Never forget us

      День постепенно клонился к закату, от каждого дуновения ветра с деревьев падали зелёные листья; старый дуб, у комели которого они провели практически всё время после полудня, отбрасывал на траву тень, столь же могучую и плотную, как и его крона. Тэхён и вправду решил остаться в обществе молодых людей ещё ненадолго.       В тот самый полдень, когда он впервые за всю свою непростую жизнь приник к губам другого человека, поцеловал его, не испугавшись своего состояния, Чимин не сбежал, более того после он не осыпал его с ног до головы оскорблениями, не говорил, насколько же он мерзкий и неправильный, нет, лишь благосклонно провёл рукой по каштановым волосам, что на солнечном свету сияли рыжеватым оттенком.       А птицы щебетали, пели во весь голос, словно выражая своё одобрение - для них, может, поцелуй мужчины с мужчиной вовсе не считался каким-то грехом.       Но вместе с пришедшими тогда счастьем и облегчением в голове его поселилось и нечто иное: беспокойство. Больше, чем что-либо ещё, его беспокоил другой юноша, мускулистый, черноволосый. Чонгук. Тэхён не скрывал, он боялся его ревности к молодому аристократу, боялся его реакции.       Узнай он о случившемся, что же он сделает? Рассердится ли он? Выдворит из дома? Причинит боль?       В то же время Тэхён чувствовал, как же его к нему тянет; вожделение крепко схватило его за горло, заставляя чувствовать жажду, голод, от одного лишь вида этого совершенного мужественного тела.       Красоту, коей обладал Чимин, можно было назвать утончённой, мягкой, той, что хочется обнять, окружить бесконечной лаской и заботой, но вот у Чонгука... Его красота была поистине жестока.       Но тогда, как только он отстранился от Чимина, не отнимая рук от чужого лица, был задан один лишь вопрос. Светловолосый херувим попросил его остаться с ними ещё немного, не говоря ничего больше, словно их поцелуй и вовсе не должен быть никаким секретом, рассказанным лишь страницам личного дневника.       Рассказал бы он когда-нибудь об этом Намджуну? Хосоку точно поведал бы до всех мелочей.       Всякий раз, когда его раздумья касались мыслей о своих самых близкий друзьях, Тэхён начинал понемногу скучать по дому, но здесь, впервые за всю его жизнь, он больше не чувствовал необходимости прятаться в своей комнате, закрываться от внешнего мира стенами из книг да чернил. Душа его отдыхала, целиком отдаваясь наслаждению. Это было то самое чувство, что он испытал, как только взгляд его сквозь стену воды зацепился за танцующего под дождём Чимина; чувство, что охватывало его всякий раз, когда он становился случайным свидетелем того, как юноши играют друг с другом, дразнятся, обмениваются лаской и неприкрытыми знаками привязанности.       Во всём великом Сеуле не было никого, хоть отдалённо похожего на них, никого, кого он ещё не встречал.       В тот самый день, после того сладкого, особенного поцелуя, Чимин притворился, что ничего не произошло, так, словно подобный жест для него был абсолютно нормальным, и спустя какое-то время с кувшином вернулся Чонгук и улёгся между его ног, умоляя Тэхёна рассказать ему ещё хоть одну сказку. — Я могу дать тебе больше, чем лишь одну сказку, — ответил тогда он. — Я расскажу их столько, сколько ты только захочешь.       И именно так они провели весь остаток пикника - в компании красивых слов, не задавая больше личных вопросов, только лишь слушая волшебные истории о рыцарях, героях и принцессах.       Когда воздух на улице начал холодать, Чимин предложил вернуться в особняк, никто не стал возражать. Однако, по пути Тэхён вдруг вспомнил вопрос, что уже довольно давно хотел задать хозяевам дома. Светловолосый юноша шёл впереди в паре шагов от него, в то время как Чонгук был под боком. — Кстати, мне очень интересно, ты один заботишься о доме? Разве содержание столь большого особняка не нуждается в нескольких слугах?       