Adrian von Ziegler — Ghost Bride
— Особенностями казеозной пневмонии являются резко выраженный казеозно-некротический компонент туберкулёзного воспаления, а также быстрое прогрессирование и формирование множественных полостей распада, — Дадзай покачивал ногой, говоря сквозь респиратор немного глухо. — Летальность при такой форме составляет около шестидесяти процентов случаев среди заболевших. — Что является ведущим патогенетическим фактором? — Мори делает горизонтальный разрез под ключицами, не поднимая головы. Атсуши вертел головой, слушая то одного, то другого, стараясь не смотреть в сторону духа. — Патологическое повышение апоптоза клеток, участвующих в иммунном ответе. — Что по патологическому процессу? — Казеозно-некротические изменения распространяются за пределы первоначально поражённого сегмента, в прилежащей лёгочной ткани формируются казеозные очаги и сливающиеся между собой фокусы, — Дадзай в такт речи жестикулирует кистью, второй рукой упираясь в стол позади себя. — Распространённое поражение лёгких происходит в течение двух или трёх недель. — Какова морфологическая особенность? — Резкое преобладание казеозно-некротических изменений… Атсуши прекрасно слышал, что говорят, но у него возникло стойкое ощущение, что разговор происходит на иностранном языке, которого он, естественно, не понимал. О чём они вообще разговаривают? Юноша переводил взгляд с Осаму на призрака, сидящего в ногах собственного тела и меланхолично наблюдающего за тем, как старший патологоанатом режет его вдоль, как какой-то кусок мяса. Нет, безусловно, всё происходит аккуратно, но!.. Это же твоё собственное тело! Как можно так спокойно реагировать на такое зрелище? Дух не пытался, как Атсуши ранее, «занырнуть» в себя обратно и тем более не метался по моргу, лишь периодически окидывал помещение взглядом тусклых серых глаз. Сколько бы Накаджима ни старался не смотреть на призрака, в какой-то момент призрак всё равно заметил, что за ним наблюдают. Нет, понятное дело, может быть, просто так совпал угол взгляда, но дух, глядя на Атсуши не моргая, сначала склонил голову к плечу, а затем приподнял вверх одну руку, медленно покачав ею из стороны в сторону словно в приветственном жесте, привлекая внимание. Накаджима, поняв, что дух его раскусил, вздрогнул и поспешил отвести взгляд в пол, нервно вцепившись в сидушку стула руками. Теперь он, кажется, понимал, почему кошка из приюта с места не двигалась и всё смотрела без отрыва на витающего рядом Атсуши! И вообще, мало ли, может Атсуши сидел и стену за призраком рассматривал? Очень… красивая стена над хранилищем мёртвых тел, серая такая, в плитке. Но, когда дух вдруг встал, бесшумно шагая по полу и не проваливаясь, Атсуши почувствовал, как у него полоска шерсти на руках под рукавами рубашки дыбом встаёт. — …после расплавления казеозно-некротических масс и образования в лёгких множественных полостей распада выраженность бронхолегочно-плеврального синдрома резко усиливается, появляется боль в груди и примесь крови в мокроте, — Мори манит Дадзая к себе рукой, и тот предательски легко соскальзывает со стола, спрыгивая с надстройки с письменным столом, игнорируя ступени, и подходит ближе к дядюшке и препарированному трупу, оставляя Накаджиму один на один с чудесами нового тела. — Что ещё? — Хм, — Осаму в респираторе, на которого Атсуши косится, вжимаясь спиной в спинку стула, заглядывает прямо в разверзнувшееся нутро трупа, в задумчивом жесте приложив пальцы к подбородку. — Нарастает одышка, развивается акроцианоз. А, и отмечается кахексия. — Как послушать, о чём они говорят, так я переносчик всех болезней в мире сразу, — неожиданно замечает призрак, неспешно шагавший по ступеням надстройки и ступивший на один уровень с письменным столом, стоя от Атсуши шагах в десяти. — Хотя про кровь в мокроте они твердят верно. Накаджима, чувствуя, как на висках выступает испарина от чрезмерных нервов, мельком бросает взгляд на духа исподлобья: юноша, держа одну руку расслабленно вдоль тела, а второй по-прежнему прикрывая рот, наблюдает за разговором патологоанатома и его ученика, а затем неожиданно переводит взгляд на Атсуши. И тут-то Атсуши понимает, что его план по созданию невинного вида с грохотом провалился… Призрак вскинул почему-то куцую, с редкими волосками бровь, сложив вторую руку кистью на сгиб той, что находилась у лица, и произнёс: — Видишь меня? Как интересно. Атсуши хотелось вскрикнуть. Хотелось изо всех сил позвать Дадзая, привычного ко всему этому и умеющего вести беседы с неживыми, но в присутствии Мори язык не поворачивался и звука лишнего произнести. Накаджима поджал ноги, не зная, куда деть взгляд и в какую ещё точку на полу посмотреть, когда дух подошёл совсем близко, остановившись в шаге, и наклонился. Он бы посмотрел Атсуши в глаза, если бы Атсуши смотрел на него прямо сейчас. Стало как-то прохладно, и по коже побежали мурашки. — Видишь, но не слышишь? Хм, — призрак, видимо, осматривает Накаджиму, а затем, выпрямившись, обходит и подходит к столу, разглядывая бумаги на нём. — Или игнорируешь? С такими странными глазами я не удивлён, что ты можешь видеть нечто наподобие меня. Где-то на подкорке мыслей у Накаджимы хаотично металось непонимание, почему, когда он сам был призраком, он проваливался через всё подряд и даже сквозь самого себя, а этот ходит по полу, как настоящий человек, и его руки не проходят сквозь его полупрозрачное тело? Может, это какой-то другой дух? В воспоминании о вчерашнем дне всплывает книга про привидения и их виды, которую Осаму безжалостно сжёг. Чёрт, ну зачем, зачем!.. Атсуши бы с удовольствием сейчас её прочёл. Призрак больше ничего не говорит, он молча ведёт рукой по столу, по бумагам, а затем берёт в руки карандаш из органайзера, который Атсуши вчера сбросил порывом ветра, и начинает крутить между пальцами. Замечая краем глаза, что призрак вот так спокойно взял физический объект живого мира и держит его без особых усилий, Атсуши икает от испуга и поджимает ноги, ставя их на край дребезжащего от его движений стула. Видимо, мимо ушей Осаму возня за его спиной не прошла, и он мельком обернулся через плечо, невольно задерживая на деловом духе взгляд изумлённых глаз. Накаджима с паникой в своём взгляде смотрит на Дадзая с немой просьбой сделать что-нибудь, но тот лишь выпрямился и отступил на шаг в сторону, закрыв обзор Мори, если тому вдруг захочется поднять голову. — Дадзай, что по рентгенограмме? — Огай зажимами фиксирует разрезанную плоть, позволяя ученику взглянуть на тёмные лёгкие тела под рёбрами. Вернее, на то, что от них осталось. — Ну, если говорить про прямую проекцию, там видно крупные очаговые тени и фокусы диаметром сантиметра… полтора, — Осаму старается следовать за каждым движением дядюшки, лишь бы не дать тому и шанса увидеть то, что творится у Дадзая за спиной. — У теней неправильная форма, высокая интенсивность, нечёткие контуры… — Хм… Может быть, они наговорят что-то такого, от чего я восстану из мёртвых? — призрак, пожав плечами, вернул карандаш с негромким стуком на стол, от чего Атсуши, поджавший ноги на самый стул, дёрнулся. Серыми глазами дух смотрит теперь прямо Накаджиме в глаза, а затем щурится, будто старается высмотреть самую душу. — Что-то с тобой не так… Но что? Атсуши нервно сглатывает. Прятаться больше нет смысла, и он вжимает голову в плечи, будто может уменьшиться в размерах и избежать призрачного внимания. Жёлтые глаза с кошачьими зрачками неотрывно следят за движениями духа, когда тот вытягивает руку аккурат к самому лицу… И одним резким взмахом этой самой руки в другую сторону со стола с треском слетает органайзер с канцелярией, звонко стуча по ступеням и рассыпая всё содержимое по полу. От неожиданного звука Мори-доно и Дадзай синхронно вздрогнули, и Атсуши, издав полузадушенный вскрик (похожий издают испуганные и защищающиеся кошки, загнанные в угол), спрыгнув со стула и запнувшись о собственную ногу, скатился со ступеней надстройки и пулей вылетел, оттолкнувшисьКакой. Мерзкий. Дух.
