Ветер и туман —
Вся его постель. Дитя
Брошено в поле.
Мацуо Басё.
Крепость Бесконечности подобна своему владельцу — невероятная, вызывающая трепет. Так, должно быть, люди чувствуют себя в храмах перед лицом бога. Разве мог он подумать, что приблизится к столь безупречному существу, как Господин Мудзан? Безусловно, Доума всегда знал, что жизнь приготовила ему выдающуюся судьбу, но чтобы настолько? Подобной благодати он не заслуживает, но всё же стоит в этом Храме и ждёт прихода Повелителя. Вот только минуты тянутся непозволительно долго, и демон скучающе обводит радужным взглядом безликие стены: Аказа всё такой же смешной и нелюдимый, Накиме — молчаливая и отстранённая, Гёкко — ослепительный в своём безумии, Хантенгу — омерзительный в трусости и мелочности. Пугающий и мрачный Кокушибо совершенно точно где-то рядом, но не показывается — ждёт, когда выход к остальным будет стоить хотя бы малейшего усилия. — Аказа, друг мой, как твои дела сегодня? Радость победы над Пламенным Столпом ещё озаряет твой мир? — молчание грозит унынием, а Доума не выносит подобного, и пристаёт к Третьей Высшей Луне. Получив по лицу, довольно облизывается, радуясь хоть какому-то разнообразию. — Ай-яй-яй! Зачем же так поступать со своим другом?! Мы же все здесь друзья, да, девушка-бива? Аказа хмурится, Накиме даже не реагирует на вопрос, продолжая неуловимо перебирать струны. Странная и поначалу казавшаяся ничтожной магия крови одноглазого демона оказалась крайне полезной — без стремительных перемещений Высшим Лунам приходилось бы тратить слишком много времени на дорогу, а это такая скука. — Господин прибыл, — неожиданно подаёт голос Накиме, и Доума не может сдержать блаженную улыбку — бог озарил храм. Мудзан подобен цунами — беспощадная в своем абсолюте сила. Смерть, несущая очищение. К такой силе невозможно не тянуться, такую силу нельзя не обожать, и губы Второй Луны растягиваются, стоит только алым глазам Хозяина сверкнуть в полумраке Крепости. Кибуцуджи, неизменный в своём равнодушии, рассказывает о последних потерях — и Пять Лун узнают, что утратили Шестую. Если бы Доуме были знакомы такие чувства, как печаль или горечь, демон, безо всяких сомнений, оплакал павших — ведь именно он когда-то воскресил обращенную в уголёк фигурку Даки и костлявое окровавленное тело Гютаро. Именно он радовался, как дитя, когда Господин рассказывал о победах в Красном Квартале. Доума хлопал в ладоши и благодарил Мудзана за кровь, что создала таких сильных демонов. Но сейчас, слушая рассказ о бесславном поражении Даки и Гютаро, не испытывал ничего, кроме тоски. Ведь смерть — такая скука. Однако стоит ему понять, что Деревню кузнецов поручают другим, радужные глаза оживают и беспокойно начинают бег из угла в угол — от Гёкко к Хантенгу: такое важное задание, и кому? Мелкому трясущемуся уродцу и безумцу, воняющему тухлой рыбой? Единственное, что Гёкко способен сделать безупречно — горшок, но не горшками же кидаться в кузнецов и истребителей, что наверняка тоже посещают секретное обиталище оружейников? От одной этой мысли клыкастую челюсть сводит, и Доума не выдерживает. — Господин, позвольте и мне отправиться в деревню! Я клянусь разрушить её до основания во имя вашей славы! — на губах Второй Луны игривая улыбка, а глаза проказливо искрят — будто он говорит о детской шалости, а не сотне смертей. — Позвольте мне! Пожалуйста-пожалуйста! — Нет, Доума, — равнодушно отвечает Мудзан, перебирая пробирки. Первый демон даже не удосуживается подумать над просьбой слуги, но, замечая огорчение на бледном лице своей Луны, смягчившись, добавляет. — Я поручу вам с Аказой иное дело. Поверь, последствия этой работы будут куда разрушительнее для истребителей… Доума радостно хлопает в ладоши, подбрасывая в воздух золотые веера: сияющие пластины звенят, чувствуя приближение славной бойни — вскоре их окропит кровь, но они так и не смогут насытиться. Никогда не могли. Подобно своему инструменту, теперь Высшая Луна думает только о грядущем деле, и даже споры из-за голубой паучьей лилии, что до сих пор не смогли найти демоны для Мудзана, его уже не заботят. Где-то за спиной, тяжело дыша, сжимает бледные кулаки Аказа, но и это не имеет значения. Совсем скоро Орден истребителей падёт, и начало этому положит он — Доума.🀢 🀣 🀤
Микаса Аккерман рождена для Японии: все в ней — от глаз до осанки — кричит о принадлежности к этому миру. Единственное место, где она смотрится чужеродным элементом — пустой холодный дом Столпа воды. И в этом виноват лишь один человек. Не будь Гию так зол, наверняка бы мог заметить, насколько неуютно в этих стенах. — Ты цугуко и не можешь принимать подобные решения самостоятельно, — Томиока под стать своему жилищу: взгляд тёмный, голос ледяной. — На тебе лежит слишком большая ответственность. — Разве я просила возлагать на меня эту ответственность? — Аккерман сидит напротив: отбрасывает с горящих щёк чёрные прядки и жжёт яростным взглядом. — Я не рассчитывала на похвалу, но и выговора не ожидала. Мы уничтожили Высшую Луну. Впервые за сколько лет? — И едва не погибли, — отворачивается Гию. Долго смотрит в сторону, сжимает кулаки, глубоко вздыхает, словно решаясь. — Ты едва не погибла. — Истребители погибают каждый день, — качает головой разведчица, отказываясь соглашаться и осознавать смысл слов. — Прямо сейчас где-то умирает наш товарищ… Война и потери неотделимы друг от друга. Победить, не жертвуя ничем, не выйдет. Ты же это понимаешь… И Томиока понимает — она потеряла почти всех, с кем служила в Разведкорпусе. Столп знает: та же участь ждёт и их организацию. Ответить нечего, поэтому он выбирает и дальше