Проклятые и забытые

      Ли Тэён представлял из себя человека хилого, часто болеющего и порой боящегося всех сквозняков на свете, но при это чётко знал, что даже в самые суровые зимы не заболеет. Здоровье его было хорошим, несмотря на хрупкое телосложение, а холода обходили его стороной; работая на радио и выходя в основном в ночные эфиры, он неплохо зарабатывал и мог позволить себе многое, даже самостоятельно купить билет на концерт Марка Ли, своего брата. Они были неразлучны с детства, любили друг друга трепетной братской любовью и относились друг к другу с заботой и уважением, зная, что ближе них никого нет. Родители умерли недавно, эта рана ещё не затянулась, но Тэён и тем более его брат не имели такой роскоши, как время горевать — загружая себя работой, они забывали о том, что творилось в их жизнях, и когда выныривал из кокона работы, не могли понять, что же именно изменилось.       После похорон Ёнхо Тэён загрузил себя эфирами и выходил практически круглосуточно, забавлялся с писем фанатов волны и в открытую говорил, что Ким Хёна — самое лучшее, что случалось с корейской музыкой, ведь у неё тексты, подходящие личное ей, идеально подобранные костюмы и образы. Эти все слова попали в таблоиды, фанаты артистки пытались обвинить Ли в сексуализации айдолов, но из этого ничего не вышло, потому что ничего сверхординарного сказано не было, человек просто восхищался тонко переплетёнными красотой и талантом, но извинения на эфире принёс, прямо сказал «Если Ким Хёна слушает нашу волну, прошу её, стоя на коленях, простить меня — я искренне восхищаюсь вашими талантами и не хочу, чтобы меня лишний раз клеймили только потому, что я мужчина и говорю о женщине».       Вот и сегодня, в день похорон Юты, когда братья решили не поехать из-за банального страха попасть в авиакатастрофу, Тэён в ночь вышел в эфир, достаточно бодро приветствуя всех уставших и засыпающих. Его соведущий, Ким Донён, глотнул из большой чёрной кружки с золотой надписью «Baby Boss» кофе, спросил, почему господин Ли такой бодрый, и получил вполне себе закономерный ответ: перед записью выпил две банки энергетика, перед этим хорошо проспавшись. Мужчины посмеялись, а потом начали перечислять важные новости, которые произошли за сегодня, но все они были связаны либо с авариями, либо с айдолами, а сейчас ни то, ни другое не хотелось обсуждать, потому что директор запретил под страхом увольнения. Делать нечего — пришлось взять сценарий, зачитать парочку предсказаний из астрологических сводок и поговорить о жизни перед блоком распаковки писем в редакцию. Всё это было чересчур привычным, шло по накатанной и доставляло некое подобие удовольствия, в особенности когда в сотенном письме говорили, что и Тэён, и Донён от природы красивы и должны были пойти работать айдолами, но никак не на радио.       — Смысл становиться артистом, если, кроме красивенького личика, у тебя нет? — пожимал плечами Ли и смеялся. — Я не хочу, чтобы меня любили только за внешность. Я хорош в ведении эфиров, так что давайте насладимся именно этими моими талантами, чтобы не выдумывать новые.       В очередной раз придя в студию с одноразовой кружкой с кофе, Тэён понял, что боится всех проводов, что перепутались на полу, но пришлось сдержать себя в руках, ведь лишние нервы не нужны ни его напарнику, ни ему самому, ни слушателям, которые мчатся в свои тёплые постели. Ночь только-только начинала окутывать город, являя взору еле видимые звёзды и круглую луну, и Донён, вихрем появившийся в студии, рассмеялся и сказал, что полнолуния явно созданы для людей, работающих в тёмное время суток — как же без красавицы-луны определить путь до дома? Тэён на это пожал плечами и буквально упал в кресло, почёсывая глаза и надеясь, что очередной эфир пройдёт быстро и вполне себе безболезненно, но всё равно морщился — если эфир закончится быстро, он придёт к весьма тревожному Марку домой и братья будут трястись в ожидании возмездия всю оставшуюся часть суток, а тут хотя бы есть не унывающий Ким Донён, литры воды, да и к тому же можно заказать доставку из магазина напротив.       — До эфира сорок минут, можно немного поспать, — проговорил напарник и ткнул пальцами в синяки под глазами Ли, который сонно отмахнулся и прикрыл веки. — Надо же, тебя даже литр кофе не бодрит.       — Разбуди, как будет пять минут до эфира, — проговорил Тэён и почувствовал, как слишком резко провалился в очень реалистичный, очень красивый, но в то же время кроваво-красный сон, из которого не было выхода.       Над полем летали вороны, как только Ли Тэён поднял голову и слегка загородил лицо от палящего солнца — в этом году выдалось жаркое, практически иссушающее лето, не пожалевшее восходы злаков и овощи, которые практически иссохли на глазах у бедных крестьян. Как бы ни ругался бедный люд, как бы ни плакали женщины и не качали головами старейшины поселений, никто ничего не мог поделать: время сажать семена прошло, шаманы уже не проводили обряды, так как это было делать бесполезно, а взывать к императорской семье то же самое, что и просить в шторм у богов яркое солнце. Тэён действительно старался не унывать, как и любой другой порядочный крестьянин, землю которого пожёг жар, но зима явно будет голодной, а хлеб подорожает в несколько раз из-за малого количества злаков. Даже и не объединиться ни с кем — каждый сам за себя, каждый вытягивает только самого себя, жены нет, чтобы её клан помогал, а все родственники собрали свои пожитки ещё пять лет назад и уехали в поисках новых мест, готовых принять в себя трудолюбивых людей. Они явно обосновались где-то на севере, Тэён это чувствовал, но не спешил ездить по всем окрестным селениям и выяснять про родных людей — захотят, так сами отправят важные письма или же приедут в гости, а пока надо было придумать план, как в ближайшее время не умереть с голоду и помочь соседям перегнать волов с одного поля на другое.       — Ли Тэён, — позвали парня, пока он шёл к своему ханоку, почёсывая затылок, — Ли Тэён!       Парень обернулся, уже закатывая глаза и желая не видеть того, кто к нему обратился, но всё же пришлось натянуть дружелюбную улыбку и вскоре поклониться: это был уважаемый староста деревни, Чон Юно, который шёл к признанию очень долго и упорно, но добился его. Мужчина подошёл к Тэёну, поклонился в ответ и дружески сжал левое плечо — если он так делал, то это означало, что ему что-то нужно, но за это точно хорошо заплатят. Пришлось навострить уши, ведь если предложение дельное, то ни в коем случае нельзя его пропустить, но всё равно тревога вилась где-то на сердце и не давала стоять спокойно, хотя Тэён славился тем, что мог стоять на одном месте на протяжении часа и не шелохнуться.       — Надо съездить в столицу вместе с товарами, поторговать там с недельку и вернуться — столичные любят наши ткани и картины, это отличный способ заработать, — Юно кивнул самому себе, будто настраиваясь на следующую фразу. — Только не забывай — в столице сейчас идут праздники, и не дай Будда ты перейдёшь дорогу императрице в паланкине — это дурной знак, дурное предзнаменование. Всё запомнил? — Тэён кивнул и немного развернулся, собираясь вернуться в свой дом и приготовиться к изнуряющей поездке. — Мы приготовили уже телегу с товаром, тебе осталось только взять необходимые вещи и сесть за поводья.       Совсем скоро, собрав вещи и провизию, Тэён распрощался с родителями и сел в телегу, беря поводья и начиная долгую и изнурительную поездку в столицу, которая, он чувствовал, обернётся очередным несчастьем, очередным разочарованием. Он слишком ярко ощущал такие моменты, боялся их, всячески избегал, но знал, что против судьбы не пойдёшь, какой бы она ни была, её не переделаешь, и остаётся лишь принимать её такой, какая она есть, громко плакать, если что-то не получается, и брать нахрапом невозможное, чтобы доказать, в первую очередь, самому себе, что он всё может. Потому и ехал Ли Тэён полных три дня и три ночи до столицы, давая лошадям необходимые еду и питьё, но был по ночам настороже — в окрестностях появились желающие поживиться за чужой счёт, и получилось поспать только уже непосредственно в городе.       — Надо же, у вас такие прелестные ткани, они понравятся самой императрице! — Тэён после того, как отоспался, вышел на улицу, на лавке раскладывая товары, и редко реагировал на слова восторга — лишь на «какова цена?» поднимались его глаза, но сейчас он замер, надеясь, что это пришли не королевские портные. Но как же его надежды были ошибочны, ведь действительно у прилавка стояли королевские портные, которые отличались от многих людей цветом богато украшенного ханбока. — Господин, за сколько вы продадите нам ткани? — Тэён назвал определённую сумму, и ему кивнули — надо же, какие сговорчивые портные, раз дело касается самой императрицы и её платья.       