Переплетено

Следующая неделя — обман ожиданий. Верный своему слову, точнее, мысли, Арсений не пытается давить на Антона, не лезет со скабрезными шутками и в целом играет натурального натурала. Поначалу несложно: он полгода притворялся, а опыт не пропьешь. Некоторые люди вообще всю жизнь врут себе и окружающим — и ничего, как-то справляются. Да, поначалу несложно. Но потом Антон пускает всё по пизде. Он упорно делает вид, что не было никаких неудачных шуток. Тему дилдо не затрагивает, но в остальном словно храброй водицы выпил: подходит слишком близко, касается слишком часто. Всю неделю Антон — пресловутое «слишком». Нет, у них всё мягко, невинно, платонически. Арсений видит изменения не потому, что они кричащие, а потому что они есть. Будь их дружба изначально тактильной, а они сами — людьми, которые умеют касаться просто так, не стесняясь, не задумываясь даже, он ничего и не заметил бы. Но они не такие. И Арсений замечает. Вместо «доброго утра» Антон сжимает его плечо возле шеи, опаляет ключицы через хлопок футболки. Когда Арсений, закрыв квартиру, отдает ему второй комплект ключей, Антон берет связку так, чтобы их пальцы соприкасались. В вагоне метро, напичканного людьми, толпа пихает их друг к другу, но Антон не отворачивается: смотрит сверху вниз, будто в моменте нет ничего интимного. Они работают в одной фирме, но в разных отделах (маркетинговый на этаж выше): в течение дня удается немного выдохнуть. Однако во время перерыва Антон заглядывает к ним в опенспэйс — зовет на обед. Он наклоняется ближе, чем обычно, улыбается шире, чем всегда, и Арсений, мысленно скукожившись в кресле, думает, что все вокруг видят это. Что, стоит Антону уйти, коллеги выпрыгнут из-за матовых перегородок, вытаращив глаза и разинув рты. Однако ничего не происходит, и паранойя помалкивает до самого вечера. А по приезде домой Антон помогает снять пальто, и его выдохи щекочут Арсению затылок. Это повторяется день за днем. В самих касаниях ничего криминального или романтичного: всегда «слишком» и «недостаточно». Если много раз сказать одно и то же слово, оно теряет смысл. В восприятии Арсения происходит то же самое: он так часто обращает внимание на действия Антона, что под конец недели думает, что сам себя наебал, а все эти маленькие детали были и раньше. И он согласен поверить — заткнуть уши, не слышать тревожных колоколов, отвести взгляд от красных огней и транспаранта «ОСТОРОЖНО! ДВОЙНОЕ ДНО!», — но потом видит это. Плохо скрытый азарт, предвкушение, жажда риска. Они садятся на диван слишком близко друг к другу, и Арсений готов отодвинуться (он в себе это вышколил, как свод правил, выточил, как обелиск), но Антон смотрит с тем самым выражением лица: хитрый взгляд, озорство в уголках губ. Арсений в качестве эксперимента решает ничего не делать. Весь фильм они так и сидят, соприкасаясь коленями — даже не бедрами, — но «ничего такого» — всё же больше, чем «ничего». К концу выходных у Арсения дергается глаз. А Антон будто рад стараться: любопытный ребенок, тянущий кота за хвост. Только в их случае он тянет прямо за сердце, и у Арсения от таких игр в груди всё горит и кровоточит. Антона привлекает их обновленная дружба, широкое поле возможностей: вначале он радовался поводам для шуток, а сейчас — другому уровню близости. Это даже издалека непохоже на «Гей или трус», и всё исключительно платонически, но Арсению хватает за глаза (за дергающийся уж точно). Он молчит. Каждый раз, когда Антон касается на секунду дольше обычного, или наклоняется на пару сантиметров ниже, или лезет поправить ему челку — Арсений молчит, хоть и знает, что сам себе роет яму. Будь всё иначе, они бы сблизились, как люди, способные обняться в любой момент, но случилось так, как случилось, и теперь Арсений носится с безответными чувствами, словно с ноющей раной. Даром что грудь потирает кулаком: оно глубоко внутри болит, не