В небе такая луна, Словно дерево спилено под корень: Белеется свежий срез.
Мацуо Басё.
— Доброе утро… Танджиро не верит своим ушам, слыша её голос. Незуко. Танджиро не верит своим глазам, видя её фигуру в рассветных лучах. Незуко. Живая, улыбающаяся. Танджиро не верит своему счастью, но доказательства налицо — она рядом. Камадо укрывает сестру в объятиях, утыкается в воротник её кимоно и ревёт, как мальчишка. Где-то рядом пыхтит Генья, зажатый в сильных руках смеющейся Мицури. И в каждом солнечном луче, и в каждом лёгком порыве ветра, и в каждом шорохе листвы сквозит такая радость, что ещё немного — и сердце лопнет. Отпустить Незуко сложнее всего, но он отступает на шаг, давая сестрёнке передышку. Аккерман, вышедшую из леса, истребители замечают не сразу — так поглощены праздником. А Микаса молча подходит к девочке, внимательно рассматривает лицо и гладит по голове. Камадо наблюдает за ними сквозь пелену слёз, что никак не прекратят литься: уже и не помнит, когда было настолько хорошо. Но что-то царапает уголок глаза, скребётся в груди, и паренёк начинает подмечать странные детали: восхитительное серое хаори разведчицы изорвано в клочья, на животе, туго перемотанном лоскутом, расплывается бурая клякса. Ноги её дрожат, костяшки кулаков белеют под запёкшейся кровью. Взгляд мечника продолжает изучать неестественно прямую фигуру: лицо бледное и больше походит на маску, а всегда выразительные черты словно смазаны. Но самое страшное открытие Камадо делает, всмотревшись в глаза — мёртвые. — Аккерман-сан, что с вами? — Танджиро нерешительно касается перепачканной в сырой земле ледяной руки. — Я в порядке. — Бесцветный голос принадлежит кому угодно, только не госпоже Микасе, и Камадо понимает: беда. Глаза спешно выискивают поблизости знакомую фигуру, но ничего — лишь снующие туда-обратно кузнецы. — Что-то случилось? — Танджиро возвращается к бледной маске, но находит только пустой взгляд в никуда. — Демон, убивший Кёджуро Ренгоку, мёртв. — Госпожа Аккерман говорит словно сама с собой, и с каждым словом сердце истребителя замирает, сбивается с ритма. Микаса же отрешённо поправляет тугую повязку и проверяет снаряжение. Наблюдая за спокойными, выверенными движениями, Камадо всё отчетливее слышит запах невыносимой боли. Настолько невыносимой, что он едва не складывается пополам от настигшей сердце гнетущей тоски. — Госпожа Микаса… А капитан Леви разве не с вами? — Зубы стучат, голос дрожит, но Танджиро упрямо пытается улыбнуться в наивной попытке убедить себя, что услышит в ответ нечто хорошее. Словно оглушённая, разведчица замирает с пустой рукоятью в пальцах. Медленно переводит безжизненный взгляд на перепуганного юношу и поворачивается в сторону леса. Шаг, ещё один, ещё. Камадо хочет ринуться следом, но ноги не слушаются. Остальные истребители, почуяв неладное, замолкают и беспокойно переглядываются, кивая на идеально прямую спину. — Капитан не придёт. Время замирает, лишь невесть откуда взявшийся холодный ветер приносит едва уловимый голос. Колени подводят, и Танджиро оседает на землю, чувствуя, как внутри разрывается каждая клетка, лопается каждый сосуд. Боль парализует, лишает воздуха, и он задыхается: рушится на бок, заходится в немом крике, сжимая кулаки. Оглушающую тишину нарушает гадкий скрип: следом за удаляющейся в лес разведчицей мёртвым грузом по земле волочится второй искорёженный привод, цепляя по пути мелкие камушки.🀢 🀣 🀤
