***
Темно. Первое, что он понимает, это то, что вокруг — темно. Сыро, тесно и темно, Люциус сжимается от злой догадки — его похоронили заживо, он умер и его похоронили заживо, он кричит и бьет кулаками куда приходится, и кулаки пролетают наверх куда выше, чем могли бы, если бы он был в гробу. Никто бы не хоронил его в гробу посреди моря. Звук удара двери, почти выбитой, заставляет его заткнуться — а потом чужие ботинки отбивают какой-то слишком дерганный и калеченный ритм — тройной, будто вместе с одной из ног на пол опускается еще что-то. — Заткнись, твою мать, Сприггс! — каркает и хрипит. — Ты совсем, блядь, ебанулся?! Люциус впитывает воздух, который потерял от долгого крика, обратно, наполняется им. У Иззи Хэндса горят глаза, Люциус не уверен, кажется ему или нет, Люциус не уверен, умер он или нет, Люциус не уверен, Иззи Хэндс перед ним или нет, Люциус просто хватается руками за голос, подтягивается в реальность, свет потихоньку возвращается. — Где я? — спрашивает он. И это самый глупый вопрос из всех возможных, и он задает его Иззи Хэндсу. — В трюмах. Люциус цепляется за какие-то мешки, выбрасывая тело вперед, и оно скользит по воздуху куда легче, потом переваливается вперед, и доски черные на черном фоне провала прохода за спиной серого силуэта, черная броня Иззи Хэндса словно сверкает белым в почти убитом свете, упорно ползущем через доски в потолке. — Выпусти меня, — говорит Люциус, хотя даже сам поднять не может на ноги. Только смотреть на Иззи Хэндса, моргать, привыкая к тьме, и осязать кровь на языке. Иззи Хэндс фыркает, обнажая зубы, Люциусу кажется, что они заострены, что они сейчас разорвут его, что Иззи Хэндс — это просто оболочка, как Эдвард Титч оказался просто оболочкой для Кракена. — Не в этой жизни, Сприггс.***
Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, приносит ему еду. Жидкую и пресную еду, но морская соль с языка еще не пропала — Люциус кажется, что каждое блюдо пересолено. Люциусу кажется, что каждое блюдо готовится из крови — потому что он чувствует только ее и соль, и ничего больше, даже когда пьет простую воду. Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, приносит ему какие-то настойки, мерзкие, липкие и горькие, но все равно отдающие кровью, и от постоянного запаха крови мутит. Люциус смотрит на раны на руках, на ладонях — и кровь из них, из расчесанных, расковырянных в приступах паники, течет так неохотно, будто она гуще втрое, и чернее, будто с кровью выходят его грехи. Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, перевязывает ему ладони и журит, и журит — не возмущается, не плюется ядом, не отчитывает, Люциус смотрит, как светло-серый лоскут обматывает руку, по кругу, и как вырастает новый бантик под запястьем, а потом ему в эти перевязанные ладони впихивают чашку. — Выпусти меня, — просит Люциус. — Не в этой жизни, — повторяет чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса и приглаживает его волосы так, чтобы они не лезли в глаза. Когда он уходит, Люциус треплет себя по голове, прогоняя ощущение теплой ладони, и опускается обратно на мешки. Свет больше не кажется убитым, и Люциус прекрасно видит все, что происходит в этой крошечной каморке где-то глубоко в недрах корабля. Он не знает, сколько прошло дней. Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, приходило больше десяти раз, Люциус переходит на новую систему отсчета. Он считает его визиты вместо дней.***
