Нужно было обязательно оказаться в Отречении до рассвета. Да не только успеть дойти, но и переодеться во что-то незаметное, «не Бесстрашное». При этом надо было по возможности выспаться: день обещал быть напряжённым. У меня не было ни часов, ни будильника, и я всё время просыпалась, боясь прозевать время выхода. В итоге я попросту вскочила, схватила уже собранный рюкзак и рванула по ночному городу в сторону дома. Можно было бы взять с собой нож, который хранился в убежище в качестве кухонного, — он был вполне себе острым — но его было не на чем закрепить.
А пистолет Эрик забрал ещё после разборки с Доэрти: мол, без него выходить мне всё равно некуда, значит, и оружие ни к чему. В каком-то смысле это было верно. Если притворяешься изгоем, но действуешь по-Отречённому, оружие не нужно.
Чтобы Эрик не психовал, я хотела оставить ему записку, даже бумагу нашла: страничку из маминого блокнота. Но писать на ней угольком из печки оказалось жутко неудобно. В итоге я крупно нацарапала углём на двери «Не волнуйся, к вечеру вернусь» и с чистой совестью побежала по лестнице, прыгая через две ступеньки. Если вернусь раньше Эрика (а я на это очень рассчитывала), просто сотру запись, и он никогда не узнает, что я уходила без спросу.
В ту ночь мне везло. Я скорым шагом шла через тёмное гетто, иногда приходилось прятаться в тени зданий от нетрезвых изгоев или огибать костры. Как удачно, что Макс отменил патрулирование гетто! Темнота скрывала не только мою нелепую прическу, но и защищала меня целиком.
Отречение патрулировали две машины Бесстрашия, и я удачно проскочила мимо обеих. Запасной ключ от нашего дома по-прежнему лежал под верхней ступенькой крылечка. На этот раз я не позволила тоске даже на минуту поднять голову. В крови бурлил адреналин. Я была уверена, что риск окупится и мой план принесёт нам с Эриком пользу и только пользу.
Я бросила рюкзак у порога и принялась рыться в шкафах. Нашла своё позапрошлогоднее платье, заштопанное в нескольких местах, — тёмно-серое макси. Платье было свободного покроя, и в него удалось влезть, разве что в плечах было тесно. Ну да ладно, я шла не на показ мод, да и Эрик меня не увидит, — для моей сегодняшней цели чем хуже, тем лучше.
Из-под платья на целый фут торчали голые ноги. Нужны были чулки или колготки, и снова судьба была благосклонна ко мне. Среди маминых вещей нашлись плотные серые колготки, настолько заношенные и покрытые катышками, что никто из соседей не захотел брать их себе. Нашлась и мамина косынка, в которой она работала в саду. Косынка была украшена несколькими пятнами ягодного сока и опять же штопкой. Какие же милые, чудесные люди — наши соседи! Не захотели брать себе старую одежду, но и выкидывать не стали, и изгоям не раздали! Как хорошо, что у них не дошли руки! Теперь моя миссия просто обязана удаться! Я туго обмотала косынкой голову, длинные концы скрестила на шее и завязала сзади. Теперь снять с меня платок можно было разве что вместе с головой. Чёрную временную татуировку ниже правой скулы — символ Бесстрашия — я прикрыла несколькими кусками пластыря. Зеркала в нашем доме, конечно же, не было — пришлось смотреться в гладкую стальную крышку кастрюли. И результат меня очень и очень обрадовал. До чего же приятно было наконец смотреть на своё собственное отражение, не изуродованное «боевой раскраской»! Я широко улыбнулась и подмигнула своему отражению, искажённому крышкой кастрюли. Бесстрашные меня не заметят и не запомнят, даже если случайно увидят — кто замечает изгоев? А изгои не устоят перед моим скромным обаянием!
Ботинки, куртку и рюкзак я оставила свои, чёрные. Типично для изгоев — носить обноски всех фракций без разбора, так было даже достовернее. Джинсы и толстовку аккуратно свернула и сунула в рюкзак, под сухие пайки. Посмотрев в щёлочку между шторами, я увидела, что небо на востоке светлеет, значит, пора. Тише мыши я прошмыгнула по Отречению, пересекла разбитую дорогу. Вдали показались фары патрульной машины — Бесстрашные снова объезжали территорию Отречения. Я шмыгнула в тень ближайшего здания.
