***
В гостиной тухнет, наконец, торшер и Джонин выдыхает с облегчением, опуская голову на руль и прикрывая глаза. Голова гудит так невыносимо и кровь в висках стучит с такой силой, что мелко дрожат руки, и Джонин сильнее обхватывает руль пальцами, чтобы унять дрожь. Каждый раз прогоняя в голове, словно на записи плёнки его последние слова прежде, чем уходит из дому, Джонин чувствует, как подступает головокружение. Проклятье! Где именно и что именно он сделал не так, чтобы всё это оказалось реальностью его жизни? Торшер, наконец, тухнет и Джонин выбирается из машины на довольно свежий воздух, что чуть приводит в чувство, да двигает с соседней улицы к своему дому, к боковой его двери на кухне. Тихо открывает ту своим ключом, так же тихо входит, чуть подсвечивая телефоном, открывая первый ящик с посудой, чтобы найти любимую синюю со Ститчем ложку Сэхуна и спрятать её в целлофановый вакуумный пакет для улик. Окидывая тёмную кухню и ополовиненную бутылку джина на столе взглядом, Джонин двигает обратно к двери, чтобы исчезнуть так же, как и появился, но в прихожей рядом с кухней вдруг вспыхивает свет и слышатся совсем спешные знакомые шаги. Джонин едва успевает выйти за дверь, тихо прикрыв её за собой, и сделать несколько шагов в сторону гаража сбоку, чтобы скрыться там в тени, когда задняя дверь распахивается и уже в пижаме, босой, на задний двор выбегает муж. – Джонин! Крутится по сторонам, явно уловив его присутствие: если не увидев, то обнаружив в кухне совсем явно его запах. Крутится, пытаясь увидеть или найти, но задний двор оказывается пустой. Джонин, не дыша, наблюдает, как он возвращается в дом. Закрывает заднюю дверь на защёлку да тушит свет в прихожей.***
Рядом прогибается кровать, но совсем незначительно, и кто-то вдруг со всех сил пытается достать из-под него одеяло. И когда получается, забирается рядом, перекидывая через него руку, чтобы обнять, но рука короткая и маленькая да совсем не достаёт до спины. Джунмёну нос щекочет лохматая макушка и, утыкаясь в неё носом да обнаруживая мёд и молоко, Джунмён обнимает маленького нарушителя своего утреннего спокойствия в ответ, решая ещё несколько минут полежать с ним в тишине. Но Сэхун, конечно, долго молчать не способен. – Па, – зовёт он следом и Джунмён, наконец, распахивает глаза, поверх макушки Сэхуна рассматривая пустую спальню так, словно надеется увидеть в ней какие-то признаки того, что ночью Джонин был здесь. – Па, а где наш папочка? Джунмён вздыхает – конечно, он интересуется об этом! О чём ещё ему спрашивать, когда вечером его укладывал отец, посреди ночи он обнаружил растерянного папу на полу посредине прихожей, а сейчас, утром отца дома он снова не обнаруживает. – Папочка? – выдыхает он вслух, понимая, что Сэхун совершенно не скрывает своей тоски по отцу. – На работе, Сэ, – отзывается. – У него много работы. – А когда он придёт? – уточняет Сэхун, выдыхая ему в шею и следом поднимая голову, чтоб заглянуть папе в глаза и найти там ответы на свои вопросы. – Он же нас не бросил? Джунмён, слыша это, совсем устало прикрывает глаза и впервые в жизни, не знает, что сказать. – Он на работе, Сэхун-а. Сэхун, выслушав, кивает, и снова прячет нос на его груди: – А дядя Бэкки готовит завтрак. – Хорошо. Тёплый комок из рук и ног жмётся ближе и Джунмён чмокает в макушку, снова прикрывая глаза и пытаясь разобраться в том, что чувствует и чувствует ли что-то вообще, когда голос Бэкхёна из кухни совсем громко вдруг сообщает, что завтрак готов. Сэхун довольно усаживается за стол в гостиной напротив телевизора, где утренние мультики, чтобы позавтракать, пока Джунмён двигает следом в кухню. – Ты как? – вместо приветствия интересуется Бэкхён, сидя за столом и протягивая ему чашку кофе. Джунмён качает отрицательно головой и тянется за бутылкой джина в центре стола, чтобы добавить тот в кофе. Бэкхён, поджав губы, наблюдает, следом бутылку из чужих рук забирая. – Не увлекайся.***
