильно навредили Кагете — голод, бездомные, беженцы, многие провинции близки к бунту. Ты помог бы унять волнения. — Но разве я не для этого здесь? — хмурится Ричард. — Пусть только попросит, и я буду рад сделать всё, что от меня потребуется, — Марсель мотает головой, словно поражённый такой наивностью. — Думаешь, когда Лисёнок оценит по достоинству всё, на что ты способен, ты сможешь вернуться в Талиг? И не надейся, — отрезает с неожиданной суровостью, впрочем, тут же прошедшей, точно ветер унёс чёрную тучу, на мгновение закрывшую солнце. — Со мной всё гораздо проще. Пусть я и порученец регента, сам по себе я не так много вешу. Я — один из сыновей Валмона, пусть и старший, но не единственный возможный наследник. О том, что я ещё, возможно, могу, никому не известно — даже мне самому, — тут он позволяет себе короткую, горькую усмешку. — В худшем случае, за моё возвращение попросят выкуп, но и это маловероятно, пока между Талигом и Кагетой царит мир. Ради меня Баата им рисковать не будет, но вот ради тебя... Ричарда весь этот ворох аргументов не слишком-то убеждает — только заставляет сильнее нахмуриться, плотнее притиснуться к Марселю, точно в попытке срастись с ним, забрать его с собой хоть так, унести, уронив в карман. — И всё равно, так неправильно. Вряд ли сейчас кто-то сможет нам помешать — все уже на пиру, так давай попробуем... — Попробуем что? — насмешливо перебивает его Валме. — Может, ты и забыл о моих головных болях, но я, увы, на это не способен. Я стану вам только обузой и быстро скакать не смогу. Двоим всегда проще скрыться, чем троим, особенно если третий ни на что не годится. — Это не так! — вспыхивает Дик. И замолкает. В самом деле, что он может возразить? Что ему этот план не нравится? Но способен ли он придумать что-то лучше? Бессилие накрывает его с головой прошибает зябкой дрожью. — Я надеюсь на тебя, Ричард, — с непривычной серьёзностью говорит ему Марсель, хватая за руку, заставляя посмотреть в глаза. — Тебе ещё надо будет убедить Рокэ. — Он ни за что тебя не оставит, — можно ухватиться за эту мысль как за соломинку, последнюю надежду в бурном течении жизни — или ту, которая, говорят, ломает спину верблюду? — И я не хочу, — отчаянно сжав его ладонь в своей (почти инстинктивно, не задумываясь), он вновь не находит слов. — Ты — мой близкий друг, и я не буду — слышишь? — я не предам тебя! Валме смотрит на него с изумлением. Смеётся. Громче, может, чем следовало, закашливается, смахивает уголком рукава набежавшие слезинки. — Это не предательство, а шахматная партия. Ну же, неужели отдых в роскошном дворце не пойдёт мне на пользу? — видя, что Ричарда это, конечно, не убедило, он встряхивает головой и вздыхает. — Клянусь, я догоню вас через пару недель. Мне уже становится лучше. Просто здесь и сейчас... не время для геройства. — Так не геройствуй, — бурчит Дик себе под нос. Но в глубине души он, конечно, уже понимает: пора смириться. И ему придётся научиться играть в эту игру — чем-то ради чего-то жертвовать; он раньше уже пробовал, однако полностью прогорел, так что теперь страшно снова сделать неверный шаг. Марсель тоже замечает в нём перемену — бросает: — Уезжайте сегодня же вечером. Не давайте Лисёнку время задуматься о том, как же выгодно будет вас задержать. Не говорите прямо о своих намерениях — постарайтесь выйти к конюшням к полуночи, я слышал, примерно в это время должен вернуться с дичью отряд охотников. Это будет ваш шанс ускользнуть. Запомнил? Ричард кивает. Кивает ещё раз. И уточняет, задумавшись: — Говорит ли Баата на кэналлийском? Марсель усмехается вместо ответа. Чему-то они всё же друг друга научили. * Можно очень стараться не привлечь к себе лишнего внимания поздним появлением на пиру, но, коль скоро тебе отведено место по правую руку от главы стола, задача эта вмиг становится сложной почти до невыполнимого. Так и тянет пригнуться по-детски, пока Ричард, выйдя