Переплетено

Арсений, конечно, бисексуал, но у него всё по гейским канонам — через задницу. Только речь, к сожалению, не про секс, а про жизнь. Он решает, что не будет давить на Антона, терпит-терпит, — а потом еще терпит-терпит, но через пару дней силы подходят к концу: лимит у них не резиновый. Вопросы не дают покоя, и отвлечься он может лишь на репетициях, благо Алена быстро вернулась в строй. Арсений чувствует себя бомбой замедленного действия, и цифры на таймере опасно близки нулю. Антон продолжает молчать — и о себе, и о них, и даже о переезде, который висит дамокловым мечом. Он не общается с Ирой по фейстайму, хотя раньше делал это каждый день (Арсению приходилось сваливать в гостиную или на кухню, чтобы дать им уединиться). Может, конечно, переключились на обычную переписку, черт его знает. Но напряжение растет, хоть бери и сжимай пальцами в прямом и переносном. Квартира, офис, метро — тактильность никуда не делась. Наоборот, ее очень много, и Арсений задается вопросом, как они могли столько лет дружить, спать на соседних кроватях, вместе гулять — и не касаться друг друга. Теперь это кажется самой естественной вещью на Земле, но истрепанным нервам не помогает. Не помогает и Сережа, который с изяществом бульдозера намекает на разговор, а Арсений не менее изящно увиливает. У друга терпения еще меньше, так что спустя полторы недели после вечеринки в телегу прилетает: «Или ты сегодня же приедешь ко мне, или я приеду сам. И, поверь, второй вариант тебе не понравится». А потом вдогонку: «Арс». «Ты никогда не был таким ссыклом». «Меня это уже напрягает, давай поговорим нормально». Вдохнув и медленно выдохнув, он решает, что Сережа прав. Но вдвоем тонуть веселее, так что… «Давай. И твою ссору с Дашей заодно обсудим. Приеду к семи, ок?» Вверху появляется и исчезает надпись «…печатает», тишина длится почти минуту, а потом тот отвечает коротким «ок». Ибо не фиг стыдить людей за нерешительность. К тому же Арсений еще после вечеринки хотел обсудить мутного Жеку (отличное погоняло для тюрьмы) и бутербродное веселье с двумя дамами, просто в очередной раз угодил на орбиту Антона, а там сработала сила притяжения. Физика, бессердечная ты сука. К слову о несостоявшихся разговорах. Надо зайти в диалог с Русланом. Арсений делает глоток горячего кофе (боже, храни Ваню, не такой уж он и дурак), ослабляет галстук. Сейчас время обеда, но дел навалилось слишком много, да и Антон не в офисе — уехал на встречу с новым клиентом, — переться на улицу нет никакого смысла. «У тебя всё в порядке?» — спросил Руслан еще час назад, и Арсений видел, но забыл ответить. Сам ведь бесится, когда так делают: занят — просто не читай, не оставляй человека с тупым «просмотрено», это невежливо, — но вышло как вышло. Он открывает инстаграм, чтобы зайти в директ, и видит публикацию из «Маяка»: ребята напоминают, что организаторы «Открытого микрофона» уже скинули ссылку для новой записи. Выступление через два месяца, но желающих немало, нужно ловить момент. Арсений пересылает пост Антону и пишет: «Давай. Это твой шанс». Ответ приходит почти сразу: «Спасибо, я подумаю». «Да что тут думать, Шаст? Ты каждый раз так говоришь. Записывайся». Почти минута тишины, затем короткое: «Бля, ну Арс». «Не Арсай. Давай, у тебя куча хороших черновиков. Ты сможешь, слышишь? Я в тебя верю», — он строчит с таким запалом, будто решается чья-то судьба, потому что знает: иногда нужно чуть-чуть подтолкнуть, иначе этот идиот не вылезет из своей раковины — даже ради заветной мечты. Напряжение зудит в кончиках пальцев, а его и раньше было немало, и