Безмамные

— Ребят…я, кажется, передумал. Давайте я ей просто отдам письмо и… Никита, похолодев, сжал ледяные руки с тонкими пальцами и заломил брови, следя за тем, как его лучший друг в компании со своим заклятым врагом что-то усердно расписывает на большом листе формата А3 с таким видом, будто собирается восстановить СССР. Ранее он никогда не видел Серёжу таким. Больше Енисейского напрягал только Даня. Этот противный мажор, который считает всех, кроме себя и своего папаши, вторым сортом, недостойным нормального отношения, сейчас вовлечён в совместную работу даже больше, чем Серёга. Знал ли зеленоглазый, чем его одноклассники занимаются, сверкая от энтузиазма на весь актовый зал, в котором они разместились для подготовки Никиты к встрече с девочкой его мечты? Даже не догадывался! Это пугало чувствительного парнишку до жути. — Будешь молчать всю дорогу, пока твоя ненаглядная Вера будет пытаться найти тему для разговора? Давай, дружище! — брюнет резко поднял голову, отчего его густая чёлка смешно спала на глаза. — Покажи ей, что ты идиот, — он состроил фальшивую улыбку и показал «класс». — Енисейский, мы тут для тебя стараемся. Так ещё и бесплатно, — заговорил Московский, не отрываясь от работы, — поэтому наберись терпения и не мешай. — Ага, Никитос, мы знаем, что делаем. Не парься, Ромео. — Ромео тут я, а он, — блондин обращает на своего одноклассника оценивающий, полный неприязни взгляд лазурных глаз в раме светлых ресниц, — просто романтик недоделанный. — Всё-всё, не ревнуй, — ехидничает Татищев. — Никит, я уверен в том, что наш с Даней план получился превосходным, — скептически рассматривает лист, взяв в ладони и вертя в разные стороны, — но ты напомни мне кое-что, — подросток оторвался от их с Даней каракуль и взглянул на друга. — Что именно? — растерянно спрашивает Никита, подвинувшись к парням. Изначально ему, как и Московскому, не понравилось сидеть прямо на полу. Блондин боялся испачкать свои брюки, а Енисейскому было просто непонятно – зачем, когда есть столько сидений? Но Серёга настаивал, что таким образом их подготовка пойдёт, как по маслу. — Кто такая Вероника? — просто, без всякого смущения спросил мальчик, изогнув чёрную бровь. — Татищев, какой же ты имбицил, — тихо вздохнул Даниил. — Скажи, что ты просто шутишь, — насторожился зеленоглазый. Глупой улыбки и заразительного смеха от брюнета не последовало. — Серый! Я тебе про неё чуть ли не каждый день рассказывал, ты…ты охуел? — сорвался на крик Енисейский, задрожав всем телом. — Ты меня никогда не слушаешь! — Погоди! Давай без драмы, — Татищев выставил руки в защитном жесте. — Слушаю я тебя! Ты мне рассказывал, что Вероника – королева мира, она создала от скуки землю бла-бла-бла, — он качает головой в стороны, демонстрируя характерное движение пальцами, — но я не помню ничего про то, что ей нравится, кроме паникёров с милыми зелёными глазками. — Думаю, это не так важно, — ввязался в разговор Даня с видом восточного мудреца. — То, что мы составили, используя мои великолепные мозги и…то, что осталось от твоих, подойдёт к каждому нормальному человеку. Твоя же нормальная? — блондин удостоил своим вниманием остывшего Никиту. — Или у тебя предпочтения какие-нибудь необычные? — Вероника очень хорошая. Даня ещё несколько секунд неотрывно смотрит на парня, намекая на то, что этих слов недостаточно и он был бы не против услышать что-то ещё. «Откуда я знаю, что этот дуралей подразумевает под этим словом? Ну, если он столько лет дружит с Татищевым, то под «хорошим» он подразумевает что-то далеко не адекватное». — Я понял, — коротко кивнул Московский. «Ничего не понял». — Она очень простая девочка. Я знаю, что Даня ей бы точно не понравился, — решил открыться Енисейский, немного подумав. — Эта девчонка бы меня тоже мало чем привлекла, — гневно хмыкнул блондин, задрав подбородок. — А Серёжа бы её немного напугал, — спокойно продолжает парнишка. — Нихрена себе! Вероничка, значит, такая же неженка, как ты, да? — расхохотался Татищев. Если бы он из серой обыденной жизни переместился в комикс про супергероев, то получил бы самую бесполезную, но забавную способность – заражать других людей своим смехом. Даже на лице рассерженного Данилы появилась улыбка, которую тот поспешил скрыть от чужих глаз. Его друг, покраснев, кивнул. — Ну, дружище, мы с Даней свои морды тут не нарисовали, и во время вашей встречи тоже высовываться не собираемся, так что не волнуйся, — продолжает смеяться брюнет. — Теперь минуточку внимания. — Мы расписали твои действия по шагам. Так точно не упадёшь перед ней в грязь лицом, — добавил Московский. Заметив на себе взгляд тёмных глаз, ждавших его одобрения, чтобы начать, он неловко усмехнулся и согласно кивнул. — Та-дам! — торжествует Серёжка, когда разворачивает перед лучшим другом лист. Енисейскому остаётся только шире раскрыть зелёные глаза и уставиться на одноклассников в полном непони…ахуе. На листе нарисованы два кривых человечка, под которыми Даня и Серёжка подразумевали Никиту и Веронику и которых Катюша бы точно раскритиковала в пух и прах. Даже у неё получилось бы в разы лучше. Но подростка успокаивало то, что, в отличие от его, над изображением Веры хоть немного постарались. — Чего так уставился? Мы подготовили целый план действий, так ещё и решили всё продемонстрировать на бумажке. Вдруг у тебя визуальное восприятие, — цокает Даня. Он ужасно возмущён, на лице Енисейского ни капли благодарности. — Тебе даже думать не надо, просто следуй четырём шагам...ну и, если хочешь, оцени рисунок. Ты точь-в-точь получился! — добавляет более позитивно настроенный Серёжа. Его друг вернул взор на нарисованного себя и сморщился. «Точь-в-точь…», — расстроено повторил он про себя. Четыре картинки следуют друг за другом: на первой чудик с кривыми ногами и тонюсенькими руками ака Никита Енисейский и намного лучше получившаяся девочка в платье (треугольнике, морочиться «художники» не стали) встречаются. На второй чудик начинает что-то говорить (рядом с изображенным лицом скобки со словами «говорит ей о том, что она лучшая девочка в мире»), а затем девочка (скобки с тем же самым «говорит ему, что он лучший мальчик на свете). На третьей они с улыбками до ушей (нет, реально, до ушей, Никите даже стало не по себе) берутся за руки. И на четвёртой два уродца, держась за руки, бегут на встречу счастливому будущему (так записано снизу). Рядом нарисована радуга, бабочки и цветочки. Подросток тяжело роняет голову на ладони, спрятав лицо и задрожав. — Никитос, ну…с радугой переборщили, да. Надо было кучу серых многоэтажек нарисовать. Енисейский еле как отстраняет руки от лица и показывает парням то, что люди видели крайне редко: на всегда обеспокоенном безжизненном худом лице красуется улыбка и сильный румянец. Он не сдерживает смеха, смотря на шокированных Татищева и Московского, как на полнейших дураков. Всего-то пару секунд назад их уверенности в себе не было предела. В гениальности совместного плана ни у одного из них не было сомнений. — Енисейского накрыло, — проговорил Даниил, не без страха в глазах наблюдая за одноклассником. Кто бы мог подумать, что этот человек смеяться умеет, да ещё и так звонко? — Это нормально? — спрашивает у брюнета. — Да как тебе ответить, — неуверенно мямлит Серёга. Он уже отвык от такого зрелища. — Никитос, приди в себя. Я-то рад, что мы тебя так развеселили, но...но ты что, блять, охуел? Ты над нашим планом смеёшься? — Неблагодарная псина, — резко цыкает Московский. — Есть такое. Что не так? Эй, Енисейский, мы уже поняли, что ты, амёбка, смеяться умеешь, но знаешь, не перегибай, вредно для твоего здоровья! — повышает голос мальчик. — Ты хоть знаешь, как Хрисипп умер? — скучающе спрашивает блондин и смотрит на одноклассника, утирающего выступившие слёзы. Даня имел в виду философа, умершего от смеха из-за вида осла, который ел его инжир. Дане о нём давно рассказывал репетитор по истории. Сейчас зеленоглазый походил на того самого Хрисиппа: тоже хохотал без причины. Ничего смешного в их с Татищевым плане нет. Разве что косо нарисованный Никита. — Блин, простите, — приходит в себя Енисейский, шумно дыша и продолжая еле слышно хихикать. — Блин, прощаем, — хмуро отозвался брюнет. — Что тебя так рассмешило? — Вы неплохо надо мной пошутили. Даже не обидно, — Даня и Серёжа переглядываются. У обоих слишком много вопросов. — Я думал, вы мне график свиданий распишите, стало не по себе, хах, — продолжает Никита в приподнятом настроении, — а это всего лишь рисунок. — Ты что, совсем спать перестал? Иначе я не понимаю, какого хуя твой мозг так тормозит… Никакие это не шутки, это то, чему ты должен будешь следовать, если не хочешь быть долбоёбом! — И никаких отговорок. Енисейский снова стал похож на себя: никакого счастливого блеска на лице. — Что? Следовать этому? — покосился на рисунок. — Я ничего даже не понял! — Так и знал, — хмыкнул Московский, посмотрев на брюнета. — Я же говорил. — Никитос, слушай внимательно, — Татищев уселся удобнее. — Буквально через полчаса ты встретишься с Вероникой и всё должно пройти пиздато. — Поэтому ты не можешь просто сунуть ей письмо, сухо перед этим поприветствовав, а потом молчать всю дорогу. Так Никита и собирался действовать. Его лихорадило только от мысли, что письмо, слишком откровенное для него, попадёт в руки девочки. Хотелось отдать и убежать подальше. О ведении диалога и прогулке парнишка даже думать не мог. — То есть вы хотите, чтобы я Веронике всё объяснил? — с опаской спрашивает Никита, опустив плечи. — Какой понятливый, — фыркнул Даниил. Он знал, что друг примата Татищева – тормоз, но не настолько ведь! — Конечно! Я не знаток, но уверен, что в отношениях главное – уметь говорить о своих чувствах и слушать друг друга, — бодро ответил Серёга. — Нельзя просто так отдать ей письмо. Веронике будет неприятно. — Она сочтёт тебя тупицей. — Возможно, — одобрительно кивнул брюнет. — Поэтому мы с Даней решили, что ты, как лучший Никита из всех Никит, сделаешь первый шаг в ваше счастливое будущее. — Прекрати, Серёжа, — снова густо краснеет