из дальней двери, обходит огромный стол под пристальными взглядами присутствующих. Не будь вокруг десятков снующих слуг, он бы себя совсем беспомощным почувствовал — это всё равно с ним случается, разве что чуть позже, когда он понимает, что Лисёнок отвёл Рокэ место по другую сторону от себя, а значит, перекинуться с ним словом, не привлекая внимания, не получится. Нужно что-то решать немедленно — тяжело сглотнув, Ричард минует своё место и под суровыми взглядами стражей, охраняющих казара денно и нощно, проскальзывает за его роскошным, но, по счастью, не занимающим слишком много места троном, отпустив ему самому куцую улыбку вместо вежливого извинения. Возле Ворона, не сводившего с него взгляда с того самого момента, когда он вошёл в залу, Дик останавливается — осторожно склоняется, чтобы на самое ухо шепнуть на пока ещё неопрятном, но достаточно внятном кэналлоа: — Полночь. Притворись, что много выпил. Нам надо будет уйти. Когда он отстраняется, Рокэ кивает, отмахивается ладонью — всё верно, это простому порученцу, выполнившему задание, большего он недостоин. Лучше уж цепляться за эту игру и дальше, пусть она не убеждает Баату — иначе он не отвёл бы простому порученцу, хоть и герцогу, такое почётное место. Ричард наконец на него опускается, но спокойнее не становится — всё самое сложное ещё впереди, это так, присказка, ещё не сказка. Роскошные кушания не манят, когда в желудке свернулась змея, однако лучше заставить себя поесть — у них не будет возможности взять в дорогу хоть что-то. Даже оружие осталось в комнатах, а уж эта неудобная, слишком роскошная одежда явно не подходит для верховой езды... В душу Дика вновь закрадывается сомнение: точно ли это необходимо? Неужели этот радушный и гостеприимный хозяин способен на низость? Впрочем, для этого не нужно иных доказательств — меж нежных, точно розовые лепестки, губ, то и дело мелькает язычок, скользит по полным яда клыкам. Ему и говорить ничего не надо — Ричард откуда-то знает и про гаремы, полные наложниц и наложников, далеко не все из которых находятся там по своей воле, и про тёмные подземелья, в которых неугодным гнить и гнить. Кажется, точно он в каждом уголке замка и видел все комнаты разом, внимал жалобам тех несчастных и обиженных, которых скрыли от именитых гостей. Это — скалы; стены сложены из крепкого камня, у каждого — своя история. Теперь уже точно можно разобрать слова в скорбном гуле — и пусть перед ним ответ на вопрос, который Ричард не задавал, не вслух, теперь он уверен в своей способности понимать стихию больше, чем когда-либо раньше. Он знает: скалы не подведут, помогут. В зале нет часов, но слышно, как где-то вдалеке, на башне, разные колокола отзванивают разные промежутки. Чтобы определить по ним время, надо знать местные нравы и традиции, значит, в этом придётся полностью положиться на Ворона. Нужно вести себя как обычно, и Дик правда старается поучаствовать в застольной беседе. Он даже отпивает вино из чарки, но всё оно ухает куда-то в бездну, не принеся ожидаемой лёгкости и даже жажды не утолив. К счастью, Рокэ мастерски перетягивает внимание на себя — у него есть мнение по любому вопросу, он то и дело вступает в жаркие словесные баталии с теми из придворных, которые понимают талиг (их большинство). Щёки у него горят от выпитого, однако Ричард верит, что это не более чем игра, нарочное притворство, чтобы объяснить то, что случится дальше. Увы, Лисёнка не так легко обмануть. Он то и дело косится вправо, улыбается, пытается тоже завести разговор. Он слышал ужасные вещи о том, что случилось с семьёй герцога Окделла, и очень сожалеет... Есть ли возможность отстроить Надор? Разумеется, из лучшего камня. Можно ли поинтересоваться, где герцог пропадал так долго? Ведь весь Талиг, кажется, считал его погибшим, если не пропавшим без вести? Отвечать честно не хочется, может быть, это даже опасно, однако Ричард не обучен так