Арсений, наплевав на осторожность и здравый смысл, добавляет: «Предлагаю пари». Антон, уже набиравший ответ, перестает писать. Молчит несколько секунд, но любопытство оказывается сильнее: «Какое пари?» И вроде бы ничего такого, но Арсений шестым чувством понимает: вот он, момент «икс». Сейчас решается что-то очень важное. Либо он шутит, ставит несерьезные условия, и они оба выдыхают, сидя на мертвой точке, либо вместе шагают в пропасть. Никаких полумер. «Даю тебе время до конца недели. Если ты снова спрячешь башку в песок и не запишешься, то…» «То?» — подхватывает Антон. «Поцелуешь меня», — думает Арсений, но набирает, конечно же, совсем другое. Этот бред прокатил бы лет в тринадцать, и то не факт. «Не запишешься — пойдешь со мной в гей-клуб. И не просто посидишь у бара, а будешь танцевать вместе со всеми». Господи, блядь, пора к кардиологу, его сердце не выдерживает нагрузок. Скоро еще и тремор в руках начнется — вообще песня. Антон что-то набирает, стирает, набирает, опять стирает. «Ты хочешь, чтобы я танцевал медляки с незнакомыми мужиками?» «Нет, — отвечает Арсений. Он ведь себе не враг. — Я про обычную музыку. Быструю». «Тогда ладно. Забились». …Кажется, он только что сделал шаг в пропасть, и Антон шагнул вместе с ним. Может, конечно, тот запишется на «Микрофон» — хороший исход, ведь Арсений действительно хочет видеть его счастливым. А если не запишется, можно продолжать капать на мозг даже после спора. В голове миллион вопросов из серии «вдруг передумает?», «вдруг не передумает?», «в какой клуб его отвести?», «а если ему там не понравится?», «а если понравится слишком сильно?». Арсений прячет лицо в ладонях и беспомощно стонет: ситуация — полный обсюр. И последнее время подобных моментов всё больше и больше. Сережа, наверное, назовет его ебанатом. И будет прав. Взгляд снова утыкается в экран. Он вспоминает, что до сих пор не ответил Руслану. «Да, всё в порядке. Ты как?» Тот выходит на связь не сразу. Арсений тонет в отчетах, кофе успевает остыть, а обеденный перерыв подходит к концу, но он есть и не планировал: закажут что-нибудь с Сережей. «Ты в последнее время какой-то не такой», — пишет Руслан, игнорируя вопрос о делах. Арсений не спрашивает, что он имеет в виду. Сам знает: общение заметно сократилось, паузы между ответами увеличились. Интерес никуда не ушел, просто над каждым словом теперь приходится думать, а это весьма усложняет жизнь. С одной стороны, ему нравится Руслан, и вот так его френдзонить — не дело, с другой — они ничего друг другу не обещали, даже не виделись ни разу после бара. «Сейчас сплошные репетиции. Сам понимаешь, премьера на носу», — пишет он в итоге. Ждет лаконичного «ок», боясь, что всё накроется медным тазом, но Руслан снова удивляет: «И это никак не связано с тем, что я позвал тебя на свидание, а ты меня отшил?» Арсений не успевает подумать над ответом, когда приходят еще три сообщения подряд: «Потому что, если связано, не загоняйся». «Мы уже больше месяца общаемся, Арс». «Я не самый открытый человек, но мне нравится считать тебя другом». Намек довольно понятный: не хочешь отношений — не проблема. Рискуя, Арсений всё же строчит: «То есть как это ты не влюблен в меня по уши?», — и сейчас его либо заслуженно пошлют на хуй, либо примут с нездоровым (нарциссичным) чувством юмора. Руслан несколько минут молчит, а потом присылает «Фух, еле нашел» и видео, где парень открывает рот под звук «Раскатай губу. Закатай обратно». О-о да, они смогут быть друзьями. Если, конечно, не пустят всё по пизде. «Ну так как? У нас всё нормально?» «Даже не сомневайся. — Немного подумав, Арсений добавляет: — Премьера через две недели. Придешь?»