На том и состоялась сделка — ткани из далёкой деревни теперь переместились в императорский дворец, где просто обязаны были понравиться строптивой жене императора, что часто просто так отрубала головы обычным работягам, которые стараются что-то сделать правильно. Говорили, что император полоумный, готовый на всё ради своей Джухён, которая возомнила себя богиней и говорила, что в её жилах течёт драконья кровь, потому она и позволяла себе слишком многое, проклинала каждого, кто не так на неё смотрел, а потом удовлетворённо наблюдала за казнями. Эта женщина любила пролитую кровь, висельников и войны, она не богиня мира, властвующая над всем живым, она богиня раздора, смертей и осквернённых врагами земель — она ведь тоже враг для своего народа, раз так усердно пытается его выкосить. Она действовала как Мама-син, нападала внезапно, стремительно, решительно, и все пытались угадать в женщине животное или злого духа, которого надо изгнать из этого мира. Но Джухён была человеком, самым обычным, но при этом жестоким, способным принимать самостоятельные решения и имеющим необычайную власть над страной. Её слов слушались, ей кланялись, её приказы исполнялись, и как бы не хотелось многим покончить с узурпаторством, потому что все понимали, что госпожа императрица шутки ради захватила власть, никто не мог с этим ничего поделать.       Праздник шёл мимо Тэёна, он продавал ткани и картины, и совсем скоро все деньги были собраны в мешочек, в книге были написаны имена всех, кому надо было отдать полученные монеты, и уже шла подготовка к отъезду. Подпоясавшись, мужчина уже готов был запрыгнуть в повозку и отправиться в изнуряющий долгий путь, как понял, что не может покинуть столицу, краем глаза не взглянув на праздник — он так давно жил без этого, так давно ничего не видел, что возникло соблазнение посмотреть за своеобразную ширму, которая за собой скрывала богатства. Ли взглянул на повозку, на площадь, объятую праздником, потом снова на повозку, и передал поводья помощнику из таверны, который поклонился и принялся исполнять немой приказ, ведь господин, прибывший издалека, решил остаться немного подольше. Ничего же не будет, если Тэён вернётся чуть позже, чем планировалось, ведь может потом сказать, что по дороге пришлось отбиться от разбойников, лошадь устала, а потом прилёг поспать после напряжённой торговли и он сам. Именно поэтому путь лёг к площади, и Ли потерялся в буйстве красок, танцев и песен, которые захватывали его и заставляли соответствовать, веселиться и практически до поздней ночи остаться в столице с надеждой, что совсем скоро он отправится в родную деревню.       Но его планам не суждено было сбыться.       Императрица пожелала участвовать в празднике, и её собирали с самого утра: надели лучший ханбок, заплели традиционную причёску и накрасили; все жители вышли из домов, чтобы посмотреть за богатой процессией, и каждый вздыхал, потому что знал, в каком именно паланкине сидела госпожа, властвующая над императором, что именно она могла совершить с любым человеком, а потому уходили обратно, восвояси, и надеялись, что жертв императорского сумасбродства будет немного. И кто бы знал, кто бы видел, как веселилась площадь, как танцевал Ли Тэён, объятый весёлостью и вином, и как в самый ненужный момент он наткнулся на императорский богато украшенный паланкин, снося с ног слуг и заставляя сидящую внутри императрицу вскрикнуть и завалиться на бок, хотя надо сидеть ровно и не шевелиться. Сердце бешено забилось, затрепетало, как только Тэён понял, что натворил, и упал в ноги выходящей грозной императрице, не в силах смотреть в её прекрасное, но при этом искажённое гневом лицо. Будто бы праздник замер, веселье прекратилось, когда башмачок её величества брезгливо ткнулся в руку торговца, заставляя его лицо подняться от земли, и Джухён, что была в этот момент задумчива и вместе с тем мстительна, склонила голову к плечу. Какое бы наказание выбрать для этого крестьянина из далёкой деревни? Как же порадовать себя и советников, чтобы всем понравилась казнь?       — У тебя есть сутки, чтобы проститься с этим миром.       И после этого Ли Тэён понял, что теперь он никогда не доберётся до своей деревушки, никогда не отдаст односельчанам плату за ткани и картины и никогда не найдёт себе красавицу-жену, что будет помогать ему на протяжении всей жизни и родит много-много сыновей, чтобы потом и они продолжали славный род Ли. Императрица, грозная, как суровая природа севера, выглядела очень красивой, но как же её красота не вязалась с характером: невозможно непривлекательным, взбалмошным и стервозным, хоть многие старались полюбить её и такой, зная, что даже придворных художников, которые сделают любую неправильную чёрточку, казнят без суда и расследования. Вердикт один — виновен, потому что так захотелось Джухён из клана Бэ, что славился жестокостью и жаждой кровопролития, и теперь Тэён, обычный крестьянин, в ноги кланялся императрице и благодарил её честь прожить ещё один день, пускай в городе, где нет родных близких, где нет ничего, что напоминало бы ему о родителях и тех девушках, которые, краснея всем лицом, говорили, насколько же мужчина талантлив в возделывании земли. Никто больше не сможет так, как Тэён, никто больше не поклонится его родителям с благодарностью, что именно они его выносили и смогли родить при помощи Самсын-хальмам, что была благосклонна к его матери и показала её сыну путь, устланный цветами. Жаль только, что дарованная жизнь протекла слишком быстро, мужчина не успел многое и вряд ли сможет хоть что-то сделать, а сейчас его поднимали с колен под презрительный взгляд императрицы и несли в сторону дворца, чтобы завтра на рассвете лишить головы.       Многие говорят, что надо жить праведно, тихо, и тогда будет счастье, но Тэён понял, что нет, это так не работает — нужно просто не попадаться на глаза власть имущим, и тогда дай бог не умрёшь от одного только их грозного взгляда, но часто судьба распоряжается иначе, не как мы того хотим. Идя под сводами больших ворот, Ли запрокидывал голову, хотя его держали за шею, и смотрел убранство: богатое, красивое, с драконами, оно завораживало, но не приносило никаких душевных сил, наоборот, выматывали и заставляло часто вздыхать и ловить себя на мысли, что эти самые драконы — стражники душ, коих, невинных, убили на площади за ними. Душам не позволено покидать пределов дворца, и тогда они тревожат сон всех его обитателей, крича визгливо под окнами и путаясь призрачными пальцами в причёске императрицы. У Тэёна совсем мало времени на размышления и любование, ему нельзя прямо смотреть на императрицу, но слишком сильно хотелось кинуть в последний раз взгляд на её грозный лик и уловить в свою сторону нечто другое, отличное от злости. Он же ничего не делал, он просто случайно налетел на паланкин, это же не повод для казни, не так ли?       У него целый день на прощание с этим миром, но что делать, если Тэёна пихнули в холодную темницу, заполненную водой и насекомыми, что копошились на полу и заставляли брезгливо жаться по углам. Даже страже было некомфортно здесь находиться, а Ли, что был донельзя чистоплотным, морщился и старался не касаться лишний раз стен, где проросла плесень. Почему он, не государственный изменник, не убийца, должен содержаться в таких условиях, должен сидеть, прижимая к груди колени, и чувствовать тошноту от всего, что его окружает? Нельзя так с простыми людьми, что при виде императоров в ноги падают им, а потом не могут подняться, дабы не дай верховные божества не затмить сиятельный лик. Тэён — простой крестьянин, работяга, которых сотни, тысячи по стране, именно благодаря его труду дворец ест и кутается в прекрасные ткани, и он был расстроен больше от того, что тем утром продал ткани императорским портным и выручил за них безумно мало. Разве три золотые монеты — достойная плата за смерть невинной души, будучи повешенным?       