Осколки

      Ты говорила, что мечтала обвенчаться в церкви, как положено было раньше. Разве самые разофициальные бумажки могут скрепить то, что Бог в сердце скрепляет, ты спрашивала, не ожидая ответа.              А я не верил. Артачился, «Буржуйское дело!» — говорил. А ты обижалась. И правильно.              Теперь я узнал твоё прошлое, с тобой я ныне в настоящем, и — ты только не смейся, не называй меня самодовольным — в будущем твоём я тоже есть. Я видел, я знаю.              Я слов красивых не знаю, даром что грамоту учил, а всё неуч. Но глаза у тебя красивые, это я знаю, княжна. Губы у тебя сладкие, что малина, это-то я хорошо знаю, принцесса. Душу твою в руках не удержу, цесаревна. Выскальзывает, вывёртывается, к птицам и ланям стремится. Я тебе их покажу, ланей-то, сестёр твоих — как выцеловывать твои плечи в летнем лесу буду.              А сейчас пришла ты в церквушку эту чёртову… прости, Господи. В неё я не верю. В Бога, как бы ни старался — тоже. А в тебя верю.              Ничего не говори только сейчас. Не язви, не смейся горько, мы одни, не скрываемся. Ты со мной, я с тобой. Ничто не важно.              То есть… говори, говори, конечно. Только не злись, я прошу тебя. Я люблю тебя.              Знаешь, о чём я думал, пока ждал тебя, нежную, в церкви? О том, что хочу целовать тебя. Так крепко-накрепко, чтобы дышать невыносимо было. Я думал о том ещё, что хочу быть с тобой всегда. Прижиматься к тебе, царевна, целовать огрубевшие пальцы, щёки, слабый след от колечка… Я думал про то, что хочу пять, восемь, нет, двенадцать детей, свободных и счастливых, в чьи души не вобьют ржавых гвоздей, души которых не посадят на цепь — и носить тебя на руках ежечасно… Не злись только, милая, не злись, дорогая, всё верно, умеешь ты ходить сама, и хочешь максимум трёх детей — это я так, думаю вслух. Твоё слово — правда.              Я гляжу только на тебя.              Ты не знаешь, но смотришь всегда немного исподлобья, как волчонок, а твои волосы будто шоколадный шёлк, которого я никогда не касался в своей жизни. Твои руки из слоновой кости, улыбка из жемчуга, колени — перламутровые раковины, а губы — рубины. Вся ты сокровище. Главная моя драгоценность.              Я это не как циник говорю, не как торгаш. Других слов просто не знаю.              У тебя прядь выбилась из причёски от спешки. Дай уберу — всё равно ни слова из речи священника не разбираю. Тут только он и твой брат. Переживать не за чего.              Ась? Что? Надо что-то сказать? Извини, я слышал только твоё дыхание. Глупый какой вопрос — разве не ясно, что я согласен. В горести и в радости, в красоте и в безобразии, в младости и в старости… В любви.              Тише, не вставай на цыпочки, душенька, я пригнусь к тебе сам, спущусь ниже, волочиться перед тобой буду, поклонюсь, ступни омою, облобызаю, богиня моя, неземная, светящаяся почти.              Я верю, кажется. Совсем чуть-чуть в Бога и всем сердцем — в тебя.