Чонгук фыркнул, оттряхивая штаны от травы. — Забота об особняке и Чимине целиком и полностью на моих плечах, но я и так занимался этим всю свою жизнь, к тому же он делает то же самое для меня, нам... не нужны слуги. — Слышал, Тэхён? Наш Чонгук тако-ой сильный, — ехидно протянул Чимин, после чего черноволосый юноша побежал к нему и, догнав, подхватил с земли. Он поднял его на руки так, как обычно жених несёт с алтаря невесту, и понёс в дом.       Когда писатель и сам вошёл в особняк, слегка отстав от них, он застал, как они бегут по лестнице, хохоча, словно дети, играющие в догонялки; отчего-то Чонгук стягивал льняную рубашку со своего тела, демонстрируя медовую кожу, но как только он крикнул: — Я в ванную! — причина столь внезапного оголения стала ясна. — Подожди меня, ты, бесстыдник, — вслед ему воскликнул молодой аристократ, однако внезапно, всего в нескольких ступеньках от второго этажа, он остановился и, опираясь на поручень и глядя на него сверху вниз, обратился к Тэхёну: — А вы, не присоединитесь ли к нам, дорогой писатель?       Шатен опустил взгляд в пол, в силах лишь покачать головой в качестве ответа. — О, он слишком застенчив, сладость, какой позор, — где-то со второго этажа послышался голос Чонгука. — Что ж, тогда увидимся за ужином, дорогой Тэхён. — Мне бы очень хотелось послушать ещё одну твою замечательную историю перед камином! — добавил брюнет, после чего они скрылись в прохладных коридорах, а дом наполнился игривым смехом.       Тэхён решил воспользоваться свободным временем до начала ужина, чтобы осмотреть дом; ему не хотелось слишком навязываться в особые отношения его новых друзей, однако теперь с каждым таким моментом ему всё больше и больше открывалась природа их связи: либо они всё же действительно были друзьями, близкими, как братья, либо любовниками.       В голову ему пришла заманчивая мысль что-нибудь да поискать, так сказать, сунуть нос туда, куда не следовало бы, и кто он, чтобы устоять перед ней. За некоторое время он выяснил, что большинство из дверей - возможно, за теми прятались чайные комнаты, - заперто, и, судя по всему, ключи от них довольно давно не вставлялись в замочные скважины; также от его глаз не укрылось и то, что некоторые из картин стали выглядеть более выцветшими, чем день его приезда. Однако свет во всём доме горел по-прежнему ярко.       Первый этаж дома в основном был занят большой кухней, массивной лестницей в прихожей и просторной столовой; окна кухни выходили в огромный сад за домом, откуда можно было мельком разглядеть небольшой лес, окружающий особняк, ухоженный сад и старый дуб.       По пути со стола писатель решил украсть грецкий орех; он потратил достаточно много и времени, и сил, чтобы открыть скорлупу своими руками, однако, как только у него вышло, вместо ореха оттуда на него взглянул маленький червячок. — Нужно перестать чересчур часто испытывать свою удачу, — прошептал он под нос. — Я и без того злоупотребил фортуной на всю оставшуюся жизнь.       И говоря об этом, он, конечно же, имел в виду его первый поцелуй - тот, о котором он всегда мечтал, лёжа под одеялом в собственной кровати. Его первый поцелуй, да и с кем, с Чимином! Чимином, при взгляде на которого создавалось ощущение, словно он и вовсе человеком не был, словно он нечто неземное, божественное создание; Чимином, что был столь прекрасен, столь красив, как и его дорогой Чонгук. Душа Тэхёна трепетала от одного лишь воспоминания, как он испробовал эти сладкие губы, от одной лишь мысли, что столь красивое и чистое существо, как хозяин особняка, позволило ему прикоснуться к себе.       Вместе с тем ноги его начали дрожать.       Целую неделю он провёл в постели, вытащенный из её оков лишь благодаря заботе молодых людей; он не мог слишком испытывать собственное тело, ему и так повезло, что из-за тех угощений у него не разболелся живот. Грудь Венеры, так назвал их Чонгук.       