Сдаваться после нескольких отказов — это не быть Осаму Дадзаем все свои двадцать два года жизни. От девушек, западающих на одну только его внешность, не говоря уже про то, как он здорово языком плести умеет и выражения обольстительные подбирать, у Осаму во времена старшей школы и, собственно, активного студенчества отбоя не было; это он сейчас, каникулярно-летне-патологоанатомический, отдыхает от всеобщего внимания. Многих людей вокруг он умел с помощью обыкновенной вежливости и ка-а-апельки приветливой улыбки подбить на то, что ему нужно — продать кое-что, когда продажа этого кое-чего уже запрещена по времени, поискать залежавшиеся книги в архивах, просто уговорить на какое-нибудь дельце, которое ему, честно говоря, было просто делать лень… Но когда ему в таком бесценном и по-настоящему божеском предложении отказывает какой-то, прости-господи, паршивый дух, умерший в двадцать лет от туберкулёза!.. Этой перчатки в лицо Дадзай вынести не мог. Когда Мори вернулся и дух отвлёкся на него, читая за спиной патологоанатома, что там про него понаписали в заключении о смерти, Осаму, надев одну перчатку на правую свою рабочую руку, пробрался к полкам с вещами трупов, заглядывая в тот, что принадлежал Акутагаве (легко можно было догадаться по той же цветовой гамме одежды, что и была на призраке), и выуживая оттуда обыкновенный белый платок. Вообще, лазать в вещах человека, умершего от казеозной пневмонии, довольно-таки опасно, но, во-первых, туберкулёз не передаётся контактно, а во-вторых — платок выглядел чистым, с каким-то чёрным вышитым узором с краю. Чей-то подарок? Возможно. Нужно спрятать его хорошенько, чтобы призрак, умеющий взаимодействовать с объектами живого мира, не украл собственную вещь. «Не хочешь по-хорошему — будет по-моему», — пронеслось в голове у Дадзая, когда он с хитрой улыбкой спрятал вещь почившего Рюноскэ в карман. — Тебе нужно ещё что-нибудь от меня? — нарочито громко спрашивает Осаму у Огая, держа руки в карманах халата и не смотря на провожающего его взглядом призрака. — Одно дело есть. Подойди сюда, — Мори, не глядя на Дадзая, пальцами перебирает стопку распечатанных бумаг, ещё пахнущих краской, и одну из них протягивает удивленному парню. — Эту копию заключения о смерти нужно отнести его сестре, адрес там есть. Осаму видит, как за спиной Огая резко встал на ноги Рюноскэ, и его аура, щетинясь, как вздыбленная шерсть злящегося зверя, стала немного более угрожающей. Людей такие призраки касаться не могут, а вот швырнуть чем-нибудь — запросто. «Руку даю на отсечение, что сестра только рада спровадить тебя на тот свет с твоим-то характером, — проносится у Дадзая в мыслях только потому, что Мори рядом и вслух обращаться к пустым местам нельзя. — Адрес ещё этот вижу впервые… У меня что, навигатор в мозг вшит, чтобы ходить по городу и не теряться?» — Если хоть волосок с её головы упадёт от твоего присутствия — я не знаю, что сделаю с тобой, — шипит призрак, но Дадзай старается не обращать на него внимания. — Почему не родителям? — Осаму вскинул бровь, взглядом пробегая бумагу. «Сдалась мне твоя сестра… если у неё характер такой же, как у тебя, я кину это письмо ей с камнем в окно и буду бежать оттуда так быстро, как только могу». — И почему я? — Не знаю, по какому такому совпадению ко мне уже второй раз подряд попадает выходец детского дома, но у него из живых родственников только младшая сестра. Вроде как она вполне себе здорова и ничем не больна. По крайней мере, в списках местных больниц не числится, — Огай отвернулся, усевшись наконец за свой рабочий стол. — Она в городе живёт, это недалеко отсюда, в соседнем районе. Бросишь в почтовый ящик и гуляй куда хочешь. — Но почему я-то? — Дадзай не сдавался. — Ты же всегда почтой отправляешь или курьером. — Почта, судя по моему опыту, может и потерять. А курьер мне не нужен, когда есть ты, бездельник. Или у тебя нарисовались какие-то срочные и неотложные дела на этот день, кроме как вернуться домой и лечь спать? — Ничего себе заявление! — парень хмурится, сгибая пополам и ещё пополам свидетельство в квадрат и убирая его в нагрудный карман жилета под халатом. — Я у тебя тут каждый день и швец, и жнец, и обеды с ужинами тебе ношу, а ты ко мне вот так бессердечно? — Вот когда на учёбу уйдёшь наконец с глаз моих долой или пойдёшь работать официально — тогда поговорим. А сейчас твою ближайшую жизненную цель я тебе сказал. Иди. — Ты никогда не ценил мою помощь. — И карандаши с ручками с пола собери. — Детский труд незаконен! — Тебе двадцать два. — Тебе никогда не убить ребёнка внутри моей души. Дадзай наскоро собрал рассыпавшуюся канцелярию в сетчатую кружку, думая про себя, что какая-то она слишком притягательная для призраков нынче стала, и двинулся к дверям. Молчаливый дух наверняка наивно думал, что отвязался наконец от нарушителя его загробного спокойствия из мира живых, но, пройдя примерно полкоридора, Осаму с упоением услышал, как за его спиной раздаётся удивлённое и злое шипение. Парню даже оборачиваться не стоит, чтобы знать, что Акутагаву против его воли утягивает за носителем его собственной вещи, но, как и повторилось снова, Акутагава дураком не был, потому призрак довольно быстро материализовался впереди Дадзая, метая глазами молнии. — Что ты сделал?! — зло спрашивает дух, явно намереваясь напасть и попытаться сбить с ног, но Осаму резко достаёт из кармана халата руку с обмотанной вкруг запястья цепочкой под бинтами и крестом на ладони. Рюноскэ, напоровшись грудью на святой предмет, отшатнулся, словно обжёгся, и зашипел по-змеиному. Люди, в которых он «врезался», начинали ёжиться, оглядываясь в поисках включённого кондиционера. — Ублюдок! Почему меня тянет за тобой?! — Я больше предпочитаю обращение к себе по имени, знаешь ли, — негромко промурлыкал Дадзай себе под нос, приложив руку с крестом ко рту, имитируя зевок, и вдел наушник в ухо, держа на лице довольную улыбку. — Я просто чертовски притягателен, вот ты за мной и увязался. Не вампир же ты, чай, чтобы на солнце гореть? А так прогуляешься, дорогу покажешь, составишь мне компанию, в конце концов. — Я утяну тебя в ад за собой, ведьмовское отродье, — Рюноскэ так часто