Холодная ночь накрывает высокую гору, ранний мороз пробирает до костей — ей плевать. Аккерман равнодушно дёргает рычаги и взмывает вверх. Пострадавшие от металлических гарпунов деревья проносятся мимо, обиженно шурша кронами, бледная луна порой показывается из-за облаков, ветер свистит в ушах. За спиной парусом развевается простое чёрное хаори: больше никаких красивых вещей — поиграли и хватит. Микаса приземляется у разрушенного храма: если здесь и молились, то очень давно — от священного места осталось одно название, а всю округу заполонил демонический смрад. Она не ошиблась, поверив перепуганным крестьянам из деревушки неподалёку. Подтверждая догадки, из темноты показывается тонкая фигура: ни лишних конечностей, ни уродливых черт — от человека едва ли отличим. — Пришла помериться силами? — Лениво облокачиваясь на уцелевшую стену, демон демонстрирует белоснежные клыки. — Многие пытались, уж поверь. И, как видишь, не преуспели. Микаса только склоняет голову набок, окидывая его бесстрастным взглядом. Отрицать силу глупо, пожалуй, в рукаве пышного кимоно даже припрятан какой-нибудь козырь. Но и с силой демонической крови он ей не соперник. — Пришла поговорить. — Аккерман убирает пальцы с рукоятей. — Для начала. — Неужели? — Демон отрывается от стены и делает шаг навстречу, заинтересованно разглядывая странную гостью. — Как необычно. Я Нобу. — Я кое-кого ищу. — Не тратя время на обмен бессмысленными репликами, Микаса спокойно садится на замшелый камень. — Он тоже носит форму истребителя и невероятно силён. Неделю назад в одиночку вырезал самое большое гнездо в соседней провинции. — Ты будешь разочарована, милая охотница, — разводит когтистыми руками Нобу. — Жизнь у меня скромная, уединённая, ничего не знаю, никого не трогаю. На последнем слове демон плотоядно облизывается, открыто дразня — по рассказам местных Аккерман знает, что недавно он утащил троих. — Тогда ты бесполезен, — холодно замечает она. Демон хочет что-то ответить, наверняка уколоть или подшутить, но слова тонут в крови: за долю секунды Микаса срывается с места и отсекает голову одним движением. — И я не охотница. — Не оборачиваясь, бросает она удивленно тающей на ночном ветру физиономии. — Я солдат Разведкорпуса. Дни и ночи сливаются в одно грязное пятно. Спроси у Аккерман, какое сегодня число — не ответит. Мир потух, и ей не было до него дела — робкие ростки надежды, что она наивно лелеяла последний год, рассыпались прахом. Жестокие боги, в которых никогда не верила, насмехались, заставляя ходить по одному и тому же кругу боли снова и снова. Словно единственное развлечение небожителей — наблюдать за непрекращающейся чередой людских страданий. Микаса всегда знала, что омытые кровью руки никогда не побелеют, а счастье брезгливо обойдёт её стороной, не желая пачкаться. Но долгие месяцы в организации истребителей притупили воспоминания, и она по глупости позволяла себе верить в то, что новый мир даёт второй шанс. Ошибалась. Не дал. Но и сама Аккерман уже не была прежней — опыт стоил слишком дорого. И теперь, путешествуя из города в город, отмахиваясь от надоедливого ворона, опрашивая жителей, прочёсывая леса и горы, рассекая демонские шеи, повторяет, как мантру, одно и то же слово: «нет». Она не позволит трагедии повториться. Она сделает всё, чтобы не допустить смерть близкого. Никогда. — Нет! — Просыпаясь на закате, разведчица судорожно нащупывает клинки. Смахивает дрожащей ладонью холодный пот со лба и гонит остатки сна. Она позволяет себе только пару часов. Закрывать глаза надолго — неэффективно — на счету каждая минута, а ещё страшно. Самый тёмный час — перед рассветом. Микаса часто слышала эту старую поговорку в разных вариациях, но никогда не придавала значения словам. А зря. Всякий раз, погружаясь в беспокойный сон, она возвращается в кошмар. Аказа смотрит спокойно, чуть склонив голову набок. В его золотых глазах горят кандзи, не сулящие ничего хорошего. Аккерман вспоминает, как осторожно накрывала тело Кёджуро Ренгоку своим хаори под вопли Иноске и рыдания Зеницу. Вспоминает потемневший взгляд капитана, держащего на руках полуживого Танджиро. Разведчики вымотаны долгим ночным боем, и даже вдвоём их шансы против Третьей Высшей Луны не так уж велики. Единственная надежда — рассвет, до которого всего ничего, какой-то час… Если смогут