Never forget us

      Большие часы с кукушкой мерно отбивали секунды, их звучание эхом разносилось по всему главному залу; камин стоял посреди одной из стен, другие были украшены портретами, зал и впрямь был довольно большим, особенно сейчас, не загромождённым столом. Это всё, на чём Тэхён мог сосредоточиться, не чувствуя себя при этом так, словно совершает ужасное преступление.       Чонгук вызвался быть водой, а значит задача спрятаться в стенах этого огромного особняка выпала на их долю, в прочем, Чимин явно был очень доволен таким исходом. Там, за пределами дома, бушевала летняя гроза, наступила ночь. Аристократ завязал глаза другу, после наказав прижаться лбом к колонне и сосчитать до пятидесяти, как только он подаст знак; он молча позвал к себе Тэхёна, качнув головой в сторону, и только затем легонько ущипнул черноволосого за плечо. — Один,       два,       три,       четыре,       пять...       Чимин схватил писателя за руку и, хихикая, повёл его наверх; если смотреть со стороны, эта ситуация выглядела до невероятного странной.       Во-первых, Тэхёна вообще не должно было быть здесь, в доме Пак Чимина. Во-вторых, он совершенно не знал этих людей, но теперь они играли в прятки, словно какие-то безумцы. Столь умный, интеллигентный человек, как он, имеющий к тому же слабое здоровье, не ожидал такого поведения от себя, да и от этого благородного юноши рядом с ним тоже. Он знал, что светловолосый ангел так же принадлежал к дворянскому роду, это легко угадывалось, стоило глянуть на фамильный перстень на среднем пальце и вечно стройную осанку. Чонгук же, казалось, был из рабочего класса: чуть замкнутая поза, поджатые уголки губ, привыкших больше молчать, чем говорить.       Но отношения их были поистине уникальны.       Они петляли по коридорам, слыша тихий голос Чонгука, продолжающего счёт. Чимин крепко сжимал его ладонь в своей; его из неоткуда взявшаяся уверенность в писателе любого бы заставила чувствовать себя неловко. За эти пару часов, что он гостил у них, у Тэхёна в голове представление о светловолосом сложилось самое что ни на есть приятное - Чимин казался ему обаятельным и полностью уверенным в себе и своих действиях человеком, наверное, даже единственным в своём роде, по крайней мере, для Тэхёна. Писатель никогда не встречал кого-то столь же милого и в то же время ребячливого, особенно его возраста. — Когда мужчины вырастают, — однажды сказал ему его милый отец. — Они напрочь забывают, что когда-то и сами были детьми. Они настойчиво учат детей жизни, упуская из виду такое слово как смирение. Сын мой, никогда не забывай свою милую маму и няню, что по ночам рассказывала тебе сказки, чтобы помочь уснуть. Не забывай. Ведь это самый прекрасный возраст, который проходит так быстро, увы, и в который ты никогда не сможешь вернуться.       Слова эти были для него всегда на вес золота, однако, вопреки словам отца, в тот момент он действительно почувствовал, словно вновь стал ребёнком, сжимая чиминову ладонь в ответ и совсем не ощущая бегущей по хрупким венам болезни. — Сюда! — едва слышно сказал светловолосый. Они прошли уже мимо многих дверей и, кажется, находились совсем далеко от спален, когда он наконец остановил свой выбор: простая дверь, ничего необычного, ни резьбы, ни каких-либо украшений, снаружи и не скажешь, что же за ней скрывается. Аристократ осторожно открыл её и проскользнул внутрь, утягивая за собой и Тэхёна. Тот огляделся: комната была вся завалена старыми куклами да другими игрушками, практически посреди комнаты стояла колыбель, ныне чуть ржавая, с накинутой на неё вуалью из порванного тюля. — Это моя старая игровая комната.       Дождь вовсю барабанил по оконному стеклу, небо изредка вспыхивало синими и фиолетовыми облаками. Света в коридоре не хватало, чтобы детально осмотреться, и когда Чимин закрыл за ними дверь, всё погрузилось во тьму.       