В сон клонило неимоверно, и пришлось растянуться прямо на холодном каменном полу, выдыхая и закрывая глаза, — а как иначе, раз ему нельзя выйти за порог и действительно проститься с отцом, матерью и родной деревней, где остались друзья и чуткие подруги, готовые при любой возможности выскочить за него замуж? Он ведь и не любил никогда, лишь целовал персикового цвета губы целомудренно и говорил, что на большее нельзя надеяться, но была одна дива, которая всё же развязала их ханбоки — видимо, очень сильно хотела замуж хоть за кого-нибудь, но и её тело не потрясло Тэёна, не заставило сердце трепетать и говорить ласковые слова любви. Надо же, кажется, это было так недавно, но прошло три года, и той девушки в деревне больше никто не видел, видимо, уехала вместе с родителями, что не выдержали позора, как только на воротах повесили ткань, вымазанную смолой. Позор, позор и разврат, с этим мало кто справляется, от этого много кто бежит, и Ли бы сейчас тоже сбежал, но никак не смог — дверь заперта на тяжёлый замок, а ключ у стражников, что не будут ему помогать.       Страна не помогает своим кормильцам так же, как стража не помогает осужденным на смерть.       Его не пытали, нет, даже пальцем не смели тронуть, когда Тэён спал сном младенца и надеялся, что императрица, чей прекрасный лик затмил сегодня для него солнце, помилует, сжалится хоть раз в жизни и позволит убежать, оседлать лошадей и умчаться в родную деревню. Ему ведь для жизни не так много надо — пара золотых, лошадь и дом с родителями, где они вместе поклонятся предкам и принесут жертву домашним духам, которые живут там с самой его закладки. Тэён помнил, что мама с детства рассказывала ему сказки про духов и волшебные западные земли под западными небесами, где растут цветы, помогающие вернуть мёртвому дыхание. Он надеялся, что хоть кто-нибудь из деревенских подруг пойдёт в западные земли под западными небесами и принесёт всё нужное, чтобы Ли очнулся от сладкого сна смерти и окончательно выбрал жизнь, которая должна играть в его молодом теле. Императрица Бэ Джухён не имеет права распоряжаться его жизнью, не может даже пальцем его коснуться, а он даже не должен мечтать о её кротком взгляде, о чём мечтал очень долго, очень напряжённо. Как же это невыносимо — мечтать о девушке, которую увидел буквально сегодня и чьей беспринципной жестокостью был пленён!       Так и спал он целый день, надеявшийся, с искрами в глазах и отвращением к насекомым, что хотели заползти под его ханбок и пощекотать нервишки. Только вот не готова была стража идти наперекор императрице, ведь самим можно пострадать, потому и выволокли Тэёна, ещё полуспящего, за локти прямо на двор, чтобы швырнуть его на землю и заставить во все глаза уставиться на Бэ Джухён. Она была в своём лучшем красном ханбоке, её причёска была свободной, но в то же время и по-императорски украшенной, заставляющей преклоняться перед её красотой и надеяться, что с каждым днём она будет всё расцветать и расцветать. Было ли сейчас в её образе что-то дикое, звериное? Конечно, было, но ведь императорская кровь течёт в потомках драконов и тигров, потому перед Джухён преклонялись, её ненавидели и обожали, а про её мужа забыли — всё из-за того, что её влияние было больше, текло рекой и заставляло вздыхать тех, кто надеялся, что хоть что-то в стране в ближайшие год-два изменится. Поговаривали, что императрица также выносила дитя, но никто не замечал ни её вздутого живота, ни иных признаков беременности, а придворные врачи молчали и опускали глаза вниз.       — Простился ли ты с этим миром, Ли Тэён? — и что-то было очень знакомое в этих тёмных глазах и волосах, в её движениях рук и взглядах будто бы исподтишка. Что-то слишком знакомое, но на это нельзя было смотреть, разве что украдкой, разве что мимолётом, а потом бесконечно жалеть о том, что не прикоснулся пальцами к запястью и не поинтересовался как друг, что с ней такое, как она себя чувствует. Воспоминание, змеёй шевельнувшееся в памяти, показало ему то, что не следовало: как он злился на некоего мужчину, когда он показывал небольшое аккуратное кольцо, которое вскоре подарит своей возлюбленной как символ бесконечной и чистой любви, которая, к сожалению, плохо закончится.       