снаружи, и эту боль ничем не вытравить. Хотел тактильности — на, получи. В придачу к ней бестолковый азартный ребенок, но это уже твои проблемы: знал, с кем говорил, надо было думать головой. Вся неделя — обман ожиданий, но дело не только в Антоне. У Арсения теплится надежда, что хотя бы свидание с Русланом ему поможет. Предыдущие отношения намекнули: ещё слишком рано, но Антон со своей беспечной близостью сводит с ума, а отдалиться нет сил. Однако разговоры с Русланом остаются в пределах директа, да и то на отвлеченные темы. Справедливости ради, эти темы хороши, потому что интересны им обоим. Сейчас у него в профиле фото с мероприятий: где-то он с камерой, где-то сидит у бара, — но Арсением движет любопытство, он листает ниже и ниже и натыкается на гребаный клад. Рассматривает снимки двухлетней давности, обращает внимание на игру света и позы моделей. Работы имеют свою историю, сюжет и атмосферу — они действительно хороши. Фото, которые Руслан выкладывает после мероприятий, мог бы сделать любой болван с камерой в руках, а эти, старые, — нет. Они продолжают разговаривать о съемках, но как-то неловко спрашивать, почему Руслан тратит свой талант на барную чушь. Тот комментирует фото Арсения в директе, чтобы было видно лишь им двоим: узнаёт, понравилось ли работать с фотографом, рассказывает забавные случаи из своей практики. Арсений его старые снимки только лайкает: мол, я всё вижу, но не хочу на тебя давить. К концу недели искра, которая появилась во время флирта, угасает. Это логично: нет флирта — нет и предвкушения. Однако Арсений ловит себя на мысли, что с Русланом интересно. Его чувство юмора тяжелое и местами мрачное, но хлесткое, бьющее точно в цель. Он и сам кажется таким: тяжелым, порой агрессивным, пасмурно-зимним, питерским до мозга костей — не по прописке, но по духу. Это привлекает, резонирует и выходит на контраст с солнечным Антоном, а еще с Егором и Эдом. Руслан кардинально от них отличается. Впервые за последние полгода Арсения цепляет человек, который по темпераменту больше похож на него самого. Впервые за последние полгода он хочет пойти на свидание, чтобы исследовать не ориентацию, а чью-то личность. Как и говорил Сережа: не про причиндалы — про людей. Но Руслан никоим образом не дает понять, что его интересуют встречи за пределами директа — даже дружеские. Может, у Арсения судьба такая. Иронично.

***

Стоит полдень среды, когда на экране телефона появляется надпись «Сергуля: [Фотография]». Арсений снимает блокировку и сразу переходит в Телегу. На снимке уставший Матвиенко с улыбкой до ушей, но суть не в селфи, а в знакомом до боли фоне: кофейного цвета диван, кусочек бежевой стены, уголок картины в тонкой раме. «Ты вернулся?» — пишет Арсений, едва попадая пальцами по буквам. Возбуждение разливается теплом где-то в груди. «Ага, — отвечает Сережа, — только в квартиру зашел, еще никому не говорил. Заедешь после работы?» «Спрашиваешь! Конечно, заеду. Мы вдвоем будем или…» «Пацанов позовем, но чуть позже, хочу сначала с тобой увидеться». Арсений отправляет смайлик с поднятым большим пальцем, а потом еще и стикер с котом, потому что у него всё тело гудит и вибрирует, а энергию, как и газы, вредно держать в себе. Через час Антон тащит его на обед и, когда они садятся за свой привычный столик в кафе возле офиса, выгибает бровь: — Ты чего такой радостный? Стас на премию расщедрился? — Нет, — Арсений качает головой. Мельком улыбается официантке, пока та кладет меню и отдельный лист со спецпредложением, и даже не кривится от заголовка «Рыбная неделя! Успейте пообедать со скидкой!». — Пироженка вернулся. — Матвиеныч? — спрашивает Антон, будто у них есть еще какой-то Сереженка-Пироженка, а потом присвистывает: — Давненько его не было. Он с концами или опять улетит? — Не знаю, вечером всё обсудим. Тебя и Диму тоже позовет, но сначала вдвоем посидим. Антон закатывает глаза