Енисейский, пряча глаза. — А что, не счастливое? Я на такое не согласен! — для убедительности мальчик стукнул перебинтованной рукой по колену. Шипит от боли, но не забывает про то, что сегодня он – коуч по отношениям с нулевым опытом. — Думаю, твоя Вероничка тоже. — Когда встретитесь, тебе стоит начать с пары комплиментов, — советует Московский. — Комплименты? — ещё больше растерялся Никита. Казалось, этот несчастный ребёнок вот-вот растечётся и превратится в жалкую лужицу. — Ну, я даже не знаю, что говорить. Это…типа… — Ой, пизди больше, — смеётся его друг, запрокинув голову. — Ты мне весь мозг выебал описаниями всех качеств Веры. Она была у тебя самой красивой, доброй, классной, умной, интересной. Видишь, даже я знаю, что ей сказать! — Серёга, это другое. — Тебе что, сложно сделать комплимент её…глазищам, например? А волосы? Тебе же нравились её волосы! — Странно всё это, — хмыкнул Даня. — Она настолько тебе нравится, что ты ей слова хорошего сказать не можешь? Блондину неприятно видеть, как Енисейский себя ведёт. Он любит девочку, а когда та делает первый шаг, молчит, как мышь. Даня знает, что когда у него будет девушка, он всегда будет говорить ей комплименты. Всегда-всегда. И может, он получит такие же слова в ответ. Такие необходимые слова. Отец не привык говорить, что любит и ценит своего сына. От него не дождёшься похвалы, внимания или простого «ты хорошо справился», «я горжусь тобой», «для меня ты всегда будешь лучшим». Московский устал злиться и переживать по этому поводу, поэтому решил, что в его собственной жизни равнодушию места не будет. Взгляд голубых глаз переходит на рядом сидящего Серёжу, говорящего с широкой улыбкой со своим другом-хлюпиком, смеющегося, активно жестикулирующего целой рукой. «Интересно, а ему говорили о том, какой он хороший друг?» — вдруг прокралась мысль в светлую голову. «Хуйло, конечно, но...да похуй», — приходит в себя, и до Московского наконец долетают слова одноклассников. — Она замечательная, у неё много достоинств. Очень! — Вот и круто, так ангелу своему и передашь! — Серёжа, нет! Это слишком смущающее, — вскрикнул мальчик. — Достал уже, — закатывает глаза Татищев. — Что тебе легче всего ей сказать? — «Привет, как дела?», — усмехнулся блондин. — Всё не так запущено, — недовольно шипит Енисейский. — Я думаю, можно сказать ей о том, как мне понравилось её письмо. — Об этом мы написали, не думай отделаться так легко, — буркнул брюнет. — Вставай! — Зачем? — совсем затих мальчик. — Будем решать проблему! — Никита неторопливо поднимается на ноги вслед за другом, смотрящим на него с не предвещающим ничего хорошего блеском в чёрных глазах. — Московский, поднимайся тоже, хватит булки морозить. — Хамло, — фыркнул Даниил, вставая. — Что удумал? — Дружище, представь, что это уродство рода человеческого, — указывает на возмущенного блондина, — Вероника. — Серый, ты что? — вспыхнул зеленоглазый. — Так, я сваливаю, Татищев на солнышке перегрелся, — Московский направляется к выходу. — Вероника-два, стоять! — Серёжа ринулся за ним, схватив за руку. — Ты не можешь слиться! Я тебя урою, если ты сейчас выйдешь отсюда. — Угрожать мне вздумал? — прищурился Даня. — Вздумал! Я, разумеется, крутой чувак, но один не справлюсь. Да и то, мы не про весь план рассказали, так что ты просто не имеешь права выйти. — С каких это пор я…Никитина подружка? — спустя недолгое молчание и пару переглядок спросил одноклассник. — Больше ты на роль подходишь. — А вот и нет, обломись. По описанию – ты! — широкая лыба растянула Серёжкины щёки. — Поэтому за работу, красотка! Даню передёрнуло. С каких пор этот примат так фамильярен с ним? Просто возмутительно! — Я тебе за такие слова вторую руку разъебу, — процедил он сквозь зубы, подойдя к Никите, который выглядел, как настоящая жертва насилия. — Может, не надо, реально…плохая идея, — скулит «жертва». — Мы стараемся ради твоего же блага! Никит, — Татищев хлопает приятеля по плечу и приближает своё лицо к моське Енисейкого. — Просто расслабься и доверься своим чувствам. Она же тебе нравится не просто так. Думаю, Вера была бы счастлива услышать от тебя такое. — Я тоже так думаю. И мне бы хотелось Веронике всё рассказать. Но одно дело говорить об этом тебе, а другое – ей. Прямо в глаза, — продрог подросток. — Это сейчас тебе страшно, потом будет легче, — как знаток, ответил брюнет. — Кстати, глаза Дани, кажется, правда очень на Верины похожи? — Только если немножко, — слегка улыбнулся Никита. — Хватит меня рассматривать! — взбесился Московский. — Гони комплименты, сопля нерешительная. — Так-так, а ну войди в роль Веры! — ехидно произносит Серёжа. Заметив желаемый результат – удивлённые зенки блондина, – кричит, хлопая в ладони. — Давай-давай, работай! Покажи мне Веронику. — Что за клоунада? — Данила устало трёт ладонью лоб. — Меньше возмущений. Ты актёр или дырка в бублике? — вот Татищев в роль нервного режиссёра вошёл, и весьма удачно. — То есть Ромео играешь, а показать девчонку маленькую не можешь? — Завали уже ебало, — блондин выпрямляется, посмотрев на Никиту, гораздо ниже его ростом, и строит милую улыбочку. — Не верю! — тут же орёт разыгравшийся Серёжа. — Ну и актёришки пошли! Ещё раз! — Да иди ты нахуй, Татищев! — тоже срывается на крик «актёришка». Никита, наблюдая за их распрей, ощущает, как отступает тревога. На её место снова приходит рвущийся наружу смех. Он спешно прикрывает рот ладонью, смотрит на Серёгу, дразнящего Даню, и возмущавшегося Московского, ведущегося на его уловки, и смеётся. Мальчики, спешно спускаясь по ступеням, покидают южный корпус большого здания. Московский накидывает пальто, на которое перешёл, как только увидел первый тёплый лучик солнца, а Татищев в одной футболке передаёт Енисейскому шарф: — Никита, одевайся быстрее. Вероника уже ждёт тебя? — Ну, она писала так, — отвечает друг, забирая элемент одежды. — Татищев, не будь ебанутышем, надень куртку, не так тепло, — требует Даня. Нет, он уверен, что ему похуй на то, что его бесшабашный одноклассник заболеет (хотя, было неприятно от мыслей, что его младшая сестра может заразиться и сильно заболеть только из-за тупости старшего брата). Просто наблюдать за мурашками на бледных руках было жутко. Самому становилось прохладно. — А ты мне что, мамаша? — усмехнулся Серёжа, но на лице не было никаких признаков веселья – только пару царапин, появление которых было загадкой для самого подростка. Для всех троих шутки про маму были не самой классной идеей. — Долбоёбина, какая разница? Холодно, а ты в одной футболке, — ворчит блондин. — Заболеешь и сдохнешь. — Вот и отлично, тебе жить легче станет. — Ебанутый, господи… Парни продолжали быстрым шагом идти к воротам, за которыми Никиту должна была ждать Вероника, проявившая сегодня инициативу. Никита, которому после их, так называемой, репетиции полегчало, сейчас чувствовал напряжение, как трясутся пальцы, а ноги становятся ватными, дабы не нести его к выходу. Переживал. Дане признаваться в любви было гораздо легче. Нервы на пределе, поэтому мальчишка был рад услышать командный тон Московского: — Стой! Пока не оденешься, мы дальше не пойдем. — Иди нахуй, мне не холодно. — Иди нахуй, ты заболеешь. Весьма информативный диалог. По-другому у этих двоих не выходит. — По твоей милости мы заставляем бедную девочку ждать! — возмущается Татищев, не прекращая постоянно поглядывать на ворота. — По моей? — усмехнулся мальчик. — Накинь куртку, и мы пойдем дальше. Они стоят так несколько мгновений. Неотрывно смотрят друг на друга: один давит самодовольную улыбку, второй зло рокочет. Но руки держат при себе, заметил Енисейский, успокоившись. Серёжа рыкает, сдаваясь и накидывая на себя верхнюю одежду. — То-то же, — Даня довольно скрещивает руки на талии. Он обожал побеждать. В особенности, Татищева. — Енисейский, ты готов ведь? Они продолжают шагать. Пройдя футбольное поле и школьный палисадник, на котором пахали все классы на субботнике, одноклассники подходят вплотную к воротам. — Я...ну, я хотел вам сказать, — Никите страшно и в то же время стыдно. Ради него старались. На него тратили время и силы, а он снова за своё. Подросток сжимает кулаки. Он ненавидит себя за свой характер: нерешительный, трусливый и сентиментальный до жути. «Интересно, почему я Веронике понравился?» — Нет, только не говори, что опять волнуешься? — обеспокоенно спрашивает Серёжка. — Мы же всё отточили! Ты отлично справлялся, честно. — Да, было весьма неплохо, — серьёзно говорит Даня. — Выглядел искренне, а ещё тщательно подбирал слова. Девочки не любят, когда им говорят всё, что в голову взбредёт. — Никто не любит! — Но тогда…просто мы делали это понарошку, поэтому я справился, но по-настоящему...