избегать упрекающего взгляда, хоть и чувствует, что посмотреть надо — в ней что-то изменилось. — Сегодня ты другая. Почему? — подняв глаза, мечник внимательно изучает розоватые щёки, едва заметные морщинки на лбу, поджатые губы. — Что произошло? Разведчица опускает голову и нервно теребит манжет униформы — сегодня на ней нет привычного голубого хаори с вышитыми на спине крыльями — на вопрос о том, куда исчезла накидка, Аккерман ограничилась скупой фразой «Осталась в Ёсиваре». Прямая, собранная, но в то же время будто надломленная — сейчас сильнейшая женщина из всех, что он видел, кажется невероятно уязвимой. И Томиока готов поставить свою катану на то, что Микаса опустила голову не из-за сомнений — просто прячет глаза, в которых совершенно точно плещется страх. — Я даю слово, что сказанное тобой не покинет этих стен, — Гию почти шепчет, едва уловимо касаясь пальцев Микасы. — Сегодня я не твой наставник. Сегодня я твой друг. — Я знаю… — после долгой паузы Аккерман, наконец, решает поднять глаза: и верно — страх за дрожащей пеленой слёз. — И я расскажу тебе, что видела в Ёсиваре. Её голос спокоен, но пальцы продолжают дёргать несуществующие ниточки на плотной чёрной ткани. Немного подумав, Томиока вспоминает, что в его пустом доме давно пылится бутылка саке — бессмысленный подарок Узуя, который он почему-то до сих пор не выбросил. Микаса отрешённо наблюдает за наставником, машинально выпивает одну, вторую, третью рюмку. Наконец, когда взгляд смелеет, серьёзно смотрит на Гию и кивает на бутылку. И Томиока пьёт без колебаний, выполняя обещание. Сегодня он друг и, если надо — собутыльник. — Там… в Квартале красных фонарей, я увидела кое-что… Нереальное. Невозможное. Когда меня ранили… — Аккерман смотрит в одну точку, уже не отвлекаясь на выпивку. Всё ещё решается: то приоткрывает рот, то поджимает губы, а потом и вовсе отворачивается. — Нет, когда мы разделались с демонами, Танджиро и Незуко куда-то убежали. Я заметила — и решила проследить, на всякий случай — чтобы помочь, если придётся. Оказалось, Танджиро искал головы. Луны ссорились, обвиняли друг друга, сыпали гадости… а потом мир дрогнул. Знаешь, так бывает в театре — занавес поднимается, наступает тишина и открывается настоящая сцена. Разведчица замолкает, чтобы собраться с силами: выпивает ещё немного, глубоко вдыхает и рассказывает о последних мгновениях жизни демонов. Гию лишь хмурится — это не все воспоминания, что терзают Микасу — там, за её персональным занавесом, есть что-то ещё. Но мечник всё равно внимательно слушает: Аккерман пока не готова открыть истинную причину своей боли, но и та крупица, которой она решила поделиться — уже шаг. — Это невозможно, но я видела их прошлое. Они действительно были братом и сестрой. Вместе голодали, замерзали, терпели тычки и побои, но не расставались. Жили вместе и так же умерли. Они не были добрыми и честными, но назвать их злодеями нельзя. Они были… людьми. Обычными — тысячи таких же ходят рядом… Как? — Аккерман заглядывает Гию в глаза, проникает в самую душу и выворачивет наизнанку, достаёт на свет его собственные сомнения и страхи. — Как всего несколько капель отравленной крови могут так извратить человека? Каким монстром нужно быть, чтобы такая малость уничтожила душу, пожрала разум и лишила памяти? Микаса подрывается и начинает мерить пустую комнату широкими шагами, поднимая слабый ветер: закусывает губу, сжимает кулаки. Разведчицу терзает невиданная доселе ярость: она тысячу раз прокляла себя за любопытство — не пойди за Камадо, осталась бы в спокойном неведении. Верить, что за маской чудища скрывается только чудище, было проще, легче. Но увиденное навсегда останется с ней, и ни один вздох, ни один взмах клинками, ни один бой больше не будет простым, как раньше. — Почему мы не можем их исцелить? Неужели единственный способ, который нашли истребители за столько лет — это смерть? Они же люди! — Аккерман смотрит на Томиоку со смесью горечи и злости. — Они все ещё люди, Гию! Хоть и забыли, каково это… быть человеком. — Ты будешь лечить бешеного медведя? — мечник тоже поднимается и приближается к Микасе. — Захочешь исцелить обезумевшее животное, пожравшее половину деревни? Девушка растерянно моргает, отшатываясь назад. Разгорячённая, яростная, уверенная в своей правоте, она не слышит доводы разума: воспоминания, принесённые из Ёсивары, слишком свежи. Каждое, как незаживший ожог: коснёшься — и тут же вскрикнешь от боли. — У нас нет другого выбора, — голос истребителя становится тише, мягче: Томиока кладёт прохладную руку на раскрасневшуюся щеку Микасы. — Нам недоступна роскошь рассуждать о правильности способа. Но мне жаль, что его нет. Мне правда жаль, что это единственный путь. — Но как же Незуко? — Аккерман замирает, не сводя глаз с Гию — Столп стоит слишком близко. И каждый вдох, и каждый выдох — как шаг навстречу пропасти. — Она другая… — Незуко — исключительная. Кроме неё и Тамаё, нет демонов, свободных от контроля Мудзана… — Тамаё? — неожиданно резко перебивает Аккерман. Рука мечника соскальзывает со щеки. Шаг назад. И ещё один, чтобы наверняка отойти от края. — Госпожа Тамаё и Юширо, да? Что ты о них знаешь? — Немного… Каким-то чудом она избавилась от влияния хозяина и сейчас помогает нашей организации в создании лекарства для демонов, — хмурится Гию. — А откуда ты узнала про неё и Юширо? — От капитана… — рассеянно бросает Микаса, возвращаясь к столу. Но вместо того, чтобы налить ещё саке и вернуться к нему: чтобы спорить и смотреть с вызовом, удивлять и восхищать, подхватывает сумку и достаёт аккуратно сложенный листок. — Едва мы закончили восстанавливаться в Доме бабочки, как пришлось разойтись — ты вызвал меня к себе, чтобы отчитать, а Леви получил приглашение в дом Главы. — Разведчица быстро перечитывает скупые строчки, бормоча себе под нос. — Да, он писал о ней. Сейчас капитан с семьёй Убуяшики, госпожой Тамаё и неким Юширо… — Аккерман поднимает взгляд на Столпа: от растерянной Микасы не осталось и следа — в её глазах вновь блестит сталь. — Какие дела могут быть у Леви с этим демоном?🀢 🀣 🀤