продержаться. — Я ждал тебя, Аказа. — Капитан, напротив, не выглядит растерянным или удивлённым: словно знал о появлении демона в секретной деревне заранее. — Вот как? — скалится Третья Высшая Луна. — А я хотел устроить сюрприз! Давайте знакомиться, ведь ваших имён я до сих пор не услышал… — Не будем терять время, — равнодушно бросает Леви, меняя лезвия в клинках. — Ты же не хочешь позорно убегать, как в прошлый раз? Насмешка мгновенно исчезает из ярких глаз. Оскорблённый демон щурится, делает пару шагов назад и за долю секунды принимает безупречную боевую стойку. Тёмная аура накрывает тяжёлой волной, и Микаса замирает, не в силах оторвать взгляд. — Любоваться будешь его трупом, — цедит капитан, заметив смятение. — Соберись, Аккерман. Стратегия, которую Микаса считала единственно возможной, рушится: Леви не рассчитывает на рассвет — делает ставку на себя. На них. — Есть. — Стряхнув наваждение, она крепко сжимает рукояти клинков и намечает лучшие направления для манёвров: Аказа не так уж и умён, если вышел биться против разведчиков в лесу. — Живым он отсюда не уйдёт. Леви удовлетворённо кивает и без промедления выпускает тросы. Микаса — следом, отключая в воздухе все лишние эмоции. Усталость отходит на второй план, уступая место неколебимой решимости: сегодня они уничтожат Третью Высшую Луну. Как и обещали, отомстят за Ренгоку и подарят истребителям ещё один повод для радости. Сделают это вместе. Аказе уже триста лет, на его счету десятки Столпов — невероятно искусных и талантливых. Некоторые, как недавний противник Кёджуро Ренгоку, смогли подойти к пику собственной мощи настолько близко, насколько вообще способен человек. Но ни разу за три века он не встречал таких людей. С этими странными клинками и необычными механизмами, с этой печатью смерти на бледных лицах. Не проходило ни дня, чтобы Аказа не вспоминал их появление у железной дороги: раз за разом прокручивал варианты возможной схватки. Узнав, что именно их и призвала Накиме по приказу Господина, и вовсе помешался. А после, получив задание обезвредить опасных истребителей и бросить полуживыми к ногам Мудзана, едва ли не рассмеялся, ощутив небывалую радость азарта: Повелитель обязательно сделает их демонами, и они будут сражаться вечно, как он и мечтал. Но теперь, едва ли успевая отбивать отточенные удары, уклоняясь от безупречно синхронизированных атак, пытаясь разглядеть боевую ауру противника в непроницаемой чёрной дымке, взявшейся из ниоткуда, демон задумывается: а люди ли они вообще? «Последний вздох». Аказа слышит сверху холодный бесстрастный голос и рефлекторно поднимает голову: пока блокировал град выпадов от длинноволосой девушки, совсем забыл о мужчине с глубоким шрамом. Увернуться от прямого попадания удаётся в последний момент, и демон расстаётся с правой рукой. И тут же — с левой. Восстановить не проблема, но за двумя катанами следить непросто, за четырьмя — ещё сложнее. Отращивая конечности, Аказа сжимает кулаки: схватка перестала быть просто интересной — впервые он осознаёт, что может проиграть человеку. Наблюдая их объятья, искренне недоумевал: как столь сильные существа могут позволить себе такую слабость, как чувства? Теперь же, безуспешно пытаясь перехватить хотя бы один трос, Третья Высшая Луна понимает: их чувства не слабость, потому что вдвоём они непобедимы. Редкий удар достигает цели: истребители парят на высоте, перемещаясь с нечеловеческой скоростью — нигде и повсюду. Впервые Аказа ощущает что-то кроме азарта или ярости. Он тоже хочет так — чувствовать кого-то так глубоко, так крепко, понимать без слов, быть продолжением, одним целым, отбросив собственное «я». Анната, о которой он грезил триста лет. И когда девушка с горящими серыми глазами в полёте рассекает его грудь в опасной близости от шеи, а появившийся из чёрной дымки мужчина обоими клинками сносит голову, внутри лопается невидимая