Безмамные

Внимательный взгляд светлых, Костя готов поспорить, самых умных глаз с долей скептицизма устремлен, не отрываясь и демонстрируя во всей красе: Романов заинтересован в рассказе близкого друга, будто тот – не влюбленный мученик, а какой-нибудь искусствовед, готовый съесть простого смертного за то, что он не отличает Моне от Мане. Александр, кстати, тоже. И друга своего из простой семьи, в которой искусством считался рисунок крохотулькиного Костика, украшающий обои со времен, когда «варяги пришли на землю Русскую…» Разумеется, слушая россказни верного товарища об объекте его обожания, Сашенька Романов кривит губы в знак своих сомнений. «Видимо, не до конца Костин вкус был проработан. С кем не бывает, Александр», — мысленно успокаивает себя мужчина. Но каждую фразу, которую Уралов произносит, кажется, полностью пересиливая себя и стараясь не впадать в режим королевы драмы, ибо одна, самая главная, сидела прямо перед ним, с деловым видом попивая темное полусладкое, Александр сопровождет мудрым, содержащим в себе божественные силы и мощь «хм». А значит, сегодня растроганный, растерянный и, да, безумно влюбленный екатеринбуржец не останется без поддержки. — Я совсем в замешательстве, Саш, — выдает он, накрывая широкими ладонями уставшую от бесконечных, отдающих болью и звоном в ушах «А если?», «А почему?», «А вдруг?» макушку. «В замешательстве», — отдает эхом. Константин корит себя за то, что ведет себя, как мальчишка, впервые познавший любовь или то, что в этом возрасте кажется любовью. Он уже пас. Ему не пятнадцать, не двадцать и даже не двадцать пять для такой бури эмоций из-за одного интимного разговора. Пьяного разговора. Ну, Боже мой, как же все трудно! Уралов не числился в клубе «Любовники всея времен», но и монахом, отдавшим себя одному мужчине, Господу Богу, он тоже не был. Естественно, для такого ведь в Бога надо поверить, Костенька на этом этапе уже умыл ручки. Отношений у него было немало. Действительно здоровских, когда после расставания хочется не назвать бывшего партнера ублюдком и слить его интимки, а пожать руку и сказать: «Приятно было иметь с вами дело». И не очень, когда нещадно хотелось послать человека на хуй. На два. На три и сразу. Исходя из этого, мужчина даже не переживал о том, что когда-то появится любовь неземная, готовая перевернуть его жизнь с ног на голову. Бог ведь существует, не зря Михаил Московский ему столько молился, и любит поиздеваться над Ураловым. Вот и результат – Костик влюбился в отца-одиночку с огромным добрым сердцем, невероятными темными глазами, дурацкими, но стоит признать, смешными шутками и гомофобией размером с амбиции того же Московского. Огромной. Ладно, он человек простой. Уралову бы хватило…наверняка бы хватило быть просто рядом с Татищевым и его семьей. Помогать, заботиться, поддерживать и проявлять свои глубокие чувства разными способами. Без «я люблю тебя, погнали на свиданку, во вторник в семь». Вроде бы не очень больно. Если ни о чем не думать и подолгу на Юру не заглядываться. Хотя порой это казалось миссией «Невыполнимо» и все в таком роде. Брюнет, на эти телячьи нежности ставящий дизлайк и плюющий на все с высунутым языком, сам влез в его мир. Со своими «Костя, что бы я без тебя делал», прикосновениями как бы невзначай и этими чертовыми глазами. Красивее которых Уралов ничего не видел, хотя в музеях величайших искусств был почти постоянным посетителем. Разговор тем вечером добил бедное сердечко мужчины. Или же открыл второе дыхание. Бросил в пучину раздумий, надежд, ожиданий…и ни на секунду не утихающих бабочек в животе. Пусть екатский художник и романтичная натура, но давно отметил, что в его возрасте единственные бабочки в животе – это недоваренные фарфалле. Да куда уж! — Я был готов смириться с тем, что скорее я поверю в существование Бога, чем Юра ответит мне взаимностью… — Костя замолк. Не так уж и легко выговариваться другу, когда картинки того рокового вечера мелькают перед глазами, заставляя сжиматься всем телом и доказывать себе: «В тот вечер наглотался Юра, а не ты, не могло тебе такое привидеться!» — Ведь он разведенный среднестатистический мужлан из СНГ с двумя детьми, готовый оправдать вора с завода, но не… — Нет-нет, вор с завода для него, как враг народа в СССР, — сдержался Константин, чтобы не выплюнуть ехидное «твой-то ничем не лучше». — Хорошо, Кость, — терпеливо кивнул Александр, поправляя оправу круглых очков. Тонкая душевная организация Романова еле как выдержала такой удар: друг перебил его. Однако сейчас совсем не время для Сашиных лекций, редки случаи, когда сам Саша это понимает и до «вообще-то, Кость!» не доходит. — Готовый оправдать кого угодно, только не того, кто полюбил человека своего же пола, плюющий на искусство и ничего о нем не сведущий, упрямый, грубоватый… Слушай, — делая глоток и постукивая аккуратными фарфоровым пальцами по столу со старой скатертью, демонстрируя свой ебейший маникюр, мужчина выдерживает паузу. Все, думает Костенька, антракт, — а этот Юра правда тебе так нужен? — Саша, — светловолосый так привык к семье Татищевых, что был готов сказать своему старому товарищу, которого безмерно уважает и любит, чтобы тот следил за базаром. Благо, эта фраза идет только в комплекте с недовольным «Серега» в начале, — из моих россказней на полвечера ты запомнил только это? И он не плюет на искусство, просто ни времени, ни возможности культурно обогащаться у него не было, — поджимает мужчина губы, вспоминая голос брюнета, неловкую улыбку, то, как тот в смущении поправлял густые волосы… — Знаешь, пусть он и кажется обычным мужиком, которому от жизни нужны только деньги, чтобы детей прокормить, но на деле Юра очень чувственный и… Саш, не смей сейчас закатывать глаза… — устало просит Костик. Романов, который ничего в жизни так не хотел, как сделать это сейчас, лишь пожал плечами, подливая еще вина в бокал. Его собеседник, так и не сделавший ни одного глотка, сомневается, что им хватит этой бутылки. И что его другу вообще нужен бокал, с его то пристрастием сразу с горла. Чего стесняться? — Из всего, что ты сказал о Юре, правда только про гомофобию, — слышит александровское насмешливое «ну, разумеется», но игнорирует. Прям как Татищев его явную влюбленность. - Но после того разговора вечером, когда на мое понятие о любви он ответил, что чувствует ко мне то же самое… Мне в это даже поверить сложно. Наверное, мне не стоит слушать пьяных людей, — горько усмехнулся Уралов, боясь представить, как он сейчас выглядит. С того дня прошло несколько дней, все это время с Юрой они не виделись, и Костя никак не мог поверить, что может так тосковать по кому-то. Мужчина тогда остался в комнате с пьяным брюнетом, а на утро тот, проснувшийся подозрительно рано, переминаясь с ноги на ногу, потирая сонные свинцовые глаза и почему-то не поднимая их на светловолосого, попросил пока не приходить. Как все-таки бесчеловечно по отношению к Катюхе. И к Косте. И к самому Юре. Как всегда, балдеет один Серега. Не хотелось. Уралову очень не хотелось, чтобы услышанный Юрин бубнеж про то, что он пока сам справится со своими спиногрызами, оказался правдой, а не похмельным бредом. Не хотелось самому себе, словно ребенку малому, объяснять: «Юра попросил, значит надо сделать!» Но пришлось. Не мы такие, жизнь такая. Константин желал, чтобы Юра чувствовал себя хорошо. И если его состояние потребует Костиного четырехдневного торга, переживаний, обдумываний и длительного мучительного ожидания, то Уралов и взглядом не поведет. Пусть. Романов может сказать, что это капец как… (так он, естественно, не скажет даже под дулом пистолета) …какая нездоровая позиция, но свои косяки и без того знает. У него самого отношения никак не «жить здорово!» Про них с Мишей любовных романов, которые Александр читал, будучи мальчишкой, не напишешь в здравом состоянии. Тут выйдет скорее «Как распознать абьюзера» или «Топ-10 травм, из-за которых ваш партнер так и не купил вам шубу». — Известно, пьяным людям свойственно говорить правду, — обводит пальцем контур бокала, склоняя голову в раздумьях. Кто знает, вдруг пьяный в сраку Миша тогда не шутил, что подарит ему в Питере особняк? А то в квартире жить, пускай пятикомнатной и в центре города, – не царское дело. — Не побуждаю тебя верить всем словам твоего Юры, но просто возьми на заметку и расслабься, — качает кудрявой головой, выдавливая слабую улыбку. — Да, я могу понять, что ты чувствуешь. Кажется, что без этого мужчины твой мир разрушится. Все, что было раньше, неважно, а что будет после – неинтересно… — Нет, все не так плохо, — хмурит брови Сашин собеседник. И тут же осознает, что, будь тут детектор лжи, шандарахнул бы его во всю силу. Пиздеж пиздежом, сказал бы Сережка. — А если ничего не сложится, вокруг полно шикарных мужчин, дорогой. — Поэтому сам ты выбрал Московского, — хмыкнул Уралов, тут же отвернувшись к настежь открытому окну, за которым виднелись темные облака, скрывающие за собой бледную луну. Поздно, Юра сейчас укладывает спать Катеньку, которая точно расспрашивает про дядю Костика, просит Серегу не засиживаться за игрой в танки, хотя светловолосый давно понял, что подросток часто задерживается не из-за нее, а из-за, конечно, ненавистного, противного, невыносимого и такого интересного Данечки. Сам Юрий наверняка сейчас выйдет на балкон, чтобы закурить, подумать, попялив в никуда, и пойдет спать. Знал бы Костя, что Татищев, как и он, уже несколько дней не может сомкнуть глаз. — Кость, твои шуточки сейчас ни к чему, — Романов, чью гордость задели, прыснул, демонстрируя, что он сейчас – само возмущение на двух аккуратных ножках. — Миша очень красивый и богатый человек. А еще, — закусив губу, но не теряя уверенности во взгляде, продолжил, — я его вообще-то люблю. — Вот и я о том же, — поворачивается друг с усталой улыбкой на лице. — Или ты думаешь, что любить можно только богатых и, по твоему сугубо личному мнению, красивых? Сашенька смотрит на него недолго, снимает очки, осторожно кладя их на стол: — Конечно, нет, дорогой, — впервые за сегодняшний вечер мужчина протягивает изящную ручку не к бутылке темного полусладкого, а к Костиной ладони. Берет чужие руки в свои и улыбается очаровательно, будто твердя: «Я буду поддерживать тебя, даже если влюбишься в вурдалака». Друг улыбается ему в ответ. В этот момент он отлично узнает своего приятеля, всегда готового понять, поддержать и вовремя сказать «все в порядке». — Значит, есть в этом твоем Юре что-то замечательное. Мои пенсионеры меня тоже отчитали, как гимназистку, когда узнали о моих отношениях с Московским. И Святогор Рюрикович, и Василиса Ярославовна верят, что в Мише ничего святого нет! — закатывает глаза мужчина, тихо посмеиваясь. — По сути, они правы. Может, поэтому тебе Московский нравится? — пустил смешок светловолосый, тут же получая недовольную моську в ответ. — Отсутствие святости только тебя привлекает, Костенька, — хлопает ресничками Александр. Теперь он замечает недовольную мордочку. Здорово сидят. — Ну, а если серьезно, твою проблему нужно как-то решать. Мой друг ведь не может вечно ходить таким несчастным, — дует губы Романов, пока в умной голове сменяется мысль за мыслью. — Я в России живу, если так подумать, здесь тенденция быть…ау, — шипит Уралов, когда приятель сильно щипает его своими кошачьими коготочками. Видимо, Мишин дурацкий патриотизм заразен. — Ты должен встретиться с ним. Обязательно. Вы должны, если не поговорить, то хотя бы немного приблизиться к этому разговору. Недосказанность – это то слово, которое я не могу позволить себе употребить! — вздернул носик, нащупав свои очки и снова надев их на переносицу. — Не думаю, что это можно как-то устроить. Я так не считаю, но Юра наверняка уверен, что нас связывают только рабочие отношения, Саш. Александр подавился очередным глотком терпко пахнущего алкоголя, а шум ночного города за старыми рамами окна стал резче и сильнее. Снова какой-то депутат с тысячей сирен проезжает, скорее всего. Романов готов со смешком вспомнить, как его благоверный собирался избираться в депутаты только ради мигалки. Интересного же себе партнера пару лет назад гордый житель культурной столицы подцепил. — Если после всего, что с вами было, он и правда так считает, то бегом веди своего черноглазого красавца на УЗИ головы. Вдруг у него куда-то подевались мозги, — недовольно кривит губы друг. — Грубовато, Саш. Хотя он часто напоминал мне, как я ему важен, — на истощенном лице екатеринбуржца появилась нежная улыбка, и он потянулся к бокалу, одиноко стоящему на краю стола. Ну наконец, а то Сашеньке уже неловко стало. Пьет в одиночку, без трехчасовых тостов и закуски. Прям алкоголик Саня, обитающий за гаражами, а не лучший работник одной из самых крупных фирм в Европе – Александр Петрович Романов. — А отсюда подробнее, — облокотился на руку заинтересованный мужчина. — Юра поразговорчивее меня будет, хотя с ним у меня язык словно