***
В гостиной и на кухне горит свет. Джонин паркуется во дворе, выбираясь из машины, и двигает в дом, с крыльца замечая, как отодвигаются шторы в гостиной и у окна появляется улыбчивое лицо Сэхуна, который, видя его, тут же довольно машет, а затем, судя по всему, бежит в прихожую его встречать. Джонин едва успевает потянуться к ручке двери, когда та распахивается изнутри и Сэхун тут же бросается к нему на руки с порога. Джонин подхватывает, обнимая, и позволяет маленькой мартышке повиснуть на его шее. – Я соскучился! – выкрикивает Сэхун довольно, прижимаясь щекой к отцовской щеке, и Джонин на мгновенье отстраняется, чтобы ту поцеловать. – Как твой день? – интересуется, входя с Сэхуном на руках в прихожую и закрывая за ними дверь. – Папа весь день занят работой, – повесив нос, рассказывает Сэхун. – И совсем со мной не играл. Я весь день ждал, пока ты придёшь! – И ты, поэтому, решил меня сдать, да? – Джонин садит своего непоседу на тумбочку в прихожей, пока отставляет сумку и снимает куртку, и подхватывает на руки снова, шагая поближе к мужу. – Па, уже вечер, – замечает Сэхун, обнимая второй рукой и Джунмёна за шею. – Ты говорил, что когда будет вечер и отец вернётся с работы – мы будем играть! – Говорил, – Джунмён согласно кивает. – Ну так почему ты используешь нас с отцом в роли лианы, а не бежишь за игрушками? Сэхун, слыша это, тут же просит, чтоб его поставили, и несётся со всех ног в свою комнату, чтобы принести игрушки, которые берёг весь день именно для этого момента. Джунмён провожает его взглядом, с улыбкой качает головой и собирается двинуть следом, когда Джонин мягко ловит за руку, осторожно потянув на себя, и Джунмён поддаётся, шагая к нему, прижимаясь к его груди. Джонин накрывает его щеки ладонями, наклоняясь совсем близко и, глядя точно в глаза, уверенно выдыхает: – Я тебя люблю. Джунмён тут же улыбается в ответ: в уголках его глаз от улыбки появляются едва заметные лучики-морщинки, которые так его украшают. Улыбка, мягкая и ласковая, тут же трогает губы, его ладони сходятся где-то у Джонина посередине спины, обнимая в ответ, и он тут же выдыхает в ответ: – И я тебя, Джонин-а. Но чем больше Джонин смотрит, тем больше Джонин не понимает, как, реагируя на его признание и отвечая на него, в его ясных карих глазах с осколками янтаря на дне при этом может не быть абсолютно…ничего. Джонин подаётся ближе, чуть поворачивая его лицо к свету так, словно может увидеть, рассмотреть получше то, чего там нет, но Джунмён улыбается неизменно ласково, а глаза остаются совершенно без изменений, как и мгновенье назад, когда он смотрел на то, как Сэхун убежал за игрушками. – Любовь, – зовёт Джонин, не понимая и одновременно боясь того, что он видит. – У тебя всё в порядке? – Всё, – Джунмён уверенно кивает. – Любимый, а у тебя? – зовёт он в ответ, но даже используя это слово в его адрес, Джонин не видит в его глаза по-прежнему ничего, что мог бы или хотел бы увидеть. Джонин теряется окончательно. Выпускает его лицо из ладоней. Отстраняется. Заторможено качает головой. – Я просто устал. – Хочешь, я включу малому «Ститча» и наберу тебе ванну? – предлагает муж и Джонин невпопад кивает, на ватных ногах двигает в спальню к Сэхуну. Тот обнаруживается в своей большой корзине с игрушками в поисках чего-то и оборачивается через плечо, когда отец заходит к нему. – Папочка, ты пришёл ко мне играть? – Сэхун усаживается отцу на колени, когда тот плюхается на его кровать. – Ститч мой, – зовёт Джонин. – Папочка устал жутко. Ты не против, если в этот раз папа включит тебе мультик? Посидишь, посмотришь? – Хорошо, – Сэхун пожимает плечами, следом улыбается. – А попкорн? – И попкорн! – Джонин согласно кивает, прижимая непоседу покрепче к себе. – Папочка, я тебя люблю! Сэхун заглядывает отцу в глаза, улыбаясь совсем довольно, и Джонин смотрит в ответ, как искрятся светом и теплом его довольные