я даже не знаю, — Енисейский чешет крашеный затылок, смотря в землю, которую ковыряет кроссовкой. — Прекращай, всё у тебя получится, — улыбнулся брюнет, потрепав друга за плечо. Он видел, как тот делал комплименты Дане, ужасно игравшему Веру, и ему понравилось всё. Кроме игры блондина, конечно. Чувствуется, как парнишка трепетно относится к возлюбленной. Это очень трогательно и мило, но сейчас времени на нежности не было, Никиту надо было привести в порядок. — Смотри, — шепчет Даня, пригнувшись. — Это не она? За решётками больших ворот боком к ним стоит невысокая девочка в клетчатой юбке, рубашке с галстуком и старым пальто в руках. Светлые, почти белые волосы, красиво струящиеся по узким плечам, собраны в низкие хвостики. Она смотрит куда-то в сторону, не моргая. За Даниными словами последовал судорожный вздох Енисейского. «Значит, она». — Точно, она! — слишком громко сказал Татищев, пригнувшись за мальчиками. — Никита, твой звёздный час! — хватает друга за плечи. — Нет-нет, Серёж, я не могу. — Всё ты можешь! У тебя отлично получалось! Скажи ей, что думаешь о ней и, как и хотел, поблагодари за то, что она спасла твою уродскую жизнь, — не сдаётся темноглазый. В нём веры в этого робкого мальчика было больше, чем в самом Никите, его отце и дальше по списку. — Я что, зря изображал эту девчонку? — морщит симпатичное личико блондин. — Ты не можешь всё так испортить из-за своего страха. — Никита, вперёд и с песней! — Серый сильно щипает друга за открытую часть кожи и слышит его жалостливое «Серёжа, блять». — Енисейский, у тебя нет выбора. Вы с ней почти постоянно вместе…я не ошибаюсь? — Даня резко поворачивает голову к Татищеву, отчего золотые пряди спадают на лоб. — Неразлучники, — ответил смешком мальчишка. — А сейчас ты прячешься от неё и выглядишь… — снова взгляд, полный презрения, отчего Енисейский сжимается, — не самым лучшим образом. Всё будет хорошо, я тебя уверяю. — Вы оба ничего не понимаете! — пискнул Никита. Вообще, он был зол, но демонстрировать свою страшную ярость он не мог. Максимум паренька – матернуться, нахмурить брови и…запищать. — Обычно мы не говорим о том, что я чувствую! Это очень важно для меня, хоть вы и не относитесь к этому серьёзно. А вдруг… — зелёные глаза посмотрели на ничего не подозревающую Веронику, — я сделаю что-то не так и обижу её… — Единственное, что ты делаешь не так – это сидишь тут, надеясь, что твоя подружка ни с того ни с сего про тебя забудет, уйдёт восвояси, а ты унесёшь свою любовь в могилу, — устало протягивает Московский. «Знал бы, что будет столько мозгоёбли, ни за что бы не взялся помогать этим придуркам», — думает он. Взялся бы. — Именно! Поэтому, — Серёга выпрямляется, снова хватает приятеля за плечи, поднимая. — Эй, что ты делаешь? — испуганно выдыхает Никита. — По-другому у нас ничего не получится, — брюнет, обхватив тело парня, повёл его к выходу. Ведомый, осознав, что с ним собираются сделать, выпучил глаза и задёргался: — Пожалуйста, Серый, ты не можешь так со мной поступить! — дело близится к истерике. — Никита, Вероника не заслужила стоять посреди дороги и ждать, пока ты перестанешь вести себя, как мудачьё, — Татищев, прилагая титанические усилия, чтобы удержать сопротивлявшегося, открывает дверь ворот. — Нет-нет-нет, — мальчишка поворачивает к нему голову с кошачьими глазками. Но нет, сейчас это не подействует. — Вероника не побоялась и сделала первый шаг, следуй её примеру, если она тебе так дорога, — парнишка выталкивает приятеля, чуть ли не скулящего от происходящего, на его счёт, ужасного предательства. — Будь умницей, — Даня передаёт Енисейскому его рюкзак, оставшийся на сырой земле, а после захлопывает дверь ворот прямо перед взволнованным одноклассником. Никита, у которого резко зазвенело в ушах, подпрыгивая на месте, лихорадочно стучится в ворота, но через решётки видит только елейно улыбающихся парней. — Никита? — мальчик узнаёт самый приятный голос, который ему приходилось когда-либо слышать и который становился настоящим навесом золота, когда звал его по имени. Сердце стучит где-то в горле. Он находит в себе силы, чтобы обернуться. — Привет, — неловко улыбается Вероника, быстрее подходя к нему. Смущение и растерянность для неё – такие же обычные явления, как для её нового друга, только их затмевала решительность девочки. Енисейский таким не обладал. Зато он очень милый и добрый. — Привет, Вероника, — произносит мальчик, не узнавая своего голоса. Тишина. Они стоят и смотрят друг на друга. Каждый чего-то ждёт. «Публика», состоящая из двух любопытных подростков, тоже ждала. — Нихуя, — шепчет притаившийся Серёжа. Они с Даней отошли от ворот, пригнувшись у кустов палисадника (оказалось, от них есть польза), чтобы не походить на туристов, наблюдающих за мартышками в зоопарке. Или наоборот. — Хуя. Что не так? — спрашивает Даня. — Двинься! — шикает, толкая мальчика. — Когда Никитос мне её описывал, я думал, что этот романтик преувеличивает. А Вероника правда очень…необычная, — подросток склоняет голову, внимательно разглядывая девочку. — Волосы у неё, интересно, крашеные? Енисейский пиздел о том, как волшебно они переливаются на свету, — смешок. — Ну, видимо, не пиздел. Это выглядит очень красиво, я такого ещё не видел. Московского внезапно проявившееся красноречие неотёсанного Татищева не впечатлило, остаётся только закатить глаза. — Значит… — затевает он, — такие девочки в твоём вкусе. Блондин бесится со своих же слов. Вероника не такая уж и особенная. — Ха? — у Серёжки, сидящего в неудобном положении, вырвался очередной смешок. Он смотрит на сосредоточенное лицо Дани. — Ты, блять, кончай со своей хуйней, — смеётся. — Я серьёзно спросил, Татищев, — вспыхнул Московский. Его золотые ресницы задрожали, а губы сомкнулись. Сам того не ожидая, он выдал. — Ответь. — Ну, нихуя! Мы дошли до обсуждения девочек? — Татищев! — блондин ткнул его в плечо. — Это не ко мне, — развёл руками мальчишка. — Неужели в твоём представлении я такой скотина скотинин, что могу положить глаз на девочку, которая нравится Никите? — Ты скотина скотинин, да, и...сердцу не прикажешь… — неуверенно ответил Даня, облокотившись о ладонь и задумавшись. — От тебя слышать такое максимально странно. У вас, у аристократов, не принято выбирать пару не по зову сердца, а по контракту на миллион долларов? — Какие же тупые вещи ты иногда говоришь, — усмехнулся блондин, переведя на него взгляд. Лицо у того серьёзнее некуда. — Нет, Серёжа, не принято. — Больше не можешь произносить мою «нищенскую» фамилию, Даня? — Я передумал, — резко отвернул голову мальчик, услышав своё имя. Довольные ученики, проходящие мимо, удивлённо оборачиваются, глядя в сторону двух сидящих в кустах ребят. Те, кто узнавал в этих «разведчиках» образцового ученика Московского и шалопая Татищева, от которого польза была только в баскетбольной команде и театральном кружке, ещё больше выпучивали глаза, быстро отворачиваясь и смеясь. Их одноклассница, Саване, старательно делала вид, что вообще не знает этих людей. Наверное, это зрелище понравилось бы только Камалии. — Так что даже если Вера и выглядит, как мечта, я не готов бежать за ней со своим сердцем в руках, — хмыкнул Серёжка. — Я не знаю, какие девочки мне нравятся. Они все красивые. Что насчёт тебя? — Мне что, с тобой обсуждать свои вкусы? Ещё чего! — высокомерно отозвался Московский. — Значит, и ты не знаешь, — хитрые тёмные глаза сощурились. — Кстати, дела вроде складываются неплохо. Никита держится молодцом! — Если этот полоумный не сбежал в первые пять секунд их встречи, это ещё не значит, что всё идёт по плану. — Тебе говорили, что ты пессимист? — А тебе говорили, что ты долбоёб? — Говорили. Угадай кто, — хлопает ресничками Татищев, а затем посвящает всё своё внимание разворачивающейся за воротами школы сцене. — Хуй с тобой, — уверенность и задор в юношеском голосе пропадают, как и его желание называть своего одноклассника пессимистом, — там кажется всё катится к ебеням. Они видят, что Вероника непонимающе, немного робко смотрит на Никиту, в ожидании чего-то, а тот стоит, словно столб, и пялит на неё, сжимая кулаки, кажется, пытаясь не расплакаться от волнения. — Он всё испортит… — обречённо проговаривает чуть ли не по слогам Данила. Вот что чувствуют родители, вкладывающие в своих детей время и деньги, когда видят их валяющимися в переулке под солями в какой-нибудь Богом забытой коммуналке. «Всё зря». — Бедная Катька, — хватается за голову брюнет. — Бедный я! За эти наклейки чуть душу этой капиталистке не продал, а Никитос всё испоганил! С ужасом парни продолжают наблюдать за Верой, склоняющей к Енисейскому белокурую голову и вглядывающейся в его пылающее лицо. — Губы! — резко шикнул Даниил. — Она кривит губы, это конец. — И брови нахмурила! — стукает кулаком по лбу (благо, пока своему) Татищев, сжимая чёрную чёлку. — Он идиот! Такой шанс прохуярил. — Заставил её ждать, не отдал письмо, ни слова нормально не сказал. Стоит перед Вероникой, изображая экспонат на выставке Ван Гога. Какой же он слизняк, — вздохнул Московский. — Если я сейчас скажу, что с самого начала в Енисейского не верил, ты поверишь, Татищев? — Мы оба почему-то поверили в ошеломительный успех, — приходит в себя Серёжка, отпуская пряди и выпрямляя спину. Больновато. На бледном лице виднеется испарина. — Я уже представил, как я стану крёстным их соплявыша. — Соплявыша? — Ребёнка, блять, чего непонятного. Но Никита решил не жить в кайф. Он выбрал ебать Вере мозги, обидеть её и остаться в конечном итоге без этой сказочной девчонки, — горько произносит Татищев, качая головой. — Она серьёзно сказочная, Московский! Влюбилась в Никиту, так ещё и ждёт, пока он соизволит спуститься с облаков на землю! Спойлер, — подросток поднимет вверх указательный палец, — этого никогда не случится. — У людей терпение не резиновое. Сейчас она развёрнется и уйдёт. Это конец, — загробным голосом говорит Московский. Оба мальчика выглядели так, будто их самих уже отшила девушка мечты. — Это пиздец! — Всё накрылось медным тазом. Вероника первая открылась идиоту Енисейскому, а теперь видит такое отношение. Всё, она больше не посмотрит в его сторону. — Никита останется навсегда один. Буду часто приглашать его в гости, когда женюсь, чтобы одиноко не было. Бедняга. — Сам виноват, — «вынес приговор» Даниил. Если Серёженькина душа изнывала, потому что речь шла о его друге, то Московского беспокоило только то, что «проект», в который он внёс клад, провалился. И было жалко Катины наклейки. — Всё пропало! Никита не понимает, откуда именно доносится шум: дело в дороге, у которой они стоят, или же у него просто звенит в ушах. Очень хочется что-то сказать. В голове куча мыслей, не дающих сосредоточиться. Мальчик смотрит на озадаченную девочку и понимает, что сказать нужно многое. Только вот неясно, откуда на эту откровенность взять силы. Сжимает кулаки и пытается смотреть в бледно-голубые глаза. Будь на его месте его друг, Серёжка, он бы смог разрулить ситуацию, несмотря на нахлынувшие чувства. Пошутил бы, посмеялся, отпустил парочку комплиментов. А Московский? Енисейский сомневался, что тот мог смущаться. Для него, мальчика, в котором уверенности было ноль целых хрен десятых, златоглавый парень был эталоном самолюбия. Они бы справились. А Никита вот-вот грохнется без чувств, как это делают женщины в романах девятнадцатого века. И никакая нюхательная соль ему не поможет. — Никита, что с тобой? — робко спрашивает