развязывается, — усмехнулся Константин, а его внимательный товарищ заметил, как ярко сверкают янтарные глаза. Горят похлеще огоньков ночной Москвы. Это уже опасно. Это уже конкретная влюбленность, отступать некуда, Саша знает. — Он пусть и стеснялся жутко, но всегда благодарил меня, когда я приходил к ним, иногда даже забывался и говорил, что места себе не находит, пока меня нет, и из рук все валится, — после этих слов брюнет краснел, как вареный рак и просил нового приятеля не обращать внимания. А тот просто не мог не обращать. — С ним я чувствую свою важность, ощущаю какое-то…тепло. — Ох, дорогой, — протягивает пораженно шатен, накрывая длинными пальцами влажные губы. — Тебе стоило сразу сказать, что все серьезно. — Серьезно? — Уралову не хотелось обнадеживать себя, понимает, как потом, когда надежды рухнут, напоминая карточный домик, будет больно. Пытается отгонять от себя мысли, но к Саше не прислушаться не может. — Именно. Я был уверен, что он просто чучело с не самым высоким айкью, которое только издевается над моим бедным влюбленным другом сердца. А оказывается, твой захмуреныш тоже неравнодушен к тебе, — улыбается Романов довольно, с наивеличайшим изяществом в истории облокачиваясь на спинку стула. — Юра? Ко мне? — вспыхнул светловолосый, стараясь изо всех сил снова взять себя в руки и не показывать уязвимость. — Брось. — И не подумаю, — усмехнулся Александр. — Сам рассуди. Гомофоб гомофобом, а дает знать, что потерять тебя – ничем не хуже верной смерти! — он драматично кладет ручку на лоб, прикрывая серые глаза. — Такого Юра точно не говорил. — Но имел в виду именно это, не спорь со мной, дорогой… Также не будем забывать про то, как твой символ гетеросексуальности выдал свою сущность той ночью. — Саша, Юра был пьян и всякого мог наговорить. Тем более, пить он явно не умеет, — склонил голову мужчина, отчего разноцветная челка спала на глаза. — И что с того? Алкоголь лишил твоего приятеля контроля, и тот перестал фильтровать свой, выражусь на его языке, базар. Вот он и выпроводил тебя на следующее утро. Поверь мне, Кость, было бы твоему Юре безразлично, он бы не стал так реагировать. Друг мой, ты вроде такой умный и проницательный, а как дело до собственных романов доходит, становишься глупым головастиком, это так забавно. Уралов, скрестив ладони, слушает Романова. Готов дать честное пионерское: стук его сердца отдает оглушительным звоном в ушах и дышать становится почти невозможным. Душно, но окно полностью открыто и оттуда дует освежающий ветерок. Саша напротив слегка ежится от прохлады, а Косте жарко, лицо его горит, а способность нормально размышлять, пакуя чемоданчики, покидает его тело. Все сходится, или это только Константин хочет так думать? Что, если его друг прав? Как часто он ошибается? Может, светловолосому все кажется? Пытается не сойти с ума? Юра ведь не может…а почему нет? Мужчина готов похлопать себя ладонями по вспыхнувшим алым щекам. Александр может ошибаться, он, пусть и весьма умный, но простой живой человек. Костя вспоминает и их первую встречу, и Юрино объятие на пороге квартиры, когда он пришел к заболевшей Катеньке, и их ночь в зале, расслабленных и сонных после того, как малышке стало лучше, и Татищевские сообщения, и их разговоры, и расстроенный взгляд брюнета, когда Уралов был с Анечкой… Все его «Кость, а знаешь...», «а расскажи...», «пойдем вместе…», «не уходи так рано…», «спасибо». И Юрино «я тоже самое чувствую к тебе» после Костиных рассказов о том, что это диковинное слово «любовь» значит. Светловолосый подливает себе вина в бокал. — Поговори с ним, Костя, иначе оба пожалеете, — как лучший советчик на белом свете порекомендовал Романов, кивая в такт своим словам. — Есть малейший шанс увидеться? Будто бы вовсе не нарочно? — хитрая улыбочка занимает позицию на личике друга. — Не знаю, — тихо отвечает влюбленный. — Единственное, я должен завтра сходить на родительское собрание Сережи вместо него. Мы договаривались об этом еще до...того вечера. — Мм, — задумчиво поджимает покрасневшие губы приятель. — А через этого Сережу никак?.. — Я не буду использовать детей в этих целях, — сморщился благочестивый Костик, вызвав умилительный, но отчаявшийся вздох от Саши. — Да-да, ты прав, это некрасиво. А что насчет любовного письма со стихами? Как Татьяна Ларина? — заметив недовольный взгляд, Александр опускает кудрявую голову. — Прости-прости, тяжелая ведь у тебя ситуация. Знаю, сейчас ты ничего не станешь предпринимать, мой милый друг, но просто подумай над моими словами, хорошо? — Хорошо, Саш, — кивает Уралов, отодвигая бокал. Впервые за столько дней ему хочется лечь в постель и крепко заснуть. Либо устал, либо избегает реальности, либо хочет прийти на родительское собрание не с видом измученного жизнью алкаша. Либо все сразу. — Ты не против, если я пойду к себе? — Конечно нет, тебе правда надо отдохнуть, дорогой, — Сашенька одобрительно похлопывает Костю по руке. — Обдумаешь все завтра на трезвую голову, — рассуждает пьяный мужчина. — Мне тоже пора, но могу остаться, если хочешь. — Не нужно, Саш, все в порядке. — Прекрасно, надеюсь, помог тебе хоть немного… — он встает, ничуть не шатаясь и не выдавая страшной тайны – алкоголя в нем сейчас больше, чем соленой воды в Балтийском море. — Помог. Сложно представить, как бы я справился сегодня без твоей поддержки. — И без темного полусладкого! — довольно мурлычит Романов. — Кстати, — тянет красивые ручки к почти пустой бутылке, проводя по горлышку блестяще отпиленными ноготками, — ты ведь не против, если я опустошу этот источник жизни перед тем, как покину твое холостяцкое жилище? Уралов только усмехается, опустив плечи и расслабив широкую спину: — Не против, только доберись до дома целым, Саш. Юра, будучи профессиональным терпилой, главным кандидатом на звание хорошего бати и отцом-одиночкой со стажем почти в четыре года, знал, что родительство – самая сложная работа. И пусть шахтеры с военными так слезно не жалуются. Если посмотреть на Татищева, можно подумать, что этот мужчина каждый день проходит Афганскую войну. — Я устала, пап, — ноет Катюха, остановившись посреди четвертого этажа несчастной многоэтажки, на жителей которой обрушилось страшное проклятье по имени Илья Томин, что решил поселиться в одной из квартир, чтобы людям жизнь медом не казалась. — Возьми на ручки! Юрию сейчас тоже страшно хотелось сбросить вид сурового уральского мужчины, поныть, что устал, и попроситься кому-нибудь на руки. Ему становится не очень хорошо, когда он понимает, как тяжело без Кости. И дело не только в том, что приходится везде таскать с собой Катьку, еще и без косичек, ну и ужас, готовить что-то, кроме слипшихся макарон, стирать, пытаясь не разукрасить все шмотки своих отпрысков. Татищев, для которого отрицание проблем было самым надежным способ их решения, не ожидал, что настанет день, когда будет так трудно сбегать от собственных чувств. Ну нет, что за дурость? Он взрослый мужик, отец двух оглоедов, которому просто некогда философствовать на темы дружбы, жизни, бессмертия и этой чертовой любви, будь она неладна… Откуда на такое найдешь время, когда твой старший сын ходит с перемотанной граблей, за которой не собирается ухаживать, и учится на отъебись, а младшая дочь…просто умница, но времени и внимания требует, что закачаешься. А вот Юркина дурья бошка находит. Даже сегодня, в пятницу, которая способна войти в книгу рекордов Гиннеса как самая занятая пятница в мире. Утром он отвез Сережку в школу. Этот пацан вел себя, словно в него вселилась Катюха, и ни капельки не стеснялся заебывать отца, ведущего машину, расспросами о том, с каких это пор Уралов не появляется на пороге их дома по щелчку пальцев? Затем оббегал с Катенькой, все галдевшей о каком-то там диплодоке, все продуктовые, чтобы найти любимые дочуркины хлопья, которые, разумеется, однажды купил ей дядя Костик, сходил с ней в поликлинику и в очереди длиной с Великую Китайскую стену переобсуждал с мамашами все темы, начиная тем, чем нельзя кормить ребенка, когда ему три часика с парой минут, и заканчивая тем, кто, черт подери, развалил Союз нерушимый республик свободных… Эх, ностальгия. Когда мужчина вернулся домой, где его дочь продолжала щеголять в своих новых желтых ботиночках, которые считала грехом снять, то постарался сделать что-то наподобие влажной уборки. Ему позвонил ноунейм с места, которое Илья называет работой, и, разделяя с собеседником неловкость, спросил, где, собственно, шляется его дружище? Первые пять минут Юрочка, используя весь свой талант, выразительно экал и пытался понять, откуда его номер оказался у этого стеснительного челика, уже наверняка заебанного Томиным и его инфантильным отношением ко всему существующему на этой Земле. Спустя десяток «а», «эм», «чего» брюнет перестал нервно крутить деревянную швабру в руках и показал, что умеет разговаривать. Даже очень хорошо, у него по русскому была честная пятерка. Татищев вспомнил, что дружит не с адекватным человеком, а с псиной сутулой. Юра готов поставить на кон квартиру, машину и все свои сбережения с 2006 на то, что Илюха всем подряд дает его номер. Небось еще добавляет, что Юра трансвестит какой-нибудь с Тайланда. О, этот опарыш и не на такое способен. Так что брюнет просто благодарит всех существующих богов за то, что ему позвонили со словами «Здравствуйте, вы ведь друг Ильи Томина?», а не с просьбой о какой-нибудь гадости. Фу! «Не может быть, Илья работу прогуливает? Да никогда!» — ясное дело, ничего, кроме примеси сарказма и издевки, в ответе Юрия не было. Мужчина мог продолжать драить полы, отгоняя от себя мысли о случившемся тем злосчастным вечером, но его отвлекло пришедшее на разряженный телефон (спасибо Катюхе, скачавшей на папин мобильник все доступные и не очень игры) сообщение. Сердце сделало первоклассное сальто, когда в голову без стука и предупреждений пришло объяснение, почему это Юрка, в телефон заглядывающий не больше половины раза в день и плюющий на все входящие, так кинулся смотреть, кто ж там вспомнил про его существование? «Ну нахрен», — как молитву повторял растерянный челябинец. Взглянув на экран, он, сам всеми силами это отрицая, надеялся увидеть сообщение от Кости. От того, кого он самостоятельно, прям как взрослый мальчик, выпроводил из квартиры. От мужчины, которого просил не приходить некоторое время. От человека, который так плотно застрял в его голове. И, не допусти бог, сердце. Троекратное нет! Загоревшийся Татищев теряет свой настрой и ощущает, как жар в его щеках сходит. Это не Костя. Он не станет писать ему, естественно. «Юра, папа был прав – ты самая настоящая балда! С чего ему писать тебе, если вас ничего, помимо чертовой работы не связывает?» Обвинения самого себя, что являлось одним из основных увлечений Юрия, перешли в следующую стадию: «Разве это так? Если все, что между нами было, – это всего-то работа, почему мне так хуево?» И финальное: «Тебе хуево, потому что ты еблан! Много дел, чего сопли распустил?» Ксюша. Ему всего лишь написала Ксюша – та самая милая стажерка, ответственность за которую повесили на невезучую Анечку. Милашка милашкой, но Орьева крушила все на своем пути, прибавляя Камской еще работы. Юре было на руку: в такие дни рыжеволосая невеста не прибегала в его квартиру за своим потенциальным женихом. Слишком уставшая и злая, чтобы строить глаза мужчине своей мечты. Обеспокоенная Ксения взяла пример с того парня из бара, где Илья мозолил своему работодателю глаза, спрашивая, все ли в порядке с Анечкой и скоро ли она выйдет на работу? А еще, по старой доброй традиции, скинула фото очередного сломанного тренажера, добавив «Мне очень жаль, но я вообще без нее не справляюсь!!» и армию плачущих смайликов. Мужчина заметил еще несколько номеров, расспрашивавших о его пришибленных на голову друзьях, которые, видимо, так прониклись ностальгией, что решили заделаться прогульщиками. Может, эти два шалапая начнут скрытно курить за гаражами, озираясь по сторонам? Ему ничего не оставалось, как бросить швабру под ванную, накинуть кожанку из криминальных девяностых, собрать Катюшку, не забыв захватить ее диплодока, натереть до блеска желтые ботиночки и, набравшись терпения, пойти к Илье и надавать ему подзатыльников. Плюс ко всему еще одна проблема в жизни главной терпилы Татищева поможет ему отвлечься от душевных терзаний. Или пиздостраданий, как бы выразился Юрка. Просто, стильно, молодежно. — Пап, я даже в своих желтых ботиночках больше ходить не могу, — Катюха, щуря хитрые глаза, вытягивает ручки. Девочка знает, что отец точно окажет услугу ее маленьким ножкам. Во-первых, у него нет привычки отказывать своей ненаглядной дочери. Это доказывает десять полок, полных фигурок в виде самых разных рептилоидов в их с Серым комнате, новая очаровательная обувь и Костя у них дома. Хотя Катюша еще поспорит, чье это счастье, что дядя Костик чуть ли не стал членом семейки Татищевых. Она девочка не