Юноша присел на корточки за кроватку, всё ещё не отпуская тэхёнову руку. Писатель был этому только и рад - ему вовсе не хотелось отпускать тёплую ладонь, с ней он чувствовал себе в безопасности, хотя чего бояться, ведь вся опасность маячила где-то там, за пределами дома, в виде бури. — Сэр, тут так холодно.       Ему никто не ответил.       Тишина была почти оглушительной. Чимин едва слышно дышал, не сводя глаз с двери, уже готовый к тому, что Чонгук может появиться в любой момент, а Тэхён... Тэхён вновь жадно любовался им, не в силах отвести взгляд - это было попросту не подвластно ему, желание разглядывать снова и снова было гораздо сильнее его самого. Щёки порозовели, лицо сияло чистой искренности, в глазах плескалась бесконечная нежность. Херувим повернулся, заметив столь пристальный взгляд гостя. — Мой дорогой, вы женаты? — мягко спросил он.       Неожиданный вопрос, но действительно они не обсуждали этого раньше. — Нет... Леди моего окружения не совсем в моём вкусе.       Чимин принял его ответ с улыбкой. — Вам нравятся мои необычные волосы?       И сразу же после этого ещё один странный, совершенно не подходящий моменту вопрос: — Вам нравится моё лицо? — Эм... Да, сэр. — Да?       Вдруг они услышали чонгуков голос. — Где же ты прячешься, моя дикая сладость? Куда же подевались и вы, маленький чернильник?       Чимин прикрыл рот ладонью, стараясь не издавать ни звука. — Чонгук временами такой забавный.       Тэхён перевёл взгляд, решая вместо того, чтобы и дальше глазеть на юношу, осмотреть комнату. Он и раньше заметил кукол, но только сейчас его поразило их количество; некоторые были удивительно похожи на Чимина, другие представляли из себя домашних животных, помимо них были плюшевые мишки и игрушечные автоматы. Было и несколько музыкальных шкатулок. Одна из лежала прям рядом с ними. Красивая, очевидно, созданная из какого-то хорошего, можно даже сказать, древнего дерева, кажется, это было дерево вишни, что порой используют для изготовления дверей, но он не до конца уверен, разукрашенная в белые, красные и синие цвета. По форме она напоминала цирковой шатёр. Шатен осторожно поднял её, внимательно разглядывая игрушку, перевернул вверх дном.       Там была выгравирована маленькая надпись: "Для моего маленького солнышка, maman".       Губы непроизвольно растянулись в крохотной улыбке; Тэхён не очень хорошо помнил свою собственную маму, но тем не менее он знал, что та была очень милой и доброй женщиной. Случайно палец его скользнул, задев маленькую кнопку сбоку, и музыкальная шкатулка в его руках ожила, заиграла весёлую мелодию.       Чимин подскочил на месте, испуганный, но затем залился тихим хохотом и прошептал: — Прошло уже так много времени с тех пор, как я в последний раз слышал эту мелодию, но, дорогой, вы же так нас раскроете.       И вдруг, стоило светловолосому забрать шкатулку из его рук, Тэхён почувствовал ужасную головную боль, за считанные секунды перед глазами всё потемнело, а из носа вновь потекла кровь. Он провёл рукой над губой, чтобы убедиться, и ужаснулся, увидев, что ладонь уже вся залита тёмно-красным. Комнату из неоткуда заполнил резкий запах аммиака. Писатель повернулся к Чимину, решившись наконец поведать о болезни. — Сэр.., — начал он, но, увы, закончить не успел - внезапно дверь в комнату распахнулась. — А вот и вы, паразиты!       Чонгук нашёл их - пронеслось в отдаляющемся сознании; последнее, что почувствовал, увидел Тэхён - это чиминовы руки на своих щеках и ужасно обеспокоенное лицо черноволосого юноши, - прежде чем, окутанный едким запахом, упал в обморок.       "Я не хотел, клянусь, не хотел".       Глаза нещадно болели, так, словно их резало и давило одновременно, и это ощущение не покидало его ни когда он приходил в сознание, ни когда вновь проваливался во тьму. Он не помнил, снилось ли ему что-нибудь за это время, лишь ощущение градом льющегося с его тела пота отпечаталось в сознании. Порой ему удавалось вырваться из объятий сна, и он приходил в себя, чувствуя заставляющее сердце яро биться в груди волнение, не зная, была ли тому виной его проклятая кровь или же тот ужасный запах аммиака, от коего становилось тошно.       