Правило Сансары

Через тысячи холодных дней Мы с тобой прорвёмся, слышишь Просто посмотри в мои глаза И ты в них всё увидишь Будем словно дети под дождём Мы с тобой ещё смеяться Ну же, подожди совсем чуть-чуть Ведь нам нельзя сломаться (▶️ Владимир Клявин — Планы)

Раздался хлопок входной двери, Олег, последние минут тридцать задумчиво изучавший новое расположение камер видеонаблюдения и проглядывавший за перемещением по дому прислуги и охраны, прислушался. В оранжерее уже минут сорок копались Василь с Жорой, вроде как приводили ту в порядок, заносили какие-то мешки то ли с землей, то ли с чем-то еще, и складировали у статуи. Волков в этих штуках не разбирался и не планировал, но такую картину наблюдал за последний месяц не в первый раз. Что-то нужное, и ладно. Оранжерею охватывало обзором четыре камеры — по одной на каждый угол. Две из них частично обозревали сквозь стеклянные вставки улицу. Еще одна рядом с переходом в дом и одна у двери на улицу. Последняя давала лучший обзор на центральную часть помещения — диван, столик, статуи. Островок спокойствия. Алтан в свободное время мог сидеть в своем садике часами. В такие дни Олег застревал в наблюдательной надолго, но упорно убеждал себя в том, что… да ни в чем он себя не убеждал, просто сидел смотрел. Ноль мыслей в голове. Наедине с собой Алтан казался немного другим. Более расслабленным, что ли. У него были немного кошачьи повадки. Как засядет на диванчик со своим планшетом, так и извертится. Так ляжет, сяк, ноги на спинку закинет, съедет ниже. Он словно постоянно перетекал из позы в позу, покачивал ногой под музыку в наушниках. Хотелось спросить, что у него там играет. Очень подмывало, но раскрывать свой маленький секрет и нарушать чужое спокойствие не хотелось. В оранжерее Дагбаев чувствовал себя в безопасности, пусть так останется и впредь. Иногда Алтан там просто засыпал. Сначала переставал двигаться, потом во сне ложился на бок в позу эмбриона. А Волков не находил в себе силы воли перестать на это смотреть. В общем, вел себя так, будто ему было лет пятнадцать. Наблюдал исподтишка за какими-то обычными вещами, понимая, что это было тем, в чем признаться будет как-то странно. Может, нездорово даже. Он уже и не помнил, как бывает здоро́во. Алтан вызывал в нем неоднозначные чувства, которые он, по идее, испытывать был к нему не должен. Что-то подобное он чувствовал в юности, когда часами смотрел на то, как рисовал Сережа. Им было по четырнадцать, они сидели у залива, лицо Сережи было усыпано веснушками. Тогда его еще можно было вытащить погулять. После того, как тот засел за книгами, веснушек стало меньше, а потом они и вовсе кончились. Вокруг было много красивых девочек, но Олегу почему-то всегда больше всего хотелось запретного, как он тогда посмеивался «нельзяшного». Чем более нельзя, тем будто бы больше хочется. Он бы ни за что на свете не стал кого-то к чему-то принуждать, просто вот с девочками вроде бы крутить можно, а с Сережей — нет. Это было как-то нечестно, потому что никакие девочки не вызывали в нем таких сильных эмоций, прикипел-то он к Разумовскому. Слишком многое их связывало, слишком многое они вместе прошли, практически срослись за эти годы. Сколько Олег за него рож набил, сколько ночей не спал, сколько с тем возился, ругался, когда тот выкидывал очередную фигню и выделывался. Они все детство провели вместе, Волков до сих пор не понимал, что их связало — настолько они были разными. Другим не хотелось помогать таскать учебники, занимать места в переполненной столовке, их не хотелось ждать часами в парке, заправлять волосы за ухо, когда они закрывали им лица. Да и он здраво оценивал свои шансы. В своем подростковом он не был даже симпатичным, скорее страшненьким — высоким и тощим, смуглым, большеносым и лохматым. А еще прыщавым и драчливым. Постоянно ходил побитый, потому что лез куда не надо. Он мог хоть в узел завязаться, над ним лишь посмеивались и иногда называли милым, потому что такого лопуха наивного ещё надо было поискать. Сережа просто говорил, что Олег слишком добрый и «не менее слишком» верил в хорошее в людях. Распознал наивного лопуха в себе Олег поздно. И Вадиму, наверное, нужно было сказать «спасибо» за жизненный урок, который в итоге все равно мало что исправил позже. Окончательно идиотом Волков себя осознал только лет в двадцать семь или сколько ему там было, когда очнулся еле живой в больнице. Не мог есть, не мог вставать, не мог дышать без трубок, от которых хотелось блевать. Пять пулевых. Пиздец. Вот это — везение. А что было в подростковом? Каких-то сложных эмоций, осознав свои чувства к другу, Олег не испытал, это просто было грустно и все. Просто продолжение того, что начало прорастать в нем после первой встречи. Ему даже отдача была не нужна, радовали обычные вещи, которые он мог делать безвозмездно, не рассчитывая на какую-то выгоду. Так было лет до шестнадцати, и, наверное, продолжалось бы до скончания веков, но Олег решил признаться. Скорее всего, это было ошибкой, а может и оздоровляющим пинком. Как-то он не ожидал, что после признания между ним и Серым поднимутся такие стены. Серого тогда аж перекосило: «Я, по-твоему, кто? Ты вообще нормальный?» — выдал тогда он. Олег на этот вопрос ответить не смог, просто пожал плечами и уставился в окно. Следующую неделю Сережа его игнорировал, но потом вроде бы оттаял. На этом как-то все и закончилось. Олег его чуть ли не с корнем из души вырвал, когда ушел в армию. Там полегчало, ушел в спецназ, начал забывать, но в четырнадцатом грянуло. Все эти годы про Олега Разумовский не вспоминал, а тут — вспомнил дурачка, готового ради него на все. А так от армии отговаривал. После пулевых о каких-то серьёзных чувствах речи больше быть не могло (хотя Разумовский вроде бы даже раскаивался), но Олег продолжал за него заступаться. Хотя уже даже не помнил, с чего все началось. И вот, теперь, столько лет спустя опять начала происходить какая-то фигня. Вот так тебя просто погладили, а ты, как помойная псина, которую только и делали, что пинали, к этому тянешься. А потом у тебя спрашивают «ты вообще нормальный?», и ты не знаешь. Есть в