Об истинах бессмертия

      Подхватив большой кожаный саквояж, мейстер Франсис спрыгнул с телеги, которая везла его по королевскому тракту, кинул извозчику пару монет, и не спеша побрёл в сторону Красного замка. Дорога из Староместа до столицы заняла меньше времени, чем он ожидал, и надежды на то, что прибытие в Королевскую Гавань удастся оттянуть, не оправдались.       Он ступал тихо, со страхом, минуя улицу за улицей. Западные казармы, площадь Сапожника, квартал алхимиков, Великая септа Бейлора — всё проплывало мимо, прежнее внешне, но изменившееся внутренне, рассеянное по двум сторонам от длинной Хлебной улицы, принявшее единый со всем городом покров отчуждения и потускнения.       Большего всего, направляясь в столицу, Франсис боялся увидеть её почернение. Не умирающих бедняков Блошиного конца, не кровоточащие язвы на их теле и даже не разрывающиеся от боли сердца семей. Он знал, что все Семь Королевств, заключенные в терновый кокон, ничем не отличались от Староместа, но Королевская Гавань всегда была для него чем-то отличным от остального мира, отдельным постулатом, возвышающимся над всем Вестеросом. Он любил этот город. Со всей его вонью, грязью, смрадом и прочими несовершенствами. И видеть собственными глазами, как «Северный повитель» опутал его своими корнями, уничтожив прежнюю яркость, было невыносимым. Но невыносимым для Франса Гарда, бегающего много лет назад босоногим мальчишкой по мостовым столицы, не для мейстера Франсиса, ответственного и способного служителя Цитадели, подопечного самого Верховного Сенесшаля и носителя серебряной цепи.       Держа это убеждение в голове, он пересек Сумрачный переулок, и предъявив охране назначение от главы конклава, без препятствий оказался на территории Красного замка.       — Вот и подошло время моей службы. Великой и несравненной, с прочими деяниями человеческими. Отныне и до конца своего протекающей под высшим взором Богов, — шепотом процитировал он себе под нос введение устава ордена мейстеров и уже было начал озираться по сторонам, поскольку в замке был впервые. Справа от него из полутьмы лестничного спуска раздался бодрый голос:       — Добро пожаловать в Красный замок! Мейстер Франсис, я полагаю?       И без того находящийся в несколько беспокойном состоянии Франсис не отметил, что вышедший к нему человек был чуть полноват, невысок, имел длинные, собранные в низкий хвост русые волосы и на вид являлся его ровесником. Единственным, что мейстер мог видеть, пока незнакомец не спеша спускался по лестнице и тихо приближался, был его взгляд. Быть может, кто-то менее дотошный и охотливый в отношении человеческих глаз и непосредственно их выражения, не заметил бы во взгляде этого мужчины чего-то выделяющегося, но только не Франсис. Способность заглядывать в глубины сознания по одним только глазам сопровождала его чуть ли не с рождения и, как выяснилось в последствии, не оказалась бесполезной.       Глаза незнакомца были ярко-голубыми и по-странному ясными. Такие глаза обыкновенно имели и кричащую по первости очевидную простоту, и потаённую, пугающую тьму, мгновенно внушающую опасение и убеждение в том, что внешняя добродушная оболочка далеко не истинная. К большому недовольству Франсиса, дальше этих предположений он видеть не мог. А между тем, случаи, когда в глазах человека отображался намёк на то, что созданный им образ был неправдив, встречались слишком, можно сказать, критически часто. Но, несмотря на свою распространенность, такой взгляд почти всегда вводил Франсиса в недоумение и растерянность.       Сегодняшнее знакомство исключением для мейстера не стало. Выйти из этого исступления он смог лишь в тот момент, когда оказавшийся уже совсем близко мужчина сдвинул в смятении брови и приоткрыл рот, по всей видимости, собираясь обратиться к неотрывно следящему за его взглядом Франсису. Тогда, сообразив, что он, вероятно, выглядит в глазах незнакомца несколько странно, мейстер чуть мотнул головой, и изобразив на лице веселость, криво улыбнулся.       — Верно. У меня предписание от Верховного сенешаля к Его Величеству.       Его голос почему-то прозвучал непривычно громко и эхом разнёсся по мрачному пространству. Они стояли посреди просторного тёмного коридора, освещаемого только несколькими факелами, висящими на каменных стенах. Таких пустынных помещений не имелось даже в катакомбах Цитадели, и Франсис, привыкший к заставленным, даже в большинстве своём захламленным лабораториям и библиотекам, чувствовал себя здесь не совсем уютно.       — Меня уведомили. Странно, что из Цитадели не выслали предупреждающее о вашем приезде письмо. Мы не знали, что вы прибудете, а потому не успели подготовить покои для вас. Но, думаю, в ближайшее время вам они и не понадобятся. — Незнакомец странно посмотрел на Франсиса, задумался на мгновение, а затем приподнял брови, словно спохватившись. — Прошу меня простить, совсем забыл представиться: сир Осберт, помощник лорда-десницы. Следуйте за мной. Его Светлость примет вас.       Теперь всё было ясно. Правая рука самого Тайвина Ланнистера просто не мог быть обыкновенным человеком без скрытых талантов и особенностей, что целиком и полностью оправдывало и сложный взгляд, и оцепенение, вызванное им. Этот человек вполне мог оказаться тем еще скрытым кукловодом.       Заложив руки за спину, сир Осберт направился к лестнице, с которой недавно спустился. Подхватив оставленный на каменных плитах саквояж, Франсис последовал за ним.       Дорога до покоев десницы заняла небольшое количество времени, разве что подъём по винтовой лестнице в башню показался Франсису несколько затянутым. Но в целом слишком уж быстро они оказались на месте. Что теперь он, ежившийся под цепким взором королевы Серсеи и пронизывающим насквозь взглядом лорда Тайвина, мысленно проклинал. Хотя внешне мейстеру пока и удавалось сохранять спокойствие, с каждой минутой держаться становилось сложнее.       Слухи о взгляде лорда Ланнистера, ходящие по Вестеросу уже добрые пару десятков лет, оказались правдой. И Франсис, как человек, острее многих различающий личность человека по взору, не мог не опасаться той пронзительности, коей одаривал его лорд Тайвин.       — Значит, вы и есть тот самый выдающийся мейстер, принявший чин в девятнадцать лет и за столь короткий срок службы получивший известность в Просторе. — Лорд-десница отложил в сторону предписание от архимейстера Норрена и продолжил изучать взглядом мейстера.       — Точно так, — разве что не проблеял Франсис, дивясь собственному тону.       Он покрепче перехватил ручку саквояжа, стоящего на коленях, и отвёл глаза в сторону.       — Архимейстер Норрен отзывается о вас как о способном, подающим большие надежды мейстере. Очевидно, это так. Конклав не стал бы посылать в Королевскую Гавань человека, в котором не был бы уверен. Не в такое время. Но почему только одного?       — Да, — обратилась к нему королева Серсея, стоящая за спинкой стула десницы. — Позвольте поинтересоваться, как вы намерены спасать столицу от «Северного Повителя» в одиночку?       Франсис усмехнулся про себя, но тут же смутился. Разумеется, у него было несколько предположений о нахождении способов излечения. Он даже имел в разработке улучшенный рецепт мази архимейстера Марвина, но конкретного плана у него не было. Глава конклава отдал приказ. Франсис этому приказу подчинился. Но что ему делать дальше?       Решив, что молчание уж точно не простят, он выпрямился и, смотря преимущественно на занавески, произнёс:       — Ну почему же в одиночку… К слову сказать, как удивительно точно эту болезнь прозвали «Повителем». Воистину, так и не как иначе можно характеризовать первые симптомы. — Франсис зачастил так, что вряд-ли кому-то пришло бы в голову пытаться его прервать. Хотя, может и собирались, но он не видел. Его крайне интересовал вышитый золотыми нитями узор на шторах. — Право, не знаю, смог бы я придумать название лучше. Ведь и вправду опутала нас эта болезнь. Проросла корнями глубоко по всему телу. С точки зрения лекарства, расширение вен представляет собой меньшую опасность, чем кровяной кашель. Но вот в чем беда — на месте образовавшихся опухолей открываются язвы. Вот тут-то и начинается наиболее сложный этап. Уверен, Великий мейстер Пицель донес до вашей высочайшей светлости все подробности проблематики лечения. За этим меня и направили в столицу. Здесь, в эпицентре «Северного Повителя», начинать борьбу со смертью кажется конклаву наиболее верным решением. Бороться со смертью… Уж действительно, с самой смертью все мы сейчас и стоим лицом к лицу. Никогда думаю, ближе-то и не стояли. Многие мейстеры, уже затрагивают в своих трудах сравнение «Северного Повителя» с «Великим весенним поветрием» но я, будь у меня стремление и способности к ведению подобных, несомненно уникальных и важнейших записей, мог бы поспорить с этим сопоставлением. Безусловно, некая аналогия имеет место, как и всякая болезнь, несущая…       — Мейстер Франсис!       — …смертельный х-характер… — тихо, еле шевеля губами, закончил предложение Франсис, подняв на десницу глаза.       Лорд Тайвин прервал его словесный поток, не повысив голоса, но с таким отягчённым нажимом, что мейстер заметно растерялся и даже инстинктивно попытался было спрятать голову в плечи.       — Что вы намерены предпринять? — отрывисто, почти по слогам произнес лорд Ланнистер.       К счастью, пока Франсис тараторил о философской стороне наступившей болезни, он успел набросать в голове примерный, шаткий, непродуманный, но всё же план. Хотя эта задумка не внушала спокойствия и тем более не умаляла желания как можно скорее выбраться из давящих на сознание покоев.       — Сначала было бы разумнее устроить…       Франсис начал с большой неохотой, но тут же осёкся. К величайшей радости, за его спиной раздался звук открывшейся двери. В проёме стоял явно взволнованный сир Осберт и моментально отвлёк всё внимание королевы и лорда Ланнистера на себя. Одни только выпученные глаза чего стоили.       — Ваша Милость, милорд, не осмелился бы беспокоить. Знаю, что у вас аудиенция с мейстером из Цитадели, но по такому-то случаю… Сам бы и вжизнь не поверил. Первым заявил бы, что враньё. Ну так собственными глазами же видел! Как есть здорова…как есть… Это же надо! Кому рассказать — не поверят…       Помощник десницы говорил сбивчиво, чередуя порывистые вздохи и обрывки несвязных фраз, чуть повышая голос в конце предложений и тяжело дышал. Видимо, несчастный бежал по лестнице в башню, — промелькнуло в голове Франсиса.       — Не части ещё и ты, Осберт. Что стряслось? — раздраженно обратился к слуге десница и нетерпеливо перекинул ногу на ногу.       — Постовой меньше получаса назад доложил. Я его сначала и не понял. Думаю, пьян он или из ума выжил. А сам как пошёл проверять, так тут уже и самого себя за сумасшедшего принять нетрудно. — Осберт сглотнул, перевел дыхание и продолжил, выкинув руку в сторону. — Там, в темницах пленница недавняя, южанка… И-Изабелла Финнард… Свою сокамерницу от «Северного Повителя» излечила…       Закончив, он облегченно выдохнул, видимо, радуясь тому, что эта новость стала известна и более не будет терзать его рассудок.       Франсис, встрепенувшись всем корпусом обернулся к помощнику и округлил глаза. Быть того не может, чтобы где-то там, в сырых подземельях, неизвестная женщина не пойми откуда, могла кого-то вылечить от смертельной болезни.       — Что ты несёшь? — озвучила мысли мейстера королева. — Как могла эта южная благородная шлюха, — на слове «благородная», она не сдержала усмешки, явственно вложив в характеристику саркастичные нотки, — могла кого-то там излечить? Тем более за три дня.       — Так истину говорю, Ваше Величество. Излечила. Сокамерница её, торговка уличная, что в дворцовой кухне вознамерилась еду воровать, от кашля сильнейшего ещё три дня назад чуть ли не помирала. Мейстер Пицель издалека взглянул на неё и, не осматривая даже, сказал, что плохо дело, поскольку и так понятно было, что не здорова девушка, как есть. А сейчас щёки румяные, сама бодрая, будто и не в темнице сидит, а в личных покоях. И Изабелла Финнард рядом. Жива здорова, не заразилась. Ничего ей не сделалось, — к концу перейдя на шёпот и приложив руку к груди в знак честности, донёс сир Осберт.       — Позвольте, Ваша Милость, господин десница. Если и вправду есть такой человек, что каким-то необычайным образом смог саму смерть, засевшую в другом человеке, побороть, мне непременно требуется с ним, а в данном случае с ней поговорить. У меня, разумеется, есть разного рода разработки, но тут уж сразу видно, что лечение проводилось без предположений и опытов. — Привстав, Франсис аккуратно обратился к пребывающей в странном смятении королеве и явно заинтересованному деснице.       — Немедленно привести Изабеллу Финнард сюда! — приказал только выровнявшему дыхание сиру Осберту, лорд Тайвин.