подруга, приблизившись. Во рту сухо, руки трясутся, а глаза хочется закрыть, сильно зажмурив. Всё-таки в детстве это помогало. Каждый раз, когда мальчишке становилось страшно, он просто жмурил глаза. «Если я не вижу проблемы, ей до меня точно не добраться». Но детство рано или поздно кончается. — Эй, всё в порядке? — красивые аккуратные брови выгибаются. Девочка обеспокоенно склоняется к нему. Вероника переживает. Енисейский сглатывает и находит в себе силы на целых два слова: — Да…просто… А нужно сказать гораздо больше. Юношу мучает желание рассказать Вере о том, сколько тёплого света она принесла в его тёмную жизнь, в которой обыденностью были тревога, чувство вины и ненужности. Никите неловко, но когда-нибудь он наберётся сил и скажет в первую очередь самому себе, что тот день, когда голубоглазка переехала в их дом, перевернул всё с ног на голову. Без сомнений, в лучшую сторону. Тогда, кажется, была пятница – не самый любимый день мальчика. По обыденности поругавшись с Русланом, он вернулся в комнату, которая уже так наскучила своей серостью и пустотой. Не включая свет, Никита пробрался к окну, усевшись на широкий пыльный подоконник, прикрыв настежь открытое окно. Было очень холодно. Уткнулся носом в поджатые колени и прикрыл веки, зажмурив их слишком сильно. Может быть, ему было бы легче, если бы родители ненавидели его. Странно, но полное равнодушие и незаинтересованность Енисейскому пережить было в тысячи раз труднее. Руслан говорил со своим сыном только тогда, когда он косячил. Ладно, разговором это не назовёшь – парочка упрёков и коронная фраза «иди уже в свою комнату». Никита ненавидел эту комнату. А мама…та уверяла, что всё, из-за чего они развелись с его отцом, подростка не касается. Несмотря ни на что, она так же любит своего драгоценного ребёнка. И вот, уже как четыре месяца от женщины ни слова. Парень почувствовал крохотные горячие слезинки на своих ресницах и тут же вытер рукавом, так тихо всхлипнув, будто пытался скрыть от самого себя, что опять плачет из-за семьи. А точнее, из-за того, что от неё осталось. И вот Никита, чьё тело снова дрожало от обиды, услышал шум за окном. Неохотно повернув заплаканное лицо, мальчик увидел девочку, вышедшую из машины и несущую пару сумок. Глаза стеклянные и грустные, а белое лицо напоминало личико фарфоровых куколок. Он приподнялся, открыв больший обзор. На новой соседке было чёрное платье и небрежно накинутая куртка, которая была ей велика. В один момент, как это случается в бульварных романах, незнакомка подняла глаза и заметила в окне мальчика с яркими волосами и потухшими глазами в громадном синем свитере и старых джинсах. Оба выглядели не лучшим образом, но это не помешало зажечься искорке в сердце каждого. А на следующий день Енисейский встретил её в подъезде, когда раздражённый Русик отправил своего ребёнка разбираться с соседями. «Какого вообще чёрта хлам наших ебучих соседей занимает всю лестничную площадку? Никита, не делай такое лицо, ты пойдёшь и спросишь. Давай-давай, принеси пользу». Ебучими соседями оказались Вера и её бабушка. Когда парень вышел из квартиры, то увидел ту самую девочку на ступенях засорённой лестницы. В грязном, тёмном и не очень хорошо пахнущем подъезде Вероника в белом свитере и с невообразимо светлыми волосами, собранными в хвостики, казалась настоящим ангелом. Соседка сидела и смотрела на кучу коробок, который ей нужно было разобрать в одиночку. Услышав звук, девочка обернулась и увидела того самого мальчика в том же самом свитере. — Хочешь помогу?.. — Хочу, — легонько кивнула она. — Меня Вероникой зовут, — еле слышно добавила Сысольева. — А я Никита. С тех пор всё и началось. Мальчик и девочка осознали, что больше им так одиноко никогда не будет, потому что на уборке тяжёлых ящиков с вещами ничего не кончилось. Подростки стали часто проводить время вместе. Иногда сидя на лавочке у подъезда, составляя конкуренцию бабушкам, которым пришлось обсуждать уже в другом месте. Часто у Вероники дома или даже у Никиты, когда Руслана и ненавистного Дугара не было дома. На скрипучих качелях в тёмном дворе, где горел только один фонарный столб, или на тех самых грязных ступенях. До и после школы. Почти всегда. И теперь они стоят у школы парня. Сысольева пытается понять, что происходит с её другом, которому она недавно решила открыться в письме, из-за которого проворочалась всю ночь. Вера досадно думает про себя: «Неужели поспешила? Нельзя было так быстро. Всё испортила?» А Енисейский всё же зажмурил глаза, ещё больше удивив подругу. «Думай, Никита. Вспоминай всё, о чём говорили тебе Серёжа с Московским!» — нервы натянуты, словно струна. — Вероника, просто ты…ты такая, знаешь, — Никита распахивает глаза. — Ну, знаешь, я...я… Светловолосая отстранилась, похлопав ресницами в недоумении. Она готова подождать, пока её друг наберётся смелости и сформулирует мысль. Ей, как никому другому, известно, что такое трепет и мурашки по коже перед особенным человеком. — Вера, — юноша прикрывает глаза, надеясь, что голова его сейчас не лопнет от напряжения. — Я прочитал твоё письмо и… — подросток вспоминает тот момент, когда девочка передала ему послание, каждое слово, и опускает руки, опустив бессильно голову. — Я подумал…блин, прости! Прости меня! Сысольева несильно вздрагивает. — Я очень хотел тебе сказать, как ты многое значишь для меня, но не смог и слова выдавить, — теперь слова полились рекой. Никита отпустил себя. Разнервничавшийся юноша тут же прикрывает лицо локтем. — Я такой дурак, я не заслуживаю такую подругу, — солёные капельки оставляют влажные дорожки на скулах. — Прости! Вероника ахнула, растерявшись. Нежная, еле заметная улыбка, растянула бледно-розовые губы. Она и подумать не могла, что её письмо, из-за которого девочка ещё долго стояла перед потрескавшимся зеркалом и тёрла лицо руками, повторяя «дура-дура!», окажется таким значимым для её друга. — Я просто…мне не всё равно… — пытается договорить Енисейский. Подруга прекрасно понимает, что ему не наплевать. — Возьми, — второй рукой он достал письмо из кармана и протянул Вере. — Но, если ты не захочешь его принимать, я всё пойму. Девочка млеет от происходящего, на секунду застывая. В груди становится очень тепло, а сердце начинает настойчиво напоминать о своём существовании, сильно стуча. Её друг написал ради неё ответное письмо, старался, думал над каждым словом и…ох, как мило…украшал его. Так же, как она в ту ночь, под светом тусклого ночника. Но сейчас подруга не заберёт письмо. Вероника делает пару неуверенных шагов, смело подходит к Никите, а затем, показав парнишке свою улыбку, обхватывает зарёванное лицо, которое от неё пытались скрыть. Енисейский робко поднимает мокрые глаза, чувствуя ласковые касания Вериных рук и смотря на то, как она спокойна. Девочке не противно, она не злится на него за такой всплеск эмоций и не винит ни в чём. — Эй, Никита, всё хорошо, — Сысольева поглаживает подушечками пальцев влажные щёки, — перестань плакать и извиняться, пожалуйста. Ты тоже важен для меня, и я не жалею, что познакомилась с тобой. Ни разу не жалела, — даже мысль о подобном казалась Вере глупостью. — А насчёт того, что сейчас… — всхлипывает Енисейский. — Ты так распереживался, прямо как я, когда писала письмо. Я тебя понимаю. Большое спасибо. — Я тебя разочаровал… — Конечно, нет. Ты никогда не разочаруешь меня. Но я была бы рада, если бы ты вытер слёзы и перестал накручивать себя, — слабо улыбнулась Вероника. Мальчик опустил голову ей на плечо, а она, представив, какой груз сейчас свалился с её бесценного, определённо, лучшего друга, начала поглаживать его по макушке. Они стояли посреди многолюдной улицы, но разве кого-то волнуют другие люди в такие моменты? — Вероника, письмо, — тихо напоминает Никита, поднимая голову и снова протягивая конвертик. — Спасибо, — смущённо произнесла голубоглазая, только что успокаивающая его. Подруга крепко прижала письмо к груди. — Я так рада, что смогла сегодня встретить тебя. Пойдём? Енисейский, счастью которого не было предела, за этот день в сотый раз шокировал себя и лучезарно улыбнулся Веронике. Мальчик с девочкой взялись за руки. Перед тем, как уйти, юноша мельком взглянул за ворота, где его одноклассники уже собирались отдать душу. Даня и Серёжа в этот момент сами чуть не грохнулись в обморок. Недавно они сидели, не издавая ни единого громкого звука (косых взглядов школьников им и без того хватало с головой), а сейчас, взведённые, вскочили со своих мест, получив ветками кустов по головушкам, и, не пытаясь совладать за собой, завизжали. Это был настоящий визг. Ничто другое. — Что это сейчас, чёрт меня дери, было? — кричит Серёжка, дёргая каждой конечностью и подпрыгивая на месте. — Я в таком ахуе в последний раз был, когда меня вместо штатов на каникулы в Турцию отправили… — Даня приложил ладонь к вспотевшему лбу. — Он расплакался, прямо перед девчонкой, пишущей ему любовные письма, что? Какого хрена, объясните мне! — в конце парнишка сорвался на крик. — Вот и я о том! Настал, блять, момент, когда Вера должна была плюнуть, сказать «да и пошёл ты нахуй» и потопать домой, разочаровавшись во всём мужском роде, а она начала утирать его слёзы! — Подставила плечо, чтобы Енисейский вытер об её милейшую рубашку свои сопли, и, кажется, ещё счастливее стала, — скалится Московский. — Да они сегодня счастливее всех! Вот это шоу… Впервые видел, чтобы девчонка успокаивала парня, а не наоборот… — Я тут подумал, кто знает, может, этот хитрожопый изначально знал, какой подход нужен к Веронике, и придумал свой план, пока мы дурью маялись… — задумался подросток, почесав мелкий подбородок. — Всё возможно, — пожимает плечами Татищев, отходя от увиденного. — Вера, конечно, удивительная. Может, это и есть та переоценённая ебучая любовь? — Не знаю, но выглядело это тупо. — Ты просто ничего не смыслишь. Любовь – это когда ты готов терпеть любую истерику своего возлюбленного, — с умным видом изрёк брюнет, вызвав у напарника парочку матерных слов. — Пиздец, ты вздумал со мной любовь обсуждать? — нервно скрещивает руки