этом всем какая-то обречённость. Будто на карусели по кругу катаешься. Вадим в свое время проявил симпатию первым. То ли от скуки, то ли еще от чего. Ваду слишком нравилось находиться среди людей. То, что случилось между ними, было просто типичной ситуацией в дислокации «хрен-пойми-где», когда до каких-то глупостей вроде «переспать с сослуживцами» доходят, как бы ни отрицали, многие. Потому что припирало. С Вадимом было весело, он постоянно травил какие-то анекдоты и байки и был за любой движ. У них оказалось много общих интересов, Вадим был каким-то… не примитивным, что ли. У него всегда был живой ум и отличная память. Во главе отряда (еще в первый их марш-бросок в ставшем потом привычным составе) хотели поставить его, но он отмахнулся и уступил Олегу. Вадика вся эта организаторская возня не занимала, он просто давал советы и иногда вправлял мозги, в общем понемногу наставлял. В целом тот относился к Волкову по-доброму, насколько умел со своим непростым ебучим характером. Общаться с ним без шапочки из фольги сослуживцам было противопоказано. Он умудрялся запудрить мозги даже самым внимательным, но Олега это обычно не касалось, с ним Вадим не фокусничал, было между ними какое-то понимание, которого у них не было с другими. Сколько Волкову тогда было? Двадцать с хвостиком. Маленький и глупый. Что он тогда мог понимать. Какое определение можно было их отношениям дать, Олег не задумывался, да и не важно это. Все это ни к чему не обязывало, просто было, и все. Они не раз вытаскивали друг друга из кромешных жоп, спали в одной палатке, вместе устраивали какую-то хохму во время перерывов между перестрелками, не зная, вернутся ли обратно на своих двоих и вернутся ли вообще. В общем было у них такое немного партнерство по всем фронтам. О Вадиме он практически ничего не знал, тот болтал много, но словно бы ни о чем. Человек-призрак без прошлого, без юности и детства. Олег не понимал этого, пока не задался вопросом о том, знает ли того вообще. Знал Олег только то, что Вадим периодически вел себя как конченный — в смысле отбитый. Что именно тот в свое время прошел, Волков даже не догадывался (вернее, догадывался, но подтверждений не находил), но страх и чувство самосохранения у Вадима были скрученные как пробег у старого УАЗика. Олег не видел, чтобы тот хотя бы раз вздрогнул, когда рядом рвались снаряды. Помнил только эту ухмылочку и огонь в глазах. Складывалось впечатление, словно он даже не задумывался о том, что может умереть под пулями, а вот по какой-то бытовой глупости — вполне. Так продолжалось несколько лет, они очень много времени провели вместе, потому что закидывали в горячие точки их надолго, но именно в Сирии Олег прошел второй этап осознания себя наивным и тупым. Зазвал Вадима он туда сам, никто его не заставлял, но, едва увидев того на точке, понял, что что-то было не так. Вадима словно подменили — он молчал, игнорировал прямые обращения, отвлекался от разговоров на всякие мелочи, перебивал и вообще вел себя странно. Иногда в нем проглядывало что-то знакомое, но практически сразу затухало и обращалось в болезненные уколы. А куда давить, Вадим знал. Олег, в отличие от него, скрытным не был и быстро выложил о себе практически все. Какая кошка пробежала между ними, Волков не понимал до сих пор, но психанул на Вадима он тогда знатно, потому что повел себя тот как мудак. Олег даже до конца не понял, что именно разозлило его сильнее — то, что их отряд кинули на важном задании или то, что решил преподать ему такой «жизненный урок» человек, который в принципе к высокомерному поведению раньше был не склонен. Наставник (коуч ебучий) из Вада до сих пор был хороший, но простить того у Олега так и не получилось. Он даже не сразу догнал, сколько примирительных шагов Вадим сделал во время всех этих устроенных Дагбаевым игр в кошки-мышки, чтобы вытащить Олега сначала с того света, а потом — из депрессивной ямы. В итоге на какое-то время тот завис между молотом и наковальней, потому что для Алтана его поступок, судя по всему, оказался ударом серьезным, расчётливым и жестоким, а Олег все еще считал того предателем. Волков состояние Алтана хорошо понимал, потому что ощутил на своей шкуре нечто подобное. Обиднее всего не находить ответа на вопрос «почему»? Возможно, получи он этот ответ, то стало бы как-то легче. Но разговора на эту тему у них так и не случилось. Его вернули в реальность шаги за дверью. Кто-то прошел по коридору. Волков потянулся и размял шею. Ему нравилась эта комнатка за кодовым замком с кучей мониторов. Доступ к ней был всего у пары человек, в основном камеры просто вели запись, причем на довольно допотопную технику — к сети подключены не были. Вадим на вопрос об этой допотопности посмеялся. Сказал: попробуй к такому подключиться дистанционно. Основная зона наблюдения была в кабинете Вениамина. Камеры активировались датчиками движения, чтобы наблюдающему лишний раз не таращиться на неподвижную картинку. Запись в оранжерее почему-то не велась. Олег запустил ее и перевел взгляд на прихожую. Внизу было подозрительно тихо. Возвращение Алтана и Вадима обычно сопровождалось разговорами. Они вообще постоянно что-то обсуждали, о чем-то спорили. Эта тишина казалась какой-то тревожной. Олег почесал подбородок. Камера прихожей показала, что в дом вернулся только Алтан, скинул куртку, переобулся, прошел в гостиную и просто сел, подперев голову руками. На другом экране было видно, что Вадим остался в гараже — открыл дверцу водительского, но так и не вышел. И что случилось? Стоит ли вообще вмешиваться? Олег не знал, откуда они вернулись, но успел узнать про очередное массовое убийство. Видимо, дело было в нем. После «Лилий» Алтан внезапно начал пить. Сначала немного, но в итоге разогнался. Не каждый день, но регулярно. И это было не тем, что Волков видел в течение первого месяца своего пребывания в этом доме. Алтан пил не как пьют люди, чтобы расслабиться, он пил как человек с проблемами с алкоголем. Один и с откровенным желанием надраться. Позавчера Олег случайно подслушал их разговор (вернее, не разговор, а грызню, разговором это было назвать сложно даже с