и супится, как ребенок, словно у них с Позом не бывает своих встреч тет-а-тет, на которые Арсений, кстати, реагирует абсолютно спокойно, потому что его психологический возраст больше пятнадцати. А кое-кто эту цифру перешагнул только по паспорту. — Ты скажешь ему? — Скажу о чем? — он скользит взглядом по меню, выбирая между тыквенным супом и салатом. — О своей ориентации. Арсений каменеет над цезарем и хмурится вплоть до десертов. Сережа был его единственным близким другом до появления Антона. Они познакомились еще подростками, когда решали, как делить актовый зал между командой КВН и театралами. Потом всё запуталось и усложнилось — примерно в тот момент, когда поступили в разные ВУЗы. Первые два курса, конечно, держали связь, но уже со скрипом, а затем Антон, и без того маячивший на горизонте, стал каким-то до нелепости родным. Но во время преддипломной практики Арсений и Сережа оказались в одной фирме, общение снова наладилось — и снова провисло, когда после выпуска в том взыграла горячая южная кровь и он с девизом «не хочу работать на дядю» начал строить свой бизнес и колесить по стране, а потом и за ее пределами. — Скажу, — Арсений задумчиво кивает, продолжая хмуриться. Он и раньше собирался обсудить всё при встрече, но внезапный вопрос поставил его в тупик. Нет, херня это всё, Сережа отличный парень, он поймет. Может, не одобрит, но одобрения и не требуется, а вот понять — поймет. От тревожных мыслей отвлекает голос Антона: — Всё будет хорошо. — Он кладет руку поверх руки Арсения, сжимает в знак поддержки. — Знаю, звучит банально, но я правда в это верю. Кольца холодят кожу, пальцы мягко гладят по тыльной стороне запястья, и Арсений зависает на этом жесте непозволительно долго. — Спасибо. Антон улыбается и убирает руку лишь в тот момент, когда официантка подходит принять заказ.

***

Те же выбритые виски и пучок черных волос на макушке, те же хитрые глаза и усталость в уголках губ. — Здорово! — Сережа улыбается, хлопает Арсения по плечу и затягивает внутрь квартиры. — Ты совсем не изменился. — Всего пару месяцев прошло, Арс. Можно подумать, ты за это время стал каким-то другим. «Даже не представляешь…» — мелькает мысль, но вслух он говорит: — Пара месяцев — это два, а мы не виделись… Сколько, четыре? Да и то один раз, между твоими отлетами. — А ты всё такой же душный, — Сережа смеется, убирая купленное пиво в холодильник, и благодарно кивает, увидев пачку сока. — Сразу говорю: жрать нечего, у меня еще джетлаг, я тебе написал и уснул. Арсений садится за барную стойку и пожимает плечами: — Можем парней напрячь. — Одобряю. Ты говорил Антону? — Да. А ты звонил Диме? — Неа. Позвони ему сам, я пока кофе сделаю. Арсений ждет, когда кофемашина перестанет шуметь, набирает Поза и ставит на громкую связь. Тот снимает трубку через три гудка. — Димозавр, угадай, что случилось? — прежде, чем прозвучит ответ, он заявляет: — Пироженка вернулся! Сережа, услышав прозвище, закатывает глаза. — Еба-ать трюк! — восхищается Дима и переходит сразу к сути: — Когда встречаемся? — Хватай эту кудрявую шпалу и приезжай ко мне часика через два, идет? — спрашивает Сережа, ставя на барную стойку два капучино. — И пожрать возьмите, а то у меня шаром покати. Пиво можете не брать, Арс уже принес. — Ну ясен хуй, — усмехается Дима. — Ладно, я всё понял, будем к девяти. Улыбка снова трогает уголки губ. С Димой по телефону всегда так: коротко и по делу. Арсений добавляет: — Обними за меня Катю. — Хорошо. Целую. — И я тебя. Он завершает звонок, чувствуя пристальный взгляд Сережи. — «И я тебя»? — тот по-доброму скалится, выгибая бровь. — Совсем без меня опидорасился, да? «Ты даже не представляешь», — снова проносится в голове, и Арсений чуть не давится смешком и кофе. — У Димы, между прочим, жена есть. — Ага, и вся родня — греки. А у тебя такого оправдания нет. Момент кажется донельзя эпичным, но Арсений