***

      — Никогда не думала, что дешёвая безделушка из морских ракушек сможет когда-нибудь спасти мне жизнь…       Изабелла, в последний раз вглядевшись в тьму тюремного коридора, отошла от решетки и опёрлась плечом о стену.       Охраняющий подземелья гвардеец, как всегда, спал, заботливо придерживая болтающийся на поясе мешочек с монетами, которые, судя по всему, уже успел обменять на отданную ею брошь. Этот остолоп оказался падок на драгоценности, но вместе с тем и не совсем разборчив в том, что приобретает. Так, простенькая булавка с бело-голубыми обломками ракушек, замаскированными под кристаллы, которую в Соториосе оценили бы дешевле бутылки лимонной настойки, затмила в глазах постового, расположившееся на шее Изабеллы колье из виверновой кожи, стоящее в сто крат дороже, и с лёгкостью послужила обменом на горячее питьё и нужные Изабелле для лечения травы.       Разумеется, никакого «Северного Повителя» у девчонки, делящей с ней одну камеру, не было. Несчастная болела чахоткой, которую Изабелле удалось распознать сразу. Но разубеждать и в принципе сообщать об этом своей сокамернице она не стала. Неутешительный вердикт Великого мейстера Пицеля, осмотревшего её, оказался хоть и неверным, но убедительным. По итогу Изабеллу сразу же, как узнали о болезни, переселили в другую камеру. Но даже на расстоянии от больной, лечение осуществлялось удачно, поскольку охочий до денег гвардеец, похоже, был только рад такому заработку. Пока кашель, усмирённый регулярным принятием горячих снадобий, наскоро смешанных Изабеллой из того, что удалось раздобыть постовому, обманно создавал своим уходом выздоровление, ей удавалось сохранять статус великой целительницы в глазах навестившего их недавно сира Осберта и всех прочих, осведомлённых об этом чудесном излечении.       «Северный Повелитель» по симптоматике и образованию язв на последних этапах, более всего походил на распространённую в восточных землях Соториоса «Пепельную лихорадку» и это заболевание в Фортеции, которую можно назвать подобием Цитадели, характеризовали как «устоявшийся в признаках излечимый недуг», но в перечень симптомов «Пепельной лихорадки» не входил кашель. И уж тем более кровный. Всё ограничивалось потемнением кожи, опуханием вен и бредом. Загадка «Повителя» для Изабеллы заключалась в странном объединении процессов нарушения работы сосудов. Здесь уже вместе со стремлением выбраться из своего бедственного положения ей завладевал еще и чисто научный интерес.       Мейстер Сайман, с которым Изабелла провела большую часть своего детства и юности, всегда твердил ей об ответственности, возложенной на взявшегося за лечение других человека. Будь то мейстер или, как она, личность не кулуарная. И держа в уме слова наставника, пока Изабелла неплохо справлялась с данным ею обещанием.       Последний раз она видела мейстера Саймана около десяти лет назад. На тот момент родители уже успели чуть ли не насильно выдать её замуж. И проживающей уже восьмой год семейной жизни с никчёмным, бездарным и непомерно честолюбивым мужем Изабелле, совершенно неожиданно подвернулась возможность побеседовать со старым учителем.       Гостя в замке Затмения во время празднества солнцестояния, пока её муж кичился перед придворными своим очередным бесполезным вложением в заведомо неудачное дело, Изабелла наслаждалась единственной за последние несколько лет возможностью побыть дома. Мейстер Сайман на тот момент был уже стар и не здоров, передвигался исключительно с помощью трости и поддерживающего его под локоть юного подмастерья.       «Ты совершенно несчастна в браке с этим недоумком…», — сказал он ей тогда при встрече. — «Хорошо что ты хотя бы продолжила занятия. Теперь со всеми знаниями, что я в тебя вложил, будь ты не женщиной, могла бы входить в совет Фортеции…» после он смерил её придирчивым взглядом с головы до ног и, видимо, вспомнив все те мучительные года обучения юной леди Финнард, изрёк: «Ну с Фортецией я, конечно, перегнул… Если бы ты не была такой бестолковой в детстве, и усвоила бы основу физиологии, то сейчас могла бы смело ставить свои умения в области лекарства в один ряд с мейстерскими. А так, варить яды да снадобья и лечить от «Зелёной лихорадки» каждый дурак может. И не возникай. То, что ты знаешь, Варайский, ещё не делает тебя Великим мейстером».       Это был обидный укол из прошлого. Уроки изучения Варайской системы, положенной в основу обучения в Фортеции и Цитадели, Изабелла, даже будучи взрослой, вспоминала с содроганием. Наставнику было известно это слабое место, и он, упоминая лекарский язык в разговоре, всегда умело заставлял Изабеллу чувствовать себя пятилетней неумехой, только научившейся держать в руках перо.       Даже во времена её детства мейстер Сайман уже не отличался постоянством. За одно занятие он мог отругать её на чём свет стоит, а через минуту уже преспокойно обсуждать цветение жасминового куста за окном. Но, невзирая на сложность и крутость его нрава, Изабелла души в нём не чаяла. На момент их встречи обида на родителей из-за замужества всё ещё была крепка, и, покидая замок после окончания празднества, Изабелла более всего не хотела расставаться со своим учителем.       А через год произошёл переворот, и весть о жестоком убийстве мейстера Саймана окончательно «добила» и без того сломленную после смерти всех родных Изабеллу.       — То есть та брошь была не из настоящих кристаллов? Кому же этот идиот её заложил, что получил в награду столько денег?       Леди Финнард обернулась. Позади на соломенной подстилке сидела её сокамерница. Девчонка смотрела из-под полуопущенных век осоловелыми глазами и расслабленно опиралась о стену. Видимо, собиралась спать. Но погрузиться в сон она не успела. Ровно, как и Изабелла что-то ответить.       Из дальнего конца подземелья раздался неприятный лязг двери, слышимый даже на таком большом расстоянии, и эхом прозвучал в голове, отгоняя прочь всякие надежды на сон. Следом за ним последовала приближающаяся череда шагов.       Изабелла в два шага пересекла камеру и, наблюдая, как две тени вырастают на стенах коридора, рассекая тёмными силуэтами свет горящего в факеле пламени, попыталась прислушаться к голосам, доносящимся из-за поворота. Но в следующее мгновение все звуки, как назло, стихли, а после показались и сами незваные «гости».       По проходу шли сир Осберт и неизвестный Изабелле высокий темнобородый гвардеец. Мирно дремлющий постовой, не разбуженный даже кошмарным лязгом двери, вдруг подскочил, словно ошпаренный. Косо нахлобучив на голову шлем, сверкнул толстым пузом на свету и настолько насколько мог, прибавил серьезности во взгляде, воззрившись на помощника десницы.       — Что же ты спишь на службе? — глубоким басом начал чернобородый гвардеец. — Еще раз увижу, что ты вместо слежения за преступниками дрыхнешь среди бела дня, головы лишишься в миг.       — Такое поведение неподобающе для королевского гвардейца. Коль уж ты носишь белый плащ, носи его с честью, — смерив постового придирчивым взглядом, поучающе отозвался сир Осберт.       Изабелла вслушалась в голос секретаря и, наконец, поняла, что смутило её с самого появления этого человека. Сир Осберт умело использовал вуаль уважения и мягкости, скрывающую под собой снисходительно-указывающий тон, который он использовал с особой изощренностью, добавляя в речь нотки надменности. Казалось бы, простой слуга, наверняка лишь волей случая, попавший на службу к лорду Ланнистеру, и такая интересная личность, — подумала Изабелла.       — Сир Осберт, — растянуто начала она, плечом прислонившись к решётке камеры и с усмешкой смерив секретаря взглядом. — Не уж-то меня желает видеть его светлость?       — Точно так, — кивнул помощник. — Прошу на выход. Полагаю, более в вашем пребывании в темнице нет необходимости.       