струна. Чужаки, взявшиеся из ниоткуда, побеждают его, Третью Высшую Луну, положившего века на совершенствование боевых навыков. Потому что они — единое целое. — Да, Хакуджи-сан, потому что они вместе… — раздаётся на периферии тихий женский голос. Аказа вглядывается в пустоту в поисках источника и встречается с ними — полными любви и нежности глазами. Прошлое накрывает угасающее сознание, и вся человеческая жизнь проносится мимо: больной отец, повесившийся, чтобы дать сыну шанс на новое начало; учитель с сияющей улыбкой, пустивший в свой дом мальчишку-карманника; Коюки — девушка, что видела в нём не жалкого заклеймённого преступника, а своё будущее. — Прости меня! Прости, что не смог защитить тебя! — Хакуджи прячет лицо в её кимоно, заливаясь слезами. — Прости, что так и не показал тебе те фейерверки! — Все в порядке, Хакуджи… — Она только прижимает его к себе сильнее и гладит по волосам. — Ты вернулся домой, а это главное… Он повержен. Но таким сильным, как сейчас, не чувствовал себя никогда. Взрыв оглушает, и Аккерман спасают только безупречные рефлексы и крепкие тросы: не зацепись, отлетела бы на десятки метров, пересчитывая по пути широкие ветви и стволы. Она прикрывает лицо, защищаясь от шквального ветра и пыли, смешанной с щепками и листвой. И в голове, как и вокруг, мешанина: победа, капитан, треснувшее ребро, вывихнутая лодыжка, Леви. — Цела? — Когда грохот окончательно стихает, на её плечо ложится тёплая ладонь. — Микаса? — Цела, — шепчет она. Чувства, как и мысли, тоже смешались. Здесь и облегчение, и счастье, и сомнения: демон прервал их странный разговор, и что теперь делать — неясно. — А ты… в порядке? — Жить буду, — усмехается разведчик, заваливаясь на траву: кладёт руку под голову и с наслаждением прикрывает глаза. — Но спать хочу страшно. Недолго думая, Микаса ложится рядом. Задушевные беседы никогда не были их сильной стороной — оба предпочитали молчание пустой болтовне. Выбирали тишину, и та в благодарность дарила им необъяснимое тепло, будто так и должно быть: ничего лишнего, только размеренное дыхание и абсолютный покой. Молчание кажется самым правильным решением и сейчас, поэтому разведчица просто смотрит: лёгкая щетина, глубокие шрамы, тонкие губы. — Ты пялишься. — Леви не спрашивает — констатирует факт. А сам даже не поворачивает головы — так и лежит с закрытыми глазами под тёмным предрассветным небом. — Ошибаешься… — бормочет Микаса, заливаясь краской, но взгляд не отводит, настолько удивительное зрелище наблюдает впервые: разведчик смущён. — А что же ты тогда делаешь? — наконец, он распахивает глаза и на выдохе задаёт вопрос, к которому Аккерман оказывается совсем не готова. Но отступать уже поздно: она сдалась ещё тогда, когда ринулась в чащу леса, оставив Мицури в одиночку разбираться с демонами. Она больше не лжёт. Ни себе, ни ему. Их сердца всё ещё сплетены и бьются в унисон. Страх уходит, и Микаса спокойно, без дрожи в голосе отвечает: — Любуюсь. — Издеваешься, — фыркает Леви, отворачиваясь. Но Аккерман знает, что он не злится — видит порозовевший кончик уха и давит смешок: рубивший титанов и крошивший демонов суровый капитан краснеет. — Леви… — наконец она решается возобновить прерванный диалог. Стоит неимоверных усилий, но отбрасывает сомнения: трусам не место ни в Разведкорпусе, ни среди истребителей. — Не сейчас, Микаса. — Он не даёт и шанса закончить фразу: поворачивается и смотрит с такой невероятной тоской, что внутри всё сжимается. — Не сейчас. — Но… Леви… — опешившая девушка пытается подобрать слова, глотая воздух. — Я же… — Время неподходящее, Аккерман. — Он прикрывает глаза, словно тоже на что-то решается. И когда открывает, взгляд режет не хуже стали — в нём нет и следа того тепла, с которым смотрел раньше. — Когда мы разбёремся с этой чертовщиной, когда ты разберёшься в себе, тогда и поговорим. Поняла? — Есть, капитан… — бесцветно