детские глазёнки – искренне и ярко. – И я тебя люблю, солнце. Очень! – Джонин целует в щёку, следом в кончик носа, опуская его ногами на пол, и Сэхун бежит в гостиную к телевизору, где папа как раз достал для него плед и пожарил попкорн. Джунмён помогает ему умоститься на диване среди подушек, кутает в мягкую ткань и вручает в одну руку пульт, а в другую ведёрко. Довольный, Сэхун берётся за мультики. Джонин разбирает сумку, ставит компьютер на зарядку и ужинает, когда муж приходит из ванной и зовёт с собой. Джонин забирается в горячую воду, вытягивая ноги в большой ванне, и устало прикрывает глаза, чувствуя мягкие расслабляющие прикосновения, которыми Джунмён разминает его задеревеневшие мышцы на плечах. – Сложный был день? – интересуется муж, обнимая за плечи, и следом прижимается к его шее поцелуем. Джонин заключает его пальцы в ладони, рассматривая их, и тянет от себя в перёд так, чтобы Джунмён прижался к его спине, чтобы следом затащить его к себе в ванну одетого. Добавить горячей воды да избавить его от мокрой холодной одежды, прижимая к своей груди. Джунмён мостится поудобней, прижимаясь щекой к его плечу совсем привычно, и закидывает на него ногу, расслабленно прикрывая глаза, когда смуглые пальцы накрывают его бедро. – Ты как? – зовёт Джунмён снова несколько мгновений спустя. – Джунмён-а, – зовёт Джонин. – Я тебя люблю. Джунмён хмыкает, вскидывает на него взгляд и прежде, чем он снова успевает что-то рассмотреть в его глазах, подаётся к его лицу, прижимаясь к его губам мягким поцелуем, следом, находясь всё так же близко, трётся носом о его нос. – Ты же знаешь, что я тебя тоже. – Знаю? – вырывается у Джонина то ли удивлённое, то ли вопросительное, но муж снова целует в губы. – Расскажи мне, откуда ты знаешь о том месте? – О нём знает большинство моих коллег, и даже не по рубрике криминала, – отзывается Джунмён. – Работа обязывает знать, – кивает он. – А откуда, по-твоему, у СМИ берутся тайные информаторы? Исключительно из таких мест, – кивает он. – Меня больше удивляет, что там делал ты, детектив Ким? – Один, как ты это называешь, информатор дал мне наводку, что «Каратель» может быть там, – объясняет Джонин. – Но на самом деле я, наверное, не ждал его там увидеть. Скорее я… – Понял, да? – мягко уточняет Джунмён, глядя ему в глаза снизу-вверх. – Понял, как он это делает? Откуда у него информация? – Понял. После горячей ванны муж, разморенный, быстро засыпает, привычно прижимаясь к нему во сне, а Джонин долго не может сомкнуть глаз, крепко задумываясь о том, что он увидел на деле, а что ожидал или хотел увидеть в любимых карих глазах. И насколько две эти простые реальности в его жизни не совпали.***
Утро выходит довольно солнечным и Сэхун, довольный погодой, всё никак не прибежит завтракать, а только плюхается в гостиной на ковре, всё пространство которого заливает солнечный свет из окна, и берётся ловить солнечных зайчиков. Джунмён не выдерживает, приносит ему завтрак прямо туда на маленьком подносе, предупреждая, что кто испортит ковёр, будет неделю без мультиков и без сладкого. Джонин откладывает телефон и тянется к своей чашке кофе, вскидывая взгляд на мужа. Джунмён сонный, несобранный и самую малость недовольный так, словно это он, а не Джонин, всю ночь не мог уснуть и думал об увиденном ранее. – Любовь, мне писал Ёль, – зовёт он, и теперь Джунмён вскидывает на него взгляд. – Говорит, Бэкки в последнее время не слишком в настроении. Джунмён, выслушав, вопросительно вскидывает одну бровь: – Не замечал. – Вы в последнее время довольно часто общаетесь, – Джонин пожимает плечами. – Мы с Ёлем этому рады. – Поэтому и говорю, что не замечал, – объясняет Джунмён. – По-моему, он наоборот в порядке. – Или делает вид, – Джонин вздыхает. – Не хочется, чтобы он замкнулся в себе. Всё-таки, последняя потеря – не самая простая и… – Джонин, он в порядке, – настаивает