Жизнь за какие-то пару дней превращается в череду одинаковых дней и ночей. Бессмысленных скитаний, слов и монотонных одинаковых действий на работе. Джонин приезжает домой, когда там никого, берёт некоторые необходимые вещи, снова бесследно исчезает. Игнорирует мятые рубашки, заливается кофе вместо приёмов пищи и работает по четырнадцать часов в сутки, потому, что только так, возвращаясь уставшим в гостиницу, от горечи на языке не хочется выть. Только, когда падаешь уставший замертво в кровать. Пока шеф и отдел проверяют возможные утечки, откуда «Каратель» мог брать информацию, он снова и снова пересматривает уже наизусть выученное досье и дела и всё никак не может окончательно головой осознать, как образ мужа легко и верно становится в каждое из них. Вопроса о том, что с этим знанием ему делать дальше, даже не встаёт – внутри такая буря эмоций каждое мгновенье и каждый вдох, что мысли об этом отбирают слишком много и без того немногочисленных сил. Первым, заметившим, словно что-то происходит, оказывается, что не удивительно, Кёнсу, как внимательный психиатр и психолог. Под конец второй недели коматоза Джонина он, приходит на работу первым и обнаруживает, что детектив Ким даже не уходил, затем добывает два стаканчика кофе в автомате холла и приносит один Джонину, усаживаясь в соседнее кресло и дожидаясь ответного взгляда. – Я знаю, это может быть не моё дело… – начинает Кёнсу и Джонин устало выдыхает, понимая, что таки раскрыл себя, но осознавая прекрасно, что рано или поздно его отстранённость и отсутствующий вид таки стали бы заметны коллегам. – Зачем тогда говоришь? – мягко перебивает его Джонин, но за кофе благодарит. – У тебя все признаки начальной стадии депрессии на лицо, – отзывается Кёнсу, вздыхая. – Всего за…сколько? Пару недель? Это довольно скоро, Джонин-а, и довольно тревожно. Джонин молча пожимает плечами, но ничего не говорит, лишь думая о том, что было бы здорово умереть на пару-тройку месяцев и вернуться, когда станет чуть менее тяжело и больно. Но теперь постоянная боль под рёбрами по крайней мере напоминает, что он ещё жив, хотя порою и не совсем понятно – зачем. – Это какой кофе за сутки, Джонин? – вновь подаёт голос Кёнсу. Джонин снова пожимает плечами: – Может быть восьмой. – Ты посадишь сердце и нервную систему такими темпами, – спокойно констатирует Кёнсу и Джонин чуть нервно улыбается, глядя мимо него. – Джонин-а, это очевидно, словно что-то происходит, – замечает он дальше. – И, прости, за прямоту, вижу, что это напрямую связано с твоей семьёй, в особенности, с мужем – за всё время, что мы знакомы, я ни разу до этого не видел тебя в неглаженной рубашке, а ещё от тебя не пахнет омегой, это ты, наверное, и сам знаешь, – Кёнсу кивает. – Но ведь есть Сэхун, он… Кёнсу договорить не успевает, Джонин перебивает смехом совсем нервным, опуская голову. – Всё в порядке, – откровенно врёт Джонин, глядя Кёнсу прямо в глаза. – Я справлюсь. Со временем. А сейчас мне нужно… – Джонин теряется, не зная, что ответить и не зная, как объяснить это самому себе. – Пережить? – осторожно подсказывает Кёнсу. – Перегоревать. – Случилось что-то очень трагическое? – совсем взволнованно уточняет Кёнсу, сжимая чужое плечо. – Всё в порядке, Су, – снова убеждает Джонин. – Ты можешь выписать мне антидепрессанты пока, док, – замечает он, – если мои дела сейчас и правда не очень. – А ты будешь пить? – Кёнсу вопросительно заламывает бровь. – Препаратов недостаточно, если ты… – Кёнсу запинается, подбирая слова, но понимает, что не ошибается:… – жить не хочешь. – Мне нужно во всём разобраться, тогда станет лучше, – совсем туманно объясняет Джонин, уточняя: – Легче. – Ты должен знать, что в случае чего, я, как доктор До, рядом. – Я знаю. Джонин кивает, совсем натянуто улыбается одним уголком губ, но смотрит с благодарностью.***