Мне было неловко стучаться в двери и беспокоить спящих людей. Коротать время пришлось на улице. Спать всё равно не хотелось, а единственным минусом был предутренний холод. Наконец рассвело, и на улицы выползли первые изгои. Можно было приступать. Именно среди тех, кто жил вокруг Отречения, нужно было в первую очередь искать так нужного нам с Эриком свидетеля.
Всё утро я бродила вокруг Отречения, занимаясь, на первый взгляд, пустой болтовнёй. Я по-честному представлялась Беатрис Прайор, и многие меня узнавали. Изгои думали, что меня изгнали из Бесстрашия, а я их не разубеждала. Я слушала сплетни и жалобы, искренне расспрашивала о жизни на улицах. Странное дело: в тот день я не видела в гетто ни драк, ни даже сколько-нибудь серьёзных конфликтов. Будто над гетто пролился дождь из сыворотки Дружелюбия. Это я тоже сочла добрым знаком.
Пару раз меня угостили чёрствым хлебом, но гораздо чаще угощала я: понемногу делилась продуктами из сухих пайков. Я с удовольствием раздала бы всё и сразу, но тогда изгои стали бы воспринимать меня как лохушку. Чтобы сойти за свою, приходилось делать вид, что я экономлю, и делиться демонстративно сдержанно. Установив контакт, я задавала главный вопрос тоже честно: родители, мол, умерли при загадочных обстоятельствах, может, кто-то что-то видел? Папу и особенно маму до сих пор помнили в гетто, изгои принимались сочувствовать, многие предлагали выпить за упокой. Кое-кто удивлялся, почему я не пошла в Искренность за помощью в расследовании. Моя версия — будто из Бесстрашия новичков отпускают разве что на собственные похороны, а сейчас, после отчисления из фракции, изгойку даже слушать не станут — вызывала живейший отклик и безоговорочное доверие. Кроме угощения, я получила море сочувствия, несколько приглашений поселиться с той или другой семьёй (в чудесных, честное слово, домах: с потолка почти не течёт, а дыры в окнах заделаны картоном!) и два предложения переспать (оба были застенчиво отклонены).
Но вот информации не было. Ответы изгоев были до смешного разными в мелочах и пугающе одинаковыми в главном.
— Нет, не видела. У меня семеро оглоедов, сама видишь, за ними бы… эй, стоять! Я сказала не подходить к огню!
— Нет, мисс. По утрам я завсегда на рыбалку ухожу. И щас пойду — видите снасть?
— Нет, бэби, мы здесь только с августа. Прошлые хозяева окочурились, а мы раз — и подсуетились! Берлоги вокруг Отречения в два счёта занимают!
К моему огорчению, выяснилось, что постоянных жителей в кварталах вокруг Отречения было не так уж много. Изгои постоянно блуждали по Чикаго: пытались протиснуться поближе к Отречению или к рекам, срывались с насиженных мест, скрываясь от Бесстрашных, умирали… Мозг вскипал от их историй — то тяжёлых, то эгоистично-паразитических, то полных чёрного юмора. Мне хотелось бы немедленно накормить их всех досыта, а потом… не знаю… что-то такое сделать, чтобы этим людям никогда больше не приходилось воровать во фракциях или друг у друга. Вместо этого нужно было сосредоточиться на расследовании. Я дотошно выспрашивала, кто жил в этом районе раньше и куда подевались прежние жильцы. Пыталась не запутаться в массе новых имён и прозвищ: Лайам, Носатая Голди, Паучиха, Ричи-лентяй…
Из района Отречения я ушла ни с чем. Последняя надежда была на нескольких изгоев, которые переселились в другие районы и вроде бы были ещё живы. Разыскивая их, я исходила гетто вдоль и поперёк — от полуприличных домов вокруг фракций до ужасных дыр в Вудлоне и Лэндейле. Побывала во всех излюбленных местах изгоев: рядом с благотворительным пунктом, вокруг госпиталя, вдоль берегов Дес-Плейнс, Чикаго и Калумет, прошлась по периметру Дружелюбия. И только когда ноги уже гудели от усталости, а солнце стало клониться к закату, я наконец нашла кое-что любопытное.