Отперев замок, он отошел на два шага назад и, дождавшись, пока она выйдет, добавил:       — Впрочем, это зависит не от меня…       — Хотелось бы надеяться на то, что я сюда не вернусь.       Изабелла, поморщившись, глянула через плечо на девчонку, смиренно оставшуюся сидеть на тюфяке в полусонном состоянии, и, на мгновение задумавшись, поспешила покинуть холодные подземелья.       Путь до башни десницы они преодолели довольно быстро, несмотря на множество проходов. Изабелла старательно пыталась запомнить все повороты и лестницы, но на пятнадцатом спуске счёт окончательно сбился. Сначала ей показалось, что планировка довольно-таки похожа на расположение коридоров в замке Затмения, и уже было собиралась удивиться: неужели и это архитекторы позаимствовали из Вестероса? Но когда проход неожиданно начал сужаться и вести вниз, петляя зигзагами, сомнения улетучились. Было бы неплохо на первое время обзавестись какой-нибудь схемой замка — подумала она, оставив очередной проход позади.       Когда они начали преодолевать последний подъем непосредственно в башню десницы, сир Осберт прервал воцарившееся между ними молчание:       — Прошу прощения за излишнее любопытство, но как всё-таки вам удалось найти способ излечения?       Изабелла улыбнулась правым уголком губ и покосилась на шагающего сзади чернобородого Белого плаща, вероятно, выполняющего роль охранника для пленницы. Он выглядел задумчивым и совершенно безучастным.       — Сир Осберт, я выросла в замке. Мой отец много лет, до самой своей смерти занимал пост десницы короля. Подробности и вся подноготная придворных интриг окружали меня с самого рождения. В чём заключается сложность сохранения тайны от приближенных, мне хорошо известно. Вы же и так первым узнаете ответ, как только за мной закроется дверь кабинета десницы.       Помощник не ответил. Но с пробежавшей в глазах хитринкой, лукаво улыбнулся и слегка склонил голову в знак своего рода почтения. Изабелла попала в точку.       Наконец показались последние ступени лестницы. Помощник прибавил шагу и, оказавшись у входа первым, не без куртуазности открыл массивную деревянную дверь. Они очутились в просторном коридоре. Среди голых каменных стен ярко выделялись алые плащи охраняющих вход в кабинет гвардейцев. Перекинувшись с одним из них парой фраз, сир Осберт велел сопровождающему их с Изабеллой чернобородому Белому плащу оставаться снаружи, и сразу же скрылся за дверью. Вслед за ним вошла и Изабелла.       Помещение было просторным, состоящим из нескольких отделяющихся арками комнат. Первая, очевидно, значилась приёмной со стоящим посередине длинным столом и резными стульями из дерева. Справа от двери располагался выход на балкон, с которого дул прохладный ветер, колыхая висящие по бокам кремово-жёлтые занавески, слева — выход в более походящий на террасу, внутренний двор. Кованые решётки со львами отделяли приёмную от, по всей видимости, рабочего кабинета. Всё было выдержанно в едином стиле и выглядело вполне приятным глазу. Роскошно, но не до абсурда.       Во главе стола мрачной фигурой восседал Тайвин Ланнистер. Правым боком склонившись к подлокотнику кресла, он пристально изучал Изабеллу, будто ища ответы на её лице. Справа от десницы, расслаблено откинувшись на спинку стула, королева Серсея внимательнейшим образом изучала парчовые рукава своего платья, но, видимо, решив, что показательный акт равнодушия закончен, всё же скользнула по леди Финнард заинтересованным взглядом.       Чуть поодаль от Ланнистеров, скромно уместившись на самом краешке стула и стиснув на коленях, видимо, недавно приобретённый саквояж, сидел молодой человек в серой мейстерской рясе. Медно-рыжие с тёмным отливом короткие волосы, странно осветляющие худое лицо, сутулость, наверняка приобретённая с годами сидячей работы, серые глаза, придающие взгляду поддрагивание и распахнутость — всё делало его облик каким-то болезненным и измученным. Он смотрел на Изабеллу не отрываясь, с ожиданием и лёгким нетерпением.       Ну конечно, великая целительница, чудом нашедшая лекарство, — мысленно усмехнулась она.       Впрочем, навряд ли королева, и уж тем более лорд Ланнистер, питали иллюзии насчёт чудотворного ухода заболевания.       Пауза затянулась. Вспомнив о том, что перед ней всё же королева, Изабелла присела в поклоне, но головы не опустила. Склоняться перед кем-то ей никогда не нравилось. С самого детства её семья стояла выше прочих приближенных к королю семей, что не подразумевало такого выражения почтения перед каждым придворным. Теперь же, когда и король, и королева другие, и место совершенно ей не знакомо, и сама она уже не леди из уважаемой семьи, а всего лишь высокородная пленница, прежнее поведение, видимо, стоило оставить в прошлом. Но головы её семья и она сама не склоняли даже перед своим королем. С чего вдруг ей делать это перед чужой королевой?       — Ваша Милость, господин десница. Однако же какие иногда просчеты совершаются командующими королевской гвардией, при выборе тюремных надзирателей. Ваш продался за дешевую брошку.       Лорд Тайвин указал рукой на стул в конце стола, справа от королевы, но, как и прежде, молчания не прервал.       — Позвольте представиться, миледи. Полагаю, я могу вас так называть. — С места поднялся молодой мейстер и, приложив правую руку к груди, подался вперед. — Меня зовут мейстер Франсис. Честно признаться, я был шокирован, когда услышал от сира Осберта о излечении от «Северного Повителя». Как же вам это удалось?       Мейстер Франсис смотрел на Изабеллу с такой надеждой и замиранием, что ей на миг даже стало жаль разочаровывать его.       — Никак. Та девчонка всего лишь чахоточница, и никакого отношения к «Северному Повителю» её болезнь не имеет.       Изабелла откинулась на спинку стула и, скрестив руки на груди исподлобья, принялась наблюдать за вмиг спавшим с лица мейстером. Стоило предвкушению в его облике исчезнуть, он тут же принял выражение задумчивости.       Переведя глаза влево, она наткнулась на приковывающий к месту взгляд лорда Тайвина.       — Вы нас обманули, — то ли спрашивая, то ли утверждая, королева перехватила руки, устроенные доселе на коленях, и переглянулась с лордом Тайвином.       — Нет. Обман здесь ни при чем. Я лишь воспользовалась невнимательностью вашего Великого мейстера, только и всего. Он сам заявил, что у девчонки «Повитель». Мне оставалось только лечить её, а вот от чего именно… Впрочем, как вы можете убедиться сами, в этом я преуспела.       — И для чего же вы взялись лечить ту простолюдинку? На что надеялись? — с заметной насмешкой в голосе поинтересовалась королева.       По выражению лица лорда Ланнистера, напротив, было видно, что ему не представило труда предугадать дальнейшее развитие разговора.       — Ваши мотивы и цели понятны, — начал он со сверкнувшими в глазах золотыми искрами. — Но как вы собираетесь достичь их? Просто вылечив чахотку у уличной торговки? Сомневаюсь. Так в чем же ваши амбиции?       Изабелла приподняла уголки губ и, кивнув, прикрыла глаза в согласии.       — Вы правы. Пока мои действия никак не поспособствовали улучшению моего положения. Но всё может измениться довольно скоро. И не только для меня.       Нужно было прекращать хождение вокруг да около. Изабелла прекрасно понимала, что терпение королевы и десницы держалось на чистой заинтересованности. Ну, разве что еще и на обрывочных догадках, если говорить о лорде Тайвине.       — У вас есть конкретное предложение? — сделав акцент на предпоследнем слове, спросил десница.       — Да, — Изабелла кивнула, приподняв брови, и выдержала паузу. — В моих силах найти лекарство от «Северного Повителя». Мне известны рецепты, не используемые прежде в Цитадели. В моем распоряжении уникальные по происхождению настойки и травы. Разумеется, необходимо для начала изучить эту болезнь, но, думаю, мейстер Франсис быстро введет меня в курс дела.       