— Это слишком опасно, — Леви бесстрастно смотрит на цветы глицинии, освещённые бледной луной. — Риск неоправдан. — Нам нужен запасной план, капитан, — Ояката-сама стоит за спиной, перебирая чётки. Бусины тихо стучат друг о друга, отсчитывая начало конца. — Моя смерть даст ребятишкам шанс, но знать наверняка, получится ли, мы не можем. Слишком многое поставлено на карту, иначе я бы не стал вас просить о подобном… — Я беспокоюсь не о себе, — кривится разведчик, оборачиваясь к Убуяшики. — Если этот, с позволения сказать, план провалится, они рискуют ещё больше, неужели ты не понимаешь? — Вы провели достаточно много времени в обществе Тамаё, чтобы понять, как хороша её работа. Я полагаю, её старания дадут плоды в ближайшее время, — мягко улыбается Ояката-сама. — Когда вы впервые оказались в этом доме, то рассказали мне свою историю. Уже тогда, узнав о вашей, хоть и утраченной, но удивительной способности, я задумался как её можно использовать. И исследования Тамаё подтверждают мою догадку — вы сами видели. — Всё равно слишком опасно… Ты полагаешься на удачу, а на войне это недопустимо, — Леви раздраженно отмахивается от Главы. — Мне всегда казалось, что ты разумнее. Победа в Ёсиваре затуманила твой разум, Кагая… — Что ж… — вздыхает Убуяшики, тихо удаляясь из сада, — Если один Аккерман отказался, возможно, согласится другая? — Стой! — равнодушный голос Леви даёт осечку: Ояката-сама победил.🀢 🀣 🀤
У Камадо рябит в глазах: слишком ярко. У Камадо звенит в ушах: радостные возгласы Аой и Канао оглушают. У Камадо сводит ноги: Иноске скачет по постели, как неугомонный. Но Танджиро счастлив — все его друзья живы. Осознание накрывает новой волной, и юноша вновь отключается. — А где капитан Леви и госпожа Микаса? — к счастью, второй раз он потерял сознание не на три месяца, а всего на день. — С ними всё в порядке, Канао? Охотница тепло улыбается, вытирая с подбородка мечника чай: губы у Камадо потрескались, и половина пиалы оказалась на одеяле. — Живы. Твой капитан пришёл в себя уже спустя пару недель, госпожа Микаса восстанавливалась почти месяц. Знаешь, Шинобу до сих пор пытается понять, почему яд демона её не убил… Каждую ночь запирается в лаборатории и исследует кровь. Мне кажется, она даже проводит какие-то опыты, — добавляет Канао, переходя на шёпот. — И с кем-то советуется — то и дело вижу воронов… — Понятно… — растерянно протягивает Танджиро. — Как думаешь, где они сейчас? Я бы очень хотел с ними увидеться… Может, послать Уз? Вдруг они недалеко, и госпожа Кочо меня отпустит? Я уже хорошо себя чувствую, честно! — Думаю, в этом нет нужды, — немного подумав, Канао кивает в сторону двери. Камадо поворачивает голову и подскакивает на подушках. В широком проёме стоят они: капитан привычно хмурится, но тёплые искры в глазах выдают истинные эмоции Леви, а госпожа Микаса выглядит даже красивее, чем обычно — настолько ей идёт улыбка. — Глянь на него, Аккерман, всё-таки очухался к лету! Сколько я там тебе должен? — усмехается Леви, запуская руку в карман. — Капитан! Нельзя же так! — укоризненно одёргивает его разведчица, но все же добавляет шепотом: — Вы ставили сотню. Слушая их забавную перебранку, Танджиро откидывается на подушки и заливается смехом: рёбра ещё ноют, но юноше нет дела до боли — он счастлив. Камадо провёл в обществе разведчиков шесть удивительных дней. До этого тренировался только с капитаном и всё не переставал удивляться ловкости и скорости Леви. Но теперь, едва уворачиваясь от длинных деревянных клинков в руках Микасы, вовсе не может подобрать подходящих слов. Они и правда пришли из другого мира — такую мощь он видел разве только у Столпов. В одно утро даже уговорил Микасу показать принцип работы привода, но только пересчитал костями все деревья. — Я и подумать не мог, что пользоваться механизмами так сложно! — растирая ушибленные бока, Камадо кивает на УПМ. — А вы так быстро все делаете! Прямо как Томиока! — восхищенно потирая ушибленные бока, Танджиро пытается отдышаться. Микаса даже не запыхалась. — Сколько лет нужно учиться, чтобы так двигаться? — Я всё ещё учусь, — смущённо опускает глаза Аккерман. — Не слушай её, скромничает, — ухмыляясь, Леви садится рядом и проверяет, не испортил ли паренёк сложное снаряжение. — В своё время она освоила УПМ быстрее всех кадетов. — Неужели? — переводя восторженный взгляд с блестящих рычагов на бледное лицо Аккерман, спрашивает Камадо. — Как вам это удалось? — Всё дело в крови, — за Микасу отвечает капитан. Говорит скупо, но Танджиро ловит каждое слово. — Это особенность нашего рода: сила, выносливость, ловкость. Ещё нам не стереть память и не запутать разум. — Так было раньше. Но титанов нет. Всё ушло. И ничто не имеет смысла. — Потемневшая разведчица забирает из рук Леви свой УПМ и стремительно уходит в дом. — Не обращай внимания. Это всё Ёсивара, — устало вздыхает капитан, провожая взглядом удаляющуюся фигуру. — Она такая с тех пор, как очнулась. Танджиро беспокойно глядит на Леви — помнит, как раненый капитан прижимал к себе умирающую Микасу и шептал что-то едва уловимое в спутанные волосы. Вокруг гремели взрывы и скрипели горящие дома, но Камадо слышал каждое