***
Эрудит, которого мисс Мэтьюз дала мне в провожатые, был очень недоволен просьбой заехать ко мне домой. Всю дорогу до Отречения он ворчал, что старая одежда мне не понадобится, все имеющее отношение к чужим фракциям в Бесстрашии отнимут! Да и вообще неприлично цепляться за Отречение, мне ведь уже все объяснили! Мне очень хотелось нагрубить ему или хотя бы заткнуть уши — очень уж противно звучал его резкий голос. Но я вела себя в лучших традициях Отречения — озвучила свое желание, отвернулась к окну и больше не вступала в разговор. Оказавшись дома, я растеряла остатки уверенности. Что же взять с собой? Фотографий мамы и папы в доме не было. Калеб забрал все свои книги, когда ушел из дома. У нас не было никаких милых безделушек, сувениров, украшений — ничего бесполезного и эгоистичного. Вот мамин блокнот я бы взяла, там она делала записи о семьях изгоев, которые нуждались в помощи, и о малышах из детского дома. Или один из коммуникаторов, родители постоянно были всем нужны, и им названивали чуть ли не круглые сутки… Или забирать их слишком эгоистично? В Чикаго все в дефиците, старые, но исправные коммуникаторы, наверное, понадобятся кому-нибудь из Отреченных… Я принялась рыться в папином столе, в маминой сумке, в шкафах, на подоконниках, искала в самых неожиданных местах — и нигде ничего! Эрудит ходил за мной по пятам и всячески выражал недовольство. Мол, сколько можно терять время, у него еще полно работы! Я вежливо предложила ему не ждать меня, ехать по своим делам. Я смутно представляла, как добираться до Бесстрашия, но разобралась бы сама, всё лучше, чем терпеть этого зануду. И уж конечно, не стала бы прыгать с поезда, как Бесстрашные. Эти ненормальные считали делом чести прыгать из вагонов на ходу, не дожидаясь остановок. Но я-то знала, что это нисколько не круто, а просто глупо. Поезд ведь останавливался у школы и у Отречения, значит, и у Бесстрашия должна быть остановка… Эрудит, морщась и протирая очки, твердо отказался оставлять меня одну — «Мисс Мэтьюз велела вас отвезти!» Коммуникаторы и блокнот я так и не нашла. Да что ж за день сегодня такой! Не тащить же с собой мамину швейную машину! Мама сделала столько добра с ее помощью, десятки изгоев носили сшитые ею рубашки и брюки и вспоминали маму добрым словом. Но машинка была такой тяжёлой, и тоже нужна в Отречении, да и найдется ли для нее место? Хотя… Я задумчиво засмотрелась на швейную машину. Эрудит, стоящий рядом, презрительно фыркнул. — Даже не думайте об этом! Ее вынесут на помойку, вот и все, чего вы добьётесь! В итоге я забрала мамину тонкую методичку «Психология изгоев», расчёску и зубную щётку. И в последний момент зачем-то (наверно, в приступе мазохизма) взяла документы, которые мне передали на похоронах.***
Бесстрашие оказалось даже хуже, чем я думала. Сырые черные стены, холод, бесконечные темные коридоры — не хватало только крыс в качестве завершающего штриха. И за что Бесстрашных называли Фракцией Огня? Тот, кто придумал это прозвище, был просто бессовестным вруном. После множества поворотов, подъемов и спусков мерзкий Эрудит наконец привел меня в тренировочный зал, пропахший потом. Мои ровесники старательно били кулаками по боксерским грушам. Все (ну, кроме одной мулатки) были выше и крепче меня. Высокий темноволосый парень ходил от одного новичка к другому, давая советы, иногда показывая, как надо. Он показался мне смутно знакомым, и я чуть шею не свернула, рассматривая его. Ещё один Бесстрашный стоял посреди зала и следил за всеми новичками одновременно. Судя по выражению лица, новенькие вызывали у него только скуку и презрение. Этот тип сразу не понравился мне. Его проколотая бровь, «тоннели» в ушах, татуировки вдоль шеи и на руках смотрелись дешёвым эпатажем. На Бесстрашном будто было написано: «Всё внимание на меня, я здесь главный, я опасен!» — Сделайте лицо попроще, — шипел мне Эрудит. — Это младший Лидер Бесстрашия! «Оно и видно», — подумала я. Никогда не увлекалась