Куда, чёрт подери, ты дел дневник Маман?
А вторая,Прятки.
Тысячи мух влетели в комнату, заполняя её своим роем; весь дом в мгновение ока стал холодным, покинутым. — Я буду считать до пятидесяти, — сказал он. — Нет, Чимин, прошу тебя, не делай этого, — взмолился черноволосый юноша. — А ты, Чонгук! — Чимин перевёл взгляд сверкающих глаз на него. — Ты, чёртов предатель, будешь считать со мной. — Тэхён, — шёпотом позвал его Чонгук. — Сейчас. Это единственный шанс, я не смогу его контролировать долго. Тишина давила на уши; стука часов и впрямь не было слышно, кто знает, как давно они были сломаны?.. — Если Тэхёна первым найду я, он останется здесь навечно. — Пожалуйста, Чимин, нет... — Заткнись! Писатель мог лишь наблюдать за развернувшейся перед ним сценой, не в силах издать ни звука. — Ты всё понял? Что ж, тогда начнём. "Как это называется? Ах, точно, инстинкт самосохранения. Отец, кажется, после столь долгого времени я внезапно обрёл волю к жизни". — Беги, Тэхён, давай же! И Тэхён рванул прочь из спальни, пролетая мимо коршуном на него смотрящего Чимина; сиганул к лестнице, после с разбегу врезаясь во входную дверь и лишь тогда замечая, что та заперта. Дом взирал на него, всего за несколько часов покрывшись толстым слоем пыли, гниль расползлась по предметам... И тогда он услышал хохот. — Было бы слишком легко, ласточка. Десять, Одиннадцать, Двенадцать... Он оббежал весь первый этаж, паника сковывала горло; сначала он пытался спрятаться в комнатах, однако уже спустя пару дверей оставил эту идею - те тоже были заперты, - после направился на кухню, но и проход туда был забит досками. Ничего не оставалось, кроме как вновь вернуться на второй этаж, и, с гремящим на весь дом голосом Чимина, продолжающим отсчитывать секунды, вероятно, до конца его жизни, он побежал по лестнице вверх, мысленно проклиная всё и вся. "Отец, помоги же мне выбраться из этого ада". — Двадцать, Двадцать один, Двадцать два... Он подёргал ручку одной спальни, другой, с отчаянием осознавая, что и те невозможно открыть. Юношей нигде не было видно. — Тридцать шесть, Тридцать семь, Тридцать восемь, Тридцать девять... Что, во имя Господа, Чимин собирался сделать с ним? Этот вопрос всё ещё мучал его на подкорке сознания; всё это время... Боже, всё это время его буквально накачивали наркотиками, отчего тело теперь казалось в сотню раз тяжелее, а разум покрыт пеленой тумана. Болезнь и без того высасывала из него все соки, как Чимин мог так поступить, за что он с ним так жесток? И почему Чонгук ни разу не воспрепятствовал ему, почему он его не остановил? О, Чонгук! В голове промелькнуло воспоминание: бумажка, на которую указывал Чонгук, та, что была спрятана в его ладони, когда они играли в угадайку. Так, словно он уже знал, что вскоре произойдёт... Игровая комната. Тэхён повернул голову, замечая дверь, ведущую в нужную комнату, и тотчас подбежал к ней. К счастливому удивлению, та была открыта. И всего спустя одну секунду до его слуха донеслось заветное "Пятьдесят" - Чимин вышел на охоту. Он присел на корточки, прячась за колыбелью; но так они найдут его, наверняка найдут и быстро, поэтому он начал осторожно отступать. Глубже и глубже, ища укрытие в шкафу в углу. И тут он услышал шаги. От страха он качнулся назад, случайно задевая маленькую куклу, и от этого та залилась весёлой песней. "Проклятье, отец!" - выругался он про себя. Что ж, теперь он умрёт, да? Здесь, в горе пыли, плесени и неразгаданных тайн. Что же Чимин с ним собирается сделать? Ледяной воздух в мгновение окутал комнату, словно некто распахнул окна в зимнюю метель; казалось, всё покрылось тонкой корочкой льда. Ветер бушевал из стороны в сторону, заставляя испуганно озираться влево и вправо: здесь так много кукол,слишком много для одного ребёнка, изящный трельяж, куча вещей, заколки... парики? Ледяная рука сжала его плечо. Тэхён подскочил на месте, испуганно жмурясь. "Вот и моя смерть", - в ту секунду пронеслось в его мыслях, но когда обернулся, то увидел рядом с собой не того юношу, коего так сильно любил, но сейчас так же сильно боялся. Это был Чонгук. Кожа его была белой, как снег. Он приставил палец к своим губам, жестом веля не произносить не звука. В тот же миг до него донеслось: — Где же ты, мой маленький чернильник? Куда, чёрт подери, пропал и ты, Чонгук? М, покажись же, никчёмная ты псина. Разве моей любви тебе было недостаточно, моя маленькая безумная сладость? Скажи мне. Черноволосый юноша прикрыл глаза, слёзы вовсю текли из его глаз, но уже в следующую секунду он потянул за собой Тэхёна, уводя его в другую сторону комнаты. — Куда ты делся, предатель? Да, ты! Ты предал меня больше, чем кто-либо ещё! Почему ты