Отставив скорлупу в сторону, писатель поднялся по лестнице на второй этаж, решив пока остановить расследование и отправить в комнату; однако мысль эта просуществовала в его голове недолго - стоило взгляду зацепиться за уже почти оставленную позади дверь, ту самую, что не имела никаких отличительных знаков и хранила за собой игровую комнату юного аристократа, и он позабыл о ней, останавливаясь.       Несколько секунд потратив на раздумья, он решил напоследок зайти и в неё. Пальцы вцепились в медную ручку, поворачивая её, и, как только он тихонько толкнул деревянную дверь, в нос ударил резкий запах аммиака. Он обернулся, пару мгновений вслушиваясь, нет ли где-то поблизости юношей, не слышатся ли их голоса, после чего вошёл внутрь, закрывая за собой дверь. Теперь, войдя внутрь, он чувствовал себя словно вор, однако, в конце-то концов, кто он, как не вор - вор слов и историй, - отныне его преследовало неукротимое желание рассказать, описать всё, что принадлежит или когда-либо принадлежало белокурому аристократу и его дражайшему другу детства.       Комната совсем не менялась с того самого дня, только вот аромат здесь... Юноша вытащил из кармана носовой платок и прикрыл им нос, дабы приглушить этот отвратительнейший резкий запах. В глубине души он вопрошал у себя, что же он там делает, для чего вошёл; он знал, что что-то ищет, только вот что?       Заходящее солнце прекрасно освещало комнату, на деревянном полу растянулись лучи света. На многих игрушках были пара приятных слов и подпись "Маман", совсем как на той игрушечной карусели.       "Какая прелестная женщина," - подумал писатель. Он начал рыться в игрушках, что только не побывало в его руках: там была и небольшая обезьянка, в лапках держащая пару золотых тарелок, обрамлённая золотом кукла, султана, пара игральных костей и несколько клубочков, собранных из разных кусков. И это не всё, там было столь много всего, что писатель не мог не задаться вопросом: насколько же Чимин богат, что, если его семья погибла, оставив этот огромный особняк в наследство, или, может, они просто покинули его на время, живы его родители или уже нет? Но что-то его сердце навело на мысль, что юный господин скорее всего был единственным, кто остался в этом доме, он и Чонгук.       Чонгук.       Природа этого юноши была поистине загадочной: он не был аристократом, это уже было ясно известно к этому моменту, значит, семьи их были из разных социальных слоёв, но в то же время они с Чимином дружили с самого детства, что наводило на мысль, что, возможно, черноволосый юноша был помощником Чимина, вероятно, он сын кого-то из прислуги, поставленный подле юного господина. Так обычно делалось в аристократических семьях, где был всего один ребёнок, чтобы тот не чувствовал себя одиноко, и, судя по многочисленным семейным портретам, наследник благородного рода был только один, и это Чимин. Однако, в отличие от многочисленных историй, что Тэхён слышал всю свою жизнь, разница в социальном статусе совсем не повлияла на их отношения; напротив, Чимин относился к Чонгук как к драгоценному возлюбленному.       Позабывшись в мыслях, он случайно задел оставленную в сторонку обезьянку, что, к его изумлению, внезапно заиграла, стуча тарелками друг о друга. Тут же вернувшись в реальность, он схватил её в руки, пытаясь найти способ заставить её замолчать, однако вместе с тем глаза его наткнулись на нечто, что, возможно, он и искал.       То был маленький дневник, изрядно прохудившийся, с безжалостно вырванными из него страницами, на обложке которого было так же отпечатано крохотное Маман. Он правда чувствовал себя виноватым, беря его в руки, это ведь совсем не его дело, но он был чертовски любопытным человеком и ничего против поговорки "любопытство кошку сгубило" не имел. К слову, о кошках, он ещё ни одной в пределах этого особняка не встречал.       Он раскрыл потрёпанную книжку, чувствуя, что и та целиком впитала в себя аромат аммиака. К большому разочарованию, почерк в ней был непонятным, он ничего не мог толком прочесть, пролистывая страницы, однако в конце дневника было нечто, что привлекло его внимание. Небольшое предложение, слегка размазалось, но некоторые слова всё же было возможно прочесть:       "Господь...        