биологией, но сейчас в памяти возникли полузабытые слова с уроков — «боевая раскраска», «дикие племена», «пещерные люди»… И правда, надбровные дуги у Лидера были как у неандертальца. И именно к нему Эрудит меня и подвёл! Эрудит тем временем сменил тон на подобострастный: — Эрик, добрый день. Я привез вам пополнение, — и передал Лидеру письмо от Джанин. Тот бегло просмотрел его и смерил меня цепким взглядом. Я прямо чувствовала, как он оценивает мое мешковатое серое платье, ненакрашенное лицо, скромно заколотые на затылке волосы. Ощущение было не из приятных — Вот это?! Джанин смерти моей хочет?! Девка, да ещё дрищ, да ещё Убогая! Они же все недокормыши! Что мне с ней делать, по-твоему?! Единственное, что я себе позволила — злобный взгляд в ответ. Можно подумать, мне хотелось в их тупое Бесстрашие! Уж кто-кто, а я точно знала — мне здесь не место! Я не хотела ни с кем драться и уж тем более не стала бы стрелять! На какое-то мгновение во мне загорелась робкая надежда — может, этот ужасный качок сейчас признает меня негодной и отправит обратно домой?.. — Эрик, ведь вы знаете установленный порядок, результаты теста… — залился соловьём Эрудит. — Уймись, сам знаю, — Лидер безнадежно махнул рукой. — Имя? — брезгливо обратился он ко мне. — Беатрис Прайор. — Слишком длинно и скучно, — заявил этот наглец. — Здесь будешь зваться Трис! Это что ещё за собачья кличка?! — Я не собиралась менять имя, — запротестовала я, но голос некстати подвёл. — У нас в Отречении… Мужчины перебили меня одновременно. — Эрик, извините, я уже проводил с ней воспитательную работу! — возмущённо проблеял Эрудит. — Хреновое пополнение ты притащил, — пробасил Лидер. — Чеши обратно, дальше я сам. Эрудит с явным облегчением заторопился в сторону выхода. — Заруби себе на носу: приказы не обсуждаются. Фор! — окликнул Лидер темноволосого инструктора. — Зацени, нам ещё и Убогую прислали! Оскорбление было не слишком оригинальным, Отреченных постоянно обзывали Убогими, часто даже не со зла, а по привычке. Но в исполнении Эрика это прозвучало ядовито. Тот, которого назвали Фором, оставил новеньких и пошел к нам. Поверх черной футболки на Лидере был черный жилет со множеством карманов. Из одного из карманов он достал коммуникатор и принялся быстро что-то вводить. В его толстых пальцах топор смотрелся бы уместнее. — Готово, — он кивнул в сторону большущей черной таблицы на стене. Она была заполнена именами и цифрами, и в самом её низу появилась новая строчка с именем «Трис». Всё-таки сократил, сволочь! — Займись ей, — это было адресовано подошедшему Фору. — Новички! Все за мной на полосу препятствий!***
Вот так и началась моя новая жизнь, мрачная, тоскливая и неприглядная. Если бы не терпение, привитое дома, я бы давно уже… Не было ни одного дня, чтобы я не вспоминала родителей. Сама не знаю, было в воспоминаниях больше горечи или поддержки. Если бы я была предоставлена самой себе — наверно, стала бы вести дневник, записывая как можно больше о маме и папе, пытаясь нарисовать их. Да только в Бесстрашии понятия не имели о личном пространстве. Малейшие ошибки — будь то нестандартная внешность, или заикание, или неудача на тренировке — становились поводом для насмешек. Все личные чувства, мысли, слабости здесь приходилось держать при себе. К счастью, плакать я по-прежнему не могла. Эмоциональное отупение, которое началось после смерти родителей, было ещё сильно. Его только изредка нарушало раздражение или злоба. Если бы не это паршивое Бесстрашие, я бы занималась тем же, что и до того провального теста — пряталась ото всех на берегу реки и ела как можно меньше. Но чужие правила безжалостно располосовали мою жизнь вдоль и поперек, потащили неизвестно куда с беспощадностью горного обвала. Вместо будильника в спальне новичков был подвешен обрезок рельса, и каждое утро удары железа о железо грубо вытряхивали нас в реальность. Дальше, до самого отбоя, всё было расписано, все строем, по команде, по окрикам. Тренировки