Это лишь первая ночь в этом доме, возможно, его действительно отравили, и теперь он медленно задыхается в смертных муках. Он мало что помнил о том, как всё-таки оказался здесь, в этой комнате, и почему теперь на нём ночная рубашка из тончайшего льна.       Он слышал, как всё ещё не прекращается дождь, каплями барабаня по окнам, чувствовал слабый свет, проникающий в комнату. Может, было где-то часов пять утра или около того, когда истощение от болезни заставило его проснуться вновь. Временами кто-то приподнимал его голову, чтобы дать воду, временами до слуха доносились звуки закрывающейся двери. Он не знал, сколько прошло времени с того момента в комнате: была ли это действительно всего одна ночь, или же всё-таки день, или два, неделя, месяц?       Всё, что ему было известно, в чём он был уверен, так это то, что он находился в той самой спальне, что предоставил ему Чимин.       Внезапно он услышал вздох, и кровь в его жилах застыла - он здесь не один.       Некто осторожно провёл рукой по его лбу; кожа на ней была чуть шершавой, отчего он почти мгновенно определил её хозяина - это был Чонгук. — Как он? — послышался голос светловолосого ангела. — У него всё ещё жар.       Кто-то провёл прохладной мокрой тканью по его запястьям, омывая руки. — Нужно сбить температуру.       С его телом обращались так нежно, так бережно, словно он ценнейшее сокровище, найденное археологами в ныне не исследованных гробницах; юноши расчесали его волосы, аккуратно обтёрли мягким полотенцем лицо, а он так и не осмелился открыть глаза, пожираемый сильнейшими чувствами - благодарностью и стыдом. Хозяева особняка были так добры с ним, отныне у него не появится и малейшего сомнения в их намерениях: хотели бы они его смерти - уже бы выбросили его да похоронили заживо в саду. — Бедная маленькая ласточка, такой хрупкий.       И вот, он вновь показал себя таким, какой он есть на самом деле - слабаком. — Но в то же время так силён, что противостоит самой смерти.       Никогда раньше его ещё не называли сильным. — Ни один человек в этом огромном мире не обладает столь великой силой, как вы, дорогой писатель.       Тэхёну хотелось расплакаться из-за всех тех тёплых слов, что одаривали его юноши, снижая температуру. — Нам придётся разбудить его, чтобы он смог поесть. — Хорошо, тогда я схожу за едой, на кухне, должно быть, уже всё готово.       Дверь закрылась, и лишь тогда Тэхён нашёл в себе силы приоткрыть веки. Он вовсе не ожидал увидеть за окном свет уходящего солнца, отчего-то возникло ощущение, словно проспал он всё же не одну ночь, и, когда Чонгук вернулся в комнату с подносом и засиявшей, как только юноша заметил, что он пришёл в сознание, улыбкой, мысли его подтвердились. — Сэр, вы проспали целых пять дней! — заявил он. Наряд его был как и прежде довольно простой, но ухоженный; волосы убраны назад, открывая светящееся радостью лицо. — Пожалуйста, не называйте меня "сэр", — всё, что удалось выдавить из себя писателю.       Ничего не говоря, черноволосый сел рядом с ним на кровать, помог принять сидячее положение, облокачивая спиной на спинку кровати, и лишь затем поставил ранее принесённый поднос с деликатесами ему на колени.       А после прижался губами ко лбу.       Писатель охнул, отчего Чонгук рассмеялся; Тэхёну наконец представилась возможность тщательнее рассмотреть чужое лицо, то было столь же великолепно, как и его тело. В отличие от чиминова, лицо его было более квадратное, с невероятно выраженной линией челюсти и крупноватым носом; вокруг больших наивно круглых глаз собирались паутинки морщинок всякий раз, когда тот смеялся, а из-под тонкой верхней губы выглядывали передние зубы. — Ваша температура наконец-то начала спадать.       