бросает Микаса, обращаясь к небу: чёртов долгожданный рассвет всё медлит, хотя должен был наступить… Он был должен… Разведчица смывает остатки кошмара студёной водой из бочки на улице и, проигнорировав тёплый свет, льющийся из идзакая, ступает на узкую тропу, ведущую к лесу — она поест потом, когда наступит подходящее время. Торговец, повстречавшийся на тракте накануне, пересказал последние слухи о пропавших девушках из небольшого селения, и теперь под ногами у Микасы та самая дорога — путь к новой цели. В чаще её ждёт полноценное гнездо — пару недель назад бы не рискнула соваться в одиночку, но сейчас ей нет дела до глубоких царапин, что оставляют когти. К собственному телу относится как к инструменту, не более. Отрешившись от всего, даже позволяет одной из змееподобных тварей подобраться поближе и оставить на оголившейся коже следы острых зубов — так проще отсечь голову. — Я кое-кого ищу. — Пригвоздив последнего из выводка демона клинком к земле, Аккерман садится на корточки и внимательно вглядывается в налитые кровью две пары глаз. — Он носит форму истребителя и невероятно силён… Рассвет вновь её подводит — ни одна из тварей, перебитых в гнезде, не слышала о том, чей путь на север прокладывается трупами демонов. Сидя на мёрзлой земле в окружении гнилого праха, Микаса рассеянно бинтует кровоточащую рану. Живот сводит голодной судорогой, в глазах темнеет, а вместо мыслей гуляет сквозняк. — Тебе пора это прекратить. — Ровный голос звучит из-за спины, но она даже не оборачивается, продолжая обматывать предплечье. Слабые лучи мягко касаются кожи, но ей хочется забиться в тень — при солнечном свете мир выглядит совсем паршиво. В ночи спокойнее — там живут демоны, и рассматривать пышные цветы и густые облака некогда. А сейчас взгляд волей-неволей цепляется за красивые лепестки и зелёные ростки. Но вместо мягкой улыбки лицо искажает гримаса боли: как мир может оставаться прежним после того, что случилось? Мир просто ещё не понял… А когда поймёт — скорбеть будет поздно. — Остановись. — Томиока садится напротив и аккуратно перехватывает марлевую ленту. Аккерман не реагирует — продолжает отрешённо наблюдать за просыпающимися растениями. Гию снимает успевший пропитаться кровью бинт, достаёт из кармана стеклянный пузырёк: бережно обрабатывает раны и парой ловких движений накладывает тугую повязку. — Ты пришёл напрасно, — еле слышно бросает Микаса, наконец, встретившись с глазами Столпа. — Я не вернусь. — Это не моя прихоть. — Томиока отводит взгляд, едва заметно сжимая челюсть. — Таково распоряжение Ояката-сама. Тебе надлежит вернуться в Штаб и начать тренировки. Мы полагаем, что способны… — Меня это не волнует. Я не вернусь, пока не найду его. — Аккерман поднимается с земли, отряхивая успевшее истрепаться хаори. — Можешь так и передать своему Главе. — Он и твой Глава тоже, — вставая следом, истребитель недовольно качает головой, разглядывая свою цугуко. — Нет, Гию… — давит подобие кислой улыбки разведчица, разминая затёкшую шею. — Я больше не одна из вас. Аккерман порывается было скрыться из виду, но упорный Томиока преграждает путь. Микаса готова вынести осуждение и упрёки, ненависть, пренебрежение. Вынесет что угодно, но во взгляде наставника нет и намёка на укор — только печаль и сочувствие. Смотреть на него становится физически невыносимо, и Аккерман закрывает лицо перепачканной ладонью. — Я знаю, что случилось в деревне кузнецов. — Гию осторожно касается дрожащего плеча. — Мы справимся. Даю слово. Но тебе нужно вернуться. — Не могу, — шепчет она, отступая на шаг. — Не имею права. Я должна всё исправить, понимаешь? — Хорошо. — Не раздумывая, Томиока достаёт из рукава небольшой листок, выводит пару строк и приматывает бумажку к лапе спустившегося с дерева ворона. Проводив птицу, мечник возвращается к застывшей Аккерман. — Мы его найдём. Но для начала тебе нужно