слово. Теперь Аккерманы держатся, как обычно — спорят, подкалывают и колотят друг друга на парных тренировках. Но Камадо видит каждый тяжёлый взгляд, что капитан то и дело бросает на Микасу, стоит ей отвернуться. Ощущает боль, что отражается в глазах разведчика. Чувствует беспросветную тоску Леви, как свою. И ничего не может с этим поделать, потому что не знает как помочь. Ёсивара стоила слишком дорого. Всем им. — Капитан, а что вы делали в доме у Главы? — в надежде сменить тему на более приятную Танджиро поднимается с земли и отряхивает пыль с хаори. — Цветы собирал, — сухо отвечает Леви, вставая следом. — На сегодня всё. Завтра мы отправляемся в Деревню кузнецов. Судя по бумажке от твоего Хаганезуки, будет весело, так что выспись. Мрачнея, юный мечник вытаскивает из кармана скомканный листок: каждая выведенная дрожащей от ярости рукой буква кричит о том, что будет как угодно, только не весело. «У меня нет для тебя меча!» — строки дрожат перед глазами, а в ушах сталью звенит искажённый обидой голос кузнеца. — Я буду просить прощения у господина Хаганезуки столько, сколько потребуется! — вздыхает Камадо, убирая злую записку обратно в карман. — Вот только не знаю, поможет ли… — Поможет. Его катаной ты отсёк голову Высшей Луне. Думаю, это чего-то, да стоит, — на ходу бросает Леви. — Не распускай сопли раньше времени. Сидеть на плечах у какуши с завязанными глазами странно: темнота и неизвестность никогда не пугали, но Микаса отчаянно стыдится собственной беспомощности. Единственное утешение — осознание, что капитан трясётся где-то неподалеку в таком же положении. Клинки разведчиков в порядке, но Леви отказался отпускать Танджиро и Незуко без сопровождения — все ещё винил себя за три долгих месяца, которые юноша провёл без сознания. Думать о том, что могло случиться с командиром в случае гибели Камадо, Зеницу или Иноске, Микасе страшно — Леви потерял слишком многих, и смерть третьего отряда вряд ли переживёт. В последнее время Аккерман в принципе непростительно много думает о капитане. Недавно вспоминала первый день в организации: как сидела у его постели, вздрагивая от малейшего шороха, как была готова разреветься, когда он открыл глаза; как аккуратно придерживала его спину, помогая надеть непривычное кимоно. Вспоминала и другое, совсем далёкое: как ждала его пробуждения после Гула, как молча заваривала крепкий чай и, отводя взгляд, протягивала чашку в дрожащую трёхпалую руку. Она всегда только ждёт: никогда не говорит, никогда не делает первый шаг, никогда не позволяет себе даже подумать… Но сейчас думает. Последние месяцы всё чаще ловит себя на мыслях о кривой усмешке, прямой спине и цепких пальцах. Пожалуй, она позволяет себе слишком много. Потому что, кроме мыслей о коротких тёмных волосах с ранней проседью и остром взгляде, есть и другие. По толстой стене, выросшей давным-давно, уже расползлись неверные трещины, через которые упрямо сквозит другой образ: цветастое хаори, холодные синие глаза и тонкие губы, так редко складывающиеся в улыбку. В её мыслях, сколько себя помнила, царил лишь один человек, верность которому она поклялась хранить до смерти. В её жизни был только он. До ночного грома в поле за родной Шиганшиной… — Мы на месте, — какуши бережно снимает с лица разведчицы плотную повязку. — Будьте аккуратны. Темнота отступает и Микаса возвращается в мир, поспешно стряхивая с себя наваждение. Проморгавшись, находит глазами Леви и вновь возвращается в омут тяжёлых мыслей: капитан недовольно озирается, щурясь на ярком свету, поправляет волосы и проверяет снаряжение. Сейчас Аккерман невольно сравнивает его с чёрным перцем — сам по себе горький, но без него всё пресно. И ей становится так стыдно, что хочется со всей силы ударить себя по щеке — прийти в чувства, вернуть всё на свои места и больше не думать. На счастье, увлечённый помощью Камадо, Леви не обращает внимание на Микасу, избавляя ту от новой волны самобичевания. — Чего застыл, ковровую дорожку с фанфарами ждешь? — бурчит разведчик, глядя на растерянного Танджиро. — Бери сестру и вперёд. Камадо, давно привыкший к капитанским манерам, только улыбается, подхватывая ящик с Незуко, и их маленькая компания быстро скрывается за ближайшим домом. Услышав предложение Леви разделиться спустя несколько дней, Микаса охотно кивает и быстро прощается — капитану и Таджиро интереснее кузнецы и постоянные тренировки в лесу, ей же — обещанные какуши горячие источники. Вслух об этом она, конечно, никогда не скажет, но идея погреться в термальной воде увлекла ещё в поместье бабочки. И теперь, восторженно глядя на водопад и скрытые в пару камни, невольно улыбается, сжимая в руках большое мягкое полотенце: впервые за долгое время предоставлена сама себе — ни Леви, ни Гию. Никого. Только влажная зелёная листва, чистое небо и прозрачная вода — сама жизнь и абсолютный покой встретились, чтобы создать оазис благодати. Только для неё. Всего на полчаса, но она благодарна и за пять минут — просто немного тишины. — Эй, кто там?! — внезапно клубы пара рассеиваются, являя собой невероятной красоты девушку. Пока Аккерман силится вспомнить имя Столпа любви, последняя, ничуть не стесняясь собственной наготы, полностью выходит из воды. — А, это ты! Я тебя помню! Уже решила, снова мальчишки прибежали подглядывать! Как не приду сюда, вечно прячутся в кустах. Думают, я не замечаю! — Ты Мицури, да? — Микаса нервно переминается с ноги на ногу, изо всех сил стараясь не глазеть на обнаженную мечницу. — Столп? — Да-да, — беззаботно смеётся Канроджи, погружаясь обратно в источник. — Не стой, присоединяйся! Вода волшебная! — А я точно