блондин. — А что? Ты, наверняка, влюблялся не раз, а, Московский? — привязался подросток, облокотившись на плечо Дани. Тот тут же дёрнулся, высвободив плечо из-под тяжёлой Татищевской «клешни». — Даже если так, тебя ебать не должно. — Хорошо-хорошо, Ромео ты только в спектакле, — сдался Серёга. — В любом случае, Никита и Вероника признались друг другу в чувствах, всё кончилось хорошо и…главное, Катюхины блестяшки не пропали даром. — Зря мы так старались. Оказывается, можно просто поплакать и всё, — поправляет волосы голубоглазый. — Но мне даже представлять тошно, какую трагедию устроил бы твой дружок, если бы Вера его отшила, поэтому, признаюсь, я тоже рад, что у них всё получилось. — Я знал это! — Завались, а. Камалия в милом белоснежном платьице с оборками и вышитым национальным узором стоит на крыльце. Продевает серёжку в правое ухо, глубоко дыша и смотря ввысь. Персиковый небосвод с огненной зарёй заменило глубокое синее небо с маленькими жемчужинками, чей блеск всегда так привлекал женщину. Когда она была малышкой, часто вглядывалась в ночную темноту и при появлении первой звёздочки торопилась поскорее загадать желание. Но потом, к своему разочарованию, замечала ещё кучу таких же бледных огоньков. Как и сейчас. Надев украшение, Ками, невесомо ступая по лестнице, спустилась и направилась к беседке, у которой уже собралось всё семейство. Место влекло к себе не только смехом и родными голосами, но и ярким светом висящих сверху фонариков и вкусным ароматом еды, тут же переносящим её в детство. Бегущая Зилант сталкивается со своей матерью, не менее нарядной, чем она сама, и, не скрывая восторга, визжит, кидаясь родительнице в объятия: — Мамочка, какая же ты всё-таки красивая! Зачем нам всем, несчастным, нужно было столько прихорашиваться, если ты всё равно всех затмишь! — Ой, хватит паясничать, иркәм— усмехнулась Назима Айдаровна, неодобрительно качая головой. — Никто, кроме тебя, и не прихорашивался, все помогают с подготовкой стола, а ты и так весь день держишься подальше от кухни. — О чём ты, әни? — нарочно округляет глаза Ками, прикрывая ладонью губы, и вызывает у старшей смешок. – Привыкла, что твой ненаглядный Слава готовит для тебя, да? —Әни , ты не справедлива ко мне, — женщины, обняв друг друга за талию, направились к столу. — Я часто готовлю дома. На самом деле мне нравится это занятие, помогает расслабиться, — пожала плечами Зилант. — Но, так как график у меня более плотный, обычно готовит Свят. И сегодня я всем помогала! — Какая ты умница, — мать заправила локон волос за ухо дочери. — А ещё целый день детишек развлекала, чтобы они нас не отвлекали. — Хах! Это моя любимая часть, мои племяшки – просто золотце. С ними время проводить – одно удовольствие, — весело рассказывает Зилант. — Я даже не представляла, что Айгюль уже так выросла. Она так хорошо поёт, нужно сказать Али, чтобы он не оставлял её талант незамеченным. — У нас все такие, — гордо отозвалась Назима. — Значит, тебе очень нравится проводить время с детьми? Все заметили, что ты с ними справляешься лучше всех… — Логично, ни у кого в нашей семейке больше педагогического образования нет, — Камалия пыталась делать вид, что не понимает прозрачных намёков матери, которая, в отличие от отца, не была намерена сдаваться. — Это ещё один плюс. И у тебя, и у Святослава есть специальное образование, опыт, у вас всё хорошо, так что… — Ого, мама, там Гафар со Святом! Я к ним! — девушка шустро выбирается из объятий и бежит к родственникам, сидящим за большим, щедро накрытым столом. Вопрос материнства, который её мать умудрялась поднимать почти каждый их приезд с Пожарским, раздражал девушку даже больше, чем педсовет. В любом случае ей приходилось оправдываться: в первом – за то, что она ещё не стала матерью, а во втором – за то, что школьники слушаются её больше своих родительниц. — Ой, ну, господи, они снова за своё! Папа снова рассказывает эту глупую историю, — хлопнув себя по лбу, прошептал младший брат Камалии, Али. — Это было больше десяти лет назад! — Но смешно до сих пор, — издевается Даниф, после чего ловит на себе недовольный взгляд брата. — Боюсь-боюсь! — смеётся он. Старшие, Ками и Гафар, тоже не смогли сдержаться. Эти двое постоянно подшучивали друг над другом ещё в детстве, а когда перегибали палку, получали от папы по затылку. Сейчас отец хохочет до охрипшего голоса и рассказывает одну из забавных историй про своего младшего сына. Этих историй было огромное множество и были они получше анекдотов про Штирлица. Обломы младшего были чуть ли не самой любимой темой на праздниках. Али это не обижало – никто никогда не смеялся над ним со зла. Просто дико смущался, закрывая руками лицо и думая, как он мог быть таким глупым в детстве. Тогда Даниф, конечно, не упускал шанса и тут же добавлял, что тот и сейчас не сообразительнее. — Али, истории о молодости наших родителей кончились, терпи, — усмехнулась Камалия, оперевшись на свою руку. — Вы бы так не хохотали, — с укором произнесла Назира, сидящая напротив, перестав смеяться. — Про вас тоже куча историй интересных есть. — Әни, давай без этого, — молит застенчивый Гафар. — Я была бы не против, если бы вы что-нибудь обо мне смешное рассказали, — махнула рукой Ками. — Только можно не затрагивать школу? — Так это самое интересное! Зилант только тяжко вздохнула, состроив несчастную гримасу, и обернулась с улыбкой к притихшему Славе, поедавшему виноград. Создавалось впечатление, что мужчина вообще находится не здесь и не с ними. Он смотрит на её лицо в тёплом свете и видит, как качнулись её золотые серьги в форме полумесяца. — Новые? — щурится Пожарский, рассматривая каждый разноцветный камешек, блестящий под светом фонариков. — Невероятно смотрятся. — Да, папа для меня сделал, — одними губами ответила супруга, чтобы не прерывать отцовских историй. Со дня женитьбы Свят усвоил несколько вещей: Камалия – самый прекрасный человек на свете, праздников с её родственниками не избежать и серьги дарить ей бесполезно. Зилант, кажется, когда-то дала клятву носить серёжки, сделанные только её талантливым отцом. Ещё будучи малышкой, Камалия следила за процессом создания прекрасных украшений, которые так шли её матери и радовали её саму. Мухаммад Мубаракович хотел передать это дело по наследству. Чем изготовление серебряных и золотых аксессуаров хуже квартиры или дачи? Но получалось у него не очень. Гафар всегда старался угодить всем родственникам, а особенно хотел показать отцу, что тот может им гордиться. Он был старшим сыном и первым внуком и ощущал на себе ответственность, понимал, что от него ждут лучших результатов. Мальчик очень старался помогать отцу в ювелирном деле, но слишком переживал, отчего у ребёнка вечно дрожали пальцы. Ясное дело, что с такими ничего путного не сделаешь. Отец не хотел расстраивать Гафара, поэтому благодарил за помощь, говорил, что дальше справится сам, и оправлял к братьям. Даниф просто был непоседой, не отличавшимся покладистым характером. Сидеть ровно на месте, наблюдать за изготовлением чего-то неясного и вовсе ему неинтересного было для мальчика худшим наказанием. Рано или поздно он начинал хитрить, жалуясь на заболевшую голову, и сбегал из папиного кабинета. Играть с друзьями во дворе было куда увлекательнее. Али просто, как говорил дедушка, сначала делал, а потом думал. От мальчика было больше проблем, чем помощи. Про «Алишку-начинающего ювелира» в их семье тоже полно шуточек. А любопытная девочка Камалия постоянно пробиралась в его кабинет с верой, что её, первоклассную шпионку, не найдёт мама. Мухаммад Мубаракович сначала просто показывал ей пёстрые колечки и браслеты, позволяя примерить, но через месяц дочь сильно его удивила, проявив интерес не к блестящим аксессуарам, а инструментам, благодаря которым их создают. Вскоре Ками сделала своё первое кольцо, которое подарила папе. Мужчина носит это украшение до сих пор. Слава в первый же день заметил красивый перстень на его большом пальце, а после узнал, что это творение его возлюбленной. Тогда его умиление граничило с изумлением: мужчина не знал, что Зилант настолько разносторонняя личность. Хоть сейчас женщина предпочитает не делать, а носить украшения, своих интересных навыков она не растеряла. — Когда-нибудь я и тебе что-нибудь сделаю, — ухмыльнулась Ками, — как подарок самому замечательному человеку. Святослав перестал есть, вскинув брови в неверии. — Мне...нужно прокалывать уши? — уголок его губ приподнялся, а в глазах показалось лукавство. Супруге захотелось засмеяться, но, представив своего мужа с длинными золотистыми серьгами, которые будут сказочно смотреться на фоне его распущенных русых волос, она сглотнула: — Прокалывай. Свят расслабляется, оборачиваясь назад, и испускает мечтательный вздох. В оправе зелёных свежих листьев посаженных деревьев он видит безмятежное озеро, одновременно пугающее и завораживающее своей умиротворённостью. На гладкой водной поверхности рисуется слабый блеск под бледным светом выходящей из-за облаков луны. Спокойно. Славе не хочется отрывать взгляд от пейзажа, точно нарисованного каким-нибудь талантливым, но недооценённым художником. Ему нравится это. Святослав Пожарский – человек тоже очень разносторонний, ведь ему нравятся такие непохожие, во всём отличающиеся друг от друга вещи. Ками, положившая сейчас голову на плечо мужа и уже перебирающая в эрудированной голове, какие камни подойдут её благоверному больше, совсем отличалась от этого спокойного тихого озера. Нет, с покоем и тишиной она не ассоциировалась. Зилант – это танцы до упада в жаркий июльский день, задорный смех, семейный праздник, летний вечер после весёлого беззаботного дня с друзьями. Серебряные отблески луны её темпераменту не подходили никак. Ками у него золотая. — Ну всё, хватит обижать Али, — смеётся женщина, сидящая рядом с Гафаром – их тётя Рукия, которая в несообразительном племяннике просто души не чает. — Смотрите, как он сконфузился, бедолага. — Ну, тётя Рукия! — упрекает мужчина, но, когда слышит её визгливое «а что такого?!», не может сдержать улыбки. Эта