привести себя в порядок. В половине дня пути отсюда — один из Домов Глицинии. Мы переночуем и вернёмся к поискам. В таком состоянии ты долго не продержишься. Микаса не шевелится, отказываясь верить услышанному: на поддержку истребителей не рассчитывала, на помощь Томиоки — и подавно. Не могла даже допустить мысли о том, что он захочет её видеть. Ошибалась. Дорога к Дому Глицинии прошла в абсолютной тишине — разведчица погрузилась в себя, продумывая дальнейший маршрут с учётом незапланированного перерыва. Поначалу хотела отказаться от перспективы тратить столько времени на бессмысленный отдых, но судороги, сводившие тело, разбили все аргументы. Гию был прав: слабость непозволительна. Приветливая пожилая женщина, проводившая гостей в поместье, первым делом указала на комнату с офуро, и Микаса её не винила — в зеркало не смотрела, но прекрасно представляла, как выглядит: грязная, помятая. Удивительно, что ночной демон не побрезговал укусить. Отмокая в горячей воде, Аккерман раздражённо вычёсывает длинные спутанные волосы — гребень то и дело застревает, а сама она начинает трястись от бессилия. Терпению приходит конец, и расчёска отлетает в угол. Недолго думая, Микаса вылезает из воды и внимательно осматривает стоящие у стены полки: полотенца, халаты, простые заколки. Наконец, руки нащупывают небольшую коробку с бритвами. К босым ногам одна за другой падают влажные чёрные пряди. Если за завтраком Томиока и удивился новой причёске, то никак этого не показал: взгляд скользнул по небрежно остриженным волосам и вернулся к мискам с супом и рисом. — Я проследил направление, пока шёл за тобой. Ты движешься на север. — Закончив с чаем, Гию разложил на столе небольшую карту. — Правильно? Не отрываясь от лапши, разведчица кивает и указывает пальцем следующую точку: наметила всё в уме ещё вчера, но с картой проще. — Пару недель назад я наткнулась на демона… — Поняв, что оставлять Столпа без объяснений — как минимум, свинство, как максимум, глупость, Микаса откладывает палочки. — Во время боя он сравнил меня с неким… чудовищем, что режет всех без разбора. Долгой беседы у нас не вышло, но и того, что я услышала, оказалось достаточно для определённых выводов. Потом я нашла другое опустевшее прибежище, и ещё, и ещё. Я уверена: это он. — Я понял. — Томиока аккуратно складывает карту. — До места, на которое ты указала, мы доберёмся уже к вечеру, если будем бежать. Выдержишь? — Сомневаешься во мне, сенсей? — Щурится Микаса, но осекается, слыша собственный голос: неужели одичала настолько, что позволила подобный тон? — Да, справлюсь. Гию молча дожидается, пока она закончит со второй порцией риса, и так же молча первым выходит из поместья. Мысленно отчитывая себя за откровенно отвратительное поведение, Микаса спешит следом. Его появление не исцеляет глубокую рану, спрятанную под униформой, но действует как глоток свежей воды: дыхание становится ровнее, движения —спокойнее, а мысли — чётче. Она поставила на себе крест, но он — нет. Ночь накрывает пригорье: пара миль от искомого места. Не сговариваясь, разведчица и истребитель ускоряют бег, взмывая к вершине: пересчитывают ступеньки, кроша старый камень, сносят гнилые двери смердящей лачуги… И замирают: опоздали. Им не хватило всего ничего, какие-то жалкие полчаса, и нагнали бы. Нет. Попытка была обречена с самого начала, ведь тот, кого они преследовали, движется с нечеловеческой скоростью. — Истребители… Пригвождённый к полусгнившим доскам демон пытается пошевелиться, но любое движение приближает к гибели — съемный клинок у самой шеи не оставляет и шанса на свободу. Все, что остаётся — смириться: кончено. — Меня оставили в живых, чтобы я передал послание. — Говори, — сквозь зубы цедит Микаса, едва сдерживая гнев: чувствует, что ещё пара мгновений, и потеряет даже то жалкое подобие контроля, которое удалось сохранить. — Он велел прекратить