не помешаю? — нерешительно спрашивает Аккерман, прижимая полотенце. — Не хочу нарушать твой отдых. — Да брось! Вдвоём только веселее! Так приятно пообщаться с девушкой! А то одни мальчишки! — пригласительно помахав рукой, Мицури скрывается в воде. — Есть, конечно, Шинобу, но она такая скучная! Будто кроме ядов в мире ничего нет! Как заладит — не остановить. Кому такое вообще может быть интересно? Микаса, искренне восхищавшаяся увлечением Кочо, предпочла промолчать. Как раз незадолго до путешествия в Ёсивару Аккерман и Шинобу в очередной раз собрались за чаем. Одна с увлечением рассказывала о своих последних открытиях, а вторая с интересом кивала. Подливая Микасе светлый жасминовый отвар, Шинобу обстоятельно перечисляла возможности глицинии — оказалось, что концентрацию яда можно увеличить, не оставив демону и шанса быстро восстановиться. — Я не могу снести голову, вот и приходится искать другие способы, — развела руками Кочо. — Я не ты… Я не моя сестра. Аккерман никогда не интересовалась прошлым Кочо, и теперь удивлённо подняла бровь, но не сказала ни слова, давая подруге возможность решить, продолжать разговор, или сменить тему. Терпение окупилось, и спустя час Микаса услышала горькую историю. Узнала, какой чудесной и сильной была Столп цветка — Канаэ. Узнала, откуда в поместье бабочки взялась молчаливая и робкая Канао. Поняла, что именно пережила подруга, прижимая к себе умирающую сестру. Запомнила точное описание демона, лишившего Шинобу самого дорогого в жизни. — Я найду его и убью, — улыбаясь, закончила свой рассказ истребительница. — Заберу на тот свет с собой, если понадобится. Я не остановлюсь… — Прекрати, — неожиданно резко перебила Шинобу Микаса. — Не скрывай свою боль. Канао любила твою улыбку, потому что видела в ней счастье и радость. И так ты чтишь память о сестре? Корчишь гримасу, скрывая ярость и горе? — А что же ты? — после недолгой паузы поджала губы Кочо. — Как ты чтишь память об Эрене? Живя за каменной стеной, прячась от любви и радости? Разве нет? Аккерман молчала так долго, что вкусный чай остыл, а небо потемнело, встречая сумерки. Она вспоминала: визиты Жана в далекой Шиганшине — сначала частые, но сошедшие на нет за несколько месяцев; быстрые взгляды Томиоки, о которых старалась не думать; белеющие костяшки сжатых кулаков Леви. Вспоминала и опускала голову всё ниже. — Ты права, Шинобу, — наконец подняла глаза на подругу Микаса. — Продолжай, если хочешь. Я не имею права тебя судить. Раздевшись, Аккерман села напротив Канроджи, беспокойно озираясь по сторонам — так и не выбрала, на что смотреть — на кусты, в которых запросто могли сидеть вышеупомянутые мальчишки, или на голую Мицури, блаженно раскинувшую руки. — Итак, о чём думаешь? — Микаса уже задремала, разомлев в горячей воде, но болтливая охотница совершенно точно решила завести разговор. — Дай угадаю, все мысли о мрачном и загадочном Леви? — Нет! С чего ты взяла?! — сна как ни бывало. — Я не думаю о нём. Совсем. — Вот как? — бесхитростно улыбаясь, Мицури двигается ближе. — Мы дважды вместе сражались, он невероятно силён! Я бы на твоём месте только о нём и думала. — Ты и на своём месте это делала, да? — хмурится Аккерман: остатки хорошего настроения рассеялись, как пар на ветру. — И что же ты думаешь о капитане? — О, я думала совсем недолго, — Мицури благодушно смеётся над резкой реакцией новой знакомой и поудобнее устраивается на тёплых камнях. — Я читаю чужие сердца так же легко, как ты письма, и сразу вижу, если место занято. Твоё, кстати, тоже несвободно! — Верно, — Аккерман скупо кивает и решительно встаёт, понимая, что расслабиться в обществе Столпа у неё не получится. — Хорошего дня, Канроджи-сан. — А я думала, мы вместе пообедаем! — разочарованно лепечет ей в спину Мицури. — В другой раз, — бросает Микаса, скрываясь в зарослях. Она искренне надеется, что деревня кузнецов достаточно большая, и с Кандроджи они больше не пересекутся. Но они встречаются, и не раз. В какой-то момент Аккерман даже начинает казаться, что Столп её попросту преследует. Несколько дней — тут и там: на перекрестках, в додзё и под раскидистыми ивами. Едва завидев розово-зелёные косы, Микаса делает ноги. — Другому могло показаться, что ты бегаешь от меня, Аккерман-сан! — одним вечером Канроджи всё-таки настигает её в столовой: в руках у Столпа сразу десяток тарелок. — Но я понимаю, что это не так. Не обращая внимания на Микасу, молча смотрящую в миску с рамёном, Мицури расставляет свой ужин и садится напротив. — Ты бегаешь от себя, — беззаботно продолжает охотница, быстро орудуя палочками. — Это так забавно! Аккерман озирается по сторонам, ища повод скрыться от пристального взгляда, но Канроджи не даёт такого шанса. — Я родилась со странными волосами… — неожиданно проговаривает Мицури. — И очень сильной. А ещё ела за восьмерых. Ещё ребёнком я носила тяжёлые чугунные горшки и перетаскивала огромные камни — просто ради забавы. Я знаю, ты была солдатом и в своём мире. Это мешало жить? Микаса, решившая просто игнорировать навязчивую знакомую, всё же не может удержаться и невольно вспоминает детство: сколько себя помнила, её опасались. Лишь несколько человек не боялись пугающей мощи. — Я нашла своё место в мире, — скупо бросает Аккерман, гоня от себя ненужные мысли. — В обоих. — Если ты мечтала сражаться, то тебе повезло, — печально качает головой Канроджи. — Я же хотела просто выйти замуж — иметь семью, жить как все… Но едва узнав, какая я сильная, женихи пугались… тогда я научилась скрывать свои способности, перекрасила волосы и почти заморила себя голодом. И это сработало — наконец, один человек согласился