И даже стены туннеля не знают: тайна Батуги

— Батуга ябгу, ты в порядке? Изучая лицо друга, Яман отчетливо видел на нем тревогу, смятение и растерянность. Это было удивительно: после перерождения, да и до него, что бы не происходило с Батугой, чему бы Яман не становился свидетелем, Батуга всегда собирался с духом быстрее всех, был примером выдержки и решимости. Но сейчас ябгу словно не находился в шатре: его душа и разум блуждали в темных, загадочных землях. — Мой ябгу, ты слышишь меня? Но Батуга не слышал. Он сидел с закрытыми глазами и молчал, не шевеля ни единым мускулом на лице. Тело ябгу так же застыло почти в том положении, в котором на броню разлился несчастный кумыс. Девушка хоть и успела отчасти вычистить броню, но все же ее нужно было снять. — Смотри, кумыс так и засохнет на твоей новой броне. Какой красивый ты предстанешь завтра перед Аккыз! Как и рассчитал Яман, услышав имя любимой супруги, Батуга тут же вышел из оцепенения и посмотрел на друга широко раскрытыми от удивления глазами. Яману показалось, что во взгляде Батуги он заметил испуг и даже долю стыда. — Эээмм, да, ты прав. Броню нужно снять, все верно. Да. Батуга несколькими неловкими движениями снял испачканное одеяние и сложил его рядом. Это странный жест, как и слегка заикающейся голос ябгу не ускользнули от Ямана. Батуга был не в себе. Была бы здесь Аккыз! Она бы мигом нашла как помочь супругу, взяла бы за руку, обняла. Но что делать Яману? — Батуга ябгу, с тобой что-то не так — я вижу. Смотри, говорю ябгу, но обращаюсь к тебе как друг. Что с тобой? От пристального взгляда и искреннего, прямого вопроса Ямана Батуга уйти не смог. Хотел, но не смог. А нужно ли? Он колебался. Рассказать причину такой странной реакции — значит вытащить из глубин души то, что он думал, навсегда там похоронил и, как надеялся, забыл. Не рассказать — предать дружбу. Предать того, кто даже под страхом смерти был тебе верен. Может, настало время, когда он сможет наконец избавиться от призраков прошлого? Батуга полагал, что они навсегда покинули его. Но он ошибся. Оказалось, призраки просто давно не навещали давнего знакомца. И кто знает, не придут ли непрошенными гостями вновь… Пока Батуга приходил в себя и размышлял, посвятить ли Ямана в тайны прошлого, его друг преданно ждал — ждал, пока внутренний диалог Батуги, которому он стал свидетелем, закончится. Яман решил: если Батуга уйдет от ответа — он не станет настаивать, как бы сильно не переживал за друга. — Яман, прости. Ты увидел то, что я думал, со мной уже не случится. Вернее, я и сам не ожидал от себя такой реакции. Хм, завтра найду эту девчонку и извинюсь перед ней. Пусть враги плачут от гнева ябгу, а не его народ. Батуга замолчал. Молчал и Яман. Видимо, подумал коль-эркин, их разговор закончен. Яман с сожалением вздохнул, приподнялся и устало протянул руку, чтобы похлопать по плечу на прощание ябгу. Но Батуга перехватил ее, крепко взял за локоть и сказал: — Останься, друг. Его голос звучал мягко, словно это была просьба, но в то же время взгляд Батуги на Ямана был полон решимости посвятить друга в свои тайны. Яман понял — впереди их ждет долгая ночь. — Когда меч ранит тебя, в то мгновение, что лезвие разрезает плоть — обычно не чувствуешь боль. Ты удивлен, даже зол — меч врага достал тебя! Боль наступает потом. Когда битва окончена, когда праведный гнев не застилает глаза — вот тогда боль вступает в свои права. Но и это длится недолго, ведь любые раны затягиваются. Ты видел незатягивающиеся раны, Яман? Я не говорю о том, когда меч пронзает тело насквозь, как было с моей матерью и Кюн-атой. Рана пусть и поздно, но затягивается, боль уходит. Но шрам — остается. Ты знаешь, что шрамы тоже могут болеть? Твои болят? — Мой ябгу, у меня достаточно шрамов. Я не замечал, чтобы они болели, может, потому что их слишком много? И я привык. — На моем теле не так много боевых шрамов, так, царапины. Когда мне было их получать… Знаешь, мне же ломали руку, ты помнишь? Ломали не раз. Сейчас с рукой все в порядке, я — здоровый мужчина, держу меч обеими руками. Даже из лука умею стрелять! Аккыз научила. Но в те редкие теперь мгновения, когда я остаюсь один, бывает, я замечаю, как прижимаю левую руку к телу, кисть сводит, а плечо ноет, будто я только что сильно ушиб его. Скажешь, так не бывает? Возможно. Двадцать пять лет рука была мне и другом и врагом одновременно. Враг повержен, но, кто знает, может я скучаю по ней, как по другу? Мы срастаемся с нашими ранами, они — часть нас. Но есть такие раны, шрамы от которых хочется стереть, чтобы ничего, никогда более не напоминало о пережитом. — Я понял, о чем ты: твои шрамы, что до сих пор болят, не от меча. Батуга прикрыл глаза и легко опустил голову вниз, молчаливо подтверждая догадку Ямана. Пятнадцать лет он не навещал курган матери, Батуга просто не знал где он, не мог так далеко отдалиться от дворца будучи Неполноценным. Все пятнадцать лет он хотел навестить мать — но не мог. А десять лет назад он вырыл внутри себя курган и похоронил там то, о чем скоро поведает другу. Эта могила внутри него была с ним всегда. Куда бы он не шел — собственноручно вырытый курган был с ним. Говорят, время лечит — отчасти, это так. Но боль не уходит — она лишь притупляется, и ты привыкаешь к ней. — Да, на моей душе есть такой шрам. О нем не знает даже Аккыз. Мы так много вместе расстраивались, что добавлять к этому ещё одну печальную историю прошлого я не хотел. А сейчас и вовсе в ее положении… И, как ты уже понял, я думал, что шрам рассосался. Но кажется, эта история — навсегда со мной, и пора посвятить в неё близких мне людей. Ты первый — мой Яман. Яман приложил сжатую в кулак руку к сердцу. — Все, что услышит этот шатёр и я — останется здесь, не переживай, мой ябгу. Улыбнувшись уголком губ, Батуга снова прикрыл глаза на несколько мгновений, сделал глубокий вздох и начал свою исповедь.