***
— Здесь гостиная. Тут спальня, — Руслан указывает на прикрытую дверь. — В конце коридора кухня, справа возле нее — ванная. — Это было великолепно, ты прирожденный экскурсовод. — Ой, завали. Пока он переодевается, потому что, видите ли, «я не буду ходить в уличных брюках по дому», Арсений моет руки и попутно глазеет на чужие полочки. В ванной типично мужской минимализм: гель для душа, шампунь (спасибо, что не «двадцать три в одном»), пена для бритья, электрическая зубная щетка и мятная паста. Никаких красивых тюбиков или баночек, хотя кое-чьи синяки буквально кричат, что им нужны патчи, причем штуки по две на каждый глаз. Точнее, под глаза. В кухне уже кипит чайник, задорно булькая своим нутром, пока Руслан достает кофе и сахар. На нем футболка цвета хаки (в облипку, как пиздец) и серые штаны из мягкой ткани. Арсений пялится на сильные руки и подтянутую грудь, но потом видит босые пятки — и замирает. Дело не в самих пятках, просто Руслан с голыми ногами кажется донельзя домашним. — Микроволновка, — он тычет в нее пальцем, будто это что-то крошечное, а не здоровенная приблуда на всю тумбу. — В холодильнике есть пиво и сок, в шкафу — печенье. Но лучше проверь срок годности. — Какой радушный хозяин. — Ага, сам себе завидую. В общем, я буду работать в гостиной, закончишь — приходи. — Постой, — Арсений кидает унылый взгляд на контейнер с пастой и снова смотрит на Руслана. — А ты не хочешь есть? — Я в кафе наелся, — тот подпирает плечом косяк, мышцы напрягаются весьма… эффектно. — И ты просто оставишь меня одного на кухне? — Это проблема? — Нет, но… так не принято. — Где? — Да везде. Я первый раз у тебя в квартире, а ты даешь мне полную свободу действий? — слова получаются кривыми до ужаса, и Арсений мысленно бьет себя по лбу. Прям как в школьные времена, когда только-только пришел к другу домой и стараешься не слишком пялиться по сторонам. Это у Сережи можно ходить в трусах, почесывая жопу, и рыться в холодильнике, а тут… непривычно. — Мне казалось, в этом был наш план, — Руслан скрещивает руки на груди. — Арс, когда я предложил место, где можно отдохнуть, я не шутил. Располагайся и делай что хочешь, только прибери за собой, ладно? Не люблю срач. Дождавшись кивка, он выходит из кухни, но Арсений решает кое-что спросить напоследок: — Рус… — Тот замирает, обернувшись. — Ты специально надел такую футболку? Которая облепляет, как вторая, блядь, кожа. — Да. Арсений, ожидавший банального «понятия не имею, о чем ты», фыркает и качает головой. В сравнении с Антоном контраст просто немыслимый, и это смущает. Немного. Хотя, казалось бы, после Эдова «ща отсосу» и «башню сносишь просто пиздец» разве может смутить обычная прямота? Без грязных словечек и тисканий возле стены? Очевидно, может. Или дело не в самом Руслане: у Арсения последняя нервная клетка на ладан дышит, его легко выбить из колеи. Он осторожно лезет в шкафчик над раковиной, безошибочно находя кружки. Подумав, достает одну и кричит из кухни: — Тебе кофе сделать? — Нет, — слышится из гостиной. — Но спасибо, ты настоящая хозяюшка. Люди говорят на разных языках: Антон — на языке увиливаний, Эд — на русском матерном, а Руслан — на языке подъебок. Это по-своему импонирует и отзывается чем-то родным, как картинка с двумя переплетенными змеями и надписью «мы с подруженькой». Арсений садится на стул возле окна, сжимает кружку с приготовленным кофе и пялится в ночную темноту. Время близится к восьми, на парковке копятся машины: люди спешат домой. Ему спешить будто и некуда. Или незачем. Он принял решение и не жалеет (старается не жалеть), игнорируя боль в груди: хуевые чувства — уже константа, и пора бы вспомнить, что бывает по-другому. Спасибо Серому, тот действительно помог с поиском: уже на следующий день сказал, что его другу нужны новые жильцы, но придется подождать до конца недели, когда съедут