***

Он собирает все пробки, какие только можно. В автобусе каждые пять минут истошно кричит маленький ребенок, а от мужика, стоящего рядом, сильно разит сигаретами — к горлу подкатывает тошнота. Или это из-за голода: Арсений завтракал в семь утра, потом перебивался кофе. Сейчас время близится к семи вечера, и за двенадцать часов одной яичницы явно мало. В общем, к Сереже он приползает злобным и уставшим. Тот, окинув его внимательным взглядом, даже перестает улыбаться. — Если всё настолько плохо, в баре ждет вино. — Ты лучший, — стонет Арсений, разуваясь и стягивая пальто. — Знаю. Пока Сережа копошится на кухне, Арсений отправляется в уборную. Моет руки, мажет взглядом по отражению в зеркале. Не на себя смотрит — на комнату. В каждом уголке этой квартиры столько воспоминаний… Как-то раз он умудрился уснуть прямо в ванне, а Серому не хватило сил, чтобы дотащить его драчливую пьяную тушку до дивана. Где-то на закрытой полке стоит мыло ручной работы — подарок Арсения. Им никто не пользуется, потому что оно сделано в форме вагины, причем весьма… натуралистично. На самом деле он и сам не фанат бесполезных подарков, но в тот раз соблазнился. А банный халат, который сейчас висит на крючке в углу, притащили Дима и Катя на новоселье. И во-он тот набор полотенец с инициалами «С. М.». Черт знает, кому такое нравится, но Сережа не выкинул и не заменил — видимо, по душе. В его квартире вообще довольно много следов чужого присутствия. Если точнее, следов Арсения. В кухонном шкафчике всегда найдется бутылка вина, в бельевом — куча шмоток, которые Арсений постоянно забывает забрать: то свитер, то старая ветровка, даже домашние штаны и несколько футболок, которые он притащил для ночевки. Приятно знать, что есть место, где тебя всегда ждут. Дело, конечно, не в самой квартире. Дело в Сереже. Да, они отдалились, но уже столько вместе пережили — этого человека невозможно считать чужим. И первая драка в школе (он, ниже Арсения на целую голову, всё равно заступился, как разъяренный берсерк; им потом нехило наваляли, но это уже детали), и первые вписки, и первый секс (Серый в десятом классе с Олей переспал, а Арсений еще год ходил как лох, но в одиннадцатом начал встречаться с Викой). Они всё обсуждали, доверялись друг другу. Без розовых соплей, конечно. Концентрированное no homo, суровая маскулинность, как в той серии, где Росс рассказывал парням о Рейчел: «— Ну а потом взял и поцеловал. — Взасос? — Ага. — Круто». И сейчас история с «первыми разами» повторяется, потому что о своей любви к Антону Арсений никому не говорил. Символично. А еще хочется узнать, что творится с Матвиенко. Хватит уже недомолвок. Свет в кухне теплый, но не яркий, не режет глаза. На барной стойке кружка чая и бокал вина, рядом блюдо с сырной нарезкой и виноградом. Внутренний эстет ликует. Арсений садится напротив Сережи, который отпивает свой чай и заедает его сыром — прямо так, без хлеба. — Как на работе дела? — спрашивает он, решив, очевидно, не давить. Арсений уже открывает рот, чтобы ответить, и вдруг на всю кухню раздается урчание его живота. Они усмехаются друг другу, и Сережа предлагает: — Че, может, пиццу закажем? — Давай самую большую. Я с обедом сегодня проебался. В руках напротив появляется телефон с иконкой доставки. Двойная пепперони — их вечная классика, можно даже не совещаться. — Чего так? — Да не знаю, — Арсений пожимает плечами. — Антона в офисе не было, а одному лень идти. — Без Шаста уже и поесть не можешь? — Работы много было. — Ага, — он хмыкает. — Завязывал