здесь были адскими. Бег, подтягивания, отжимания, штанга, плавание, полоса препятствий, боксерские груши… Позже присоединились другие виды издевательств — стрельба, метание ножей и рукопашный бой. У других новичков ещё оставались силы гулять, бродить по тату-салонам или пытаться прорваться в бар. А я к вечеру просто падала без сил. Бесстрашие безжалостно превращало меня в тупой набор функций, стирало индивидуальность. Волны непосильных нагрузок, хамства и агрессии бесконечным прибоем били по моей душе, подтачивали характер, вымывали скорбь, растворяли альтруизм. В те дни я, кажется, целиком состояла из усталости. Боль от потери родителей, тоска по дому, по Калебу как-то выцвели, поблекли. Жизнь состояла из однообразного набора простых действий — подъем-десять-минут-на сборы-завтрак-разминка… И самое страшное — спарринги. Другие новички, особенно мальчишки, только и мечтали поскорей превратиться в «боевых роботов», «идеальных солдат» и всякое такое. А мне совсем не хотелось превратиться в такого же зомби. Я выполняла команды потому, что в Отречении было принято слушаться старших. Опуститься до протестов и прочих куриных трепыханий, которые позволяли себе Кристина или Молли, значило сделать ещё шаг к здешней невоспитанности. Одна спальня с парнями, общий душ и уж тем более общий туалет были отвратительными. Но я старательно абстрагировалась от окружающих и, кажется, получалось. Один из грубиянов, Питер, несколько раз пытался дразнить меня за маленькую грудь и (прошу прощения) плоскую попу. Не знаю, чего он ждал — слез? Возмущения? Приступов застенчивости? Но после того как родители умерли, а меня выкинули из Отречения, пошлые шутки вряд ли могли впечатлить. Не сумев раскрутить меня на эмоции, Питер стал насмехаться над моей слабостью и неловкостью, это цепляло гораздо больнее. А вишенкой на торте — точнее, двумя — были командиры. Фор был, пожалуй, терпимым. Я его с трудом, но все же узнала — это был Тобиас, сын мистера Итона. Года два или три назад он ушел из Отречения в Бесстрашие и больше не показывался дома. Мистер Итон был тогда просто убит горем. Но когда я попробовала напомнить ему о нашей родной фракции — получила такой жёсткий отпор, что даже растерялась. Фор холодно заявил, что новичкам нельзя беспокоить командиров по мелочам и вообще заговаривать первыми. Но на тренировках Фор, надо отдать ему должное, был вполне вежливым и терпеливым, даже когда мы тупили. А вот Эрик был невыносим. Мне долго было непонятно, зачем Лидеру вообще посещать наши тренировки — других дел, что ли, нету?! Новички говорили, что он контролировал Фора и заодно присматривался к будущим бойцам. Но мне-то было ясно, что на самом деле Эрик приходил просто поиздеваться. Первое время мне казалось само собой разумеющимся, что меня ставят в спарринги с гораздо более сильными противниками — других-то не было, я была самой слабой. Сдаваться мне как-то не приходило в голову — в Отречении было неприлично отказываться выполнять задания. Но со временем я поняла, что Эрик… получает удовольствие от наших кровавых поединков! Разве нормальный человек стал бы улыбаться, наблюдая, как крепкая, спортивная Молли избивает хрупкую Кристину?! Или как Питер, один из лучших бойцов в группе, размазывает по рингу меня? Это был самый обыкновенный садизм! Диапазон Лидерских эмоций впечатлял, особенно на фоне сдержанного, прохладного Фора. Эрик демонстрировал нам презрение, раздражение, высокомерие, фальшивое сочувствие, ехидство… будто это стыдно — чего-то не уметь, мы ведь только начинали! Разговаривал младший Лидер просто ужасно. У большинства Бесстрашных речь была примитивной и некультурной — словарный запас маленький, как у изгоев, зато ругались они на каждом шагу. Вот мы, Отреченные, называли вещи своими именами: ерунду — ерундой, кошмар — кошмаром, а людей и вовсе не обзывали! Мальчишки-новички пытались подражать Бесстрашным и постоянно матерились, тупо использовали ругательства вместо