быстро и без усилий лгать. Каждый виток разговора оборачивается для него новой пыткой, и ему всё сложнее припомнить свои прошлые увёртки. Наверняка Баата читает в его взгляде глухую неприязнь, но, скорее, упивается ею — он-то безукоризненно вежлив и предупредителен, а при упоминании ужасной участи, постигшей семью герцога, словно бы не может удержаться от слёз. Полночь наступает как облегчение — за мучительной беседой Ричард чуть не упускает момент, когда Рокэ резко отодвигается от стола и сгибается пополам. Впрочем, он заботится о том, чтобы это заметил каждый присутствующий в пиршественной зале. Стенает, изо рта у него льётся на каменные плиты пола дорогое красное вино. Камни довольно урчат — не так уж часто нынче им приносят такие жертвы, это почти как кровь, причём не пролитая силой, а отданная добровольно. Ричард, конечно, тут же срывается с места и летит на выручку регенту, легко минуя и оставляя позади удивленно вытянувшегося на троне Лисёнка. — Позвольте помочь, — вежливо и подобострастно приобнимает за плечи, выпрямляя. А после, не оборачиваясь, направляется вперёд, прочь отсюда, к двери, стараясь не обращать внимания на пристальные взгляды гостей — и всё же ощущая их кожей. Конечно, от пёстрого роя слуг никуда не деться, по крайней мере, на первых порах. К счастью, связь между ним и Скалами уже достаточно окрепла, Ричард уверен в ней как в себе. Он знает момент, когда осторожно свернуть за угол, знает и в какую комнатушку затолкнуть Рокэ, а после — прильнуть к двери, внимая обеспокоенным голосам (их странный язык сливается в жужжание потревоженных пчёл). Регент тем временем приводит себя в порядок — поправляет одежду, утирается шёлковым рукавом, чтобы, прижавшись к Дику, шепнуть ему на ухо весёлое, удивлённое: — Ну? — Марсель, — одними губами проговаривает тот в ответ. Голоса становятся тише, они на время оторвались от погони, но в замке, битком набитом врагами, нельзя терять бдительность. — Он узнал, что дольше нам здесь оставаться нельзя. Баата... — облизывает пересохшие губы, пытаясь подобрать подходящие слова. Все они кажутся слишком интимными. Ричарду никак не отделаться от мыслей о роскошном гареме казара. Могут ли стены знать все желания господина замка, его самые тёмные замыслы? — Баата хочет взять меня в плен. — Он не посмеет, — живо откликается Рокэ. Впрочем, мгновение спустя взгляд его уже не кажется таким уверенным. — Значит, бежим? Знаешь дорогу в палаты лекаря? Напряжение, и без того сковавшее каждую жилку в теле, достигает верхней точки. Ричард уже наперёд знает: его не послушают. Разве Ворону можно внушить, что что-то невозможно? Он никогда в это не поверит, не смирится с потерей. Может... что-то придумает? Впрочем, пусть надежда и жива, Дик уже далёк от того, чтобы относиться к мужчине напротив с трепетом, которого пристало удостаиваться, вероятно, лишь Создателю. Он уже знает, что Рокэ не всесилен. Всего лишь человек, просто настолько отважный и находчивый, верный настолько, что... — Марсель сказал, что для побега он ещё слишком слаб. Он просил меня убедить тебя оставить его здесь и обещал, что обязательно что-нибудь придумает и нас догонит, — можно ли поднять глаза? Поверит ли Рокэ в то, что это не ложь труса и предателя? Ричарду хотелось бы этого не говорить, может, наоборот, указать верный путь, а дальше — будь что будет. Но регент кивает — он вовсе не злится, лишь во взгляде проскальзывает сожаление, отблеск боли озаряет полумрак тесной кладовой всего на мгновение, точно падающая звезда. — Ладно, — бросает к удивлению Дика. — Какой у нас план? Нет времени спорить и обсуждать. Выбор сделан, фигуры сдвинулись на доске. Ричард вкратце пересказывает ему всё, что узнал от Марселя, дополняя это своими скромными наблюдениями — ворота ещё не открывались, а значит, время у них есть, хотя прорваться, возможно, будет нелегко. Им поможет только скорость — лучше двигаться