бы ты с этой хуйней. Сережа, сделав заказ, откладывает телефон. Арсений недобро щурится и на всякий случай отпивает вина, чтобы не вспылить. Кажется, разговор будет напряженным. — Не понимаю, о чем ты. — Я про твою привычку забивать на себя, когда Шаста нет рядом. Или когда ему от тебя что-то нужно. — Драму на пустом месте разводишь. Сережа саркастично выгибает бровь и убирает подальше свою кружку. Он, конечно, терпит-терпит, но потом может дать таких ментальных (и не только) пиздюлей — пожалеешь, что на свет родился. Горячая южная кровь. — Сам-то в свои слова веришь? — Да о чем ты, блядь, говоришь? — цедит Арсений раздраженно, потому что с вином на пустой желудок теряет контроль, и терпения уже ни на гран. — О том, что ты всюду за ним таскаешься, стоит ему поманить пальцем — и ты тут как тут. Он появляется на горизонте, и остальные уже не имеют значения, да? Это… воу. Это звучит как претензия. А с претензиями у Арсения разговор короткий: через «клин клином». — Он, вообще-то, единственный, кто всегда рядом, а не за тридевять земель, знаешь. Сережа будто в неверии качает головой: — Да ты совсем охуел? Я два года в универе за тобой как прихвостень бегал, а ты был вечно занят, особенно когда Шастун поступил. А потом, на стажировке — напомни, кто из нас двоих сразу же мчал домой? Я тебя, морда бессовестная, сколько раз звал посидеть где-нибудь? И сколько раз ты согласился? Да даже когда соглашался — о нем постоянно пиздел. — Чушь! — Ни хуя. Ты просто боишься признать, что вся эта хрень с самого начала была ненормальной. — Ревнуешь — так и скажи, — зло бросает Арсений. — Не перекладывай с больной головы на здоровую. Сережа смотрит на него тяжелым взглядом. — Не спорю — ревновал. Арс, ты мне не чужой, ясное дело, я не хотел тебя потерять. Потом смирился. Но не знал, что всё настолько запущенно, думал, ты себе нового лучшего друга завел, а не… Арсений перебивает, не готовый услышать продолжение: — Антон и есть мой друг. — С друзьями на кроватях не обжимаются, — Сережа всё равно рубит с плеча, и ненавистная правда жжет как пощечина. Не зря Паланик писал, что палки и камни могут покалечить, а слова — и вовсе убить. — Блядь, Арс, мы с тобой в каких только ситуациях ни были, но даже сейчас, зная твою ориентацию, у меня ни одной левой мысли не возникло, потому что между нами нормальная дружба. А между тобой и ним — полный пиздец. Арсений допивает вино залпом и совсем не по-графски вытирает губы тыльной стороной ладони. — Ты говоришь так лишь потому, что на вечеринке… — Она здесь ни при чем. Я начал сомневаться, еще когда ты про своих мужиков рассказывал, — Сережа выдыхает, проводит ладонью по лицу. Градус напряжения опускается с отметки «сейчас здесь всё взорвется к хуям, спасайте женщин и детей» до «скорее всего, ваша смерть будет тихой, долгой и мучительной». — Просто… ты смотришь на Антона так, будто у него из задницы светит солнце. Арсений усмехается. Прикрывает глаза. Он представлял их разговор немного другим. И — тем более — не ждал откровений насчет едва не просранной дружбы. С одной стороны, хочется извиниться, с другой — он не уверен, что с чужой колокольни лучше видно. В конце концов, обвинять обстоятельства куда удобнее, чем себя. — Скажи честно, — продолжает Сережа, не получив реакции, — вы с ним… Вы любовники? Арсений смотрит недоуменно: — Любовники? — Ну, насколько знаю, с Ирой он не расстался, так что… — Нет. Между нами ничего не было. Погоди, ты всё это время думал, что мы трахаемся, наплевав на его отношения? Сережа пожимает плечами. — Я видел вас тем утром. И, повторюсь, друзья