держит ладонь у рта, что, кажется, в эти моменты он просто клыки скрывает. Ну вылитый вампир! Только не вампир, а так, призрачный неудачник. — В гробу я видал такие прогулки. — Не поверишь, я впервые соглашусь с твоим высказыванием! Проветришься, на людей нормальных посмотришь, на солнышке позагораешь. Сам же сказал, что забыл, как выглядит мир живых вне больничных стен, — Осаму усмехнулся, но в главном больничном коридоре с кучей пациентов он свернул не к двери, а к лестнице наверх, покачивая в воздухе указательным пальцем. — Ах, да, но сначала мне нужно кое-кого забрать из приёмного покоя… По нервно сидящим на кушетке для пациентов двум молодым медсёстрам-практиканткам возле закрытой двери в приёмный покой Дадзай понял, что, кажется, он пришёл чётко по адресу. «Миледи, дайте угадаю, вас напугал немного необычного вида пациент? — Осаму с улыбкой подошёл к девушкам, обращая на себя внимание, но, судя по испуганным глазам юных леди, необычного вида пациент слишком уж разбушевался. — О, надеюсь, мой друг вам не навредил? Не беспокойтесь, сейчас я быстро с ним разберусь!» — Если бы ты работал в службе психологической поддержки, с крыш бросались бы даже те, кто попал на вашу линию случайно, — Рюноскэ угрюмой тенью, словно привязанный, следует за Осаму, понимая, что физическую управу Дадзай на него нашёл, а вот оскорблять этого горе-некроманта никто не запрещал. — Если бы я был медбратом, ухаживающим за тобой, я бы предпочёл одной чудесной тёмной ночью ограничить тебе кислород, — сквозь зубы и негромко, по-прежнему улыбаясь, произнёс Осаму, раскрывая дверь и входя в коридор покоя. Удивительно, но там было так пусто… и лишь за дверью процедурного кабинета раздавался шум, будто чересчур любопытного ребёнка оставили наедине с кучей звенящих инструментов. — Хорошо он тут всех распугал. Похлеще пожарной сигнализации. Дадзай осторожно приоткрыл дверь процедурной, но перед собой почему-то никого не увидел. Странно, но шум ведь доносился отсюда? Да и погром видно: раскрыты дверцы шкафчиков, повсюду валяются упаковки шприцов, бутыльки дезинфицирующих средств и куча другого процедурного скарба. Даже слетевшие с«Атсуши, прибери тут за собой, как очнёшься, окей? Мори вернётся поздно, но, если он увидит здесь весь этот хаос, ты вернёшься телом в морг! Люблю-целую, твой верный друг Осаму~ ❤»
— Эй, вечно недовольное призрачное лицо, — обратился к Рюноскэ Дадзай, оставляя халат на вешалке в прихожей и оставаясь в своей повседневной наконец одежде, поправив у зеркала в полный рост воротник рубашки. Вспомнив одну важную вещь, он наскоро переложил платок как вещицу покойного из кармана халата к себе в нагрудный кармашек жилета. — Проводишь меня до дома твоей сестры? — Только ради неё, — послышался угрюмый голос снаружи. — Какой ты хороший, когда не перечишь каждому моему слову или действию, — Осаму закрыл дверь на ключ. — Тогда — в путь! Но Акутагава не двигался с места, продолжая стоять у стены дома и смотреть, как Дадзай выходит за ограду бодрым шагом. — Тебе не кажется опрометчивым закрывать его в своём доме? — Э… — Дадзай на секунду остановился, а затем махнул рукой. — Я быстро вернусь. Одной ногой здесь, другой там. — Тц. Ты слишком самонадеян. — А ты для призрака слишком угрюмую ауру источаешь, забывая, что у меня есть на тебя управа. Рюноскэ прищурил свои серые глаза, сверля Осаму взглядом в спину, но тот шёл впереди и уже насвистывал себе под нос какую-то мелодию. Нужный автобус на остановке на другой стороне дороги Дадзай узнал, когда увидел, как Акутагава заходит в забитый битком транспорт, и еле-еле успел — смог! — втиснуться в проход у дверей. Они не разговаривали вплоть до того момента, когда Акутагава точно так же в толпе взял и вышел из автобуса на одной из незнакомых Осаму остановок и Дадзаю пришлось срочно пробиваться сквозь людей обратно и выскакивать следом. Отомстил так отомстил, призрачная падаль! Осаму ещё и коленом о поручень ударился, когда вылетал в последний момент закрытия дверей, потому стоял сейчас на пустой остановке другого района и растирал ушибленное место. — Кажется, я знаю, почему у тебя только сестра в родне и есть, — сквозь зубы шипит Дадзай — от внезапного удара коленкой о железо тело словно сбросилось до заводских настроек. — Ты всех остальных в могилу свёл своими выходками! — Заткнулся бы ты лучше, — полупризрачный человеческий силуэт стоит к Дадзаю спиной, и у Дадзая снова начинает слегка кружиться голова. — А что, я не прав? — Осаму, хмурясь, выпрямился, начиная идти и слегка прихрамывая. — У тебя нет никакого права раскрывать рот на мою семью, — Рюноскэ провожает Осаму тяжёлым взглядом, и Дадзай, растирая левый висок, нарочно не обращает внимания на ауру злобы, второй рукой достав из нагрудного кармана «похоронку» и перечитывая адрес снова. — А у тебя нет в данный момент никакого права существовать, но ты почему-то всё ещё мотаешься здесь и разговариваешь со мной, — Дадзай отошёл ещё дальше, начиная вычитывать адреса на домах. — Да я бы и рад не существовать! — Акутагава, яростно сверкнув серыми призрачными глазами, резко появился перед Дадзаем тёмной аурой, источая такой поток ненависти и злобы (его хриплый голос раздался таким эхом в ушах, заглушая все остальные звуки), что у Осаму резко потемнело в глазах. Он покачнулся, поняв, что устоять на ногах — выше его сил, и упёрся спиной в деревянное ограждение рядом, съехав на тротуар и накрыв виски ладонями. Наушник с хрустом выпал из уха куда-то на тротуар. К нему, кажется, обратился кто-то из прохожих, спрашивая, что с ним и нужно ли вызвать скорую, но Дадзай сквозь звон в ушах еле-еле отрицательно покачал головой и сдавленно ответил, что у него просто упало давление и сейчас он придёт в норму. Призрак не проронил больше ни слова, будто исчезнув — Осаму просто не смотрел вокруг, — и полегчало Дадзаю только тогда, когда спустя несколько минут уже другая мимо проходящая девушка предложила ему бутылку воды. Осаму старался отнекиваться, но прохожая настояла, вручив бутылку ему в руку, и Дадзай, глухо поблагодарив, открутил крышку и сделал несколько больших глотков. Подняв глаза, он увидел наконец свою спасительницу, спросившую, полегчало