Шатен покраснел, будучи не в силах сказать что-либо в ответ. Дверь вновь приоткрылась, и на сей раз в комнату вошёл уже Чимин. На сей раз на нём была сиреневая рубашка и благородно фиолетовый корсет - цвет богатства; светлые прядки волос падали на лоб, отчего выглядел он гораздо моложе. — Вы вернулись к нам! — юноша бросился к кровати, плюхаясь между ним и Чонгуком, совсем как ребёнок. Он тоже приник губами ко лбу, и если и ранее тэхёновы щёки горели румянцем, то теперь вся его шея сталась красной, как помидор. — Состояние определённо улучшилось. Теперь, дорогой, прошу вас, откройте рот.       Светловолосый ангел взял лежащую на подносе ложку, зачерпнул содержимое тарелки и поднёс к его рту, и у писателя не хватило смелости отказаться от такой доброты. Чимин начал кормить его, в то время как Чонгук мягко гладил его по волосам, убирая их со лба. — Многие люди готовы умереть, лишь бы перед смертью их накормил Чимин, — прошептал он Тэхёну на ушко.       Отчего-то от этого заявление по коже поползли мурашки, и сделалось совсем неуютно.       Но Чимин улыбнулся ему. — Наш гость заслуживает всего нашего внимания.       Писателю хотелось умереть от смущения - ни один мужчина раньше не касался его так. — Прошу вас, говорите со мной неформально, — он кашлянул, после сипло добавляя: — Вы можете звать меня по имени. — Тогда позволь попросить тебя о том же.       Когда с едой было покончено, Чонгук аккуратно протёр его лоб чистой водой, Чимин же поставил посуду на поднос и спросил молодого путешественника, впервые за всё время с такой серьёзностью: — Тэхён, есть ли что-то, что нам нужно знать о нашем дорогом госте?       Для него этот вопрос служил началом игры в правду и ложь; в интеллигентных кругах это обычно это работало так: сначала задавался один вопрос, потом ещё, и ещё, пока Тэхён плавно от них увиливал. Но здесь он был всего лишь таинственным гостем, крупно играющий с пламенем собственной лжи. Поэтому он решил быть честным, перестать бояться. — Эм... У меня... редкое заболевание крови.       Чонгук удивлённо приподнял брови. — И из-за него я так слаб, вы уже стали свидетелем этого. Именно поэтому я здесь, прибыл на этот остров, чтобы восстановить силы вдали от индустриального мира. — О, дорогая ласточка.., — Чимин нежно провёл рукой по его щеке, в глазах его заблестели слёзы.       Чонгук опустил голову ему на плечо. Впервые Тэхёна окружили столь красивые, добрые и по-настоящему любящие его люди.       Как же ему не хватало той самой любви, что выходила за рамки семейной, интимного прикосновения к коже и крошечному разряду тока, что приятно будоражит то место, где его касаются. И в то же время он так боялся этого, страх не давал покоя, преследуя на протяжении жизни: никогда он не прикасался к людям так, не осмеливался даже приблизиться к кому-либо, кто не был близким другом. Ему не нравились женщины, он это отлично знал, вероятно, оттого и он им не нравился.       Никогда из памяти его не исчезал тот день. Его пригласили на танцы, весенний бал, кажется. С ним был Намджун, обоим лет по двадцать два, может, больше, но друг его на тот момент точно уже был женат, и несколькими днями ранее он так сильно упрашивал его, даже настаивал прийти на бал, что Тэхёну пришлось уступить, лишь бы не раздражаться. — Может, здесь ты встретишь ту самую, что в будущем позовёшь замуж! — говорил Намджун. — О, или нового друга, — в свою очередь пробубнил под нос Хосок. Единственный, кто, вероятно, отлично знал его истинные намерения.       Ни то, ни, увы, второе Тэхёна не встретило, лишь пожирающее чувство дискомфорта. В какой-то момент к Намджуну подошла женщина - благородная леди, игриво размахивающая веером и то и дело прятавшая за ним лицо. — Дорогой господин Ким, ваш друг выглядит как-то бледно, едва ли не полумёртво. Вы уверены, что танцы пойдут ему на пользу?       Услышав это - разве кто-то пытался хоть как-то скрыть своё заявление, спрятать его пот крону шёпота? - Тэхён тут же умчал с Хосоком домой; ненависть к своему состоянию, к себе поедала его всё больше и больше.       