так не обжимаются. Арсений тянется к бутылке, чтобы наполнить бокал, потому что в голове настоящий пиздец, а пальцы дрожат. — Он просто прилип ко мне во сне. — Он не спал. Рука дергается, и вино льется мимо. — В каком смысле? — Да в прямом. — Сережа подает бумажные полотенца. Закидывает в рот пару виноградин и, прожевав (храни его господь), объясняет: — Я же не знал, что вы ко мне завалились. Поднялся с девчонками, дверь открываю, а там вы. Ты дрыхнешь на спине, а Шаст рядом лежит, тебя поперек живота обнимает. Он меня увидел и так шарахнулся, что чуть с кровати не упал. — Может, он услышал, как вы топаете, вот и проснулся, — бормочет Арсений, продолжая вытирать вино, которое давно уже впиталось в бумагу. — Ага, может, — абсолютно неискренне кивает Сережа. — Только я минут через десять вернулся, когда понял, что презики забыл, и его лапы опять были на тебе. Харэ по столешнице елозить, дыру мне скоро протрешь. Арсений выкидывает использованные салфетки в урну, садится на свое место и тихо говорит: — Когда ты ушел… ну, утром… он мне руку под футболку засунул, — заметив выгнутую бровь, торопливо качает головой: — Не в том смысле. Просто вроде как… обнял. — Без гейства, ага. — Сережа закатывает глаза с видом «и на хуя ты ломал комедию всё это время?». — Я понимаю, Арс. Такое сплошь и рядом. Мне тоже только волю дай — сразу пойду у друзей под майками шароебиться. Арсений фыркает и набивает рот сыром, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость. Сережа терпеливо ждет, когда хомячьи щеки уменьшатся до прежних размеров, и вздыхает. — Что между вами? — Сам не знаю, веришь? — Верю. А теперь расскажи по-человечески, я заебался клещами вытаскивать. И Арсений рассказывает. Деваться некуда: он уже сделал свой выбор, когда согласился сюда прийти. И о первых чувствах, которые проклюнулись больше года назад, и о своей ревности к Ире, и о каминг-ауте и попытках отвлечься — всё выкладывает как на духу. Даже про непонятную херню, которая сейчас происходит, говорит. Лишь о споре умалчивает: боится (то ли спугнуть удачу, то ли получить от Сережи люлей). — И мне показалось, — заканчивает он, пожимая плечами, — что у нас… ну… есть шанс? Тот смотрит на него как на дурачка и качает головой: — Пиздец ты влип. На языке вертится агрессивное «я в курсе», но он молчит: иногда защитные реакции до добра не доводят, а напряжения хватает и без ссор. Сережа делает глоток чая, хмуро косясь на виноград, будто тот его оскорбил, и спрашивает: — Могу сказать, как я всё это вижу? «Не надо», — в ужасе шепчет внутренний голос, потому что ничего хорошего не последует, — но Арсений молча кивает. — Я уже говорил, это нездоровая хуйня. И мое мнение не изменилось. — Видя, как он открывает рот, Сережа поднимает палец: — Не перебивай. Дослушай, раз согласился. Я вначале вспылил по хуйне, признаю: ты сам знаешь, идти на обед или нет, я зря полез. Просто куча хреновых подозрений было, одно на другое наложилось. Но… Арс, ты на себя непохож. Репетиции? Серьезно? Я на все твои спектакли ходил. Из тебя подробностей было не вытянуть, сюжет в двух словах описал и смылся: мол, увидите сами. Ты при мне только один раз репетировал, в школе еще, вы тогда Шекспира ставили, а ты волновался и просил оценить, нормально выходит или нет. Арсений запивает неприятный осадок вином. Ему просто не хватало куража, театральной атмосферы, вот он и предложил Антону поучаствовать. Смотреть на ситуацию с другого угла не хотелось, да и сейчас не хочется. — Ладно, — продолжает Сережа. — Хуй с ними, с репетициями, может, я перегибаю. Просто… чувство