немедленно, пока стражам ещё не успели доложить о произошедшем, пока никто не понял, что готовится именно побег. — Откуда ты знаешь? — недоверчиво переспрашивает Рокэ. — Про ворота. Про то, как отсюда до них добраться. Ричард берёт его за руку, уже готовясь открыть дверь, и коротко отвечает: — Я слышу, — оборачивается, чтобы нашарить в полумраке, становящемся всё реже по мере того, как они к нему привыкают, чужой взгляд. — Ты мне веришь? Рокэ смотрит на него чуть дольше, быть может, чем хотелось бы, но отвечает, сжимая вспотевшие от волнения пальцы в своей узкой ладони: — Всегда. До двора они добираются без происшествий. Ричард предупреждён о каждом человеке, который движется им навстречу, — камни шепчут, и двое сворачивают в боковые проходы, о которых чуть раньше не подозревали оба, даже соберано с его кошачьим зрением. Замок похож на муравейник — в извилистых переходах царит изредка разбавляемая светом факелов темнота, и они движутся почти на ощупь. Душно, тесно, так похоже на лабиринт, по которому пришлось пробираться в посмертии, что Ричарда невольно начинает знобить. Он даже оглядывается на Рокэ, чтобы убедиться: точно не сон? Но ответный взгляд его не минует и немного успокаивает. Пусть ситуация повторяется точь-в-точь, этот Ворон вовсе не слеп и не слаб, во всём готов помочь. Можно надеяться, что не осудит и не казнит за минутную слабость... Они движутся дальше, напряжённые и будто слитые воедино, отдающиеся друг в друге эхом каждой дрогнувшей жилы. Увесистая дверь, из-под которой заметно сквозит, встречается им на пути даже раньше, чем Ричард надеялся, однако он более чем уверен, что эта — верная. Вдвоём они наваливаются на добротный дуб плечом: этого достаточно, чтобы приоткрыть проход (и даже почти без скрипа). Ночь ясная, поэтому двор и без факелов видно неплохо: группки людей кучкуются у ворот, редкие тени пересекают двор. Никто ещё не бил тревогу, и это заметно. На сердце становится немного легче. — Теперь я пойду вперёд, — предлагает Рокэ. — Здесь нужно двигаться осторожно, камни нам немногим помогут. С последним Ричард согласен не полностью: он знает, что, стоит ему захотеть, его шаги будут звучать тише по этой неровной мостовой. Впрочем, Ворону это не нужно — он и так ступает мягко, словно на самом деле вовсе парит над землёй. Медленно, перебежками, они огибают двор, чтобы добраться до конюшен. Кони хорошо накормлены, они уже успели немного передохнуть — хоть что-то. Что лучше, хоть оба и рассёдланы, седельные сумки висят тут же, на крюке. Ричард заглядывает в них и с удовольствием убеждается, что внутри ещё осталось немного припасов — зачерствевший по краям хлеб, вяленое мясо, пара яблок. Мелочь, но на первое время сгодится. — Оружие, — выражает он своё сожаление почти не слышным шёпотом, мотнув головой. На его удивление, Рокэ ухмыляется и внезапно достаёт из складок шёлкового недоразумения, заменяющего им одежду, два кинжала. Один из них Ричард узнал бы даже во сне — в рукоять у него вправлены карасы. Медленно поднимая взгляд, неверяще смотрит в искрящиеся теплотой глаза. Всё это слишком похоже на сон — пир, побег, теперь ещё и фамильный клинок, которым он пронзил грудь Катарины Оллар. — Потом, — одними губами обещает Рокэ, протягивая ему кинжал рукоятью вперёд. Вместе они седлают коней и замирают, вцепившись в стремена. Необходимо подождать ещё немного — створки огромных ворот закрыты наглухо, но за стеной уже слышатся галоп и нетерпеливое ржание. Марсель всё понял верно — охотники возвращаются. Уже скрипят механизмы, приоткрывающие проход, уже на рычаги навалились солдаты... Но вот тень опрометью бросается через двор, взрезая темноту торопливым перестуком шагов, и Ричард понимает, чем она угрожает, ещё раньше, чем вскакивает в седло Рокэ. — Сейчас или никогда! Лицо его горит не только беспокойством, но и каким-то тёмным наслаждением: он упивается риском, действием, беспокойным