***
Лицо обдало потоком чего-то невообразимо холодного, мокрого, и Изабелла проснулась. Впрочем, сон в подвешенном состоянии таковым назвать было сложно, скорее отключением сознания. Поморщившись от стекающих по щекам режущих ледяных ручейков воды, она подняла голову на вошедших в темницу людей. В полумраке разглядеть лица было трудно, но по отсвечивающей бронзовой цепи Изабелла узнала архимейстера Ваэллина, за ним худой тенью стоял неизвестный ей мейстер или школяр, она понять не могла. Чуть позади, в тени коридора она разглядела Осберта. — Ну что? Вспомнила что-нибудь? — раздался низкий голос архимейстера Ваэллина. Изабелла молчала. Всё что знала, она давно уже сказала. — Отвечай! — толкнул её вышедший сзади Мерин Трант. — Я уже всё вам рассказала, добавить мне нечего, — сглотнув вставший в пересохшем горле ком, прохрипела Изабелла. На время в камере воцарилась тишина, но её разорвал голос Ваэллина, заставивший Изабеллу поморщиться. Затёкшие конечности моментально напомнили о себе, отозвавшись тысячами вонзившихся в тело игл, и без того, выламывающая боль в шее и голове усилилась до предела. — Видно, нахождения в подвешенном состоянии на протяжении суток оказалось мало, — притворно мягким голосом начал архимейстер, — ну что же, Сир Мерин, окажите любезность. Более он ничего не добавил. Послышался шум доспехов Транта, его тяжёлые шаги и скрип отворившейся решётки. Из коридора прямо в руки белому плащу Осберт протянул полыхающий факел. Темница наполнилась тусклым оранжевым светом, больше напоминающим след, и лица присутствующих вмиг обрели пугающую ясность и неприятную чёткость. Архимейстер Ваэллин теперь представлялся ей наиболее противным и вызывающим желание как можно скорее стереть его с лица земли человеком. Его старое обвисшее лицо, которое не спасала даже длинная густая борода, не меняло выражения превосходства и, что было более важнее и гнетуще, изображало крайнюю, завуалированную надменностью степень торжества. Прислонившийся к стене школяр, наоборот, всем своим видом выражал равнодушие и непричастность к наставнику. Вероятно, посланный лордом Тайвином Осберт, протянув Марину Транту факел, отходил обратно к стене. Она подняла на него глаза и не смогла не усмехнуться. Меньше месяца назад он сетовал, что лорд-десница вздёрнет его на дыбе, теперь на дыбе висела она. Сделав вид, что не заметил её выражения лица, он скрылся в тени, не представив возможности распознать его отношение ко всему происходящему. — Я буду задавать тебе вопросы, а ты говорить всё, что знаешь, ничего не утаивая и не искажая, — присев на подставленную подопечным табуретку, сказал архимейстер и, не дождавшись ответа, задал первый вопрос: — И так, начнём сначала. Когда ты получила доступ к заражённым? — Сразу, как только меня освободили из темницы и приняли моё предложение о разработке лекарства, — измучено ответила Изабелла. — У тебя был доступ к архивам и записям об эпидемии? — Да, был. Я работала с мейстером Франсисом в его лаборатории. — Какого рода изучения вы проводили? — Я по большей части делала выписки из сборников и пыталась извлечь нужные компоненты из имеющихся средств, а Франсис изучал воздействие «Повителя» на мёртвых телах. Я умением вскрывать трупы не обладаю. — Кому принадлежала идея испытывать лекарство на живых людях? — в тоне архимейстера проскользнула неприязнь и напряжение. — Мне, — без колебаний ответила Леди Финнард. — И я не ошиблась, мазь действует. Выражение лица архимейстера от относительно спокойного перешло в напряжённое: он нахмурил брови, поднялся с места и задрал голову, заглянув ей в глаза. — У тебя был доступ к мази после её изготовления? — прошипел он. — Нет, к чему это, если непосредственным лечением занимался Франсис и другие мейстеры? Мазь хранилась у него, я к ней доступа не имела. Моё дело было лишь изготовить её. — Что тебе известно о Сахагонском обществе или лучше употребить знакомое тебе именование Самедрум? — И то и другое я слышу впервые. Архимейстер приблизился к ней вплотную и двумя пальцами поддел её за подбородок. С минуту он неотрывно смотрел ей в глаза, а потом со злостью выплюнул: — Ложь! — и отошёл чуть в сторону, махнув рукой стоящему позади Изабеллы Мерину Транту. — Сейчас ты немного передохнёшь, а потом побеседуем ещё. Я дам тебе возможность вспомнить всё, что ты забыла или, как утверждаешь, не знаешь. В следующее мгновение она почувствовала, как на спине разрывается ткань платья, как кожу обдаёт потоком холода, и как этот холод сменяется нестерпимым жаром. Факел в руках Мерина Транта нещадно, с каким-то невообразимым рвением прикасался к телу. Пламя бежало по спине, разъедало кожу, пронизывало болью её с ног до головы. Изабелла продержалась недолго. Не прошло и минуты, как её крик эхом разнесся по тёмным подвалам. Но этого крика архимейстеру было мало, и сквозь отбивающий в висках, слившийся в одно со всем телом шум боли, она услышала команду продолжать. И факел раз за разом прикасался к спине, и пламя снова и снова вырывало куски кожи, изничтожая их в лоскуты. Сколько длилась пытка, она не помнила. Когда перед ней вновь оказался старик Ваэллин, боль не прекратилась, но нового натиска факела уже не чувствовалось. В следующее мгновение она увидела, как отошёл назад Мерин Трант. Шум в ушах начинал понемногу стихать, но следы огня разъедать кожу продолжали. — А теперь скажи мне, что ты знаешь о Сахагонском обществе? Изабелла нашла в себе силы поднять голову и посмотреть на архимейстера. — Ничего, — сказала она и почувствовала, как спину обдало новым потоком огня. — Ничего! Ей ничего не известно! — прогрохотал Ваэллин. — Значит и то, что мазь твоя убивает, что в Цитадели и здесь, в общей сложности от неё умерло двести человек, что мазь перед отправкой отравил член этого самого общества, ты тоже ничего не знаешь? В глазах старика пылал гнев, он с силой тряс Изабеллу за плечи, не обращая внимания на её вопли. Когда темница перед ней пошла кругом, в глазах начало темнеть, а боль перетекла в онемение и Изабелла уже начинала мысленно прощаться с жизнью, в камеру вошел Осберт. Его голос сквозь шум в ушах эхом зазвучал в её сознании: — Архимейстер Ваэллин, боюсь, долго она не продержится. Стоит прерваться. И пытка прекратилась. Не в силах больше ни мыслить, ни видеть, она закрыла глаза и теперь различала всё, что с ней делают на слух. Она услышала, как железная чаша факела соприкоснулась с каменным полом, и звук отдался тяжелым откликом в голове. Как её снимали, как развязывали руки и как положили на пол, оставив содрогаться от вновь вернувшейся боли, она помнила смутно, словно плыла в тумане. Последним, что ярким всполохом прорезало сознание и погасло так же быстро, был лязг закрывающейся решетки. После пробуждения она немного полежала в неподвижном состоянии, но, шевельнувшись, тут же пожалела об этом. Обожженная спина моментально дала о себе знать, вынудив Изабеллу сжать зубы. Через силу перевернувшись на живот, она доползла до соломенной подстилки в углу и, решив, что боль её убьёт раньше королевского правосудия, если она не отвлечётся на что-нибудь, начала вспоминать всё чего пытался от неё добиться старик Ваэллин. О сахагонском обществе она, как и сказала архимейстеру, слышала впервые. И её это неясное общество волновало бы меньше всего, если бы не его член, отравивший мазь, да и название вызывало недоумение. Если знания Валирийского ей