такое, будто ты Шаста во все сферы своей жизни пытаешься втянуть. — Не понимаю, о чем ты, — врет Арсений. — Себе пизди сколько угодно, но мне не надо, окей? Арс, вы хату вместе снимаете, в одной фирме работаете. Вы всё время вместе. Что было в твоей башке год назад, когда ты свои чувства понял, но решил ни хуя не менять? Он раздражается, выпивает еще вина. Дергает плечом: — А смысл? Все эти переезды в другие города, по-твоему, работают? От себя не убежишь. — Надо бежать не от чего-то, а к чему-то. А ты к Антону приклеился намертво и отпускать не хочешь. — Блядь, я пытался! — Арсений срывается, повышает голос. — Знакомился с людьми, ходил на свидания. Ты меня вообще слушал? Сережа спокойно кивает: — Слушал. Тебе из этих парней хоть кто-нибудь нравился? — Эд, — ворчит Арсений. Сейчас бы послать весь мир и уснуть в обнимку с бутылкой. — Ты говорил, что он не ревнивый, а потом ни с хуя начал на Антона бычить. — Ну. — Баранки гну. Ты выяснил, почему так случилось? — Нет. Я пытался с ним поговорить, но не… — Значит, хуево пытался, — категорично заявляет Сережа. — Бля, да разуй глаза! Тебе впервые с кем-то было хорошо, впервые кто-то реально понравился помимо Антона, и что ты сделал, когда начались трудности? Дал отношениям развалиться. Арсений чувствует себя так, будто в него без устали колют иглами, каждое слово — упрек. — Пара на то и пара, что там от двух людей всё зависит, — плюет он ядовито. — Я не знаю, что творилось в башке у твоего Эдика… — Эда. — …зато знаю тебя. Да мне похуй, как там его зовут, веришь? — Сережа фыркает. — Арс, раньше ты бы не позволил человеку, который тебе нравится, так легко уйти. Может, конечно, вы бы всё равно расстались, но поговорили как следует. Хочется малодушно пробубнить в ответ: «И как ты, такой умный, умудрился с Дашей разругаться?» — однако Арсений молчит: это было бы слишком подло. Сережа желает ему добра, просто способ донесения хромает. От слов всё внутри горит и ершится: они или резкие, или преждевременные, и в обоих вариантах похожи на чушь. — Ты имеешь что-то против Антона? — спрашивает Арсений, не в силах сдержать пассивную агрессию, вместе с тем отводя от себя удар: он и так уже покрылся ментальными синяками. Сережа смотрит почти разочарованно. — Не неси хуйню. Шаст нормальный парень, и я хорошо к нему отношусь. — Тогда чем тебе так не нравится мысль, что мы можем быть вместе? — Да мне фиолетово, лишь бы ты, идиот, счастлив был. Арсений кладет бедовую голову поверх сомкнутых на столе рук. Он чертовски устал, даже дышать тяжело. — Ты меня совсем запутал, Сергуль. Чужая ладонь опускается сверху, мягко ерошит волосы, однако не остается надолго. — Что вы сейчас сможете друг другу дать? Вопрос встает костью поперек горла. Арсений выпрямляется и недоуменно моргает: — В смысле? — В прямом. Вот начнете вы встречаться. У тебя в башке один сплошной Антон, а у него — даже боюсь представить. Но, судя по тому, о чем ты рассказывал, там какой-то пиздец. — Ему просто нужно время. — Он на людях от тебя шарахается. — Уже меньше. — Говорит, что с Ирой съедется, а сам с тобой в обнимку спит. — Он запутался, — Арсений скрипит зубами. — Может быть. А ты это терпишь. На хуя? — Сережа разводит руками. — Он же мелкий дуралей совсем, и я сейчас не про возраст. Сколько тебе на свиданках гадил? Уже полгода у вас черт-те что происходит. Его путаница затянулась, тебе не кажется? — На что ты намекаешь? — спрашивает Арсений, чувствуя, как слова ранят-ранят-ранят, дырявят его грудь насквозь, и нет сил поставить защиту. Сережа смотрит внимательно, но спокойно, даже немного