поступаешь, как маман? Тоже хочешь меня бросить? Писатель сглотнул, чувствуя горечь на языке, как же ему было жаль - Чонгук буквально сгибался от боли от этих слов. Он открыл запрятанный прежде за кучей разбросанных вещей люк, жестом веля ему залезать туда, и тихо прошептал наставление: — Иди в Бэлти-Манор, там ты найдёшь все ответы. Расскажи нашу историю. И с этими словами Тэхён нырнул внутрь, скрываясь в коридорах потайного хода, прежде чем Чимин смог бы его найти. — Расскажи о нас. Прошу, пожалуйста, только расскажи... И не забывай нас. Приходилось идти наощупь - было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть. Мысленно Тэхён достраивал окружение, чтобы хоть на немного отвлечься, отодвинуть подступающую к горлу истерику хотя бы до конца пути: вот под его весом прогибались, поскрипывая, старые ступеньки деревянной лестницы, а вот шероховатое покрытие на стене щекотало ладонь, верно, намереваясь вот-вот и вонзить занозу в изнеженную кожу. Сам проход, к слову, был до невероятного узким, воздуха едва хватало, чтобы дышать, да и тот был спёртым. Затаив дыхание, он спускался, всё ниже и ниже, пока не увидел вдали свет. Проход вывел его рядом с тем самым дубом, около которого они проводили прекрасные дни и вечера и около которого он впервые... Первое, что он заметил, так это то, что свет здесь разительно отличался о того, что встретил его из окна особняка - здесь он был ярким, дневным, таким, каким и должно быть августовское утро. И никакого дождя. Удивительно, но воздух здесь был так свеж, и дом вдалеке не внушал больше ужас, нет, он казался самым что ни на есть обычным. Нормальным. Но не время любоваться природой, Тэхён должен был сосредоточиться на том, чтобы как можно скорее убежать, привести помощь, по крайней мере, ради Чонгука - кто знает, что с ним сейчас происходило, - и, наконец, выяснить, что же всё-таки здесь произошло. Почему же черноволосый юноша не воспрепятствовал Чимину, почему не остановил его? Этот вопрос, как и многие другие, то и дело мелькал в голове, однако он уже знал ответ, по крайней мере, представлял его природу. Даже сам Тэхён в тот момент был скован тисками страха, но, быть может, то всё же были объятия любви, кто знает. Чонгук не оставил бы Чимина наедине со своим безумием, никогда, и вместе с тем он не желал страданий писателя, не хотел, чтобы тот жертвовал собой и своей жизнью ради их возлюбленного, как бы сильно это ни противоречило идеям самого Чимина. И потому он бросился бежать, так быстро, как только позволяло его избитое сегодняшними событиями тело, на корню убивая в себе всякое желание обернуться хоть на секунду, ещё раз глянуть на этот большой таинственный особняк, где впервые он испытал столь много вещей... Он слышал крики; первый был столь громким, столь душераздирающим, что сердце его болезненно сжалось в груди - то был крик человека, впервые упустившего ниточки власти из своих рук. И затем кто-то воззвал к нему - точно так же, как в тот самый день, когда он решил в одиночестве прогуляться по саду и весь остаток дня провёл у сосны, рассказывая страницам дневника, как же ему здесь хорошо, как он счастлив. В тот самый день, когда он исчез с их поля зрения. — Вернись ко мне! — Я бы никогда не смог сделать тебе больно! — Прошу тебя, я просто хотел поиграть! — Мне очень, очень жаль! Но Тэхён бежал, не позволяя своим ногам останавливаться ни на секунду; он добрался до старых ворот, те словно и не менялись с того самого дня, как он прибыл на остров: скрипучая дверца чуть покачивалась, приоткрытая. Он с облегчением выдохнул, уже было пересекая их, однако как только до них оставался буквально один лишь шаг - всего лишь шаг и он на свободе, - как вдруг за спиной раздался знакомый голос. Но теперь писатель был за пределами его владений. Чимин стоял в паре шагов от него, не приближаясь к воротам; выглядел он в этот миг словно ангел, спустившийся с небес, от того пугающего до дрожи существа не осталось и следа. Во взгляде его бушевало отчаяние, юноша протягивал к нему руки, со слезами выдавливая: — Прошу, вернись ко мне. Тэхён всего лишь обычный человек. Влюблённый в это божественное создание, как же он был слаб к его просьбам. И Чимин, словно ясно осознавал своё влияние на его бедную душу, продолжал умолять его: — Прости меня, мне жаль, что я напугал тебя, правда, мне так жаль. Ты ведь знаешь, как сильно я люблю тебя, правда? И Чонгук любит тебя, тоже очень и очень сильно. Я бы никогда, никогда не посмел причинить тебе боль. Слёзы ручьём текли с его глаз, ни на секунду не останавливаясь, однако юноша, казалось, вовсе не замечал их, он лишь продолжал смотреть на него жалостливым взглядом. Тэхён чувствовал, как