Крохотные кусочки памяти о том дне вернули ощущение тошноты. Никто не думал о нём как о ком-то, вот почему он писал анонимно; болезнь тяжёлыми цепями сковывала его, запирала в стенах дома, и люди, чтобы не навредить ему, себе, изо всех сил старались не пересекаться с ним, избегали. Хосок часто говорил ему, клялся, что он юноша необычайной красоты, что будь сам слуга женщиной, то уже давно упал бы к ногам. Но остальные считали его чем-то ничтожным, бесполезным для общества. Какая разница кто он, как выглядит, что делает, если всё равно скоро умрёт.       Да, он умрёт. Умрёт в полном одиночестве.       Но сейчас, лёжа в этой огромной кровати, писатель разрыдался, ошеломлённый столь сильной и нежной любовью со стороны этих молодых людей. — Я не заслуживаю вашей доброты, — шмыгая носом признался он. — Я должен уехать в Бэлти-Манор, я не хочу больше вас беспокоить.       Он был в отчаянии, он не знал, что на него нашло, не мог совладать с эмоциями. Но Чонгук, ни на секунду не переставая, нежно гладил его волосы, Чимин мягко прошептал на ухо: — Завтра самое начало лета, самый прекрасный день июня, солнце достигнет своей высшей точки, Зенита.       В словах его было мало смысла, но затем Тэхён понял, что то было приглашение. — Твоя болезнь никоим образом не влияет на нашу заинтересованность, чтобы ты и дальше оставался у нас гостем. Завтра, мы с Чонгуком приглашаем тебя провести с нами завтрашний полдень, и после него ты волен сам выбирать, остаться или уйти. В любом случае, как я уже говорил, Бэлти-Манор совсем недалеко отсюда.       "Мы правда очень хотим провести с тобой время, у тебя такая нежная душа".       Он млел от ласк, подаренных ему юношами, едва слышным дыханием, слетавшим с губ, щеки Чонгука, что покоилась у его шеи, и белокурой головы Чимина, примостившейся на животе. Именно в таком положении, укачиваемые шумом буйствующего за окном летнего дождя, они заснули, как маленькие дети, один на другом, и ночь запечатала их веки.       Писатель вновь проснулся, неохотно разлепляя опухшие и раздражённые от слёз глаза, однако на этот раз причиной послужил сильный шум. Он был один в кровати - должно быть, юноши оставили его, когда он уснул, - до ушей его донёсся пронзительный крик, доносившийся из коридора, и затем некто побежал, половицы затрещали под ногами, хлопнула дверь. И после в нос вновь ударил резкий запах аммиака. Но Тэхёну не здоровилось, лихорадка его только-только начала спадать, и потому он позволил Морфею вновь забрать его в свои объятия так, словно все эти страшные звуки были не более чем плодом дурных сновидений.       Следующим утром, поднявшись с кровати, Тэхён тут же отметил, как же он хорошо себя чувствует, невероятно даже, словно сладкий сон и всё та забота, коей окружили его юноши, излечили его полностью. Расправившись со своими утренними делами и причесавшись, он увидел, что ему оставили более лёгкую одежду, чем у него есть, должно быть, чтобы он не чувствовал дискомфорта на улице: гроза, наконец, прекратилась, и снаружи теперь стоял ясный день, двадцать первое июня, день летнего солнцестояния.       Спускаясь по витой лестнице на первый этаж, он отметил, как же ему полегчало, стоило надеть лёгкие брюки с подтяжками и свежевыстиранную хлопковую рубашку, однако брови его чуть нахмурились, когда взгляд зацепился и за окружение. Дом выглядел так, словно недавний шторм хорошенько его побил: на потолке местами раскинулись паутинки трещин, половицы чуть набухли от влаги, вода не оставила в покое и стены.       На обеденном столе уже был накрыт завтрак, Чонгук разжигал камин. — Ах, тут предстоит проделать большую работу, — пробормотал он под нос, а затем, заметив Тэхёна, выпрямился, с улыбкой здороваясь: — Доброе утро, соня, и счастливого тебе летнего солнцестояния!       Тэхён улыбнулся, изо всех сил стараясь столь же сильно ответить на его доброту: — Доброго утра и тебе, — он огляделся, но нигде не увидел светловолосого херувима. — Чимин ждёт снаружи. Уже почти полдень, и мы приготовили пикник, но ты можешь поесть и здесь, если плохо себя чувствуешь. — Нет! — ни секунды не думая, выпалил он. — Прости, я хотел сказать, что с удовольствием проведу с вами как можно больше времени, прежде чем отправлюсь в Бэлти-Манор. — Хорошо, тогда можешь идти, я принесу еду. Сладость в саду, рядом с большим дубом, — и не сказав больше ни слова, черноволосый юноша скрылся на кухне.       