Джунмён. – Мы много говорим на эту тему. Поверь мне, он в порядке, – кивает Джунмён. – Он много лет не общался с отцом, не был с ним близок и давно потерял с ним любую связь, чтобы замыкаться в себе, скатываться в хандру или уходить в запой. – Я рад, что ты так в этом уверен, – Джонин вновь кивает в ответ, но, видит Джунмён, его взгляд чуть насторожен и подозрителен. – Отец Бэкки совсем не общался ни с ним самим, ни тем более с зятем или с внуками, – выдыхает он следом. – Ты об этом думал? – О чём? – пытается уточнить Джунмён, делая глоток из своей чашки кофе, в упор глядя на мужа. – О своих родителях, – отзывается Джонин. – Будь они среди живых, ты бы хотел, чтобы они общались с Сэ? – А при чём тут они? – Джунмён хмыкает чуть недовольно. – Каким образом наш разговор вообще вышел к ним? – переспрашивает он, нахмурившись. – Я просто подумал, что если бы все мы общались так же тесно, как с моими, то такая потеря очень бы всех нас подкосила. – Джонин-а, они давно в земле, так что не надо об этом думать! Джунмён, подхватывая свою чашку, встаёт, чтобы сварить себе ещё кофе, и Джонин замечает совсем явно, как его раздражают разговоры о родителях.***
Возвращаясь в понедельник на работу, Джонину думается, что он с головой нырнёт в дела, но мыслями он снова и снова возвращается к двум вещам – что именно он видел или чего не видел в глазах мужа на своё признание в любви; и почему разговоры о собственных родителях так сильно выбивают мужа из колеи? Пользуясь тем, что на работе не завал, Джонин откидывается на спинку своего кресла, чтобы немного подумать. Он доучивался в университете, когда они с Джунмёном познакомились. Он писал диссертацию, закончив свою основную учёбу, и общался больше с аспирантами и преподавателями, а не со студентами. Джонин впервые увидел его на своей кафедре, куда пришёл к своему куратору за дополнительной литературой, которую тот ему обещал. Джунмён, общаясь как раз с этим преподавателем, даже не бросил на него взгляда, когда преподаватель поздоровался и кивнул, прося пару минут подождать. Выходя, Джунмён, наконец, повернулся в его сторону и когда проходил мимо, Джонин вдруг понял, что пропал: шлейф восхитительного аромата вскружил ему голову; но ещё раньше до этого, пока ждал профессора, он поймал себя на мысли, что откровенно завис на красивом профиле стоящего рядом с тем омеги, который, совсем сосредоточенный, что-то с ним обсуждал. Только, когда узнал Джунмёна пару мгновений спустя, Джонин понял, как ему повезло. Он нашёл Джунмёна после в университете, чтобы поговорить. И носился за ним каждый день с того мгновенья, находя на переменах и на конференциях. Джунмён был не особо готов к отношениям на тот момент и, честно говоря, как признавался позже сам, не слишком их хотел, но настойчивости Джонина можно было позавидовать. Многие альфы-коллеги и молодые преподаватели крутились возле него, не заметить этого было невозможно, но только Джонин постоянно навязывался, не скрывая этого, и внутри себя всё равно ждал, что со временем это принесёт свои плоды. Джунмён не давал ему надежды и намёков, не отвечал открытой взаимностью и не флиртовал с ним. Иногда его, вернее их истинность выдавала физиология. Он жменями пил блокаторы, чтобы не пропускать редких лекций и конференций, и Джонин часто ловил его над полом в коридоре то тут, то там. Несколько раз в месяц стабильно провожал его домой, когда тот засиживался в университете совсем до поздна; отправлял его на такси домой в дни особенно тяжёлые и каждый раз был там, когда каким-то неведомым образом Джунмён вдруг в нём нуждался. И однажды это, наконец, дало свои результаты. Джонин увидел, что его взгляд поменялся, а потому решил рискнуть. Набравшись смелости, он поймал своего нерадивого аспиранта прямо на заднем дворе их корпуса и при всех, игнорируя любые взгляды, слухи, насмешки и даже первые несколько мгновений