— Почему ты спас меня? Это девятнадцатый приход Иззи Хэндса. Это первый раз, когда Иззи Хэндс приносит ему твердую пищу, Люциус вгрызается в вяленое мясо со свирепостью хищника, пока чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, сидит рядом, скрестив ноги, прямо на полу, и смотрит на него внимательно и очень долго. — Я не думаю, что тебя это касается, — отвечает чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, забирая у него ненужную тарелку. Люциус держит мясо прямо руками, никаких манер, никакого гребанного этикета, Иззи Хэндсу плевать на этикет. — Касается, — отвечает Люциус, глотая новый, еле прожеванный, кусок. — Ты спас меня. Меня это касается. Он уже начинает сомневаться в том, что все это — бредовые галлюцинации, он уже начинает подозревать, что он действительно в трюме, а не в воде, и не видит предсмертные выверты собственного мозга, пытающегося делать вид, что все хорошо, лишь бы он не паниковал слишком сильно. Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, молчит, качая головой, и Люциус перестает спрашивать, просто продолжает есть. Когда он доедает, чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, поднимается на ноги, будто бы сидел здесь только для того, чтобы удостоверится, что Люциус съест все и не подавится. Люциус думает — Чудовище его контролирует или заботится? Люциус думает — контроль и забота — слишком похожи. Люциус слышит, как по полу стучит трость, Люциус видит, как Чудовище шатается, он знает, что его Чудовище кто-то покалечил, Люциус даже знает, кто — Иззи Хэндса изувечил Кракен. Иззи Хэндс не говорил об этом, но Люциус потихоньку начинает вспоминать, что такое думать, и голова болит каждый раз, когда он начинает строить какие-то логические цепочки, но он все равно продолжает разминать мозги, потому что не думать — страшно. — Я спас тебя потому, — перед самым выходом говорит Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, — что Эдвард забыл про кодекс чести.***
Дверь никогда не запиралась. Люциус ходит по замкнутому пространству, и, когда стены давят слишком сильно, не выдерживает, дергает ручку, думая, что безуспешно, думая, что ничего не произойдет, думая, что у него будет еще много, в чем можно обвинить Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, но дверь послушно скрипит на встречу. Люциус оказывается посреди прохода, посередине неопределенности и его клетка теперь кажется ему скорее безопасной зоной, а не тюрьмой. Люциус смотрит в черный коридор, коридор чуть шатается перед глазами, и сил у Люциуса совсем немного, мясо, наверное, помогло, но не могло излечить его. Настойки не могли тоже, хотя Чудовище старалось изо всех сил. Люциус дрожит в проходе всего минуту, затем — закрывает дверь, оставаясь в ловушке своей безопасности.***
— О каком кодексе чести ты говорил? — спрашивает Люциус. Слова больше не царапают горло. Это сорок седьмой приход Чудовища, и ему действительно интересно, потому что он уже слышал это слово в похожем контексте. От Эдварда — с восторгом. От Стида — с иронией. От Рэкхэма — с пренебрежением. Его Чудовище смотрит на него уже не горящими глазами — если задуматься, Люциус больше не видел, как его глаза горят красным, и не видел как заостряются его зубы. Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, слишком похоже на живого обычного человека. Его Чудовище рассказывает. Люциус слушает — и думает, что он все-таки в воде сейчас, что он все еще тонет, что ничего не поменялось — его Чудовище не может быть тем, за кого себя выдает. Чудовище рассказывает про особую пиратскую договоренность, про недопустимость трогать своих, про то, что на своем корабле каждый должен чувствовать себя в безопасности — это почти смешно слышать от Иззи Хэндса. Люциус трогает его руки, думая, что они будут холодными и скользкими, но Иззи Хэндс — слишком теплый. Правая ладонь, обычно скрытая под перчаткой, так же свободна, как