Сладость.       Тэхён последовал его совету и вышел из особняка, уже спустя секунду щурясь от наслаждения, тёплый летний ветерок мягко ласкал кожу, а заливистое пение птиц - уши. Он отправился в сад, но так как он был довольно огромен, то потребовалось несколько минут, прежде чем он наконец-таки добрался до своего нового друга.       Чимин действительно был там, такой хрупкий и завораживающий на фоне дерева, по правде говоря, он уже видел его там - тогда, в тот самый день, когда только пересёк ворота в поисках убежища от дождя, - но на сей раз картина стала ещё более прекрасной, солнечный свет любовно укрывал собой юношу. В руке он держал книгу, в корзине рядом лежали свежие фрукты; свободная льняная рубашка едва прикрывала плечи, волосы пшеничного цвета на сей раз казались ещё мягче, менее вьющимися. Чимин поднял голову, пристально глядя на писателя, и поднял руку, приветствуя. Подойдя ближе, Тэхён заметил, что тот был совсем босой - это был первый раз, когда он видел какого-либо аристократа без обуви.       Он шёл к юноше бодрым широким шагом, так, словно едва сдерживал рвущееся наружу желание подбежать, и, как только достиг своей цели и замер, светловолосый херувим заговорил с ним: — Кажется, тебе стало гораздо лучше, мой дорогой Тэхён. — Всё благодаря вам. — Глупости, садись же, поешь со мной. Мой милый Чонгук совсем скоро к нам присоединится, — сказал он, после чего вернулся к чтению, медленно перелистывая страницы девичьего романа.       Мой милый Чонгук.       Сладость.       Как же Тэхёну хотелось разгадать тайну их отношений.       Знаменательный вопрос вертелся на кончике языка; он не стал бы их осуждать точно, может, нашёл бы некоторые ответы для себя, может, почувствовал бы себя менее одиноко. Дуновение ветра мягко скользило сквозь пшеничные прядки, взгляд юноши был безмятежным, казалось, он всегда полон спокойствия и гармонии. С момента его прибытия на этот остров прошла уже неделя: в первый день они играли в прятки, на второй он уже слёг с простудой, и вот, сейчас он уже сидел на пикнике, - за столь короткое время событий пролетело больше, чем за всю его жизнь.       Вскоре к ним присоединился Чонгук, приволакивая с собой ещё одну корзину, но на этот раз со сладостями. Тэхён вновь заметил, что глаза юного аристократа сверкают, словно два бриллианта, всякий раз, когда черноволосый юноша подходит к нему, когда будто вскользь, но так нежно касается его руки; Чонгук всегда был рядом, как верный страж, но при этом он был свободен, не был у Чимина на побегушках, как это обычно бывает. По правде говоря, эти двое двигались в унисон.       Словно возлюбленные. — Уже полдень! Солнце смотрит на нас с самой высокой точки в этом году, ты не счастлив, Чонгук? — радостно пролепетал Чимин, целуя костяшки чужих пальцев; затем он столь же нежно взял в свою руку писателя, повторяя жест. Шатен покраснел. — Ты знаешь, что такое Зенит, мой дорогой Тэхён?       Он пожал плечами. — В наблюдательной астрономии зенит определяется как точка пересечения линии, перпендикулярной плоскости горизонта и проходящей через наблюдателя, с поверхностью видимой небесной полусферы, воображаемой точке, также называемой небесной сферой, перехваченной линией, вертикальной к зрителю, — объяснил Чимин, указывая пальцем на горизонт. Тэхён был искренне поражён его мудростью - ничего из сказанного он не знал раньше. Светловолосый продолжил: — А на его противоположности находится Надир. — Ты, как и всегда, потрясающий, Чимин, — ответил Чонгук, лёжа животом на земле и поедая какие-то сладости, обувь его также была оставлена где-то в стороне. — Наивысшая точка достигается лишь два раза за год, и сегодняшний день - один из них! — произнёс Чимин, так, словно застать это событие самое что ни на есть драгоценное сокровище; он гладил своего дорогого друга по волосам, время от времени в шутку большим пальцем щекоча кожу над губой. Чонгук радостно смеялся, а Чимин так и не переставал нежно улыбаться ему.       