слепая и тем более не глупая. Зачастую сама малышка так не радовалась приходу своего лучшего друга, как ее суровый (разве что у себя в фантазиях) отец. Во-вторых, мужчина не упустил бы и шанса доказать самому себе, что он не хилый и еще ого-ого, если хорошо подумать. — Подними! Младшая Татищева как всегда права. Юрий без промедления подхватывает ее на тонкие руки, Катюся довольно свешивает ножки, а отеческое сдавленное «ох» проносится эхом по всему этажу: — Конечно, ты устала, Катенька, по этим ступеням скакать. Ебучий лифт! Было опрометчивым с моей стороны надеяться, что в этом проклятом доме, где обитает Илюха, что-то будет нормально работать. Странно, что свет есть. Не удивлюсь, если сейчас и лампочки все перегорят. Илюхина аура – поебота та еще. — Как в ужастиках? — выпучила черные глазки дошкольница. — Да хуже. Эти ужастики по сравнению с моими воспоминаниями об этом окурке – детский лепет, — усмехнулся Татищев и тут же ойкнул. Сама проницательность Катюша Татищева заметила, как побледнело отцовское лицо. Казалось бы, куда бледнее. — Катюсь, ты, оказывается, так сильно выросла, — тянет мужчина, крепче подхватывая нелегкую ношу, ужасаясь тому, до чего довел свое тело, и пытаясь не показать слабости своему чаду. Юный Юрка из армии, все время напевающий «Катюшу» и таскающий многолитровые цистерны, не напрягая ни единой мышцы, сейчас бы конкретно осудил его. И похвастался бицепсами, взрослый Юра это точно знает. Сам был бы рад. — А мне что-то подсказывает, что тут дело не в моих двадцати килограммах, а в твоих некрепких руках! — малышка гордо вскидывает голову и вздергивает крохотный носик. Катька папу не жалеет. — Но ничего, дядя Костик тебе сможет помочь. Представь себе, папа, он может меня одной рукой поднять! И на плечо посадить, — не скрывает своего восторга девочка, а Юре остается только натягивать улыбку. Она ни капельки его не жалеет. Добивает слабое сердечко отца. Брюнету сейчас легче снова встретиться с родителями и братом, услышать от них все, что они о младшем думают (а это сущий хардкор), чем вспоминать об Уралове, с которым он так быстро сблизился. И которого не заслужил. Знает. Костя достоин лучшего, а не такого обращения. Тем утром, когда растерянный Татищев сказал ему не приходить больше, мужчина выслушал его, не стал спорить и дал время. Он очень хороший. О себе Юрий так не думал, не думает и, зуб дает, думать не будет. — Папа, а почему дядя Костик перестал к нам приходить? Он что, нашел другую работу и оставил нас? Не поверю! — болтает ногами девочка в знак протеста. — Когда он вернется? Скажи, что скоро! — в ход идут капризы. Татищеву просто хочется закрыть уши и закричать, что он никого-никого не слышит. Боится только, его пятилетний ребенок такого поведения не оценит. Юрий ведь не падок на эти проблемы с чувствами…потому что притворялся, что их просто не существует. У всех людей есть, а ему, бедняге, не досталось. А вот и нет. Теперь Татищев ощущает себя особенно глупым животным, запутавшимся в собственных лапках. Эта ситуация с Костей не просто задевает струны его побитой жизнью души, а хватает двумя лапищами и связывает в крепкий узел. Мужчина, пусть он и взрослый дядька, действительно не вдупляет, что делать. Тем утром, когда Юрочка проснулся со страшной болью в голове, от которой могла спасти только гильотина, и увидел Уралова, лежащего рядом, а потом и валяющихся по всей хате приятелей, решил, что больше в жизни не прикоснется к алкоголю, лишь бы таких галюнов не видеть никогда. Сильнее всего брюнета беспокоил Костя. Как иронично, на протяжении долгого времени именно этот человек приносил покой в жизнь Татищева. Хозяин квартиры, которого беспокойство схватило за глотку и не желало отпускать, надеялся, что светловолосый проснется и все ему объяснит. Екатеринбуржец только усугубил ситуацию. Юра, взглянув на него, понял, что ночью произошло что-то из рамок вон выходящее. Тому было явно неловко: смотрел по-другому, губы поджимал и каждое слово из себя вытягивал. Из того ночного разговора мужчина помнит столько же, сколько из школьного курса истории – катастрофически мало, но интуиция и ком в горле размером с небольшую планету где-то в Галактике подсказывали: дело жуть. Всплывает тепло Костиных рук, что так заботливо подхватили недоалкаша Татищева на пороге квартиры, где царила тишина. Его расспросы, то, как мужчина умывал его и вел в спальню. Затем те самые слова. Юрка, кажется, помнит, что ругал Таню за ее гомосексуальные вайбы, жаловался на «этих проклятых пендосов». Костя отвечал ему. Как-то очень спокойно, обдумывая каждую мысль. Верно, он объяснил, что люди даже одного пола могут испытывать любовь друг к другу. Желать быть вместе, делить счастье и горе. Брюнет слушал. Ну, почти. Алкоголь в теле, тошнота и боль в башке давали о себе знать. Тогда ему все это казалось разумным. «Потому что бухой был в говно, вот и причина», — оправдывается, бледнея, Юрий сам перед собой. Не совсем помнит, только, что ответил другу. Но отлично знает: не противоречил, не ругался с Костей и не бунтовал. Ярко в фонде его памяти всплывает реакция Уралова на его ответ. Тот был ошеломлен. Кажется, в хорошем смысле. Он несколько раз просил Юру повторить его слова. Его просьбы отдавались эхом в голове брюнета, провалившегося в сон. «Что же я ляпнул?» «Людям хочется прожить все моменты вместе…» — Юрий скурпулезно выковыривает из дырявой башки сказанное Костей. О том, почему это он оправдывал представителей ЛГБТ, он позже подумает, пусть этот вопрос тоже не оставлял его без тяжких дум. Больше мужчина желает вспомнить, что же он ответил Уралову. Почему на утро оба ощущали это невыносимое чувство…неловкости и недосказанности? «Какого хуя я его погнал в шею? Почему не поговорил?» «Какой же я трус», — Татищеву хочется шлепнуть себя по лбу так, чтобы его глупая голова начала хоть иногда думать, а потом делать. Струсил. Не стал даже говорить с ним, не спросил, что произошло. Просто вытурил, выдавив притворную улыбку. «Какой молодец, держи медальку!» — раздраженно шипит мужчина. Юра испугался своих чувств, попытался снова закопать их глубоко под землю и все испортил. Попрощавшись тогда с Ураловым, он думал, что так будет легче. Не будет. Тем утром он подписал приговор. Для них обоих. Челябинцу тяжело. Он признает это: он хочет увидеть Костю, опять слышать его голос, спокойный, приятный и какой-то…необычайно ласковый (у мужиков такой бывает?), наблюдать, как хорошо он справляется с его спиногрызами, смеется, играясь с Катюшей, говорить с ним долго и обо всем, что обоим в голову взбредет. Встретились они меньше полугода назад, но Юрию раз за разом кажется, что знакомы они не одну вечность. Мужчина сделал бы все возможное, чтобы прояснить, что случилось тем неладным вечером, и вернуть все как было. Однако всякий раз дрожит при понимании, что придется смотреть этому человеку в глаза и объясняться. Ну, как нормальный мужик второму, тоже адекватному, несомненно скажет, что скучает по нему, будто Хатико. «Не хочу, — вдруг приходит мысль в утомленную торгом татищевскую голову, — не хочу его терять!» — и, несмотря на ее многозначность, гомофобный Юра чувствует, что она верная. Все правильно. Наверняка этой самой мысли ему не хватало. — А тебе что, не нравится, как я справляюсь с выполнением самой сложной работы в мире? — не изменяя себе, решил отшутиться отец, щуря глаза и вскидывая темные брови. Под самой сложной работой в мире он имел в виду именно родительство, а его доченька, непонятно в кого пошедшая таким умом, все поняла. — Или у вас какие-то претензии к тому, как я выполняю свои обязанности, уважаемая? — Никаких, по претензиям у нас Сережка, лох педальный, — Юрий цокает, а Катюха всего лишь пожимает плечиками. Значит, лошпед в семье Серый, а виновата она? Так не пойдет. — Просто с дядей Костиком ты справляешься лучше, он же такой хороший, — грех не согласиться, — и ты без него грустный. — Чего? Я? — вздрогнул всем телом брюнет, чего внимательная малышка из виду не упустила. Заалевших кончиков острых ушей – тоже. — Веселее меня только клоуны в Шапито. — Я не дурында! — заявляет младшая Татищева, хлопая отца кулачком по плечу. — Ты не дурында, конечно, кто спорит? — Я же вижу, как ты устаешь. Да-да, — Катенька с деловым видом оглядывается по сторонам и подтягивается к отцовскому ушку, будто их обязательно кто-то услышит здесь, на восьмом этаже, чтобы нашептать. — Сереженька – ребенок непростой, за ним глаз да глаз нужен. Что ни день, то у него какая-то параша. — Катюх! — Юра переводит на свое сокровище укоряющий взгляд. — За базаром ни ты, ни Серый не следите. «Да и я особо не стараюсь», — думает он. А еще размышляет над тем, чтобы запретить этой козявке шансон слушать. Еще и подпевать каждой песне, как будто пять лет в тюряге отсидела. — Извини, — поджимает розовые губы девочка, хлопая очаровательными ресничками. — Но с Сережей возиться – умереть можно. Повезло хоть я у тебя золотце. Еще знаешь, пап, какая я проницательная? Я же чувствую, что тебе без него грустно и одиноко, — крохотным пальчиком Катюня проводит по скуле родителя, обозначая самую горестную слезу, отчего тот хмурится. — У меня хотя бы динозаврики есть, а тебе никак без дяди Костика нельзя, — Катя уверена в своих словах так же, как в том, что Михаил Круг живее всех живых. Татищева лихорадит. Неужели все так явно? Неужели он правда не может нормально существовать без Уралова? Мужчина назвал бы все это бредом, но сейчас…язык просто не поворачивается. — Какая ты у меня заботливая и проницательная, — остается ему выдавить, приходя в себя. Тяжело не только физически. Юра ненавидит эту пятницу. Странно, что сегодня не тринадцатое число. — Прям как дядя Костик! — гордо замечает Катюша, опуская лохматую голову на папино плечо. Юрий сойдет с ума. Или уже сошел, когда принял факт: он не сможет отпустить Костю. Не свалиться на одной из ступеней ему давало понимание, что было бы неплохо донести свою дочь целой и невредимой до десятого этажа и скоро он сможет постучать Илюхе по его оловянной башке. Мужчина спускает девочку, и она бежит к знакомой двери, начиная стучать небольшим кулачком. — Чего стесняешься, Катюха? Сильнее стучи, этот бармалей не только тупой, но и глуховатый, — папа неторопливо идет к ней, пытаясь выпрямить спину, чуть не разломившуюся на два хребта и плечи. Он слышит, как малышка начинает барабанить двумя ручками и усмехается. Представляет, как у его друга, воплощения безответственности, сейчас раскалывается голова. Молодец, Катюха! — Дядя Илья, открывай! Папе кажется, что вы глухой, — кричит Катя в замочную скважину и затем заглядывает туда. — Ничего не вижу, — дует губы, обернувшись к родителю. — Илюх, ты че там, лапки наконец сложил? — морщится Юрий, вплотную подойдя к двери и смотря в глазок. Ничего, помимо Черного квадрата Малевича, он не заметил. — Ой-ой, дядя Илья, — в удивлении выпучила глаза дошкольница и снова беспокойно пригнулась к скважине, — папа думает, что ты умер… Открывай скорее, он же тебя похоронит! — Нет, Катюш, это ты перегнула палку. Денег на похороны этого придурка у меня нет. — Ты еще и без похорон останешься. Вставай быстрее, — продолжает кричать Татищева, уверенная, что Томин, в ее мыслях уже пять раз мертвый, отлично ее слышит. Отец смеется, гладя ее по черной макушке. Сережка во времена, когда Юра не вызывал его раздражения, а любимым хобби мальчика было сосание пальцев, тоже здорово поиздевался над шатеном. Гордился ли этим Юрий? Без сомнений! Большего удовольствия, казалось, для молодого папы не было. Разве что собирать с сыном конструктор и гулять по утрам с неугомонным малышом, чтобы тот не разбудил маму. Теперь же ему остается только игнорировать факт, что Серый считает тупорылого Илью классным чуваком, и любоваться, как над ним измывается Катюша. К удивлению обоих, когда дверь распахнулась, их встретили растрепанные рыжие волосы, порозовевшее лицо, способное послужить антонимом к слову «трезвость», бутылка в трясущейся руке, влажные поалевшие губы и пьяное «Каааатенька». — Анюта? — Юрка уже собирался искать свою челюсть где-то на немытом полу. — Ты чего здесь забыла? Какого черта? Это немного не твоя квартира и твое состояние… — мужчину будто стукнули хорошенько. Кувалдой. Свою подругу в состоянии среднестатистической российской алкоголички он не видел даже на выпускном. Тогда Камская, главная агитаторша в пользу здорового образа жизни, дала Томину знатный подсрачник за то, что тот наглотался, как свинья, и Юру напоил заодно. А теперь эта красавица шатается на пороге Илюшкиной хаты, изображая неваляшку. — Э! Не-не-не, в таком состоянии к моей дочери не подходи, — запротестовал родитель, когда женщина, пьяно улюлюкая, потянулась обнимать Катьку. Он схватил дочку за руку, отводя от подруги, что была явно не в себе, и прошел в квартиру. Пахло трупами, неудивительно. — Анечка, давай сюда бутылку, она тебе, знаешь, вообще не к лицу, — товарищ аккуратно отбирает у нее открытое, наполовину вылаканное виски, и берет ее сильные руки в свои, не очень. Он действительно боялся, что его бесценная приятельница рухнет в коридоре. — Это как получается, твой ЗОЖ – это все пиздеж? — Иди ты, — бормочет пьяно Камская, пытаясь вырваться из хватки. Будь она в трезвом состоянии, давно бы Юре все пальцы переломала. — Ты че приперся вообще? Кто тебя звал? — женщина старается открыть слипающиеся глаза, которым точно не хватает сна и чего-то кроме спиртного в организме. — Ваши несчастные коллеги, — буркнул Татищев. — Юрочк..