решает пощадить Сережу, пусть тот и не сможет оценить его великодушия. Что поделать, не все герои носят плащи. Они допивают кофе, болтая о том о сём, потом перебираются на диван. До приезда ребят остается полтора часа, и половина отведенного времени уходит на рассказы о путешествиях (Сережа) и их отсутствии (Арсений), куче новых приятелей (Сережа) и их отсутствии (Арсений — потому что нельзя взять и огорошить человека фразой «я тут тоже с несколькими ребятами познакомился, а потом еще и пососался, кстати, они все были парнями, потому что я люблю члены»). — Когда улетаешь? — спрашивает он осторожно, потягивая пиво из бутылки. Сережа делает несколько глотков сока и пожимает плечами: — Не знаю. Думаю, не в ближайшие полгода. У них будет куча времени, чтобы подлатать общение. Такова заурядная правда жизни: люди отдаляются, а потом снова прикипают друг к другу, починить можно почти любую связь — было бы желание. Обоюдное. Со стороны Арсения оно точно есть, потому что сейчас, сидя на диване и глядя в знакомое до боли лицо, он понимает: скучал. Слишком сильно увяз в Антоне, не смог подпустить Диму, не завел новых друзей — они ж не крысы или тараканы, чтоб от хлебных крошек заводиться. А Сережа — вот он, наконец-то рядом, рассказывает о своей жизни, и Арсению не всё равно, хоть и не виделись четыре месяца. — Что с лицом? — А что с ним? — Знаю я это выражение, Арс. Довольная лисья морда. Колись, чего ты там уже выдумал? — Ничего не выдумывал! Понял, что соскучился по тебе — просто охренеть. Вместо того, чтобы расслабиться или отшутиться, Сережа вдруг напрягается, допивает сок и садится боком, поджав одну ногу под себя (прямо как Антон, будь он неладен, любая мелочь о нем напоминает). — Арс, у тебя что-то случилось? — Я не могу просто так соскучиться по другу? — Ты мне зубы не заговаривай, ладно? Не первый год знакомы. Ты никогда сопли не разводишь без повода, да и пива выпил всего бутылку, от нее бы не развезло. — Твои подозрения почти оскорбительны. — Попов! Не доводи до греха. Арсений вздыхает и трет переносицу, признавая поражение. Он ерзает, стараясь сесть поудобнее, но собственная кожа иглами давит — прямо вовнутрь, от них никуда не деться. — Я действительно скучал, — начинает он, пялясь на горлышко опустевшей бутылки. — И это никак не связано с тем, что я собираюсь сказать, но… Дело в том, что я… Эм. Я бисексуал. Повисает тишина. Секунд через пять Сережа выдает: — Блядь, слава богу. — Поймав на себе удивленный взгляд, он дергает рукой: — Ты затрахал со своими драматичными паузами, ебланоид! Я уже испугался, что у тебя рак, или СПИД, или еще какая-нибудь лютая хуйня. — И ты… не против? — А если и против, что это меняет? — он пожимает плечами. — Я не буду в восторге, если ко мне подкатит мужик, но в остальном… насрать. Ты такой, какой есть, и мне кристаллически похуй, на чьи жопы у тебя встает — лишь бы не убился раньше времени и крышей не съехал. В этот момент Арсению становится так легко, будто его от макушки до пят наполнили гелием. Он рассказывает Сереже всё: о стремной истерике в клубе, о туповатом Егоре и забавном Эде, даже про рыбное фиаско говорит. Опускает лишь интимные подробности и правду насчет Антона, чтоб не травмировать (и самому не травмироваться). Часы показывают без трех минут девять, когда в домофон звонят. Сережа нажимает на нужную кнопку и, пока ждет у двери, спрашивает: — Я чет запутался: когда ты по свиданкам начал бегать? — Месяцев пять назад, — отвечает Арсений, тут же понимая свой проеб. Последний раз они виделись четыре месяца назад. Он к тому моменту уже успел признаться Антону и Диме и даже сходил на свидание с Егором. Сережа явно всё понимает, но вместо того, чтобы задать логичный вопрос из серии «почему ты мне не сказал», грустно улыбается: — Я ведь тоже по тебе скучал, знаешь? …В этот раз Арсений обнимает его изо всех сил, и ему ни капли не стыдно.