протесты Джунмёна, нагло поцеловал в губы, затягивая в поцелуй совсем откровенный и тягучий. Отстраняясь, Джунмён выглядел сбитым с толку. Он накрыл губы кончиками пальцев и, спокойно развернувшись на пятках, гордо ушёл, не давая никому повода что-то сказать вслед. На следующий день Джунмён подсел к нему на лавку в тени во время обеда и спросил прямо, зачем он это сделал. Джонин ответил не словами, а снова поцеловал, и в этот раз, вместо того, чтобы уйти, Джунмён впервые открыто улыбнулся ему в ответ. Они начали встречаться в тот день и с тех пор, уже девять лет спустя, практически постоянно вместе. Два года в отношениях, а затем семь лет в браке. И за всё это время вместе Джонин, на самом деле, так мало слышал о своих свёкрах, что сейчас, когда он думает об этом, то понимает, как скудны его познания. Редкие слова о них дали Джонину понять несколько незначительных вещей: отца Джунмён любил – тот был ласковым и добрым с ним, уделял ему внимание, заботился и воспитывал. Папа же, в свою очередь, наоборот тиранил, пытаясь вылепить из него, словно из мягкой глины, подобие себя. Последнее Джунмён искреннее ненавидел – схожесть с папой. Последний до сих пор считается пропавшим без вести. По словам Джунмёна, он видел его в последний раз накануне своего совершеннолетия. Отца не стало раньше – сердечный приступ. До того, как поступил в университете, переехав столицу, он родился, учился и рос в маленькой деревне возле Сувона в провинции Кёнгидо, всего в тридцати километрах от Сеула. Но о своём доме и детстве Джунмён тоже никогда не рассказывал много. Вернее сказать – не рассказывал почти ничего. А своим настоящим домом всегда называл Сеул, сколько Джонин его знает. Он говорил, что родни и друзей в родной деревне у него не осталось и после смерти родителей ничто и никто его там не держал. Потому, поступив в Сеул, он туда больше не возвращался. Говорил, что дом, в котором он вырос, пришёл в запустение после, как он уехал, но ему было всё равно. Джонин никогда особо не расспрашивал и не лез в душу, видя, что и сам он никогда не был горазд на разговоры об этом. И разговор этим утром только подтверждает это. Выныривая из своих мыслей, Джонин тянет по столу к себе поближе компьютер, входя в систему, и открывает базу личных дел, вводя туда сначала имя отца мужа, проверяя даты и причину смерти в эпикризе. Затем так же имя папы мужа, находя дело почти пятнадцатилетней давности об исчезновении человека, где среди свидетелей даже не указано имя мужа. Он числится в родственниках, числится в опрошенных, но не является свидетелем, поскольку с папой давно не общался. Джонин просматривает дело и вдруг ловит себя на мысли о том, зачем он вообще это делает? Почему сейчас? Почему его так цепляет эта тема? И почему муж реагирует на его вопросы о семье именно так? И каким образом это всё связано с причиной лишения его сна? И связано ли вообще? И каким образом он связывает одно с другим? И опять-таки – почему именно сейчас? – Шеф, – зовёт он, потянувшись к стикеру, чтобы выписать на него адрес. – Мне нужно отъехать ненадолго по делу, – зовёт он Сынги. – Я вам тут не нужен пока? – Не нужен, Джонин-а, – кивает шеф. – Можешь ехать. Благодарно кивая в ответ, Джонин, сам до конца не понимая, зачем копает под собственного мужа, забирает стикер, закрывая компьютер, и двигает на паркинг к машине. Где-то дома у него была старая фотография маленького Джунмёна с родителями и, находя ту, он возвращается в машину, чтобы внести новый адрес в навигатор и двинуть по нему. До Сувона действительно чуть больше тридцати километров, если не учитывать столичные пробки. Джонин без труда находит необходимую деревню, но пару десятков минут блуждает по кругу в поисках необходимого квартала и когда, наконец, находит, выдыхает с облегчением, выбираясь из машины. Проверяя в кармане куртки фотографию, стикер с адресом и бейдж на