Неподалёку от Франклин-центра (та ещё дыра) удалось разыскать Лайама, жившего когда-то рядом с Отречением. Это был хмурый, очень деятельный мужичок лет тридцати. Широкий розовый шрам пересекал его бровь, не задев глаз, продолжался на щеке и скрывался в густой бороде. У меня создалось впечатление, что всё своё время он проводил пытаясь стащить то, что плохо лежало. Вот и сейчас он спешил домой с каким-то грязным мешком в обнимку. Лайам недоброжелательно зыркнул на меня, когда я прошмыгнула в дверь вслед за ним. Но когда я рассказала, зачем искала его, он призадумался.
— Ну и что дашь, если мы что-то вспомним?
Еда, бинты и обезболивающее из аптечки были уже розданы. Я достала из рюкзака своё последнее сокровище — кусок мыла — показала ему и спрятала обратно.
— Чё, серьёзно? За хуйню, которая была дохрена времени назад?
— Для меня это очень важно. В тот день погибли мои родители, ты же понимаешь…
Лайам положил мешок на пол и почесал затылок. Бесформенная вязаная шапка сползла ему на глаза.
— Предки — это да. Предки — это святое… Я-то ничё не видел. Занят был. Может, Дзен видел.
— Дзен?
— Мой друг. Любит сидеть на улице. Целыми днями готов смотреть по сторонам. Только он, может, не захочет пиздеть попусту. Ты это… пошли со мной. Попробуешь поспрошать его.
Таинственный Дзен обнаружился с другой стороны здания: сидел прямо на земле и смотрел на закат. Он был очень истощён, но безмятежно улыбался. Прозрачная кожа была белее моей, а жидкая бородка заплетена в аккуратную косичку.
Я вежливо поздоровалась и в очередной раз повторила свои вопросы. Лайам стоял рядом, скрестив руки, и скептически шевелил бровями.
— Это было двадцать пятого мая… ну, на следующий день после раздачи продуктов… — я судорожно пыталась дать изгою хоть какие-то временны́е ориентиры. — И за два дня до майского медосмотра для изгоев… Может быть, помнишь?
Дзен с вялой доброжелательностью посмотрел сквозь меня.
— Ты ведь жил весной возле Отречения, верно?
Со стороны я, наверное, выглядела жалко. Я уже теряла терпение и начала нервничать. Но Дзен вдруг смилостивился и подал голос:
— Жил.
— И, наверное, на улице был? Тогда была хорошая погода, было так тепло…
— Был.
Ну хоть какой-то отклик! Если б ещё была уверенность, что Дзен меня слушает и понимает, а не просто повторяет одно из моих слов! Сможет ли Эрик работать с таким свидетелем? Я присела на корточки прямо перед изгоем, пытаясь привлечь его внимание. Вроде удалось: он уставился на меня с тем же усталым интересом, что и до этого на закат. Лайам сопел где-то сверху.
Я несколько раз медленно вдохнула и выдохнула, пытаясь попасть в ритм дыхания Дзена. Как бы вывести его на контакт! Понятно было, что бессмысленно пытаться немедленно вынуть из него воспоминания многомесячной давности. Это уже проблема Эрика с его загадочными препаратами. Но мне надо было хотя бы примерно оценить умственные способности Дзена! И чего это он всё время улыбался? Изгой был искренне доволен жизнью — или?..
— Можно спросить, почему тебя называют Дзеном?
— Людям видней.
Изгой говорил очень медленно, будто нехотя. Я тоже решила говорить медленнее и тише.
— Как тебя зовут на самом деле?
Дзен моргнул.
— Не помню.
— Почему ты любишь быть на улице?
— Наблюдаю.
— В смысле? За кем наблюдаешь?.. — растерялась я.
Дзен улыбнулся чуточку шире и вдруг ответил мимо вопроса:
— Не переживай. Не бойся. Всё уже предопределено.
Да как же мне не переживать! Ишь, доморощенный философ из гетто! Если бы он знал! Сейчас решается судьба всего города! И я не успокоюсь, пока не узнаю, кто настолько ненавидел нашу семью!
— Хочешь сказать, всё будет хорошо? — скрипучим голосом спросила я.
— Нет. Не то, — медленно проговорил Дзен. И добавил ещё значительнее: — Всё будет так, как надо.