свободна левая, и он отрывисто рычит на Люциуса за прикосновение. Люциус делает вид, что не понимает, и Чудовище успокаивается. Чудовище говорит ему, что Кракен считает кодекс чести — пережитком прошлого. Чудовище говорит, что Стид Боннет отравил Эдварда утверждениями о настоящей свободе, и Люциус фыркает — вот это похоже на слова Иззи Хэндса. Настоящего Иззи Хэндса, а не Чудовища, которое таскало Люциусу еду и воду в трюмы и прятало его, словно Люциус был сокровищем — а его Чудовище было драконом. — Кракен убивает своих, чтобы другие боялись, — говорит Чудовище. — Это не работает. Мы должны защищать своих, чтобы другие держась подальше. Из его уст — это нонсенс, думает Люциус. Из его уст — это насмешка, и Люциус смеется, как над хорошей шуткой, а потом думает. Он ни разу не видел, чтобы Иззи Хэндс убил кого-то. Он чудовищно размахивал оружием, с устрашающей точностью управлялся с оружием. Люциус видел, как убивает Джим. Люциус видел последствия убийства Стида. Люциус стал жертвой Кракена. Иззи Хэндс, окутанный желанием причинить вред, Иззи Хэндс, источающий опасность и угрозу — не убивал на памяти Люциуса. — Хочешь сказать, ты не убивал? — недоверчиво уточняет Люциус. Кожа скользит под пальцами, когда Чудовище вырывает свои руки из его хватки. — Не будь идиотом, — одергивает его Иззи Хэндс. — Я не убивал своих. Кодекс запрещает убивать брата по оружию. Кодекс не запрещает убивать неприятеля. Люциус садится — это такой странный и сложный вопрос — а кто из них для Иззи Хэндса брат по оружию? Кто из них для Иззи Хэндса — неприятель? Такая власть в руках человека, которую можно в любой момент скинуть с себя — как Кракен, за которого убивает стихия, так Иззи Хэндс — стоит только сказать себе, что брат по оружию теперь недруг — и его руки развязаны. Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, качает головой, видя его сомнения. — Что не так со Стидом? — спрашивает Люциус. Иззи скалится, снова качает головой и встает, это движение расплывается перед глазами Люциуса. — Тебе нет толку знать, — отвечает Чудовище и выходит.***
Люциус кружит вокруг прутьев своей клетки часами, тюки, на которых он спит, мягкие, и еда, которую носит ему Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, вкусная и сытная, но Люциус буквально чувствует, как тает без солнечного света. Ему становилось лучше — через полтора десятка приходов Чудовища он действительно чувствовал себя лучше. Намного лучше, чем сейчас — и каждый час в тесной каморке делает только хуже, и хуже, и хуже, и он хочет только спать, и он знает, что это плохой признак. Намного хуже то, что он перестает мыслить собранно снова. На пятьдесят третий приход Чудовища Люциус делает вид, что он спит, и Чудовище ставит кружку с водой и выходит, и Люциус выжидает еще какое-то недолгое время, а потом встает. Чудовище, скрывающееся под именем Иззи Хэндса, рассказало, что на корабле осталось шесть человек — это до смешного мало, это ничто, это пустота, этого не хватит, чтобы сражаться с непогодой, как не хватит на то, чтобы сражаться с неприятелем, но Люциус думает, что его Чудовище — стоит троих бойцов. Луциус чувствует, что проникся чудовищем слишком сильно. Впитал его. Его взгляд и его прикосновения, дурную и неуклюжую заботу. Люциус говорит себе — он спас меня из-за какого-то кодекса, не из-за меня. Он спас меня из-за надобности доказать Эдварду что-то, не потому, что ему важен был именно я. Но Чудовище — слишком мягкое и ласковое. Люциус встает, открывает двери своей безопасности и выбрасывает себя наружу. Он идет по коридорам медленно и тягуче, и заваливается, и почти падает, но его ловит кстати оказавшаяся под боком стена. На