Они протянули ему поднос со сладостями, не долго, но тщательно подумав, Тэхён застенчиво взял себе тарелку с двумя безе с небольшими вишенками на верхушках. — О, а этот десерт называется "Грудь Венеры", — посмеиваясь, прокомментировал его действия Чонгук. — Хороший выбор.       Писатель почувствовал, как от его слов румянец ползёт по шее, он замер, совершенно не зная, пробовать ли ему пирожное или же отставить в сторону. Стесняясь, в поисках ответа он глянул на Чимина, и тот кивнул ему. — Женская грудь смущает тебя? — в свою очередь спросил Чонгук, широко распахнув глаза. — Нет, хм... напротив.., — запинаясь, ответил Тэхён. — Женская грудь тебя не интересует? — присоединился к диалогу светловолосый ангел.       Вместо ответа Тэхён решился попробовать это злосчастное пирожное, делая укус. — Полагаю, это значит нет, — после этого добавил черноволосый юноша. — Не возражаешь, если я задам вопрос, — начал Чимин, чистя абрикос. — Как так получилось, что ты не женат? Может, ты... вдовец?       В этот момент Чонгук приподнялся с его бёдер, придвигаясь к Тэхёну, и затем уложил голову на бедро писателя, совсем как со своим близким другом мгновениями ранее. — Всё из-за моей болезни... Не думаю, что я подхожу для семьи, для женщин... Они не представляют рядом с собой такого немощного человека, как я.       В какой-то момент он, не задумываясь, запустил ладонь в чужую густую шевелюру, аккуратно оглаживая чёрные прядки. И это было так комфортно. — Господи, нет! Дорогой, ты так красив, такой привлекательный юноша, клянусь тебе, ты столь же прекрасен, как и мой дорогой Чонгук! — воскликнул Чимин, не сводя с него глаз. Писатель приподнял бровь. — Спасибо, эмм, Чимин, — ответил он, не прекращая ласкать чонгукову макушку, длинными пальцами массируя кожу. — Но если говорить о таких вопросах, то мне безумно любопытно, почему же я ещё не вижу ни одной снующей вокруг вас девушки? Вы, верно, и сами знаете о своей уникальной красоте, — застенчиво пробормотал шатен. Что ж, видимо, теперь они соревновались, кто больше задарит другого комплиментами, используя вопрос о браке лишь как повод. — Вы... — Дорогой, расскажи ему немного о нас.       И после этих слов Чонгук, увы, поднялся с его колен, занимая место между юношами. — Дорогой Чимин и я... друзья детства. Нам пришлась не по вкусу жизнь в Старой Корее, потому мы решили обосноваться здесь, как можно дальше от её обычаев. К тому же Чимину всегда нравилось проводить здесь время, мне же в свою очередь в душу сильно запала здешняя природа, — он взял аристократа за руку, со смущённой улыбкой добавляя: — Чимин слишком ценен, как для брака, так и для войны.       Если так посмотреть, смысл его слов был довольно расплывчатым, ведущим лишь к парочке слепых выводов, подумал писатель, однако решил пока остановить попытки расследовать истину, заострять на этой теме внимание и дальше было довольно грубо по отношению к доброте хозяев. — А что насчёт тебя, Чонгук? В чём же ценен ты? — спросил он вместо этого.       Чимин чуть придвинулся к нему, после наклоняясь к уху и шепча: — О, он ценится во многих вещах... Просто знай, то количество женщин, с коими Чонгук переспал, стоило ему ступить на земли Старой Кореи, даже представить трудно. — Ох, Чимин, не раскрывай ему мои тайны!       Так значит Чонгук путешествовал, получается, и Чимин тоже?       Но Тэхён решил не задавать и этот вопрос, вместо этого улыбаясь - его очень повеселило то, как эти двое поддразнивают друг друга. — Итак... Значит, дорогой Чонгук у нас Дон Жуан, — он рискнул мазнуть прикосновением по чужому его подбородку. — А ты, Чимин? Любил ли кого-нибудь когда-нибудь ты?       