не изменяли, «sajagon» означало «заставлять». Впрочем, для более весомых выводов у неё попросту не хватало сведений. — Миледи, — послышался знакомый шепот из коридора. Изабелла вскинула голову. Это была Люсиль, — я ненадолго. Я… — Потом, всё потом, — прервала её леди Финнард, — Слушай меня. Найди лёд, помести его в любой глиняный горшок или сосуд, и привяжи к какой-нибудь палке, — увидев, что служанка медлит, она сквозь зубы проговорила: — Ну же, неси! Кивнув, Люсиль ушла и довольно быстро вернулась. — А теперь рассказывай, что происходит, — с большим удовольствием приложив холодную глиняную плитку к спине, сказала Изабелла. Хорошо пропускающая, и одновременно сохраняющая в себе холод глина, показалась ей небесной манной, и чем дольше прохлада обдавала поврежденную кожу, тем яснее становился её рассудок. — Как только вас бросили в темницу, — быстро зашептала Люсиль, — началось разбирательство. Вчера ночью золотые плащи были в городе, на Мучной улице, в доме, где собирались сахагонцы. — Вот отсюда подробней, — остановила её леди Финнард, — Что за сахагонцы, из-за которых из меня чуть не выбил все жизненные силы Ваэллин? И как они причастны к отравлению моей мази? — Так называют членов появившегося в столице общества. О нём узнали через слугу, отравившего мазь. Он заявил, что именно сахагонцы и приказали ему подсыпать яд, — услышав шорох, Люсиль с опаской завертела головой, но удостоверившись, что всё тихо, продолжила, — Когда золотые плащи проникли в дом, обнаружили только обрывок письма, с предположительным почерком главы общества и рисунки с фазами луны и солнечным затмением на стенах. — Поэтому они так яростно пытались добиться чего-то именно от меня. Солнцестояние и затмение нигде не имеет такой важности, как в Соториосе, — Изабелла отвела взгляд в сторону, задумавшись, но быстро вернула внимание к Люсиль, — Откуда тебе это известно? Такое не стали бы рассказывать кому попало. Девушка виновато опустила глаза в пол и промямлила: — Великий мейстер Пицель… — А, — быстро догадалась леди Финнард, — пользуется оставшимися силами, проводя время со служанками? Что же ты раньше не сказала? Глядишь, и о приезде конклава узнали бы заранее. Люсиль не ответила, а Изабелла не нашла в себе сил продолжить. Она была слишком измотана. Нужно было что-то делать, дела обстояли хуже, чем она предполагала, но здраво мыслить ей мешала не прекращающая болеть, не смотря на остужение, спина. — Ещё одну «встречу с факелом» я не переживу, — спустя время раздумий сказала она, — скажи, ты видела саму записку? — Да. Её принес Великому мейстеру сир Осберт, спрашивал, знаком ли почерк. — И этот почерк ты запомнила? Люсиль кивнула. — Помнится, ты рассказывала о том, что Орессия Майсент, которой ты служила до меня, была заядлой сплетницей, — начала Изабелла, — и наверняка, её болтливость распространилась далеко за пределы замка. Писала ли она письма? — Да, довольно много. — И наверняка, любила это делать сохраняя свою анонимность, или даже выдавая себя за другого человека? Изобразив на лице искреннее недоумение, Люсиль пролепетала: — Я не понимаю… — После рассказа о делении постели с Пицелем, тебя мало что может представить в невыгодном свете. Я говорю о подделывании писем, Люсиль. И ты умеешь копировать почерки, или провалиться мне на месте, если это не так. — Чего вы хотите? — Я хочу, чтобы ты тем же почерком, что и на обрывке письма, написала записку с тем самым адресом, по которому располагалось место собрания сахагонцев и подкинула её в комнату Франсиса — ответила Изабелла и заметив сомнение на лице Люсиль, добавила: — Разумеется, без награды я тебя не оставлю. — Я всё сделаю, миледи. Поднявшись на ноги, служанка скрылась в тьме коридора. А Изабелла, прикрыв глаза, опустила голову на солому. Если разговор отнимал у неё столько сил, то о новой пытке и говорить было нечего. Поморщившись от очередной острой вспышки боли, она погрузилась в беспокойный сон, перед этим успев подумать, что без резвого Франсиса им с Квиберном справляться будет намного сложнее.***
Обводя взором покои внука, Тайвин не испытывал ничего, кроме разочарования. Впрочем, это чувство почти не покидало его всё то время, что он находился в королевской Гавани и был вынужден каждый день лицезреть бесчисленные неудачи и проявления недалёкости своих детей и внука. Пока одного. Мирцелла находилась в Дорне и за свою жизнь пока не успела натворить ничего предрассудительного. Девочка вообще вызывала у Тайвина исключительное расположение. За неимением лучшего он, вероятно, и сделал бы на неё все ставки, но более внимательно рассмотреть кандидатуру внучки и её будущих детей в качестве его прямых наследников он собирался позднее, когда Мирцелла вырастет, вызвав её в столицу. Томмен, так же как сестра, пока никак отрицательно себя не проявил. Но в отличие от Мирцеллы, принц не продемонстрировал и важных по мнению Тайвина достоинств. И здесь всё было предельно просто — необходимо как можно скорее отдалить мальчика от матери. В противном случае королевство рисковало получить второго Джоффри. А в том, что его старший внук — дело давно уже пропащее, Тайвин не сомневался. В покоях юного короля на принадлежность их обитателя к королевскому титулу указывало разве что основное убранство: богато расшитые портьеры, обивка резной мебели и само по себе не маленькое пространство покоев. В остальном же, комната больше напоминала пыточную. Хотя даже тут Джоффри умудрился показать свою нелепость. О чём говорили чучела на стенах, в ряду которых не висело ни одного убитого его руками животного. Да и дорогое собрание боевых мечей с изображёнными на стали сценами охоты и сражений давало мало чести не бывавшему ни в одном бою королю. Сам властитель стоял посреди комнаты, любовно оглядывая, с совершенно глупым торжеством на лице новое приспособление для пыток — колесо, установленное в горизонтальном положении под небольшим уклоном. — Так что там с южной сукой? — непринуждённо кинул Джоффри через плечо. — Отрицает свою причастность к отравлению мази и Сахагонскому обществу, — ответил Тайвин. — Что за общество, которое невозможно найти? Гвардия уже больше суток рыщет по гавани и кроме дома, на который указал слуга, найти ничего не может. — Я бы не стал безоговорочно верить словам мальчишки. Он отравил мазь, а по чьему-то указанию или как он сам утверждает, по внушению, вопрос второстепенный. — Что за внушение? Никто толком не может мне ничего объяснить. — Я могу прислать к вам Осберта, — вздёрнул брови десница. — Он лично присутствовал при допросе и слуги, и Изабеллы Финнард. Король на мгновение смутился и задержал на двери взгляд, раздумывая над ответом, а затем произнес: — Пожалуй, не стоит. Пусть лучше занимается розыском виновных. Это сейчас важнее. Тайвин в лёгком сомнении наклонил голову. Неужели разум внука стали посещать стоящие доводы? — Разумеется, — ответил он, — страна на грани упадка. И чем скорее мы покончим с эпидемией, тем лучше. — Какого — Джоффри нахмурился, — упадка? Почему я не знаю ничего о том, что происходит в моём королевстве? Тайвин удержал очередной, уже казавшийся обыденным выдох разочарования, и подошёл к наконец полностью оторвавшемуся от созерцания пыточного колеса внуку. — Четыре месяца «Повителя» не могли пройти бесследно. Пошёл пятый. Мы снова отдалились от решения проблемы с приездом конклава и заточением мейстера Франсиса. Лекарства