ик..Юрочка, будь умницей, не мешай. Мы с Ильей страдаем, у нас сердце раз..разб..короче, плохо нам, — Анна накрывает ладонью лицо брюнета, отлично демонстрируя, что, если бы Татищев сейчас чудесным образом растворился, она и хозяин квартиры плакать бы не стали. — Да-да, где Илюха-шлюха? — мужчина отдирает цепкие ноготки рыжеволосой бестии от себя, проходя вглубь квартиры. — Катька, твои туфельки утиные просто бесподобны, но если в нашем засранном доме ты можешь свободно в них щеголять, то здесь тебе лучше их снять, — девочка кивает с отчетливым «угу» и принимается с предельной осторожностью снимать ботиночки. Когда отец открывает дверь в зал, он понимает, что Илья – натуральный свин. И, следовательно, живет в свинарнике. — Катенька, сокровище мое, в гостиную не заходи, договорились? — в смятении произносит родитель. Он пытается придать голосу твердости, а словам четкости, оглядывая зал, который был настолько грязным, что его могла бы спасти только атомная бомба. — У тебя еще и носки белые, я ж потом помру их стирать, — морщится он, взглянув на белоснежные ножки своей дочурки. — Ладно! — девочка важно шагает на кухню. На папино «ничего там не трогай» она уверенно отвечает «не очень-то и хотелось». Юра спокоен. — Ой-ой, а стиральная машинка для кого приду..придумана? Ик! – Анечка чуть ли не валится с ног. Верный товарищ придерживает ее, охая. — Или что? Без Костика своего люб…люби...любимого не можешь ей пользоваться? — пьяно хихикает, затем опять громко икая. — Ой, вы же…без друг друга нихера не умеете. Да ну вас, мужичье. — Ты че несешь, сумасшедшая? — лепечет черноглазый в полном шоке. Признаться, что какой-то человек засел в твоей гнилой душонке, и надолго, самому себе – одно. А слышать намеки и даже претензии по этому поводу от других – иное. Полная катастрофа! — А ну, пошли, — однако сбитый с толку Татищев быстро приходит в себя. А нет, только делает вид. — Отвали от меня, предатель! — Илья, ты вообще оборзел? — орет брюнет, в ответ получая пьяное, явно недовольное его громким появлением мычание приятеля. На полу валяются бесконечные пустые бутылки, и Юрий готов поспорить, что такого ассортимента этой гадости ни в одном лучшем баре города не сыщешь. Упаковки от чипсов, коробки от пиццы, полупустая пачка сигарет, рассыпанная на ковер еда и пролитый алкоголь. Эти двое реально ведут себя как подростки, которые сорвались с цепи после долгих родительских «нельзя» и начали пробовать все. «И ничего, что обоим под сорок», — Татищеву даже страшно представить, что его друзья творили до его прихода. — Илюха! А ну вставай, животное! — Юра принимает опасную позицию «руки в боки», взяв на себя роль строгой мамаши, вернувшейся с дачи раньше, чем ожидал ее бестолковый ребенок. — Объясни мне, вы когда так успели охуеть? Полный окей, ты у нас двадцать четыре на семь, без выходных и перерыва вытворяешь дичь, но Анюта, ты куда? — в эти слова он вложил всю свою боль: где же его Аннушка, спортсменка-комсомолка, в одной руке держащая гантель, а в другой – очередной выебистый напиток для качков.Брюнет знает, он намерен придушить Илью. — Чего пристал, разлучник? — взбушевалась женщина и начала колотить друга по плечу. Ее тело настолько вялое, что Юрий почти ничего не чувствует. Если не считать раздражения и досады. — Ты, чертов развратник, проваливай отсюда! — Камская хватает банку пива, стоящую на подлокотнике дивана, на котором развалился Томин, вылитый длинномордый тюлень. Анечка плюхается рядом с косым шатеном, пытающемся понять, что за представление начинается в его доме, и найти свой недопитый пивасик. Смотрит на подругу, глотающую последние капли напитка, и находит. — Илья, гляди, кто пришел издеваться над нашими разбитыми сердцами, — Анна дует губы. И плевала, что для этого она уже старовата. — Издеваться? Разбитые сердца? Алкоголики, очухайтесь, вы о чем? — брюнет проходит к валяющимся приятелям и издает стон, полный страданий. Диван не многим отличается от свалки. — Ну конечно! Тебе откуда о таком знать, — бубнит подруга. —Илья, Анечка вообще не в себе, и это твоя вина, чертила! Рассказывай, что за срань и как вы докатились до этого? В утро после того… — при всплывающих картинках со дня, когда произошла та неловкая, абсолютно отвратительная и, пусть Юрка отрицает сколько ему влезет, принесшая ему столько боли ситуация, мужчина сглатывает нервно и прячет глаза. Его друзья чокнтуые в полнейшем неадеквате, но он все равно ужасно боится, что они заметят, как ему не все равно. Как ему не хватает Кости, — адского вечера я вызвал тебе, валяющемуся, как полуфабрикат, в моей прихожке, и уставшей Ане, заснувшей в гостиной, такси. Сказал, чтобы обоих довезли по вашим адресам, черт бы меня побрал. Как вы вместе очутились, еще и такой конец света учинили здесь? — Юрас, ты баран, — мямлит бухой Илья. Он еле как поднимается на затекших локтях и щурится от головной боли. Под яростным взглядом верного товарища одними пальчиками отыскивает закрытую бутылку ликера. Для брюнета становится мировой загадкой то, как после стольких литров алкоголя он не остался без друга детства. — Нам с Анькой плохо! Нам в душу наплевали, чувства наши растоптали. Тебе, братан, не понять, каково нам. — Страшно представить, что у вас на душе, — ничего в его фразе, кроме чистого сарказма. — Не смей смеяться, Юрас. Вот Анечка, — Томин чмокает вялую Камскую, — поддержала меня, она теперь мой лучший друг, — за влажный неприятный поцелуй, полученный в район поалевшей скулы, женщина шлепает его по морде. Татищев удовлетворительно хмыкает. — Танечка… — Пиздец, только не опять это! Я уже в курсе, что Танюха дала хорошую оплеуху твоей самооценке, отшив тебя ради другой женщины, —странно, мужчину уже не тянет блевать, когда он вспоминает об этом, как называет Илюха, недоразумении. — Эй, тут дело не только в самооценке, — вякает шатен, но его друг уверен, что именно в ней. — Я любил ее. В моем сердце дыра, смысл жизни потерян, кроме алкоголя, мне ничего не остается! — А ну харэ выебываться, ты свою диву и неделю не знал. Искал повод насвинячиться, вот и нашел. Отлично, — Татищев похлопал приятеля по плечу, — а Анька с каких пор у нас тоже любительница выпить? — Меня бы понял только тот, чью любовь, как и мою, уничтожили, — стонет мужчина, откидываясь на подушки. — Поэтому я написал Ане. Мы разделили нашу боль. — Какую еще боль? Аня, тогда что, не только этого мозгоеба отшили? — Юрка устраивается на полу, отыскав один не такой уж грязный уголок. Он встречается с холодным взглядом карамельных глаз. Наверное, так смотрел Скорпион на Саб-Зиро, обещая его растащить. — Илюх? — он переводит взор на шатена. — Не знаю точно, — хмыкает Илюшка, заглатывая очередную порцию терпко пахнущего ликера. — Что-то с Костей. Имя светловолосого пронеслось эхом в несчастной голове Юрия, а уши заложило. Причем тут Костя? Что у них с Аней произошло? Больше никогда так напиваться не будет! Он ведь не может найти даже один повод, чтобы обмануть себя. Может быть, поэтому Костя тогда был таким странным? Из-за Ани? «А как же я? Не во мне дело? А тот разговор?» «О чем ты думаешь? Что с тобой вообще происходит, идиот?» Когда собственные переживания застигают врасплох, просто меняй тему, срывай негатив на облажавшемся друге, скажет вам Юра Татищев. — Ты даже не знаешь, что у нее стряслось, но как бухать без передышки несколько дней, то сразу. Илья, ты еблан! — мужчина почти вскакивает с места, собираясь наконец облегчить жизнь миру и придушить нагло улыбающегося алкаша. — Вы оба ебланы, — цедит Анечка, складывая руки на груди и отворачиваясь. — Мне было слишком плохо, я нуждался в поддержке и любви. Не могу поверить, эту нереально великолепную даму получит какая-то девчонка, а не Илья Томин. Ох, ребят, а на кого она меня променяла? — Понятия не имею, — икает Камская, не оборачиваясь. Ее другу лучше не вспоминать, кто та девушка, на которую положила глаз Турская. Брюнет скептически смотрит на нее и заражает этим Томина. — Она случайно не про мою рыжую подружку рассказывала? — Илья раскапывает в своей дырявой памяти страшную правду. — Ань, а ну посмотри на меня. — Да у тебя этих подружек, кобель ты чертов! — Камская отмахивается от него, выкидывая в неизвестность пустую жестяную банку. А хотелось бы в лоб тому, кто устроил ей допрос. — Че на меня уставился? — Нимф с морковными патлами у меня полно, да, — щурится мужчина, — но видела она только тебя. Разлучница! — Томин швыряет в нее пустой пакетик от фисташек. — Коварная соблазнительница! Камская бросает мусор в ответ, и между ними начинается битва насмерть. — Отвали! — визжит Камская, ударив приятеля по голове подушкой. — А я тебе верил! Пивом с виски делился, вино с одного бокала пил, дрянная ты женщина! Чем ты таким занималась с ней в туалете? — Илья вскакивает с дивана, хватая рыжеволосую за плечи и несильно тряся. Юра издает истощенный вздох и отлепляет их друг от друга, мечтая, чтобы этот день скорее завершился. — Иди нахер, ничем я не занималась, — Анечка опять делает вещи, для которых слегка старовата: показывает язык шатену. — Кто виноват, что она по девушкам! — Ты! — Да что ты? — выпучила глаза женщина. — Мне она тогда не нужна была, я пыталась женить на себе Костю. Отлипни от меня, придурок! — Ань, это ужасно звучит, — процедил Татищев. — Вот и дальше бы пыталась, а не лезла к моей богине, — Томин отпускает Аню, плюхаясь на липкий ковер. — Ты сам меня к ней отправил, клоун челябинский, — бурчит Анечка. — Костя говорил, она еще до вашей роковой встречи тебя…глазами пожирала, — Юре неловко. То ли от упоминания екатеринбуржца, то ли от этой фразы. — Чего? Правда, что ли? — женщина принялась поправлять запутанные волосы. Илья щиплет ее за пятку, вымещая всю злость и зависть, разумеется. — Ауч! Какая разница, — деланно закатывает глаза, устало опуская подбородок на голое колено, — смотрела и смотрела. Я поняла, что с Костей ничего не выйдет, вот и пришла к этому козлу с бутылкой медовухи. Хоть убей, я не знаю, как эта бутылочка превратилась…в это, — она поджимает губы, оглядывая развернувшееся в комнате убожество. — Не выйдет? — Юру будто ошпарило кипятком. — Почему это? — резко вскидывает он голову. Камская глядит на него, сжимая зубы. Она расстроена, обижена...или, может, рассержена? Но, в отличие от прошедших дней, ей уже не хотелось втащить Юре. Ее друг не виноват в том, что идеальный мужчина по имени Константин Уралов выбрал его. Никак не стараясь, этот черт Татищев не оставил ей и шанса занять хоть какое-то место в его сердце. — Почему это? Ты измываешься надо мной? — уровень агрессии снова стремительно возрос. — Ты! Ты у меня спрашивать будешь, почему с Костей ничего не вышло? — Чего разоралась? Анют, успокойся, пожалуйста, — брюнет выставляет руки в защитном жесте, придвигаясь к разгневанной рыжеволосой бестии. — При чем здесь я? «Костя отказал ей?» — тревога. «А почему Аня взъелась на меня? В отказе Кости как-то фигурировало мое имя? Говорил обо мне?» — тревога.тревога. «Одной…хотя бы одной из причин его отказа мог быть…я?» — тревога.тревога.тревога. «Не смей даже думать об этом!» — ментальная пощечина самому себе. Юрка убеждает себя в том, что единственное, в чем Камская винит его, – это то, что он мог наговорить лишнего о ней такому желанному женишку. Зря, Юрочка был не посмел. — Хватит строить из себя дурака! — молнии сверкают из темных глаз страдалицы, и она швыряет в невинного приятеля подушку с колоссальной для пьяной женщины силой. Татищев верит, что вместо не очень симпатичного лица у него осталась только вмятина. — Будешь делать вид, то непричастен к этому никак! Конечно! Щас! Это все твоя вина. Вы…да вы с Костей…да вы охуели! — вырывается у нее отчаянно. Тогда с Таней они все обсудили, и Аннушка была даже готова на благородный поступок: смириться с тем, что для Кости она не красавица, потенциальная невеста и жена, а просто хорошая приятельница, и оставить его страдать по Юре. Это казалось несложным, когда Турская, такая сильная и мудрая, была рядом. Оставшись наедине с собой, огненноволосую понесло не туда. При понимании, что вины Татищева в случившемся ноль целых хрен десятых, она не могла не злиться на него. Или на Костю. А может, и на них двоих. — Что случилось, ты можешь нормально объяснить? — Татищеву нередко говорили, что он охуел. Каждый раз эта фраза обозначала что-то новое, поэтому он не совсем понимал, о чем говорит, пытаясь контролировать заплетающийся язык, Анюта. — Знаешь, ты все прекрасно знаешь! Я…да я...