поиски, — хрипит демон, выкашливая густую тёмную кровь. — Это предупреждение. — Мы не перестанем его искать, — трясет головой Аккерман, ища в глазах Томиоки поддержу. — Мы не можем его бросить… — Если не остановитесь, в следующий раз он оставит гору мертвецов… — Клинок уже рассёк бледную шею, и конечности начинают распадаются прахом. — В ближайшем селении… Начнёт убивать людей. Микаса больше не слушает — вылетает наружу: к демоническому смраду привыкла давно, но сейчас не может дышать. Руки, сжимающие клинки, опускаются, и она оседает на голую землю. За спиной рассыпается не только зловонная туша, но и её последняя надежда. Она его потеряла. Всё кончено. — Уведи меня отсюда, — заслышав шаги за спиной, шепчет Микаса. Мир накрывает непроглядная мгла, и она проваливается в холодную пустоту. Последнее, что чувствует, крепкие руки, подхватывающие обессиленное тело, и лёгкий ветер, всего на миг запутавшийся в коротких волосах. Аккерман открывает глаза: тёплые лучи бесцеремонно блуждают по лицу, разгоняя остатки кошмара. Разведчица быстро оценивает обстановку, опасаясь, что её отправили в Дом Бабочки: видеть кого-то кроме Томиоки пока не готова, даже Кочо. — Ты в моём доме. — Словно прочитав мысли, Гию неслышно раздвигает сёдзи. — Никто не знает, что ты вернулась. — Правда? — Приподнимаясь на локтях, Микаса изображает подобие благодарной улыбки — выходит скверно, но на большее пока не способна. — Никто, кроме Ояката-сама, — уточняет Столп. — Ты встретишься с ним сегодня. С остальными — когда будешь готова. Томиока замолкает, но из комнаты не выходит: Аккерман понимает, что он хочет сказать что-то ещё, но сомневается. — Я знаю, о чём ты хочешь спросить. — Пауза затягивается, и она решается нарушить молчание первой. Не один он способен читать мысли. — Но я не могу. Не заставляй меня переживать это заново. — Ты переживаешь это каждую минуту. В одиночку. — Мечник садится рядом, сложив руки на коленях. И Микаса чувствует его печаль — такая же терзает её собственное сердце. — И я хочу разделить с тобой эту боль. Если позволишь. Что произошло в деревне кузнецов после того, как вы расправились с Третьей Высшей Луной? Разведчица опускает голову: совсем скоро ей всё равно придётся пересказывать события того тёмного предрассветного часа — Убуяшики наверняка захочет услышать полный отчёт. И этот отчет был должен быть чёток и сух. Но сейчас, смотря в полные понимания глаза Томиоки, она может дать себе волю. С ним можно. — Ты знаешь, что случилось, Гию… Капитан Леви стал демоном. Но не знаешь, почему. Всё это — моя вина.__________________________
Слухи эпохи Тайсё!
Хозяйку Дома Глицинии звали Харука: она присматривала за истребителями с самого детства. Внимательно слушая наставления матери, запоминала, как следует встречать мечников, как оценивать состояние, чтобы понять, насколько срочно нужен врач. Харука искренне гордилась своим поместьем — одним из лучших, что существовали в эту эпоху. Привычный уклад дал трещину, когда на пороге появился Столп вместе со своей цугуко. Хозяйке стоило немалых усилий сохранить лицо: настолько скверно выглядела девушка. Харука успела вдоволь насмотреться на глубокие раны, огромные синие отметины на искалеченных телах, но такое видела впервые: перепачканная и изорванная форма, грязь и листья, застрявшие в чёрном гнезде волос, разводы крови на бледном лице. Ещё ни одна охотница не позволяла себе подобного, но эта чумазая чудачка, казалось, жила в каком-то своём мире — мире, где никому нет дела до элементарных привил приличия. Отправив дикарку мыться, Харука с сожалением посмотрела на скомканную форму — чудо, если отстирается. — Томиока-сама. — Низко поклонившись Столпу, к слову, выглядевшему безупречно, женщина не выдержала: — Где же вы умудрились найти такую ученицу? — Вы тоже заметили, да? — едва уловимо улыбнулся истребитель. — Она невероятно прекрасна.