женщина, старшая сестра их отца, в изумрудном платье и с весьма уморительным выражением лица (она выглядела на редкость забавно, когда бывала растеряна) – защитница Али не меньше Камалии. Может, даже в этом странном противоборстве тётя Рукия выигрывала. В моменты, когда Ками без всякого стеснения подначивала брата и на семейных застольях только подливала масло в огонь с задорным «а помните, как Али…», любящая тётушка вставала за своего племянника горой. «Камалия, а ну иди к девочкам играть!» — этим обычно всё и заканчивалось. Хотя, перед тем, как убежать, маленькая разбойница успевала подкинуть ещё одну колкость про брата. — У нас и другие темы для обсуждения есть. Наконец к нам приехала Камалия, сто лет не виделись! — продолжает тётя Рукия. — Я приезжала к вам в гости буквально месяц назад, — в шутку возмущается девушка, а её брови от удивления взлетают вверх. Она прекрасно помнит, как вместо того, чтобы встретиться с подругами и обсудить всё на свете с видом экспертов этой жизни, поехала в загородный дом тёти, чтобы до самого вечера обсуждать, кто на ком скоро женится. Несправедливо. Зилант принесла такую жертву, а её все равно упрекают. — Ну, и что с того? Твои братья более частые гости, чем ты. Ах да, Камалия забыла одну очень важную деталь – в их семье, где принято видеться по пять раз в неделю после «долгой и невыносимой» разлуки, она, приезжающая максимум три раза в месяц, бьёт все рекорды «безразличия к родным» и беспощадно разбивает сердца. — Ладно-ладно, я признаю свою вину, — сдаётся женщина. — Много работы, — решаясь сказать это, она уже была готова к ноющему гулу и недоверчивым взглядам. — Начинаются отговорки, — хмыкнула её мама, укорительно мотая головой. — Ну, ничего страшного, чего вы завелись? — Мухаммад Мубаракович, как самый преданный адвокат дочери, ввязался в разговор. — Ками про нас никогда не забывает, почаще моих бестолковых сыновей звонит, — он неуклюже подмигнул дочке, и она проделала то же самое, смеясь: — Вот-вот! — Твоя правда, — желание тёти Рукии отчитать племянницу, как в старые добрые времена, когда та мучила её сыновей, улетучилось. — Хорошо, что всё-таки нашли время приехать, — взгляд женщины переметнулся на отстранённого Славу, посматривающего то на водную гладь, то на супругу. — Вот знаете, порою смотрю на вас и нарадоваться не могу! Пожарский дёрнулся и любопытно посмотрел на родственницу жены. — На кого – на вас? — стушевалась Зилант и бегло оглядела присутствующих за столом. — Какая ты смешная, Камалия, на вас, со Святославом, — хихикнула тётя, и под взглядом её тёмных глаз племянница почувствовала себя действительно глупой, будто та сказала что-то очевидное. — Какая хорошая всё-таки пара, Мухаммад, а я всегда знала, что у них всё получится и они будут очень счастливы в браке. —На самом деле, я тоже! Сразу же видно. Свят и Ками тут же переглянулись. Взгляд каждого передавал лишь несколько слов: «эти люди шутят над нами?» или же «что за бред и почему мы вынуждены это слушать?» Супруга, чувствуя накатывающей гнев, делает глубокий вздох и пытается не смотреть на родственников, впивается острыми ноготками в деревянную скамью и сдерживается изо всех сил. А её муж, несмотря на свою немногословность, готов сесть и зачитать всей семье Зилант лекцию. Название, наверное, ей бы послужило такое: «Девять или же десять кругов ада мы прошли, чтобы получить родительское благословение?» В конце, может, даже пожурить их, пригрозив пальчиком, и попросить больше не нести такую чушь и не заставлять его жену нервничать лишний раз. — Они с такой уверенностью говорят, что были не против нашего брака? — бровь Славы дёргается, описывая всё его нереальное возмущение, когда он наклоняется к уху девушки. В этот момент оба были бы не против встать из-за стола и, взявшись за ручки, пойти в тихое безлюдное место, чтобы поговори…покрысятничать. Иногда супруги называют это «семейным советом». — Не против? — еле сдерживается Зилант, чтобы не завизжать. Сдержанности Славы ей ещё учиться и учиться. — Они утверждают, что были «за»! Видите ли, переживали за наши отношения больше, чем за свои! — Ночи не спали, думая о нас с тобой, — подшучивает Пожарский, надеясь разбавить ситуацию. — Конечно, было бы неплохо, если бы Камалия вышла замуж раньше. И чего вы ждали? — не унималась тётя Рукия. Казалось, она решила отомстить за своего любимого Али и довести племянницу. До гроба. Слава моментально схватил ладонь Зилант, чьи дивные глаза округлились и засияли дьявольским огоньком. Жена мастерски испепеляла взглядом родственницу, которая больше всех выступала против брака, и остальных, расхваливающих их пару. Вот мама, обещающая умереть в день свадьбы своей дочери и «уруса», поддакивает каждому слову золовки. Ками скоро вспыхнет, как флигель, и Свят усиливает хватку. Сейчас бы он и сам не отказался, чтобы кто-то удержал его. Вот-вот – и он просто свалится со скамьи. — Они…они… — шипит девушка, медленно оборачиваясь к Пожарскому. — Даня говорил, что подобное называется газла…газлайтин… — Газлайтингом, — уверенно кивнул муж, про себя удивившись познаниям ученика. — Твоя семья старательно делает вид, что никак не препятствовала нашей женитьбе. А что, может, и правда, этого всего и не было? Мы просто тянули время, Камалия? — в выражении лица проскальзывает лукавство. — Ну, уж нет! — завелась супруга, крепче сжав мужскую руку. — В моей памяти всё-всё отпечаталось! Я помню, что мы, словно ужаленные, свадьбу зимой играли. Сразу через месяц, как мой отец дал согласие. Два влюблённых дурачка боялись, что он в один момент скажет, что просто заранее подготовил шуточку на первое апреля! — Жестокая получилась бы шуточка. И Пожарский всё помнит. Её тёмные глаза, совсем не похожие на грозные очи той бунтарки, которая точно сделала его школьные годы незабываемыми, шаловливо поблёскивали, пока она говорила со своими однокурсницами, пальцы, сияющие от колец под солнечными лучами, крепко сжимали учебники, алые губы безостановочно двигались, показывая ослепительную, наверное, самую милую улыбку на целом свете. А волосы? Может быть, Свят не знает сам, он был расстроен, когда вместо роскошных длинных кос увидел короткую стрижку. Ладно, Слава не будет лгать самому себе, Камалии шло. Короткие шелковистые волосы подчеркивали аккуратные узкие плечи и форму лица. Да, она была очень красива. Даже в обычных джинсах и джемпере – великолепна. Парень ощутил, как родное тепло и жгучее волнение растеклось по груди, когда девушка подняла голову и посмотрела прямо на него. Тогда он не понимал, что это за чувство такое, но теперь Свят, нахмурившись и почесав затылок, сказал бы: «любовь, наверное». Сначала та, вздрогнув, растерялась и долго вглядывалась в его фигуру, а потом, узнав в красивом статном студенте того хлюпика со школы, оживилась, а яркая улыбка растянула её щёки. Как один из героев тех любовных романов, на которые Пожарский закатывал глаза и цокал, Слава поддался какому-то немыслимому порыву и побежал вниз по лестнице, не обращая внимания на остальных студентов. Когда Зилант, отдав учебники своей ошарашенной подруге, двинулась к нему на встречу, Святу показалось, что никогда его сердце не билось так интенсивно. И пусть проходящие смотрели на этих «голубков» с нескрываемым восхищением, когда Ками и Слава добежали друг до друга, то просто стояли, как два невдуплёныша, не зная, что сказать. Парень сделал многое, чтобы перейти в этот университет. Денег на первоклассное учебное заведение у семьи Пожарских не водилось, и Славушка был вынужден поступить в колледж. Всё по традиции: ветхие коридоры со времён Октябрьской революции с полом, ходя по которому, начинаешь молиться Богу, чтобы не провалиться (в преисподнюю), никакого оборудования, старые допотопные учебники и ноль надежд на счастливое будущее. Парень усердно учился и работал, не тратя ни копейки просто так, в надежде перейти в другой университет. Всё-таки после смерти матери ему окончательно стало не на кого положиться. Когда он узнал, что его документы приняли в один из самых престижных универов Казани, то посчитал, что теперь будет получать больше знаний, сможет построить карьеру…и жить. Жить, работая и не беспокоясь ни о чём. Но Пожарскому и в голову бы не пришло, что новое место учёбы преподнесёт ему такую радость. Нельзя было сказать, что Слава не думал о своей диковатой однокласснице после окончания школы. Мальчишка неделю страдал после выпускного, на котором так и не решился пригласить Зилант, окружённую шумными друзьями, на танец. Потом ещё несколько дней думал, чем Камалия занимается и куда собирается поступать. Однако об их встрече, в другой, взрослой жизни без интересных уроков истории Татарстана, побегов с математики и курящих старшеклассников в уборной, парень не размышлял. И вот, они стоят в шумном коридоре, не замечая никого вокруг и пытаясь разобраться с вихрем самых разных мыслей. В момент, когда Ками, неловко привстав на носочки и склонив голову, сказала, что Свят совсем не изменился, и рассмеялась, для одинокого холодного Пожарского всё кончилось. И, наверное, начались их отношения. Невозможно сдержать дикого умиления, вспоминая их первые, немного неловкие, но чудесные знаки внимания. Святослав стал дожидаться девушку после пар, преданно охраняя двери аудитории, и носить её совсем не тяжелую сумку, а Зилант, в свою очередь, составляла ему компанию во время перемены на заднем дворе училища и иногда приносила тому поесть. Студентке тогда казалось, что никто не замечает её порхающую у плиты и впервые готовящую с таким довольным видом. Обычно Камалия готовила так, что все в доме дрожали от страха и не решались подойти к кухне. Но, верно, оно того стоило – в готовке девушка знала толк. Родители только заинтересовано заглядывали в комнату во время того, как их дочь подготавливала ланч на следующий день, старший брат, учащийся в мединституте, вообще ничего не желал видеть, кроме своих методичек (иногда сестре это безумно нравилось, потому что Гафар из-за кучи дел не лез в её жизнь), а вот младшие братья не стеснялись