я так хотела замуж за Костика выйти! А ты все испортил! Вы все испортили! — Камская взревела, как белуга. — Два голубка, глаз друг с друга не сводите, постоянно вместе, а если не вдвоем, то Костик только о тебе говорить желает, жить не можете один без другого, уроды, и вы просто… — здравый смысл, пусть и с опозданием, но доходит до Анечки. Она останавливает поток жалоб, от которых веяло разочарованием и эгоизмом, и смотрит на лицо Юры. Хмурится и отворачивается. Мужчина не в себе. Он еле как, заметно дрожа, встает с дивана. Хочется, словно трусливый мальчишка, испугавшийся собственного вопроса, сбежать. Убежать из комнаты, покинуть эту злосчастную квартиру. И никогда не вспоминать слов подруги. Юра все услышал и не сможет теперь забыть. Ни один в мире Альцгеймер не поможет. «Глаз друг с друга не сводим…» «Постоянно вместе…» «Неужели Костя говорил обо мне? Спрашивал что-то у Ани? Про меня?» Густо краснеет от жара. Мужчина не находит себе места, чуть не спотыкается о задремавшего (не опять, а снова) на полу шатена. Был бы, честно, не против тоже заснуть и не разбираться со всем этим. «Нет, Юра не будь трусом. Не беги от проблем в очередной раз». — Аня, о чем ты? Мы просто друзья. — Друзья себя так не ведут, — вспылила вроде угомонившаяся Анюта. Эта фраза заставила Татищева нервно сглотнуть. — Проваливай уже! Нет, это все бред какой-то. Это все неправда. Анюткина больная фантазия. Костю он ценит, как друга, поэтому ему так без него тяжко. Они настоящие друзья. «К чему же тогда эти слова? Почему она уверена, что я виноват в том, что ей не удалось украсть у Костяна его необычную фамилию?» Мужчина вспоминает каждый день, проведенный с Ураловым вместе. Раньше, до грандиозного прихода Костеньки Уралова в его жизнь, напоминающую социальный ролик про тяжелую судьбинушку в СНГ, Татищев и не задумывался о том, что не жил, а существовал. Со страхом понимает, что помнит только серые дни, сменяющие друг друга: вот возит Сережку в школу, пока тот дописывает сочинение, вот ведет Катю в садик и убегает на работу, где прославился трудолюбием, но успехов так и не достиг. При возвращении домой он готовил, убирался, пытался поговорить с сыном, играл с дочкой, готовил отчеты на завтра, принимал душ, укладывал детей спать. Перед тем как лечь, курил по полпачки на балконе. И думал, что такая жизнь – самая обыкновенная, а мысли о том, как не хочешь проживать следующий день, – норма. Юрий не подозревал, как несчастен и одинок. «У меня дети есть, еще и Аня с Ильей», — говорил он себе. Однако было ясно, что все равно справлялся в одиночку. И жил бы так дальше, если бы не невероятный Костя с его невероятным воздействием на Татищева. Только проведя столько времени с ним, брюнет открыл свои чудные глаза и понял, что нельзя существовать. Нужно жить. И его новый друг помогал ему в этом. Он считал, что их отношения – образец славной дружбы. Да-да, без пьянок, гулянок и побега от диких собак, Илья. Позже его стало беспокоить, как они с Костей могли смотреться со стороны. Сам чувствовал, что-то не то. «Такого к друзьям не испытывают», — однажды шлепнула Юру по лбу мысль, пока он умывался перед сном, глядя в зеркало и прокручивая очередной день, проведенный с лучшим другом своей ненаглядной дочери. А потом перекрыл дальнейший ход ее развития, чтобы не ебнуться. Теперь, когда Анечка обвинила мужчину в ее проваленной попытке потащить Костю по венец, до Юры доходит, как они выглядят. До июня далеко, но ему уже невыносимо жарко. Весь горит и даже боится взглянуть в сторону подруги. Она больше ничего не скажет, сама поняла: сболтнула лишнего. В ее состоянии – не удивительно ни капельки. «Друзья правда так себя не ведут», — со страхом признает Юрий. Все их взгляды, прикосновения, разговоры. Не о том, нужно ли купить домой молоко и как приготовить соляной раствор для искалеченной руки Серого. О своем. Уралов болтливостью не отличался, а Татищев просто предпочитал не рассуждать на глубокие темы. Но вместе они могли проговорить весь вечер, готовя ужин, промывая грязную гречу, прибираясь в гостиной, идя домой из продуктового, гуляя с заскучавшей Катюхой. Всем все ясно. «Но Аня может ошибаться, она ведь в неадеквате, да?» — Ань, просто приди в себя. Мы все обсудим, ты поймешь, что я не при чем, это же глупости, — краснея и сжимая вспотевшие руки, просит челябинец. Слишком большое потрясение для него, чтобы он мог спокойно говорить. — Я пришел, чтобы понять…все ли в порядке с вами, просто ваша работа…работа, — думать не о них с Костей сейчас слишком трудно. Татищев был уверен, что поговорит с ним, выяснит и сделает все, чтобы продолжить их дружбу. Он очень этого хотел. Теперь же боится, ему не хватит духа. Вся его сила воли ушла на то, чтобы признать, что этот мужчина правда ему дорог, и на то, чтобы не сбежать отсюда, потребовав у подруги закрыть рот и не говорить про них с Ураловым ни словечка. — Вас давно не было, звонят и пишут с работы. Я...я…просто приходите в себя, возьмите себя в руки и хватит себя так вести. Так нельзя. Я потом еще раз приеду, — хоть очень этого не желает, боится снова что-то подобное услышать от друзей. — Помогу вам с этим всем…разобраться. Мне пора, я опаздываю. Камская не поворачивает головы и не удостаивает друга взглядом. — Ань, мне на собрание надо...я пойду, ладно? Я вернусь... — женщина со всего размаху бросает в него подушку, и Юра, благо, все еще стоящий на своих двух, моментально покидает комнату. Этот мучительный день, кажется, никогда не завершится. Случаются моменты в этой забавной жизни, когда взрослая, уверенная в себе женщина на всю соточку не находит в себе сил сдвинуться с места и прикрыть открытый, словно у золотой рыбки, рот, и просто стоит, притворяясь столбом и хлопая глазками. — Жаным, — зовет Камалия Славу, когда к ней наконец вернулась способность говорить что-то здравомыслящее. Первые минуты она верила, что не сможет вымолвить ни слова. Ни на русском, ни на татарском. — Как долго мы с тобой были у моих родителей? — Меньше недели, — в своей манере бесцветно ответил Святослав. Уже прекрасно зная, что его драгоценная супруга – эмоциональность в исконном ее виде — в их паре испытывает чувства сразу за двоих, успокаивающе поглаживает ее по плечу. Дело идет к очередному нападению на невинных людей. Порою, когда до Пожарского долетает, как Ками взрывается смехом из-за глупой шутки так, что ее слышит наверняка весь центральный федеральный округ, или, в очередной раз становясь участником учиненного ей скандала, когда Зилант вовсю ругается с соседом, стукнувшим ее машину, он признается сам себе: «Эмоций этой женщины хватит на всю ее огромную семью». — Уверен? — хмурит темные брови и заглядывает мужу прямо в глаза. Теперь, когда смятение отошло на второй план, Камалия больше походит на ту бешенную гангстершу, которую так любит Святослав. — Не могла ли моя замечательная мама задобрить нас своими божественные эчпочмаками и задержать еще где-то…на месяц. На два, — добавляет она спешно, не прекращая ни на мгновенье сверлить взглядом светлые головы своих любимых учеников. Зилант – женщина боевая, за свои тридцать славных лет многое повидала, хоть роман пиши. В жанре боевика, экшена, комедии, триллера и мелодрамы одновременно. Но когда она видит Даниила Московского и Сергея Татищева, не дерущихся, не кусающихся и даже не показывающих друг другу свои длиннющие, не знающие никакого контроля языки или еще чего похуже, что-то очень похожее на шок чуть ли не лишает шатенку дара речи. А вот такое вообще допустить нельзя, кто тогда будет в их с Пожарским квартире исполнять роль неутихающего радио? — Моя мама и не на такое способна, — качает головой женщина, кладя руку на Святослава в качестве опоры. — Просто, если не так, то…то… — Ками жмурится, пытаясь подобрать слова, — то что это такое, а? — кричит она во всю глотку, живо направляясь к мальчикам, сидящим на своих рюкзаках у закрытого кабинета русского языка. Ученики оборачиваются, выпучив удивленные зенки, и, заметив руководительницу, встречают ее громким, не слишком веселым «Камалия Мухаммадовна?» Естественно, странно испытывать радость, когда на тебя надвигается буря. — Здравствуйте! — вскочили школьники, мило хлопая глазками. — С приездом! — то, с какой синхронностью говорят парни, которые несколько дней назад были готовы сломать друг другу хребет на несколько частей, заставляет Зилант напрячься и присмотреться к обоим с громким, до жути задумчивым «хм!» Пожарский в знак колоссального удивления дергает обкусанным краем бледно-розовых губ. — Ага, привет, — по традиции не заморачиваясь, отвечает Камалия, махнув на мальчишескую вежливость рукой. — А ну признавайтесь, — глядит то на «Ромео», то на «Меркуцио». Те же в ужасе смотрят на свою руководительницу, задаваясь вопросом: «Ебанет?» Татищев и Московский получают долю успокоения, когда замечают умиротворенное лицо историка. Что-то в безмятежном его существе отвечало парням: «Не должно», — что это вы такое натворили, пока меня не было? — Мы? — одновременно взвизгнули одноклассники. — Нет, прадедушка мой покойный, земля ему пухом, — цокнула женщина, — где те два драчуна, которых порою даже я не могу оторвать друг от друга? — для Зилант примирение Дани и Сережки, что служили отличным примером ненависти родов Капулетти и Монтекки в их пьесе, стало бы чудным подарком. На все известные миру праздники сразу. Однако эта их резкая перемена в общении друг с другом подталкивала Ками к мысли, что ее беспечное «Если меня не будет в школе пару дней, Земля точно не перевернется» было ложным. Перевернулась. И не один раз. — Сидите тут, не шумите и выглядите, как сущие милашки. Аж затискать хочется! — она протянула свои ручки в украшениях к школьникам, отчего те шуганулись. В таком состоянии от Камалии безопасностью и не пахло. Задушит. — Но так не пойдет! Говорите сразу, что вы учудили? — Камалия Мухаммадовна, — скорчив недовольную рожицу, подал голос блондин, — то, что я этому козлу не даю по морде каждую свободную минуту своего времени, еще не значит, что Татищев что-то натворил. Хотя, — он поглядел в сторону Сережки, оскалившись, — этот кадр может. — А чего это сразу я, паскуда? Ничего такого не стряслось, Камалия Мухаммадовна. Может, на вас так нехорошо просто подействовала парочка дней без своих любимых учеников. — Ну, разумеется, — не по-доброму усмехнулась она, — а что это тогда? Все-таки на этой неделе директор донес вам, что, если продолжите в том же духе, то оба отсюда вылетите с громким свистом? — Не-а, — беспечно ответили парни. Снова синхронно. Зилант живо обернулась к Пожарскому, выпучив шокированные карие глаза. Услышав его тихое «удивительно», руководительнца выдохнула. Ни одна она ничегошеньки не понимает. — Так! Хватит говорить, как злые близнецы. — Ладно, — звучат в унисон мальчишеские голоса. Женщина решает продемонстрировать мальчишкам свое актерское мастерство и делает вид, что не услышала этого: — Допустим, — вот так и бывает в жизни: уезжаешь, оставляя двух одноклассников, пьющих друг другу кровь, а возвращаешься к подружкам не разлей вода, — а что я тогда пропустила? — О, так мы Енисейского женили. — Я совсем чуть-чуть участвовал в этой ахинеи, — задрав нос, фыркнул Московский. — Только благодаря моему вмешательству все получилось и твой дружочек, Татищев, не остался с носом. — Никиту, что ли? — загорелись глаза Камалии. — Отличная работа! — она, видимо уже забывшая о ярости, окутавшей с головой, дала кулачок ученикам. Святослав за спиной негромко кашляет, пытаясь напомнить супруге, что сейчас не время до обсуждения…любовных делишек Енисейского. Да блин, серьезно, это же буквально ее ученик. — Не знала, что вы свахами заделались. А что за девочка? — расспрашивает, снова почувствовав себя девчонкой, мимо которой не пройдет ни одна сплетня. И плевала она с самой высокой колокольни в мире на то, что она – их педагог, а не подружка. — Мальчик? — скептически приподымает бровь. — Вы чего, Камалия Мухаммадовна? — залившись краской, вспыхнул Серега. — А что такого? — лицо руководительницы было действительно невозмутимым. Разве что капелька ехидства проскальзывала в улыбочке. — Вы ее не знаете. Его подружка учится в другой школе, — невозмутимо ответил Даня, с усмешкой глядя на брюнета, которому стало явно не по себе. — Но могу вас заверить, для Енисейского, — в блондинистой голове всплывает картина того, как Вероника успокаивала разволновавшегося Никиту, пока они с Татищевым ставили на то, что она его кинет, напоследок помахав ручкой с ехидным «аривидерчи». Наверное, они оба вообще не понимают девчонок, — она идеальная пара. Самое то. — Просто находка. Еще и дохрена красивая! — А, ну да, — фыркнул Московский, — кажется, она во вкусе этого животного, — помнит, как парнишка был восхищен