В уродливое лето

Ты лжец. У Эилин огненно-рыжие волосы, которые она собирает в хвост на вылазках, цепкий взгляд зелёных глаз и россыпь веснушек. В далёком детстве, там, где она прожила четырнадцать лет своей жизни, «детском доме», за это очень любили травить. Яркость вообще почему-то не приветствовалась в трущобах Подземного города. Ещё у неё нет фамилии. Да и имя она получила случайно — «воспитателям» просто надоело звать её «рыжей». Это не то, о чём Эилин любит вспоминать. В четырнадцать она сбежала из «приюта», а выживать училась задолго до этого. Жизнь, настоящая, полная жизнь началась у неё тогда, когда она встретила Леви с Фарланом, хотя, кажется, так и не призналась в этом ни одному из них; чисто, возможно, из вредности — кому приятно сознаваться, что так много лет жила вполсилы, выезжая исключительно на нездоровом увлечении смотреть, из какой ещё задницы она способна выбраться. — Леви, — буркнула она однажды, плетясь на лошади с очередной вылазки, где они потеряли две трети солдат. — Если я тебе кое-что скажу, обещаешь не быть жопой? Тогда-ещё-не-капрал посмотрел косо, но ядом не разродился. — В зависимости от того, что ты скажешь. — Ты много значишь для меня. — Лицевые мышцы уже не выдерживали улыбки, и Эилин спряталась под капюшоном, чтобы никто не видел её помертвевших глаз. — Ты, Фарлан и Изабель. Значили, то есть. Они — значили. Леви отвернулся. — Вычистим тебе комнату, когда вернёмся, — глухо отозвался он. — И украсим. Рождество скоро. Рыжие волосы Эилин огненным заревом вспыхивают в лучах заката. — Х-ха! — рявкает она, воздевая клинки к небу. — Капитан Эилин, — жалобно тянет кто-то из солдат, но девушка не обращает внимания. — Приготовьтесь! — кричит она, балансируя пятками на седле. — По моей команде врассыпную! — Почему? — интересуется Ханнес, едущий совсем рядом. — Приглядись, — Эилин указывает клинком вперёд. — Эрвин со своим отрядом ведёт титанов на нас. Ханнес в изумлении всматривается в столп пыли далеко впереди. — Твою мать, Эрвин! — орёт он. — Ребята! Ребята, скорее, спускайтесь! Эрен Йегер, конечно, тот ещё парниша — Эилин и не представляла, что из-за него возникнет столько проблем. Но адреналин лавой растекается по венам, и хочется хохотать; девушка рывком шлёпается обратно в седло и пришпоривает лошадь, почти достигая грохающих оземь ног Бронированного. Из-за пыли, поднятой отрядом Эрвина, и титанами, бегущими следом, наконец возникает белая лошадь Командующего. Их с Эилин голоса сливаются: — Врассыпную! Ветер в волосах, ужас, смешанный с восторгом — Эилин хохочет, направляя свою лошадь обратно, и ловит на себе удивлённые взгляды «группы поддержки Эрена Йегера» и нескольких ребят из Гарнизона. Её собственный отряд уже привычный — разворачиваются, умницы, и следуют в сторону от возникшей братии титанов молча. Это, разумеется, ещё не конец. Не давая отрядам передохнуть, Эрвин разворачивает солдат обратно, за Йегером — Эилин почти не слышит, что кричит Смит, но отчего-то уверена, что это нечто подбадривающее, заставляющее идти вперёд, прямо под ноги мотыляющимся тут и там титанам; ей это не нужно, она — смертник, каких поискать, смертник, что идёт за Эрвином слишком давно, чтобы сомневаться. Бросается вперёд, за Командующим, и вдруг видит вспышку багряного перед глазами… Он даже не пикнул. Мать его, даже не охнул. Сцепил зубы, чуть скривившись, когда кровь фонтаном залила лицо. — Командующий! — ревёт кто-то. — Эрвин! — орёт Эилин. — Все перёд! — ну, естественно, вперёд. Куда же ещё, сволочь. Как по другому-то, твою мать, Главнокомандующий Разведкорпуса — чёртовых самоубийц! — Мы почти его вернули! Все вперёд! Сучья солдатская суть подгоняет Эилин, и ей требуется целая секунда, чтобы принять решение. Ругаясь, Эилин вскакивает со своего коня и цепляется тросами за ногу титана, уносящего