Она перевела взгляд на мейстера, увлечённо наблюдающего за развернувшимся действием со стороны.       — Откуда такие познания, позвольте поинтересоваться?       Её милость пробежалась взором по измятому за несколько дней нахождения в темнице платью Изабеллы, её взлохмаченным волосам и неоднозначно ухмыльнулась. В кабинете не было зеркала, и в полной мере оценить свой внешний вид Изабелла не могла. Однако вряд ли он на данный момент соответствовал образу просвещенной леди.       Ожидая поддержки в своём высказывании, королева посмотрела на отца. Но лорд Тайвин лишь безучастно покосился на дочь и вступать в диалог не стал.       — В Соториосе лекарское дело обширно распространено. Климат и особенности местности там разительно отличаются от здешних. С самого начала поселения на материке наши предки боролись с множеством пагубных для человека инфекций. За несколько веков они научились лечить большинство этих болезней и сосуществовать с ними в одной среде. К примеру, лекарство от «Зелёной лихорадки», погубившей в своё время множество гискарских колоний, теперь используют только для предотвращения появления более тяжёлой и опасной формы. Многих детей придворных занимали лекарским делом в детстве. Я в своё время вошла в их число.       Но королеву этот аргумент не устроил, и она, еще пристальнее вглядываясь в лицо леди Финнард, продолжила:       — И чего вы ожидаете? Того, что мы сейчас выпустим вас на свободу, смиренно ожидая чудесного момента появления лекарства? Мне нужно подтверждение ваших способностей. И желательно что-нибудь кроме излечения чахотки у уличных торговок.       Изабелла хладнокровно «держала лицо». Подобная высокомерная насмешка в голосе со стороны других людей была для неё не в новинку, и за немалое количество лет жизни при дворе, неподобающее к себе отношение она научилась пресекать на корню. Но сейчас перед ней сидела королева, а не возгордившаяся возможностью гостить в королевском замке дворянка и всё, что могла делать Изабелла — с каждой репликой её милости поднимать правую бровь выше и выше, внутренне дивясь такому неравнодушию к своей персоне.       — Caostera lamida rotas, eva norak patenera? — растянуто обратилась она к мейстеру Франсису на Варайском.       — Valas eru ifa dunas. Tam rabalas senudo maria. Raperino norak lap?       — Нет, разумеется, я не обучалась в Цитадели, — продолжила Изабелла уже на общем языке. — Но мой наставник был великим мейстером, и благодаря ему я получила достаточные знания. Впрочем, не мне вам объяснять, что без владения Варайской системой невозможно составить ни одного рецепта даже самой простейшей мази.       — Варайский, ваше величество, это язык врачевания, — заметив нахмуренные в непонимании брови её милости, пояснил мейстер. — Хотя, скорее не язык, а, как точно подметила леди Финнард, система. Знаков, обозначений, терминов, формул и особых цепочек лечения.       Молодой человек склонил голову в сторону Изабеллы и улыбнулся. Тепло, по странному искренно, так, как никто ей давно и не улыбался. И это показалось ей столь непривычным, что она на миг даже растерялась. Но быстро нашлась и перевела взгляд на лорда Тайвина, единственного человека в кабинете, своими словами и поведением не вызывающего у неё какой-либо реакции.       Десница сохранял невозмутимость, странно граничащую с мрачным напряжением. Каждое его движение было нарочито неторопливым, коротким и источающим холод, а взгляд выражал смесь внимательной отстраненности, интереса и бесстрастия. В нём не было той ироничной насмешки, с коей себя старательно проявляла королева, как и не было спешной вежливости, придающей личности мейстера Франсиса неловкости и скомканности.       — Думаю, свою пользу для государства вы сможете доказать в ближайшее время. У вас есть месяц, чтобы найти лекарство.       Лорд Ланнистер встал с места и коротко, исподлобья взглянув на внутренне обескураженную озвученной длительностью срока Изабеллу, сложил исписанные ровным почерком листы в кожаную папку и захлопнул её, показывая всем присутствующим, что разговор подходит к концу.       — Мейстер Франсис, прежде всего, отправляйтесь к Пицелю и обговорите все подробности. Сенешаль ведь давал конкретные указания, направляя вас в столицу? — вызвав поднятой темой растерянность и тени метания в глазах молодого человека, обратился к нему десница.       На что мейстер Франсис неопределенно кивнул головой, и рвано выдохнув, поспешил перевести растерянный взгляд на всё еще находящуюся в сомнении и даже замешательстве леди Финнард.

***

      Выделенные для Изабеллы покои оказались вполне сносными. Комната была достаточно просторной. В ней даже нашлось место для перегородки, скрывающей от посторонних глаз ванну, которую каждый вечер служанка наполняла горячей водой.       Камеристку звали Люсиль и она входила в круг тех немногих, с кем за два дня нахождения вне темницы, говорила Изабелла. К счастью, собеседницей она оказалась неплохой. Конечно, ничего существенного из неё вытянуть пока не удавалось, но против простого человеческого разговора она ничего не имела. Так Изабелла узнала, что Люсиль — сирота родом из Речных земель и всю жизнь, до семнадцати лет, провела при Агнес Блэквуд. Со смертью жены, овдовевший лорд Блэквуд, в благодарность за долгие годы службы, отправил девушку в столицу. При помощи рекомендательного письма Люсиль без препятствий приняли в услужение в Красный замок. И за два года пребывания в замке, она успела побывать служанкой у двух фрейлин королевы Серсеи.       Орессию Майсент с позором выгнали из замка за распускаемые слухи, что по словам Люсиль, было совершенно оправданно, а Эда Гилт покончила с собой. И если о первой ничего особенного, кроме ужасного характера, девушка сказать не могла, то личность леди Гилт сопровождала довольно тёмная и запутанная история. Видимо, Люсиль решила, что, рассказав это, она никому не навредит, и поведала Изабелле все подробности придворной жизни фрейлины Её Величества.       Жизнь у леди Эды была вполне открытой и мало чем примечательной, но обстоятельства её смерти показались служанке достаточно странными.       За недолгие полгода, что она прислуживала леди Гилт, камеристка оказалась невольно втянутой в суводь придворных интриг и страстей, а потому прекрасно понимала, что в Королевской Гавани безгрешных людей нет. Несмотря на замужество, материнство и безупречную репутацию, у её хозяйки были далеко не невинные тайны. Так, однажды, Люсиль застала её возвращавшейся домой рано утром через один из подземных ходов замка. Камеристка с присущим ей тактом поинтересовалась, почему подол платья леди Гилт оборван и испачкан грязью. Леди Эда не ответила, будто не замечая служанку, она вернулась в постель к ничего не подозревающему мужу. Лорд Гилт был изрядным пьяницей и чуть ли не каждый день вливал в себя кувшин красного вина перед сном. Тот вечер не стал исключением, и отсутствия супруги он не заметил. А спустя несколько часов Эду Гилт нашли мёртвой со сжатым в закоченевшей ладони пустым пузырьком из-под «Ночной тени». Никто и предположить не мог, что фрейлина самой королевы, примерная жена и мать, так уйдёт из жизни. Живо списав случай на порочную связь, придворные пообсуждали пару дней выдуманную ими распущенность леди Эды, да и забыли. А Люсиль никак не покидало ощущение, что в смерти леди было замешано нечто большее, нежели тайный роман.       Двое суток Изабеллу продержали взаперти, и весь её досуг сводился к периодическому кроплению над сборниками о врачевании в поисках упоминания похожей на «Повитель» болезни да выведывании у служанки подробностей придворной жизни.       