палубе, после того, как Люциус поднялся на вавилонскую башню ступенек наверх, свежо и темно, и ночь безлунная — Люциус видит звезды перед глазами, он не уверен — они на небе или в его голове, но свежий воздух вливается в горло изысканным напитком и почти дурманит, пока Люциус стоит посреди палубы. Потом он слышит крик. В крике — паника и злость, ярость и настоящий страх, Люциус поворачивает голову, медленно, пытаясь унять головокружение, и улыбается слишком не к месту — это все воздух, опьяняет, будто именно его не хватало Люциусу все это время. Кракен корчится у штурвала, он либо хочет встать, либо хочет оказаться ниже досок корабля, он либо хочет бить его, либо хочет убежать прочь. Люциус скалится в улыбке, которую перенял у своего Чудовища. Люциус действительно сильно зол на Кракена, и эта злость — она общая. Она составная, она не только злость за себя, Люциусу кажется, что он злится и за Иззи Хэндса — покуда Иззи Хэндс злиться на Кракена не способен. Люциус хочет сказать — он не простит тебя больше никогда, даже если вернется. Люциус хочет сказать — ты превратился в монстра, Кракен. Люциус хочет сказать — все могло бы быть совсем не так. Когда Люциус открывает рот, он помнит — это его Чудовище сбросило Кракена в пучину вод безумия. Люциус не оправдывал Чудовище — Иззи Хэндс мог бы поостеречься гнева, который он навлек на себя, но это именно Кракен сбросил его в воду. Это Кракен искалечил его Чудовище, это Кракену отвечать за все те беспорядки, что он устроил, Чудовище можно было винить только в словах. Кракена — действиях. Люциус открывает рот, не зная, что сказать, чтобы не быть убитым на месте, пока его Чудовище и весь корабль спит, и в голове всплывает только одна фраза, она пропитана ядом и злым намеком, она правдива в той же степени, что и лжива. — Там так холодно и пусто, — говорит Люциус, и голос получается низким и скрежещущим, — я не хочу назад. Кракен отползает назад, словно демон, пораженный мощью чистой молитвы, словно вампир, подавленный видом священного креста, и Люциус успевает сбежать до того, как Кракен понимает, что он так же реален, как звук трепещущих на ветру парусов.***
— Зачем ты полез туда?! — бушует Иззи Хэндс. — Что ты сказал ему?! Корабль ловит новые волны носом, идет, с трудом пробираясь сквозь ветер, Люциусу жалко ее, но он чувствует себя еще хуже, чем раньше. — Мне нужно было дышать, — оправдывается Люциус. — Я помру здесь, если дальше так продолжится. — А иначе ты помрешь там. Люциус отводит плечо назад, резко и рассерженно, не готовый принять — он заперт ради безопасности, но грош цена этой безопасности, если он заперт в трюмах навсегда. — Он теперь думает, что сходит с ума, — говори Иззи Хэндс. — Он говорит, что видит призраков убитых им людей. Люциус улыбается всего полсекунды, потом — его мутит и он наклоняется вперед, надеясь, что еда не пойдет верхом. — Призраков? Чудовище подбирается на месте, перенимая его неуверенность. — Не уходи отсюда никуда, — приказывает ему Иззи Хэндс. Разумеется, Люциус следует за ним.***
Ветер взрезает его прическу, Люциус трогает пальцами собственную неаккуратную бороду, будто догадывается о ее существовании впервые, и не видит ничего: он не видит, как прямо на перилах, балансируя, стоит Стид Боннет — он похож на саму смерть, он весь в белом — в белой рубахе и белых штанах, — или не белых, Люциус не уверен — он не смотрит — и в его руках длинная сабля, изогнутая, изящная, острая, она сверкая, отражая острый месяц луны, а у грот-мачты — действительно — призраки. Баттонс выглядит бледным, как полотно, птица на его плече качается в такт тяжелым вздохам, Ви Джон — скалой возвышается рядом. Грохочет гром, хотя на