предыдущие. Квартира, если верить фото, вполне приличная, обставлена в духе Икеи, зато чистая и светлая. Расположение, правда, не самое удобное, но куда лучше, чем те варианты, которые предлагал интернет. Однако важнее всего время: кажется, если он не съедет сейчас, то не съедет уже никогда. Это пугает. Антон до сих пор не в курсе. Потому что Арсений — мелкий ссыкун, как сказал бы Дима. Но ему выше крыши хватает того, что Антон, по всей видимости, чувствует себя виноватым из-за профуканной премьеры, но не знает, как наладить контакт. Или знает, но боится. Чужая душа — потемки, а хочется уже выйти к свету. Живот крутит от голода, но сейчас — парадоксально — кусок в горло не лезет, поэтому он воротит нос от еды. Допивает теплый кофе (переборщил с крепостью) и, вымыв кружку, оставляет ее на сушилке. Кухня под стать хозяину: темная, но безопасная. Здесь серые обои, зеленые тумбы и мраморные столешницы — комната маленькая, а потому не кажется холодной; светодиодная лента на фартуке тоже делает атмосферу. Хочется сесть прямо на пол, уткнуться затылком в тумбу и поглазеть в окно. Вместо этого Арсений идет в гостиную. Здесь много бежевого и белого — слишком мягко для Руслана, но тот, судя по всему, чувствует себя вполне комфортно в окружении диванных подушек. — Уже поел? — он отрывает взгляд от ноутбука. — Нет. Не хочется. Руслан кивает, не задавая лишних вопросов, — воплощение фразы «я не буду тебя спасать», за что Арсений очень благодарен. Пора самому научиться заботиться о себе. Вот придет домой — и поест, а завтра, наконец, наденет куртку. Он этими духоподъемными штуками собирался после переезда заняться, но запал может стать банальным «начну бегать с понедельника, а сегодня закажу бургер». Нет смысла откладывать жизнь на потом. А хули тогда не поел сразу?.. Пиздеть — не мешки ворочать, негласный ты, блядь, спикер «Бизнес Молодости». — Над чем работаешь? — спрашивает Арсений, чтобы отвлечься. — Просматриваю фото с выставки одной художницы, — Руслан поворачивает экран, когда он садится рядом. На анализ увиденного нет никаких сил, поэтому Арсений лишь кивает, напрочь забив на страсть к искусству. В любой другой момент он был бы рад обсудить (или осудить) каждую картину, но не сейчас: по нему будто дементор прошелся, высосав все светлые чувства. — Устал? — Руслан смотрит в упор. И расстояние, на котором они сидят друг от друга, сразу кажется слишком маленьким. Или слишком большим. — Как и ты. Услуга «будь в курсе»: у твоих мешков под глазами есть свои мешки. — Сейчас так модно. — А трехдневная щетина — тоже модно? Он фыркает: — Переживаешь, что будет колоться? Взгляд сам опускается на щеки и подбородок. «Будет», — понимает Арсений, стараясь не представлять ничего лишнего, но при этом точно зная — помня, — как ощущается поцелуй с небритым мужчиной. — Ты меня клеишь? — Да. А ты клеишься? — Держи карман шире. Руслан закатывает глаза, но в них всё равно горят смешинки, поэтому никакого напряжения нет. — А если серьезно, — говорит Арсений, ощущая странное спокойствие, — тебе… нормально вот так? Со мной. Тот хмурится, пытаясь вникнуть в вопрос, затем смотрит со снисхождением: — Я не влюблен в тебя, Арс. Просто симпатия. — И эти чувства тебя не раздражают? — Неважно, как я к ним отношусь — они всё равно есть, — Руслан пожимает плечами. — И не исчезнут, сколько бы я ни злился. Смысл мотать нервы себе и всем вокруг? Станут в тягость — тогда и буду думать, а до тех пор… чем меньше я из-за них парюсь, тем проще мне жить. — А если… — он мельком облизывает пересохшие губы, — ты мне начнешь нравиться? — Я уже тебе нравлюсь, — тот наклоняется ближе, и Арсений на автомате зеркалит его жест. — Какой надутый индюк. — Не привык к конкуренции? От Руслана пахнет одеколоном и сигаретами. Если резко податься вперед, можно впечататься губами как раз в чужие губы, но в этом нет никакой