Слишком уж любил Ли Тэён ту девушку — как свою младшую сестру и одновременно как свою первую любовь, потому и вился в компании её жениха, который не вызывал порой ничего, кроме перманентного презрения, а потом стал таким же. Похоронил все чувства к чужой невесте, выжег их, вырвал с корнями, а потом лишь улыбался, когда в моменты просветления от безграничной тоски видел её милое, улыбающееся лицо, и ощущал, что такой вид счастья не мог длиться вечно. А потом она пропала — раз, и всё, растворилась в воздухе белой дымкой, и именно сейчас он, кажется, нашёл её в чертах злой приснившейся ему императрицы, которая всеми силами пыталась показать, что она взрослая, самодостаточная и мстительная, хотя по факту таковой не являлась.       — И не надоело тебе прятаться, Вэнди? — Тэён произнёс её имя нараспев, давая понять, что он знает, кто она, он чувствует её всеми своими фибрами души, а потом вдруг рассмеялся. — Неужели… неужели это ты по очереди всех нас убиваешь, вытравливаешь из этого мира, чтобы мы знали своё место?       Лицо Джухён подёрнулось рябью — Вэнди никак не ожидала, что её раскусят так просто, ведь Джонни, влюблённый в неё до безумия, не догадался, что тот цветочный сон был самым настоящим кошмаром, в котором он и останется спустя несколько часов после пробуждения. Но Тэён, сломленный смертью уже троих своих товарищей, которых часто видел во сне, сразу же сдёрнул личину девушки, сразу же обнажил нутро, потому сон и остановился — стража замерла вместе с многочисленными придворными и прислугой, а потом раздался щелчок пальцами. Мир рассыпался в прах, собираясь в новый, более свободный, более цветастый и радостный, и в тот момент Тэён оказался в небольшой комнатушке дворика, где как раз своеобразно жила Вэнди, вечно теперь молодая. Она смотрела прямо на Ли, который щурился и вздрагивал, а потом подошла к нему, цепляя за волосы и приближая лицо к себе. Знала ли она, что при жизни была терпко-горько любима не тем человеком? Конечно, знала, видела в подрагивающих зрачках невысказанные чувства, но не хотела лишний раз сближаться и показывать своё расположение, оставляя всё на потом, и жаль, что не вышло всё оставить «на потом», потому что этого мифического «потом» не наступило.       — То есть ты… что-то всё-таки помнишь? — прошипела она прямо в лицо Тэёна, а следом сбавила обороты и грубо оттолкнула парня от себя, подходя к окну и усаживаясь на подоконник. — Потому что Юта, этот врач, которому, кажется, отбивает мозг под алкоголем напрочь, понял всё только под самый конец сна. Юно я душила, когда подорвала баки, потому что он захотел всё унести в могилу, а не поделиться с миром. А Ёнхо… — на секунду лицо исказилось, появилось что-то новое, что-то ласковое, сменившееся звериной жестокостью, — а Ёнхо сошёл с ума, такова его участь. Умер бы из-за алкоголя — и поделом ему, а так у меня была возможность убить его же руками. Вам всем, наверно, не понравились мои намёки, да? — Тэён на секунду задумался и почувствовал, как ледяные пальцы смерти оплели его горло. — А лисичка та была хорошей, я считаю. Её подкармливают рядом с кладбищем, где я похоронена, и она очень любит играть. Звери чувствуют смерть и её послов, с радостью играют, чтобы вымолить хоть ещё один год свободной жизни.       — А я могу рассчитывать на год свободной жизни, если поиграю с тобой? — зря он это сказал, потому что Вэнди кинула на него острый, практически ненавидящий взгляд и схватила гитару, стоящую совсем рядом. — Значит… это нет?       — Ты слишком много знаешь, потому обязан умереть, — проговорила Сон и провела рукой по струнам. — Расскажешь только Минхёну, что он должен сделать.       — То есть после пробуждения у меня будет некоторое время перед смертью? — спросил Тэён и дождался лёгкого кивка белокурой головкой — надо же, она сейчас такая сговорчивая, милая, что хочется её обнять и приголубить, а не страшиться перед собственной гибелью. — Я должен сказать «спасибо», наверно, но что мне сказать брату?       — Что он выживет, — Ли вздрогнул, отступая назад; как так, почему именно Марк выживет, почему именно он обязан донести всему миру о том, что группу друзей убивают не несчастные случаи, а весьма мстительный призрак? — Он знаменит, поднимется резонанс, и тогда я почувствую наконец-таки освобождение. Я заперта тут, заперта в собственных кошмарах, в ваших сновидениях, насмотрелась всего и теперь хочу одного — успокоения. Уходи отсюда, просыпайся. Расскажи обо всём брату.       — Но как я умру? — кажется, это единственное, что волновало Тэёна, а девушка посмотрела на него весьма непонятливо, будто не этого ожидала услышать. — Я могу выбрать собственную смерть?       — Странный ты, Ли Тэён, — Вэнди улыбнулась, а потом уголки губ грустно опустились вниз, — ты любил меня до смерти, продолжал думать обо мне даже тогда, когда я гнила в своей могиле, и сейчас ты просишь у меня дать тебе наводку, как умереть? Хорошо. Ты попадёшь в аварию, тебя зажмёт так, что рёбра проткнут внутренние лёгкие, перед этим ломаясь на осколки. Ты просто не сможешь дышать, и я даю тебе совет: если хочешь умереть без разрыва души, успокойся. Не дыши. Не кричи. Просто закрой глаза и позволь себе умереть. Мы должны уметь отпускать себя в это далёкое путешествие.       — А ты себя отпустила?       — Я? — Вэнди хмыкнула и вновь провела рукой по струнам, рождая мелодию истинной грусти. — Когда месть становится частью жизни, стремлением, уже не до отпущения самой себя на небеса. Я призрак. Злой, мстительный призрак. А теперь уходи. Ты мне больше не нужен.       Мир преобразился, уплыл из-под ног, и Тэён упал на пол радиостудии, судорожно вдыхая, будто бы выбрался из толщи воды; он окинул помещение, с бешено колотящимся сердцем смотря на своего напарника, а потом бросился бежать. Быстрее, домой, к Марку — уж он-то трезвомыслящий человек, который поможет хёну не сойти с ума в тот момент, когда очень того хочется, потому телефон оказался в руках, такси вызвалось будто бы само по себе, а Ли, забыв слова Вэнди, звонил младшему. Они ведь единственные остались, единственные, на ком девушка ещё не затянула свою петлю, и Ён надеялся, что именно сейчас ему повезёт, именно сейчас его не тронет никто и он доедет до дома спокойно. Он был уверен, что Донён разберётся с начальством, скажет, что потом его друг отработает, потому что возникли чрезвычайные проблемы, требующие срочного разрешения.       Вопросы жизни и смерти.       Проблемы земные и проблемы с потусторонним миром.       Не нормально, когда призраки прошлого рвутся убивать, калечить, извести, потому надо действовать намного быстрее них, намного хитрее.       — Хён, что такое? — Марк уже почти спал, когда взял телефон в руки и увидел имя брата. — Надеюсь, срочное?       — Минхён, она приходила ко мне и сказала, что ты выживешь, — вывалил всё как на духу и сел в такси Тэён, сразу же пристёгиваясь. — Я еду домой, нам надо держаться рядом, клянусь, это не та Сынван, которую мы знали. Это… это полнейшая злая тварь, которую надо как можно быстрее убрать из этого мира. Понимаешь? Просто скажи, что ты меня понимаешь, хорошо?       — Хён… — Минхён оттолкнулся от стола и глубоко выдохнул, хватаясь пальцами за переносицу — у него заболела голова, он чувствовал в словах брата буквально бред, отчаяние, но не мог никак того утешить — бесполезно. — Хён, то, что ты сейчас мчишься домой, явно мало что изменит. Она сказала, как ты умрёшь? Может, высадишься из машины?       — Мне нечего терять, — в голосе зазвучала обречённость, Тэён прислонился виском к окну и понял, что водитель не подслушивает разговор — что ж, одним потрясением меньше. — Даже если я умру, то всем будет всё равно. А Вэнди… знаешь, Марк, она такая же красивая, как и была, только злее в сто раз, мстительнее и прямо мне сказала, что желает только смертей. Мне… мне снилась она в образе императрицы, жестокой, кровавой, но я всё равно понял, кто она такая.       — Сердце не обманешь?       — Сердце не обманешь. Я до сих пор люблю её.       Послышался удар, сдавленный стон, а потом болезненные хрипы, свидетелем которых стал испугавшийся не на шутку Марк, кричащий в трубку «Хён? Хён, с тобой всё хорошо?» Но с Тэёном было всё плохо — он потерял сознание практически мгновенно, издав лишь единственный стон боли, а его младший брат закричал на всю квартиру так тяжко и пронзительно, что соседи вздрогнули и прислушались. Это был крик, полный одиночества, безысходности и боли, что пронзила всё тело, вышла через лёгкие и вновь проникла через уши, надавливая на сознание. Их было пятеро, пятеро друзей, которые совершили тяжкий грех.       Из всех пяти друзей остался лишь один — Ли Минхён, что лежал на полу и не понимал, что злые слёзы на Сон Вэнди уже закатились в уши.