натяжкой). Вадим вел себя нетипично. Обычно он особой агрессии не выказывал — юлил, уходил от тем, сводил серьёзные вещи в шутку. Клоун. Но клоун такой — с айкью сильно выше среднего. Серый своими знаниями гордился и выставлял напоказ, Вадим прикидывался ветошью и выжидал. А здесь происходило странное. Вроде бы понятно было, что доведенный до ручки Алтан разозлился из чистого бессилия, ему тоже было страшно. Но Вадим-то с чего? Да уж, Дракон свое Золото бережет, как может, но и его перекрыло. Это была та самая импульсивная совершенно нехарактерная для него ярость, с которой он втащил Олегу за провокацию на Блюхера, с которой скинул Леру большой высоты вместо того чтобы сорвать маску или взять Чумного Доктора в заложники. Дагбаев ему собой все мозги выжег, и вряд ли отдавал себе в этом отчет. Как Алтан вообще стал таким? Была во всем его облике какая-то недосказанность. Это как открыть книгу на середине и не понять сюжет. С Вадимом было так же. Алтан, конечно, своей болью не делился, но она плескалась у него внутри, кипела в глазах, в закрытых сдержанных жестах в застывающей мимике, в закрытых позах и даже в этой агрессивной сексуальности, которую он выставлял перед собой как щит. От одного взгляда на него во рту становилось сухо, как в Сахаре. Алтан отстраненный и закрытый, при этом взрывной и, казалось, абсолютно беззащитный перед теми, кто вызывает у него хоть какое-то доверие. Он тоже тянулся к какому-никакому теплу, это говорило о его прошлом, но все равно не раскрывало ровным счетом ничего. Его бессознательно хотелось уберечь от всего этого дерьма вокруг, но сделать этого было нельзя, потому что у Алтана, как и у самого Олега, слово «должен» стояло в приоритетах намного выше слова «хочу». Дагбаев — полноценная боевая единица. Какой-нибудь маг. Но в тропах классических РПГ лучше всего этот билд работает, когда находится под прикрытием и не выходит на передовую. А Алтан выходит. Ещё как выходит. Ну, не его это, каким бы тот ни был хорошим бойцом, выделываться. Лучше всего он показывает себя, когда начинается мозговой штурм. Складывалось ощущение, что в голову Дагбаева была заложена программа вычислений и распределения человеческих ресурсов. Во главе питерского филиала Алтан был на своем месте, но сейчас ему приходилось распределять свои резервы на чужом поле с неизвестным противником. Он сознательно поставил себя в такую уязвимую позицию, на которой пространства для привычных для него маневров практически не осталось, но Алтан продолжал упорно изобретать новые стратегии и расставлять капканы. Это было тем самым стремлением не проиграть там, где выиграть невозможно. Уважаемо, но опасно. Вадима это потенциальное самоубийство пугало. Вадима. Того самого, которого не пугали пули и взрывы, раздолбанные веревочные мосты над безднами, но это — пугало. Вот так избегаешь всю жизнь привязанностей, а потом под сраку лет попадаешь так, что мама не горюй. Вадим извернуться не смог и попал. Аж звезды из глаз посыпались, как огрело. Но Алтан хотя бы не манипулятор, и на том спасибо. Он наоборот от сближения уходит, его оно пугает тоже. Олег это прочувствовал не раз на себе, когда тот отстранялся, понимая, что сидит слишком близко, или отворачивался, замечая пристальный взгляд. Буквально леденел, не дышал даже. Волков прошел слишком многое, чтобы не знать в лицо целую палитру типов страха. Основные: бей, замри или беги. Только у Вадима модельку эту было не считать до недавнего времени. Оказалось — бей. Рушь все под основание, руби под корень. Может, поэтому он так странно вел себя в Сирии? Заранее ведь знал, что подставит и кинет. Не мог не знать. Может, даже не хотел? Тянуло в это поверить, но самообманом Олег заниматься устал. С вопросами к Вадиму он лезть не станет, в нем еще остались какие-никакие мозги и огрызки гордости. Либо Вадим поднимает эту тему сам, либо все это заминается с концами. Третьего не дано. Фиг с ним. Как-нибудь разберется. А вот Алтан опять себе что-то наливает. Расстроенный, уставший, злой, как в последнее время часто бывало. В общих чертах Олег прекрасно понимал, за что тот на Серого взъелся. Не за весь город, ясное дело. Кто-то у него погиб, видимо, от взрывов. Алтан этого не простил. Да и не должен был. Олег за Серого перебил кучу народу, а Алтан стремился прикончить главного виновника торжества. Остальные участники его интересовали мало, он вроде бы не хотел устраивать бойню, но у Золота Востока она случилась все равно. Волков поднялся, снял со спинки стула пиджак и надел, замирая перед дверью на долю секунды, но зажал кнопку и вышел. Он прошел по коридору в сторону оранжереи, не доходя до нее свернул налево. Конечно, в сравнении с дворцом в Венеции это место было относительно скромным, но все равно огромным. В гостиной было тихо. Только часы опять. Тик-так, тик-так. — У тебя нет ощущения, что жизнь это сплошная… — Алтан заговорил, едва Олег показался в проеме. Это было неожиданно, — сплошное наебалово, а? — Дагбаев слегка повернул голову в его сторону, но продолжал смотреть перед собой, его взгляд был прикован к одной точке и словно фиксировался на ней. — Будто, — он приподнял брови, и его лицо приобрело немного удивленное выражение, — какой-то паршивый сценарий. Вокруг нет ничего настоящего. Мне кажется, — Алтан снова сделал паузу, будто подбирая слова, — что я умер еще тогда, и все это — конвульсии умирающего мозга. Всего этого просто не может быть, — он запрокинул в себя остатки чего-то красновато-медового и продолжил сжимать стакан в руке. Умер еще тогда? Олег задумался. Не нравилось ему такое начало разговора. Какие-то мысли крутились в уголке сознания. Копились там, копились. Все то немногое, что он знал об Алтане, пыталось оформиться во что-то лаконичное и конкретное. Но пока не оформлялось. — О чем ты? — тихо спросил он. — А, — Дагбаев все-таки перевел на него взгляд. — Это ты, — он потянулся и налил себе еще полстакана. — Не важно. Занимайся своими… — поморщился, — чем ты там занимаешься? Тем и занимайся, — да ему вообще плевать уже, чем там кто занимается. Вечер клонился к закату, в комнате темнело. В прошлые разы Алтан тоже не