ли молодому человеку, и, дождавшись утвердительного ответа, та упорхнула на остановку к уже подъехавшему автобусу. Осаму проводил её взглядом, а затем приложился губами к бутылке воды снова и залпом осушил её. Он уже и забыл, на самом деле, когда в последний раз падал в обмороки из-за своих особенных «друзей» из потустороннего мира. Рюноскэ сидел рядом на тротуаре, согнув ноги в коленях и обхватив их одной рукой, а второй прикрыв рот. Он смотрел куда-то вперёд, и туда же посмотрел Осаму. По дороге проезжали машины и другой транспорт, мимо иногда ходили люди, посматривая, видимо, на Дадзая косым взглядом, но Дадзаю было всё равно. — Я бы тоже рад не существовать. Вернее, я даже не знаю, насколько правдоподобно моё существование, — негромко обронил Осаму, глядя теперь куда-то себе под ноги. — Но всю жизнь с грустным лицом не проходишь. — Я не знал своего отца, — также негромко начал Рюноскэ, продолжая смотреть в пространство перед собой своими серыми тусклыми глазами. — Мать воспитывала нас одна. Она умерла, когда мне было пять лет, а Гин — три, — Осаму слушает и не перебивает, разглядывая в руке пустую пластиковую бутылку. — Других родственников не было, и всю свою жизнь потом мы провели в приюте. Отдаю должное, в приюте нам не было плохо. По крайней мере, мне без проблем разрешили взять над Гин опеку, когда мне исполнилось восемнадцать. — Какая жалостливая история… — Дадзай огляделся вокруг и одним взмахом руки отправил бутылку точно в мусорный бак неподалёку. — Сказал бы я, если бы мои родители тоже были живы. Прямо-таки собрание сирот. Акутагава ничего не ответил. Он молча протянул Осаму его наушник, подобранный с тротуара и всё это время зажатый в кулаке бледной призрачной руки, обхватывающей ноги. Увидеть его было можно, Рюноскэ ведь полупрозрачный, но Дадзай не смотрел в его сторону до этого момента. Осаму сначала удивлённо глянул на протянутую ему ладонь духа, а затем ухмыльнулся и забрал наушник, вдевая его в ухо обратно. — Я думал сначала, что тот патологоанатом из морга и есть твой отец. — Не совсем, — Осаму, упёршись рукой в ограждение за спиной, встал на ноги, оглядываясь по сторонам на предмет понимания, есть ли у него головокружение или нет. Но голова была ясна. Рюноскэ встал тоже, и Дадзай, деловито поправив наушник в ухе, будто нарочно акцентируя на этом внимание прохожих, продолжил: — Он мне действительно дядюшка — брат моего отца. Мори оформил надо мной опекунство, когда мне было столько же, сколько и тебе, когда твоя мать ушла. Фактически, он заменил мне отца, но я не говорю ему об этом, а то у старика с сердцем плохо станет. — Что стало с твоими родителями, Дадзай? — Акутагава шёл рядом и чуть впереди, ведя за собой. Осаму прикрыл рот ладонью, зевая. — То, что стало с ними, должно было случиться и со мной. До сих пор жалею, что не случилось, — Осаму хмыкнул. — Я плохо помню события того дня, но наша машина разбилась в автокатастрофе. Тела матери и отца всмятку, а на мне каким-то образом ни царапины. Я даже в детский дом попасть не успел — дядюшка подсуетился и сразу меня забрал. — Какой благородный поступок. — Благородным поступком с его стороны было бы добить меня по голове чем-то тяжёлым, потому что тот день я проклинаю, — Дадзай широко улыбнулся, когда Акутагава посмотрел на него. — Потому что именно с того момента я стал видеть всех вас. Я словно застрял между миром живых и миром мёртвых. Не должен жить, но живу. Забавно, да? Рюноскэ ничего не ответил. Он слушал, шагая вперёд и смотря куда-то себе под ноги. — Так что, считай, тебе повезло, что ты помер без всяких приключений, — Дадзай расслабленно закинул руки за голову. — Мне-то, может, и повезло, — буркнул призрак в ответ, — а вот Гин — нет. Мало того, что она практически не помнит мать, так из-за меня она осталась теперь одна. Я совсем ничего не успел для неё сделать, а она намучилась с моей болезнью и теперь ещё и убивается по моей смерти. — Не хочу расстраивать тебя, но, судя по твоей печальной биографии, ранняя смерть у вас семейное. Твоя мать, случаем, не от туберкулёза умерла? — Она много времени проводила в больницах. Органы опеки оттуда и забрали нас сразу в приют. Я плохо помню… — А Гин твоя ничем не болеет? — Сплюнь! — Рюноскэ весь сразу вздрогнул, резко обернувшись, и его полупрозрачные контуры пошли рябью, как шерсть у вздыбленных кошек. — Ей повезло, она не заразилась от меня. Не успела. — И не заразится. Вряд ли от твоего духа что-то подцепить можно. Ну, кроме отвратительного характера и плохого самочувствия. — Очень смешно. Мы пришли. Осаму как поднял ногу для следующего шага, так и замер, медленно поставив стопу на тротуар и посмотрев в сторону. Это был небольшой домишко за забором — не такой здоровый и не в два этажа и множество комнат, как у Мори и Дадзая (видимо, когда тебе, выходцу из приюта, дают хоть какое-то жильё за счёт государства, харчами перебирать не приходится), но весьма ухоженный. Занавеси на окнах были приспущены, да и в целом внутри никого не было видно. Почтовый ящик, в который и нужно было опустить извещение о смерти, находился на входной двери в дом, а вот под ним на крыльце дремала большая чёрная собака. Длинная шерсть её лоснилась, словно нефтяной водопад, длинные лапы были подвёрнуты под тело, а длинная морда даже не приподнялась, чуя чужого. Рядом с ней на ступеньке стояли миски с нетронутыми сухим кормом и водой, а также лежал обыкновенный красный мяч — такие в разных расцветках продаются в любом зоомагазине. Но собака им не играла. — Класс. И что мне делать? — Дадзай со страдальческим лицом упёрся руками в невысокое ограждение, задавая риторический вопрос в воздух. — Меня никто не предупреждал о собаке! — Рашамон не кусается, — негромко заметил Акутагава, не сводя с пса глаз. — Раша- кто? — Осаму скривился. — Ну и имечко. Звучит так, будто кошку шерстью стошнило. — Это я дал ему такое имя, — Рюноскэ прищурил серые глаза, попробовав сначала прикоснуться к калитке, но, убедившись, что она закрыта, упёрся в неё рукой и перемахнул через ограждение во двор. — Это мой пёс, мой двор и мой дом. Вернее, наш с Гин двор и дом. Мы купили его, продав квартиры, выданные