Растревоженная странным разговором, я поднялась на ноги. Дзен снова выпал из реальности, немного приподнял голову и перевёл взгляд на облака. Что, спрашивается, он там видел?
— Я ж говорил, — пробурчал Лайам, прочёсывая пятернёй бороду. — Дело давнее.
Поняв, что я больше не буду беспокоить Дзена, Лайам затопал обратно в дом и принялся суетиться у примитивного очага, сложенного из кирпичей.
— Твой друг… — я замялась, подбирая слова, — немного необычный.
— Ты это брось, — нахмурился Лайам. — Ни хрена он не ёбнутый! Дзен — это голова. Поумнее многих!
Я попрощалась и неспешно вышла на улицу. На западе небо полыхало красно-оранжевым, с востока на город надвигалась сине-фиолетовая темнота и тени становились всё длиннее. Пора было возвращаться. Не то чтобы я сорвала джекпот, но хоть какой-то результат. Сложно, конечно, будет с этим заторможенным стоиком, но мне Дзен казался самым перспективным. А если не получится с ним, то перескажу Эрику имена остальных, кто жил весной рядом с Отречением, а уж он пускай ищет их и разбирается с их воспоминаниями. Я быстро зашагала в сторону Дес-Плейнс.
Вдруг внимание привлекла возня далеко впереди.
— Отвалите! — взвизгнул женский голос.
— Заткнись, сука!
Прозвучал глухой удар. Гетто решило показать свою тёмную сторону — что ж, дело привычное. Нужно было торопиться домой, но я не могла пройти мимо, ведь разнимать драки я уже умела и как Бесстрашная несла ответственность за порядок на улицах гетто.
— Нет! Не дам! Чтоб вы сдохли!!!
Двое изгоев пытались что-то отнять у тощей мелкой девушки. Но та, несмотря на явное превосходство нападающих, сопротивлялась как тигрица. Одной рукой она отбивалась, второй судорожно прижимала к себе что-то тёмное. Время от времени ей удавалось отбежать на несколько шагов, но её тут же догоняли.
Я подбежала к дерущимся сзади и ударила одного из нападавших под колени — он упал, и я переключилась на второго: за плечо развернула его к себе и изо всех сил ударила в челюсть. Изгой ответил ударом в лицо — мой нос взорвался такой ослепительной болью, что я чуть не взвыла. Девушка исчезла из поля зрения, и я услышала, как она убегает. Умница! Я от души дала в пах коленом тому, что ударил меня в нос, — он заорал от боли, и тут я почувствовала жгучую боль в правой икре. Нож! Вот же тварь! Первый изгой поднялся с земли и рванул за девушкой, второй кричал ему вслед «гаси!» и пытался снова меня ударить, целясь в солнечное сплетение. Я увернулась — удар получился скользящим, а мой ответный удар пришёлся изгою в кадык. Мой противник рухнул на землю без сознания. Я завертела головой, пытаясь рассмотреть на темнеющей улице девушку и второго изгоя.
Увидела.
Чьё-то тощее тело лежало поперёк дороги в сотне метров от меня. Вдали раздавался топот убегающего. Хотелось бы верить, что сбежала именно девчонка, но… Нос отчаянно болел, ныл порез на ноге, но не было времени себя жалеть. Прихрамывая, я заторопилась в сторону лежащего.
Нет, убежать девушке не удалось. Именно она лежала в неудобной позе прямо на щебёнке, её шумное хриплое дыхание было слышно издалека. Плохой признак. По серой кофте изгойки расплывалось тёмное пятно. Я опустилась на колено рядом с ней, стянула с одного плеча лямку рюкзака и куртку и принялась отрывать рукав от платья. Эх, не надо было раздавать всё содержимое аптечки! Попытаюсь наложить давящую повязку, а чем же закрепить… а, у меня же джинсы в рюкзаке, выдерну из них ремень, а потом пойду за помощью!