грустно. — Арс… Я и вправду не имею ничего против Антона. Мне лишь интересно, что ты имеешь «за». Он не находится с ответом, но не потому, что нечего сказать: просто чувства слишком интимные, у самого сердца. Арсений делает пару глотков вина и, стараясь выглядеть безразличным, пожимает плечами. — Просто… у меня еще ни с кем такого коннекта не было, понимаешь? Будто я говорю, а он подхватывает, я начинаю — он заканчивает. И наоборот. — Пожалуй, можно добавить еще вина. Во-от, уже лучше. — Антон принимает всех моих тараканов, и они ему… вроде как нравятся? Не знаю. С ним мне никогда не было стыдно за то, какой я есть. И это не про симпатии к мужикам. Повисает пауза, но Сережа не пытается ее заполнить: видимо, чувствует, что Арсений не договорил, — поэтому молча хлебает свой остывший чай. — Он… нравится мне. Как человек. Внешне тоже. И уши его лопоухие, и родинка на носу, и шрам под бровью, понимаешь? Он этого стесняется, а я люблю. Всё просто. — Господи, лучше б сказал, что у него на высоких кудрявых мужиков стоит — было б не так стыдно. — И чувство юмора его нравится. И заботливость. И детская наивность. Я не знаю, что еще ты хочешь от меня услышать. — Ну, — Сережа усмехается, — дополни картину. Что тебя в нем бесит? Арсений думает несколько секунд, но всё, что приходит в голову, кажется незначительным, смывается хорошими моментами. — Ничего не бесит, — говорит он в итоге. Сережа смотрит внимательно, будто ждет, что его молчание скажет само за себя, но Арсений устал, запутался и разомлел от вина — у него сейчас нет сил на шарады. — Ладно, — тот кивает и опустошает кружку с чаем. — Не мне читать нотации, но… — А чем ты занимался прошлые полчаса? — Захлопнись, — отвечает он с мягкостью в голосе. — Я лишь хочу, чтобы ты знал: я рядом, ладно? Если будет хуево, да и если не будет — тоже. Понял? Арсений открывает рот, чтобы ответить «понял», но его прерывает звонок домофона: привезли пиццу. — Ну слава яйцам, — бормочет Сережа, уходя в прихожую, чтобы открыть дверь. — Если ты думаешь, что еда спасет тебя от разговора насчет Даши, — кричит Арсений ему в спину, а потом и в ее отсутствие, — то ты ошибаешься! Из другой комнаты раздается недовольное «да бля». — А кому сейчас легко? — спрашивает он у бокала вина. Вино безразлично молчит в ответ. Через двадцать минут, когда пицца почти съедена, а ролики с неуклюжими котами досмотрены, Сережа выключает телевизор. Набирает в грудь побольше воздуха. Арсений не торопит. Знает: тому нужна минута, а если лезть с вопросами, он замкнется, и откровение сойдет на нет. — В общем… — За «в общем» может крыться что угодно, поэтому Арсений на всякий случай напрягается. Сережа молчит еще пару секунд и выдает: — Даша беременна. От меня. Всё напоминает старый мем «ничего страшного, хотя как бы, ну… ни хуя себе». В голове ни одной приличной мысли. — Это… неожиданно. — Знаю. Полный пиздец. — Какой срок? — спрашивает Арсений, стараясь не давить. — Два месяца. Мы в Турции пересеклись, почти неделю вместе отдыхали. Потом она написала, ну и… — Сережа трет лицо ладонью. — Разговор такой уебанский вышел, ты не представляешь. Созвонились по скайпу: она тут, в Питере, сидит заплаканная возле унитаза, а я на Бали, на солнце загораю после серфинга. В его смешке так много горя, что Арсений, не раздумывая, тянется вперед, крепко сжимает предплечье. Хуже незапланированных детей только нежеланные, и, зная Сережины взгляды, этот ребенок рискует стать именно таким. По крайней мере, для одного из родителей. — Как Даша... сама отреагировала? — Сказала, что, если я предложу оплатить