Эрвина куда-то назад, в самый последний момент. Вместе с Джейком, солдатом из отряда Смита, взлетает ввысь, но реагирует чуть быстрее и вгрызается клинками в шею твари первая, отплёвываясь от шипящей горячей крови. Титан разжимает челюсти, и Эрвин падает на землю. — Сказал же — вперёд, — рычит то ли от боли, то ли просто так Эрвин, когда Эилин, сильно отбив пятки, приземляется рядом и оборачивается, глядя, как Джейк меняет цель и взлетает ещё на одного титана, подобравшегося слишком близко. — В карцере у меня сидеть будешь за непослушание… — Ты бредишь, Командующий, — резюмирует Эилин, оглядывая рану. Кровь толчками льётся из откушенной напрочь руки. Эилин срывает с запястья резинку и наспех перетягивает конечность у самого плеча на манер жгута, прямо над разрывом. Плохо-плохо-плохо, тут может быть и заражение крови, и фатальная её потеря. Лицо командира стремительно сереет. — Двигаться можешь? — Могу, — сквозь зубы отзывается Командующий, не выпуская из поля зрения Бронированного — упрямец. — Подведи мою лошадь! Хочется умолять — верни меня назад, только верни меня назад, в то время, когда мне было великолепно, потрясающе плевать на твою жизнь, Эрвин Смит! — Меня можно заменить, — хрипит он, держась за пропитанное кровью плечо. — Лучше хватай Эрена и уходи… Эилин не слушает — из последних сил защищает Командора, зная, что газ вот-вот кончится, как и её удача. Титанов слишком много. В лице Эрвина ни кровинки. Проблема в том, что его не заменить. Ни Эилин, ни другим. За других не скажет, скажет за себя: во мне ты пророс ядовитым плющом, оплёл меня своими побегами, врос глубоко в сердце — не оторвать. Ты выловил меня из темноты и вытащил на свет, лишил всего, выскоблил изнутри, чтобы наполнить тем, чем тебе нужно, и я больше не могу быть нигде кроме как — рядом. Эилин не задерживает взгляда больше на пустоте там, где раньше была рука — скользнула только, когда Смита, грязного, в крови и поту до лазарета, наконец, дотащили. Ей вообще всё равно, сколько у него рук, ног, глаз и ушей на голове, лишь бы голова эта была на месте, да сердце в груди билось — лишь бы. Или что там у него, кусок льда, камень, воронка пустоты — плевать. Эрвин был в сознании, от обезболивающих отказался, только зубами скрежетал, когда ему зашивали культю. Весь командующий состав дежурил у дверей — даже забавно, на самом деле, но на второй день схлынули, едва узнав, что командир жить будет. Ещё отчёты составлять, да погибших подсчитывать. — Ну что, романтик ты казарменный, — ворчит Леви, не поднимая носа из книги. — Пойдёшь отчёт составлять? Обяжет же. — В жопу пусть идёт со своим отчётом, — отмахивается Эилин. — И ты тоже. — В жопу? — Туда. Перед глазами почему-то — сражения. И титаны. И Женская Особь. И ревущий на периферии Бронированный. И жар, источаемый Колоссальным. От всех них Эилин сумела уйти, не победить, нет — уйти, ступая по головам Разведкорпуса. Раньше игры со смертью казались забавными, но сейчас отчего-то — нет, и грудь вспарывает животный ужас. Только живи. Живи. Только, пожалуйста, живи. Отчёт составлять отправиться всё же пришлось. — По голове ему настучи, — приказывает девушка черноволосой макушке Леви, распахивая окно — в него как-то привычнее, чем по-человечески, через дверь. У Эилин вообще нездоровая любовь к воздушному маневрированию, что стало проблемой ещё в самом начале её службы. Газ кончался быстро. — Или сапогом по роже. — Всенепременно, — Эилин знает, что Леви может и в удовольствии таком себе не откажет, если что. — Вали уже. Сучья солдатская суть. Эилин вспоминает зачем-то побег от Женской Особи; ей было комфортно под командованием Леви, не то, что сейчас, когда нужно думать круглосуточно и хоть как-то удерживать себя от смертельного вальса на зубах титанов — от Эилин зависит целый полк свободолюбивых