ржанием скакуна. Не разделяя этих чувств полностью, Дик всё-таки не может отделаться от сладкого предвкушения. Расстаться с мягкой постелью, так ей и не насладившись, больше не кажется ему таким уж прискорбным событием. И беспокойство за Марселя пусть немного, но отступает перед ожиданием скорой скачки по ночному тракту. Посланец только начал свою речь, если вообще успел произнести хоть слово, так что появление всадников ещё застаёт стражей врасплох. Возможно, беглецы и вовсе могли бы беспрепятственно промчаться мимо них, не ввязавшись в схватку, но, на беду, охотники начинают по одному просачиваться во двор замка именно в этот момент. Миновать их не так-то просто: приземистые коньки, свисающая с конских крупов дичь, а также набитые ею седельные сумки — всё это создаёт дополнительные препятствия, а створки ворот так полностью и не открылись. Дик, может быть, и промедлил бы, задумавшись над тем, что будет лучше предпринять дальше, однако Рокэ на даёт ему такого шанса, бросаясь вперёд — он обтёсывает бок коня о каменную кладку, но протискивается, да ещё и, залившись свирепым хохотом, успевает выхватить у растерявшегося ловца часть его добычи. Ричарду ничего не остаётся, кроме как попытаться прорваться следом — ему везёт немного меньше, кто-то в столпотворении успевает выхватить охотничий нож и вспарывает его шёлковый рукав, однако тут же, словно по чьему-то велению, сорвавшийся сверху камень метко попадает в голову противнику, мгновенно лишая того сознания. Дик пользуется возможностью, чтобы проскользнуть в ворота, не успевая даже задуматься, на его ли зов откликнулась арка, или всё это — просто очень удачное совпадение. По счастью, от Равиата до границы с Гайифой куда как меньше, чем до границы с Холтой, тем более, двум всадникам и без носилок. Первое время двое гонят коней, опасаясь погони, но вскоре замедляются и вместо главного тракта сворачивают на менее приметные дороги, которые после становятся не шире тропки в густой траве. Им стоит поберечь лошадей — сменить их будет негде, да и не на что. Денег у них с собой ни талла, не говоря уже о местных монетах, да и еды ненадолго хватит. Рокэ с гордостью демонстрирует свой трофей - дикую птицу с простреленной шеей, и Ричард не может удержаться от улыбки, хоть будущее его более чем беспокоит, а неглубокая, но болезненная рана на предплечье горит и пульсирует. Один из первых новых шрамов... — Что теперь? — спрашивает, отчаянно вглядываясь вперёд, туда, где ночь ещё темна, хотя позади них небо уже начинает понемногу розоветь. — Теперь? — переспрашивает Рокэ задумчиво. — Придётся не останавливаться, пока не окажемся в Гайифе. Кагеты и туда могли бы за нами последовать, ведь охранять границу некому, однако не думаю, что осмелятся: у этих мест теперь дурная слава. А дальше — только вперёд, до самого Агариса. Там ты едва ли не нужнее всего. Потом уже просто: отправимся в Алат и дождёмся там Лионеля. На этом наше путешествие подойдёт к концу. — Но как... — начинает Ричард и тут же обрывает себя. Звучат ли его опасения смешно? Но нет же, он имеет на них полное право. — У нас нет не денег, ни припасов, ни оружия, Росио, — произнеся это прозвище так естественно и без усилий, он вдруг на миг пугается, что собеседник рассердится, однако его лёгкая, на удивление яркая и нежная улыбка, растянувшая обветренные губы, побуждает продолжать. — Как нам добраться до Агариса? А если ты хочешь обратиться к императору за помощью, не повторится ли то, что случилось с нами в Кагете? — Дикон, — Рокэ на миг останавливает коня и долго смотрит ему в глаза, всё ещё с улыбкой на устах, но незаметно и быстро изменившейся, уже какой-то чуждой, словно выточенной из камня. — Наверное, мне и это стоило сказать тебе раньше. Нам не стоит опасаться встретить врагов в Гайифе. Деньги там нам тоже будут ни к чему. Он не продолжает, но это уже и не требуется: Ричард, кажется, понимает