на мне жениться. Но как-то раз я посмотрела на своё оражение и поняла, каким жалким существом стала. — И что потом? — Микаса уже не отводит взгляд — смотрит с интересом и ждёт продолжения. — Что ты сделала? — Стала собой, — улыбнулась Мицури. — И решила найти равного. Поэтому и пошла в истребители: нет никого сильнее охотников. Аккерман кашляет, подавившись лапшой от смеха, но быстро мрачнеет: вспоминает, почему сама пошла в кадеты. И становится так стыдно, что хочется провалиться под землю. А ещё она знает, как стал мечником Танджиро, знает о пути, который привёл в организацию Гию… Сколько по-настоящему счастливых людей среди охотников? Аккерман уверена, что их можно пересчитать по пальцам правой руки Леви. — Надеюсь, что ты его найдёшь, — заглянув в глаза Мицури, мягко говорит Микаса. — Я уверена, что найдёшь. Истребительница только улыбается, запивая огромную порцию рыбы водой. Теперь Аккерман видит её настоящую — сильную не только снаружи, но и внутри. И эта Канроджи ей, пожалуй, нравится. — На самом деле, думаю, я его уже нашла, — переходя на заговорщический шёпот, охотница наклоняется ближе. — Как и ты. — Нет, — упрямо трясёт головой Микаса. — Ты правильно тогда сказала… моё сердце занято. Я уже любила и больше не смогу. Мицури медленно отодвигает гору пустых тарелок и внимательно смотрит прямо в глаза. Забавные ужимки исчезают окончательно, а нежный щебет лепет сменяется серьёзным голосом. — С чего ты взяла, что человеку дарована только одна любовь в жизни? Любовь всюду, она бесконечна, неиссякаема. Любовь, как море — сколько не черпай из него воды, оно не станет меньше. Всё, что нужно — выйти из леса и подойти к воде. И когда ты его увидишь, ты поймёшь, сколько любви вокруг, сколько её в тебе самой. Ты так долго пряталась в темноте, неужели тебе не хочется выйти на свет? — Но это же предательство, — еле слышно шепчет разведчица, опуская глаза. — Я не могу забыть то, что было… обесценить, выбросить, как старую ненужную вещь. — Ты говоришь на искажённом языке, языке страха. Любовь, что была у тебя, никуда не исчезнет. Она не будет предана и поругана, потому что новая любовь, если она истинна, никогда не навредит старой. Аккерман не остаётся ничего, кроме как спрятать лицо за волосами. Она и сама не раз думала о том, что бы сделал он, узнав, что Микаса решилась идти дальше. Был бы рад? Или бы совершенно заслуженно отвернулся? — Я не могу об этом говорить, — помотав головой, разведчица аккуратно встаёт и забирает остывший суп. — Прости. — А тебе и не нужно говорить об этом, — смеётся в кулак Канроджи. — Со мной. А вот с ним — необходимо. Но ты и так это знаешь.🀢 🀣 🀤
Камадо стоит напротив старой шестирукой механической куклы: надеялся найти подходящее место для очередной тренировки с Леви, а нашёл человека из своих снов. Почти человека. Фигура, обретшая реальную форму, раньше вызвала трепет, но теперь — только недоумение. — Я не понимаю. Что это? — Танджиро переводит беспокойный взгляд на командира. — Я знаю его… Точнее, знаю воина, который выглядел точь-в-точь, как эта кукла. Как человек из моих видений мог стать… этим? — Это тренировочный манекен, — обойдя фигуру, уверенно отвечает Леви. — Мы делали подобные для отработки боя с титанами. Не такие искусные, конечно, но смысл тот же. Капитану неинтересна сломанная игрушка, но бросать Камадо он не собирается — знает, что за пределами леса непременно наткнется на Аккерман. Последние дни они предпочитали не оставаться наедине, а бегать от Микасы по всей деревне глупо — он не ребёнок. Он трус. Слабость, допущенная на руинах Ёсивары, осталась между Леви и пеплом — Аккерман так ничего и не вспомнила. И разведчик до сих пор не понял, что чувствует: радость, облегчение, тоску, досаду — всё смешалось в один горький коктейль. И он тонул в холодных потоках, не в силах подняться на поверхность и сделать вдох. Без борьбы, без надежды — погружался всё глубже, смирившись с пустотой. Потому что только она ему и осталась. — Капитан, а вы не хотите попробовать? — Танджиро кивает на замершую фигуру. Леви только отмахивается, поудобнее облокачиваясь на ствол дерева — позвонки ещё ноют, и найти подходящую позу непросто. Он сам, как эта кукла — старый, потрепанный, разве только на части не разваливается. Времена, когда он верил, что способен одолеть любого, справиться с чем угодно, прошли: теперь только ноющая боль и тяжёлое предчувствие. Он пережил одну войну, но переживет ли вторую? Справится ли с заданием от Убуяшики? Сколько удачи ему отмерено? Ничего не осталось, и даже хорошо, что Аккерман пропустила тот глупый ребяческий порыв на руинах Ёсивары — что он может ей дать? Даже защитить её, и то не смог — настоящий капитан. — Староват я уже в куклы играть. Развлекайся, Камадо, — Леви заталкивает горечь отравляющих мыслей подальше и улыбается, глядя на покрасневшего мальчишку. — А я посмотрю, наскольно нам удалось продвинуться за последние дни. — Я и сам хотел бы знать, — вешает голову Танджиро, но тут же собирается и решительно смотрит на безмолвного противника. — Но даже если я не смогу сделать всё правильно с первого раза, то не отступлю. Буду тренироваться до тех пор, пока не получится, вот увидите, капитан! Камадо принимает боевую стойку, а Леви сползает на землю — совсем зелёный мальчишка намерен сражаться за то, во что верит, до конца, а он, «сильнейший воин человечества», боится признаться женщине в любви. Дожили. «Такого меня ты бы в Разведку точно не взял, да, Эрвин?» — Капитан! — голос Камадо возвращает в реальность, и Леви приходит в себя: как раз вовремя. На небольшой поляне стоит странный ребёнок с