— Слушай… — прохрипела раненая и закашлялась. — У меня брат… Джейми… забери его к себе… в Риверсайде нельзя одному…
— Не нервничай, всё будет хорошо, — заворковала я, сама не веря в то, что говорю. Одновременно я пыталась закончить перевязку: продеть ремень под спиной изгойки и при этом не причинить лишней боли. — Сейчас остановим кровь, потом я добегу до госпиталя…
— Заткнись, — прошептала раненая и снова зашлась кашлем. Пенистая, окрашенная кровью мокрота пролилась изо рта на щёку. — Лоутон-роуд, сто восемьдесят… в подвале… его зовут Джейми…
Это были её последние слова. Тяжёлое дыхание затихло, беспокойный взгляд потух. Я закрыла изгойке глаза и поднялась на ноги. Никудышная из меня Бесстрашная: не смогла защитить девушку от грабителей и кровотечение не остановила…
На Чикаго неумолимо спускалась ночь. Эрик будет в ярости, если не застанет меня дома, а может, он уже приехал? Я натянула обратно куртку и рюкзак и захромала на север, пытаясь найти загадочную Лоутон-роуд. По-хорошему, надо было и свою ногу перевязать, но было нечем. А, ладно, доковыляю как-нибудь.
***
Как я нашла в тёмном гетто нужный дом, а в подвале, между древними коммуникациями, — Джейми, как убалтывала трёхлетнего волчонка, убеждая в том, что он должен пойти с незнакомой мной, — достойно отдельной истории. Маленький изгой жался в угол, закрывался ладошкой от света моего фонарика и пищал: «Уходи! Лив! Где Ли-и-ив!» А у меня болел разбитый нос, из него по-прежнему подтекала кровь, и дышать приходилось ртом, да и нога давала о себе знать. Под конец я позорно, грубо и антипедагогично заявила, что Лив никогда больше не придёт, она велела Джейми пойти со мной, а кто не послушается, того заберут бандиты. После этого Джейми стал шёлковым, позволил взять себя за ручку и вывести на улицу. Он был так напуган, что не смел болтать, как это обычно делают малыши — в детском саду Отречения детишки щебетали не хуже стайки воробьёв. Через несколько десятков метров он устал, но у меня больше не было сил его уговаривать. Чтобы сэкономить время, я посадила мальчика на плечи поверх рюкзака. Весил он всего ничего, но раненая нога тут же разболелась ещё сильнее. А ведь Эрик был прав, когда гонял нас не жалея сил! Если бы я была лучше подготовлена, то не заметила бы никакой боли!
Кое-как я доковыляла до убежища и с трудом вскарабкалась по лестнице. Джейми то вертелся по сторонам, то принимался играть концами моей косынки. Дверь в комнату была открыта, оттуда лился приглушённый свет и лёгкий запах табачного дыма, и я решила подать голос.
— Эрик, это я, то есть мы!
Никто не отозвался — я открыла дверь. Комнату освещала свеча на столе и пламя из печки, Эрик сидел за столом. Он нехотя повернул голову в нашу сторону, по-прежнему молча. На столе перед Эриком валялась смятая пустая пачка из-под сигарет. Я отчётливо представила, как он ждал здесь меня и смолил сигареты одну за другой: он всегда так делает, когда нервничает… В тусклом свете лицо Эрика смотрелось пугающе: сжатые челюсти, раздутые ноздри и чёрные провалы глазниц. Лучше бы сразу наорал: мне и так было неловко, а он ещё молчать придумал!
Джейми ударился в рёв, да такой оглушительный, что я испугалась, не услышали бы его изгои внизу. В его неразборчивом визге можно было разобрать — о ужас! — «Дядя плохой!» Я бубнила что-то утешительное и пыталась снять малыша с шеи, чтобы обнять и успокоить. Но Джейми окончательно стащил с меня косынку, цеплялся за мои волосы, руки — за всё, что попадалось под руку, — и продолжал плакать.
Эрик соизволил таки подняться, достал из одного из сухих пайков небольшой контейнер, вскрыл его ножом и показал Джейми.
— Есть хочешь?
Внутри было то ли картофельное пюре, то ли рис, — я не рассмотрела в полумраке. Джейми как по волшебству замолчал. Я наконец спустила его на пол, он потянулся обеими ручками к еде. Я с облегчением сбросила на пол рюкзак, на него положила куртку и стала разминать затёкшую шею. Эрик тем временем усадил мальчика за стол, протянул ему ложку. Но Джейми были ни к чему столовые приборы: он непринуждённо запустил в контейнер ручонку.
— Так, теперь ты. Топай сюда, к свету.
Я похромала к столу, споткнулась, ойкнула, чуть не задела печь и наконец с трудом добралась до второго ящика, которые у нас были вместо табуреток. Оказалось, что я оставляю на полу кровавые следы. При свете свечи и своего фонарика Эрик осмотрел мой нос, и результат ему не понравился.