нам после приюта. — Неплохо сироты нынче устраиваются. Дом, породистая собака… — Дадзай фыркнул. — А машина на заднем дворе не припаркована? — Я напоминаю, что один из хозяев этого дома уже мёртв, — Рюноскэ обернулся, смотря на Осаму не моргая. — Проходи и бросай свою бумагу в ящик. — Я не пойду, пока там лежит твоя собака. — Ты собак боишься, что ли? — Да с чего ты взял? — Дадзай посмотрел куда-то в сторону, стараясь не поддерживать с призраком зрительный контакт. — Я просто, ну… Тебе вообще легко говорить, что он не кусается, ты же его хозяин! — Ясно, — Рюноскэ закатил глаза, неуверенно шагая по двору и всё смотря на спящую собаку. — Может, возьмёшь свою похоронку и сам закинешь её в ящик? — Это твоя обязанность, не моя. Что подумают соседи, которые увидят, что по двору странным образом летает бумага? — Пока не отвлечёшь его, с места не сдвинусь, — Осаму категорично скрестил руки на груди. — Похоронка на тебя твоей сестре нужна, а не мне. Рюноскэ предпочёл не отвечать. Недвижимый пёс, двинув ушами, вдруг раскрыл свои чёрные глаза и поднял голову, вытянув передние лапы. Оглядевшись и принюхавшись, он остановил взгляд точно на призраке, и призрак остановился сам, медленно присев на одно колено. Пёс склонил голову к плечу, не издавая ни звука, и Дадзай слышит, как Акутагава негромко позвал: — Здравствуй, малыш, я скучал по тебе. И… собака, облизнув нос, тут же встала, споткнувшись о собственную лапу, и аккуратно подошла к призраку своего хозяина. Она сначала принюхалась, а затем завиляла хвостом, тихонько повизгивая. Рюноскэ слегка улыбнулся уголком губ, протянув к собачьей голове руки и погладив её по щекам и ушам. Пёс перебирал передними лапами, поскуливая и пытаясь подластиться ещё, но под напором живого существа руки призрака исчезали в воздухе. — Извини, что я не успел с тобой попрощаться, малыш, — пёс снова облизнул нос, виляя хвостом по траве, пока Рюноскэ гладил его по голове призрачной рукой. — Вот такой я у тебя плохой хозяин… Ещё и неудачник, представляешь? Не смог нормально умереть. Знаешь, у меня есть к тебе всего одна просьба, — пёс смотрел призрачному хозяину точно в глаза, словно всё понимал. — Я не могу теперь быть защитой и опорой для нашей с тобой Гин, поэтому эта обязанность переходит тебе. Ты обещаешь её выполнять? Пёс снова облизнул нос и попытался этим же языком лизнуть лицо призрака, но, естественно, ничего не вышло. Но Акутагава улыбался. Рашамон, качая хвостом, вдруг убежал назад и схватил пастью красный мяч, принеся его Рюноскэ и бросив на траву. — Хочешь поиграть? Ну, хорошо, только недолго! — Акутагава, встав с колена, поднял мяч полупрозрачной рукой, оглядевшись по сторонам, и невысоко кинул его в сторону заднего двора вдоль стены дома, и пёс помчался за ним. — Неси, Рашамон! Дадзай, улучив момент, тут же перемахнул через ограждение, кое-как запихнул квадрат смертельного заключения в почтовый ящик, наскоро постучал в дверь и удрал вон за забор, когда пёс с мячом вернулся. Осаму пригнулся, чтобы над ограждением его не было видно, лишь чуть-чуть — одним глазком! — выглянул сверху: через минуту дверь отворилась, и напротив полупрозрачного Рюноскэ появилась его копия, только с длинными чёрными волосами и немного меньше ростом, а так — лицо и фигура один в один. Да уж, действительно, генетику не пропьёшь и не проболеешь! Разве что брови у девушки куцыми не были — совершенно обыкновенные, тонкие, чёрные. Под глазами у Акутагавы Гин были тени, лицо осунулось, глаза были покрасневшими — от слёз, видимо, — да и в целом она выглядела измученной и уставшей. Но не успела она посмотреть в почтовый ящик, как к крыльцу подбежал развеселившийся Рашамон с красным мячом в пасти, виляя хвостом и едва ли не прыгая перед хозяйкой. В глазах девушки проскользнуло искреннее удивление, и она, трясущейся рукой приняв собачью игрушку в ладонь, прикрыла второй ладонью рот, и по её щекам покатились слёзы… но это не было слезами горя и печали. Пёс на её глазах вцепился в собственную миску с кормом, заглатывая его, давясь и не жуя, кашляя и снова заглатывая горстями, а затем также жадно окунул нос в воду. Когда за спиной Гин появилась другая, незнакомая Дадзаю, блондинка с аккуратным пучком волос на голове и приобняла сестру Рюноскэ за плечи, Гин сквозь слёзы и со слюнявым собачьи мячом в руке, прижатым к груди, сказала: — Он… он впервые ест, Ичиё, — Гин утирала рукой слёзы, больше размазывая их по щекам, и девушка со светлыми волосами осторожно утёрла её лицо своим платком. — Впервые с того момента, как Рюноскэ… — Чшш, не надо, — девушка погладила Гин по голове. — Я очень рада, что он ожил. — Я думала, он уйдёт за ним следом! — Значит, он вернулся и попросил его быть твоей поддержкой, — Гин прижалась к своей подруге, названной Ичиё, и закрыла руками глаза. Ичиё целует девушку в чёрные волосы на макушке. — Тише, пойдём обратно. Я с тобой. И этот паразит теперь тоже. — Он не… не паразит! — А кто он ещё? — Ичиё хмурит светлые брови, постепенно отходя в коридор и утягивая Гин за собой. — Лежал тут и помирал на крыльце, как его хозяин. Не хватало тебе ещё его изваяния во дворе. Гин шмыгнула носом, утирая теперь лицо платком сама, отходя от «подруги» и продолжая держать собачью игрушку у груди. Ичиё осталась у двери, проводив её взглядом, раскрыла почтовый ящик, доставая извещение о смерти, а затем строго поглядела на пса, опустошившего обе миски сразу и стоящего теперь у крыльца с грязной и мокрой мордой, виляя хвостом и перебирая передними лапами. — Чего встал? Заходи уж, раз помирать передумал, — негромко сказала она, раскрыв дверь шире и впуская собаку внутрь, но Рашамон напоследок оглянулся, смотря на Рюноскэ. Призрак, улыбаясь, махнул ему рукой от себя, мол, иди. И пёс, громко гавкнув, влетел в дом, и дверь за ним закрылась. Дадзай наконец встал, разминая спину и торсом крутясь туда-сюда, изображая на лице страдание от сидения в одной позе некоторое время. — Кто это был с ней? — Осаму упёрся руками в свою поясницу и надавил на неё, выгибаясь грудью вперёд. — Подруга с привилегиями? — Её девушка. Я знал её, — спокойно отвечает Рюноскэ, продолжая стоять на месте. Кажется, он смотрел в окно — там, на диване в зале, сидели Гин с накинутым на плечи пледом, рядом с ней была Ичиё, а неугомонный оживший пёс то крутился у ног, то норовил запрыгнуть между девушками. — Она стеснялась сильно, когда знакомила меня с ней. Я рад, что с Гин сейчас есть хоть один близкий ей человек. — Ну, что ж, видимо, твой дерьмохарактер по наследству не передаётся, — Осаму размял плечи и замер наконец. — Хоть кто-то из вашей многострадальной семейки счастлив. Ну… в теоретическом будущем. — Я ненавижу, когда она грустит и плачет, — Рюноскэ сжал руки в кулаки. — А теперь она плачет из-за меня… А я ничего не могу сделать. — Ну, если бы ты перестал игнорировать великого некроманта рядом с тобой- — Хотел бы я её обнять и сказать, что не нужно так убиваться из-за меня. — Я ни на что не намекаю, но я могу тебе в этом помочь. Акутагава медленно повернул голову на Дадзая, сверля его немигающим призрачным взглядом серых тусклых глаз. Осаму сначала выдерживал этот взгляд, а затем убрал руки в карманы, поглядев в сторону и начав что-то насвистывать. Рюноскэ, о чём-то подумав с минуту и словно взвесив все за и против, широкими шагами измерил свой двор до калитки, перегнулся через неё и ткнул Дадзаю пальцем в грудь. — Я соглашаюсь на твои ублюдские эксперименты только ради Гин, ты понял меня? Осаму тут же расплылся в счастливой улыбке, потерев руку об руку. — Ну наконец-то ты решил послушать умного человека! — Только не смей брать кошек, — Рюноскэ перелез через калитку, встал с Осаму рядом. — Да тебя только с вороном и скрещивать. Не беспокойся, у меня на тебя немного иной план.***
Проситься к Мори на ночь в морг после вчерашних событий было бессмысленно — дядька бы отказал. Но Дадзай и не собирался. В момент, когда Мори по времени уже должен был покинуть морг, Осаму позвонил ему и сказал, что прошлой ночью забыл где-то в его столе одну из книг, которая ему кровь из носу, позарез и вообще очень-очень срочно нужна. Огай хотел было сказать, что желание погрузиться в литературу может и до утра подождать, но Дадзай клятвенно заверил следующим утром постричь газон, «а если я не выполню обещания, вскрывать и зашивать все-все трупы буду я це-е-елую неделю!» И тут уж Мори не устоял. Обычно Осаму не заставишь притрагиваться к телам руками, ведь он аргументирует, что официально не устроен и вообще он на наблюдательной практике, а тут всё и сам! «Не больше получаса, ясно? — Огай вынул ключи из кармана, отдав на пост охраны. — Я специально попрошу засечь время твоего пребывания там». Полчаса так полчаса. Успеет! Осаму, не заходя домой, в темноте проскочил по ступеням больницы, здороваясь со сторожем и прося ключи от морга. «Всего полчаса — знаю-знаю, не больше! — с улыбкой заверил он, уносясь вдаль по коридору. — Забыл там одну из книжек, а куда положил — не помню!» Хорошо, что возле морга всегда прохладно и тихо — не нужно беспокоиться за лишних свидетелей! Рюноскэ, хоть и старался держать лицо, заметно нервничал — Дадзай чувствовал его дрожащую ауру всем своим телом. Залетая в морг и наскоро включая свет, он бросился к своему рабочему столу, раскрывая самый нижний ящик и выуживая оттуда пыльный фолиант, утрамбованный туда прошлой ночью. — Слушай, нарви мне пока листочков из тетради, будь добр? — Осаму быстро листал книгу, перелистывая главу с «воскрешением Атсуши». — Они там, у Мори на столе, в первом ящике… штук пятнадцать. — Да тут тетрадь быстрее кончится, чем я хотя бы листов десять вырву, — ответил Рюноскэ, не грубя и — удивительно! — не противясь просьбе. Как интересно, наверное, выглядит со стороны обычным человеческим глазом, как листья из тетради вылетают сами по себе! — Другие листы возьми, мне неважно… Ага, вот! — Осаму ткнул пальцем в одну из страниц, и его глаза загорелись нехорошим блеском. — Нашлось, родимое! Сейчас всё сделаем… — Мне уже не нравится твой азарт, — Акутагава через плечо поглядывает, как Дадзай, напялив на себя респиратор и отложив книгу на пустой операционный стол нужным разворотом вниз, чуть ли не вприпрыжку добрался до хранилища тел и по надписям на картах отсеков нашёл нужный труп. — Зря я согласился. — Кто не рискует, тот не пьёт шампанского! — Осаму, говоря из-за защиты лица немного глухо, с грохотом вытаскивает накрытый простынью труп на подготовленную каталку. — Ну, в твоём случае — просто не пьёт, — простынь отбрасывается в сторону, и Дадзай вновь отскакивает к хранилищу тел. — Так, кто тут у нас относительно свеженький и со здоровыми лёгкими?.. — Подожди, что ты собираешься делать? — Рюноскэ, закончив с тетрадью и разорвав обложку пополам до желаемого количества, резко обернулся на Осаму всем телом, наблюдая, как Дадзай достаёт на дополнительную каталку, стоящую ненужной у стены, ещё одно тело, но никуда его не везёт, а быстро отскакивает к компьютерному столу Мори и достаёт из него длинные перчатки и скальпель. — Дадзай! — Я, конечно, самый классный некромант из всех существующих, если таковые вообще существуют, — Осаму, не церемонясь, делает грубый разрез по шву вскрытого пару дней назад дядюшкой трупа какой-то молодой девушки, умершей от лейкемии, — но восстанавливать пропавшие от болезни органы не умею. Под скальпелем в решётке рёбер показались чистые лёгкие трупа. Дадзай, отложив скальпель и пошевелив пальцами, хватается за одно из рёбер и, приложив силу, с хрустом его ломает, освобождая себе путь к нужному органу. Если бы Рюноскэ мог побледнеть, он бы это сделал, но сейчас он просто отскочил, закрывая уши руками. — А этому товарищу лёгкие… — хруст! — …уже… — хруст! — …не… — двойной хруст! — …нужны. Ага, вот и всё, идите ко мне, мои хорошие! Рюноскэ предпочитает не смотреть, что ассистент патологоанатома творит с мёртвым человеческим телом. Он при жизни-то был чувствительным к виду крови, а тут — труп, которому ломают руками рёбра, чтобы достать его лёгкие! Акутагаве это, естественно, не нравится. Ему вообще не нравится перспектива чужих лёгких в своём теле, но, наверное, это лучше, чем вообще воскрешаться без них… Если бы ему при жизни сказали, что однажды он познакомится с человеком, который умеет собственными руками доставать души из мира мёртвых, Акутагава подумал бы, что