***

Погода откровенно паршивая, но Арсений всё равно улыбается: такой Питер — промозглый, осенний, серый — ему по душе. В директе висит сообщение от Руслана: к третьей неделе привычка болтать каждый день возникла сама собой. Они не здороваются и не прощаются — разговор бесконечно маячит на периферии. Не надо бросать все дела и сломя голову бежать отвечать, но в груди стабильно теплеет от надписи «1 новое уведомление» на экране телефона. Это напоминает, что за пределами квартиры есть целый мир и другие люди. Когда год назад Арсений осознал, что у него к Антону не только крепкая дружба, но и не менее крепкий стояк, он испугался, а во время каминг-аута чуть не словил разрыв аневризмы, но сейчас паника поднялась на новую высоту — машет когтистой лапой из стратосферы. Анализировать каждый жест Антона, мягко говоря, ненормально. Зависеть — еще хуже. Арсений думал, что отгоревал уже, выстрадал, принял. Смирился с чувствами. Не избавился, но проложил безопасную тропу, как в зарослях борщевика: чуть в сторону дернешься — рана; иди прямо и не сворачивай. А сейчас ветер вовсю дует и зелень колышется, грозя обжечь, оставить такие волдыри, что всяким крапивам и не снилось. Толку пресловутый борщевик винить: он растет себе и растет, плевать ему на всяких дурачков. Но Арсений — слепой ботаник с верой в лучшее — продолжает шароебиться по ядовитому лабиринту, хотя лучше бы искал из него выход. Он отлипает от окна, за которым тучи грозят вымочить Питер до нитки, и переводит взгляд на телефон. Лезет в директ. Чужой аватар мигает онлайном: сейчас они оба в сети. «Какие планы на сегодня?» — спрашивает Руслан. Подсознательно Арсений ждет продолжения в стиле «не хочешь сходить куда-нибудь?», но реальность остается крайне прозаичной. «К другу еду. Он недавно вернулся в страну, решил собрать кучу народа, отметить. А ты как? Работаешь?» «К сожалению. Будет грандиозная вечеринка?» «Ага. Он коттедж снял за городом». «Мне ждать от тебя пьяных смс?» Арсений зависает на последнем сообщении, пытаясь понять: это претензия, флирт или попытка поддержать разговор. Руслан не пользуется смайликами, даже скобочки не ставит. Кубик Рубика со стертыми гранями — попробуй разберись. «У меня нет твоего номера, чтоб их слать», — пишет в итоге Арсений, слабо надеясь на флирт. На экране появляются точки, означающие набор текста, но вскоре исчезают. Проходит тридцать секунд, минута, две — ответа нет. Остается поджать губы и убрать телефон в карман пальто. Антон мягко пихает локтем, заглядывает в глаза — «всё нормально?». Арсений кивает, затем смотрит на Диму, сидящего спереди: тот ведет машину одной рукой, а второй сжимает Катину ладонь. Их медовый месяц кончился больше года назад, но вот такие прикосновения — «я здесь, я рядом» — сохранились. Вскоре Дима тянется включить музыку, потом возвращает правую руку на руль; Катя в это время залипает в телефоне. Всё происходит само собой: они синхронны, настроены друг на друга, им не надо переживать, что партнер обидится или неверно поймет. Арсений, смотря на все десять пальцев, уверенно сжимающих руль, чувствует, как тиски вокруг сердца становятся слабее. Безопасное вождение тут ни при чем: порой тяжело видеть чье-то счастье, когда у тебя стабильный пиздец. Антон на соседнем сиденье ерзает, наклоняет колени то в одну, то в другую сторону. Ему неудобно: машина Позовых не рассчитана на великанов, но лучше так, чем тащиться на электричке с кучей бухла или продавать почку на Авито, потому что такси до коттеджа стоит как крыло самолета. Всю неделю Антон странный, себе на уме: его ребяческий азарт никуда не делся, но появилась задумчивость. В прошлую среду, когда они вчетвером собрались у Сережи, он был зажатым, сохранял дистанцию. Арсений старался игнорировать укол обиды, но мысли кусались, поднимали со дна рефлексивного болота самую мутную муть. Он еле сдержался, чтобы по возвращении домой не вывалить претензии в духе «что, Шаст, смелый только в стенах квартиры?», или «раз не можешь касаться меня при других, то и наедине не надо», или «вообще меня, блядь, не трогай, ты делаешь только хуже». В тот вечер Арсений решил: всё, хватит, наигрались — и будет. Обеспечивай духовный рост за чей-нибудь другой счет, Антон, в моих карманах пусто — ты, сам того не зная, давным-давно всё забрал, от меня меня не осталось. Решить — решил, а потом заметил и задумчивость, и сведенные брови, и искусанную губу. Среда сменилась четвергом, затем пятницей, все выходные Антон провел с Ирой, и стало только хуже. Он вернулся домой хмурым и заебанным. На осторожные вопросы лишь покачал головой, сказал, что с Ирой не ссорились, всё, мол, в порядке. Антон был далек от порядка. И вроде ничего такого: в понедельник шутил, как всегда, часто улыбался, не бухал, много ел. Но он замедлился, начал отвечать с задержкой, будто окружающий мир отошел на задний план. В кудрявой голове определено что-то творилось: из-за Иры, работы или их дружбы — черт его знает, но творилось, и Антон не хотел никого к этому подпускать. У Арсения мелькали догадки, но он отмахивался от них, даже не вникая: слишком бредовые. Не настаивал на разговоре, однако ощущал старую, извечную потребность знать, что у Антона всё хорошо (а если не хорошо — помочь это исправить). В общем, от чего пытался уйти, к тому и вернулся. Он начал его касаться. И перестал анализировать. То есть семимильными шагами несся к какому-то пиздецу. Арсений всю неделю был воплощением котенка по имени Гав: «— Не ходи туда, там тебя ждут неприятности. — Ну как же туда не ходить? Они же ждут». Он просто не мог не тянуться к Антону, если им обоим, хоть и по разным причинам, это было нужно. Антон реагировал. Улыбался, зажигался, теплел. По-прежнему платонически, невинно и мягко: упереться коленом во время фильма, накинуть толстовку на холодные плечи — «не фиг курить в футболке», провести пальцами по отросшим кудрям — «опять зарос как йети». Оказалось, Антон обожает, когда его гладят по голове. Арсений задавался вопросом, знает ли об этом Ира. Знает, конечно, они же больше года встречаются, еблан. Ну не сможешь ты стать для него ни одним «впервые», пора бы смириться. — Надо на заправку заехать, — говорит Дима, выдергивая Арсения обратно в реальность. Катя щелкает пальцами: — О, я как раз хочу кофе. — Он у них на вкус как помои, — фыркает Антон. — Да, но есть в этом что-то эдакое. — В уринотерапии? — Шастунишка, какой же ты мерзкий. Арсений не может сдержаться: — Это вы еще не видели, как он ест, когда ему лень мыть посуду, а все тарелки грязные. — Удиви нас, — весело просит Катя одновременно с Антоном, который шипит «не смей!». — Пакеты одноразовые на них надевает. Спереди раздается синхронное «фу-у», а Антон бубнит: — Ничего вы не понимаете. Мне за эту разработку такую премию дадут… — Иногда легко забыть, что он в половине случаев разговаривает мемами. Дима качает головой: — Шаст, я тебя, конечно, люблю, но ты еблан. Арсений мысленно соглашается и в который раз задает себе вопрос, как его угораздило втрескаться в это недоразумение. — Ты пожалеешь о своих словах, когда я стану богатым и знаменитым. Машина плавно поворачивает, чтобы заехать на заправку. Вскоре Дима глушит двигатель и выходит на улицу, Катя следует за ним, но прежде, чем захлопнуть дверь, говорит: — Стол заказов открыт, жду пять секунд. — Купи шоколадных батончиков, ладно? — Тох, а ты, кроме сладкого, вообще что-нибудь ешь? Непохоже. Ладно, куплю. Когда Дима перестает копошиться возле бака и идет оплачивать бензин, Арсений переводит взгляд с его удаляющейся фигуры на Антона. Тот кажется очень уставшим. — Ты в порядке? — Ну да, — отвечает он, пряча зевок в кулаке. — А что такое? — У тебя в мешках под глазами поместится не только картошка, но и парочка белорусов. — Зачем белорусы? Ты сам всю картошку схаваешь. Арсений улыбается уголками губ: — У меня хороший вкус. — «Не просто ж так я в тебя влюбился, идиотина». — Может, расскажешь уже, что с тобой творится всю неделю? Антон дергает плечом: среднее между «нет» и «не знаю», потом снова зевает. — Всё нормально. Не выспался. Давить не вариант, но и подвешенное состояние уже напрягает: как сам Антон заметил после вечера с Олегом, раньше они всем делились. Ладно, не всем, но многим, им же не по десять лет. А сейчас появилась какая-то дистанция — перекочевала из физики в лирику. — Не делай из меня дурака, ладно? — тихо просит Арсений, смотря на него с нежностью и заботой, потому что иначе уже не получается. — Не хочешь говорить сейчас — не говори, но не