— Даже не знаю, стоит ли тратить на тебя обезболивающее. Видимо, ты так развлекаешься, не хочу смазывать остроту ощущений, — ядовито сказал он. — Будем делать репозицию по живому.
— Репозицию чего? — удивилась я.
— У тебя нос сломан. Не чувствуешь, что ли?
Пока я пыталась переварить новость, Эрик побежал до машины. Джейми тихонько чавкал, слизывал кашу с пальчиков, болтал ногами и время от времени счастливо вздыхал. Перелом?.. Да, было больно, но… И что теперь делать? Мне, наверно, нужно в лазарет? А показываться в Бесстрашии по-прежнему нельзя! Может, Эрик ошибся? Я осторожно и недоверчиво потрогала нос и с ужасом обнаружила, что он смещён в сторону и спинка какая-то кривая. Вот влипла!
Эрик тем временем вернулся снизу со своей аптечкой взамен пустой моей. «Классные обноски, тебе идут», — заявил он, брезгливо подцепив пальцем разодранный шов платья в том месте, где я отрывала рукав. Только сейчас до меня дошло, до чего убого я выглядела. Блин, зачем я только вернулась домой! Пока я сгорала со стыда, он ловко вколол мне что-то в голое плечо, и я ощутила, как отступает боль. До чего же приятно было наконец не чувствовать ничего — я даже глаза прикрыла. Впору было признаваться Эрику в любви — я уже готова была произнести речь о том, какой он хороший и как я ценю его помощь. Но Джейми отвлёк внимание на себя: вылизал контейнер дочиста и захныкал «Ещё!» Эрик выдал ему толстый ломоть хлеба, потом взял фонарик в зубы, несколько ловких движений пальцами, из ноздрей пролилось немного крови, и я с удивлением почувствовала, что снова могу дышать через нос.
— Что, всё? Так быстро? Спасибо тебе! И анальгетик такой хороший, совсем нисколько не болит…
Эрик не разделял моей радости. Сжатые челюсти и напряжённые мышцы шеи говорили о том, что его спокойствие притворное. Он мрачным взглядом оценил свою работу, потом принялся колдовать над моим бедным лицом с помощью ватных тампонов и бинтов.
— Теперь показывай, что с ногами, — холодно приказал он. Я встала с ящика и опёрлась на него правым коленом, заодно сама попыталась посмотреть на рану на задней поверхности ноги. По-хорошему, надо было снять колготки, но мне было неловко. Я научилась философски относиться к общему душу и туалету новичков, абстрагироваться от сальных шуточек и липких взглядов, но от одной мысли о раздевании перед Эриком меня бросило в дрожь. Хотя это ещё вопрос, что более стыдно — раздеться или позволить ему и дальше видеть меня в этом старье!
— Ножка бо-бо! — показал Джейми пальцем.
Эрик не стал требовать снять колготки, просто растянул руками разрез над раной.
— Надо промыть — придётся накипятить воды. Попытайтесь ничего не вытворять хоть пять минут!
Я была полна решимости «ничего не вытворять», но проще сказать, чем сделать. Джейми потребовал «Бай», видно, совсем освоился. Я взяла его на руки и рассказала про Мэри и её овечку, потом перешла на сказку про Покахонтас. Джейми засопел ещё до того, как Эрик вернулся. На его чумазой рожице было написано блаженство. Остаток хлеба он так и держал в кулачке. Можно было и переложить его на лежанку, но мне не хотелось вставать. На всякий случай я продолжала рассказывать — пусть разоспится покрепче.
Эрик принёс полведра воды и пристроил его на плоский верх печи.
— Изгоям не рассказывают сказки, — тихо проворчал он. Перевёл взгляд с нас на лежанки и обратно, поморщился. — Дай сюда.
Он довольно бережно забрал у меня мальчика и переложил на постель поверх одеяла. Джейми что-то проговорил сквозь сон, растопырил тощие ручки и ножки, как морская звезда, и продолжил спать.
Эрик подложил в печь полено, аккуратно закрыл заслонку и с недовольным видом сложил руки на груди. Он так и будет смотреть мимо меня?! И к чему тогда перевязки и другая помощь, если он собирается изводить меня игнором?!