необходимости — лишь возможность, — поэтому Арсений тормозит. — Не загоняйся, — просит Руслан, уловив, очевидно, его настрой. — Между нами всё нормально. — Уверен? — Ты привлекаешь меня не только физически, Арс. Мне нравится говорить с тобой, нравится тебя слушать. Просто я буду пиздаболом, если скажу, что не хотел бы с тобой переспать. Арсений считает до пяти — вранье: до одного — и спрашивает: — Что, всего раз? — игривость в голосе такая откровенная — ее не услышит только глухой. Боже, как вырубить внутри себя этот тумблер, который переключает с режима «депрессивный мудак» на режим «шлюхан типичный, обыкновенный»?.. Руслан склоняет голову набок, замирает взглядом на губах, затем снова смотрит в глаза. — Перенервничал? — Есть немного. — Давай включим какую-нибудь комедию? — Звучит как план, — он отвечает фразой Антона, но в этот раз даже не злится: они шесть лет уже дружат, взаимного влияния не избежать — часть привычек всё равно заберет с собой. Когда Руслан включает фильм, Арсений думает, что не смог бы так же впустить кого-то в свою квартиру — жизнь — и прямо заявить о чувствах. — Чего залип? Я, конечно, сногсшибательный, но… — Ты странный, — говорит он без лишних слов. — Знаю, — Руслан фыркает и садится поудобнее, плечом к плечу. — Ты, между прочим, тоже.***
— В смысле — переезжаешь? — Антон хмурится, забыв закрыть холодильник. — Это шутка? Арсений виновато отводит взгляд, хотя стыдиться ему нечего: они не обещали друг другу тусоваться в одной квартире до самой старости. — Нет, и я уже нашел подходящий вариант. Антон смотрит так охуевше, что даже на писк холодильника реагирует не сразу. Хлопнув, наконец, дверцей, он заторможенно садится на стул, явно забыв о соке, за которым изначально лез. — Не переживай насчет оплаты, — принимается тараторить Арсений, лишь бы заполнить эфир, — я внесу свою долю за следующий месяц, у тебя еще будет время, чтобы решить вопросы насчет денег. — Денег? — тупо переспрашивает Антон и хмурится, будто пропустил все слова мимо ушей. — Какие в жопу… Арс, о чем ты вообще? Плевать мне на них, разберусь как-нибудь. Ты же прекрасно понимаешь, что дело не в этом. И опять неуютная тишина. Хочется чем-то занять руки (например, приготовить омлет с помидорами, как и планировал), но любое действие кажется слишком фальшивым. Арсений сглатывает, уныло косясь на лоток яиц позади себя. Пальцы упираются в край тумбы, в коленях ощущается слабость — настоящее дежавю от прошлого разговора, проведенного в таких же позах и в таком же настрое. — Это бы всё равно случилось, — говорит он, встречаясь с чужим взглядом, — ты ведь планировал съезжаться с Ирой. Я просто немного опередил события. Антон открывает рот, собираясь что-то сказать, но в последний момент передумывает — так и сидит с нахмуренными бровями и болью в глазах. От его разбитого вида в горле появляется ком. — Это… из-за поцелуя? Блядь. — Это из-за всего, — говорит Арсений честно, превозмогая слабость. — Нам надо отдохнуть, Шаст. По отдельности. — Ты устал от меня? — Не от тебя. — «А от того, что между нами творится». — Предлагаешь сделать перерыв? — Антон фыркает, упираясь затылком в стену. — Обычно после такого расстаются с концами. Арсений прикусывает щеку изнутри, стараясь сохранить контроль. Он ни хрена не понимает, на каком этапе они оба застряли. Точнее, где конкретно застрял Антон, раз до этого бегал от разговора, а сейчас использует двусмысленные слова о перерыве и расставании. — И когда ты уезжаешь? — В воскресенье. — Следующее? — Нет, в это. — Ты, блядь, серьезно? — светлые брови взлетают почти до линии роста волос. — Какого хуя, Арс? Когда ты всё это спланировал? И почему… — «мне не сказал» остается за кадром, но слышится довольно отчетливо. — Шаст, — предупреждающе цедит Арсений, чувствуя, как терпение подходит к концу, — не устраивай сцен. Я переезжаю в другую квартиру, а