смертников и нужно для начала обучить их своей хитрожопости, прежде чем бросаться в омут солдатиком. Выучила ж уже: воздушно-капельный вариант на деле не работает, и на вымуштровывание понадобится время — что ж, из схватки с Бронированным её отряд вышел почти что целым, есть повод погордиться. В голове морок, сердце привычно сжимается от знакомой тоски. Эилин летит на УПМ в сторону комнат Главнокомандующего — упрямец в больнице времени долго проводить не пожелал и уже на третий день вернулся к себе. Окно приглашающе открыто. Вот он: с сероватой кожей, потрескавшимися губами, обросший, с пустым рукавом — непривычно, но Эилин смотрит не на отсутствующую руку, а в лицо. Леви дежурит с книгой у окна — Эилин знает, что у капрала своё, особое отношение к их Командующему, беспрекословная преданность и вера. Это у них с ней общее: Эрвин Смит их обоих, как котят, за шкирятник выбросил из тьмы подземелий, опустошил, наполнил небом над головой и свободой. Обоих заставил следовать за собой, обоим стал кем-то большим, чем просто командир. Эилин готова выпустить ядовитую шутейку на эту тему, но Леви встаёт, закрывает книгу и, чуть ссутулившись, направляется к двери — оставляет Эилин на смену караула. — Только не зарывайтесь, скоро придёт Пиксис, — мрачно иронизирует капрал. Эилин преувеличенно хлопает глазками. — Ты знаешь… — …что вы трахаетесь, как кролики? — опережает Леви. — Естественно, знаю, — и качает головой, когда Эилин поднимает бровь. — Шифруетесь хорошо. Одобряю. Эрвин с кровати хмыкает устало, надтреснуто. В нём тоже беспрекословная вера в капрала — Эилин почти завидует. Капрал, конечно, трепаться не станет. Даже Ханджи — хотя та, конечно, и без подтверждений любит пошутить над «особыми» отношениями между Эилин и Командующим. Трахаются, как кролики — хорошо сказано. Безопасно. Эилин бы хотелось, чтобы это оставалось единственным, что происходит между ними. — Оброс, — она легко касается кончиками пальцев щеки Командующего, когда Леви исчезает за дверью. Трёхдневная щетина щекотно колется. — Помочь? — Сам справлюсь, — отмахивается Эрвин, но устало прикрывает глаза. Гордый. — Конечно, справишься, — уверяет Эилин, направляясь в сторону ванной. — Не откажусь от удовольствия на это посмотреть. Она тащит ему бритвенный станок и минуты две увлечённо наблюдает, как Эрвин предпринимает слабые попытки выбриться левой рукой; от усилий на его лбу проступает испарина, и в конце концов Эилин отнимает бритву — времени с ранения прошло слишком мало, и что-то болезненно стучит в груди при взгляде на ещё слабого, осунувшегося командира. — Я жалок, — выдыхает он, наблюдая сверху-вниз, как Эилин аккуратно водит лезвием по его подбородку. — Ну поплачь, — поддерживать она умеет ровно так же, как и Леви — никак. Они — два колючих клубка иронии, взращённые полутьмой Подземного города. Мик был прав. Эрвин слабо улыбается и притирается колючей щекой к ладони девушки, которой та поддерживает его лицо — внутри Эилин что-то обрывается, и глаза начинает щипать. Губы автоматически расползаются в кривой улыбке. — Ну чего ты? — девушка подсаживается ближе, складывая бритвенные принадлежности на тумбочку у кровати. — Полежишь, окрепнешь — будешь как новенький. Почти. — Почти, — соглашается Смит, бросая взгляд на свой обрубок. Затем прикрывает глаза и вновь прислоняется щекой к ладони Эилин. — Эилин… У тебя есть мечта? Она отчаянно хватается за обрывочную нежность, впитывает её, как губка, и не сразу понимает суть вопроса. Мечта… Она давно не задумывалась об этом. Когда они жили в Подземном городе, их общей мечтой было вырваться на поверхность, вдохнуть свежего воздуха, увидеть небо над головой. Что будет потом — другой вопрос. Эрвин вытащил их к солнцу, жёстко, бескомпромиссно. Вытащил и решил сам, что будет потом — и Эилин схватилась