Сэхун неуверенно переминается с ноги на ногу на пороге кухни, наблюдая за папой, который сидит за столом. Тот сгорбился на своём стуле и, склонив голову, смотрит перед собой. И пока стоит на пороге, Сэхун не уверен, хочет ли папа видеть его сейчас. Дядя Бэкки приходит часто и когда Сэхун просыпается попить среди ночи, находит их обоих в гостиной на диване. Папа остаётся сидеть, а дядя Бэкки ведёт его на кухню к водичке. А ещё папа берёт его к себе спать, когда он приходит полежать вечером или поваляться утром. Он спрашивает об отце, но папа почему-то всегда говорит одно и тоже: что у отца много работы и он занят. Сэхун папу видит таким впервые. Он не может осознать до конца, в чём разница с папой прежним, но что-то в нём совсем не такое как раньше. Поэтому, когда решает всё-таки зайти, папа даже не замечает этого. Джунмён замечает его, когда маленький альфа откровенно забирается на его колени, усаживаясь к нему лицом, и обнимает за пояс, как может, прижимаясь щекой к его груди. Джунмён обнимает покрепче в ответ и прижимается щекой к его макушке, прикрывая глаза и также не роняя ни слова. Молча в полумраке кухни они сидят так уже не первый вечер. Утром отвезти Сэхуна в сад приезжает папа Джонина, и пока Джунмён спешно складывает ноутбук в сумку в кухне, Сэхун, слышно, рассказывает дедушке о том, что не видел отца уже больше двух недель. – Ты всё сложил? – интересуется у него Джунмён, когда помогает надеть рюкзак на плечи, и Сэхун поворачивается к нему после, чтобы обнять за шею и прижаться щекой к его щеке. – Всё, па. Ты меня заберёшь? – Заберу, – Джунмён согласно кивает, чмокая в макушку. – Веди себя хорошо. – Обещаю! – Сэхун-а, беги, пристёгивайся в кресле, дедушка сейчас придёт. Папа Джонина отправляет его прочь из дому от них и Джунмён в это самое мгновенье понимает, что свёкр явно хочет что-то ему сказать. – Джунмён-а, что происходит? – прямо спрашивает старший омега и Джунмён устало вздыхает, потерев переносицу и пытаясь как-то спешно придумать, что ответить, чтобы прозвучало правдоподобно. – Джонин почти с нами не разговаривает. Он не принимает вызовы, говорит, что очень много работы, и он жутко занят. Сэхуни говорит, что отца не видел уже три понедельника. Он не был дома больше двух недель? – свёкр охает. – Что у вас случилось? – Я… – чуть теряется он, вскидывая брови и вдруг, отчего-то, чувствуя, что не может сделать вдох. Совсем ощутимый ком в горле мешает дышать и Джунмён едва ли не впервые в жизни чувствует, что, кажется, готов то ли вслух завыть, то ли…разрыдаться? – Прошу, – выдыхает кое-как. – Не обижайтесь, но это наше дело и мы сами со всем разберёмся! – мягко после паузы отзывается он, но свёкр замечает, как дрожит и едва не срывается его голос, а потому шагает ближе и обнимает за плечи, прижимая к себе. – Хорошо, – отзывается папа Джонина, отстраняясь от его плеча после объятий. – Вместе вы со всем справитесь! Свёкр снова обнимает уже на крыльце на прощание. Джунмён смотрит над его плечом на уже сидящего в своём детском кресле на заднем сидении машины Сэхуна и понимает, что тот глядит на них неотрывно и не моргая.***
Результаты теста ДНК приходят в закрытом конверте без каких-либо опознавательных знаков кроме его имени. На рецепции Джонину его отдаёт администратор и уже в номере Джонин несколько часов не решается его открыть. Хотя в этот раз откуда-то знает, что Джунмён не соврал. Но разве даже то, что он увидит там, может как-то изменить тот факт, как сильно сводит суставы от одной мысли о том, как хочется обнять и понюхать маленького любителя Ститча? Джонин бросает взгляд на наручные часы, забирая конверт, да двигает к машине. Время как раз подходящее. Решая не ходить вокруг да около, он открывает конверт на долгом светофоре по пути в сад Сэхуна и находит там то, что Джунмён озвучивает ему вслух. Нулевое совпадение и с ним, и с мужем. Но разве это отменяет тот факт, как ощутимо физически тепло становится от того, как он забирается на колени, обнимает, прижимаюсь, и улыбается довольно, встречая его после работы? Хотя бы что-то может изменить факт того, что этот курносый кареглазый мальчишка – самая большая ценность в его жизни? Ничего! Останавливаясь на углу с другой стороны, Джонин паркуется и двигает во двор сада с другой стороны, чтобы постоять в стороне в тени у деревьев. Отсюда отлично видно игровую площадку, где как раз дети, и рюкзак Сэхуна в виде Ститча на его спине особенно сильно бросается в глаза. Непоседа сидит на низкой деревянной лавочке рядом с Квансу и они активно строят что-то из конструктора вместе. Сэхун увлечён – мальчишки смеются, переговариваются, отвлекаются, чтобы покатать машинки и снова заняты строительством. Ветер