Чимин посмотрел на него, прежде мазнув по черноволосому юноше невидящим взглядом, спокойствие и благодать исчезли из его глаз, на их месте выросли ледяные горы, печаль, сожаление. Так, словно некто с раскаянием пожирал его день за днём. — Любовь, она... так тяжела, дорогой Тэхён, именно она заставила меня отречься от милости нашего Господа.       И затем наступило молчание, мимо пролетающее облачко закрыло Зенит. Чимин перевёл взгляд на небольшой лес, окружавший холм.       И тогда Тэхён понял - разговор окончен.       Взгляд Чимина потух, глаза остекленели; как только разговор ступил на опасное поле, Чонгук тут же сел рядом с ним, оставляя Тэхёна в сторонке. Он, успокаивающе поглаживая идеальное лицо аристократа, шептал ему что-то, что писатель не мог расслышать. — Спасибо, дорогой... Но, думаю, я просто хочу пить, — светловолосый юноша уже было хотел встать, но его близкий друг опередил его, поднимая кувшин с подноса и убегая в сторону особняка. — Мне жаль, если я сказал что-то, чего не стоило, — тихо извинился писатель, спиной прислонившись к стволу дерева и сорвав несколько травинок. Как же ему не хотелось, чтобы Чимин возненавидел его за его случайные слова; так сильно его заботило то, что этот аристократичный юноша о нём думает.       Чимин нежно погладил его по щеке. — Порой так сложно забыть, — он продолжил, пристально на него глядя и не отнимая ладони от лица. — Как же мне не хотелось бы, чтобы ты уходил, мой дорогой Тэхён, как же не хотелось бы, чтобы ты когда-нибудь забыл это время со мной и Чонгуком.       Разве такое вообще возможно, чтобы он посмел забыть об этих прекрасных созданиях, живущих в отдалённом от всего мира острове?       И в то же время, почему же этот светловолосый ангел так заботится, желает его присутствия? Пребывание его здесь было совсем недолгим, но даже это короткое время всё обкромсала болезнь, настигшая его буквально в первый же день.       Аристократ взял с корзины ещё один абрикос и откусил его, позволяя сладкому соку стекать по губам и подбородку, достигая рубашки; несколько капель попали на шею, но Чимину, казалось, было всё равно. Однако не Тэхёну: он жадно наблюдал за тем, как они струйками спускались по нежной шее, представляя, как их слизывает язык Чонгука, его собственный. Губы манили сладостью сока, влажно поблёскивая от слюны. Блондин медленно жевал фрукт, не сводя с Тэхёна взгляда, может быть, ожидая какого-либо ответа.       Но он понятия не имел, что же Чимин имел в виду, говоря ему это; всё, что ему было известно и известно до невероятного хорошо, так это то, как же сильно ему хотелось бы эти сладкие губы сейчас поцеловать.       Поцеловать, вкусить их обоих. Как же хотелось бы то самое, что крепкой нитью тянулось между юношами, сокрыто ли оно от чужих глаз или же нет.       Ему нравились мужчины, но отчего-то ему так сильно нужно было убедиться в характере их отношений; быть может, это была лишь семейная любовь, может, другая.       И он позволил этому выйти. — Ты так невероятно красив, не могу ничего поделать со своим желанием вновь и вновь любоваться тобой, Чимин.       Не переставая думать о сладких каплях на облюбованной солнцем коже, Тэхён собрал всю свою смелость, про себя напевая маленький гимн жизни - не без пары проклятий в сторону болезни.       Он аккуратно обхватил лицо светловолосого юноши, указательным пальцем проведя по щеке. — Могу я... — Делай то, что сделал бы, будь я девушкой.       Абрикос выпал из чиминовой руки. Большим пальцем писатель собрал сок с чужих губ - не совсем, на них ещё осталась фруктовая сладость, - желая попробовать лишь его слюну. Крепко зажмурившись, он примкнул к губам, смакуя, пробуя их на вкус. Чимин поддался вперёд, отвечая. То была не похоть, нет, нечто гораздо большее.       В тот момент Тэхён напрочь забыл о тревожащей его болезни, Старой Корее и ждущем его где-то там Бэлти-Манор.       Сердце его яростно забилось в груди, что, чёрт подери, он только что сделал?       Чимин сказал: — Побудь с нами ещё немного.       Не забывай обо мне.       Зенит никогда ещё не находился так высоко.