белесыми шелковистыми волосами и фарфоровым личиком. А вот Даня ничего необычного в Веронике не нашел. И не пытался. Вот у него тоже ухоженные светлые локоны и лицо – почти что произведение искусства. Ни прыщика, ни лишней точечки. «Просто у Сережи глаза не в том месте, Татищев все-таки». — Я очень рад за Енисейского, — сказал Слава с лицом, которое утратило способность выражать какие-либо эмоции еще в младшей школе. — Но думаю, Камалия Мухаммадовна хотела с вами о другом поговорить. — Ах да, что или кто, если не я, — Зилант прикрыла глаза, хмуря брови и поджимая губы. Женщина не может принять того, что успокоить враждующих котят способна не только она, — способствовал вашему перемирию? — Перемирию? Перебарщиваете, Камалия Мухаммадовна. — Однако вы поладили, — торжествующе улыбнулась преподавательница. — Вовсе нет, — Даня и Сережа обменялись презрительными взглядами, будто не они так дружно пару дней назад сводили двух смущенышей и уже придумывали имена их детям. Черноволосый был уверен, что первенца Никита и Вероника назовут в честь него, но Московский готов был поспорить, что они этого никогда не сделают, минимум потому что не хотят, чтобы их чадо опозорило семейку. — Но я же вижу, — Камалия щурит глаза, показывая, что не очень и доверяет сказанному. — Слава, а ты видишь? Видишь же? — Не могу оторваться, — монотонно отвечает он. — Неделю назад Даня пнул умирающего «Меркуцио». — Я помню, так было написано в сценарии, — отводит глаза Даниил. Пиздит как дышит. — Не перебивай! — скрещивает руки на груди женщина, слишком загоревшаяся догадкой, что пришла ей в голову, — но сейчас, уверена, всплакнуть над Татищевым для тебя не будет проблемой. Сцена смерти Меркуцио воот тут, — довольно протягивает она, оттягивая карман классических брюк. — Конечно, он меня больше не пнет, — заметив умиляющееся лицо Камалии, будто перед ней стоят не два шалопая-восьмиклассника, а армия пушистых котят, Сережа поспешил ее разочаровать. Ну что за женщина, сколько можно ей доказывать, что он и придурок Даня не равно друзья на веки? — а то в следующей раз я ему глаза на задницу натяну… — Сначала свою клешню вылечи, червь бесхребетный. Руководительница театрального кружка, желающая удачно поставить пьесу «Ромео и Джульетта», сейчас бы, расстроившись, плюнула на все это, воскликнув «Тьфу на вас!», но Камалия, заметив, что не так уж и сильно изменились эти два дуралея, почему-то тепло улыбнулась, переглядываясь с мужем. Убеждена, Пожарский неравнодушен к отношениям этих ребят, как и она. Кто знает, может, он даже переживает больше нее и каждый раз нервно грызет ногти в сторонке, когда Данечка слишком грубо отвечает Сережке или когда Серега просит Данилу провалиться под землю. — Камалия Мухаммадовна, здравствуйте, — слышится из конца коридора голос Никиты. — Опа! Енисейский! — хлопает в ладони Зилант, заприметив паренька. Хотелось поскорее выяснить, когда это свахи, плюющиеся друг в друга ядом, успели его женить, но решила, что не станет смущать. С этим мальчиком такие шуточки опасны, он и без того постоянно опускает красивые зеленые глазки в пол, краснеет от каждого звука и говорит еле внятно. — А… — она старательно ищет в куче мыслей одну, не связанную с дамой его сердца, — рубашка зачет! Модный, как мой младший брат на выпускном. — Да? Спасибо… — неловко отвечает юноша, переминаясь с ноги на ногу. Странно, носит ее уже года два, а наставница, мимо чьих магнетических глаз не проходит ни малейшая деталь, только сейчас заметила. Ками смотрит то на него, то на парочку, что по-дурацки улыбалась при виде Никиты. Без сомнения, Татищев и Московский гордились своей работой. Енисейский выглядел иначе. Уже меньше напоминал выброшенного на улицу щеночка. Шатенка, сама скрытность, ткнула локтем Святослава, боясь, что муженек, часто витающий, по ее мнению, в облаках, пропустит все самое интересное и не заметит, как преобразился школьник. Глаза, красотой, которой Никита так редко давал наслаждаться остальным людям, пряча и отводя при любом удобном случае, впервые за долгое время не были полны тревоги и запредельной тоски. — С приездом вас, я рад, что мы сможем продолжить репетиции, — застенчиво, понизив амплитуду голоса и сжав тонкими пальцами в мозолях лямку старого рюкзака, добавил Енисейский. Такая ерунда привела в восторг Зилант, что живо обернулась к Святу, лучезарно улыбаясь. Тот покивал головой, без слов давая любимой понять: он поражен поведением мальчишки до глубины души. Женщина смотрит на ученика, и сердце в ее груди сжимается. Первая любовь – это ведь то, во что человек вкладывает всего себя, свою душу…по крайней мере, пока она у него есть. Ками не знает, кто та девочка, сотворившая с парнем это чудо, но надеется, что она никогда не сделает ему больно. Слыша тихое дыхание своего благоверного, что так терпеливо ее ждет, Камалия еще раз напоминает самой себе: ее первая любовь сделала ее самым счастливым человеком. Когда взор сияющих глаз переходит на Сережку с Данилой, что не могут нарадоваться Енисейским – жертве своих сватовских способностей, говорят что-то друг другу, не скалясь и не язвя, не прячут своего удовольствия, в голове повторяется мысль: «Первая любовь прекрасна». — Да уж, — нехотя переключая внимательный взгляд с «Ромео» и «Меркуцио» на Никиту, женщина весело отвечает, — я тоже очень рада. Слышала, у вас сегодня родительское собрание. Ох, не терпится рассказать, какие вы у меня золотые умницы. — Камалия, обычно руководителей кружков на него не зовут. Оно только для учителей, — аккуратно поясняет мужчина. — Ааа, как это называется? — по-деловому почесала подбородок шатенка. — Дискриминация. Вы же, предметники, все равно ничего хорошего не скажете. Ладно, тогда так и передай от меня родителям этих троих. Зо-ло-тые ум-ни-цы, запомнил? — она тыкает острым ноготком в плечо мужа. Вспоминает не без усмешки, как пару лет назад они со Славой скрывали свои отношения, шарахаясь друг друга и делая все, чтобы лишний раз не сталкиваться на одном этаже. «Святослав Юрьевич, можете помочь мне с документацией?» — деловито спрашивала Зилант, актриса, которой должны принадлежать все оскары мира, делая вид, что не знает: для нее «Святослав Юрьевич» свободен всегда, и если так сложится, что женщине придется работать до десяти вечера, то и он никуда допоздна не денется. — Запомнил, — Пожарский и сам бы с радостью разбавил ту гнетущую атмосферу, что традиционно бывала на собраниях, где родители узнавали, что не такие уж их дети и солнышки ясные. — Думаю, нам пора, — он осторожно, с особой заботой берет за руку супругу. Она машет мальчишкам, когда те поднимаются на третий этаж, где находится учительская. — Ох, кто-то пизды получит, — навеселе сообщает Сережа. — Разве что ты, Татищев, — ухмыльнулся блондин. — У моего отца нет времени, чтобы сидеть и слушать про то, как его сын хорош, — говорит, не скрывая превосходства, всеми силами демонстрируя, что его такое положение дел устраивает. Но сжимает пальцы в кулак и закусывает губы нервно. Папа ему с утра предельно ясно объяснил: «У меня встреча. Не мешай, Даня». Вот и старается не мешать. — А я просто надеюсь, что Руслан не пришлет сюда Дугара, — знакомая тревога в глазах Енисейского показалась опять, будто без нее его зенки будут не такими симпатичными. — Дугарище, — прыснул брюнет, но как только увидел расстроенную моську друга, сказал, приняв серьезный вид, будто это вовсе не он, Сергей Татищев, не следящий за базаром и угорающий со всего существующего на этой планете. — Ну, он пугающий мужик, но вроде не такой уж и мудак. — Знаешь, Серый, не очень приятно, когда на твое родительское собрание приходит мужик твоего отца, которого обсуждают все, кому не лень, — бубнит Енисейский, заламывая бледные руки. Сам себе удивляется. Раньше он бы он не осмелился. «Мужик твоего отца…» — оседает в Сережкиной голове. — Ебать-копать, — вырвалось у парня. — Я, получается, даже не знаю, кто придет слушать про то, что я олух с тройкой чуть ли не по всем предметам, — не беда, зато в физике Серега уверен на все двести из ста и Энштейна с Ньютоном разъебал бы. Он натыкается на вопрошающие взгляды одноклассников. Никтин по классике жанра выглядит как «что-то случилось?», а Данилин как «ты долбоеб?» — Ну, типа, я реально не ебу. Должен был…ну, друг папин, — брюнет с удивлением замечает, что в мозгу произошла запиночка, когда нужно было обозначить, кем является Костя для его семьи, — но теперь ничего не ясно. У него, видимо, не получается, а у папы и так дел полно, — мальчишка, объясняя это, представляет, как уморительно смотрится. Стоит около своего валяющегося рюкзака в пустом коридоре и гадает, кому краснеть за горе-ученика на собрании. Сейчас простительно: ситуация в доме, которая и так напоминает несмешной анекдот деда, стремительно близится из «пиздос» к «ну и пиздоооос». Ухудшается, коротко и ясно сказал бы нормальный человек. Пару дней назад его родителю опять ударили в голову его любимые загоны и Костя, главный лучик света в их квартире, не расположенной на солнечной стороне, и единственный человек, готовящий что-то съедобное, испарился. Юра стал совсем нервным и ушел в себя. «Жесть», — ни о чем другом Сережка подумать не мог, когда посреди ночи, встав попить воды, увидел своего папу, уставившегося в одну точку и медленно помешивающего остывший кофе ложкой. Катька стала еще более раздражающей шмакодявкой. Вообще Татищев свою сестру по-особенному нежно любил и был готов отдать ей титул «любимой родственницы». Девятилетний Серый ни на шаг не отходил от новорожденной и постоянно доставал папу вопросом, когда с ней можно будет играть без страха переломать ребенку конечности. Однако сейчас младшая нередко доводила его до нервоза. Только когда Уралов покинул их бедлам, подросток вспомнил, как малолетки активны и навязчивы. Костя постоянно занимал чем-то увлекательным Катюшу. Она вот обожала с ним рисовать на природе, чувствуя себя истинной художницей, гулять по знакомым улицам или слушать, как он ей читает. Юрий удивлялся, что его дочь слушает что-то помимо «Владимирского централа». Без своего единственного друга девочке было слишком скучно, чтобы она не заебывала старшего брата. Мир, который вот-вот должен был обосноваться в их семействе, исчез вслед за Константином, а на Серегу это повлияло почти так же, как на сестру и отца: разговаривать разучился вот. — Для меня будет сюрпризом, кто меня сегодня отчитает, — издает не очень веселый смешок. — Нехорошо как-то вышло, да? Ты не переживай из-за этого, Серый, — неловко выговаривает Никита. Его товарищ махнул живописно рукой, мол, ничего страшного. Ясное дело, что из них двоих волноваться из-за всего происходящего склонен Енисейский. — Я ведь говорил, — вздернул насмешливо светлой головой и сморщил нос Московский, — семейка идиотов. — А ну повтори! — угрожает брюнет перебинтованной рукой. На весь коридор раздается задорный смех блондина. Когда Саша получил фото Кости, собравшегося на родительское собрание, он с удовольствием написал другу, что тот выглядит, как действительно ответственный взрослый, готовый отвечать на все нападки учителей на ребенка со словами «мы обсудим это дома». Если кто не в курсе, как по мнению Александра должен такой взрослый и жутко серьезный человек, отвечающий за чадо, выглядеть, то представьте образ, содержащий в себе идеально выглаженный костюм, обязательно с рубашкой, гармонично подходящей к пиджаку и брюкам, аккуратную прическу и лицо очень-очень сосредоточенное. Татищев не удовлетворял жесткие требования Романова: времени нет, чтобы подбирать классный лук на собрание. Натянул что-то поприличней из гардероба, который давно не пополнялся новой одеждой, ноги в руки и бегом к сыну в школу. А пару лет назад и этого не делал. Юрий с огромным трудом собирал дочку, которой не было и двух лет, растрепанный, в поношенном свитере и с фиолетовыми синяками под симпатичными глазами, так и кричащими «убейте меня», появлялся на подобных мероприятиях. Отлично помнит, каким униженным чувствовал себя, когда мамочки из класса обеспокоенно предлагали свою помощь и шушукались за спиной, жалея никуда не годящегося папашу. Костя же старался сделать все сегодня на 11 из 10. Если думать о том, что все это ради Сережи, то стоило бы мужчине избавиться от образа «я ответственный взрослый», переодеться и остаться дома. Мальчик был бы не против развести руками и сказать учителю, что никто не сможет прийти выслушать ее жалобы. Уралов только рад поднять настроение парню, но не сегодня. Он выходит из квартиры, стуча по карманам в попытке убедиться, что ключи на месте, и направляется в школу. Мужчина не ощущает, что сейчас просто оказывает услугу, делает что-то для абсолютно чужого человека, потому что не хочется отказывать. Слово «нет» он выучил давно и самостоятельно убедился в том, каким полезным оно может быть. Константин спешит, чтобы не опоздать в первую очередь не для того, чтобы