снова нет, число умирающих растёт. А между тем, по всему королевству вспыхивают бунты. В одном Просторе произошло уже пять. И будут ещё, и пока недостаток людей на полях не разрешится, количество восстаний будет только увеличиваться. Благодаря установленному патрулированию улиц и комендантскому часу, этого пока не случилось в столице. Но только пока. — Но люди же сами прячутся по домам. Эти идиоты думают, что их это спасёт, — на губах Джоффри проступила надменная усмешка. — Именно. Люди прячутся, — кивнул десница, — но не только потому что боятся «Повителя», город закрыли раньше установления патрулирования. Они голодают и нищают всё больше с каждой новой закрытой лавкой. От бунта их отделяет только слабость. И слабость, едва ли не только телесная. Джоффри хмурился всё больше и всё шире. Его рот расплывался в переходящей к смеху улыбке. — Чушь, — смело заявил он. «Слишком смело», — подумал Тайвин. — Когда такое было, чтобы народ владел большей силой, чем его хозяин? Я — король, они не бунтуют, потому что боятся меня. Тайвин с обманным недоверием посмотрел на внука. Он давно уже не пытал глупых надежд на признаки сознательности в короле, и эта выходка едва ли его удивила, но часть сознания уставшая и разгневанная, находилась в негодовании. — Когда такое было? Не иначе как год назад, когда вы приказали уничтожить всех бунтовщиков, не учтя их численное превосходство. Джоффри на мгновение снова смутился, как это нередко с ним случалось, но помолчав с минуту так и не нашел, что ответить. — Король, который не помнит, что было до него подвергает себя опасности, но король, который не помнит, что было вчера, обрекает себя на смерть. Разумеется, ни упрёка, ни презрения в словах Тайвина Джоффри не уловил. Для этого он был слишком глуп. И десница, прекрасно это понимая, покинул покои внука. Более тратить на него своё время он не желал. В коридоре ожидал Осберт, и как только двери королевских покоев захлопнулись, и они двинулись вперёд, Тайвин спросил: — Что с заключёнными? — Мейстер Франсис ничего нового не говорит, хотя и не молчит, спокойно отвечает на все вопросы, чего нельзя сказать о леди Финнард. Впрочем, её, в отличие от мейстера Франсиса пытали и если учесть то, какое влияние на неё оказывал процесс, — Осберт задумался, приподняв брови, — посмотрим, что она скажет при следующей встрече с архимейстером Ваэллином и его адским пламенем, — Осберт хитро улыбнулся. — Свою причастность к сахагонцам и она, и мейстер Франсис отрицают. Откровенно говоря, я тоже сомневаюсь в том, что они как-то к этому причастны. Обвинения архимейстера Ваэллина несколько расплывчаты. Мало ли кто мог приехать в столицу и помешаться на идеях о солнце и затмении. — В любом случае, это общество представляет проблему, которых сейчас и так немало, — скользнув взглядом по лицу Осберта, сказал Тайвин. — Что с запиской? — Писал кто-то знающий язык в совершенстве, если судить по почерку. Буквы размашистые, штрихи смелые, я показал его мальчишке-слуге, сквозь кровь и боль, но парень всё-таки узнал в листочке обрывок из той самой книги, в которой их глава пишет все указания. — Странное дело, не правда ли? — раздался из тени коридора голос Вариса, — Бедный юный мальчик, влекомый стремлением к высшей цели, попал в беспощадные лапы Самбриума. У меня есть о чём поведать вам, — евнух вышел на свет, сложив руки на животе и устремив взор к окну. — Какой день чудесный, даже жаль разрушать тяжёлой правдой эту идиллию. Тайвин кивнул Осберту, дав знак ждать и указал евнуху на дверь покоев. — Итак, ваши люди узнали что-то сахагонском обществе? — начал десница, когда они сели за стол. — О нет, мои пташки в этом почти не участвовали, — растянув в улыбке напудренные щеки, возразил Варис. — Для странствующего по Вольным городам на протяжении длительного времени лисенийца, это общество знакомо не понаслышке. Тайвин поудобней устроился на стуле. Зная евнуха и его способность утомлять в момент своими рассказами, комфортного времяпрепровождения можно было не ожидать. Разумеется, трудности ускорить повествование евнуха для десницы не было, но в том был весь Варис — утомлял своими речами даже за самый короткий отрезок времени. — Сахагонцы появились Браавосе вместе с безликими, — тем временем говорил Варис, — незадолго до этого приняв веру и сбежав из Валирии. Но помимо веры, в Вольные города сахагонцы или как они называют себя внутри общества, самбрии, привезли кое-что ещё. — «Sambrar» — «туман» с Валирийского, — Тайвин прищурился, — это как-то относится к способностям сахагонцев? Варис кивнул. — Мальчик не лгал, когда утверждал, что предписание действует на него. И отравить лекарство побудило его именно это самое предписание. Высшие круги сахагонцев владеют древним умением подчинять человеческое сознание. Они так и называют его «самбрар». Подчинить сознание можно непосредственно при контакте с человеком, а можно воздействовать косвенно, через предмет, как это происходит с этой их книгой предписаний. Тайвин поджал губы. — Я надеюсь вы понимаете как сомнительно это звучит, — сказал он, — я допускаю, что в городе возникло общество, жаждущее вмешаться в судьбу страны, что оно приказало мальчишке отравить мазь. Их вероисповедание и служение каким бы то ни было силам меня не волнует. Только если это не реальные силы, которые могут представлять угрозу. Варис одарил десницу туманным, с лёгким намёком на загадочность взглядом и сказал: — Я предвидел это. Ваши сомнения вполне обоснованы и в моих скромных силах их развеять. В покоях появился Осберт. Получив разрешение от Тайвина, он заговорил: — Милорд, ожидает знакомый лорда Вариса, просит встречи. — А вот и подтверждение, — сказал евнух. Вошёл молодой мужчина. Хватило одного взгляда, чтобы найти в нём признаки жителя Вольных городов, ко всему прочему, вероятно, южной их части. Перекрученное в районе лба полотно цвета малахита, лёгкие широкие брюки, и в тон головном убору длинный камзол, буквально кричали о восточном происхождении мужчины. — Лорд-десница, — обратился на чистом общем языке он и поклонился. — А, Фэйн, ваша бедная сестра, такое горе, — покачал головой евнух, — как она теперь? Бедная женщина потеряла мужа, «Повелитель» забрал, — обращаясь уже к Тайвину, Варис поднялся с места. — Благодарю, милорд, ей лучше, — голос Фейна был пронизан холодной надменностью. — Я позвал вас, дабы вы продемонстрировали самбрар, — сказал Варис, — милорд-десница желает увидеть действие Тумана. Вы, надеюсь, не утратили своих способностей? — Введение в самбрар — это не фехтование и не целительство, так сомнительно распространяющееся среди знати Волантиса и что ещё хуже, знати Браавоса. Это невозможно утратить, владение либо есть, либо его нет, — гордо вскинув голову, заметил Фейн. — Разумеется, — евнух приподнял безволосые брови, тем самым побудив собраться в складки напудренную кожу лба, — конечно, мой друг к сахагонскому обществу отношения не имеет, но… Тайвин с тяжёлым стуком отставил стул и вышел из-за стола. Ему изрядно надоели сладкие и долгие речи Вариса. Подозвав из коридора младшего стюарда Стефана, он усадил мальчишку перед Фейном. — Действуйте, — наградив его испепеляющим взглядом, приказал Тайвин. — На нём? — опешил Фейн. Десница опустился обратно в кресло. — Именно. — Что ж, встаньте, — медленно и с чрезвычайной горделивостью сказал Ариман Фейн и поманил Стефана рукой. Тот