и так. Солнце восходит, а перед ними лежит каменистое предгорье — ровное едва не до горизонта, площе тарелки, такое, что, кажется, уже можно разглядеть место, где кончается Кагета, если бы только знать, где оно. Дик никогда ещё тут не бывал, и при мысли о том, что его ждёт не бурлящая жизнью империя и даже не выстоявшее среди всех бурь государство, теперь понемногу возрождающееся к жизни, но страна, полная мертвецов, ему становится дурно. — Неужели совсем никого не осталось? — Разбойники, — отмахивается Рокэ, — мародёры, но и те держатся у границ. Скалы волнуются. Они ждут тебя, Ричард; ты, надеюсь, не отступишь? Вряд ли сомневается на самом деле, скорее, уже поддразнивает. Дик только сухо усмехается в ответ — конечно же, Росио знает ответ и так. Они снова пускаются в путь после этой краткой передышки, и теперь уже не останавливаются, пока не пересекают бурный ручей, разрубающий единую равнину на два государства. Впрочем, и тогда передышка не длится больше нескольких минут, двое даже не спешиваются, хотя Ричард уже привстаёт в седле: — Ещё немного, — кладёт Рокэ ему руку на плечо, успокаивая. — До ближайшего села. — Что мы будем там делать? — недоумевая, переспрашивает Дик, но всё же опускается обратно. — А ты как думаешь? Обзаведёмся оружием, подходящей одеждой, возможно, водой. Переночуем, — и действительно, солнце, просвечивающее сквозь тонкую пелену туч, словно бы сквозь погребальный саван, уже перевалило за полдень. От бессонной ночи, да ещё и проведённой в седле, в мыслях мутится, а тело то и дело сковывает слабостью. Ричард хмурится: вопреки всем разумным доводам, эта идея ему вовсе не по душе. Получается, им придётся воровать у мертвецов? Пробираться тайком в их жилища? Впрочем, не сказать, чтобы у беглецов был выбор: впереди ещё долгий путь, скорее всего, так или иначе не обойдётся без битвы. Рокэ прав — только вот на сердце от этого не легче, но, право, лучше уж промолчать, чем пререкаться бессмысленно, тем более, сейчас, когда усталость обнажила нутро в совсем уж беззащитном виде. Тем, кто погиб, их вещи уже не помогут, и Ричард сделает всё, что в его силах, чтобы Скалы никому больше не навредили, в благодарность за всё, что унесёт с собой. Здесь, у границы, ещё ничего странного не заметно, но голоса, плотно забивающиеся в уши, отгораживающие от внешнего мира, уже звучат куда как тревожнее, чем Дик привык. Впервые на его памяти камни не стремятся помочь, подчиниться. Им понравилось ожить, стронуться с места, обрести свою волю в отсутствии повелителя. Они не вернутся на место так легко, им не надо детских побасенок, с ними нужно говорить как со взрослыми — и то верно, они старше Ричарда на много, много кругов. Местность вокруг вскоре вспухает холмами, вспенивается барашками белёсых каменных гряд. Голоса становятся ещё громче, громче, чем, казалось, это возможно. Из-за поворота уже показываются соломенные крыши, но Дик вынужден остановиться; одним движением он спрыгивает на землю и делает Рокэ знак оставаться в седле: — Мне нужно успокоить их. Ты езжай, я ещё тебя догоню, — он получает в ответ глубокомысленный кивок и короткое: — Я чувствую. — Чувствуешь? — переспрашивает до крайности удивлённый Ричард. — Мне ясно, что скалы недовольны, — пожимает регент плечами. — Не больше. Я не знаю, как это исправить. Дик про себя прибавляет: «Я тоже». От ответа вслух он воздерживается, разве только не может не проводить Рокэ долгим взглядом прежде чем опуститься на колени и осмотреть округу. Каменный выступ под его ладонями ходит ходуном, недовольно ворочается, словно кот, не знающий, как устроиться поудобнее. Ричард пробудет погладить его по спинке, почесать за торчащим уголком, но серая крошка пребольно впивается в его пальцы, ранит до крови — первые робкие капли тёмным пятнают скалы. — Почему? — возмущённо взвивается Дик. — Почему? — повторяет он, чуть успокоившись, когда понимает: камни только