Каникулы в Петербурге

Руки пропадают с области вокруг ушей, губы оставляют прощальный поцелуй. Тепло растворяется вместе со всем его существом. Открываются глаза. Я плачу, смотря в пустоту перрона. Резкое пробуждение. Этот кошмар снился уже больше месяца практически каждую ночь. Пот, слезы, по кругу. Неделя сменяется неделей, точно такой же, как и была до этого, только крестики на прошедших днях календаря двигаются слева направо, только приумножаясь с каждым разом, слишком уж быстро предвещая наступающий конец всему. Сейчас и не вспомню, как прошли первые дни дома, но заверю, что до выхода из отпуска я не отпускала бутылку. Отражение в зеркале, которое совсем недавно было наполнено жизнью, источало ненависть и бессилие. Тело кричало о своей беспомощности по отношению к тому, что вытворял мозг. Я будто буквально съела Тихона, потому что каждая клетка организма, каждый нейрон, каждый миллиметр кожи и каждое слово состояло из его имени. В районе сердца истошно орала пустота, которая сильно сжимала грудную клетку, как после удара. Не могла поверить, что за столь продолжительное количество времени так сильно смогла к кому-то привязаться. И даже не пыталась защищаться от вероломного нападения на нерушимые границы. Это так странно. Мы были такими громкими, и что мне теперь эта тишина. Она просто лишняя, ее быть не должно. Она слишком одинока для той, кем меня сделали не так давно. Конечно, с затуманенным сознанием становилось легче. Я тогда даже каким-то образом вспомнила, что в полароиде стоит карта памяти, и с детской радостью смотрела, как из отверстия вылезает точная копия фотографии, где он курит на подоконнике полуголым. Она теперь висит на холодильнике, с которого убрала все магниты, чтобы они не загораживали вид на главную достопримечательность Санкт-Петербурга. - Давай снимем? – с грустным видом смотрела на карточку Ира. Я покосила на нее взгляд из-подо лба, явно отвечая отрицательно. - Знаешь… Я думаю, это не закончится никогда. Меня запихнули в адскую петлю. Раз за разом проживаю момент, когда все закончилось. Напряжение, как перед расстрелом. Сначала думаешь, как избежать эмоций, а потом смотришь в глаза исполнителю наказания, и в них – спокойствие. Будто он убивал уже столько раз, что еще один – лишь разминка. Это мастерство разрушительно. Оно всеобъемлюще расползается по комнате, и ты уже тоже спокоен, будто сейчас будет обычный разговор, такой же как и с адвокатом. А потом хлопок, жжение, боль, паника от вида крови, которая вытекает из твоего тела. И никакого страха. Только ты и твое наказание… - Юля, давай прекращай! Она с такой жестокостью брызнула пальцами водой в лицо, что я аж ударилась о стену затылком. - Слушай, подруга. Да, повозит немножко, но жизнь все равно продолжится. Тем более, ты хоть на минуту представь, сколько у него там таких же романов. Не ты первая - не ты последняя. И он не первый и не последний. Вы просто удачно встретились, так бывает. Не все идет, как хотелось бы. Прошу тебя, вернись к жизни, ко мне, к семье. - Я не хочу так. В этом весь прикол… - прохрипела я в ответ на мольбу. Уже ничего не хотелось. Ни есть, ни пить, ни сидеть, ни лежать, ни дышать, ни смотреть подолгу в одну точку. Пространство растворялось, затягивая в пучину кошмара, где он снова и снова опускает руки и исчезает, как первый снег, упавший на лицо. А в моменты пробуждения от тошноты и мерзкого прилипания одежды к коже, вспоминала, что у меня все еще есть тело, о котором надо было заботиться, но я лишь истязала его болями от похмелья, ощущала фантомные прикосновения. Их хотелось поймать, но они ускользали каждый раз, когда рука ложилась на эти места. Настолько сильно не хотелось существовать и продолжать все это выдерживать ежедневно, что причин оставаться будто не было. Решение было принято легко. Футболка, на которой еще остался запах Тихона, медленно намокала по мере погружения в воду. Она обволакивала конечности, напоминая утробу матери. Оставив над поверхностью только нос, дав себе еще несколько минут на подумать, медленно открывающиеся глаза смотрели сквозь пелену воды на холодный белесый потолок. Никакого страха, тихо, спокойствие. Это раздражало еще буквально час назад, а теперь было естественностью. Пузырьки расплывались в разные стороны, увлекая простотой существования. Смерть с его именем на губах. Что может быть романтичнее. Даю установку на последние десять вздохов, прокручивая отрывками те десять счетов, когда нас разлучило время. Когда меня не стало. Один, два, три, четыре… В силу своей слабости, дверь в квартиру не была мною закрыта, а Ира что-то забыла. В общем, она оставила меня жить с этой бесконечной болью под ужасные крики упреков и удары по лицу. Функционировать нормально не получалось: кормили с ложечки, пока без сил лежала на кровати, практически каждый день стригли ногти, потому что сильно впивались в кожу при сжатии кулаков. С горем пополам выдали больничный на две недели. Приехала семья, чтобы не выкидывала подобного. По правде, это последние люди сейчас, с кем бы я хотела делиться чем-то. Мамины глаза были наполнены отчаянием. Мы виделись последний раз, может быть, на новый год, когда приезжала на каникулы. Все со мной тогда было хорошо: с братом ходили на горку кататься на ледянках, помогала ей по дому, поддерживала разговоры. Да и потом был порядок. Но сейчас, когда она не может понять, что произошло со столь удовлетворенной своей жизнью девочкой, мне становилось больнее вдвойне. Я лежала у нее на коленях, пока она медленно гладила голову, ласково расплетая сбившиеся в клочки волосы. Напротив играл телевизор, который никак не отвлекал нас. - Юль, что произошло на самом деле? Никогда не поверю, что это выгорание. Ты так любишь свою работу. Может, тебя кто-то обидел? В ответ я лишь отрицательно дернула головой, ибо сил не было даже на слово «нет». Она громко вздохнула. Конечно, скорее всего, Ира могла бы все рассказать, потому что они приехали только после ее телефонного звонка, но решила оставить это мне. И правильно сделала. Как бы я оправдывалась за суицид из-за неразделенной любви. Бред, особенно для человека моего возраста. Хотя, кто я такая, чтобы судить. Ту фотографию спрятала перед приездом под стопку вещей в шкафу. Иногда поглядывала, хоть и понимала, что становится только хуже. Поэтому, зная о ее существовании, запрещала даже смотреть в ту сторону. К концу первой недели еле-существования все-таки проснулся разум. Наверно, организм решил бороться с тем, что происходит, ведь устал от состояния, в котором даже простые физиологические процессы становились чем-то запредельно-невозможным. Коллективно было принято решение о походе к психотерапевту. Конечно, первые минут десять я отнекивалась. Говорила, что мне уже лучше, и вообще это не повод куда-то идти. Обычная осенняя хандра, пусть и в такой странной форме. Но, после внезапного обморока в ванне, после которого, слава богам, я не загремела в больницу с переломами и отделалась огромными синяками, решение о посещении врача было преимущественной мыслью, светом в конце тоннеля.