стоять у двери, подглядывать, так ещё и комментировать ситуацию. «Что-то мне не кажется, что это порция для одной девушки. Многовато», — хитро щурился Даниф. «Не помню, чтобы ты так много ела, Камалия», — продолжал Али. В итоге оба получали по голове кухонным полотенцем и слышали угрозы о том, что старшая сестра оставит их без ужина. Парень и девушка сами не заметили, как стали неотъемлемой частью жизни друг друга. Ранним утром у входа в университет один глазами выискивал второго. Камалия напрочь забыла о существовании общественного транспорта, ведь прогулки с Пожарским были куда интереснее. Отчитываться перед матерью было не очень приятно, но девушку это никогда не останавливало. Разные, казалось, люди отлично понимали друг друга, им всегда было о чём поговорить. Иначе не сидели бы Ками и Свят по пару часов у фонтана в любимом парке. В музеи, на выставки и парки развлечений пара тоже, кажется, ходила только ради этого. За это время студентка сделала открытие – Слава, пусть и не разговорчивый, но очень проницательный и интересный собеседник. Логично, умный и смышлёный парень – то, в чём нуждалась умная смышлёная девушка. Настоящим открытием для Камалии стало, что Святослав начал появляться во дворе её дома. Впервые он пришёл, когда узнал от однокурсницы Ками, что та приболела. Сразу после нудных пар философии (ну, и почему их всегда ставили последними?) Пожарский побежал в аптеку, а потом, вспомнив их последний разговор и то, с какой любовью девушка говорила о чак-чаке, в магазин сладостей. Наверное, он никогда не забудет, как неловко топтался на одном месте, впервые войдя в слабо освещённый двор и также неуклюже пытаясь спросить у проходящих жителей про семью Зилант. Когда с балкона с деревянными расписными перилами на третьем этаже высунулась любопытная, очень симпатичная голова, Слава выдохнул. Вселенная, или кто там сверху, услышала его и решила помочь непутёвому студенту. На лице больной Ками было больше жизненной энергии, чем у парня, который болел крайне редко. Слезящиеся от насморка глаза, мокрые слипающиеся ресницы, шокированный вздох и, в конце концов, его любимая улыбка. Не такая широкая и яркая, как обычно, но искренняя. Девушка облокотилась о перила, внимательно разглядывая его, не проронив ни словечка. Маленькому Святу не читали сказок про прекрасных принцесс в замках, ждущих рыцаря на белом коне. Но вид его сокурсницы с мечтательным, немного усталым взглядом и спавшими на лицо чёрными локонами напоминал ему такой сюжет. Только вот Зилант и принцесса, и рыцарь в одном. Всё-таки очень разносторонняя личность. Камалия, прикрыв ладонью сухие обкусанные губы, опасливо обернулась назад, выясняя ситуацию, и, шустро накинув мастерку брата, которая была ей велика, смылась с балкона. Святослав ещё долго винил себя, когда увидел крадущуюся из подъезда девушку, которой, видимо, всё было ни по чём. Позже Слава смягчился и решил не наказывать себя. Зилант выглядела очень счастливой, даже до того, как заметила чак-чак в пакете, большего ему и желать не нужно. Так Пожарский нашёл способ видеться с Ками чаще. Парень, всегда полагающийся на логику, а не на чувства, и порицающий людей, идущих на глупости по любви, стал вести себя не лучше них, сам того не замечая. Зато приметил кое-что другое, более важное – он был счастлив. Затем, ближе к концу учебного года, это счастье дало студенту арматурой по голове: всё-таки ангел-хранитель Славы оказался не самым ответственным работником, и Свят пересёкся с отцом Камалии. Судя по тому, как недружелюбно он был настроен, о связи своей дочери с «непонятным урусом» он уже знал. Зилант на следующий день прибежала к Пожарскому, впервые такая взволнованная и расстроенная, расспрашивая о том, сколько органов её отец пообещал вырезать парню. Он же, потрёпанный после «приятной» встречи, выдавил улыбку и ответил, что был очень рад познакомиться с её родителем. Святослав знал, что отец Ками не станет срываться на ней, потому что привык скидывать все косяки на кого угодно, кроме единственной дочери, и был спокоен. Однако насчёт матери, относящейся к девушке с особой строгостью, потому что «папа её избаловал», парень уверен не был. Три года Святослав отважно терпел пизделово со стороны семьи Зилант (чёрт, оказывается, у Ками были не только бешенный отец с тремя братьями, но и такие же сумасшедшие дяди, по пятьдесят штук и с папиной, и с маминой стороны), «вёл переговоры» с её родителями, всё равно не боясь возвращаться в квартиру, откуда его не раз выпихивали с парочкой проклятий и обещаниями о том, что с Камалией они вместе никогда не будут. А девушка не прекращала дебатировать с матерью на кухне и раздражать её своей упрямостью и любовью к «непонятно кому». Наверное, она ещё никогда не слышала так часто фразы «Тебе должно быть стыдно!» или «Я тебя подальше от твоего «уруса» отправлю!» Верила ли Камалия? Верила и боялась. Папа очень любил свою дочь, но свою замечательную Назиму – гораздо больше. Он уважал её мнение и всегда прислушивался к её словам. Показывала ли она это? Ни за что. Зилант было за что переживать. Тот факт, что теперь они со Славой не смогут видеться, как раньше, не так сильно расстраивал девушку как то, через что приходилось идти Святу из-за…неё. Вечера, в которые Камалия сидела в комнате и слышала, как её ненаглядный возлюбленный снова пришёл к родителям просить их благословения, обещая сделать ради этого всё возможное и не очень, стали обыденностью. Каждый раз, когда студентка слышала это, её сердце сжималось, дыхание перехватывало и появлялось желание крепко-крепко обнять Пожарского. Зилант хотелось сделать для парня хотя бы половину из того, что тот делал для неё ежедневно. Святослав ведь действительно очень рисковал и прилагал все усилия, чтобы доказать, что достоин. Его настойчивость поражала всех в доме. Девушка была уверена, что и отца тоже, пусть тот и скрывает это под маской пренебрежения. Когда Слава и Ками нашли способ видеться хоть иногда, стало легче. К тому моменту уже все родственники знали о войне, которую вела семья с…простым студентом. Ах, нет, не с простым. Русским. Никакой поддержки от них Зилант не помнит. Только терпеливый Святослав, и не рассматривающий вариант сдаться, сбросив всё на всеми любимую фразу «значит, не судьба», давал ей надежду. Ей хотелось пару раз дать по голове маленькой бунтарке со школы, называющей его слабаком и трусишкой. Может, её подруги и могли чем-то помочь, но на их беспокойное «Камалия, у вас всё в порядке?» студентка предпочитала отвечать, что счастливее их с Пожарским нет никого на этой бренной земле. Отчасти, это было чистой правдой. Кроме семьи, которая встала против союза парня и девушки, ничто не мешало паре наслаждаться молодостью. Жизнь пусть и жестокая сука, но иногда она проявляла благосклонность к сильным и терпеливым людям, стоящим на своём, несмотря ни на что. Вскоре острая ситуация в семействе, накаливающаяся с каждым днём, начала утихать. Камалия чётко помнит, как её братья, так поддерживающие отца и не раз портящие Пожарскому жизнь (и лицо, порой), в её любимом месте, отцовском саду, признались, что поддерживают её отношения с «тем странным парнем». Гафар сидел с ней на скамье, накинув свой пиджак, обнимая и постоянно оглаживая плечи, просил прощения. Было за что. За всё это время о счастье своей любимой сестры никто из них не задумывался. Единственное, что тех волновало – традиции. И это было ужасно. Старший брат признался: «Твой Святослав – отличный парень на самом деле. Воспитанный, умный, трудолюбивый. Столько раз был спущен вниз по лестнице, а всё равно за тобой возвращался. Другой бы на его месте уже пять новых девушек себе нашёл…» На этих словах брат ойкнул, потому что младшая сестра со всей силы ущипнула его, тем самым показав, что Славу не стоит сравнивать с остальными парнями. «…а главное – он тебя очень ценит и любит. И ты его, как я понял. Вы будете счастливы вместе. Это же самое важное», — закончил Гафар и почувствовал, как Ками обняла его крепче. Младшие братья лишь стояли у калитки и поддакивали каждому слову старшего, как два дурачка. Ещё глупее они выглядели, когда девушка подняла голову, уютно покоящуюся на Гафаровском плече, и подозвала их обниматься – мальчишки неуклюже шли, переглядываясь друг с другом и неловко пряча глаза. «Я знаю, что один из вас разбил Славе нос. Радуйтесь, что я узнала об этом только несколько дней назад, иначе обоих бы прибила к стенке за уши». Через год после этого, в декабре, после очередной стычки Мухаммада Мубараковича и Святослава, который теперь горел желанием жениться на девушке, как никогда ранее, отец позвал дочь к себе, в тот самый кабинет, где когда-то маленькая Ками училась у папы делать колечки. Этот день она запомнит навсегда: зайдя в комнату, девушка опешила. Встретиться с Пожарским, врагом Зилантов, она не ожидала. Вид его, по традиции, не выдавал никаких эмоций, хотя тот был взволнован не меньше неё. За столом сидел уставший отец, а рядом стояла недовольная мать. Таких их привык видеть Даниф, часто таскавший домой двойки, а не любимица-отличница-спортсменка-комсомолка Камалия. Тогда она и не подозревала, что эта странное сборище в папином кабинете положит конец бессмысленной войне и их с парнем переживаниям. Папа сначала для приличия поворчал о том, как ему надоел неугомонный Слава, а потом, под неодобрительный взгляд жены, сказал, что не имеет ничего против их брака, если Пожарский согласится на пять тысяч условий и будет хорошим мужем. После десяти минут безостановочного «Святослав, ты должен..», «Святослав, ты обязан..», «Если ты не сделаешь это, я тебя найду и закопаю…», сама не верящая своему счастью Зилант, сдерживая рвущийся наружу визг восторга, побежала расцеловывать маму с папой, а после, схватив за руку такого же счастливого парня (настолько, что в холодных глазах появился живой блеск), двинулась к выходу. Родители их телячьих нежностей бы не приняли, а в пустом коридоре нежиться и поздравлять друг друга с долгожданной победой молодым людям никто не помешает. А ещё