его...        время...        позволь...        мне."       Юноша почувствовал, как по спине пронёсся табун мурашек: слова эти даже в таком виде, оторванные друг от друга, потерявшие первоначальный смысл, звучали до ужасного мрачно, и стоило ему их прочесть, как за спиной послышался скрип открывающейся двери. Писатель шустро вернул дневник на место, пообещав самому себе чуть позже, как только представится случай, вернуться за ним, а затем повернулся ко входу. — Мне всегда нравилось это место, — проговорил Чонгук, шагая к нему. На шее у него лежало маленькое полотенце, он переоделся, но льняная рубашка ничем не отличалась от предыдущей, только вот несколько её пуговиц так и не были застёгнуты, отчего слегка обнажалась грудь, на лице сияла улыбка. — Но Чимин говорит, что сейчас здесь слишком холодно.       Он наклонился и поднял с пола старую тряпичную куклу, на ней висела маленькая деревянная бирка с надписью "Мирабель". — Чимин обожал кукол, его мать дарила ему по одной на каждые Рождество и Пасху.       Писатель заметил, как в голосе его промелькнули печальные нотки; он говорил о матери близкого друга так, будто она умерла, одновременно с тем ностальгируя по былым временам, словно и сам он бывал на тех Рождестве и Пасхе. — Судя по всему, она любящая женщина. — Она была, — подчеркнул Чонгук. — Любящей женщиной.       Значит, писатель всё же был прав, семья оставила Чимина. — Мне очень жаль, — одними лишь губами проговорил Тэхён. Чонгук вернул Мирабель обратно на своё место, улыбаясь ей так, словно глубоко внутри его клокотало нечто злобное. Затем он стянул полотенце шеи, бросая его поверх колыбели. — Кстати говоря, то, что Чимин в первый же день показал тебе свою комнату, большая честь, — вдруг сказал ему черноволосый юноша, с лица его ни на секунду не сходила улыбка. — Видишь ли, он единственный ребёнок в своей семье, совсем как я, и эта комната была нашим особым местом, тем, где мы всегда могли спрятаться от чужих глаз... Всё, что принадлежало ему, было и моим, мы никогда с ним не ссорились.       Говоря о прошлом, он подходил всё ближе и ближе, шаги его были медленными, тягучими, совсем как у леопарда перед самым прыжком на свою добычу. Тэхён не мог не поглядывать на розовые ореолы сосков, выглядывающие из-за рубашки, напоминающие о столь же розовых, сладких губах Чимина; от взгляда его не укрылись и вены, проступающие на шее, крепкие мышцы рук и пресса. — К слову о Чимине... — Каков он на вкус?       Шатен в одно мгновение замолчал, позабыв, о чём же хотел спросить, лишь взирал на юношу, готовый свалиться в обморок. — Что ты почувствовал, когда целовал его?       Я почувствовал весь мир.       Черноволосый юноша остановился перед ним; ростом они были схожи, однако телосложение помощника по дому было более крепким, сильным, по сравнению с ним, и от того Тэхён казался таким маленьким перед ним, ничтожным. Изо рта у него пахло мятой - писатель мог почувствовать это со столь близкого расстояние, если быть честным, он жадно втягивал носом приятный аромат, что в сторону оттенял неприятный запах аммиака в комнате. Когда слабеющие колени писателя слегка подогнулись, а сам он почувствовал себя покорным под чужим пристальным, доминантным взглядом, юноша нарушил молчание: — Как я уже говорил, то, что есть у Чимина, — начал он, подняв руку и аккуратно уместив её на чужой шее. — Принадлежит и мне, Тэхён.       И, чуть сжав руку, поцеловал его.       Тэхён широко распахнул глаза - у него и мысли не было, чтобы закрыть их, как было с Чимином, - вслед за первым, его настиг второй поцелуй за всю его жизнь, и на сей раз совсем не по его инициативе. Тело его непроизвольно начало дрожать, совсем как тогда, когда гром сотряс небо, и, подобно удару тока, он почувствовал, как кровь приливает к паху.       