повиновался, но с сомнением покосился на лорда Вариса и десницу. — Желаете, что бы я заставил его танцевать или же стоять на голове? — обернулся к Тайвину Фейн. — Как угодно. — Что же, тогда для большего впечатления, если угодно, — Фейн пробормотал что-то ещё себе под нос и коснулся предплечий Стефана, — смотрите на меня, почувствуйте как вяло сейчас ваше тело. — Но я в порядке, — возразил недоумевающий Стефан. — Это лишь обман, вам только кажется, что вы бодры, а на деле, попробуйте уснуть прямо сейчас. Да-да, закройте глаза на мгновение, ощутите, как мягки ваши руки и ноги. Но мгновение затянулось. Время шло, а Стефан глаз не открывал. Фейн обошел несколько раз вокруг него и остановившись напротив, сказал: — Сейчас я коснусь твоего лба, ты проснёшься и поймёшь, что не знаешь что делать, поймешь, что нуждаешься в помощи. И Фейн коснулся его лба двумя пальцами. Стефан открыл глаза. Пустым, ничего не выражающим взглядом он смотрел в одну точку и, казалось, до сих пор находился во сне. — Вот он, Туман, — прошептал Варис, — удивительное зрелище. — Сейчас он представляет из себя чистый, ничем не запятнанный лист. Нанесём на него рисунок, — растянуто произнес Фейн и повернул Стефана за плечи. — Ты хочешь выйти отсюда и почувствовать холодный воздух на своём теле, иди. И он подтолкнул юношу в сторону балкона. Всё произошедшее после того, как Стефан, не колеблясь, подчинился приказу Фейна, случилось быстрее, чем в одно мгновение, а завершилось и того скорее. Стефан, подобно ведомому к сену коню, в два широких шага пересёк расстояние между столом и балконом, взошёл на ограждение и уже хотел было броситься на так манящие затуманенный разум камни мощёного двора, когда Фейн поднял руку и в изящном жесте щёлкнул пальцами. Стефан пошатнулся, завертел головой и, в испуге отпрянув от края, сошёл с перегородки. Ничего не понимающим взглядом он оглядел всех присутствующих и, наткнувшись на напряжённое выражение лица десницы, поспешил покинуть покои. — Самбрар наводят ещё и через предметы, если память мне не изменяет, — вложив руки в широкие рукава халата, сказал Варис. Фейн кивнул с прежней тихой надменностью. — Ритуал тот же. Я мог бы внушить ему, что ответ он найдёт, скажем, в тексте Семиконечной звезды и написанное станет указанием. Ко всему прочему, существует внушение с задержкой. Скажем, я внушил бы ему, что мысль сойти с балкона появится у него тогда, когда он увидит яблоко на обеденном столе или пролетающего за окном ворона. — Я так понимаю, о процессе введения в самбрар подопытный помнить не будет? — спросил Тайвин. — Скорее «подчиняемый», — Фейн повел головой, — но в целом, да. Он может запомнить контакт с сахагонцем как беседу, вычленив при этом из памяти ритуал внушения и действия самбрара. — Всё-таки сахагонцы? — Тайвин прищурился. — «Подчинители»? — Самбриями называют себя те, кто наделён способностью внушения и причислен к малому кругу, но это не мешает им оставаться сахагонцами. Все члены общества считают себя подверженными, то есть находящимися в самбраре, — пояснил Ариман Фейн. — Ариман некогда принадлежал к обществу, — опустившись на стул сказал Варис, — благо, вовремя опомнился. Ну что ж, мой друг, думаю, мы можем отпустить вас, не правда ли милорд? Тайвин указал Фейну рукой на дверь и когда бывший сахагонец скрылся, всецело обратил внимание на евнуха. — Насколько вы можете быть уверены в его, — десница прищурился, — верности? — Вы спрашиваете, не переметнётся ли он обратно к новым самбриям? Тайвин, усмехнувшись, отвёл взгляд. — Варис, вам известно, что я хочу знать. Евнух кивнул и многозначительно приподнял брови. — Нет, он под надзором моих неустанно трудящихся пташек, никуда Фейн при случае не денется, будет под рукой, когда появится необходимость.***
— Марвин мёртв, лекарства нет, смертность растёт, нашему сознанию угрожает общество вероотступников. Что из этого вы намерены решить «быстро и с минимальным уроном», мейстер Рилан? — архимейстер Ваэллин тёмной тучей навис над взирающим с места за столом конклава худощавым Риланом. На Совете делегации присутствовали все её участники: шестеро архимейстеров, пятеро сопровождающих их мейстеров и один школяр. Словом, в бывшем зале Малого совета собрались все, кроме архимейстера Марвина. Юнис, скромно устроившись на табурете у стены, наблюдал за разгорающимся с каждой новой репликой обсуждением. Стоящие у двери валирийские сфинксы, казалось, целиком и полностью разделяли его усталость. Чем дольше Юнис на них смотрел, тем больше тускнел их гранатовый взор, а вытянутые морды грустнели. Юнис одарил их сочувственным взглядом, подумав о том, что они уж точно находятся здесь дольше и до сих пор стоят, значит, и у него получится продержаться. Повернув голову обратно к столу совета, взгляд его наткнулся на чрезвычайно мрачную фигуру мейстера Палина. Со смерти архимейстера Марвина прошло больше двух недель. Почти сразу выяснилось, что во время остановки, когда Палин покинул повозку, архимейстеру пустили стрелу в шею и, воспользовавшись ранним временем суток и расположением повозки в конце отряда, пробрались внутрь, забрали сыворотку с отравившим мазь веществом и все записи об этом. Когда Палин вернулся назад и обнаружил Марвина мёртвым, он впал в состояние крайней, неиссякаемой ничем вины и так и не смог от этого оправиться. Теперь от прежнего, крепкого, непоколебимого и сурового, под стать самому архимейстеру Марвину, Палина осталась только тень. Лицо его осунулось и постарело, всегда расправленные прежде плечи поникли, источающий уверенность взгляд потускнел и помутнился. Он сидел неподалёку от архимейстера Ваэллина и неотрывно сверлил глазами столешницу, когда глава делегации грозно сверкнув глазами, обратился к нему. — Палин, о чём ты думаешь? Полно скорбеть, пора исправлять свои ошибки. Ты помнишь, какой именно состав содержала сыворотка? Мейстер обречённо покачал головой и вернулся в прежнее отчужденное состояние. — А всего-то требовалось пересилить свои опасенческие замашки и сообщить состав кому-либо ещё, — развязно, не скрывая пренебрежения и чуть ли не ненависти, выплюнул мейстер Хумерт, — теперь на выведение новой сыворотки уйдёт минимум неделя. Глаза архимейстера Ваэллина нервно забегали по присутствующим. — Да, Марвин был единственным, кто имел нужный опыт в расщеплении смесей, и ко всему скверный характер, будь он неладен. — Почему нам не выбить признание из слуги, который мазь и отравил? — подал голос краснолицый, явно находящийся навеселе мейстер Брант. Пылающее гневом лицо архимейстера Ваэллина мгновенно обратилось к нему. — Если бы вы по вечерам занимались своими непосредственными обязанностями, а не прикладывались к бутылке, то знали бы, что мальчишка насыпал в бочонок с мазью то, что ему дали в этом треклятом обществе и от яда остался лишь бумажный свёрток, — архимейстер замолчал и оглядев собравшихся ещё раз, устало опустился в кресло. Все молчали, обратив на него ожидающие новой речи взгляды. Но больше обсуждения не последовало, архимейстер подозвал к себе Юниса. Школяр с покорностью подбежал к наставнику. — Найди кого-нибудь из людей лорда Ланнистера и передай, что я хочу видеть лорда-десницу. Юнис кивнул и поспешил скрыться. Оббежав добрую половину замка, он добрался до Башни десницы и почти сразу вернулся обратно. — Его светлость охотно примет вас у себя, — передал слова стражника Юнис и поспешил отшатнуться