рассказчик этой новости сошёл с ума и несёт какую-то чушь. Теперь Рюноскэ уже ничего чушью не кажется. Только бы прекратился этот ужасный звук ломающихся костей! За спиной хлопнула печка. Акутагава посмотрел уже через другое плечо, наблюдая, как Осаму деловито бросил в неё сгоревшие от пневмонии лёгкие и включил. Вынутый из другого трупа чистый орган он на стальном подносе перенёс к телу Рюноскэ, раскрывая разрез… Акутагава отвернулся снова. Если бы он мог стошнить, его бы стошнило. Благо что с его рёбрами Осаму обходится аккуратно, без надломов и этих пробирающих до костей звуков! Как-то вдел их внутрь грудной клетки, наскоро пришивая к родной трахее. Рюноскэ даже думать не хочет о том, какое зрелище там творится. Ему бы забиться в угол и делать вид, что за его спиной ничего не происходит… Но вскоре звучит окрик, который проигнорировать нельзя: — Готово! Будь здесь, я пока всё подготовлю для ритуала. — А… отказаться уже нельзя? — у Рюноскэ голос как-то сел, да и не хочется ему смотреть на собственное раскуроченное тело, наскоро зашитое на Т-образном надрезе. Он помнил, естественно помнил, что у Атсуши не было никаких проблем с новым «старым» телом, но ему и в органы не лезли! Впору бы перекреститься наудачу, да Акутагава неверующий. Хотя… после всех этих событий поверишь в кого угодно, лишь бы и после смерти не убили. — Поздно, Рю-нос-кэ! — Дадзай, выбросив перчатки в контейнер для отходов, уже пишет какие-то непонятные символы на вырванных тетрадных листках, периодически поглядывая во взятую с каталки книгу. — Ты уверен, что новые лёгкие… кхм, приживутся? — На Атсуши всё зажило как на собаке, а ты чем отличаешься? — Осаму быстро раскладывает листки вкруг каталки с телом Акутагавы и его душой, обеспокоенно крутящей головой. Дадзай один раз даже поскользнулся — так он торопился. Когда остался последний листок, Осаму выпрямился, и его глаза безумно блеснули в свете белых ламп. Оставалось всего десять минут! — Ну, готов? — Да куда я денусь уже, — Рюноскэ, зажмурившись, сел в ноги своего тела, прикрыв одной рукой глаза. — Готов. Наверное. Не уверен. — Да начнётся же шоу! — хитро и с наслаждением проговорил Дадзай, прикладывая листок к полу и в ту же секунду отскакивая на шаг назад. На этот раз взрыв света белым не был — чёрный и с красными всполохами ураган завертелся вкруг тела с его душой, и Осаму, как бы ни сопротивлялся, всё равно был отброшен поднявшимся порывом загробного ветра в сторону, только и успев прикрыть руками лицо. Он стукнулся спиной о стену и только потому не упал, чувствуя себя на аттракционе-центрифуге, когда не падаешь только из-за давления воздуха на тебя. Печь утробно гудела, словно в ней заживо сжигали адских тварей. Вспышки белого света при воскрешении Атсуши были просто неожиданными, а сейчас зрелище было по-настоящему жутким. Лампы сверкали и сыпали искрами, а от раздавшегося загробного выкрика, разбившего один из светильников над операционным столом, Дадзай вздрогнул и закрыл уши. Чёрт возьми, если бы он знал, что ритуал воскрешения без использования живой души такой ужасающий, он бы подкладывал последний лист для завершения круга двухметровой палкой из-за дверей морга! Листки с символами синхронно вспыхнули пламенем каждый, и Осаму уже был готов поклясться, что с незнания устроил пожар, как огни, вторя вмиг умолкнувшей печи, также синхронно погасли, а чёрно-красный вихрь исчез. На полу лежали осколки битого стекла и немного пепла. Лампы вскоре прекратили мерцать, засветив ровным белым светом, и Дадзай, держась за бешено колотящееся сердце и благодаря всех богов за то, что это всё закончилось, нервно сглотнул и снял респиратор с лица — от страха стало трудно дышать, а волосы от порывов воздуха встали едва ли не дыбом. Почему-то ему очень хотелось сейчас увидеть хоть одну живую душу рядом с собой, чтобы не чувствовать это оглушительное одиночество… Не помогал даже свет. Но Дадзай, встряхнув головой, медленно и на ватных ногах подошёл ближе к столу, на котором под простынёй лежало тело. Дрожащей от напряжения рукой Осаму осторожно потянулся к краю и сдёрнул ненужную ткань… И сердце забилось с новой быстротой. Что-то чёрное, словно ворох змей, в последнюю секунду взгляда на это, вползало в Т-образный разрез, образуя после себя затянувшийся шрам. Дадзай снова отшатнулся, понятия не имея, что только что увидел, и машинально сжал в руке крест, убранный под бинты правого запястья.Мёртвое — к мёртвому, живое — к живому…
Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твоё…
Недвижимый и бледный труп резко открыл глаза, делая медленный и хриплый, булькающий вдох с закрытым ртом. Содрогнувшись всем телом, то, что стало Рюноскэ Акутагавой, поднялось на руках, закашливаясь и проливая с губ невнятную чёрную жижу — то не было кровью, то было чем-то вроде… Если бы оно пахло, Дадзай сравнил бы это с нефтью или гуталином. Но никакого резкого запаха даже по прошествии времени не появилось. Рюноскэ, прищурившись и хмурясь, утёр одной из рук свои губы, а затем резко посмотрел на свою ладонь. Что-то чёрное, словно бы Акутагава был сосудом лавовой лампы, промелькнуло на кончиках его пальцев и исчезло. — Что… это? — сипло и низко спросил Рюноскэ, всё ещё кашляя. — Если бы я знал, — Осаму, нервно сглотнув снова, но уже более успокоившийся, подошёл к Акутагаве, осторожно касаясь его плеча. Кожа по-прежнему была холодной, но чувствовалось, что она постепенно наливается теплом. Он без церемоний взял лицо Рюноскэ в руки, осмотрев со всех сторон, оттянув ему нижние обескровленные веки и наблюдая, как тонкие красные сосуды начинают появляться на них и на склерах, а затем раскрыв ему рот, оттянув нижнюю челюсть вниз и заглядывая чуть ли не в самую глотку. Акутагава даже сказать ничего не успел, когда его голову перестали рассматривать и перешли на плечи, руки и грудину, проводя пальцем по белому Т-образному шраму и даже надавливая на него пальцами, на что Рюноскэ зашипел и оттолкнул Осаму от себя, чувствуя теперь, как здесь холодно, и обхватывая себя руками за плечи. — Что не так? — Дадзай щурится, обойдя операционный стол кругом и присматриваясь к ожившему телу со всех сторон. Он коснулся