Чонгук отстранился не сразу; напротив, он вцепился рукой в волосы на затылке, теснее прижимаясь губами к чужим, а после, спустя пару мгновение, втиснулся коленом между ног, раздвигая их. Тэхён застонал, пальцами хватаясь за крепкие бицепсы рук, перед глазами пролетела тысяча самых разнообразных картинок, да так быстро, словно воображение его неслось безудержным галопом. Он представил, как Чимин губами втягивает его пальцы, сосёт их, мягко, нежно, в то время как Чонгук жадно терзает губы; представил, как его грубо хватают за талию, спиной прижимая к земле. Целуясь с Чонгуком, он продолжал чувствовать непрерывную, крепкую связь с благородным юношей.       Их прервал негромкий стук по не прикрытой двери.       И это был Чимин.       Но черноволосый юноше не выпускал его из объятий, не выглядел смущённым, взволнованным, напуганным, в то время как сам Тэхён неприкрыто дрожал, как испуганный оленёнок. Почему Чимин всё это время молчал? Почему казалось, словно его ни капельки не расстроил их поцелуй? И почему же Чонгук не оправдывался, не пытался сбежать, поджав хвост? — Мой милый, Тэхён, — обратился к ним юный аристократ. — Как бы сильно не согревало сердце открывшееся передо мной зрелище, мне бы очень хотелось полюбоваться с вами прекрасным закатом с улицы. К слову, дорогой, так как ранее ты не захотел идти с нами, я приготовил для тебя ванну, — с этими словами он лёгкими шажками вошёл в комнату, мягко взял их за руки и потянул к выходу.       "Что же только что произошло, отец?".       Чимин привёл их к ржавой скамейке в саду, после устраиваясь на коленях уже усевшегося на скамью Чонгука. Тот мягко сжал его талию, а затем взял за руку Тэхёна, призывая его сесть рядом. — Тебе нравится здесь? — внезапно спросил светловолосый юноша. — Твой дом... прекрасен, — запнувшись, сипло ответил писатель. — А мы? Мы с Чонгуком тебе нравимся?       Чимин внимательно смотрел на него. — Эм... Я... — Тэхён, дорогой, когда я попросил тебя остаться здесь, с нами, это было сказано лишь потому, что, я абсолютно уверен, мы с моим милым Чонгуком сможем позаботиться о тебе лучше, чем это сделают там, в Бэлти-Манор, — он соскользнул с бёдер юноши и опустился перед ним на колени, руки мягко уложив на бёдра, совсем как джентльмен перед своей возлюбленной. — Твоя болезнь вовсе не беспокоит нас, знаешь... Чонгук, — он слегка сжал его руку. — Уже ходил туда, в Бэлти-Манор, и предупредил о том, что ты на какое-то время останешься здесь, как только ты слёг с лихорадкой. Но.., — внезапно он поднял на него взгляд, пристально всматриваясь в глаза. — Всё, что от тебя требуется, это лишь пообещать, что ты всегда будешь честен с нами, и мы в свою очередь тоже обещаем, что будем заботиться о тебе всё лето.       Тэхён сглотнул. Почему он спрашивает? Ведь он уже согласился тогда, в день их поцелуя, так почему же светловолосый юноша вновь вопрошает у него это, настаивает на обещании, и всё это перед так и не прикрытой грудью своего близкого друга. — Я.., — начал Чонгук, переводя взгляд на закат и обе чиминовых руки беря в свои собственные. — И Чимин, мы позаботимся о тебе и твоей болезни. — Почему вы так добры ко мне? — Потому что ты замечательный человек, и, возможно, во всей Старой Корее не нашлось ни одного человека, что открыл бы тебе этот секрет, — с улыбкой ответил Чимин.       Какое-то время Тэхён размышлял над их словами: дни, проведённые здесь, были лучшим моментом в его жизни, они были так добры и милы с ним, они относились к нему как к обычному человеку - обычному живому человеку, в отличие от остальных, что, судя по всему, заместо него видели живое надгробие. Он чувствовал себя здесь живым, и так и должно быть, ведь болезнь ещё не заставила его исчезнуть, раствориться, как туман. И потому он согласился. — Но как я могу отблагодарить вас? Я...       Озорная ладонь игриво скользнула вниз, к самому чувствительному месту его тела - к паху. И совершая подобное деяние, Чимин всё ещё выглядел таким невинным, будто это не его рука прижималась к интимному месту, писатель почувствовал подступающий нервный кашель. — Просто оставайся здесь, с нами, и пообещай не бояться и не покидать это место, не предупредив нас.       