чувство вины прихватило за горло - как же гадостно было на сердце от одной мысли о том, что он оставит его здесь, оставит совсем одного... — Прошу тебя, любовь моя, — со всхлипом протянул Чимин. — Прости меня, прости, я позволю тебе уйти, я отпущу тебя, обещаю, только дай мне ещё один день. Всего лишь один день... Писатель почувствовал, как сердце его затрепетало - совсем как тогда, в тот день, когда он впервые увидел его. Такого красивого, грациозного, прекрасного ангела, танцующего под летним дождём. Чимин был так красив, так чертовски красив, и красота эта была дана ему природой, словно на самом зарождении жизнь он был благословлён самим Господом Богом; он не мог не влюбиться в него, просто был не в силах, он осознавал это и тогда, и сейчас, когда юноша сидел перед ним, такой нежный, хрупкий, с блестящими глазами и мягкой улыбкой, украсившей пухлые губы; и это прекрасное создание тянуло к нему руки, маня в объятия... — Не бойся, душа моя, иди... Тэхён занёс ногу, уже было собираясь сделать шаг к нему. — Да, да, вот так. Любимый, идём ко мне, идём к Чонгуку. Слова его были подобны гипнозу, и писатель сам следовал за ними, словно мотылёк, влекомый пламенем свечи - добровольно, с расцветающей букетами в душе радостью. Он не мог думать о чём-либо, кроме этих рук, мягких, ласкающих его тёмными ночами, днями; сладких губ, что оставляли россыпь поцелуев на его шее; нежностей, что они шептали под тем самым дубом; бесконечных "Я люблю тебя"... Но затем всё это разбилось, прахом рассыпалось перед его глазами. Он растерянно моргнул пару раз, лишь сейчас замечая, что чужая рука потянулась из-за спины светловолосого юноши, прижимая к телу прежде протянутые к нему руки. — Чимин, остановись. Он должен узнать. И его оглушил громкий визг. — НЕТ! — Уходи. Быстрее. И Тэхён, развернувшись и дав себе клятву, ни за что не оглядываться, рванул прочь, в сторону Бэлти-Манор. Он бежал, бежал так быстро, как только возможно, пренебрегая сигналами боли от собственного измождённого донельзя тела, игнорируя крики, что всё ещё доносились до слуха, и тот факт, что в том доме вовсю царило безумие, а он всё это время успешно закрывал на это глаза. Почему Чонгук не последовал за ним? Почему он отвергал его помощь? Чёрт, он был так уверен, что сможет спасти их, сможет помочь им обоим, уверен, что его готовое разбиться от одного дуновения ветра тело действительно сможет что-то сделать. Но посмотрите, вот и снова в лицо ему выплюнули тот факт, что он всего лишь больной человек, слабак. Весь путь его слёзы не прекращались, сколько бы он их ни вытирал, они текли и текли, совсем как у его возлюбленного, что он оставил у ворот. Почему же Тэхён так сильно боялся его? Разве это не тот самый мужчина, что заботился о нём, оберегал и поддерживал, любил, ласками дразня тело каждую ночь с июня? Он бы вернулся к ним, пообещал бы, что вернётся, только съездит в Сеул ненадолго, чтобы навестить друзей, поведать им всё, рассказать, как он счастлив, а потом сразу вернулся бы; и даже если Чимин действительно страдал от какой-то душевной болезни, у него был выход - они бы втроём могли бы вернуться в Старую Корею, жили бы в его квартире в Сеуле, так ведь было бы лучше, чем и дальше сходить с ума на этом выброшенном из людской жизни острове. Тэхён думал об этом, рыдая, снова и снова, спускаясь с холма. Он помнил, что слова, сказанные ему юношами: "Бэлти-Манор совсем недалеко отсюда, всего-то нужно спуститься ещё ниже по холму". Но сколько бы он ни шёл, никого особняка ему не встретилось - не было ничего, даже очертаний хоть какого-то дома вдалеке, лишь грязная дорога, что вела в небольшой участок посреди леса, граничащего с особняком Чимина. На смену утру пришёл день, небо заволокло серыми тучами, но, слава богу, дождём пока не пахло; он, несомненно, забеспокоился бы, как ему быть, где же переждать дождь, если бы не был в тот момент глубоко погружён в собственные мысли. Слишком много вопросов не давали ему покоя; уже завтра он должен быть на пристани, однако сейчас он даже не понимал, где он, в какой части острова. И где, чёрт подери, Бэлти-Манор?.. Вдруг он запнулся об что-то. Камень. Нет, гладкий, обработанный камень. Надгробие. И ещё одно рядом.Пак Чимин, 1860-1886
Чон Чонгук, 1862-1886
"Пусть их... будут позабыты... для Бога".
Тело его пронзил ледяной озноб; из носа хлынула кровь, окропляя травинки, смешиваясь с утренней росой. Время текло, день продолжал свой ход, но Тэхён не отводил от могил взгляда ни на секунду; лишь спустя какое-то время, случайно дёрнув плечом, он заметил надпись: "Здесь покоится благороднейший род,Кладбище Бэлти-Манор, под холмом".
Но он итак уже знал это, не так ли?