растрепал его каштановую макушку и чёлку, он розовощёкий и постоянно трёт рукавом нос, но довольный жутко – его звонкий смех раздаётся на всю площадку. Джонин наблюдает в стороне с совсем ласковой улыбкой на губах, не замечая, как выходит из здания сада воспитатель и, видя его, двигает навстречу. – Господин Ким! – зовёт вслух, когда подходит совсем близко. – Вы за Сэхуни? Джонин переводит на него взгляд, не успевая ответить, и вдруг чувствует что-то, вернее кого-то ещё. Поворачивает голову влево, обнаруживая мужа с другой стороны у противоположного выхода. Джунмён, глядя на него в ответ и приехав за Сэхуном, замирает. Заметно, как не дышит и не моргает. Но Сэхун реагирует раньше, чем слышит своё имя, или замечает воспитателя, или замечает папу. Потому что раньше этого он замечает отца. Схватывается на ноги, оборачиваясь в его сторону, да ищет его глазами, вдруг находя. Охает, не скрывая удивления, и вдруг срывается навстречу со всех ног, когда Джонин, отвечая на его взгляд, раскрывает в приглашающем жесте руки. Подхватывает маленького альфу на лету, тут же обнимая. – Привет, малыш. Сэхун прижимается так крепко, как может, и вдруг начинает рыдать. Джонин ласково целует мокрые щёки, затем лохматую макушку и двигает со своей маленькой ношей прочь с игровой площадки. Джунмён благодарит воспитателя и забирает куртку Сэхуна, молча двигая следом. Пока оба оказываются у машины Джонина, Сэхун, заплаканный, успевает на плече у отца уснуть. Джонин вздыхает, кутая в куртку, молча кое-как протягивает ключи от машины мужу. Джунмён так же молча усаживается за руль, бросая короткий взгляд через зеркало заднего вида, где маленький альфа продолжает спать на руках отца, держась за него даже во сне совсем крепко, так, словно отец может снова куда-то исчезнуть. Дорога домой и от машины в дом всё так же в тишине. Джонин приносит маленького соню в его комнату, пытаясь уложить в кровать, но Сэхун по-прежнему не отпускает, держится совсем крепко. Джонин устало и совсем болезненно прикрывает глаза. Джунмён глотает выдох. – Потерпи немного, – выдыхает неуверенно шёпотом, и эта фраза, что бы она не значила, становится первой, которую он роняет Джонину после, как тот уходит из дому две с половиной недели назад. – Он не может долго спать в одной позе. Когда перевернётся – он тебя отпустит. Джонин согласно кивает, бросая на него короткий взгляд. Джунмён ещё пару мгновений стоит посреди комнаты, не зная, что ему делать или что говорить. Напряжение, висящее в воздухе, можно как масло, резать ножом. – Я приготовлю ужин. Совсем тихо и спеша уйти, чтобы не услышать в спину возражений. Джонин явно приехал, чтобы увидеть Сэхуна, только вопрос в том, думал ли он, что встретит и его тоже? Захочет ли он сейчас остаться? Захочет ли поужинать вместе, вообще сесть рядом за один стол? Захочет ли заговорить? А выслушать? А поговорить? Спешно переодеваясь в домашнее, Джунмён буквально прибегает в кухню, включая ночник и берясь за ужин, и пока готовит, чувствует, как мелко дрожат руки, словно перед экзаменами в университете когда-то. Джонин является в кухню без единого слова, когда ужин почти готов и стол уже накрыт. – Как он? – когда муж усаживается за стол, осторожно интересуется Джунмён о Сэхуне, скрывая совсем неумело волнение и понадеявшись, что разговоры о Сэхуне как-то помогут. Только помогут что? – Уснул совсем крепко. Я переодел его в пижаму и уложил в постель как положено. Проспит до утра. – Хорошо. Джунмён кивает невпопад, заканчивая с ужином, и ставит на стол между ними бутылку джина и пару стаканов, усаживаясь напротив мужа за стол, не спеша и не рискуя вскидывать на него взгляд, лишь, отчего-то, жадно прислушиваясь к тому, как он дышит. Ужин проходит в абсолютной тишине, а после, когда посуда отправляется в посудомоечную машинку, Джонин забирает свой стакан джина, подхватывает другой рукой бутылку и уходит в гостиную. Джунмён видит, как он усаживается на диван, опуская на кофейный столик бутылку, и несколько мгновений наблюдает за ним из кухни. Понимая, что муж ждёт там его, чтобы поговорить, но на самом деле едва ли не впервые в жизни так искреннее