аборт, она отрежет мне яйца. — Да, это она может, — слабо шутит Арсений, и чужие губы поднимаются в бледном подобии улыбки. — В общем… Решила рожать. Новость удивляет, потому что раньше Даша не хотела быть матерью. Одна из причин, почему они с Сережей решили когда-то стать парой — отсутствие срача по поводу нежелания заводить детей. — Мне казалось… — Да, — тот кивает, сходу уловив мысль. — Но, как видишь, люди меняются. — А ты? — тихо спрашивает Арсений, надеясь, что голос не звучит осуждающе или еще черт-те как. — Твое мнение изменилось? — Нет, — с трудом произносит Сережа, качая головой. — Я не хочу этого ребенка. Думал, увижу её, осознаю что-нибудь, но… Мы недавно вместе в больницу ходили. Живот плоский еще совсем, да и на экране я ни хрена не разобрал, куда смотреть, но нам потом дали послушать сердцебиение. И я стою рядом, сжимаю Дашину руку… и ни хуя к этому ребенку не чувствую, Арс. Совсем. Пиздец, да? — Нет. Ты… Не хотеть детей — нормально. Никто не обязан жить по принципу «дал бог зайку, даст и желание о нем заботиться». — Он мог бы сказать, что еще есть шанс, мол, не торопись, посиди-подумай, но знает: Сереже нужно услышать совсем другое. — Вы не планировали. И твои убеждения не должны меняться лишь потому, что так сложились обстоятельства. Кто-то хочет детей, кто-то — нет, личное дело каждого. Даша знает ведь твое отношение? — Знает. Я сказал, что в любом случае буду помогать финансово. Не из-за ребенка, если честно, а из-за нее самой. — А она что? — Говорит, до рождения могу быть рядом, сколько захочу, а потом надо решить: или ребенок вообще не в курсе, кто отец, или я лично участвую в его жизни. Мол… чтобы не было такого, что он обо мне знает, но видимся мы раз в месяц. Сказала, это слишком жестоко и лучше тогда быть погибшим космонавтом или утонувшим моряком. Справедливо. Арсений сильнее сжимает пальцы на чужой руке. Сережа не реагирует, но и не пытается отсесть. Вопросы о бутербродной тусовке и компании отпадают: у всех свои способы переживать кризис. — Ты ее любишь? — Не знаю. Нам хорошо вместе, но не настолько, чтоб искать компромиссы. Я, скорее, люблю ее как человека. Как подругу. — А она тебя? — Говорит, что тоже. Даже сейчас, с ребенком, не хочет отношений. То есть я буду либо приходящим папой, либо вообще никаким. — А дядей Сережей ты быть не можешь? — с опаской спрашивает Арсений, боясь ненароком наступить на незажившую мозоль. — Не знаю, Арс, — он давит пальцами на лоб, пытаясь разогнать хмурые морщины. — Она напугана. Я тоже. Мы гавкаемся по сто раз на дню, когда общаемся, а когда не общаемся — волнуюсь, как она там себя чувствует, тошнит, не тошнит, может, еды какой привезти. На витамины и анализы деньги скидываю. Она то благодарит, то строчит гневные смски, мол, мне твои деньги не нужны, сама справлюсь. И я понимаю, что ей сейчас херово, еще и родители нервы дрочат, но такое чувство, что я и сам скоро крышей уеду. На последних словах он весь скукоживается. Арсений встает с барного стула и прижимает Сережу к себе: пару секунд обнимает так крепко, что вот-вот кости захрустят, а потом ослабляет хватку, но рук не размыкает. Телефон, брошенный на столешнице, начинает звонить. Они оба поворачивают головы и видят на экране имя «Батон Шастун», которое не менялось со времен студенчества. — Тебя твоя шпала кудрявая потеряла, — усмехается Сережа, норовя выскользнуть, но Арсений не позволяет, снова тянет к себе. — Неважно. Сегодня я весь твой. — Ты не в моем вкусе. — Захлопнись. Они продолжают обниматься, делясь человеческим теплом, и сейчас это единственное, что их спасает.