от издавшего громкий возглас архимейстера. — Дожили, главу делегации из Цитадели призывают к себе как собачонку! Самостоятельно спуститься с царского места, видимо ниже достоинства Их Светлости. И он, не сказав более ни слова, тяжело шагая вышел из зала Совета. Юнис засеменил следом. По пути их встретил гвардеец лорда десницы и повёл к выходу из замка. — Архимейстеру Цитадели, члену конклава и властителю бронзовой цепи указывают куда идти, безобразие! — заводил по дороге старую песнь старик. Лорд Тайвин ожидал их на одной из галерей. Он стоял, заложив руки за спину и устремив взор вниз, туда, где во внутреннем дворе тренировались рыцари. — Вы желали со мной говорить? — не оборачиваясь произнес десница. Архимейстер ещё больше нахмурил густые брови и тяжело вздохнул. Заметив это, Юнис отошел к стене, скрывшись в её тени, дабы ненароком не напомнить о себе и услышать весь разговор. — Да, правда мне не совсем ясно, почему вы потребовали явиться мне, — сказал старик, выделив последнее слово. — Если вы находите время на выказывание претензий, — без малейшего намека недовольства в голосе начал лорд Ланнистер, — я могу сделать вывод, что ваше ко мне дело не так уж срочно и ваша работа здесь в качестве представителя Цитадели не так обременительна и масштабна, как вы недавно сетовали моему внуку. Архимейстер Ваэллин выдохнул ещё громче чем прежде. — Когда Его Милость впустил нас в город, — в тоне старика промелькнула неприязнь, очевидно, вызванная этой формулировкой, — меня заверили, что делегации предоставят всё необходимое и позволят вести собственное расследование. Юнис не мог удерживать усмешку, с каждым его взглядом на наставника, расплывающуюся всё больше. Ему доставляло исключительное удовольствие наблюдать, как надменный Ваэллин Уксусный вмиг превращался в мямлящего старикашку, стоило королю, деснице или сенешалю, заговорить с ним наедине. — И вас обеспечили всем, чего вы требовали и сверх того. Чего конкретно вы требуете теперь? Не нужно было быть великим знатоком человеческой натуры, чтобы понимать — разговор с архимейстером досаждал деснице и начинал выводить его из себя. — Я хочу допросить мейстера Франсиса и Квиберна, — выдохнув, и нервно сцепив руки за спиной, сказал старик. — Мейстер Франсис в полном вашем распоряжении, — лорд Тайвин повернул голову к архимейстеру, — Квиберн под замком, но также вполне расположен к допросу. Про этого Квиберна Юнис от наставника, да и от других мейстеров, успел многого наслушаться и, судя по тому, что все как один твердили о его бессовестности, нечестивости и наплевательском отношении ко всем мейстерским обетам, человек этот был достойный и, что более важно, интересный. Он провёл сложнейшую операцию, сохранил Джейме Ланнистеру руку, за что его теперь любит сама королева Серсея. Ведь именно она в награду похлопотала о том, чтобы бывшего мейстера не сажали в темницу. Было бы неплохо остаться в столице, служить ему. Раз сама королева за него вступается, значит и следствие конклава обойдёт Квиберна стороной, тогда можно будет напроситься к нему подмастерьем — рассуждал Юнис, нисколько не заботясь о том, что мейстером ему при таком раскладе ни за что не стать. Впрочем, его и не заботили все эти чины. Большинство мейстеров Цитадели и даже члены конклава представляли из себя лишь их сомнительное подобие, прикрываясь роскошными цепями с позвякивающими званиями между звеньев. А Некромант мог научить Юниса чему-то действительно стоящему. — Я хочу применить пытку в качестве метода допроса Франсиса, — слова архимейстера заставили Юниса отвлечься от мыслей о будущем и прислушаться. — Пытайте, этим вы нарушите исключительно свои обеты и законы, с нашей стороны никаких возражений нет, — очевидно, находящийся в шаге от того, чтобы развернуться и уйти, процедил лорд Тайвин. — Я бы хотел сделать это втайне, потому и пришёл к вам. Остальные члены делегации знать не должны. Внезапно лорд Ланнистер обернулся к Юнису. Его цепкий взор заставил школяра мгновенно застыть на месте и пожелать скукожиться до размеров ежа или лучше комара. Казалось все его мысли были прочитаны лордом Тайвином за это короткое пересечение взглядами. — Юнис болтать не будет, — сказал архимейстер. — Единственное, что меня, как я уверен и вас, волнует — это скорейшее разрешение ситуации с эпидемией. Делайте что требуется. Я пришлю к вам Осберта, — отрезал десница и ни секунды больше не задерживаясь развернулся к выходу из галереи. Но уйти не успел, в дальнем конце галереи показался сир Осберт. Шёл он быстро, видимо, желая как можно скорее сообщить важную весть. — Полагаю, стоит знать и вам, архимейстер, — без предисловий, быстро поклонившись, начал он: — Изабелла Финнард выложила всё как на духу. Мейстер Франсис стоит за ухудшением эпидемии. И, вероятно, ещё и за самим её возникновением. Лорд Тайвин очень скоро удалился, уводя вслед за собой и сира Осберта, очевидно, желая узнать все подробности. Архимейстер Ваэллин постоял с мгновение на месте, а затем подошел к Юнису и похлопав его по плечу усмехнулся: — Ну что, мальчик мой, я оказался прав. Теперь-то Франсис не отвертится. «Тихий, спокойный, подающий надежды». Вот тебе и «тихий»! Ха-ха!***
Как только палящий солнечный диск скатился к горизонту, в сад вынесли столы, и слуги в мгновение ока заставили их чашами, на которых, разбухшие от собственной спелости, лежали сахарные плоды дынь, рассыпались на тысячи рубинов гранаты, свежестью влекли к себе холодные рыхлые дольки арбуза и белела кожура светло-розовых персиков. Рядом, на расписных тарелках разместили мягкий сыр, орехи и оливки. Кувшинам с вином не было счета. Королевская семья и собравшиеся вокруг придворные, прислонившись к изогнутым стволам эбеновых деревьев, расположилась на подушках. Семейство Финнард сидело неподалёку от королевского места и сегодня пестрело ярким разнообразием его членов. На именины принцессы Сирмы леди Финнард разодела дочерей лучше, чем на недавнее празднество солнцестояния. Старшая дочь лорда-десницы изящная Стрилла, с прямой спиной и высоко поднятой головкой, сидела, сложив белые руки на шёлке бирюзового платья и, спросите у кого-угодно из присутствующих в саду, представляла собой спустившегося со знамён дома Финнард белого феникса. Средняя, «темноволосая из зоркоокая», как любил описывать её отец, Изабелла, с восхищением поглядывала на сестру, ловя каждый её вздох. В силу возраста она ещё не успела приобрести все те черты молодой девушки, что уже выточили сестру до безупречной мраморной статуэтки. Но всё же, в лёгком бледно-зелёном платье и она чувствовала себя немного увереннее и ближе к старшей сестре. Когда официальная часть с преподнесением подарков и поздравлениями завершилась, Иззи, всю церемонию просидевшая с прямой спиной, желая походить на Стриллу, с удовольствием расслабилась и чуть откинулась на подушки. — Где же лорд Грант, матушка? — завертела головой по сторонам Стрилла. — Его не было на церемонии и сейчас не видно. — Лорда Гранта или всё-таки его сына? — по-доброму улыбнувшись сестре, спросила Иззи. Стрилла давно уже питала любовь к старшему сыну лорда Гранта Силону, которого ей, по счастью, прочили в женихи родители. И даже влюблялась Стрилла по-особенному в точности так, как пелось в песнях и говорилось в книгах: с трепетом, чистотой помыслов и откровенностью сердца. Иззи же, с каким обожанием бы не смотрела на сестру, с