— Злишься? — спросила я вполголоса.
— Ты мной недовольна? — мягко, сдержанно спросил он вместо ответа. — Или, может, решила отомстить за старое?
— Я? Нет, что ты!..
— Тогда попытайся объяснить, чем я заслужил сегодняшний пиздец. Это выше моего понимания.
Тихий голос Эрика напоминал о первых раскатах грома перед грозой.
— Ты понимаешь только по-плохому, да, Трис? Все вы, новички, одинаковы! Стоит на минуту дать слабину — и вы готовы сесть на шею и свесить ноги, как вон этот шкет! — он кивнул на Джейми.
— Я нашла свидетеля, — тихо ответила я, и атмосфера в комнате несколько потеплела. Эрик потребовал подробностей, и я рассказала про Дзена и Лайама, описала их дом рядом с Франклин-центром. На всякий случай вспомнила имена других изгоев, которые переехали от Отречения и которых я сегодня не опросила.
Зашумела закипающая вода. Эрик разбавил кипяток холодной водой из чайника и унёс свечку и ведро с водой в ванную, я взяла аптечку и поковыляла туда же. Когда Эрик вернулся, я не прошла по коридору и нескольких метров.
— Жалкое зрелище, — прокомментировал Эрик. — Я не собираюсь ждать тебя всю ночь.
А дальше мой грозный начальник взял меня на руки.
Пол ушёл из-под ног, мир наклонился и вернулся на место уже в другом ракурсе. Я чувствовала себя то ли мягкой игрушкой, то ли — самую малость — добычей опасного хищника. Интересно, будет очень неприлично закинуть руку Эрику на плечо? Я тихонько прижалась щекой к его кожаной куртке, надеясь, что он ничего не заметит, ну, то есть не поймёт неправильно, я ведь ничего такого не делала, это он сам прижал меня к себе!
Не успела я определиться, страшно мне или всё-таки… ну, что-то другое, мы уже были в ванной, и Эрик осторожно сгрузил меня на пол. Ну почему этот коридор такой короткий! Окровавленные колготки, украшенные огромной дырой, пришлось таки снять. Эрик даже не стал надо мной потешаться, когда я попросила его отвернуться, и я быстро сообразила почему. Должно быть, сейчас на меня было особенно противно смотреть. И так-то не красавица, а уж в одежде Отречённых да после драки, со сломанным носом и растрёпанными волосами…
Я уложила ногу на край ванны, и Эрик принялся деловито промывать рану. Больно не было, так как анальгетик действовал вовсю, но вот тревога никуда не делась. Насколько я знала Эрика, моя сегодняшняя самоволка заслуживала другой реакции. Большего, чем равнодушное оказание помощи. Мне совсем не нравилось быть объектом, требующим обработки, и страшно раздражало, что он предпочитал не смотреть мне в глаза.
— Раз носишь на руках, значит, больше не сердишься.
Эрик отложил ватный тампон и наконец поднял на меня взгляд.
— Макс не вылезает от Джанин. Можешь быть уверена: оба носом землю роют, чтобы поскорее провернуть переворот. А ещё мы пытались накрыть логово Эвелин и не смогли: похоже, кто-то из наших стучит афракционерам. И до кучи твоей подружке сломали два ребра. Я по дурости надеялся, что хоть у тебя всё хорошо. А меня, значит, встречает грёбаная записка на двери. «Не волнуйся, к вечеру вернусь!» — зло передразнил он. — Я сразу же к Эйбу, потом к другим стукачам. Представляешь, — с притворным удивлением протянул он, — двое видели тебя, а другие двое слышали, что я, подонок и злодей, выгнал из Бесстрашия очередную новенькую, сироту! Да только никто не знал, куда тебя понесло дальше и где ты сейчас!
— Но ведь всё кончилось хорошо!
— Трис, — Эрик разочарованно помотал головой. — Иногда ты умничаешь, будто родилась в Эрудиции, а иногда становится непонятно, как ты дожила до восемнадцати лет с таким распиздяйством! Я же сказал: у меня в гетто информаторы! Ни на какие мысли не наводит?
— Нет…
— У всех более-менее толковых патрульных тоже есть стукачи! Ты сегодня болтала языком со всем гетто! Можешь быть уверена: изгои уже заложили тебя тем, кто хотел тебя убить! Они за банку тушёнки родную мать продадут! Или ты до сих пор веришь, что на тебя напали придурки из твоей группы?!