своей шее, Джонин двигает вниз по улице в поиске нужного дома. И в скорее тот обнаруживается. Действительно, как Джунмён и говорил, брошенный и забытый. И хотя окна не забиты, а двор не зарос травой по пояс, здесь явно давно никто не жил. Джонин рассматривает дом и двор над невысоким забором, представляя, как маленьким Джунмён играл в этом дворе вместе с отцом. – Добрый день! – слыша из-за спины доброжелательный пожилой голос, Джонин оборачивается, замечая хрупкого старичка у калитки дома напротив, и тут же кланяется в ответ прежде, чем поздороваться вслух. – Вы кого-то ищите, молодой человек? – интересуется пожилой омега у него и следом смотрит поверх его плеча на брошенный дом. – Доброе утро, аджоши, – зовёт Джонин. – Вы давно тут живёте? – уточняет, следом показывая тому бейдж детектива на своей груди. – Шестьдесят лет, – отзывается пожилой омега. – Вы правда кого-то ищите? Джонин согласно кивает и благодарит, когда старик приглашает войти во двор и там – присесть на лавку в тени вишни, на которую прежде опускается сам. – Возможно, вы помните ваших старых соседей, – Джонин показывает старику фотографию. – Отец, папа и мальчишка, омега. – Дом в запустении уже около пятнадцати лет. – Четырнадцать, если быть точным, – исправляет старик. – Да, я помню эту семью. Жили здесь с момента рождения мальчика. Переехали, когда омега, его папа был уже на сносях. Хороший срок был, вот-вот пора было рожать. – Вы помните, как звали мальчика? – решает убедиться Джонин, что разговор действительно пойдёт о нужных людях. – Мальчика… что-то было с мягкостью, сейчас… Кажется…кажется, его звали Джунмён. – Верно. Ким Джунмён. Какой была эта семья? – Эта семья была необычная. – Необычная? – мягко уточняет Джонин. – С маленьким родившимся омегой, отчего-то, возился не папа, а отец, – рассказывает пожилой омега. – Я тогда работал с ночными сменами и часто возвращался домой либо очень поздно, к середине ночи, либо рано под утро. И часто наблюдал, как отец укачивал на руках маленького омежку. Иногда засыпал сидя вместе с сыном прямо во дворе в кресле. – И папу возле мальчика вы никогда не видели? – переспрашивает Джонин. – Он был каким-то…отчуждённым, что ли. Всегда держался на расстоянии. Мальчика на руки брал редко, только при надобности, по крайней мере, из того, что я видел. Папа был холодным, даже, казалось, грубым. – В чём это проявлялось? – зовёт Джонин. – Он тиранил мальчика? – Не в классическом понимании, – старик отрицательно качает головой. – Я никогда не видел, чтобы он повышал на сына голоса или бил его, а мальчик постоянно был во дворе: играл, учился, читал. Отец поставил для него небольшую удобную парту, как в школе, поэтому я часто наблюдал за ним со своей лавки. – Тогда что заставило вас подумать, что омега был с сыном грубым? – Когда у мальчика что-то не получалось и он расстраивался, утешал его отец, – объясняет свою точку зрения сосед. – Отец выносил ему куртку, когда во дворе было прохладно, приносил ему фрукты и печенье. Часто сидел в своём кресле рядом и они вместе читали. Папа же только зыркал на него постоянно и мальчик, словно, этого взгляда боялся, сжимался весь в точку. Не думаю, что если кто-то относится к вам хорошо, вы будете его бояться, – старик пожимает плечами и Джонин, соглашаясь, кивает. – А отца он любил – ластился к нему, особенно как был помладше. – А потом? Подростком? – Когда мальчик начал подрастать, кое-что изменилось, – рассказывает старик. – Я не знаю, откуда, но о его папе начали ходить по деревне дурные слухи. Родители не подпускали к нему детей и не выпускали тех на улицу, когда он был не дома, не на виду у соседей. Он стал более отчуждённым и теперь мальчик откровенно его избегал. Но я не помню, чтобы случилось что-то конкретное, что всё так поменялось. Об омеге и до этого ходили слухи, что он – кукушка, скинул ребёнка омегу на мужа-альфу, хотя