По ночам леди Финнард не спала. В первую ночь после разговора с королевой и десницей она была уверена, что после подземелий ей не составит труда погрузиться в сон в тёплых покоях на мягкой перине, а не на соломенном тюфяке. Но тревожащие её более всего мысли, которые доселе придерживались завесой напряжения и непрестанных попыток ухватиться за нить разгадки, вырвались на свободу, стоило оказаться в относительной безопасности и наметить очертания верного пути своего спасения.       Эти мысли не давали ей покоя, лишали сна, возможности здраво рассуждать и средоточились вокруг единственного дорогого ей человека — сестры.       Милая, наивная Энола теперь казалась Изабелле миражом, несуществующим призраком, который терялся дымчатыми обрывками в лабиринтах её сознания и вызывал в разуме вспышки непрестанно терзающих всё её существо воспоминаний.       Матушка, облокотившаяся о ручку садового кресла, её задорный смех, трехлетняя Энола, удивлённо разглядывающая севшую ей на нос бабочку, маленький племянник Изабеллы, Антонио, резвящийся на лужайке в окружении множества нянек, всё проплывало мимо, ненадолго задерживаясь перед взором и тут же пропадая, уносясь прочь в едином потоке.       Мягкие волны желаний, осуществление которых находилось за пределами человеческих возможностей, быстро бились об острые скалы действительности. Солнечные и спокойные воспоминания сменялись обрывками вестей, пришедших спустя девять лет. Со скоростью ветра во время шторма, разлетевшаяся новость о перевороте в тот день достигла и её, вместе с чудовищным осознанием огромной, несоизмеримой ни с чем прежде потери.       Прикрыв глаза, Изабелла сделала несколько глубоких вдохов. Придаваться страданиям точно было не время. Кое-как заперев на ключ вырвавшиеся из закромов сознания воспоминания, она покрепче затянула завязки плотного верхнего платья и обернулась к ожидающей её Люсиль.       Оглядев камеристку с ног до головы, она сдвинула брови. На Люсиль было теплое платье из домотканого сукна, явно предназначенное для ношения не в замке, а скорее за его пределами.       — Почему на тебе дорожный костюм? — сухо поинтересовалась Изабелла.       Служанка подняла на неё светло-серые, почти белые, круглые глаза и часто заморгав, пролепетала сквозь слабую улыбку:       — Сир Осберт велел мне идти с вами, миледи. Конечно, вас и мейстера Франсиса будут сопровождать гвардейцы, но…       — Но, ему необходим тот, кто сможет с точностью и во всех красках, докладывать обо всём, что я говорю вне этой комнаты.       Она было направилась в сторону двери, но, вспомнив о перчатках, вернулась назад и принялась выискивать нужную кожаную пару, возводя глаза к потолку, наигранно продолжая уже через плечо:       — Не утруждай себя оправданиями. По глазам твоим вижу, что права.       — Что вы, миледи, как можно… В городе сейчас неспокойно. Страх, что творится. Стоит только какому-нибудь бедняге, не дойдя до дома, помереть, мародеры тут же выползают, как крысы на свежее сало в мясных лавках! Глядишь, а мертвеца уже ободрали до гола. В какое страшное время живем…       Люсиль приложила руку к груди, повела плечами, подняла брови и округлила глаза.       — И что же не заражаются, пока мертвых обдирают? — усмехнулась Изабелла, продолжая тщетные попытки отыскать перчатки.       — Да что этим иродам станется? Они обыкновенно выродцы из Блошиного конца, а там каждый первый с детства со «скакучкой». Таких ни одна зараза не берет.       — Что за название? Впервые слышу.       Наконец, выудив со дна сундука искомую пару, леди Финнард повернулась обратно к служанке, попутно натягивая на руки перчатки и ожидая ответа.       — Да напасть такая, у мужчин, что по публичным домам часто шастают еще бывает. Пузырьки на коже появляются раз в год и скачут по телу, как клопы. В одном месте пропадут, в другом появятся. От того и «скакучка», — пролепетала тоненьким голоском Люсиль и криво улыбнулась.       — А, «плясучая хворь», — уже без интереса протянула Изабелла.       Прозванная «скакучкой», болезнь, как утверждалось во многих, прочитанных ею мейстерских трудах, имела одни корни со всеми язвенными заболеваниями и являлась их наименее опасной формой. В ней не было ничего, что могло бы привлечь внимание с точки зрения врачевания.       — Ну что же, идём, взглянем на твоих мародеров и мертвецов.

***

      Франсис в сопровождении четырех гвардейцев, Изабеллы Финнард и прислужницы из замка, за неизвестной надобностью приставленной к ним, шел по Лярдовой улице. До вечера пока было далеко, но уже минуло то время дня, когда солнце висело высоко в небе и озаряло лучами столицу, ласково покрывая своими тёплыми поцелуями землю. Теперь, лишив её милости, оно скрывалось за плотными светло-серыми тучами. Впрочем, таковым вряд ли можно было назвать то, что нависало над городом. Это грязно-белое нечто больше напоминало купол, нежели облака. Ледяной, тяжелый и чужой. Где-то вдали, за гладью залива, невидимое взору, разносило свои воды Узкое море и посылало в буйное странствие через Глотку и Черноводную холодные, призванные с севера ветра, а вслед им гнало тонкий, оглушающий плач чаек. Хотя и не плачь это был вовсе, а смех. Смех страшный, не живой, враждебный. Ни капли сочувствия, ни капли терзаний не было в этом высоком птичьем крике. Только злорадное торжество и жестокая насмешка.       Они направлялись в дом, находящийся на пересечении Лярдовой и улицы Ткачей, в котором, по словам сира Осберта, чуть больше часа назад умер от «Повителя» торговец специями. В кратчайшие сроки изучив все подробности распространения эпидемии в столице, и получив от мейстера Пицеля нужные полномочия, Франсис первым делом взялся за поиски тела для изучения. Впрочем, искать долго не пришлось. К полудню, сир Осберт уже явился к Франсису с докладом об умершем торговце специями, крепком, молодом мужчине, как нельзя идеально подходящим для первого изучения. Все симптомы и стадии развития «Повителя» Франсис знал еще с Цитадели, но придерживался убеждения, что в каждой части королевства у заражённых появлялись особенные признаки.       — Вот этот дом. Меня пару раз посылали с дворцовой кухни за специями, — за спиной Франсиса раздался мягкий голос служанки леди Финнард.       Они остановились рядом с ничем не примечательным краснокирпичным домом, на нижнем этаже которого некогда изобилующая пестротой и яркостью, невзрачная, располагалась полностью опустевшая лавка.       Потоптавшись с минуту на месте, Франсис неуверенно поднялся по лестнице, ведущей к двери, и постучал. Ответом ему была тишина, и мейстер, через плечо глянув на вздернувшую в немом вопросе бровь леди Финнард, постучал снова.       — Винсент, не открывай, я боюсь, — из-за двери послышался тоненький, детский голосок, а вслед за ним копошение.       — Что ты кричишь, бестолковый? Это наверняка дядя Ариман, — противореча своим же словам, второй ребенок, по голосу кажущийся чуть старше, громко приструнил первого.       В следующее мгновение дверь, противно скрипнув, отворилась, и на пороге показался мальчишка, одетый в застиранные, но по качеству ткани некогда дорогие штаны и рубашку. С вызывающей враждебностью во взгляде, он крепко держался рукой за дверной косяк, готовясь в любой момент перекрыть проход.       — Здравствуй, — как можно мягче начал мейстер, — ты, наверное, Винсент?       — Он самый. Вам чего? — резко и быстро отозвался мальчонка, смахнув со лба челку, тем самым открыв взору Франсиса свои большие серые глаза.       Первым, что заметил мейстер за напускной враждебностью, был скрытый, по детски хрупкий страх. Он блуждал рядом с мальчиком, сковывая его тело и пропитывая всё вокруг. Такой страх в детских глазах не был чем-то новым или неожиданным для Франсиса. Напротив, с таким отражением эмоций у детей он сталкивался даже чаще, чем у взрослых. И это не могло не угнетать.       — Меня зовут мейстер Франсис, я пришел, чтобы… — тут он осекся. Как говорить с ребенком о смерти его же отца? — Чтобы позаботиться о твоём отце. Скажи, могу я видеть кого-нибудь из взрослых? Твою маму?       — Наш папа теперь на небе. Матушка говорит, что его душа мечется в потёмках и не может обрести покой. Ей сам неведомый сказал.       Из темноты дома раздался тоненький, услышанный Франсисом еще за дверью детский голос. А вслед за этим голосом из-за спины Винсента вышел болезненно худой, не больше четырех лет на вид, малыш. Он глядел на мейстера такими же серыми, как у старшего, полными печали глазами, и попеременно косился на заслоняющего его мальчишку, вероятно, приходящегося ему братом.       — Вы пришли за телом отца? — Винсент чуть подался вперед.       — Мы можем войти? — стараясь не спугнуть детей, насколько мог, осторожно спросил Франсис.       — Нет! Убирайтесь!       Мальчик уже схватился за ручку двери, намереваясь захлопнуть дверь, но вдруг со стороны улицы Ткачей послышался конский топот, а вслед за ним звонкий голос:       — Винсент! Надеялся прибыть раньше. Гнал что было мочи, но, как видишь, не успел.       Франсис обернулся. Оставив бурую кобылу на другой стороне улицы, к ним приближался молодой мужчина. Первым, что бросилось в глаза мейстеру, было чудно́е облачение незнакомца. Он был одет в доходящий почти до пола желтый широкополый камзол с вышитыми золотыми крокодилами, что в первую очередь свидетельствовало о южном происхождении мужчины, и шаровары из лёгкой ткани. Голову покрывало жёлтое полотно, перекрученное в районе лба.       Неизвестный склонился в почтительном приветствии сначала перед равнодушно смиряющей его взглядом леди Финнард, а затем и перед Франсисом.       — Доброго дня, впрочем, что ж это я, такое горе… Я Ариман Фейн, родственник этих замечательных мальчиков. — Мужчина кивнул в сторону продолжающих неподвижно стоять на пороге Винсента и его брата. — Мой дорогой, не упрямься, пропусти их. Эти люди пришли с добром. Они из замка.       Обращаясь уже к мальчику, Ариман Фейн медленно поднимался по лестнице, выставив вперед руки в примирительном жесте. Франсис повернулся обратно к двери. Винсент продолжал крепко сжимать дверную ручку, но чем выше по лестнице поднимался Фейн, тем больше ослабевали бледные, еще по-детски тонкие пальцы, и смягчался суровый взгляд мальчика.       — Идёмте. — Поманил за собой Ариман, когда Винсент отступил вглубь дома. — Я верно понимаю, вы здесь за тем, что бы забрать тело Пирса? Я читал, что при исследовании такой опасной болезни, как «Повитель», требуется изучать её, так сказать, напрямую.       — Вы совершенно правы, — косясь за спину на идущую следом за ними леди Изабеллу, ответил Франсис. — Вы приходитесь этим детям дядей? Я слышал, как Винсент говорил о том, что вы должны были скоро вернуться, когда стоял за дверью.       — Отчасти. Я кузен их матери. Рано утром прибыл в столицу и сразу сюда. В этой семье ждали моего приезда. Я вёз лекарство, которое, как меня убеждали, могло помочь, но, как видите, всё без толку. Мальчики неделю просидели одни в пустом доме. Моя кузина, Фира, совсем помутившись рассудком, всё это время не отходила от постели мужа. Как только я приехал и увидел весь этот ужас, не знал, куда деваться, одна мысль в голове была, что надо сообщить кому-то. На счастье, через знакомого передал весть в замок.       Миновав нижний этаж и поднявшись наверх, Ариман провёл их к самой дальней двери коридора и уже было вознамерился открыть ее, но его остановила доселе сохраняющая молчание леди Изабелла.       — Постойте. Мы не можем войти вот так просто в комнату, где, вероятнее всего, находится как минимум один, а может быть, уже и два зараженных трупа.       — Да, да. Вы правы. Вот, прошу, завяжите их как можно крепче вокруг рта и носа. — Франсис протянул Фейну и леди Финннард защитные платки. — И наденьте эти плащи. Как только выйдем на улицу, первым делом необходимо будет сжечь их. И вот еще перчатки, непременно перчатки.       — Что же, вы полагаете, что моя Фира то же… — пролепетал Ариман, опустив глаза в пол и не осмеливаясь закончить фразу.       Леди Изабелла не ответила, лишь подала знак уже облачённым в защитные костюмы гвардейцам и, толкнув дверь, вошла в комнату.       В первое мгновение Франсис не осознал, где находится. Перед глазами всё плыло, позволяя разглядеть только размытые пятна и очертания; дышать было почти нечем, на лбу выступила испарина. Простояв с минуту на пороге, и кое-как восстановив способность четко видеть, мейстер огляделся.       В маленькой комнатушке, больше напоминающей коморку, было не продохнуть. Невыносимый жар, казалось, пропитал стены, пол, отяжелил воздух, сделав его густым, плотным, так и норовил сбить с ног горячим потоком. Причиной этого адского тепла оказалась небольшая дровяная печка, расположенная прямо за дверью и служащая еще и единственным источником света в комнате. Оранжевые следы, бросаемые пламенем сквозь щели в дверце печи, освещали кровать в углу и две темных фигуры на ней.       — Немедленно откройте окна и потушите огонь в печи, здесь можно задохнуться, — приказала гвардейцам леди Финнард, в плотную подходя к постели.       Неожиданно раздавшийся крик заставил Франсиса вздрогнуть, а леди Изабеллу отскочить в сторону. Крик оказался долгим, гортанным и исходил со стороны кровати, приковывая взгляды всех присутствующих к своему источнику — медленно поднимающейся на ноги женщине.       — Не сметь! Тепло! Ему нужно тепло, нельзя мерзнуть! Свет…нельзя…только темнота! — с тем же гортанным криком она подорвалась с места и подбежала к принявшимся было открывать ставни на окнах Белым плащам.       Со спутанными медными волосами, осунувшимся, почти нечеловеческим лицом, пытающаяся с криком вырваться из крепкой хватки удерживающих её гвардейцев, женщина казалась истинным воплощением безумия. Обмякнув в руках Белого плаща, она продолжала истошно и без прерывно вопить, не видя склонившегося пред ней кузена, тщетно предпринимающего попытки успокоить ее.       — Вы должны немедленно осмотреть её. Быть может, Боги столь милостивы и не позволят болезни завладеть её телом, — обратился к Франсису Ариман Фейн, когда окна, наконец, были открыты, в комнату впущен свет и свежий воздух, а жене торговца насильно влита одна из успокаивающих настоек леди Изабеллы.       — Она здорова. Совершенно здорова. Ничего не понимаю, — пробормотал Франсис, кидая полные недоумения взгляды на склонившуюся над трупом торговца леди Финнард. — Фира, скажите, как вам удалось не заразиться? Вы же не отходили от мужа ни на шаг на протяжении всей его болезни.       — Нечего мне уже страшиться на этом свете. Оградил меня неведомый от всего, что было и что будет. Ни жизни, ни смерти не боюсь. Как в пекло опустил он мою голову пяти лет отроду, так и держит там. Долго держит, — на распев промычала женщина из стороны в сторону, покачиваясь на руках Аримана.       — Это она, наверняка, о Серой чуме, что в детстве её поразила да Боги уберегли, не забрали раньше срока. Только за что же теперь ей такие мучения? — пояснил Фейн, ослабевая ворот затянутого на шее защитного плаща.       Тяжело вздохнув, Франсис поднялся с колен и подошел к изучающей труп леди Изабелле. Всё лицо, открытые участки груди и руки которого были испещрены уже ссохнувшимися с момента смерти багрово-фиолетовыми язвами.       — На первый взгляд, как я полагаю, язвенные образования ничем особым не отличаются. Как по вашему, мейстер Франсис, во внешнем виде отклонений от уже известных вам признаков определить невозможно?       — Н-нет, нет, леди Изабелла. Я не могу выявить ничего необычного. Забирайте, наконец, это тело.