за службу в Разведке, наполнила себя свободой и небом, влилась, зацепилась, забылась, будто от рождения была солдатом. Мечта… Она смотрит в бледное лицо командира, его полуприкрытый, светящийся голубизной, как небеса, взгляд, его чуть склонённую к ней голову и усталость, тёмными кругами поселившуюся под глазами. Смотрит и хочет смеяться от абсурдности мысли, возникшей в голове. Она не умеет не быть солдатом. Она не умеет не быть солдатом даже больше, чем Леви, чем Ханджи, чем любой из крылатого Легиона. Кем она станет, если исчезнут титаны и больше не с кем будет воевать? А Эрвин — к чему будет стремиться Эрвин, когда найдёт своё подтверждение существованию людей по ту сторону Стен? Когда его погоня за правдой, обернувшаяся в самоцель, ставшей одержимостью, оборвётся? Что будет тогда? Эилин не знает. Может, им то и останется, что вручить эту правду в руки тем, кому так нужны море, просторы песка, ледяные горы, огненные реки. А самим догореть, как пламеню костра. В голове чёрно-белой лентой проносится жизнь, улыбки, смех, свобода от ответственности и принятия тяжёлых решений, свобода от крови и боли, что прилипли к ним, подобно тени. Там — свобода иного толка, там не нужно и не хочется сражаться, там целый мир и только радость впереди. Её мечты неосуществимы.

***

Эилин упирается лбом в ладони и тяжело проводит ими в разные стороны, глядя в пол. Сердце, кажется, разбухло и не помещается в грудную клетку. Дышать трудно, и девушка судорожно хватается за ворот водолазки, находя пальцами прохладу цепочки на шее. — Подожди за дверью, — слова Леви были наполовину приказом, и Эилин не посмела ослушаться. Собрание командиров закончилось на весёлой ноте — разговорами о мясе и о том, что стоит устроить своим отрядам маленький пир перед решающей вылазкой в Шиганшину. Эилин про это слушала вполуха: с грёбаным мясом, ради которого она сошлась в рандеву с местными торговцами, пока Ханджи уссывалась с её выражения лица неподалёку, дел почему-то иметь больше не хотелось. — Эилин, — дверь в кабинет Командующего распахивается, и Леви меряет девушку мрачным взглядом. Та кивает, мгновенно понимая, зачем капрал остался у Эрвина дольше, чем остальные. — Оставляю его на тебя. Он исчезает стремительно, будто его и вовсе тут не было. Эилин смотрит на сидящего во главе стола Эрвина и чувствует, что катастрофически не может дышать — приходится прикрыть на мгновение глаза и тяжело вобрать в себя густой, как кисель, воздух. — Ты знаешь, я не отступлю. Конечно, нет. Эилин кривит губы в неестественной улыбке, впиваясь взглядом в лицо командира. — Я не собираюсь тебя отговаривать, — глухо замечает она и улыбается. Эрвин приподнимает брови. — Я знаю, насколько тебе важна твоя… мечта. Я знаю, что никогда не заменю её собой. Эилин шагает ближе и наклоняется, внезапно упираясь лбом в лоб Смита. Аккуратно скользит кончиками пальцев по его лицу, дышит неровно, рвано, словно раненый зверь. Эрвин прикрывает глаза, слегка наклоняя голову в сторону её прикосновений, и Эилин отчаянно давит волчий вой, хватаясь, как утопающий, за широкие плечи Командора. Господи, да почему это больно так, словно по раскалённым углям ползу, словно не люблю — теряю раз за разом? — Пообещай мне кое-что, — шепчет отчаянно Эилин, не в силах больше ни улыбаться, ни притворяться. Она ласкает любимое лицо подушечками пальцев, целует в переносицу, как всегда целовал он, утыкается носом в светловолосую макушку и почти хрипит от тоски, сковавшей грудную клетку. — Пообещай мне, что не умрёшь, пока я снова не научусь тебя ненавидеть. Эрвин смеётся глухо, ловя её руку — такую крошечную по сравнению с его широкой ладонью. Затем проводит пальцем единственной руки по её щеке, спускается к шее и касается цепочки, которую сам же и подарил в Рождество. — Обещаю. Какой же ты лжец.