Бояться? Как он мог чувствовать нечто подобное к этим замечательным юношам, согревающим его сердце? — Обещаю.       И они обняли Тэхёна, шепча благодарности; Чонгук - вероятнее всего, бессознательно, - крепкой рукой сжал его ягодицы.       Но писатель тем временем думал о другом, отчего-то слова, сказанные аристократом, больше походили на предупреждение:       Ты не должен покидать это место, не сказав нам об этом.       Вода в ванне была едва тёплой. Чимин проводил его в комнату, перед уходом напомнив о том, что вернётся немногим позже, чтобы позвать на ужин, а до тех пор время целиком и полностью в его распоряжении; Тэхён не мог перестать думать о поцелуе: нежном, сказочном с милейшим Чимином, и грубом, полным похоти и неприкрытого желания с загадочным Чонгуком, и потому, стоило двери закрыться за юным аристократом, он вошёл в некий транс. Мыслями пребывая одновременно и в той пропитанной аммиаком детской, и подле старого дуба в саду, он неспеша разделся и залез в ванну, лениво омывая тело. Он был утомлён - всё ещё от болезни, конечно же, та никогда не оставляла его в покое надолго, но ещё больше от собственных мыслей. Он и без того никак не мог успокоиться, тело всё ещё зудело, накалённое, неудовлетворённое, а те делали состояние ещё хуже, ведь... Чонгук уже почти дал ему вкусить нечто большее, чем просто поцелуй, и теперь он жалел, что не успел этого получить, он жаждал этого.       Горло сковало чувство вины, когда Тэхён скользнул рукой в воду, сначала с сомнением касаясь себя между ног, но уже после, вздохнув и прикрыв глаза, уверенно обхватил член, налившийся кровью лишь от одной мысли о бродивших где-то там по дому юношах; он ласкал себя, шепча проклятья под нос, крепко сжимая плоть, что никогда прежде не использовал "по истинному назначению" - так ведь говорят, с хитрыми усмешками и переглядками, когда имеют в виду вкушение первого раза юных дам.       Справедливости ради, Тэхён никогда и не пытался, даже когда Намджун предлагал ему посетить бордель, благо дело он делал это лишь пару раз.       Тэхён был слишком застенчив, и, ко всему прочему, любил он головой, а не телом; но теперь, побывав в объятиях этих милых юношей, очарованный их губами, словами, писатель так сильно желал впервые опробовать сок похоти с их тел и потерять уже наконец девственность. Как жаль, что столь красивый, как уверял Хосок, и умный, как говорил Намджун, мужчина ещё не расцвёл.       Ладонь скользила вверх-вниз быстрее и быстрее, грубо обхватив член, что спустя какое-то время вздрогнул, выпуская семя в воду. Он вздохнул, отчего-то чувствуя лёгкое разочарование. Что ж, теперь, когда придёт время спуститься на ужин, ему придётся изо всех сил делать вид, будто ему вовсе нечего стыдиться, и рассказывать юношам очередную невинную историю, пытаясь не думать о том, что же он творил в ванной с собственным телом.       Проклятая невинность.       Вскоре после этого, наскоро умывшись, он вылез из ванны, случайно выплеснув на пол немного воды, и остановился у зеркала, вглядываясь в себя.       "Намджун, куда же, чёрт возьми, ты меня отправил?".       Он выглядел более живым, чем обычно: на коже местами расцвёл здоровый румянец, мешки под глазами исчезли, а ныне тусклые волосы приобрели яркий цвет, - может, это всё магия этого места, но, возможно или даже скорее всего, это была магия похоти. Кроме того, казалось, он немного прибавил в весе, отчего выглядел крепче, здоровее, может ли это всё быть из-за тех странно названных пирожных?       Он оделся и наскоро высушил волосы полотенцем; почему-то никто до сих пор не позвал его на ужин, хотя время уже подошло, так что он решил сам спуститься в столовую, по пути забрав книгу с рассказами из своей комнаты.       