небе даже нет облаков. Люциус жмется за спиной своего Чудовища, ковыряя обрубок указательного пальца, пока Стид Боннет, полыхая праведным гневом, возвышается над ними обоими. Люциусу кажется, что он сейчас раскроет крылья и нападет — и что острие этого меча предназначено ему и его Чудовищу. — Что ты сделал с ним? — грохочет Стид Боннет. Люциус не смотрит, и не замечает — Эдварда, свернувшегося на досках, он обнимает себя за плечи и смотрит словно в пустоту, чернота течет по его глазам, Люциуса трясет — ничего не будет хорошо, он задыхается в водах прямо сейчас, и прямо сейчас — он уже почти утонул, его Чудовище не доставало его со дна, его Чудовище не ныряло за ним, он так и остался в тех водах, совершенно один. — Отпусти Люциуса! — вновь приказывает Стид Боннет. Люциус дергается за спиной Иззи Хэндса и натыкается на выставленную руку — эта рука не собирается его хватать и выбрасывать Стиду под ноги. Эта рука защищает, опять защищает, Люциус хватается за эту руку, как за последнюю надежду, и не смотрит, и не слышит, как удивленно рычит Иззи. — Не трогай его, — булькает Люциус, и ему кажется, будто в легких — вода, и в горле вода, и она глушит, и он пытается повторить громче. — Не трогай его. Не трогай его! Замирают все. Люциус смотрит Стиду Боннету в глаза. Мозг судорожно пытается сложить все вместе, все в одну коробочку, в одну цельную ситуацию, а не в тот смазанный бедлам, который продолжается в его голове. Иззи Хэндс достал его из воды. Иззи Хэндс спас его. А Стид Боннет — вернулся за своим Кракеном, и им нечего делить. Скорее всего. Люциус думает, что им нечего делить, но понимает, что прогнать это больное жужжание до конца он не может. Люциус смотрит Стиду Боннету в глаза и чувствует, что уплывает снова. — Не трогай его, — повторяет Люциус, почти выпадая из-за чужой спины, и чувствует, как темнота накрывает с головой. — Меня убил не он. Меня убил Черная Борода.***
— Я делал все, что было возможно! — слышит Люциус. Голос — почти сквозь вату, но он узнает свое Чудовище. — "Все, что было возможно" — это было "не провоцировать Эдварда"! — этот голос он узнает тоже. Стид Боннет остался на корабле. Кораблю будет сложно вынести вес их троих. — Может, тогда стоило бы начать с "не оставлять Эдварда одного"?! — бросается Чудовище. — Корабль под предводительством депрессивного нытика, устраивающего шоу, мать его, талантов — как ты себе это представляешь, Боннет, а? Как, блядь, по-твоему, далеко мы уплыли бы с командой шутов вместо матросов и опаснейшим беглым преступником в роли главного гребанного клоуна? Иззи Хэндс бросается злыми словами, и Люциус думает — с этой точки зрения, наверное, никто из них никогда не смотрел — Люциус считал, что проявление чувств — это закономерный процесс заживления душевной раны. Иззи Хэндс, вероятно, смотрел на вещи прагматичнее. — Ничего не случилось бы, — шипит Стид Боннет. Чудовище рычит, и Люциус наконец чувствует его руку на своей груди, и, наконец, чувствует свое тело, и чувствует — сильнейшую жажду. Голова болит. Он хочет, чтобы они оба заткнулись к черту. — Воды, — просит он настолько твердо, насколько может. Знакомая кружка появляется сразу же. В беспокойном рябящем отражении Люциус бел как полотно, и под его глазами тени столь черные, что глаз почти не видно. Будто Люциус — в гриме. — Жар, — говорит Иззи Хэндс. — У тебя чуть мозги не сварились, пока твой спаситель держал тебя взаперти, — добавляет Стид Боннет. Он выглядит так, будто винит Иззи Хэндса во всем. Он выглядит так, будто успел привести себя в порядок. Он выглядит так, будто успел выспаться — Люциус пытается понять, где он — он в капитанской каюте, и первичная реакция — это