и ждут возможности ответить. Они именно этого от него хотели — разговора, а когда он, подчинившись их монолитной воле, ложится в пыль посреди дороги, откинув с груди пышный шёлк и положив один из камней чуть пониже сердца, голоса из недовольных, громких, требовательных становятся жалобными. Они так испугались. Он ушёл, и им ничего больше не оставалось. Казалось, всё случилось так, как было давно задумано, и настало время для конца. Стронувшись с места, они обрушили свой гнев на людей, на всех, кто попадался на пути, но в особенности на тех, кто был хоть как-то связан с уходом Повелителя. Они знали, что он не хотел бросать их, и карали любого, кто слышал его голос, касался его руки и ничего не сделал, чтобы спасти его. Увы, лавина шла слишком медленно, она не успела ещё набрать мощь и разогнаться в полную силу, когда вернулся Ракан и заставил её остановиться. Но помочь им затихнуть, смириться — нет, на это он был не способен, и камни продолжали яриться там, где их оставили, не зная, как перестать, не умея вернуться. Теперь-то всё будет по-прежнему. Теперь Повелитель укажет им путь, и тогда камни снова заснут в ожидании дня, когда их снова разбудит долг. Ричард говорит с ними долго, много дольше, чем собирался, выведывая их тайны, узнавая об их делах и каждый раз сокрушаясь и ужасаясь вместе с ними. Скалы рассказывают ему о том, что он должен сделать, и он обещает довести затеянное до конца, клянётся, что никогда больше их не покинет. Они рады, что есть кто-то, кто способен услышать. Когда заканчивается время историй, пыльная дорога выводит Ричарда к полуразрушенным домам, каждый камень в кладке которых ещё недавно раскалялся от гнева добела. Застыв на пороге, весь в пыли и песке, словно простой бродяга, бывший герцог долго ещё смотрит невидящим взглядом на грубоватые деревяные игрушки, раскиданные по полу, столу, кровати. Рокэ так и находит его — обнимает за плечи, мягко журит на ухо: — А я долго тебя искал. У нас теперь есть пара мечей, отвратного, правда, качества, лук со стрелами, даже золотая монета. В шкафах полно одежды попроще, даже ты сможешь найти себе что-то по размеру. Полотно по большей части ещё не истлело. Ричард его почти не слушает — терпеливо ждёт, пока снова настанет тишина, чтобы задать вопрос: — Росио, неужели всё это — из-за меня? Рокэ делает ещё пару шагов вперёд, чтобы вглядеться ему в лицо, и, несомненно, замечает дорожки слёз на побелевших от пыли щеках. — О чём ты? Ты не мог ни предвидеть такое, ни остановить — ты был мёртв, а виновны в твоей смерти люди, вынесшие тебе приговор, — черты его ожесточаются при этом упоминании, еле заметно сжимаются кулаки. — Разве я не дал им повод? — бросает Ричард в ответ. — Я должен был быть осмотрительнее, — чувствуя необходимость высказаться, он развивает мысль. — Мне не стоило убивать, — спотыкается на этом слове: выкидывать его из себя — это почти как вонзать нож в сердце по самую рукоятку, — но я не жалел об этом, пока не узнал, к чему это привело. Кровь этих людей — всех, и даже детей, которые здесь когда-то играли, — на моих руках. Будь я здесь, я не позволил бы этому случиться. Не умри я, — у него на миг замирает всё в груди от горечи, — скалы остались бы на месте. — Вот ты как думаешь, — Рокэ мягко прижимает его к себе, даёт возможность уткнуться в плечо и спрятать глаза, не смотреть больше на лошадку с расщепленным ухом, куклу с переломанным хребтом. — Но это была война. В ней зачастую нет ни правой, ни виноватой стороны. Помнишь барсинцев? — чувствуя, что Ричарда это не убеждает, он мотает головой, словно стряхивая мысль, чтобы незаметно подменить её на другую. — Ты слишком много на себя берёшь, Дикон. Ты не мог предвидеть всё и отвечать за всех. Каждый из нас ошибся, — утыкаясь ему в макушку, Росио заканчивает совсем уже шёпотом, таким глубоким и выщербленным, что и камень раскололся бы надвое: — Думаю, я — больше всех.