включал свет. Просто сидел до победного. Прошлым утром еле поднялся и выглядел плохо. На шее красовались характерные засосы. Не очень яркие, но заметные. Видимо, ругань все-таки закончилась примирением, но от утреннего похмелья это «примирение» не избавило. Да уж, Вадим, пацана в таком убитом состоянии только валить и трахать, молодец. Олег вздохнул и покачал головой, когда Дагбаев снова пригубил стакан. — Давай без этого? — смотреть было больно, но приходилось. — «Этого»? — Алтан свел брови и коротко задумался. — Еще пожелания? — он подергал резинку на волосах, одной рукой снимать было неудобно, но волосы распустить получилось. — Не стесняйся, я ж тут… — губы покривились в ломкой улыбке, по лицу прошла судорога, — никто, да? Меня можно обманывать, мне можно приказывать, меня можно… — Алтан запнулся. Складывалось ощущение, что разговор тот вел скорее сам с собой. — Чего тебе от меня нужно? — наконец спросил он. — Что случилось? — Все случилось уже давно, — Дагбаев пожал плечами. За последние пару недель даже черты его лица заострились, а одежда, казалось, начала сидеть свободнее. Олег как-то не концентрировал на этом внимания до этого момента. Старался слишком пристально того не разглядывать и не лезть в личное пространство, но сейчас это было неизбежно. — Хорошо, — примирительно понизил голос он. — Что случилось уже давно? — А ты, случайно, не агент ФБР? — внезапно хохотнул Алтан. Вышло так нервно и зло, что Волков не сразу уловил суть вопроса. Контекста у него не было. — С утра не был, — перебрав безопасные ответы на такой вопрос, ответил он. — Поверю, — надо было как-то тормознуть этот процесс потребления алкоголя, но сделать это так, чтобы обошлось без скандала. — Расскажи мне, — Олег вовсе не был уверен, что хотел все это слышать, но что-то ему подсказывало, что, если этого не случится сейчас, то не случится никогда. — Я хочу знать тебя лучше. Алтан поежился, как от холода, и кинул на него опасливый взгляд. Настороженный такой. Ему вообще пить было противопоказано с такой неустойчивой психикой. Хотя, может, сейчас оно и к лучшему. Морозиться в таком состоянии у него не выйдет, но потом ему будет плохо. Опять. Волков подошел ближе и сел рядом. — Хочешь историю моей жизни? Уверен? Готов слушать? — провоцирует прям. Агрессивно закидывает вопросами, будто запугать пытается. Дышит прерывисто, весь какой-то нездорово дерганый. Олег покачал головой и с трудом, но осторожно высвободил из его руки опустевший стакан (вцепился Дагбаев в него так, что казалось еще немного и стекло треснет), отставив на столик. Он снова поднял взгляд на чужие глаза. Алтан визуального контакта избегал. — Тебе не понравится. — Узнаем, — Волков говорил тихо, и это сработало. Прыгающие нервные интонации в чужом голосе сгладились, губы перестали подрагивать: — Ладно, — прозвучало с вызовом, но скорее жалобно и едва слышно. — Началось все с того… Ладно, оно не началось, оно тогда уже продолжилось. Я попал к себе, знаешь, в родную семью, вернулся. Звучит, наверное, мило — «попал в родную семью». Сколько мне было… Восемнадцать исполнилось, кажется. Даже вспоминать не хочется. Я тогда… — он запнулся, — только поступил на ИТМО, начал учиться. Первый семестр. Быстро понял, что это не совсем мое, но уходить не решился, думал, вольюсь ещё. У меня было много планов на жизнь, но случились вы. Олег понял, почему говорить Алтан не хотел. Вернее, нет, он хотел, но сопротивлялся. Чтобы спросил у него сам Олег, потому что навязывать такие истории нельзя. Алтан замолчал. Какое-то время просто смотрел перед собой. От этого взгляда внутри что-то словно перемалывалось. Все эти годы Олег старался не думать о том, чем обернулось то роковое решение вытащить Серого из тюрьмы. Они оба это отрицали. Сережа тему терактов спускал на тормоза, старался делать вид, что все это осталось в прошлом и больше его не касается. Решил возродить Чумного Доктора, начать все с чистого листа. Будто не понимал, что чистых листов у них не осталось. Решение вернуться в Питер было откровенно бредовым, но Олег не спорил, просто смирился, там он ничего не решал. Попытался вправить Серому мозги, но тот, если что-то для себя решил, идет до победного, и никак иначе. Волков все эти годы просто смирялся. Досмирялся. Деваться ему было некуда — в нормальную жизнь путь заказан. Куда его возьмут? Да никуда, в тюрьму строгого режима пожизненно. В качестве альтернативы разве что продолжать свой путь головореза, но в Венеции на убийства он насмотрелся на годы вперед. Такой жестокости он до этого не встречал. Были разве что отморозки из ИГИЛ и Аль-Каиды, но проводить параллели с Сережей как-то не хотелось. Вырезать на глазах у человека его семью и друзей было даже не безумием, а где-то за гранью. Но тогда Олег не думал, а делал. Как и завещал Вадим — «наше дело простое, оставь размышления заказчикам». Он и оставил. — На площади Восстания было много жертв, но в основном раненые. Погибших меньше. Машины снесло взрывом, выбило окна. Скорых в городе не хватало, поднимали всех медиков, которых смогли достать, все вокруг было в огне и дыму. Самый крупный теракт в истории России, ты ведь это знаешь? Вы рекордсмены, это где-то на уровне одиннадцатого сентября. Н-на Восстания был настоящий ад: кто-то заперт в машине, кто-то… я видел, как из горящего авто вытаскивали беременную женщину. Рванул бензобак. Вот и «конец фильма», — Алтан поперхнулся. — На моих глазах. Мужчина горел, кричал, с него пытались сбить огонь. Потом он затих. Алтан там был? От этой мысли по позвоночнику разлился холодок. Вот и последствия. Нагнали. Вадим первое время смотрел на Олега как-то разочарованно, ждал, наверное, чего-то осознанного, но потом махнул рукой. Понятно. Подрывником Олег не был, он занимался другим. По правде говоря, он был даже не в курсе планов на Питер до конца. Возможно, Серый на то и ставил, раздавая задания наемникам лично. Кто вообще Волков такой, чтобы перед ним отчитываться. Разумовский быстро выцепил самых безбашенных и беспринципных. Олег был жестоким. Реально жестоким, но не настолько. У него в голове сидела идея, он в этой идее, как в гробу заколочен