та реакция, которую он не может контролировать, и это паника. Он в логове Кракена. Это больше не логово Кракена. Это просто капитанская каюта, это каюта Стида Боннета. — Зачем ты вернулся? — спрашивает Люциус. Ему действительно интересно — зачем, зачем Стид Боннет вернулся, словно принц, но, вместо того, чтобы прыгать Кракену в клюв — пытается закинуть в этот клюв кого-нибудь вместо себя. Стид Боннет отворачивает голову вместо ответа. За окном — светло. Даже не рассвет, середина дня, Люциус закашливается, глотая воду слишком жадно, и старается держаться поближе к Иззи. — Ты пытал его? — спрашивает Стид Иззи так, будто это единственное возможное, что могло происходить. — Не лги мне, Хэндс, я видел такую реакцию раньше. — Где? — спрашивает Люциус, влезая в их так и не начавшийся диалог. — Где ты мог видеть такую реакцию, Капитан? Я имею в виду, я понимаю о чем ты. Я видел такое, когда жил в порту. Много раз. Где ты мог видеть такую реакцию? Он знает, что, бормочущий, он выглядит более здоровым, он знает, что Стид Боннет, вознамерившийся вырвать его из лап его Чудовища, не будет слушать больного жалкого Люциуса. — Аристократическое общество не так безвинно, как тебе кажется, Сприггс, — вместо Боннета отвечает Иззи — зачем-то защищая. — Я могу допустить, что Боннет сталкивался с этим так же, как сталкивался и ты. Люциус не понимает зачем его Чудовище выгораживает Стида — всего несколько долгих секунд, а потом догадка бьет в затылок — Иззи выбивает у Стида Боннета землю из-под ног. Иззи Хэндс делает вид, что он удерживает контроль над всей ситуацией, Иззи Хэндс показывает, что Люциус доверяет ему. Иззи Хэндс завуалированно обвиняет Стида Боннета — и насмехается над ним. — Иди и почини своего Эдварда, — предлагает Люциус, понимая, что взаимный обмен замаскированных оскорблений не может физически довести до взаимопонимания. Это грубо. Стид делает вид, что ему не наплевать на Люциуса, Люциус не делает вид — ему не наплевать на угрозу, которая может таится на корабле. Он не хочет обратно в ловушку. Он не хочет видеть Кракена — даже если он сам сталкивался только с его жалкой, паникующей версией. Люциус хочет снова мыслить трезво — и эта надобность пульсирует в голове, постоянно перемежаясь со вспышками боли и света и обрывками недосказанных мыслей. Люциуса тошнит. Люциус пытается встать, но теплая рука чудовища не дает ему. — Сдурел? — уточняет Иззи. — Ты только что чуть не отправился на тот свет. Снова. — И чья это была бы вина? — клюет Стид, разворачиваясь. — Я слежу за тобой, Хэндс. Не думай, что я оставлю это так просто. То, что он выходит-таки из каюты — настоящее благословение. Люциус остается наедине с Чудовищем. — Спасибо, — говорит Люциус, не имея в виду ничего конкретного. — Попробуй мне только сдохнуть, — угрожает в ответ Иззи Хэндс. Рука остается лежать на груди Люциуса, когда Люциус проваливается в сон.***
Он не называет Иззи Чудовищем вслух. Он вообще чувствует себя очень странно — и неловко, и стыдно, когда он приходит в себя до конца. Когда, наконец, проходит дурман. Когда, наконец, солнце касается его кожи и не жжет, а ложится аккуратно и тепло. — Прости за эту реакцию, — извиняется он перед Стидом спустя неделю. Он снова считает дни, а не визиты, как раньше, и это времяисчисление куда проще и понятнее. Он сбривает чешущуюся бороду — ненавидит бороду у себя, — но оставляет даже больше бакенбардов, чем раньше. Он с завистью смотрит на Стида — у капитана борода светлая, вьется аккуратно и красиво, и выглядит она — даже выгоднее, чем когда он был без нее. — Ты был не в себе, — покровительственно соглашается Стид и улыбается. Люциус не видит в улыбке какой-то