все понимают, что маленькому омежке нужен папа-омега. Говорили, что из-за плохой репутации его не брали на работу и что он пренебрежительно относился к своим домашним. Я утверждать не могу, знаю лишь то, что видел. Как мальчик рос, становился похожим на папу – стал таким же отстранённым. Он общался только с отцом, друзей у него не было. Я не видел, чтобы он звал кого-то из ребят на день своего рождения или чтобы звал в гости. Он только учился, читал и подолгу разговаривал с отцом, сидя во дворе. Когда перешёл в среднюю школу, все начали сторониться его так же, как и его папы, даже бояться, мне казалось. – Почему вам так казалось? – Джонин настораживается. – Потому что они оба, детектив, безумно красивые, а то, что мальчик вырастит красивым – сомнений не было. У него в детстве были большие ясные глаза, малышом он был живым, резвым, улыбался с ямочками, был очень очаровательным ребёнком, – старик улыбается, вспоминая об этом и Джонин на мгновенье жалеет, что у мужа совсем нет детских фото. – И при такой красоте оба они были неживые, словно идеальные фарфоровые куклы. Словно вовсе без эмоций: я не видел, чтобы они ссорились, чтобы плакали или смеялись. И чем старше мальчик становился, тем хуже была ситуация. Джонин молчит, на несколько мгновений задумываясь. – А вы случайно не знаете ещё кого-то из долгожителей деревни, у которых я мог бы расспросить об этой семье? – Один из учителей мальчика всё ещё живёт тут, через пару кварталов от школы. – Благодарю вас, аджоши. Вы очень помогли. Джонин поднимается на ноги, чтобы ещё раз поклониться и на несколько мгновений мягко сжать тёплые морщинистые ладони в своих. – Но детектив, – зовёт в спину старый сосед и Джонин, уже двигая к выходу, замирает, через плечо оборачиваясь. – Почему вы спрашиваете об этой семье? Об этом мальчике? Он что-то…натворил? – Этот мальчик, – Джонин вздыхает, глядя на старика, – мой муж. Джонин прощается и двигает дальше по улице вниз, чтобы найти школу по рассказам соседа, а уже там ищет необходимый дом с помощью карт в телефоне, обнаруживая небольшой ухоженный частный дом в традиционном стиле. И когда стучит в двери, на пороге вдруг появляется пожилой бета, но моложе старого соседа, чуть настороженно глядя на Джонина. – Чем могу помочь? – Я детектив Ким полицейского участка Йонсан из Сеула, – Джонин показывает тому бейдж, следом вручает фотографию. – Вы знаете этого мальчика? – уточняет он. Старый учитель всматривается в детское лицо, затем во взрослые лица на фотографии и, чуть помедлив, кивает, вновь вскидывая взгляд на Джонина. – Это Ким Джунмён. Джонин кивает в ответ. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов о нём, если вы не против. Учитель снова медлит с пару мгновений, следом шагает от двери прочь, пропуская Джонину в дом и тот, в совсем привычном жесте с уважением кланяется, благодаря, и входит. Хозяин дома просит располагаться в гостиной. Традиционный снаружи дом оказывается вполне себе современным внутри. И когда бывший учитель мужа приносит за большой дубовый стол пару чашек чая и школьные выпускные альбомы, открывая нужную страничку и вручая один из альбомов Джонину, тот тут же берётся его рассматривать. – Расскажите о Джунмёне? – просит он мягко, листая альбом. – Каким он был в школе? – Я был учителем геометрии в его классе с первого класса средней школы до первого старшей, – рассказывает бета. – Он всегда был очень талантливым, смышленым и одарённым мальчиком, но очень молчаливым и замкнутым. Особенно после одного инцидента одноклассники стали держаться от него ещё дальше. – Инцидента? – осторожно уточняет Джонин, чтобы не спугнуть. – Это произошло во втором классе средней школы. Один омега на класс младше как раз созрел как омега и одноклассники Джунмёна задирали его. Ну вы понимаете, – учитель пожимает плечами. – В средней школе подобные вещи вызывают ещё не интерес, но