каким рвением не хотела бы походить на неё внешне, понимала, что навряд ли ей это удастся. И вовсе не потому, что лицо у неё шире или ноги кривее, лицо было вполне приемлемое, да и ноги тоже, но вот роль, которую для неё заготовила матушка, была совсем другой. Иззи не знала, когда именно что-то не осязаемое, но очень важное ускользнуло из жизни их семьи, как и не знала, почему из-за этого поменялось к ней отношение матери, а взгляд отца всегда мрачнел, когда он смотрел на неё. Но если отец всегда спешил заверить её в обратном и сгладить ситуацию, то матушка просто уходила, стоило Иззи спросить, от чего она её избегает. Хотя, можно ли назвать избеганием поведение человека, в глазах которого тонкой неиссякаемой полосой закрепилось презрение? И самым ужасным было то, что Иззи не знала, откуда это презрение взялось. Отношение матери к ней переменилось шесть лет назад, в аккурат после того, как погиб Адис. Поначалу поражённая потерей друга, Иззи не обращала внимания на холодность матери. Но вскоре горе утихло, а на замену ему пришла тревога. Не было больше прежней строгой, но справедливой и, когда это требовалось её детям, ласковой леди Гурноры. На смену ей пришла бесчувственная, с неизменным осуждением в глазах, чужая женщина. И если со старшей дочерью Стриллой, леди Финнард старалась проводить время, хлопотать о будущем, помогать в её становлении как будущей леди, то Иззи была предоставлена на попечение мейстера Нормана, проводя большую часть времени за изучением природы ядов и врачевания. Манерам и всему прочему, требующемуся от знатной девочки, её обучали септы, а иногда к процессу подключалась и Стрилла. Но матушка навсегда отделилась от неё стеной необъяснимой враждебности. Вот и сейчас леди Гунора наградила её уже привычным взглядом и повернулась к старшей дочери. — Лорд Гранд с Силоном отправились к восточной границе, — сказала она, — что-то случилось на левом берегу Замойоса. — Опять полулюди? — Стрилла приподняла брови, с тревогой взглянув на говорившего с королём отца. — Я не знаю. Пойду проверю, как там Энола, — ответила матушка и встала с места. Двухлетняя малышка Энола была ещё одним предметом «относительной любви» леди Финнард. Впрочем, отношение матери к ней, Иззи понимала. Милое, медноволосое и голубоглазое создание невозможно было не любить. Словом, доброе отношение матушки в этой семье обошло только Изабеллу. — Думаю, отец уже говорил с лордом Грантом и не позже чем через месяц, а я уверена, что так и будет, мы с Силоном обручимся. Голос Стриллы колокольчиком прозвенел над ухом Иззи и отчего-то не желал стихать, плавно перетекая в эхо. Вскоре и остальные звуки притихли, словно кто-то отделил её от остального мира стеной. И сад, и гости, и лицо сестры, сначала слились в единую, неразличимую массу, а после и вовсе перетекли в совершенно другое место. Изабелла не успела осознать, как оказалась на земле. Ветер трепал её волосы и подол платья, вокруг наплывали друг на друга тяжёлые тучи, переполненные тьмой настолько, что раздувались и синели, замок чёрным пятном темнел где-то вдали. — Беги Изабелла! — пробил набат незнакомый голос. И она, сама не понимая почему, побежала, видя перед собой только одно — замок, окружённый серыми тучами и вспышками молний между башен. Она бежала и ветер подхватывал подол платья, наровя снести её и выл: «Беги!». Она бежала и сорванные с деревьев листья шептали: «Беги!» Она бежала и всё дальше от неё становился замок, всё ниже нависали тучи, всё чаще сверкали молнии и всё, что окружало её выло, шептало, и кричало: «Беги!» Но, внезапно и это ушло. Исчезли голоса, и ветер, и тучи — всё поглотила тьма. Воцарилась тишина, но она продлилась не долго, её прервал показавшийся Изабелле слишком громким голос: — Леди Финнард, проснитесь, это сир Осберт. Изабелла открыла глаза. Казалось, что Туман, о котором в последние дни все только и твердили, настиг и её. Впрочем, и полностью уверенной в том, сколько прошло времени, она не была. Она вообще не была уверена ни в чём. Способность здраво мыслить покинула её, оставив после себя невнятные обрывки, периодически проясняющие сознание и сообщающие о том, где она находится, почему, от чего кожу на спине без остановки разрывают чьи-то острые когти и напоминающие, что имя этому зверю — боль. — Архимейстер Ваэллин собирается посетить вас завтра, — сказал Осберт, когда она немного пришла в себя. — Снова пытки и допросы? — с заметной хрипотцой после долгого молчания спросила Изабелла и на её губах сама собой заплясала усмешка. — Боюсь, что да, но быть может, вам всё же что-то известно. Его Светлость затем меня и послал, чтобы узнать новые детали раньше конклава, если таковые имеются. Тон его был не лишен нужной учтивости, но холод и надменность проскальзывали слишком часто. Впрочем, это Изабеллу интересовало в последнюю очередь. — Сколько я здесь? — спросила она. — Неделю. — Помимо пыток решили меня измором взять? Кормить не собираетесь? Её и вправду кормили редко. Последний раз приносили хлеб и воду пять пробуждений назад. Осберт без каких-либо возражений молча подошёл к стоящему в коридоре гвардейцу, что-то сказал и, к удивлению Изабеллы, спустя не более десяти минут, перед ней стояла чашка с горячим, ещё дымящимся супом. При первом взгляде на еду желудок предательски смутился, но стоило ей преподнести чашу чуть ближе, в нос ударил тёплый, насыщенный запах приготовленный рыбы, и чувство голода моментально нахлынуло на Изабеллу. Осберт терпеливо дождался, пока она закончит ужин, или обед, точно сказать было невозможно и спросил снова: — Вы не вспомнили ничего? Может быть Квиберн или мейстер Франсис предпринимали или говорили о чём-то странном, даже подозрительном? — У меня не было времени на выслеживание, — медленно ответила Изабелла и зашлась в притворном кашле. Нужно было выиграть время на принятие решения. Люсиль больше не появлялась и гарантий того, что она успела подкинуть письмо не было, но риск имел место быть. — Не хватало еще простудиться здесь, — сквозь кашель произнесла Изабелла и зашипела уже по-настоящему. Обгоревшая кожа соприкоснулась с шершавым камнем на стене. — Впрочем, — растянуто продолжила она, решив, что хуже она, в случае неудачи, уже точно не сделает, — недели за две до того, как меня сюда бросили, я увидела в лаборатории мейстера Франсиса записку. Кажется, там был чей-то адрес, я успела разглядеть только «Мучную улицу». Он поспешил спрятать листок. Вряд ли это можно считать за подозрительный поступок. А Квиберн, он и так всегда скрытен, хотя, мы и не успели с ним толком познакомиться. Осберт, услышав о записке, отправился наверх. Не прошло и получаса как он вернулся уже с архимейстером Ваэлином и ещё несколькими мейстерами. И началось разбирательство. Больше передышек или возможности для пустословия Изабелле не давали. Вопросы шли один за другим, и как бы Изабелла не пыталась растянуть время ответа, ей того не позволяли. Её подняли на ноги двое Гвардейцев. Один принадлежал к алым плащам Ланнистеров и держал за предплечье в меру сильно, с приемлемым нажимом, в то время как обтянутые стальной перчаткой пальцы Мерина Транта впивались в кожу с такой силой, что это боль на мгновение чуть не перекрыла боль от ожогов, но этот след, оставленный сиром Мерином, имел большую силу воздействия. И едва ли что-то могло его перекрыть. Изабелла шла по лезвию. Письмо Люсиль подбросить