отсутствующим выражением лица: глаза его пусты, а голос едва слышен. Позади него трясётся деревенский мальчишка в смешной маске из тех, что носят все кузнецы. — Уходите отсюда, я пришёл тренироваться. — Рассеянно доставая клинок, Столп тумана приближается к манекену, не удостоив Леви и Танджиро даже взглядом. — Вставай в очередь, — капитану некогда возиться с ещё одним несносным подростком. — Как только Камадо закончит, играйся на здоровье. — Долго… ждать скучно. — Муичиро даже не останавливается, и только сейчас Леви замечает, что маленький кузнец, хромающий следом, изрядно потрёпан. — Что ты сделал с мальчиком? — синяки и ссадины видит и Камадо. — Ты бил его? — Он не хотел показывать мне это место, — равнодушно пожимает плечами Токито. — А вы не хотите уступать… Леви устало трёт переносицу — при таком раскладе стычка неизбежна. Вот только избивать ребенка, будь тот трижды Столп, ему совсем не улыбается: одно дело тренировать Камадо, другое — драться из-за древнего манекена. Сюда бы сейчас Микасу — та обладала удивительным умением гасить любой конфликт. Но её тут нет — одни только дети, сильные настолько, что запросто могут измордовать друг друга до смерти. — Перед тобой Столп, Танджиро. Прояви уважение и уступи. А пока он играет, займись нашим пострадавшим. Камадо было хочет поспорить, но по капитанскому взгляду понимает, дело гиблое, и со вздохом отступает. Перебрасывается парой слов с ершистым мальчишкой из кузнецов и достаёт из сумки бинты и мази. Токито, забывший о существовании истребителей, принимает стойку и начинает бой с недвижным манекеном. Леви уже собирается отвернуться, но замирает, завороженный картиной: стоит Муичиро коснуться куклы, та оживает и начинает двигаться так, как мог двигаться, пожалуй, только капитан, да и то — в лучшие годы. Деревянный истукан в лохмотьях кружится и наносит один безупречный удар за другим. Оценивая каждый, Леви понимает, почему Столп тумана так стремился добраться до рухляди, спрятанной в лесу. Они дерутся наравне: мальчишка с пустым взглядом и кукла со сломанной головой. Нет… Токито куда сильнее — теперь Леви осознаёт, как такая мелочь могла стать Столпом: сила, дарованная недомерку с первым вдохом, ощутима — вибрирует в воздухе, разгоняет сонных птиц, заставляет облака двигаться быстрее, раскачивает саму земную твердь. В каждом мире есть свои «Аккерманы», и Токито — один из них. В подтверждение мыслей, Муичиро разносит хитрый манекен в щепки и, ни разу не переменившись в лице, скрывается в зарослях, бросив напоследок тихое «скучно». — Вот это да! — восхищенно вздыхает Камадо. — Он почти как вы, капитан! — Нет, — качает головой Леви, осматривая то, что осталось от куклы. — Он не хуже… — Тогда ты тоже слабак! — неожиданно подаёт голос мальчишка-кузнец. — Котетсу-сан, что ты такое говоришь? — ошарашенный Танджиро округляет глаза, представляя, какую взбучку может получить маленький грубиян. — Капитан — один из самых умелых охотников на демонов! — Кукла работает в пол силы, — собирая разлетевшиеся по поляне части устройства, нехотя объясняет Котетсу. — Поставь я правильный режим, он бы не справился. А значит, твой капитан тоже! Вот! Мальчик пытается приладить на место оторванную руку, но ничего не выходит, и он неожиданно оседает на землю. — Эту куклу создали мои предки много веков назад. Я должен поддерживать её в рабочем состоянии, но она уже совсем плоха — истребители ломают её сотни лет подряд… — крикливый и грубый Котетсу исчезает и появляется обычный ребёнок: растерянный, печальный и одинокий. — Я не справился со своей работой. — Вставай, — немного подумав, Леви подходит к расстроенному мальчику. — Если сдашься, перестанешь быть собой, понял? — Как я могу перестать быть собой?! Ты что, кретин? — хлюпая носом, ворчит Котетсу из-под маски. — Я всегда буду собой. Это же я! — Ремесло — суть каждого. Сдашься — будешь как эта сломанная кукла. Её задача — учить мечников. Если она перестанет работать, то станет бесполезной. Лишь возможности и поступки определяют человека. Подумай, каким человеком ты хочешь быть. — Капитан даёт маленькому кузнецу немного времени подумать и направляется в сторону чащи. — Я принесу ужин, а вы… решайте, чем хотите заняться — можете валяться без дела, а можете помочь друг другу. Деревню кузнецов уже окутали летние сумерки — местные зажигали слабые огни, едва слышно переходя от хижины к хижине. Погруженный в мысли Леви бредёт в сторону столовой, прикидывая, сколько ещё дней они проведут в этих горах. Неожиданно взгляд цепляет знакомую спину: Микаса выглядит не просто расстроенной — потерянной. Идти следом — худшая идея, но непослушные ноги сами собой начинают тихое преследование. За угол. Прямо. Направо. К дому на краю деревни, где их разместили гостеприимные кузнецы. Аккерман сидит в своей комнате, безрадостно изучая клинки. — Что, горячие источники не понравились? — Леви говорит спокойно и тихо, но она всё равно вздрагивает. — Понравились, — Микаса быстро поднимается и отходит к окну. Тёплый ветер приносит аромат цветов, на улице во всю поют цикады, а небо искрит звёздами: вечер прекрасен настолько, что даже дух захватывает — худшее время для разговора без свидетелей. — А где Танджиро? — В куклы играет, — усмехается капитан, облокачиваясь на стену. — И ждёт, когда я принесу ужин. — Я рада, — Аккерман смущённо отводит взгляд. — Рада, что вы позволяете ему быть ребёнком. Сохраняете детство. — Он заслуживает больше, чем эти жалкие крохи. — Кривится разведчик. Чудо рассеивается: Микаса бьёт в самые уязвимые точки — напоминает, насколько печальна участь Камадо, и как мало Леви делает для