не на другой конец света. — Не устраивать сцен? — охуевше повторяет Антон, поднимаясь на ноги. Сразу хочется забиться в угол и хорошенько себя обнять. — Ты говоришь, что послезавтра соберешь манатки и свалишь к чертовой матери, и еще просишь не устраивать сцен? Съязвить бы в духе «ну, когда ты произносишь это таким тоном…», но он молчит: сам ведь знает, что ситуация — полный пиздец. — Когда ты успел? — продолжает давить Антон. — У тебя же постоянно репетиции. — Они пару раз в неделю, а не каждый день. Знакомые Серого ищут жильцов, поэтому всё получилось так быстро, — объясняет Арсений, решив заняться омлетом: терпеть это застывшее напряжение просто невыносимо. Он моет несколько яиц и один помидор и, выключив воду, продолжает: — Вчера я ездил туда, проверял состояние квартиры. Сегодня-завтра у них клининг, а в воскресенье можно переезжать. На него смотрят с таким выражением лица, словно Арсений закатывает пир во время чумы, когда вокруг целая гора трупов и от смрада нечем дышать. — Ты мне врал, — произносит Антон ошалело. Кусочек блядской скорлупы падает в белок, потому что руки дрожат. — Я просто недоговаривал. — Это одно и то же. Арсений выкидывает лишнее в мусорку, устало вздыхает и смотрит из-за плеча. — Да? А ты со мной абсолютно честен? — Он уже задавал подобный вопрос на этой неделе, только вот реакция совершенно другая: Антон, в отличие от Руслана, виновато отводит взгляд. — Я не хочу ссориться, Шаст. Но и делать вид, что всё в порядке, больше не могу. Понимаешь? Лезвие слишком тупое: помидор под ним прогибается, как Арсений под весом своих чувств. Приходится швырнуть нож в раковину и достать нормальный, «парадный». Или, скорее, каждодневный. На хуя им вообще несколько ножей, если они пользуются лишь одним? Великолепное русское «про запас»: собираешь всякую ерунду, вдруг пригодится. Куча растет и растет: выкинуть жалко, да и копаться в ней страшно — мало ли, что там таится в недрах. И по итогу ты сидишь в окружении бесполезной херни и света белого не видишь за этим хламом. — Где ты был… в остальное время? — спрашивает Антон. — С Русланом, — отвечает он так тихо, будто признается в измене. Чувство вины давит и давит, но подспудно растет злость на себя: и за желание оправдаться, и за ревность к Ире и их свиданиям, а еще — совсем немного, но всё же — за интерес к другому человеку. Нож глухо стучит по дощечке, измельчая помидор в месиво. Арсений не знает, как Антон отреагировал на его слова: тот продолжает молча стоять (или сидеть) у него за спиной. Помидор отправляется к яйцам — руки больше нечем занять. Точнее, есть чем, но для этого надо подойти к холодильнику и взять молоко, а значит, встретиться лицом к лицу. Слишком трудно. — Ты с ним счастлив? — Что? — Я про Руслана. Ты с ним счастлив? Арсений вздыхает и всё-таки поворачивается к Антону (тот стоит возле стены). Упирается бедрами в край соседней тумбы, чтобы не задеть омлет. — Мы не вместе, — признает он устало. А потом, не сводя прямого взгляда, рискует: — Почему для тебя это так важно, Шаст? «Давай же, — просит всем своим существом, — просто… просто скажи это, ладно? Если я, конечно, ничего себе не придумал. Скажи, и мы сможем всё исправить, обещаю, я найду в себе силы, чтобы…» — Потому что мне важен ты. — Блядь, — Арсений трет глаза ладонью. — Ты специально? — Что? — Говоришь так… сумбурно. Издеваешься? — Чего? Я не издеваюсь, Арс. Ты дорог мне. Еще пару месяцев назад Антон назвал бы подобные слова девчачьим бредом. На самом деле прогресс очевидный, просто до того медленный, что они от старости раньше умрут, чем поговорят о чувствах. «Ты дорог мне». Как кто? Как друг, который всегда рядом? Как человек? Партнер? Как кто, блядь? Шарады заебали уже в край. Арсений качает головой и выдыхает на грани слышимости: — Этого недостаточно. — Он не знает, долетают ли слова до адресата, да и не