Я молчала: возразить было нечего.
— Ты хоть знаешь, бестолочь, сколько убийств и изнасилований происходит в гетто?! А сколько их стало сейчас, когда мы перевели все патрули на территорию фракций?!
— Ты волновался за меня, потому что я ценный свидетель? Или… или как?
Эрик наклонил голову набок и посмотрел на меня как-то изучающе.
— Какой ответ поможет добиться от тебя хоть какой-то дисциплины? Если надо, могу хоть в любви признаться! А могу, наоборот, пригрозить отчислить всех твоих дружков! Сама скажи, что с тобой сделать, чтобы ты не творила всякую херню!
— Но я же нашла свидетеля! Сколько дней мы не могли найти источник информации?
— Без тебя разобрался бы!
Мы обиженно замолчали. Тишину нарушало только бульканье воды, а потом — шуршание упаковки бинта. Через несколько минут мы одновременно заговорили:
— Прости, я не подумала!
— Ладно, проехали. Завтра займусь твоим свидетелем с помойки, надеюсь, будет толк.
***
После перевязки Эрик напичкал меня лекарствами, несколько ампул оставил на завтра: регенерирующий раствор, анальгетик, антибиотик… С таким коктейлем препаратов я должна была выздороветь немедленно. Джейми Эрик забрал с собой, чтобы увезти в приют для изгоев, — малыш так разнежился в натопленной комнате, что даже не проснулся. Я хотела было взять с Эрика слово, что он не высадит Джейми из машины посреди ночного гетто, но тот раздражённым шёпотом снова обозвал меня бестолочью.
Найти Дзена оказалось проще простого. Уже на следующий день Эрик приехал, чтобы показать мне запись его воспоминаний. Он положил на стол ноутбук, устало плюхнулся на табуретку и потребовал:
— Дай пожрать, а то я скоро уже кусаться начну!
Я налила ему мятного чая и разогрела рис с говядиной из сухого пайка. Приятно было раз в кои-то веки быть полезной командиру. Папа, да и Калеб всегда были умеренными и аскетичными в еде, но по соученикам из Бесстрашия я уже знала: голодные мужчины делаются злобными и раздражительными, они так устроены. Эрик запустил программу и открыл видео с воспоминаниями Дзена. Тем временем рис согрелся, и я передала Эрику еду и ложку.
— Там много лишнего — перемотай, — предупредил Эрик. — Ищи семьдесят шестую минуту.
Я попыталась нажать на нужную точку на шкале времени, но программа ненадолго зависла, а потом начала воспроизведение сначала. Тогда я нажала на ускоренную перемотку.
Нет, воспоминания Дзена были далеко не спокойными! Это была лавина информации, круговорот грязных улиц, худых лиц и мрачных событий. Судорожные поиски еды на пустырях и берегах рек. Умирающий старик на бетонном полу без всякой подстилки, по его телу шмыгает крыса… А вот и Лайам — тоже лежит на полу, красное потное лицо, его бьёт озноб… Рейд Бесстрашных, мелькает чёрная форма, приклад винтовки летит прямо в лицо…
— Прекратите, — прозвучал за кадром голос Дзена. — Не хочу больше… Не могу…
— Потерпи, вонючка, ещё немного, — бодро отозвался голос Эрика в записи.
— Трис, я же просил: не трать время зря! — раздражённо сказал реальный Эрик напротив меня. — Дай я сам!
Он придвинул табуретку ближе ко мне, почти вплотную, остановил перемотку и сам нашёл нужный момент на записи.
— От-сю-да, — раздельно скомандовал он. — Что непонятного? Я его уличных страстей уже насмотрелся, — и снова принялся за еду.
Да, это был именно день убийства родителей. Я вышла из дома раньше всех, после моего ухода был один-единственный гость — я его отлично знала… потом я вернулась из школы, вышла из дома как лунатик, вот подошла миссис Хопкинс… и дальше — суета взрослых и вынос тел. Я перемотала назад и просмотрела запись снова, потом поставила видео на паузу и задумчиво уставилась на безупречно чёткий кадр. И как это понимать?.. С монитора на меня скорбно смотрел ОН.