***

      Франсис ринулся прочь из дома вслед за леди Финнард. Выскочив на улицу, он вдохнул влажный, не по-летнему прохладный воздух, сорвав с лица платок, и медленно, еле переставляя ноги, начал оглядываться по сторонам. Всё в мгновение ока приняло вид еще страшнее, чем ему виделось прежде. Затворенные накрепко ставни и запертые двери теперь не казались чем-то неправильным и чуждым. У него более не вызывало противоречия отсутствие людей на вечно шумных и живых улицах. Всё было до ужаса верным. Дома, казалось, и должны были серыми потускневшими колоннами обрамлять такую же серую и потускневшую улицу, а нахождение на них людей и вовсе теперь являлось для него чем-то неверным, выбивающимся из общей картины. Он и сам чувствовал себя инородным телом, случайно появившимся в этой смиренной массе.       Таким же лишним ему показалось и тёмное объёмное пятно, прижавшееся к колесу пустой телеги на другой стороне дороги. Человек, — промелькнуло в голове Франсиса, и он, не успев опомниться, уже пересек улицу, но вдруг, не дойдя два шага, остановился. За несколькими слоями заметно испачканной и оборванной одежды мейстер не сразу разглядел, кто именно лежал у его ног не подавая признаков жизни. Когда же осознание озарило разум, было уже поздно. Он перевернул тело на спину и тут же отшатнулся, одёрнув руку от уже окоченевшего плеча. На выпуклых камнях мостовой, погрузив голову в грязную дождевую лужу и моча в ней ярко-золотистые кудри, лежала девушка. Молоденькая, нескладная, только-только оставившая позади детство, она прижимала сомкнутую в кулачок посиневшую, опухшую руку к груди и смотрела широко распахнутыми, опустевшими глазами прямо на Франсиса. Её взгляд уже ничего не выражал, но отчего-то показался ему вымученным, словно перед смертью она не то что жить, а даже глаза открывать не желала.       — Рана на животе, скорее всего, от ножа. Слишком глубокая, чтобы оставить шанс на жизнь, — безэмоционально вынесла приговор остановившаяся рядом мейстером леди Финнард. — Язв или опухолей ни на руках, ни на ногах не видно. Наверняка мародеры зацепили несчастную по пути. Видите след на шее?       Присев на корточки перед телом, Франсис обреченно кивнул. На тонкой коже бурела тёмная борозда, вероятно, выдавленная в процессе срывания ожерелья или цепочки. Опустив глаза ниже, туда, где в глубине побагровевших от крови складках платья покоилась закоченелая рука покойницы, и заметив что-то белеющее между её пальцев, мейстер аккуратно вытянул из ладони небольшую перламутровую горошину.       — Жемчуг, — усмехнулся Франсис, вставая с колен. — Всадить нож в живот из-за нитки жемчуга и бросить на съедение собакам. Воистину, жесток и дик мир человеческий…       — Только не забывайте иной раз, что вы и сами часть этого мира.       — Как тут забудешь… — пробормотал Франсис, прежде чем наконец оторвать взгляд от мертвой и отойти на несколько шагов назад.       Сложив в замок обтянутые перчатками руки, с прямой спиной, вздернутым подбородком и невозмутимостью во взоре, женщина выглядела совершенно непоколебимо. Казалось, распростертая в шаге от неё, варварски убитая девушка, была для леди Финнард кем-то сродни дохлой мухи. Умереть — умерла, но поскольку отношения к ней не имела, сочувствия своей кончиной не вызывала. Этого Франсис, воспитанный с заветами сострадания и человеколюбия, понять не мог. С какой стороны бы не подступался он к леди Изабелле, как бы не пытался разглядеть в её облике что-то иное, все упиралось в одно — полное равнодушие в купе с чем-то заметно походящим на цинизм.       Холодный порыв ветра пронзил всё его тело и, оставив на коже неприятное покалывающее ощущение, со свистом проникнул во внутрь заколоченного досками окна, расположенной близ лавки. Франсис вздрогнул. Сердце внезапно отяжелело и забилось чаще. Внутренности скрутило в тугой узел, а из приоткрытых губ непроизвольно вырвался короткий и показавшийся ему слишком громким выдох. Тяжесть, обволокшая сердце, медленно поползла наверх, как терновник, разрастаясь и обвивая все тело. Он зажмурил глаза и глубоко вдохнул сырой и непривычно холодный воздух, в надежде, что наваждение отступит. Но оно лишь усиливалось. Франсис даже начал слышать шум доспехов и размеренный чеканящийся шаг. Но быстро пропустив в замутненное сознание частицу здравомыслия, понял, что это ему не чудится. Стоя посреди Лярдовой улицы и наблюдая за приближающимся отрядом гвардейцев, он слышал эту мелодию. Ужасающую россыпь звуков, наполняющую всё его существо.       Не пойми откуда взявшийся на юге северный ветер подвывал, просачиваясь сквозь щели деревянных перекрытий домов, окон, дверей и пустующих прилавков, колыхал золотые гвардейские плащи. Высокий крик чаек, достигший апогея в своём злорадстве, острыми кинжалами пронзал слух. Твердый, ровный гвардейский шаг, опускаясь с тяжелым ударом на землю и вздымая вверх грязно-желтые клубы песка, задавал первую долю, нарастая, наваливаясь все больше. Ровные ряды домов перед глазами Франсиса пошли кругом, сливаясь в неразличимую серую линию. Он попятился назад и несколько раз мотнул головой, желая избавиться от нависшей пелены и заглушить вихрем затянувшую его какофонию звуков. Но стоило ему взглянуть на надвигающийся отряд, осознание главного, неминуемого и устрашающего его более всего, резким пламенным потоком охватило его сознание. То, что казалось таким очевидным и видимым с самого начала, по-настоящему проявляло себя лишь в эту минуту. Такая мелодия просто не могла существовать на этом свете. Но она, не следуя правилам, разливалась по улицам всё с большей смелостью, и имела на это право лишь в одном случае — случае сопровождения своей хозяйки.       Над городом звучал марш смерти, торжественной бравадой приветствующий свою госпожу.