показаться не пунктуальным. Причина поважнее: хотелось увидеться с Сережей до начала собрания. У Кости не было племянников, а у его друзей не было детей. Заботился только о своих учениках интересными способами (не задавал домашку, например, когда у тех намечалась контрольная по алгебре), но Сережа с Катькой – другой, особенный случай. Несмотря на то, что мужчина большую часть времени проводил с Катюхой, он успевал общаться с мальчиком и к кое-чему прийти: он не панк и ему не похуй. Хватит недолгих наблюдений, чтобы понять, как устроен Сережка: тот самый «умный, но ленивый» ученик, хотя Уралов видел, что трудолюбием он пошел в папу, просто не видел никакого смысла применять его в учебе. Подросток частенько отмахивался от своих домочадцев, убегая к себе в комнату за комп, или уходил гулять со своей компанией, но Костя не раз ловил моменты, когда он сам предлагал Кате поиграть, рассказывал о ней друзьям без использования таких словечек как «козявка», «заноза» и «заеба» или приходил к Юре поговорить просто так. Делился новостями, реже проблемами, а иногда просил совет, и тогда выглядели они реально как отец и сын. Пускай в их разговоре и фигурировало бесконечное «Юрас» вместо «папы». Удивительно. А еще Константин не мог упустить того, как сильно Юрин сын на него похож. Да, не лучшей идеей было сейчас вспоминать Юру. Он помнит вчерашний разговор с Сашей. Его проницательный умный друг, рядом с которым любой великий мыслитель нервно закурит в сторонке, сказал то, что Костя мог назвать только глупостью. «Он считает, что я ему тоже нравлюсь», — многие детали кричали об этом. Татищев ни с одним человеком не был так близок. Где это было видано, чтобы он мужику позволял себя обнимать, доверял, рассказывал о детстве, семье и проблемах, сам звонил и писал, а без этого ощущал, что день прошел зря? Такое даже представить жутко! Но брюнет делал. Только по отношению к Косте. Он чувствует не меньше, чем Уралов, и осознавать это было хоть и приятно, но очень трудно. Костя не знает, в праве ли он пытаться связаться с Татищевым, когда тот вполне на понятном языке попросил его…оставить. Он говорил Александру, что не будет использовать детей в сложившейся ситуации, потому что сложно найти что-то противнее этого, но когда оказался в школе и зашел в кабинет, где уже собрались родители, в большинстве мамочки, и заприметил Сережку, сидящего на подоконнике с Никитой, еле отыскал в себе силы не выпалить «У твоего папы все хорошо? Не говорил ничего о нем?», указывая пальчиком на себя. — О, Костян! — спрыгивает с насиженного местечка Серый. — Все-таки ты пришел, привет. Сразу говорю, с оценками у меня хуевенько вышло. Не поражайся особо. — Привет, Сережа. Хорошо, я все понимаю, — мальчик подходит к нему и жмет руку. Вот как все по-взрослому, оказывается. Даже его отец так ни разу не делал. Они с ним как-то быстро перешли на обмен нежными ненавязчивыми прикосновениями при встрече, к которым каждый привык. После парочки секунд рукопожатия наступает неловкая пауза. Вот родительницы рассаживаются по местам, классная руководительница без конца нахваливает восьмиклассницу ее маме, Святослав Юрьевич заходит в кабинет, за его спиной Камалия хлопает его по плечу, желая удачи. Татищев жмет плечами: — Внезапно ты пропал, конечно, хах. Катька каждый день ест Юре мозги, а у него, — Уралов слушает, притаив дыхание и пожурив себя за то, что этот разговор начал не он, да-да, «взрослый и ответственный», а ребенок, — тоже сдвиг по фазе, приуныл. Или просто устал от этой мелкой, за ней следить – дело утомительное. В шоке, как ты с ней справляешься, — мужчина непроизвольно улыбается: мальчик, как и его отец, думает, что нет большего наказания, чем на постоянной основе находиться с кем-то из Татищевых. Нужно признать, наоборот. — Короче, не знаю, что за проблемы, но без тебя Юре вообще тяжко, — парень размышляет, нужно ли Косте знать о закидонах его родителя по ночам? — За два дня пачку сигарет скурил, — у кого-то скоро дропнутся легкие. Сережин папа все желание курить ему отбил. Константин сжимает кулаки, прикрывая уставшие янтарные глаза и стискивая зубы. Он просто сделал то, о чем его попросили. Но нужно было вспомнить, как Татищев не умеет справляться со своими переживаниями. Убивает их в никотине и работе. Костя не поверит, что это полезно. Он жалеет, что не попросил Юру поговорить. Сидел смирно, как послушный собакен. А стоило разобраться, не оставлять друга одного и не делать больно им обоим. Нужно было быть смелее и не давать безграничной любви к человеку так его запутать. Уралов молчит, не находя слов. Единственное, что успокаивает: Саша бы сейчас согласился с тем, что ему надо было поговорить с Юрием вопреки всему, но с умным видом бы изрек «что было, то прошло» и подтолкнул его к разговору по душам. — Я позвоню твоему отцу. — Как официально. Его «отцом» даже я не называю, — смеется Серега. — А ты сам как? — Костя знает, какой Юра родитель. Он сделает все, чтобы его детям было по кайфу, и ни за что не позволит своему ужасному состоянию отразиться на них. Но нужно понимать: как бы он ни старался, незамеченным его «как же хуево на душе» не останется. Светловолосый уже приходил к мысли, что, если не на Катеньку, то на ее старшего брата уход матери из дома повлиял по полной. Может, после этого он и перестал называть Юру папой? Это ведь должно быть как-то связано. Последнего, чего хотелось Косте, это чтобы из-за него пополнился набор травм Сережи. И Кати с Юрой тоже. — У меня все… — растерянно начал Серый, ожидавший услышать сто и один вопрос о своем папе, а затем о Катюшке. Когда телефон завибрировал в кармане поношенных джинс, он достал его и увидел сообщение от контакта «мразь вселенская». И что Дане от него сейчас понадобилось? Подросток сморщился, читая: «О, с кем поведешься, от того и наберешься, да?)) Думал, отцовские любовники – это чисто Никитина тема». Это мерзкое смс дополняла куча смайликов с высунутым языком, отчего Татищев фыркнул. — Ах ты! — замечает, как в удивлении брови Уралова ползут вверх. — Сейчас с одним ублюдком разберусь и все у меня будет в шоколаде. Ты садись, желательно не с тем вот джентльменом, ха-ха, — тараторит мальчик, кивком указывая на Дугара, который вообще не понял, как тут очутился, а, увидев Никиту, пробубнил чисто «а, про тебя мне слушать». — Бывай, Кость! Даня, сучонок, иди сюда!! — Папа, ну расскажи! Почему тетя Аня на тебя злилась? Скажи-скажи! — Катя дергает папу за ручку, пока он а-ля танк надвигается на дверь кабинета, где проходило собрание его старшего отпрыска. — Из-за дяди Костика? Да? Татищев резко останавливается, выпучив в изумлении глаза на свое чадо. Оно же в ответ невинно улыбается. — Конечно нет, Катюха, — не ожидал, что весь мир вокруг Кости вертится. Раньше во всех проблемах можно было обвинять Горбачева, развалившего СССР, девяностые, Америку, а теперь, по всей видимости, можно было просто назвать его имя. Или же сказать, что всему виной Юрины чувства. Тоже вариант. Мужчина просит дочку не нести чепуху, на что та закатывает глаза, точь-в-точь как он, и, постучавшись, открывает дверь. Извиняется, давя неловкую улыбку, и, даже не глядя по сторонам, садится на первое свободное место. Рядом с Дугаром. Апокалипсис вместо пятницы. Брюнет усаживает Катьку на худощавых коленях поудобнее и жмется, когда замечает, что своими желтющими глазами его изучает Ангарский. «Тот педик, который живет с педиком, который папа Никиты», — Юра сам себя убеждал, что странное имя Дугара не запомнит. А вот это каждый раз транслировать в своем перегруженных от тяжких дум мозгу – легкотня. Он успевает одним взглядом сказать мужчине, что он чмо, а ебаться в задницу – для лохов. А потом становится не до него. Юрий моментально забывает о том, что геи со своей пропагандой заебали, про неприятного мужлана рядом, от которого, кстати, достаточно приятно пахло для того, кто трахается с Русланом, про ерзающую малышку, про ужасную пятницу и череду таких же отвратных дней, про Аню, морально уничтожившую его своими откровениями – про все на свете. Мужчина тихо вздрагивает, когда видит Костю за передней партой. Татищев не может объяснить почему, но в это мгновение, когда встречается с его глазами, самыми красивыми, которые ему приходилось видеть, Юру отпускает. Будто кошкам, скребущим на сердце, надоело это занятие, и они убежали прочь в поисках чего-то поинтересней. Его растерянное лицо преобразила улыбка. Искренняя, счастливая и, может быть, совсем немного дурацкая. На лице же Кости появился румянец, а в – глазах нездоровый блеск. Он подрывается с места, отчего Юра начинает нервно махать рукой. Уралов понял, как странно выглядел и, поробев, присел обратно. Взгляд оторвать казалось невозможным. Вообще, на каждое невозможно, которое ноюще протягивал Костик в детстве, папа отвечал: «Главное – захотеть». А он и не хотел. Грудную клетку переполняют слишком яркие, ударяющие в голову чувства, чтобы мужчина, для которого контроль эмоций не в новинку, пришел в себя и успокоился. Какое спокойствие, когда сердце колотится, как сумасшедшее. Константин – настоящий победитель номинации «Атеист десятилетия». Если бы, разумеется, такая существовала. Однако в этот момент с радостью бы встал на колени и поблагодарил Боженьку за то, что все так сложилось. Вот здесь сидит Юра. «Юрочка», — совсем ласково проговаривает про себя екатеринбуржец, когда опять ненароком оборачивается, чтобы убедиться: никаких галюнов. Он улыбается Косте не без стеснения, и Уралов тоже испытывает облегчение. Потом взгляд перемещается на Катеньку, что машет ему. Костя отвечает ей тем же. До завершения родительского собрания осталось минут двадцать, но он боится, что не продержится столько. Вскочит с места, напугав чью-то мать, сидящую рядом, и бросится к брюнету. Тот будет глядеть по сторонам, заботясь о том, кто что подумает, а Уралов… «Надо поговорить. Думаю, он готов», — радостные мысли о воссоединении с Татищевым, что здорово поиздевался над его бедным сердцем, прервали голос рассудка. Юрий из-под палки заставляет себя прекратить пялиться на Костю. Развис, пытаясь сфокусироваться на словах учителей, галдевших беспрерывно об успеваемости учеников. «Он ведь переживал. Я переживал… Когда они уже про Сережку скажут и мы пойдем? Сколько можно пиздеть про…ого, про Енисейского говорят!» — Ты… — толкает локтем Дугара, переписывающегося с кем-то. — Дугар, — с божьей помощью вспоминает имя фраера Енисейского старшего, — про Никиту говорят. Никита – это, если что, ребенок вашего… — Юрию стало не по себе. Раньше остерегался таких разговорчиков исключительно из-за детей, которые почти все время у него под мышкой, а теперь у мужчины ощущение, что он сует свой нос в чужую личную жизнь, во что-то ультра-деликатное. Не получается прыснуть, как в старые добрые времена фразой по типу «да какая личная жизнь у этих пидорасов?» Никак не выходит, — …друга, — голос ломается на этом катастрофически не подходящем слове. Мужчина скептически приподнял бровь, оторвавшись от телефона, на который без конца приходили сообщения: — Друга? — да он откровенно смеется над Татищевым! — Ну да, друга, — закусил губу, оперевшись татуированной рукой на край парты. — Спасибо. — Ага, всегда пожалуйста, — сглотнул Юра. Напряженно. «А выглядит, как нормальный мужик. Не обсуждала бы вся школа его отношения с отцом Никиты, подумал бы, что он в одной команде с Ильей. «Бабники». «Что такое нужно сделать, чтобы в мужчину влюбиться? Еще и в такого, как Никитин папка? Кроме глазок его, которыми он так противно подмигивает всем подряд, и смазливой морды, в нем ничего нет… Ладно, в такого, как Костя. Он хороший, умный и краси…» — Татищев резко опускает голову, взявшись за нее руками. От этого резкого движения Катька ойкнула, и Юра промямлил беззвучное «извини». — «С каких пор я на тему мужской красоты рассуждаю? Просто Костян – мужик отличный, в него не грех и втюриться». Смысл доходит до него с задержкой: «Да блять! Сколько можно?!» Когда классная руководительница с милой улыбочкой прощается со всеми и просит каждого родителя поговорить со своими детьми дома, Юра шустро встает с места, обнаруживая, что Костя сделал то же самое. Когда к нему подходит Серега, пожимающий плечами, и говорит «ну, не все же так плохо…вот по истории ни одной двойки», отец отвечает в порыве: «Конечно-конечно, Серый, по физике пять, горжусь. Держи Катюню, я сейчас!» Довольная таким положением дел Катька не сводит глаз с родителя и дяди Костика, вылетающих из кабинета. Серега не вдупляет ничего, но радуется своей удаче. Обошлось без папиных лекций, почему он должен хорошо учиться, а не пинать хуи на уроках. — Костя – чудо, — произносит он, пялясь на дверь, из которой мужчины вышли в спешке пару минут назад. — Наконец-то до тебя дошло, амеба! — от малявки Кати не следовало ожидать другого ответа. — Костя! — вырывается у Юры, когда они оказываются в пустующем фойе на первом