был. Сережа убедил его в том, что его посадили по ментовскому произволу, а за Сережу он готов был и убить и запытать до смерти. Олегу в те годы не до изучения новостных сводок было, он уже забыть успел, как поисковики выглядят, пока таскался по местам, где медведи срать боятся. Да и к полиции у него уважительного отношения не было никогда. Вроде бы братцы-военные, а вроде мрази какие-то прикормленные. А оказалось, что настоящие мрази — они сами. Профдеформированные и опасные для общества. — Вокруг был настоящий ад. Понятное дело, тогда мне было плевать на других людей, я готов был обменять все эти жизни на жизнь одного человека. Ведь все могло обойтись, — Алтан оборвался и какое-то время просто молчал, — но гребаная стелла упала именно на нашу машину, — он прикрыл глаза ладонью, сдавив виски пальцами. — Выжил только я, — его дыхание участилось, но он быстро взял себя в руки. — Ноги были в мясо. Множественные переломы, — Алтан неопределенно махнул рукой. — Открытые, закрытые, сотрясение мозга, но это ладно… Я надеялся, что умру прямо там, но мне не повезло. — Кто? — Олег сам не ожидал от себя этого вопроса. — Что?.. — Алтан, казалось, очнулся. Взглянул на Олега так, будто не ожидал увидеть рядом с собой — немного испуганно, будто у него в голове до сих пор крутился этот диафильм. — Кто погиб? Он часто заморгал, открыл рот, закрыл. Ответить смог не сразу: — Мама. Олег молча кивнул и машинально слегка отвернулся. Что же они тогда натворили. И ведь эта история — просто песчинка в океане жести. ______ А Дагбаев откинулся на спинку дивана и продолжил: — Кроме нее здесь у меня больше никого не было, — он потеребил край кофты, какое-то время молча смотрел на свои руки. — Меня забрали в Гонконг. Перелет был тяжелым — двигаться сам я не мог, да и вообще ничего не мог — просто смотреть перед собой и ни о чем не думать. Мне провели много операций, я проторчал в больницах суммарно больше года, скинул килограмм десять, хотя я и так, ну, знаешь, как бывает… В школе на мне одежда сидела как на вешалке. После операций я какое-то время передвигался только на инвалидной коляске, — Алтан чувствовал, как к горлу подступает что-то гадкое и метафоричное. Если бы слова были осязаемы, то сейчас бы из его рта полился мазут. Олег молчал. Смотрел куда-то в сторону. — В Гонконге я был никому не нужен, просто обуза, но человек не чужой, поэтому меня практически насильно вытащили в нормальную жизнь и поставили на ноги, — Дагбаев шумно глубоко вдохнул ртом. Наконец Олег не сверлил его этим своим пристальным обеспокоенным взглядом. Выразительным и насквозь печальным. Они все утонут в мазуте, все скоро закончится. — А я вообще не хотел жить, правда. Мне этого было не нужно. Хотел, чтобы все кончилось. Меня злило то, что меня спасли, что вылечили. После стационара я вообще перестал быть собой, меня вывернуло наизнанку. Не знаю, сколько на все операции спустили денег и не хочу знать, но другие люди себе этого позволить бы не смогли. Не у каждого в карманах может заваляться пара-тройка лишних миллионов. Я чувствовал вину, — Алтан приподнял брови. — За то, что выжил, за то, что в Питере были люди, которые хотели жить, но не выжили, которые остались прикованы к постелям, инвалидным коляскам. А спасли в итоге меня — человека, которому это было не нужно. Зачем? Потом была реабилитация. Все это: теракт, постоянные наркозы, жизнь на сильных обезболивающих, — мою психику просто уничтожило. Я чувствовал себя овощем, просто существовал. Потихоньку вставал. Протезы приживались хорошо, но все еще было больно. Несколько раз кости срастались криво, и все начиналось сначала. Еще тогда на Баатара и некоторых его людей совершили несколько покушений, и тот приставил ко мне Вадима. Так мы и познакомились. Вроде телохранитель, но на деле скорее надзиратель. Мы друг друга просто терпеть не могли. После выписки оказалось, знаешь, что у меня зависимость от анальгетиков. Привыкание. Они переставали действовать, я повышал дозировку. А потом еще, и еще, и еще… Первым это заметил Вадим. Когда он принудил снизить дозировку, у меня случился синдром отмены. Ты знаешь, как это? — Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул. Дышать было тяжело, голова кружилась от волнения и воспоминаний. — Возможно, знаешь. Это когда перекручивает от боли, судорог, рвет, бросает в озноб. Ничего с этим поделать никто не мог, опять больница, врачи. У меня в голове такая дрянь варилась, я вообще был в невменяемом состоянии и практически не спал, потому что снились мне только кошмары. Теперь мало что помню, но помнит Вадим, и лучше бы не помнил. После этого ему вообще приказали от меня не отходить. Но, конечно, это сказано образно. Были у него и другие обязанности, но в основном — я. Я только потом понял, что из наемников тот был одним из лучших и таким образом меня пытались защитить. Вадиму не хотелось со мной возиться, но спорить с Баатаром ему видимо хотелось еще меньше. Мне нянька была не нужна, но, естественно, остальные так не считали. Я бы на их месте думал так же, но я на их месте не был. Я хотел свободы и умереть. Мне казалось, что меня там просто ненавидят. Я родился и вырос в Питере, меня воспитывали как обычного подростка, понимаешь: школьные друзья, натянутые четверки и тройки в аттестате, сериалы, тусовки, рок-фестивали, компьютерные игры. Мама меня не баловала, она была довольно строгой, но справедливой. Я быстро узнал цену деньгам, в школе на каникулах даже устраивался на подработки, потому что она считала, что без этого повзрослеть нельзя. Я не спорил. Я рос свободным. Очень самостоятельным, меня практически не контролировали. А потом случилось это. Переучиваться в восемнадцать было поздно, мне казалось, что моя жизнь кончилась тогда — в четырнадцатом. Я вообще перестал думать о том, что будет лет через пять, десять. Это сейчас я понимаю, что в те годы клан дал мне лучшее, что мог. Тут как с криво сросшимся переломом — надо снова сломать, чтобы срослось правильно. Я проходил это и физически и морально. Сейчас вроде бы и понимаю их намерения, но методы перевоспитания у Баатара были специфические. И я начал