Они оба были там; Чимин восседал на коленях Чонгука, и писатель вновь чувствовал себя третьим лишним, нет, даже не так, он чувствовал себя неким грабителем, что так жестоко разрушает их интимный момент, без приглашения врываясь в комнату. Стоило аристократу заметить его, и он ахнул: — К нам наконец спустился мой дорогой рассказчик! — и, подскочив с места, быстрыми шагами подошёл к нему, обнимая. — Сегодня наш ужин будет более лёгким, надеюсь, ты не возражаешь, мы бы хотели потрапезничать у камина.       Взяв его за руку, он подвёл его к красному бархатному креслу, усаживая на него. Теперь, когда солнце скрылось за горизонтом, комнату освещал один лишь камин, но справедливости ради стоит заметить, что с этим он справлялся очень даже хорошо. Чонгук отчего-то сейчас выглядел более сонным, нежели обычно, потому Тэхён решил усесться рядом с ним. — Быть может, твой дорогой друг детства сейчас предпочитает тишину моим историям? — О, конечно же нет. Однако, скажу по секрету, если ты сядешь на его колени, он обязательно проснётся.       Услышав их диалог, Чонгук растянул губы в ехидной усмешке и похлопал себя по бёдрам. — Присядешь? — без капельки смущения предложил он.       В голове всплыли воспоминания об их поцелуе часом ранее, и, недолго обдумав этот вариант, Тэхён собрался с духом и несколько неуклюже уселся на ноги юноши; Чимин следил за ним сияющими глазами, поедая вишни на персидском ковре, покрывающем половину столовой. — О чём ты расскажешь на этот раз?       И комнату заполнили слова; пронеслись события одной сказки, затем, спустя какое-то время, ещё одной, и ещё одной, и ещё, пока рассказчиком не овладел сон и он уснул прямо в объятиях черноволосого юноши. Всё, что он помнил на утро и то лишь смутно, так это то, как его отнесли в комнату, ласковый шёпот на ушко и лёгкий поцелуй в лоб на прощание.       Так протекали вечера и дни, пока не минуло ровно две недели; проснувшись, Тэхён спускался вниз, и всегда его там встречал уже готовый завтрак, после он выбирался на прогулку с Чимином, помогал чем мог по дому - ради этого ему буквально приходилось умолять Чонгука, черноволосый юноша был твёрдо настроен сделать его пребывание в доме максимально комфортным и не позволять утомляться подобными делами, - временами он, как и прежде, уходил в книги, но так же часто проводил время у старого дуба, рассказ за рассказом читая двум юношам, что внимательно слушали его, с глазами большими и любопытными, совсем как у маленьких деток.       Первое время Тэхён не получал ни поцелуев, ни какого-либо знака внимания, полного физического влечения - быть может, эти двое просто дразнили его, или же боялись спугнуть. В тот вечер писатель, по крайней мере, как ему казалось, показал своё явное влечение к юношам, однако, может, они не увидели этого, может, ему стоило сделать это лучше, более открыто?.. Частенько болезнь вновь связывала его по рукам и ногам, приковывая к постели, но именно тогда в нём просыпался интерес всё же узнать историю этого особняка.       Многое здесь отличалось от того, к чему он привык, и да, действительно, Чимин уже упоминал ему в самом начале его пребывания, что этот дом был построен не по принятым в их стране традициям, однако всё же обычно в пределах особняка располагались небольшая часовня или, если же её нет, алтарь, или же студии, подобно его спальне. Всякий раз, когда Тэхён задавался этими вопросами, всё больше и больше дверей он обнаруживал запертыми, и, увы, как бы сильно любопытство не терзало душу, он оставлял их в покое, гораздо сильнее заботясь и дорожа доверием, что оказали ему хозяева дома.       В то же время от его глаз не укрылось и то, что поместье... словно изменилось. Порой оно было живым, расцветая из-за чиминовой улыбки, порой - тёмным, мрачным, идеально сочетающимся с частым молчанием и нежностью Чонгука.       