насмешку. Старшие ребята дразнили его, неприлично шутили. Джунмёну это не понравилось, и он наказал, по-своему, как считал нужным. Как ему подсказало чувство его справедливости! Джонин напрягается, пытаясь подготовить себя к тому, что дальше услышит. – Джунмён наказал так – он украл одежду этих задир из душевой после урока физкультуры и сжёг за школой, а шутников выманил из душевых и запер в зале, когда там уже был урок других классов. Опозорил на всю школу. Они пытались ему отомстить, – рассказывает учитель и Джонин прячет облегчённый выдох и следом чуть улыбаясь, хмыкает – да, это похоже на мужа. – Пытались его поймать, но каждый раз он говорил им что-то такое, что они испарялись. Представляете, здоровые уже шкафы-альфы в переходный возраст исчезали от слов омеги! – учитель многозначительно вскидывает взгляд. – Однажды я спросил, почему они продолжают его доставать, на что они ответили, что это он достаёт их, что в нём нет и капли сострадания. Что он на это не способен. После этого одноклассники и не пытались с ним заговорить, игнорировали его, но ему было всё равно. Они играли, дурачились, а он учился! – учитель тянется к альбому и открывает нужную страницу, чтобы продемонстрировать фотографию. Джонин видит школьный класс на перемене – все чем-то заняты: кто-то обедает, кто-то болтает, пускает бумажные самолётики, дурачится в камеру и только Джунмён за первой партой крайнего ряда у окна в самом углу фотографии – с книжкой, читает, сосредоточенный да игнорирующий весь тот шум и гам, что творится в классе на перемене. – С каждым годом учёбы он замыкался, как мне казалось, в себе всё больше, – рассказывает бета. – Всё меньше разговаривал, только учился, читал и всех сторонился. Он учился в выпускном классе старшей школы, готовился к выпускным экзаменам, когда пропал без вести его папа. Тогда я уже не преподавал у него. По школе ходили слухи, что рукоприкладчиком папы стал сам Джунмён за то, что тот его, такого странного и нелюдимого, в этот мир привёл. Но вы же понимаете, подростки в этом возрасте способны на любые глупости! – учитель пожимает плечами. – Хотя отношение к папе у него было неоднозначное, на самом деле. – Вы, как педагог, не пытались с ним поговорить, узнать, всё ли нормально у него в семье? Узнать, почему книги интересовали его больше, чем люди? Быть может, он нуждался в психологической помощи? Быть поможет, родители тиранили его? – С ним очень тяжело было выйти на контакт, – объясняет учитель. – После конфликта с одеждой одноклассников я похвалил его, что он проучил задир, но сказал, что стоило, наверное, помягче, на что он ответил мне тогда, что помягче – это для тех, кто различает грани, – роняет учитель и у Джонина что-то колит под рёбрами от чувства дежавю. Он подаётся через стол поближе, чтобы внимательно выслушать, что дальше скажет учитель. – Я спросил, почему он так говорит о себе, ведь он умеет чувствовать, у него ведь есть чувство справедливости, и довольно острое. А он сказал, что он такой из-за папы, по его вине. Тогда нас прервали во время разговора и больше я этой темы не поднимал, потому что понял, что ему говорить об этом неприятно. – И до сих пор… – невольно вслух, но совсем тихо и неслышно для собеседника подытоживает Джонин, потерев переносицу устало. – Благодарю вас. Джонин выходит из дому и решает вернуться к машине, чтобы немного подумать о том, что делать дальше и подытожить полученную информацию. В ушах настойчиво звенит фраза Кёнсу, брошенная ему во время последнего дежурства. Они не способны на сочувствие, потому что не умеют ставить себя на место других, не умеют сопереживать, жалеть. В машине, немного посидев в тишине, Джонин понимает, что по полочкам в своей голове он сейчас всё равно ничего не разложит, потому что многих деталей пазла не хватает, а потому неожиданно вспоминает полезный совет, данный ещё в университете одним