успела, но обставить всю ситуацию правдоподобно и выгодно предстояло уже ей. Глаза Ваэллина не сходили с неё, взгляд старика так и сквозил желанием подловить на лжи, но лицо Изабеллы оставалось каменным. При всём желании она не смогла бы изобразить что-нибудь другое, кроме измотанности. Она слишком долго находилась здесь, слишком устала, и туман, заволокший сознание, отказывался покидать её. Однако желание жить ещё имело в своём запасе некоторые силы и призвало Изабеллу к осознанному мышлению. Так первый натиск был отражён, и спустя показавшееся ей бесконечным время, её покинули. А вскоре, пришла Люсиль с кувшином воды и плащом в руках. И побеждённый жаждой жизни туман окончательно спал. — Когда выйдем отсюда, я отдам тебе свой браслет из кожи чёрной виверны, продашь толковому ростовщику — получишь состояние, обеспечившее тебя до конца жизни, — подставляя руки под струю воды сказала леди Финнард. Вода была холодной и первое соприкосновение побудило её вздрогнуть, но стоило влаге достичь лица — Изабелла подумала, что в жизни не чувствовала ничего приятнее. — Хорошо бы ещё и брошь с коралловым бисером, — протянув хозяйке полотенце, без капли смущения сказала Люсиль. — Я вас как-никак из темницы вытащила. Закон нарушила… Изабелла не дала ей говорить: — Тихо. Не здесь. Ты получишь достойную награду, но сначала нужно выйти наружу. Изабелла мысленно подивилась такой открытой наглости, но ничего не сказала. Девчонка теперь могла шантажировать её, и оставлять знающего такую тайну человека в живых было бы опасно. С другой стороны, в столице, помимо неизвестно где находящегося ослабшего ордена, у неё людей не было. Сир Герарт внедрил в гвардию своего человека, но после смерти Реханиса Данара больше с ней не связывался, а способный разведывать информацию в замке слуга был необходим. Подумав о том, что с лестницы упасть можно всегда, платья служанок нынче длинные, несложно и споткнуться, Изабелла опёрлась на руку Люсиль, накинувшей ей на плечи плащ, и медленно направилась к выходу. За неделю раны затянуться не могли и без лекарства особо не зажили, но спину жгло уже меньше, и любой поворот более не вызывал вспышек нестерпимой боли.***
Когда архимейстер Ваэллин в сопровождении гвардии вошёл в темницу, Франсис сразу понял, что проживает свои последние минуты. Он отчего-то уже знал, что именно будет происходить. Каждый день он смотрел на железный крюк под потолком, однажды даже слышал крики Изабеллы Финнард и понимал, что она висела на этом крюке, смотрел и представлял, как и самого его вскоре подведут к центру темницы и подвесят, но подвесят не за связаные руки, а за шею, и криков его никто уже не услышит. За проведённую неделю в темнице он о многом успел подумать, многое представить и многое понять. Прежде всего то, что над страной нависла нешуточная угроза, и что эпидемия в образовавшейся паутине стала далеко не самой опасной её нитью из тех, что было уготовано обнародовать. Кем и как, он не мог даже предположить, да не так оно было и важно. Важным и по-настоящему страшным было только одно — человеческие жизни, которые забрала и ещё заберёт эта паутина. Глаза ему открыла новость о появившемся в столице обществе сахагонцев. Придя к Франсису в аккурат перед допросом Изабеллы Финнард, архимейстер Ваэллин рассказал ему обо всём. О сахагонцах и об их способности наводить на людей туман, и об отравлении мази. Разумеется, сначала архимейстер чуть не вытряс из Франсиса всю душу, пытаясь добиться от него ответов на вопросы, о которых он и не ведал, а потом, видя, что мейстер ничего не знает, он, не меняя подозрения во взгляде и крика в голосе, рассказал ему обо всём, завершив ошеломляющий рассказ не менее ошеломляющим возгласом: — И об этом всём, ты тоже, хочешь сказать, не знаешь, мой дорогой, уже не «мейстер» Франсис! Благодари Богов, что официального приказа от сенешаля не было и ты всё ещё формально мейстер, иначе, столь милого разговора у нас бы с тобой не вышло. После этого архимейстер вылетел из темницы, а через четверть часа по подземелью уже прошёлся первый вопль Изабеллы Финнард. Подчинение человеческого сознания было самым настораживающим в рассказе, если его можно было назвать таковым. Он надеялся, что большая часть рассказанного о сахагонцах могла оказаться неправдой. Но вскоре, поражающая правда обрушилась на него целиком. Архимейстер Ваэллин прибыл в королевскую гавань в качестве главы делегации от самого Верховного сенешаля, вместе с ним были и пятеро членов конклава. Их впустили в закрытый город, а значит, король одобрял все действия архимейстера, наверняка участвуя в этом разбирательстве лично. У конклава просто не могло быть непроверенных сведений. И теперь, молча глядя, как сир Мерин Трант связывает в особый узел верёвку, не слыша о чём вещает архимейстер, Франсис думал только об одном. Он думал о том, сколько жизней будет принесено в жертву чьей-то жестокой, неясной игре. Четыре месяца удушающей схватки с терновыми щупальцами «Повителя» пали напрасным прахом к ногам стоящего в тени главного убийцы этого самбриума, властителя, которого так жаждали найти в нём или Изабелле Финнард члены конклава и люди короля. Нашли. И что же? Нашли в нём? Франсисе? Ничтожном мейстере? Внезапно, пошедшие по третьему кругу размышления прервались, и звуки к нему вернулись. — И наконец, ты обвиняешься в том, что породил эту болезнь, которую все эти месяцы обманно пытался прекратить. Обвиняешься в порождении «Повителя» и дальнейшем препятствии его лечению. Сегодня архимейстер был спокоен, голос его был ровным и негромким. Франсис в оцепенении поднял на него глаза и столкнулся с вытесняющей всё прочее и пылающей огненным костром ненавистью. Оцепенение сменилось истерическим весельем. Ему вдруг стало ужасно смешно от мысли, что его обвиняют во всём том, что он услышал, и во всём том, что потонуло в оглушении его мыслей. Его мыслей… Желающиий было расхохотаться, заявить, что всё это чудовищная ошибка, Франсис снова оцепенел. Он вспомнил, что именно ходило по кругу в его голове, и содрогнулся. Заметив дрогнувший свет факела, он повернул голову в сторону коридора. Между головами двух золотых плащей, по ту сторону решётки стояла Изабелла Финнард и, высоко подняв голову, смотрела на него. В отличие от прочих, в этом взгляде не было ненависти, не было укора. Только усталая надменность и ожидание. Но, что было более важно, не проскользнуло в её глазах и ни капли сожаления. Это ведь она, она всё подстроила, обвинила его, обеспечив тем самым спасение себе. В этом он был убеждён. Слишком уверенно она смотрела на то, как ставят табурет и закидывают петлю на крюк. Так мог смотреть на приготовление к казни только тот, кто знал, что ему самому казнь не грозит. Когда его подтолкнули к табурету, Франсис вдруг понял, что это его последнее мгновение, последние минуты его жизни. И как ценна, как бесконечна стала для него эта минута. Он ещё стоял на полу, его ноги ещё чувствовали землю, и, значит, и время ещё было. — Пожалуйста, — сказал он, направив взгляд к Изабелле Финнард, — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — всходя на табурет, твердил он. Теперь глядя не только на неё, но и на всех присутствующих. Ему на шею набросили петлю и он осознал, что потратил и тратит это последнее мгновение правильно. Верёвку стянули и он перешёл на шёпот, зажмурил глаза не в силах больше смотреть, и почувствовал как по щекам градом полились слёзы. Из-под ног выбыли табурет и он прошептал последнее «Пожалуйста». Он просил её, просил всех в этой камере. Просил, пока не поздно, порвать эту паутину, покончить со смертью. И если ценой этому должна была стать его жизнь, он был готов принести её в жертву.***