запятых. Это было противно, но ещё можно было как-то вытерпеть. А вот Эрик пользовался матом гораздо реже и тоньше. Его речь была концентрированной злобой и мерзостью. Унижая новеньких, он имел в виду именно то, что вылетало из его грязного рта — провалы позорнее, чем «днище», неудачники хуже, чем потомственные алкоголики-изгои, и всякое такое. Каждое оскорбление Эрика резало без ножа. Он так и говорил открытым текстом: новички — это не полноценные граждане! А поскольку нам доверят защиту города, да ещё с оружием в руках, нам надо работать над собой в два раза активнее, чем новичкам из других фракций! Те, кто вылетят, заслуживают разве что плевок вдогонку вместо жалости и поддержки! А уж для меня, бывшей Отреченной и самой слабой в группе, у Эрика всегда было в запасе несколько гадостей или порция боли. — Убогая, шевели задницей, не позорь мою группу! — Хватит помирать, ещё только десятый круг! — Убогая, ты хоть мишень-то видишь? Или у тебя руки из жопы?! За что мне это наказание! — Эй ты, чучело! Нечего лепить горбатого! Я вижу, что ты в сознании! Вставай и дерись — или собирай манатки! Ну невозможно было таким отношением к новеньким замотивировать их хоть на что-то хорошее! Правда, хорошее в этой чудо-касте было не в чести. Я с болью наблюдала, как новички становились всё черствее, души покрывались броней, как руки — мозолями. Страшно было подумать, что и я могу стать такой же. Эрик стал для меня воплощением всего, что я ненавидела в Бесстрашии. Меня нисколько не удивляло, что он был здесь довольно популярным. Раз здесь так ценили грубую силу, конечно же, они заслуживали именно такого Лидера. Во время тренировок к нему то и дело заходили Бесстрашные с непонятными вопросами, иногда приносили документы на подпись. Эрик успевал всем уделить внимание. Единственным, кто смотрел на него волком и никогда не пожимал ему руку, был Фор. Для меня это было лишним доказательством его здравого смысла. Может, Фор и не хотел вспоминать о нашей бывшей фракции, но понятия о добре и зле у него были наши, Отреченные. Эрику достаточно было просто попасть в мое поле зрения, чтобы рассердить. Я уже знала — пирсинг на лице делали те Бесстрашные, кто никогда не пропускает ударов в лицо. Ещё один способ выпендриться, как же я это ненавидела! Далеко не сразу до меня дошло, что от природы внешность у Лидера была простенькая**. Светлые брови и ресницы, круглые щеки. Да ещё нос курносый — не сильно, но все же заметно. Однажды на тренировке во время очередной нотации я представила его в синем костюме с галстуком, с прилизанными волосами на косой пробор и в очках. Хмм, ему бы пошло! Потом представила Эрика поющим что-нибудь веселое на празднике в Дружелюбии, в зелёных шароварах и красной кепке. О, так ещё лучше! — Убогая, у тебя есть поводы для веселья? Бас Лидера звучал обманчиво мягко, стальной взгляд пронизывал холодом. Упс… Улыбаться я, конечно, перестала, но это не помогло. — Упор лёжа. Пятьдесят отжиманий. Мда, с Дружелюбием я погорячилась. Злобная тварь вселилась в симпатичное тело и теперь подгоняла его под себя. Мои руки подломились под непосильной до сих пор нагрузкой, и я свалилась на холодный бетонный пол.***
Это поганое Бесстрашие отняло у меня даже вегетарианство. В первый же день Фор подробно рассказал, как переходить от нашей строгой диеты к питанию Бесстрашия. Сначала кефир, через неделю — творог, потом яйца, потом ещё что-то. Я особо не слушала. Может, рекомендации и были хороши, но я не собиралась ими пользоваться. Довольно долго мне удавалось питаться так, как я привыкла дома. В столовой я обходила стороной тяжёлые блюда из мяса, всякие там шницели и отбивные, и брала себе побольше гарниров. После тренировок болели все мышцы, до самых мелких, и все время хотелось есть. Папа посоветовал бы мне больше растительного белка, чтобы не допустить дефицита аминокислот, и я налегала на фасоль и сою. Да ещё удалось выпросить в лазарете баночку поливитаминов. Пару раз