протестовать. Хотел показать, что я еще хуже, чем они считали. Хотел, чтобы от меня отстали. Это было глупо, но позже я много об этом думал. После того, через что я прошел, иначе быть просто не могло. Все просто рухнуло и потеряло смысл. Я не собирался стоять по стойке «смирно», Баатар не собирался терпеть мои закидоны. Так мы и сталкивались лбами несколько лет, пока я все-таки не смирился. У Вадима есть десятки историй о том, как я сбегал из дома. Причем прямо из-под его носа. Думаю, его все это страшно выбешивало, потому что за мои выходки получал в первую очередь он. Возможно, веди он себя со мной получше, то я бы так не поступал, но скучать я ему не давал. Думал, если так любишь веселиться, то я тебе устрою веселье, — Алтан хотел посмеяться, но смешок вышел задушенным всхлипом, он отвернулся и потер глаза. Заплачь еще. — Но хуже всего я, естественно, делал себе. Мне было плевать. Я просто искал что-то, что может перекрыть боль, заставит хотя бы на время забыться. Я чисто физически не мог оставаться один на один с собой. Многие мои шрамы не имеют никакого отношения к теракту. На этой руке, — он поднял левую ладонь, — след от моей первой попытки самоубийства. Мне выписывали тяжелые антидепрессанты без транквилизаторов, они мощно подавляли чувство страха, я вообще не думал о последствиях своих действий. Просто делал и все. Алтан прикусил костяшку большого пальца, подбирая слова: — Ну и, естественно, вишенкой на торте стала моя ориентация, — глупо полагать, что Олег так ничего и не понял. — Первым человеком, с которым у меня что-то случилось, был деловой партнер Баатара. Мужик под сорок. Я к нему не лез, но сразу понял, что ему понравился. Он пригласил меня выпить в бар, я согласился, хоть понимал, чем это может обернуться. Ровесники меня не интересовали, а он для своего возраста выглядел классно, — Алтан задумчиво покачал коленом, — веселый такой был, много комплиментов говорил, мне это льстило. Мои мозги на тот момент уже больше года постоянно были под какой-то химией, я от нее деградировал. Антидепрессанты, обезболивающее, — от одних только воспоминаний мутило. — Наша первая встреча прошла хорошо, а во вторую… он что-то мне подсыпал, до сих пор не знаю, что именно. Какой-то эйфоретик, — Алтан прикусил нижнюю губу. Это был опыт абсолютного удовольствия. — Я практически ничего не помню, только то, что мне было хорошо. Но как же мне было плохо потом… Он помнил больше, чем хотел признавать: помнил высокие светлые потолки номера в отеле; помнил, как сквозь эйфорическое оглушение испугался незнакомого места, как через вялые сопротивления его раздевали и вжимали в кровать, как привязали запястья к столбикам по углам кровати, чтобы не вырывался. Боли не было — чистый кайф обманутого наркотиком мозга. Боли не было, но почему-то Алтану все равно хотелось плакать. — Это я сейчас понимаю, насколько далеко тогда зашел. Когда миксуешь в одном флаконе разного рода удовольствия, они перекрывают всю дрянь, которая тебя мучает. После смерти матери я впервые почувствовал себя живым, мне впервые было хорошо. Я понимал, что он меня на что-то подсадил — принципе в Гонконге не редкость — но решить проблему самостоятельно не мог, а рассказывать о таком было стыдно. Что бы я сказал? Что меня насиловали под наркотой, потому что я сам пришел? Да и кому говорить? Это сейчас мне будто бы плевать. Ночами мне снились взрывы, я просыпался в слезах и с температурой. Иногда я слышал их и днем — после пробуждения. Примерно в это время всегда приходила боль. Алтан снова столкнулся с Олегом взглядом. — Не надо меня жалеть только, — да кого он обманывает. Ему так долго хотелось простого человеческого сочувствия, но он молчал. Ночами плакал, днем делал вид, что все в порядке. — Мой разжиженный мозг не хотел понимать, что мной просто пользуются, и все это называется насилием, но, стоило мне начать приходить в более-менее трезвое состояние, мне было нужно еще. В самый первый раз я решил, последствий не будет. Часа два в душе пытался от всего этого отмыться, меня не жалели — я весь был в укусах и синяках, вот такой у меня был шикарный первый опыт. Думал, больше к нему ни ногой… но последствия нагнали меня быстро. Сначала пришел ужас, потом боль. В таком состоянии я вспоминал все: как смялась до дна крыша машины под куском стеллы, кровь, сгоревшую у меня на глазах беременную женщину. Суставы болели, я не мог дышать. Я будто снова переживал Восстания, раз за разом смотрел это как фильм в своей голове. Тревога, дикая боль во всем теле. Очень напоминало то, что я чувствовал в больнице. Это потом я осознал, что дело было в ломках. Я пугался, какое-то время терпел, но не выдерживал — звонил ему. Сам. Он был рад меня слышать. Каждый раз думал, что остановлюсь, но остановиться и не получалось. Это был обычный цикл боли и избавления. Когда у тебя начинается мигрень, ты можешь терпеть его до определенного момента. Алтан провел вспотевшей ладонью по бедру к колену, затем — обратно. — Если он не отвечал на звонки, я искал приключений сам. Сбегал в клубы, напивался. Иногда приходил в себя там, зажатым в толчке чьим-то телом, иногда — в каких-то незнакомых квартирах, в машине Вадима, дома. …один раз Алтан пришел в себя, задыхаясь от пакета на голове. Его крепко удерживали несколько пар рук. Как в таком положении можно было кончить, он не знал, ведь ему было больно, реально больно. Наверное, дело было в асфиксии. Он оправдывал себя, как мог. На старые свои фото он старался не смотреть — зрелище было пугающим. — Тогда это было не смешно, теперь я думаю о том, как Вадим нагрешил, чтобы получить такое счастье в лице меня. Но мы с ним, знаешь… это как подводная лодка, с которой никуда не деться. А ведь параллельно я каким-то образом умудрялся неплохо учиться на факультете менеджмента для русскоговорящих, так как китайский я, можно сказать, не знал. А после пар… после пар я обычно старался испариться. Осознав каламбур, Алтан понял, что смеется. Нервно так, задыхаясь. Он быстро взял себя в руки. Так. Спокойно. — В общем, спустя два месяца я уже плотно так сидел. Потом того мужика (как же его звали? Луи? Ли?) убили, я не