рукой тощей спины с выпирающими позвонками, от чего Акутагава вздрогнул. — Прекрати! — прошипел он, перестав кашлять. — Ты ничего странного не чувствуешь? — Ничего, кроме холода. — Хм… Сейчас проверим, — Дадзай куда-то отошёл, но Акутагаве было слишком холодно, чтобы даже обернуться. Осаму взял со стола две каких-то бумаги, скомкав их в шары, вернулся к ожившему пациенту морга и кинул один Рюноскэ в руки, стоя в двух шагах. Акутагава только дёрнулся, когда острый бумажный шар стукнулся о его грудину. — Реакция замедленна, но, я так понимаю, это у тебя ещё при жизни было, — Дадзай отошёл в дальний конец морга, замахиваясь и швыряя бумажный шар уже подготовленному теперь Акутагаве. — Лов- Шар, столкнувшись с поднятой к нему ладонью, пролетел насквозь. Рука, уже вполне себе осязаемая, а не прозрачная, подёрнулась чернотой, и паутина тонких чёрных змей пробежала от запястья до локтя и растворилась в бледной коже. Рюноскэ с широко раскрытыми глазами гипнотизировал свою руку, через которую только что прошёл физический объект, забыв о холоде. Дадзай только присвистнул, поджимая губы и молча проходя к книге, лежащей сейчас на полу. — Н-да… А тут написано, оказывается, что без живой души воскрешённые тела, если в принципе воскресятся, получаются нестабильными… Я просто не дочитал до конца. — Ты что?! — Акутагава хрипло вскрикнул, схватившись руками за край операционного стола и сверля Дадзая взглядом, но теперь его настроение никак не влияло на самочувствие Осаму. — Что ты сделал со мной?! — Воскресил, что я ещё мог сделать? — Осаму шмыгнул носом и убрал книгу обратно в нижний ящик. — Но опять что-то пошло не так. — Только первый блин комом, да?! — Акутагава спустил бы ноги на пол, да холодно, потому только простынку, скрывающую нижнюю часть тела, подтянул поближе как единственное покрывало в этом морозном месте. — Издеваешься? Что мне теперь делать? — Да не кричи ты так, разберёмся. Атсуши не умер, ты тоже приноровишься, — Осаму достаёт платок с чёрной вышивкой из нагрудного кармана жилета и кидает его Рюноскэ на колени. — Держи. Это твоё. — Откуда это у тебя… — Акутагава растерянно поднял платочек, который ему в детстве сшила сестра в подарок на какой-то праздник, и крепче сжал его в руке, понимая, что всё это время он был в мерзких Дадзаевских ручонках и был причиной «привязи». — Когда я приноровлюсь, я задушу тебя собственными руками, Дадзай! — Давай приноравливайся быстрей, — Осаму смотрит на часы над входными дверьми, полчаса на которых вышли уже как десять минут назад. Кажется, по коридору даже охранник ходил, не зная, как подобраться к обители мёртвых без желания в неё входить. — Нам прибраться надо, а то задушат нас обоих.***
Только на подходе к дому Дадзай вспомнил про Атсуши, оставленного в квартире запертым, и про своё обещание скоро вернуться. Когда он озвучил это вслух, с шагающим рядом Рюноскэ они просто переглянулись, прежде чем второго за руку потянули быстрее к крыльцу. Сонливость с Осаму как рукой сняло, стоило увидеть свет в окнах. Он чувствовал себя нашкодившим школьником, получившим двойку и максимально оттягивавшим момент признания в ней перед родителями, но загулявшимся допоздна и ожидавшим теперь ещё большего выговора, чем за одну-единственную плохую оценку. Или, знаете, старшеклассником, который обещал вернуться с прогулки с друзьями в десять вечера, а вернулся в четыре утра, ещё и пьяный… В общем, когда он стучался в дверь, намеренно не звоня в звонок, Акутагава на всякий случай спрятался за его спиной. Из новой одежды на нём был лишь чёрный плащ, добытый Дадзаем из стационара, а на высказанное по поводу этого сомнение Дадзай сказал, что он также Атсуши добыл одежду и никто ничего не заметил. Когда дверь открылась, на пороге стоял Мори. Он был уже переодет в домашнюю рубашку и домашние штаны, даже в фиолетовых пушистых тапочках стоял на пороге, источая злобную ауру, от которой даже Дадзаю могло поплохеть. Широко и невинно улыбнувшись, Осаму помахал дядюшке рукой. — Я давал тебе полчаса, — ровным тоном начал Мори. — На что ты потратил ещё час? — А, ну… — Осаму растёр затылок рукой, смотря в сторону. — Представляешь, на автобус опоздал, шёл пешком! — но взгляд Мори ни капли не изменился в-я-верю-тебе-сторону. И Осаму пошёл с козырей, отступив в сторону и указывая рукой на Рюноскэ. — Познакомься, это мой новый бездомный друг и ему некуда идти, он переночует у нас, хорошо? — Ещё один? В это время из светлой кухни за спиной Мори выглянул Атсуши. Он выглядел совершенно нормальным, когда приветственно помахал Осаму рукой, а затем, заметив Рюноскэ за его спиной, шумно сглотнул и тут же скрылся на кухне обратно. Огай смерил Акутагаву оценивающим взглядом, особенно долго заостряя внимание на его лице. Для Дадзая эта минута была особо мучительной, потому что если отговорка с Накаджимой могла прокатить, то с Акутагавой… — Я гляжу, вы познакомились поближе, да? — Осаму решил убить гробовое молчание сведением разговора в другую тему. Более доброжелательную, так сказать. — Он сказал, что ты запер его в квартире и не возвращался домой. — Я просто- — И этот благородный юноша в порыве извинения за своё поведение в стационаре постриг мне газон, найдя в кладовке газонокосилку и высунув её из окна. — Он- что? — За день в этом доме Атсуши-кун принёс пользы больше, чем ты за свои семнадцать лет здесь, Осаму, — Огай смотрел Осаму в глаза, не сходя с порога и держа руки на груди скрещенными. Дадзай на это обернулся, взяв Рюноскэ за плечи, и выставил его вперёд себя, подставляя под свет из дома. Юноша захлопал блестящими серыми глазами, ничего не говоря и выглядя немного растерянным и напуганным. — Не представляешь, он так хорошо умеет убираться! — Дадзай улыбался, жмурясь. — Ни одного пыльного уголочка не оставит! Решение расхвалить Рюноскэ было правильным логически, но не стратегически. Мори, раздумывая над услышанным и покачивая головой, хмыкнул и раскрыл дверь шире, практически по-отечески взяв Акутагаву за плечо и пригласив пройти в тёплый и светлый дом, пахнущий свежескошенной травой и ужином из кухни. И со словами: «Газон теперь мягкий, словно перина» дверь перед носом Дадзая захлопнулась.