надо врать. Антон отводит взгляд. Начинает нервничать: перебирает кольца, сдувает нависшие на лоб кудри, закусывает губу. Арсений, не успев себя остановить, подносит руку к его подбородку, касается губы подушечкой большого пальца. — Прекрати кусать, — говорит он. Антон смотрит прямо в глаза — чертова лесная зелень, — но отстраняться не спешит. Резкий ком в горле не дает нормально дышать, поэтому Арсений почти хрипит: — И так уже всё... в ранках. — Арс, — тихо зовет Антон, шевеля губами под пальцем, выдыхая теплый воздух на кожу руки. — Арс, я… Желание податься вперед и поцеловать его настолько внезапное и ослепляющее, что становится страшно. И больно. Арсений отводит руку, надеясь, что она не слишком заметно дрожит, и лихорадочно подыскивает слова, потому что тишина оглушает. Антон молчит. Хмурится, утыкается невидимым взглядом куда-то ему за плечо, снова уходит в раздумья. Когда Арсений открывает рот, чтобы сказать что-нибудь — что угодно, — передние двери открываются, запуская в салон прохладный осенний воздух. Дышать становится немного легче. — Держи свои сладости, — говорит Катя, протягивая Антону несколько разных батончиков. — Спасибо. Ты уже выпила кофе? — Ага. — И как на вкус? Она смеется, пристегивая ремень безопасности: — Как помои. Они выезжают обратно на трассу под мелкие капли дождя: скоро Питер снова зальет, да и за городом вряд ли светит солнце. Арсению наплевать. Хочется выпрыгнуть из машины и со словами «я передумал, давайте без меня» трусливо свалить домой, но он уже в том возрасте, когда дешевые драмы не к лицу. Дело даже не в его бездумном касании — скорее, в реакции после. Моменты, когда поцеловать Антона хотелось так сильно, что впору выть, уже случались, но сегодня за желанием мелькнуло еще и намерение, и он испугался самого себя. Будто в живот пнули — резко, подло, исподтишка. Понял ли Антон? Раньше точно не понимал, но сейчас... Сейчас что-то изменилось. Боже, нет, не надо лезть в дебри: это реальный мир, а не фантазия пубертатной девочки, где все вокруг внезапно проснулись геями. Арсений снова душит на корню нелепую смесь из страха и надежды — ему не привыкать. Телефон в кармане коротко звенит. Когда Арсений достает его, на экране горит три новых уведомления, и он, благодарный за возможность отвлечься, заходит в инстаграм. «Извини, был занят», — гласит первое сообщение. Ниже высвечивается номер. В конце Руслан пишет: «Пьяные смски — самые важные, если ты не знал». Арсений обновляет список контактов почти механически, нет сил даже на слабую улыбку. — Всё в порядке? — спрашивает Антон. — У тебя лицо… странное. Арсений убирает телефон в карман, так и не написав Руслану свой номер. С другой стороны, его об этом и не просили. — Странное лицо? Кто бы говорил, — он с беспокойством смотрит в ответ. — Серьезно, Тох, выглядишь фигово. Может, поспишь? Нам больше часа еще ехать. Тот качает головой, пытаясь возразить, но широкий зевок сдает его с потрохами. — Ну же, — настаивает Арсений тихим голосом, будто маленького ребенка пытается убедить, — тебе надо поспать. Антон сдается и кивает, а потом вдруг смущается: — Ты не против, если… — он не договаривает, кидая взгляд на чужие колени. Это плохая идея. Лучше извиниться и отказать: мол, «прости, нога болит», или «тебе будет неудобно», или «Тох, ты тяжелый». — Ложись. Да ну еб твою мать. Антон сонно улыбается, а потом скрючивается буквой «зю», чтобы лечь головой на колени Арсения. Он не просто осторожно упирается в одну ногу, нет: забирается на обе, закидывает сверху руки, почти обнимая, полностью оккупируя территорию, как наглый кот. Ну, то же самое сделал и с сердцем — нечему удивляться. — Разбуди, если устанешь, — еле слышно бормочет Антон. — Хорошо, — врет Арсений. Чужой вес давит теплом и кажется таким правильным, что отказаться от этого выше его сил. Поза не самая удобная, некуда деть собственные руки. Точнее, левую Арсений вытягивает вдоль спинки сидений, а вот правая остается не у дел. Поэтому он запускает пальцы в кудрявые волосы и начинает мягко, еле касаясь, массировать кожу головы. Ага, именно поэтому. Несчастное ты пиздаболище. …Но Антон весь расслабляется, чуть сильнее сжимает колено в ответ, и собственная слабость — в который раз — перестает иметь значение.