помню, как это было… Точнее, не уверен, что помню правильно, но это было при мне. Это сделал Вадим. Задолбался, видимо, искать меня по городу, мне в сумку подбросили маячок. К этому давно шло, просто это им казалось крайней мерой, а Ли там считали «уважаемым человеком», в отличие от меня. Я был просто проблемным, а мои выходки — ребяческими. Мне кажется, если бы я рассказал, мне бы даже не поверили, но в Гонконг вернулась, гм, моя сестра, и она уже приняла меры. Она от такого не отмахнулась. Алтана пугало то, как глухо от всех этих воспоминаний было внутри, будто это было чем-то нормальным. Словно ответ на вопрос «как провел день?», да нормально провел — чуть не убили дважды, так же каждый живет, да? Дикость какая-то. — Я вообще… до конца не помню, что именно между нами с этим Ли происходило, только какую-то незначительную часть. Возможно, это к лучшему, потому что что-то мне подсказывает, что во всем этом участвовал не только он… — Алтан убрал волосы с лица и провел языком по нижней губе. Не нужно было никому знать о том, что там творилось. Не нужно. Стереть бы себе память, чтобы не помнить потные руки в волосах, не помнить, как ему до слез запихивали в горло члены и спускали на лицо. Думаешь, больше ни за что и никогда, но потом это повторяется снова и снова До Гонконга, до всего этого он вообще не понимал, как такое можно замалчивать и скрывать. Оказалось, легко. Люди вокруг не замечают то, чего видеть не хотят, а потом удивляются, когда другие прыгают с крыш или вешаются. «А ведь такой веселый человек был, как же так». Он был счастлив, что память стерла многое другое. — Я пытался узнать у Вадима, что тогда случилось, но он молчал, до сих пор молчит. Я случайно подслушал один разговор. Баатара тогда в Гонконге не было, и, кажется, он обо всем этом так и не узнал. Вернее, узнал, что Ли и еще несколько человек убили, когда тот… ну, там какая-то другая история была. В общем трупов было несколько. Я до сих пор не знаю, что чувствую по этому поводу, мне будто бы плевать. Мой мозг считал, что мне все это нравилось, пусть так и остаётся. Голову Ли практически разорвало у Алтана на глазах. Он весь был в крови, но сам даже не мог вылезти из-под прилегшего на него отдохнуть трупа. Там вообще, как ему казалось, в крови было всё. Какое-то побоище. — В тот день у меня случился передоз. Видимо Ли решил увеличить дозу или просто не рассчитал (а может, просто хотел убить, откуда мне знать). Меня откачали. Опять реабилитация, теперь уже та, которая была мне по-настоящему нужна, потому что за два года я собрал кажется, все, — перед глазами все немного плыло, сил не было. — Когда у меня впервые за все время в Гонконге просветлело в голове, я был в шоке. До сих пор такое ощущение, что это был кто-то другой. Это не мог быть я. Я никогда не был таким. Я не знал, как все это вообще могло со мной происходить, я до сих пор не понимаю. Повисла тишина, Алтан закрыл глаза и медленно выдохнул. Впервые за столько лет он это озвучил. Стало немного легче, будто отлегло. Почему-то именно сейчас — когда он смог это проговорить, появилось смутное осознание того, что он в этой истории все-таки был жертвой. Что он вообще мог исправить в том состоянии? Какие еще решения мог принимать? Он прижал пальцы к губам. — Потом я сделал все, чтобы оставить это в прошлом — сменил гардероб, ушел с головой в учебу, практически не выходил из дома, но я же знаю, что было раньше. Все знают. А я знаю, что знают все. Как думаешь, могли ли мне после этого доверять? Как ко мне могут относиться? Тот же Вадим. Я же прекрасно понимаю, что сейчас ему со мной удобно. Выгодно и удобно. Нашел дурачка, а я и не против в целом. Если бы не он, я бы, наверное, умер еще тогда. Хорошо это или плохо, не знаю. Алтан нашел в себе силы встретиться с Олегом взглядом: — Я знаю, что мне следовало тебя убить еще до того, как за тобой приехал Разумовский, в принципе после отправки фото ты был нам уже не нужен, процесс был запущен. Это ведь все ты начал, — он протянул руку и коснулся чужой щеки костяшками пальцев. — Вообще все это. Но теперь ты здесь. И я не знаю, как мне быть дальше. Мне кажется, я последствия своих решений больше не переживу, лимит исчерпан. Но я не сдохну, пока землю топчет этот ублюдок, — Алтан понизил голос и слегка улыбнулся. «Ублюдок» прозвучал чуть ли не лампово и нежно. — Я так решил уже давно. Если все эти годы ему позволяли уходить от ответственности, то я не позволю. Если я сдамся, то все это… все было зря. Достаточно. Он не изменится, ему нет оправданий. Олег отвел взгляд, но Алтан продолжил: — И, если ты попытаешься мне помешать, я разберусь и с тобой. Как минимум, попытаюсь, я теперь не слишком самоуверенный, но я буду знать, что сделал все, что мог. Я этого не хочу, но мне придется, — он замолчал, когда Волков взял его за запястье и прижал пальцы к губам. Алтан внутренне содрогнулся и перестал дышать, но продолжил практически шепотом: — Решай. Я устал от сюрпризов и недоговорок, — его запястье сжали сильнее, большим пальцем (какие же у Олега мозолистые большие руки) медленно, водя по точке пульса на сгибе. Сложно. Вот это Вадим накрутил. Где они теперь? Алтан чувствовал себя растерянным ребенком. Вот так вывернулся наизнанку, а теперь сидел, не зная, как быть дальше и что еще говорить. Хотелось просто спрятаться, но прятаться больше некуда. Вырвать руку? Зачем? Ему так хорошо. В этом жесте была какая-то настолько концентрированная эмоция, что пробирало до костей. Вадим умел делать так же. Это, наверное, не должно было пугать, но пугало. — Ты меня услышал? — без какой-либо надежды на ответ уточнил Алтан. Олег, казалось, поколебался, но кивнул. Когда Алтан собирался подняться, чтобы наконец капитулировать, Волков задержал его руку и, слегка потянул его на себя, прижимаясь губами чуть ниже чужого рта. Осторожно и будто бы нежно. Не переходя границы, которых, казалось, уже и не было. — Ты все это время меня вообще не слышал, да? — это уже даже не шепот, а просто выдох. В глазах так противно защипало. Его тянет на убийц, а тех — на падаль. — Да все я слышал, не переживай, — этот хриплый голос, словно