По ночам он вновь просыпался, слыша, как некто бежит по коридору и затем весь дом заполняет отчаянный стук в дверь, а в нос проникает ужасный запах аммиака. Ему нужно поговорить с ними об этом, он должен это сделать. Да и к тому же им и так предстоит разговор, ведь ему всё равно придётся как-нибудь дойти до Бэлти-Манор, дабы передать привет от Намджуна, как он обещал.       К слову, была ещё пара довольно странных вещей, что он отметил в своём дневнике: одна из них заключалась в том, что его новые друзья никогда не покидали комфорт своей обители, несмотря на то, что сами частенько рассказывали о красотах Мэрри-Айленда, вторая же - в "забавном" (если быть честным, Тэхён не был до конца уверен, что здесь стоит употребить именно это слово) поведении Чимина. — Это уникальное место, здесь всё стоит на месте, — часто говорил Чонгук, таская тяжёлые вещи, такие как, например, дрова. И он был прав; действительно, казалось, словно всё окружение всё больше и больше удалялось в прошлое, включая огромный дом юного аристократа. Чем больше проходило времени, тем сильнее увядал особняк, так словно и он умолял не покидать его, не бросать здесь, иначе он будет забыт.       Возвращаясь ко второй странности; временами Чимин ни с того ни с сего наносил макияж - делал он это, к слову, так легко и умело, совсем как леди, - чуть припудриваясь и нанося на щёки румяна, а затем вежливо просил одного из юношей причесать его перед зеркалом рядом с столовой. Чаще всего делал это, конечно, Чонгук, и лицо его в отражении зеркала всегда оставалось бесстрастным.       Тэхён же просто был рядом, наблюдая за действом; и после Чимин всегда спрашивал у него, столь же он красив, как леди.       В одну из ночей, что поначалу была тихой, Тэхён беспокойно ворочался в постели, не в силах уснуть, и внезапно до него донёсся душераздирающий крик. Он тут же вскочил с кровати, мысленно моля господа, чтобы тот не наказал его за это сердечным приступом, и выбежал из комнаты, чтобы найти источник столь ужасающего звука.       Печальные крики доносились из комнаты Чимина, места, куда он из вежливости никогда не входил. Подкравшись к двери, он прислонился к ней ухом, вслушиваясь в надрывные всхлипы, что тронули бы за сердце даже самого закалённого солдата, а у него самого чуть не вызвали слёзы. — Шшш, — донеслось до его слуха чьё-то успокаивающее дыхание. — Сладость, всё в порядке, слышишь... — Он уйдёт. Он уйдёт, Чонгук, как.., — светловолосый ангел разрыдался вновь, на этот раз громче. Истерика никак не прекращалась, и писатель схватился за грудь, не в силах вынести чужую боль. — Пожалуйста, любимый, не плачь, прошу тебя, — взмолился Чонгук. — Я не выдержу, я не выдержу этого!       Он забудет обо мне,       Маман, маман!       Чимин начал звать свою мать. — Маман! Чонгук!       Тэхён почувствовал, что вот-вот потеряет сознание; полный отчаяния зов проник глубоко в сердце, разрывая его на части. —       Маман, маман!       "Где же сейчас твоя мама, мой милый Чимин?".       Писатель прислонился к двери, и та вдруг щёлкнула, не до конца закрытая, отчего Тэхён ввалился в комнату. Плач моментально прекратился. Тело его объял холод. Та картина, что открылась его взгляду теперь, когда ничего не мешало, навеки въелось в сознание: два обнажённых тела, одно из которых нежно обнимало второе, утешая его, покрывая жадными поцелуями.       И теперь природа чужих отношений стала как никогда ясна.       Чонгук склонился над Чимином, обнажённое тело было окутано шёлковыми простынями, что едва ли его скрывали от чужих глаз, ягодицы покоились на чужих бёдрах, а невозмутимый взгляд был направлен на внезапного зрителя; на Чимине тоже не было ни следа одежды, он был спрятан за крепким телом своего... возлюбленного, да, ему наконец удалось отыскать верное слово. В глазах его, однако, стояли слёзы, отчего-то его лицо выглядело ещё более прекрасным, нежели обычно, столь погрязшее в муках и боли, человечное.       Юноши, казалось, вовсе не были шокированы внезапным появлением писателя. Напротив, Чимин протянул к нему руку, и Чонгук отстранился от него. — Ты ведь не забудешь меня, правда? Ведь так, писатель?