там можно подслушивать, как забавно мама ругает отца на татарском за дверью кабинета: «Вот постоянно ты у неё на поводу идёшь, Мухаммад!» Хмурый холодный январь стал любимым месяцем обоих, ведь ни Ками, ни Свят не могут забыть, как неслись, словно угорелые, в ЗАГС, пугая своим энтузиазмом всех регистраторов. Для них новый год начался очень удачно. Всё было не зря. И сейчас Пожарский отлично понимает свою скрипящую от злости зубами жену. Родственники мило обсуждают их пару, которую осуждали пару лет назад, и утверждают, что жениться молодым нужно было раньше. Он обнимает Ками за плечо, а та, забыв об огне ярости, сжигающем её изнутри и грозящем выплеснуться наружу и спалить всех к чертям собачьим, опускает свою голову на его, вздохнув: — Да ладно, этих людей не переубедишь. — Вот именно. О наших страшных мучениях не будут слагать легенд, — с наигранной печалью говорит мужчина. — Как-нибудь поставим в школе пьесу. Чем эта история хуже «Ромео и Джульетты»? — почти мурлычет расслабленная Зилант. Чувствует, как супруг отрицательно мотает головой, и удовлетворённо протягивает. — Ничем. И я такого же мнения. — Ну, и как? До сих пор в школе работаете? — громким басом спрашивает дядя Тимур, открывающий четвертую по счёту бутылку коньяка. И где он столько находил… Загадка. — Да, всё ещё в школе. Дела идут отлично, — взбодрилась женщина. Она обожала рассказывать о старательных детях из своего кружка, о пьесах и репетициях, объяснять азы своей работы и в очередной раз доказывать семье, что сделала правильный выбор. — Мои прекрасные детки ставят «Ромео и Джульетту» в следующем месяце! Пришлось оставить бедняг на три дня без репетиций, но, думаю, эти умницы и без меня славно справляются. Знаете, мне кажется, все участники очень талантливы. Я вот в их возрасте была просто маленькой бездарностью. — Нет, Ками, я не позволю тебе говорить такие вещи. Ты всегда была такой хорошей актрисой, что я даже боялся, что ты вырастешь и на сцену побежишь, — вмешался отец. — Назима, родная, вспомни, как она хорошо наших соседок парадировала, — смеётся он. — Настолько правдоподобно, что потом извиняться перед ними приходилось, — усмехнулась мама, вспоминая, как бежала за дочерью, стоящей на лавочке и показывающей их соседку с пятого этажа, суетливую грубую женщину со смешным акцентом и забавными ругательствами, и уводила домой, обещая рассказать всё папе. Хотя отлично знала, что для Ками это была так себе угроза. — Ой, мне самой иногда стыдно бывает. Остаётся надеяться, что никто из наших соседей не воспринимал это всерьёз, — немного стушевалась Камалия, прикрыв ладонью пол-лица. — Свят историю преподаёт, а ещё помогает мне в клубе. — Наверное, ученики вас очень любят, — послышалось с конца стола, где уже все подрёмывали на плечах друг друга. Всё-таки скучновато без анекдотов про Али. — На самом деле да, — Святослав удивил всех присутствующих, ответив на вопрос. — Школьники вообще сам клуб очень любят. Логично, он и мне помогает расслабиться после работы, — по правде никто не поверил, что этот мужчина умеет расслабляться. — А руководителя, — Пожарский переметнул взгляд на жену, слушающую его с глазами полного щенячьего восторга. Да, она определенно гордится им, — просто обожают. Камалия отлично находит общий язык с ребятами, какими бы разными те не были. Иногда с ними даже их классные руководители справиться не в силах, а Ками способна с лёгкостью решить любую проблему. Довольная расхваленная Зилант, на чьём лице расцвёл руманец, добавила: — А ещё я понимаю почти все их мемы! — Я тоже понимаю, к сожалению, — с жалобным выражением лица проскулил Гафар, дети которого уже вышли из возраста машинок и кукол и дошли до тик-тока. — Ты должен быть рад, быть с молодёжью на одной волне – это круто! — девушка подмигнула брату. — Слава детям тоже нравится. Честно, он всегда так мило поддерживает их, особенно тех, кто не получил желаемую роль, — пусть вся поддержка её супруга состояла в том, что он стоял рядом с расстроенными участниками клуба и хлопал их по плечу, Ками была уверена, что это помогает. — Это хорошо, — подозрительно отозвалась мама, усевшись поудобнее и переглянувшись с сёстрами своего мужа. — Раз вы так хорошо ладите с детьми, то… — Назима, — Мухаммед Мубаракович обернулся к жене и посмотрел с укором. Верно, он и сам думал о том, когда его ненаглядная доченька станет мамой. Отец желал своему сокровищу, сидящему напротив, счастья. И всё бы ничего, но в понимании мужчины самое большое счастье для любой женщины – как можно больше спиногрызов, вылезших из неё. Тем не менее, всё равно не осмеливался обсуждать это с Ками, а тем более говорить об этом перед всей семьёй, — давай отложим этот разговор, родная. — А что не так? Моя дочь уже столько лет замужем, а до сих пор не стала матерью. Я ведь хочу внуков понянчить! Даниф, чтобы смягчить накаляющуюся ситуацию, быстро добавляет с широкой лыбой на лице: — Мам, ты всегда можешь моих детей понянчить! Давай мы их к вам с папой на каникулы отправим? Но у того ничего не вышло. Щепетильная тема уже была поднята. — Давно пора, Камалия. Что может быть лучше для женщины, чем воспитывать детей? — Так я и воспитываю, — не сдержалась Зилант, в чьём голосе отчётливо слышалась нотка раздражения. Острые ногти впились в деревянную скамейку, а локон густых волос спал на лицо. Будь её воля, девушка бы давно поставила сующих нос в не своё дело на место, но портить праздник родителей не хотелось, несмотря на то, что Камалии нередко портили настроение этим вопросом. — А мне кажется, наша Камалия как была девчонкой, так ей и осталась. И простых вещей не понимает, — ласково промурлыкала тётя Сания, близкая подруга их семьи, всю юность девушки пытающаяся свести её со своим сыном. Всё она понимает! И она не девочка, чтобы с ней так разговаривать! — Вы были бы очень хорошими родителями, а сейчас зря время тратите. Часики-то тикают. Пожарский только тяжко вздыхает. «Дети? Это люди маленькие такие?» Святослав никогда не был человеком, умиляющимся с маленьких новорождённых кулёчков, и, кажется, никогда с теми не нянчился. Последить за ребёнком, чтобы он хату не разнёс? Да, пожалуйста! Поиграть с ним? Мне пора, я ещё чак-чак не научился готовить. Зилант детей до жути любила. Об этом говорило и её отношение к своей работе, и привязанность к племянникам. А что насчёт самих детей? Они ведь тоже в ней просто души не чаяли! Это больше всего, наверное, и вводило в тупик родителей женщины. «В чём проблема тогда?» Ни в чём. Её просто нет. Они с Ками прекрасно живут, наслаждаясь каждым днём, проведённым вместе или порознь. Муж и жена занимаются любимым делом и вовсе не страдают без такого любимого её семьёй «топота маленьких ножек». Хотя женщине этот топот услышать бы хотелось – недавно она предлагала Славе взять домой котика. «Ты даже не представляешь, как это было бы здорово! Мы бы назвали его эчпочмаком!» Теперь Пожарскому кажется, что пушистый эчпочмак дома был бы не такой плохой идеей. Тем более Зилант выглядела очень воодушевлённой, когда говорила о питомце. Сейчас она выглядит не лучшим образом, поэтому муж снова аккуратно взял её под руку, пока любимая еле как держала лицо, слушая непрошеные советы. — Потом жалеть будешь! — А кто стакан воды в старости подаст? «Это как же нужно воду любить, чтобы ради неё детей заводить», — грандиозно пошутил про себя Свят, сохраняя абсолютно спокойный вид. Он приближается к супруге и ощущает, что та почти не дышит. Затаив дыхание, она наблюдает за происходящим, видит, как неловко её братья пытаются что-то сказать поперёк старшим, и ощущает, как чешутся руки. — Вообще-то мы… — в очередной раз пытается что-то сказать девушка, но разговорившиеся родственники не придают этому значения. Ками устало возносит глаза к небу и отчаянно сжимает губы и кулаки. То, что она всеми любимая дочь, сестра, племянница и внучка, ещё не значит, что она не может (начать грабить и сжигать города на скаку) послать терпение к чёрту, а затем и сующих нос не в своё дело тоже. Гафар извиняется, вставая из-за стола, непонятно зачем, ведь семья, а особенно мужчины, говорящие, что в материнстве одни только плюсы, никого, кроме себя, не слышат. Старший брат хлопает Святослава по плечу, целует кипящую от злости сестру в макушку и быстро уходит. — У этих людей десять внуков… — истощённо произносит она. — Разве есть что-то плохое в том, что я не хочу быть мамой? — Зилант всегда больше нравилась роль крутой тёти. — Нет, — просто отвечает Слава. — У меня есть идея, — тише произносит он, склоняясь к жене, и та в предвкушении скептически приподнимает бровь. — Твоя семья и так очень занята решением того, как тебе жить. — И? Мужчина переплетает их пальцы и встаёт из-за стола, потянув супругу за собой. — В Москву мы уехать, как бы ни хотелось, не можем, — усмехнулась Ками, и Пожарский был рад тому, что её настрой вернулся. Пара быстро выходит из-за стола под понимающие взгляды младших братьев. Слава и Камалия пробегают сад и направляются вниз, к тому самому озеру. — Ого, — смеётся Зилиант, — сбегаем, как в старые добрые времена, — нельзя сказать, что ей это не нравилось. Смущающим было только то, что решился на это Пожарский, а не она. Нарушение традиций. — Подумал, что это будет гораздо лучше перечисления достоинств родительства, — пожал плечами супруг. — Можете спать два часа в день, — ехидничает Ками. — Ты и без ребёнка спишь меньше, шутка не засчитывается, — усмехнулся Слава. — Да ну! Спустившись к заросшим берегам озера, трава которых достигала почти колен женщины, пара крепче сжимает руки и смотрит на водную гладь. Зилант вскидывает голову к звёздному небу и видит серебряную луну: — Знаешь, как дети в любви признаются друг другу? Слава в замешательстве. Какая любовь? Он видит только дерущихся Татищева с Московским. — И как? — Луна сегодня красивая, не правда ли? — широко улыбается супруга, обернувшись и посмотрев ему в лицо. Пожарский вглядывается в её черты, берёт вторую ладонь в свою и невесомо касается губами лба: — Правда, очень красивая. — Стоп, то есть ты знал!