Эрик делал мне замечания и самолично подкладывал кусок курицы или рыбы поверх овощей. Я не спорила, просто фальшиво улыбалась и ждала, пока Лидер отойдет. Потом оставляла нетронутую тарелку на раздаче и заново накладывала себе еды, уже без мяса. К счастью, больше в Бесстрашии не было таких придир, даже Фору не приходило в голову цепляться к тому, что я ем. И все было хорошо… …пока не привело к позорному провалу. Произошел теракт в Искренности, рухнуло одно из зданий, и новички должны были участвовать в разборе завалов и эвакуации раненых. Мы с Кристиной пытались освободить Искреннего, застрявшего под обломками стены, когда у меня потемнело в глазах и резко закружилась голова. Я очнулась неподалеку от места взрыва. В лицо светило яркое солнце, под языком таяло что-то ужасно приторное, гораздо слаще морковки или свеклы. Надо мной нависла темная тень, и я с содроганием узнала Эрика. Ну почему именно он?! Грубые пальцы Лидера проверили мой пульс, а дальше полились оскорбления. Мне казалось, он готов меня ударить. Эрик рычал, что… ну, если перевести его монолог на цензурный язык — тот, кто валяется без сознания, когда вокруг полно раненых гражданских — позор фракции, вроде налета плесени на идеально-черной поверхности Бесстрашия. И если я ещё посмею во время заданий отвлекать внимание на себя — Эрик лично вышвырнет меня в гетто. И с этого момента — никакого вегетарианства, я буду жрать все, что дают — белки, жиры и углеводы, все, что должно входить в рацион нормального бойца. А те, кто не в состоянии даже себе помочь, не заслуживают места ни в одной из фракций. — Усекла, Убогая? — Эрик напоследок грубо встряхнул меня за плечи. — Я все поняла, — сказала я, стараясь не смотреть ему в глаза. — Извините. Лидер скривился. То ли оттого, что я назвала его на «вы» (в Бесстрашии так не принято, это считается слюнтяйством), то ли я раздражала его одним своим существованием. Мне было страшно стыдно. Цепляясь за традиции Отречения, я чуть не подвела своих и только мешала сегодня. Как ни противно было это признавать, ужасный Лидер был совершенно прав. И ещё одна неприятная мысль, с трудом укладывающаяся в голове: кажется, цели Бесстрашия и Отречения не так уж отличаются…***
Искать поддержки было негде. Калеб ещё на похоронах по-честному предупредил, что вряд ли начальство будет отпускать его ко мне в дни посещений. В итоге он смог выбраться ко мне всего лишь дважды за полгода. Может, кто-то из наших друзей или соседей по Отречению и пытался ко мне прорваться, но я даже не надеялась, что их пропустят, — дни посещений были для встреч с родственниками. Само собой, я не пыталась уговорить командиров отпустить меня в Отречение или к брату. Я уже знала, что этим добрым, обаятельным парням неведомы элементарные человеческие чувства. Тоску по дому немного сглаживали газеты. Раз в неделю свежие газеты появлялись на специальном столе в столовой, и я набрасывалась на них с жадностью голодающего, нашедшего кусок хлеба. Именно из новостей я узнала, что мистер Итон благополучно выиграл выборы. Вот славная новость, Чикаго в надёжных руках! Ещё больше я зауважала его, когда прочитала о двух покушениях на его жизнь. В первый раз мистер Итон обнаружил взрывное устройство у порога своего дома и вызвал саперов из Бесстрашия. А во второй раз на него бросился с ножом изгой, но мистер Итон сумел за себя постоять, получил всего лишь лёгкую рану! Вот это героизм! Нестандартное поведение для Отреченного, но он понимал, что на нём ответственность за весь город, и решился на сопротивление! Но позже появились статьи, состоящие из вранья пополам со злобой. Якобы Отреченные утаивали часть продуктов, ткани, лекарства под предлогом помощи изгоям, а на самом деле распределяли их между собой! В скромных серых домишках за закрытыми дверями и ставнями происходят оргии обжорства и даже кое-что похуже! Это было так грязно и несправедливо, что я перестала прикасаться к газетам и лишилась последней отдушины.