чужой. Интересно, как он звучал раньше? — Мне очень жаль, — выдох в подбородок, куда-то в шею. Какой приятный запах. Алтана удивляло то, как спокойно после всей случившейся с ним дряни он относился к физическому контакту. По всей логике он должен был вызывать в нем страх, но этот страх так плотно запечатался где-то на задворках памяти. Его тело словно было отдельно от него самого. Если бы ему нужно было им воспользоваться, чтобы что-то получить, он бы сделал это, практически не думая. Это инструмент, потому что за образом самого его не видно. Но, если у него к человеку появлялось что-то личное, что-то сильнее выгоды, то становилось тяжело. От этого хотелось уйти, этого хотелось избежать, но оно было сильнее. Так случилось с Вадимом. В какой-то момент в Алтане что-то сломалось, он ощутил в том что-то такое близкое и болезненное, но до сих пор не мог осознать, что именно. Вернее, оно проглянуло на какое-то мгновение. После этого лед растаял. А сейчас… случившееся в участке следовало переварить и обдумать. — Ну, хотя бы жаль, — хмыкнул Алтан, прикрыв глаза. Дыхание на лице успокаивало, они сидели вот так в полутьме, было в этом что-то знакомое. Да, его тянет на маньяков, желательно постарше. Как еще можно все это объяснить? — Значит, не все еще потеряно. Олег провел губами к его губам. У него за неделю подросла бородка, это выглядело симпатично, ему шло. Симпатично и щекотно. Он слегка наклонил голову в сторону. Все так медленно, будто ждал, что оттолкнут. Лет пять назад Алтан бы себя защитить не смог, теперь может, поэтому ему не страшно. Когда его губы разомкнули, он послушно открыл рот и слегка подался вперед, перехватывая инициативу. Олег выдохнул с хриплым стоном, что по телу пошли мурашки. Интересно, когда он в последний раз хоть с кем-нибудь целовался? Надо будет спросить, но потом. Всё потом. Когда Алтан медленно отстранился, они еще какое-то время просто молча смотрели друг на друга. — До завтра, — он все-таки заставил себя подняться. — Спасибо, мне стало лучше. *** — Ну что, прочувствовал драматизм ситуации? Олег замер с зажигалкой на веранде. Вадим тут как тут. Подслушивал? С него станется. — Да не красней ты, нормально все, — тот отмахнулся. Опять грызет зубочистку свою. Раньше, когда нервничал, курил, теперь, вон, как бобер себя ведет. — Ты можешь хоть иногда не вести себя, как мудила? — дружелюбно поинтересовался Волков. Вадим вздохнул, улыбка стала какой-то кислой. — Хотя бы ты можешь мне сказать, чем пацана довел? — Пришлось кое в чем признаться, но в таких обстоятельствах неудобных. Вышло некрасиво, но иначе он бы даже говорить со мной не стал, да и не поверил бы. — Всех будто прорвало, — Олег все-таки надеялся услышать что-то конкретное. Сегодня Алтана он понял. Причем понял слишком хорошо. До боли хорошо. Прочитал наконец начало книги. Не пожалел, потому что его домыслы не шли ни в какое сравнение с реальностью. Алтан не просто потерял близкого человека, он потерял жизнь, которую мог провести как обычный нормальный человек. — Плохая примета. Больше всех на фронте изливают душу те, кто понимает, что завтра-послезавтра сдохнет. Мертвых вспоминают, — пожал плечами Вадим. — Чтоб запомнили, — он коротко взглянул на Волкова. — Давно так повелось, ты же помнишь. Такое не раз уже было и при тебе. Витька, Михалыч, Сержант и Пуля, — резко оборвался. — Ладно, закрыли тему. Тоже начал. Не к добру все это. — У него все симптомы ПТСР. Как по методичке, ты же понимаешь, — Олег слегка перевел тему. Наконец закурил. — Знаю, — глухо ответил Вадим. — Вместо лечения из него пытались дурь выбивать. В контексте даже звучит забавно. Я и сам долго не понимал, что за фигня с ним происходит, меня не просвещали, а сам он молчал, как рыба. Говорили, авария. Я не срастил ситуацию, не понял, кто он вообще такой. Какого-то пацана избалованного из Питера привезли, выписали из больницы и повесили на меня. Сейчас бы военному с пиздюками всякими возиться, — он улыбнулся. — Глупо как-то. По себе больше судил, не хотел из принципа как-то сопереживать, потому что меня раздражало то, что, пока люди дохнут в горячих точках, эти развлекаются. Но меня быстро отрезвило, когда начал въезжать в происходящее. Я только где-то месяца через полтора спустя понял, что дурачка этого на какую-то дрянь подсадили. Он после занятий постоянно куда-то испарялся, я откровенно заебался за ним следить. А в Гонконге довольно людно. Типичный Китай. В общем, болевые синдромы списывали на неправильно подобранные таблетки от шизы и то самое ПТСР, да и переломы, ясное дело. А большинство анальгетиков ему было нельзя. Но на Золотце все как на псине какой-то заживало, поэтому он встал быстро, хоть и хреново ему было. Одевался он вообще не так, как сейчас. Любил белое, светлые джинсы, кеды дурацкие, рубашечки с цветными принтами. На контрасте с сучьим характером играло прекрасно. Олег привалился спиной к стене. Слушал. Вадим продолжил: — Дед давил, сестра тоже. Я долго серьезно воспринимать не мог. Ты бы знал, в каком я ахере был, когда наконец смог отследить того урода. У меня аж мозги на место встали. Золотце, оказывается, все это время травили и имели, как шлюху какую-то. Ну и что я? Их потом чистильщики вперед ногами увозили. Жаль я не увидел. Придурку этому мелкому пришлось скорую вызывать. Мне сказали потом, что Золотце, оказывается, практически сразу на герыч подсадили, не мелочась. Просто он после больниц и так был тощий и бледный, поэтому как-то разницы даже не видно было. Только вел себя иногда неадекватно. Мы с его сестрой думаем теперь, что этот мужик в итоге хотел Баатара пацаном шантажировать. Он и так из общего бюджета усосал, как оказалось, кучу денег. — Оттуда боязнь крови? — Походу. Меня на аккуратность не хватило, эскьюз муа. Выходит, добавил. — Чего ты сегодня еще отчудил? — Меньше знаешь, Поварешкин, крепче спишь. — Сказал он, после всех этих разговоров, — Олег покачал головой. — Думаю, эти разговоры тебе были необходимы, чтобы ты, наконец, взглянул на все это здраво, а не с позиции рыжего лупня твоего. Волков поморщился, проследил за поднимающимся к крыше веранды дымком и прикрыл глаза.