стремится узнать. Их отношения похожи на бег по кругу, где нет заветного финиша, нет выхлопа, нет награды. И будущего никакого тоже нет. — Я… «Не могу» застревает в горле. Потому что на самом деле может: скрепя сердце и скрипя зубами, продолжая биться в закрытые ворота ради призрачного «а вдруг». Дело, понимает Арсений, даже не в остатках сил, которые, исчерпавшись, от намека на надежду возвращаются снова, — дело в другом. И он говорит открыто и честно: — Я не хочу. Всего три слова, а тяжелые — центнер в каждом. Простое «я не хочу» — ждать, верить, сражаться с самим собой, забирать всю ответственность и делать чужую работу, — и в этом такое внезапное откровение, что сердце стучит быстрее, а на глаза набегают слезы. Он будто сотню лет мучился от тошноты, но теперь его наконец-то вырвало, и пускай горло саднит, а живот крутит от боли, — ему легче. Ему, блядь, по-настоящему легче. Антон молчит. Смотрит пристально и вместе с тем избито, заламывает брови домиком. Прижать бы его к себе, чмокнуть в лоб, сказать, что всё будет хорошо, — но Арсений игнорирует эти чувства. У каждого есть пресловутые десять шагов, и он не должен шагать за других: свои-то еще не до конца выходил. — Давай я помогу с переездом? — осторожно спрашивает Антон после паузы. — Не надо. Спасибо. — Почему? Арсений забивает на омлет (аппетит окончательно пропал) и убирает миску в холодильник, накрыв ее крышкой. — Я уже попросил Руслана. Антон фыркает: — Конечно. Как я сам не догадался. — Перестань. — Да что перестань, Арс? Ты скрываешь от меня такие новости, а потом не даешь помочь. Я ведь… я даже адреса теперь твоего не знаю, так, получается? — он проводит пальцами по кудрям. — Номер тоже сменишь или просто забросишь меня в черный список? — Ты можешь позвонить мне, если что-то случится, — говорит Арсений, едва не кривясь от собственных слов. — А если не случится? Я не хочу искать причину, чтобы тебе позвонить. Или увидеться. Мы… — он шумно выдыхает через рот. — Это ведь совсем не про нас. Логичное «а что тогда про нас?» остается незаданным и неуслышанным — константа их развалившихся отношений. — Мне нужно время, — Арсений делает шаг в сторону двери, — чтобы разобраться, чего я вообще хочу от жизни. И от себя. А теперь, извини, надо подготовить вещи. Он проходит мимо Антона, но тот хватает его за руку. Они замирают на странном расстоянии: всегда «слишком», всегда «недостаточно». — Ты серьезно? — голос, обычно живой и громкий, сейчас кажется совсем разбитым. — Даже на новоселье не позовешь? — Мне нужно время, — повторяет Арсений, глядя в глаза напротив, подмечая его красоту снова и снова. Никуда эта нежность не делась, и любовь тоже здесь, прямо в сердце, просто теперь она не душит, а отзывается грустью и теплом. Антон хороший человек. В их истории нет злодеев — есть лишь люди, напуганные и уставшие, со своими тараканами и болью, и то, что он не сумел или не захотел пройти такой же путь, как и Арсений, не делает его плохим. Понимать это… тяжело. И приятно. — Ты совсем от меня сбегаешь, — говорит Антон тихо. — Мы будем встречаться на работе. — Этого мало. — Но это всё, что я готов сейчас дать, — отвечает Арсений, скользя взглядом по его лицу — нежно, ласково, оставляя в памяти каждую черточку. — Арс… — тот подходит на полшага, продолжая касаться запястья. Шепчет: — Не уезжай. — Разве ты сам не понимаешь? Мы ведь… Мы душим друг друга. Я рядом с тобой жить нормально не могу, Антон. Слова ранят — это видно по губам, сжатым в нитку, видно и по красноте глаз, — но менее правдивыми они не становятся. — Отпусти, — заклинает Арсений из последних сил, имея в виду не только руку. — Мне… мне плохо здесь, Шаст. — Еще одна мысль кажется запоздалой, но отчаянно важной: — И, прошу тебя… не приходи на мои спектакли. Ресницы смыкаются, пряча боль под веками и оставляя на щеке мокрый след. Антон разжимает пальцы.