из любимых преподавателей: если вы сбились с пути – вернитесь к началу! К началу! Проверяя по базе место рождения мужа, Джонин снимает машину с ручника и, бросая взгляд на наручные часы, решает съездить в больницу. Больница-роддом, где родился Джунмён, всё ещё на том же месте, где была и тридцать два года назад и, понадеявшись, что в такое время застанет, быть может, или главврача или кого-то, кто сможет помочь, спешно выбирается из машины, поправляя бейдж. В холле на входе он на стендах коротко просматривает историю больницы и мысленно радуется, что главврач с тех пор, как муж родился тут, не поменялся, и более того, тогда он был ещё активным практикующим акушером, поэтому в маленькой деревне, где не так много роженников таки ещё есть шанс, что именно этот врач принимал роды у его свёкра. Интересуясь в регистратуре о нужном кабинете, Джонин двигает к лифту, чтобы подняться на пятый этаж и когда приходит к необходимому кабинету, двери того вдруг открываются и седой стройный мужчина пропускает его в кабинете. – Дежурный внизу сообщил, что ко мне детектив, – объясняет главврач то, что встречает его ещё до того, как Джонин стучит в дверь. – Чем могу помочь столичной полиции? Джонина приглашают сесть в мягкое кресло против рабочего стола и рассматривая чужой кабинет, Джонин понимает, что он довольно скромен, хотя и обставлен в определённом стиле и с нехилым вкусом. На стенах множество дипломов и рамок с фотографиями. Джонин показывает фотографию, где родители мужа, и называет необходимые имена и даты. Главврач что-то смотрит в компьютере, затем качает головой и кивает. – Я помню этого роженника, – заявляет он. – Такого красивого лица сложно не запомнить. И мальчик, маленький омежка – на момент моей тогдашней акушерской практики это был самый спокойный ребёнок, которого я видел. Он не орал, не орал вообще. Кашлял, как родился, ибо подавился, пищал, фыркал, мяукал как котёнок, но не орал. А ещё папа ни разу не держал его на руках! – главврач кивает и по его выражению лица Джонин видит, что это удивляет его и по сей день, даже более тридцати лет спустя. – Как это – не держал? – Джонин же удивления не скрывает вообще. – Когда малыш появляется на свет, мы кутаем его в пелёнку и кладём омеге на грудь, чтобы он почувствовал папу рядом. Это очень трогательный момент. Здесь же, запеленав мальчика, мы отдали его из родзала в руки отца, что ждал за дверью. Потом мальчика забрали купать и делать первые анализы. Омега же рожал тоже тихо – он жал кулаки, жал зубы, но не издал ни звука. Роды были долгими и тяжёлыми, но он тужился, как просили, выполнял все указания врачей и при этом молчал как рыба, словно от тишины зависела его жизнь. Такое на моей практике было едва ли не единожды, остаётся и сейчас. – Мальчик был здоров? – уточняет Джонин. – Абсолютно, – кивает главврач. – Здоровый и крепкий, даже как для омежки. Спокойный, кушал хорошо, спал по расписанию, не капризничал – идеальный ребёнок. У него не было никаких отклонений, все анализы были в порядке. И своим ясными карими глазами он смотрел на отца и на врачей всегда очень внимательно и пристально, словно осознанно. Когда их выписывали и отец забирал их домой – у нас здесь всегда шутят, мол, приходите за внуками, поскольку деревня небольшая, рожают у нас целыми поколениями. На что альфа ответил нам, что у него никогда не будет внуков! – На самом деле есть, – Джонин пожимает плечами. – Альфа, шесть лет. Сэхуном зовут. – Хорошо, что он ошибался, – совсем искренне и тепло улыбается врач. – Вы его знаете? – Мой сын. А альфа, не желающий внуков – мой свёкр. – Вот как! – выдыхает врач, не прекращая улыбаться. – На самом деле, ваш свёкр не выглядел так, словно не хотел внуков. Он скорее сожалел об этом. Джонин кивает невпопад, в сотый раз за этот день благодарит да двигает на выход. Пищи для размышления у него сегодня предостаточно!