Франсис продолжал говорить, пока его не вздёрнули. Зажмурив глаза, исказив лицо от бьющей его дрожи, он твердил только одно слово: «Пожалуйста». Изабелла смотрела на него сквозь крупные прутья решетки и ждала, когда к ней вернётся Люсиль, получающая наставления от Осберта позади неё. Единственным её желанием было поскорее подняться наверх, принять лекарство от ожогов и поспать на человеческой кровати, не корчясь на колкой соломе. Лицезреть казнь мейстера Франсиса в её планы не входило. Когда его поставили на табурет, он понизил голос настолько, что ей пришлось податься вперед, чтобы услышать о чём он говорил, а когда на его шее затянулась петля, Франсис и вовсе перешел на шепот. Впрочем, едва ли это требовалось, чтобы различить одно слово. Леди Финнард и не пыталась понять, о чем он просит. В сознании появлялись догадки, но она слишком устала, что бы их развивать. Однако по глазам, что Франсис не сводил с неё, по его взгляду не трудно было догадаться, что это «Пожалуйста» адресовано ей. Судя по тому, с какой покорностью он делал всё, что ему приказывали, как чуть ли не сам взошел на табурет, который спустя мгновение страж выбил одним сильным ударом, стало ясно, что просит он не о помиловании, не об оправдании, а о чём-то другом. Когда Люсиль вернулась, тело мейстера уже почти не тряслось, а через мгновение и совсем безжизненно обмякло. Леди Финнард повернула в сторону выхода из опостылого подземелья. И как только Квиберн, отдав необходимые указания подмастерьям, поравнялся с ней, начала: — У меня было достаточно времени на мысли о том, как теперь устранить «Повитель», — опираясь на руку служанки, Изабелла медленно двинулась к выходу, — Архимейстер Ваэллин твердил о сыворотке, что они извлекли из моей мази. Разберем состав ещё раз, если потребуется, испытаем её ещё на десятке зараженных. — Я изучил ваши записи, родственность язвенных болезней может сыграть нам на руку, — ответил Квиберн. — Она уже сыграла. Я же составила рецепт на основе лекарства от Зеленой лихорадки. — Да, но можно подумать о таком любопытном методе, как предотвращение болезни с помощью заражения более легкой, бездейственной её формой. Обступим «Повитель» с двух сторон. Вылечим зараженных и обеспечим иммунитет здоровым.***
За две недели до этого.
— Пошевеливайся, Глен! Лорд Веббер ждать не любит или ты забыл как он наказывает тех, кто ленится? — кричала повариха вслед Глену, пока он не скрылся за дверью кухни. По имени толсторукую и краснощёкую старуху никто и никогда не называл, к ней либо вообще не обращались, начиная разговор сразу, либо так и звали «повариха» впрочем, по мнению ни в чём не повинного, как и все, желающего спокойной жизни чашника, и поделом ей было. Непрестанно напоминая об участи выброшенных лордом Веббером за борт слуг, она била всех немилых ей большой деревянной поварёшкой и оставляла чрезвычайно мало еды после готовки для лордов и Его Милости. Этого придурковатого злого короля без короны тоже, по мнению Глена, любить было не за что. Однако мнение чашника едва ли стал бы кто-то спрашивать. Аккуратно поднявшись по ступеням, дабы не опрокинуть лежащий в руках поднос с ароматным мясом, горячим хлебом и овощами, Глен вышел на палубу. В бухте «Низвернутая кара» стояла уже полгода, но запасы в кладовой нижней палубы, казалось, не иссякались вовсе. И это тоже не было его делом, слуг и так кормили плохо. Единственное, что оставалось — надеяться на стабильность того, что давали. Корабль был большим. Каждый день стаптывая ноги о доски палубы, Глен не переставал проклинать «Низвернутую кару». Наконец, чуть не расплескав врученный прислужницей Нэнси кувшин с вином, Глен добрался до каюты лорда Бернарда. — Я думал, ты выпал за борт. Почему так долго? — раздался низкий и как его называла дурочка Нэнси «бархатистый» голос Веббера. Пройдя через короткий коридор, Глен тихо вошёл в комнату. Лорд Бернард принимал гостей. Вглядываться в лица Глен не стал, не его это было дело. Молча поставив перед лордом тарелку, Глен отошёл в тень и замер, ожидая дальнейших указаний. — Я вижу, нужды в яствах вы не испытываете, — сказал сидящий по правую руку от лорда Вебера человек. — Это радует, поскольку означает, что и Его Милости ничего не требуется. — Его Милости требуется только одно — железный трон, — отрезал лорд Бернард, промокнув салфеткой бледные губы и отбросив её в сторону. — И он его несомненно получит. Это будет не трудно, если учесть, что сейчас железный трон как никогда шаток. — Спешу заверить, — подал голос второй, стоящий у окна гость, — город ослаблен, «Повитель» довёл его до удушья, а вместе с Королевской Гаванью и всю страну. Людей катастрофически не хватает. Ни в гвардии, ни в армии, ни в полях. Продовольствие, которого и так малт из-за недостатка людей, уменьшается ещё быстрее, ведь город закрыт. Это утверждение вызвало у лорда Веббера улыбку. Он с наслаждением откинулся на спинку стула и сказал: — Зря вы отказались отобедать. Мой повар творит чудеса. Но вина-то вы выпьете? Мальчик! — лорд Бернард подозвал Глена. — Его Милость будет рад услышать эту весть, — продолжил он, — однако не спешите расслабляться. Всем прекрасно известно, кто на самом деле правит Семью королевствами. Лорд Тайвин не мальчишка Джоффри. Глен налил вино в чашу и прислушался. — Верно, но даже сильные люди, увы, смертны, — сказал первый гость. Его Милость видит своей первостепенной целью старого Льва. Его смерть мы воспринимаем как само собой разумеющееся событие. — Пока не стих «Повитель», — начал второй гость, шагнув ближе к столу, — мы могли бы… — Король желает добиться этого открыто. Лорд Тайвин должен жить. Время избавления мира от Ланистеров Его Милость определит сам, и для каждого назначит свой час. — лорд Веббер искривил губы в недовольстве. — Он выбрал сложный путь, — в голосе второго гостя появилась задумчивая растянутость, — нам это нравится. Не правда ли? — Это намного любопытнее, — подтвердил человек, сидящий за столом. — Не понимаю вашего удовлетворения, — лорд Бернард подался вперёд, — впрочем, не нам обсуждать решение государя. Тоже мне, «государь» — мысленно усмехнулся Глен, — только и умеет, что речами разбрасываться. Слуги хоть и почти не считались за людей, научились этим пользоваться. Особенно, их осведомлённость усиливалась на корабле, где всё держалось не проникая наружу. Все давно уже поняли, что главным был лорд Бернард Веббер и Глен искренне не понимал, почему он потакал всем безумным идеям короля. — Тогда, быть может, есть смысл начинать воплощение планов в жизнь? — спросил первый гость. — Нет, — отрезал Веббер, — скажите мне, как вы представляете царствование нашего государя в больном городе? — Я не понимаю, вы желаете изменить наш план? — приблизившись к столу возмутился второй гость. — Мы четыре месяца развивали «Повитель», когда появились Франсис и Изабелла Финнард мы устранили их, устранили их мазь, и ради чего? Вы хотите повернуть всё вспять? — Да. Разберитесь с эпидемией. За это время мы завершим все приготовления, если есть кого обвинить — обвиняйте и заканчивайте. Мне не нужен мёртвый город.