этаже. Стоило бы постыдиться и не орать во всю глотку, но нормы приличия его сейчас не сильно тревожили. Было кое-что поважнее: Костенька, смотрящий на него так растерянно и будто бы наивно. Слышит свое имя и послушно поднимает голову, затаив дыхание и терпеливо ожидая каждого слова. Юра не может устоять на одном месте. Шатается, как в ту самую подпортившую всем нервишки ночь. Мнется, а потом срывается. Слишком долго и много думал. Накручивал и перекручивал. Ничего не помогло. Но мужчине потраченного времени не жаль, ведь кое-что он выяснил благодаря использованию серого вещества в своей голове: Костя ему пиздец дорог. Брюнет знатно охуел, слишком сильно сжав руль и заставив сына хмыкнуть что-то на подобии «тебя бесит, что я опять у тебя в машине домашку делаю, или че?», когда ему по лбу треснуло осознание того, что еще ни с кем он не чувствовал того же, что с Ураловым. Юра чуть головой не поехал, когда узнал, что можно делиться своими проблемами, страхами и переживаниями и не получить в ответ «ну, держись, хуле» или еще хуже: «воняет слабостью». Костя давал ему знать, что никогда не разочаруется в нем, что ценит Юрочку, каким бы он ни был. Это важно. «Это прекрасно», — тихо-тихо с восхищением вымолвил Татищев поздно ночью, когда к нему пришла эта мысль после двухчасовых раздумий. Что же насчет самого мужчины? Для него было непривычным понять, что хочется заботиться не о милой слабоватой девушке, какой была его бывшая. Он долго отбрасывал эту догадку, как ненужное барахло. Но когда ощутил, что слишком погано ему без Константина, решил обратить на эту мысль внимание. И на другие сотни тысяч, что возникали, пока Юра общался с ним. И вот он здесь, перед Ураловым, сентиментальный и чересчур эмоциональный для сурового мужлана, жрущего на завтрак бетон. — Прости! — едва ли не всхлипывает и бросается прямо ему в объятия. Тонкими пальцами сжимает ткань пиджака и утыкается носом в район чужих ключиц. В таком положении нетрудно заметить, как неспокойно дышит Уралов и как бешено вздымается его грудная клетка. — Прости меня, я ужасный тупица. — Юра, не говори так, — Константин мог оставаться в ступоре сколько угодно его тонкой душевной организации, но запретить Татищеву хуесосить себя он всегда готов. — Перестань извиняться, все...все в порядке. Слышишь? — Сейчас – да, в порядке. И Уралов понимает, что это значит. Обнимает в ответ, кладя голову на плечо челябинца. И тот не отскакивает, будто его цапнул клещ. Стоит, вцепившись в него, будто Костя способен куда-то от него уйти. Да никогда! Константин знал, что испытывает к этому человеку то самое волшебное чувство, которое ищут, из-за которого страдают и хотят жить – любовь. То, что ему нравятся мужчины, светловолосый давно принял, сложив лапки и сказав «ничего не поделаешь». Юрию же было тяжелее. Стоило огромных трудов принять, что каждый раз, когда он бесился на Аньку в их доме, ходящую на цыпочках вокруг Кости, это было только из-за гадкой ревности. Было сложно, но Юре пришлось послушно кивнуть и сказать: «да, мне больно понимать, что Костя может полюбить кого-то и оставить меня». Он всегда хорошо разбирался в точных науках, но с логикой видимо у него херовато: сначала признает, что ревнует, а потом готов выйти на Красную площадь с плакатом «У нас с Костей Ураловым только деловые отношения!» «Наверняка я люблю его, как брата», — рассуждал Татищев, ворочаясь в кровати. Точно не как брата. Откуда ему знать что-то о братской любви, когда всю жизнь Юра боялся Даниса? Контролировал каждое движение, чтобы не получить очередной упрек от старшего. С Ураловым просто не могло быть так. Он единственный, рядом с кем брюнет мог отпустить себя. Быть не таким уж сильным и мужественным, зато глупым и забавным. Самим собой, если по-простому. «Ну не как же женушку свою ненаглядную!» — бесился, накрывая подушкой голову. И не как жену, конечно. Для нее он всегда пытался быть чертовым супергероем. Если сначала у Татищева это выходило и он был уверен, что любит и любим, то спустя годы, когда у мужчины не удавалось быть самым сильным, по крайней мере, для своей жены (для мелкого Серого папа всегда был супер крутым), то «любовь», о которой с таким восторгом говорил Юрий, исчезала. Он боялся разочаровать маму своих детей, а со временем после каждого их разговора боялся, что она в один день соберет Сереню, нацепив ему любимую меховую шапку и отдав мальчику плюшевую игрушку, с которой он спит, уйдет. Когда мужчина с ностальгией вспоминал прежние времена, листая старый альбом, его одолевали сомнения: он любил свою жену или просто очень хотел быть хорошим мужем? Юра – взрослый человек, у него семья, дети, недоразвод. Он думал, что все уже повидал, услыхал и пять тысяч раз почувствовал. Но то, что заставляет его испытывать Уралов, – что-то…слишком новое, непонятное и…чудесное. — Я…ты...просто, — выговаривает Татищев. — Да ебать это все в рот! — Костя, округлив глаза, в ответ на это поднимает голову, отчего на них спадает челка. — Я отвратительно поступил с тобой, мужики так не поступают, — как нашкодивший мальчуган опускает виновато взгляд. — Из-за моей тупости мы оба...пострадали. Еще и Катька с Сережей, бедные, ничего не понимали, но знаешь…сейчас не о них. Обычно я всегда веду себя так, будто, кроме твоей работы в качестве Катиной сиделки…я могу называть тебя сиделкой, Кость? — Конечно, Юр, — терпеливо отвечает Уралов, огладив его по руке. Знает, какой Юронька тактильный, и хочет этим его успокоить. — Это не так. Я понял кое-что, хах, может, нам и правда нужно было побыть врозь, — смущенно кусает и без того вовсю истерзанные и заросшие корочкой губы. — Ты мне очень дорог, и я не хочу…не хочу тебя терять. Костя застывает. Сейчас мужчина говорит на полном серьезе, и он походу не пьян. Екатеринбуржец надеется, что не пьян. Хочется записать эти слова на диктофон и переслушивать каждое утро, день, вечер и ночь. — Юр, — шепчет светлоглазый с придыханием, — Юра, я тоже… — Извини-извини, — будто не слышит Костиных слов. — Дурак я, вот и все, а еще трус. Видимо, папа был прав. — Твой отец не был прав, Юра, — пальцы крепче сжимаются на чужих руках. Юрий смотрит на него и выглядит совсем уязвимым. — Ты очень смелый, раз решил...поговорить со мной. Это нелегко, но ты решился. — Ты правда так считаешь, да? — перестает терзать собственные губы Татищев и не сдерживает слабой улыбки после Костиного искреннего «конечно». — У нас осталось много недосказанностей. Я вдруг подумал, что мы больше вообще никогда не увидимся, а я так и не успел сказать тебе что-то очень важное, — он делает глубокий вдох. Мужчина напротив терпеливо ждет, даже не думая торопить. — Ты лучшее, что со мной было, — Юра понимает, что ни один «нормальный» мужик так не скажет. Но быть честным для него значимее. И Костя тоже. Он ему дороже принципов. Уралов произносит его имя одними губами, потихоньку теряя дар речи. Неужели Саша действительно всегда прав? Неужели это не еще один сон, проснувшись от которого устало утыкаешься в подушку и думаешь, почему все это просто не может быть реальностью? — Только не особо обольщайся. Ты лучшее, что было в моей жизни, не считая детей, — краснеет Юра, пробираясь к чужим широким ладоням и сжимая их. «Ну, разумеется, — посмеялся светловолосый. — Он такой милый». — Прости. Вернись, пожалуйста. Не оставляй меня больше, а, — так мужики не говорят, и брюнет это понимает. Но он уже давно проебал премию «Суровый уралец». Ну ее! Пусть Данис забирает, а Юрий хочет быть счастливым. — Дело ведь не в том, что тебе тяжело справляться одному, верно? — затишье на душе у Константина. До него доходит, что все сказанное его объектом обожания – самая правдивая правда. И по пьяни рассуждая об ураловском понятии любви, он говорил свое реальное мнение. Не чушь. — Нет! Конечно нет, Кость! — ободрился Юрий, приблизившись к лицу напротив. — Тяжело, но мне не впервой. Это все херня. Просто в нас дело, — Костя слышит «нас» и млеет. Он снова может смело сказать, что полюбил Юру еще больше. — Не знаю, как это объяснить, но без тебя я смогу, но не хочу быть. Я ни перед одним мужланом бы так не распинался вообще-то, — хмурится моментально. — Ушел, ну и иди на хуй. Правильно же? — Правильно, Юр, — смеется Уралов. — А ты другой случай. Ты мне больше, чем друг, Кость, — произносит Татищев, не сводя глаз с собеседника и, кажется, не дыша. Наверное, потом ему за такой порыв чувств будет стыдно. Ну и пусть. — Ты мне как семья. Если ты уже нашел работу и не планируешь возвращаться, я пойму… — Юр, — екатеринбуржец аккуратно берет его за плечи. Их лица снова опасно приближаются. Вот будет славная картина для внезапно проснувшегося охранника! Подумает, бедолага, что пропаганда окаянная и до него добралась. — Я очень люблю, — проглатывает «тебя», — вашу семью. Ты и дети для меня – не просто работа. Я тоже очень…я очень скучал, Юра. Но знал, что вернусь, если только ты сам этого захочешь. — Ты, блин, чего ты такой хороший? «Не лучше тебя», — хочется сказать Косте. — Мне предложили работу, и я согласился, — он ощутил, как вздрогнул Татищев, и поспешил добавить. — Заочно. Юра, я хочу быть с вами не потому, что это моя обязанность, — пальцы мужчин сплетаются в замок, и Юра бледнеет. — Вы мне так дороги, что я боялся представить, что ты и вправду больше не позвонишь и не попросишь прийти. Ты опасался, что твоя семья для меня груз, но это совсем не так. — Я рад за тебя, Кость, честно. И спасибо. — Ты понимаешь, о чем я, Юр? Я просто хочу быть рядом. С тобой и детьми. Татищевское сердце екает. Он этого хочет также сильно. В этом тоже сознается. Приятно понимать, что работа играла в их отношениях малюсенькую роль. Какую играл семилетний Юрка в качестве куста. В сказке про Золушку. — Это типа новый этап отношений, хах? — Уралов сглатывает нервно, когда понимает, как это звучит из уст гомофобного Юрочки, в которого он безумно влюблен. «Гомофобного ли? Успел ли он стать толерантным к сексуальным меньшинствам за эту парочку дней?» Костя не знает, что именно имел брюнет в виду, но отвечает: — Новый, да. Ничего связанного с работой. Мне бы хотелось заботиться о тебе и Сереже с Катей просто так. «А еще я люблю тебя», — светловолосый так и сгорает от невозможности сказать это. — Спасибо тебе, Кость, — произносит челябинец, устало облокотившись лбом о грудную клетку того, кому сейчас выложил все чувства без страха осуждения. Бабочки в его животе, появившееся еще при встрече с другом на собрании, щекочуще расправили свои крылышки. Как-то слишком хорошо и умиротворенно. Так бывает только с Ураловым? — Я ни разу не пожалел, что тебя встретил. — Могу сказать то же самое, Юр, — мужчина бережно прикасается к темной макушке правой рукой. Левая все еще переплетена с чужими холодными пальцами. Это не «я тебя люблю», но Константин все равно получает свою порцию дофамина. А еще он терпеливый и, как было упомянуто раз двести, любит. — Давай займемся чем-нибудь, а, Кость? Ты хотел меня, безграмотного, с этим своим искусством познакомить. Давай? Хоть в краеведческий музей, куда Серегу во втором классе водили от школы! — спонтанно, подняв голову, заговорил брюнет. В глазах ничего, кроме радости и доверия. — Было бы здорово нам пойти, да? — Да, — не задумываясь, отвечает светловолосый. А Татищев реально храбрый. Костя сам бы рад куда-нибудь с ним пойти. Туда, где будут только они вдвоем. Но не осмелился и заикнуться об этом. — А люди? Не будут странно коситься на двух мужчин, расхаживающих по залу? — он слишком хорошо знает брюнета. —Чего? — Юрку будто вырвали из пушистых облаков, где он порхал. — Ой, Кость, пошли нахуй. Я хочу окультурится, а ты мне помогаешь. Вот и все. Так пойдем? — Пойдем-пойдем, — улыбается Уралов. — Катеньку с Сережкой можно оставить у Ани с Ильей. Только когда эти два попуска в себя придут, — тут же начинает ворчать, как дед. До сих пор не может найти увиденному в квартире Томина нормального объяснения. — А что с ними случилось? — Ой, Костя, не поверишь. Полный пиздец! — загорелся. Хочется скорее рассказать обо всем, что стряслось за эти дни этому потрясающему человеку, заставившему его заговорить о чувствах. — Ох, ебать, я ужасный батя. Надо забрать Серегу с Катей, — нехотя отстраняется от мужчины. — Идем, я тебе по пути все расскажу. Слушай, а у тебя дела на вечер есть? — Вроде никаких планов, — следует за Татищевым. — Зайдешь? — оборачивается с самой милой улыбочкой на белом свете. «Катя скучала», — хочется добавить. Но нет. Это не основная причина, поэтому решает умолкнуть вовремя. — Зайду, — улыбается в ответ Константин. Осмелев, он берет Юру за руку. Тот просто кивает на его положительный ответ и спешит на второй этаж. Ни за что не отпуская чужой теплой ладони. Костя очень благодарен Юрию за то, что он решился все высказать. За то, как Уралов счастлив сейчас. Он уверен, дальше у них все будет хорошо. А Юра уверен, что эта пятница – лучшая в его гребанной жизни.