мальчишки. А ещё говорит совсем не о том. — Я должна спросить вас, капитан, — неожиданно её голос меняется. Всегда чистый, сейчас звучит глухо, неуверенно. В пальцах Аккерман крутит ту самую ленту, что он отрезал для её волос, кажется, уже целую вечность назад. — Как думаете, сколько любви отмерено человеку? Ночь накрывает Леви так, как недавно деревню, и он будто погружается в сон наяву. Но если в своих мечтах капитан всегда находил правильные слова, то сейчас не может не то что говорить, но даже дышать. И он только смотрит. В ушах лишь цикады и невыносимо громкий ход карманных часов: его личный отсчёт до точки невозврата. — Мне нравится думать, что мы сами вольны выбирать судьбу. Чаще всего выходит скверно, но мечтать не вредно, да? — осипшим голосом, наконец, выдаёт капитан, не сводя глаз с застывшей Аккерман. — Это всё? — Микаса говорит еле слышно, но он ловит каждый звук. В голове у него пусто, но не так, как было на грани смерти, а по-хорошему — легко. Кажется, что ещё пара мгновений, и он скажет ей всё, что хотел, именно так, как представлял последние недели. Ещё немного, и он расскажет, почему на самом деле вернулся из Марли на Парадиз. Секунда-другая, и Микаса узнает о письме, что он однажды получил от Армина: аккуратные буквы складывались ровными строками, в каждой из которых сквозил страх — за неё. Умница Арлерт не стал разводить сопли, ограничившись коротким описанием розовых кустов во дворе Аккерман и безумных диалогов, которые та вела с безмолвными цветами. Микаса таяла, растворялась в тоске и горе. И Армин не знал, что с этим делать. «Надеюсь на вашу помощь, капитан Леви» И вот как он помог — застыдил, вытащил в темноту к могиле любимого человека на очередные похороны. Что он дал ей вместо обещанного исцеления? Взял за руку и лично проводил в ад. А она ни разу не вспомнила о той ночи: он не услышал ни одного вопроса, ни одного упрёка. И от этого на душе было ещё паршивее. Микаса всегда оставалась собой — молчаливая и исполненная той удивительной силой, что стирает грань между реальностью и вымыслом. Наблюдая за методичными щелчками привода, парящими на ветру локонами и внимательными глазами, постепенно сходил с ума. Разве мог он надеяться на взаимность от женщины, которую обрёк на столь жестокую судьбу? Но вот она стоит напротив, окутанная сумраком, и сама заводит разговор, который был так ему нужен. — Всё, что нам остаётся — мечтать? — Тихо повторяет вопрос Микаса. — Больше ничего? — Нет, Аккерман, есть ещё кое-что, — он больше не думает. В два широких шага оказывается рядом и внимательно смотрит в её глаза: сейчас они кажутся ему такими огромными, что можно утонуть. Хочется утонуть. — Мы можем попытаться начать действовать. Ещё миг, и он сделает то, на что не решился в Ёсиваре. Или в доме Шинобу. Или в десятках других мест, где они были так же близко. Где у них был шанс. Но они оба замирают: два истукана друг напротив друга. Стоят и не дышат. — Послание! — резкий птичий голос прерывает идеальную тишину, и разведчики вздрагивают, оборачиваясь на звук: на подоконнике сидит дряхлая ворона. — Послание! Для Микасы Аккерман! — Привет, — отвечает опешившая разведчица. — Что случилось? — Вместо старого! — хрипит птица и тяжело взлетает, едва не врезавшись в кусты. Аккерман растерянно пожимает плечами, поворачивается к Леви и нервно поджимает губы. — Госпожа! — В комнату аккуратно стучит какуши. Капитан сжимает кулаки: мир, подаривший ему такую чудесную возможность, подкладывает свиней — одну за одной. Следом, как кажется разведчику, в комнату ворвется процессия кузнецов, циркачи и пара лошадей. — Вы не спите? — Нет-нет. Входите, всё в порядке. Что случилось? — вздыхая, всегда вежливая Микаса, принимает неожиданного гостя. Какуши передаёт ей какой-то свёрток и, быстро поклонившись, ретируется. Аккерман бросает на капитана взгляд, словно спрашивает разрешения, и, получив утвердительный кивок, аккуратно разворачивает посылку. Чтобы замереть. — Ну, что там? — надеясь побыстрее разделаться с глупостями и вернуться к начатому, Леви заглядывает ей через плечо. Ещё миг назад казавшаяся реальной надежда рассыпается прахом: в руках у Микасы красивое серое хаори с вышитыми на спине «крыльями свободы». — Носи, Аккерман. И передавай привет Водяному. — Бросает капитан, скрываясь в коридоре: оставаться в её комнате больше нет смысла. И сил. В голове у Леви пусто. Но не так, как до этого: никакой лёгкости — только ничто. И злой холодный ветер с колючей зимней стружкой. Капитан быстро шагает по тёмному коридору: цикады, тишина. И едва слышный звон… будто кто-то на другом конце деревни дёрнул неотлаженную струну. Леви знает эту фальшивую ноту лучше многих — так звучит опасность.__________________________
Слухи эпохи Тайсё!
— На кой чёрт он ушёл в лес? — недовольно пробурчал капитан, узнав, что кузнец Хаганезука покинул деревню, когда выяснил, что Камадо испортил ещё один меч. — Это его вина. Он создал меч, который может сломаться, — пропищал крошечный старейшина. — Не волнуйся, Танджиро. Если Хаганезука не выкует тебе новый, это сделает другой. Например, тот, что создал эти клинки, — кивнув на привод Леви, добавил кузнец. — Не соглашайся, Камадо, — усмехнулся разведчик. — Нам с Аккерман пришлось доводить лезвия самим — последняя партия оказалась настолько тупой, что мы могли бы использовать их вместо деревянных. С каждым словом Леви старейшина всё больше сердился и даже начал подпрыгивать — Танджиро показалось, ещё немного, и из-под маски пойдёт пар. — Капитан, — испуганно прошептал истребитель, кивая на главу деревни. — Кажется, ваши клинки ковал сам старейшина…