насмешки, но ему все равно неловко. Еще хуже — это объяснять Стиду, что Иззи действительно помогал, и Стид принимает Люциуса за неразумное дитя, которое не знает о чем говорит — но Иззи действительно больше не трогают. Перед Эдвардом он не извиняется. Эдвард перед ним — тоже, в основном потому, что взаимное опасение отталкивает их друг от друга. Люциус помнит злой тяжелый взгляд и резкий удар в торс. И он почти уверен, что Эдвард — помнит его на палубе, бледного и бредящего. Люциус готов жить с этим — хотя бушующая вода и яростный взгляд все еще снятся ему по ночам, и Люциус просыпается от этих снов, и потом не может заснуть — потому что не хочет видеть этого снова. Он уже уверен, что разум его не обманывает. Он уже уверен, что действительно спасся. Проблем впереди еще хватало — но это были не его проблемы. Это были проблемы Стида и Эдварда.***
— Нет никакого Кодекса Чести, — почти не спрашивает Люциус. Иззи качает головой, снимая перчатку. Только сейчас Люциус обращает внимание на глубокие шрамы на его ладони — они идут кругом, будто Иззи держался за какую-то веревку — и будто эту веревку у него из руки выдирало столь резко, что трение снимало кожу до самого мяса. Шрамы не выглядят старыми. — Почему же, — не соглашается Иззи, не глядя на него — только медитативно развязывая одну из веревок на рукаве. — Есть. Это не свод правил. И не принятый закон. Это... рекомендации. Я не знаю ни одного пирата, придерживающегося его целиком и полностью. — Ты понял, о чем я, — Люциус качает головой. — Ты спас меня не из-за кодекса. В каюте Иззи так же тесно, как было в трюмах, только здесь хотя бы есть люк, в который иногда можно увидеть свет. Несомненное преимущество. — Не из-за кодекса, — через время соглашается Иззи, потому что это очевидно. Люциус чувствует что-то среднее между торжеством победы и испуганным непониманием. — И тогда за... — Это не важно, Сприггс! — обрывает его Иззи. — Я спас тебя, потому что я мог, такой ответ тебя устроит? — Нет. Завязки остаются висеть на запястьях, когда Иззи Хэндс бросает их и, наконец, оборачивается. Забавно, думает Люциус, а он и не заметил, что Хэндс исхудал даже сильнее, чем он сам. Откуда бы появилась лишняя еда, думает Люциус. Он не знает, кто и как готовил все это время. Он не знает, кто и как контролировал уход продовольствия. То, что Люциус жив — удивило всех, не только Эдварда. И Фэнг, и Иван, они оба были удивлены, весь корабль считал, что он мертв, пока он не притащился за Иззи аккурат к помпезному появлению Стида. Он смог сохранить его в тайне, насколько это вообще было реально на корабле, на котором плывет так мало человек? — Тебе придется принять такой, — режет Иззи, сверкая глазами. — Потому что я ответа на твой вопрос не знаю. Люциус смотрит на Иззи Хэндса — на свое Чудовище, и вздыхает, и правая рука — с этим шрамом, и худоба, и эта нежность, которую теперь не достать из-под панциря — Люциус помнит нежность, помнит заботу, и это все не ответ, конечно же — но намек достаточно прозрачный и живой, чтобы Люциус не мог озвучить его вслух, потому что для Чудовища нет ничего хуже, чем признание его чувств. Люциус хочет положить руку на впалую щеку, Люциус хочет обернуть эту едва зажившую ладонь бинтом так же, как оборачивал бинтом его раны Иззи, но он не двигается с места, так же, как не двигается с места и Иззи. Люциус хочет раскрыть его, раздвинуть его ребра, чтобы добраться до живого сердца, это желание отзывается чем-то близким к садизму — хотя, конечно, он не хочет убивать Иззи. Такая незащищенная открытость его убьет. Люциус поджимает губы и не делает ничего, даже не кивает — и думает о том, что ему достаточно того, что он сам знает.