страшится пойти к нему в гостиную, что ноги каменеют и отказываются идти. И пока уговаривает себя, что так надо, Джунмён ловит себя на мысли, что за последние пару-тройку недель очень многое происходит или пытается произойти с ним впервые. Это пугает, настораживает и где-то внутри, наверное, даже приводит в восторг, но Джунмён не уверен, что знает, как это – восторгаться. – Я сделал ДНК тест. Джонин первым нарушает тишину, когда Джунмён таки является в гостиную, занимая кресло, чтобы держать дистанцию, и глотает после его слов из своего стакана. – Ясно. – Ясно? – Джонин хмыкает недовольно, наконец, устремляя на него взгляд, и Джунмён тоже рискует посмотреть в ответ. – И это всё, что ты можешь мне сказать? Джонин спешно закипает. Джунмён теряется совсем сильно, потому, что это то, что он чувствует совсем сильно последние пару-тройку недель – потерянность. Смотрит на свои руки. Джонин ловит себя на мысли, что ни разу до этого не видела мужа таким растерянным. – Спроси, и я отвечу. Его голос звучит неуверенно и негромко. Джонин гонит прочь мысли о том, почему он так реагирует и так себя ведёт, что совсем на него не похоже. – В любой системе исчисления нет такого числа, как количество моих вопросов. – Я не знаю, с чего начать… – Может, например, с извинений? – предлагает Джонин. – Или собственное эго не позволяет? А интересно бы вышло: «извини, любимый, но я – тот, кого ты девять лет пытался поймать!», – выдыхает он и Джунмён слышит неприкрытое ехидство в его словах, понимая, что это защитная реакция на боль. – Хотя, погоди, «любимый», – Джонин хмыкает, но совсем невесело, – о чём это я? Ты же на такое не способен, так? Джонин смотрит с вызовом точно в его глаза и Джунмён, видя теперь неприкрытую ярость на дне его зрачков, вдруг поддаётся ей и сам, вспыхивая в ответ. – Это Кёнсу так сказал? – вопросом на вопрос отвечает он. – Причём тут он? – не сразу понимает Джонин. – А что, ты резко стал разбираться в психиатрических диагнозах? – уточняет Джунмён, недовольно фыркает. – Ну так просвети меня! – Куда это делась твоя недавняя кротость, что была пять минут назад? – интересуется Джонин. – Меняешь маски, как перчатки. – Ты понятия не имеешь, о чём говоришь! – Джунмён вдруг ловит себя на мысли, что повышает голос. – Ну так объясни мне! – а Джонин откровенно переходит на крик, тут же следом понижая голос, чтобы не разбудить Сэхуна. – Уж я-то имею право знать, ты столько лет мне лгал! – Я не лгал, я… – и вся спесь вдруг снова куда-то исчезает, а с ней и ярость, на смену им приходит растерянность. Джонин наблюдает, как с его лица сползает гримаса злости и появляется совершенно, кажется, искренняя, едва ли не детская растерянность. Он поднимается на ноги со своим стаканом в руках и расхаживает перед креслом, хмурится и кусает губы, очевидно, что пытаясь собраться с мыслями. – Я не знаю, с чего начать… – Начни сначала, Джунмён-а. Его голос вдруг звучит совсем спокойно, успокаивающе, Джунмён на мгновенье замирает, прислушиваясь к его звучанию совсем внимательно, стараясь не пропустить ни одного полутона или интонации. – Что бы я сейчас не сказал, ты воспримешь это, как оправдание… – выдыхает он, на мгновенье вскидывая на мужа взгляд. – Ты за меня знать не можешь! – Джонин отрицательно качает головой. – А я не собираюсь оправдываться, – договаривает Джунмён. – Потому что не считаю себя… – Что? – перебивает Джонин, ошалело хмыкая. – Виноватым? – Поставь себя на моё место! – просит Джунмён чуть возмущённо. – Ну уж нет, увольте! – О чём нам разговаривать, если ты так реагируешь? – бросает Джунмён через плечо и вдруг оборачивается, глядя на него во все глаза, потому что, кажется, понимает, что сказал. В его глазах Джонин совсем отчётливо видит страх, страх того, что он снова уйдёт. И это, по меньшей мере, поражает. – О том, как, почему и кого убил, ты будешь рассказывать не мне, а суду, – уточняет Джонин, многозначительно вскидывая брови, и Джунмён зыркает на него через плечо, делая глоток из своего стакана. – А я спрашиваю конкретно за нас. За Сэхуна. – Всё это связано, я… – Джунмён снова заметно теряется, вздрагивает совсем заметно, отворачиваясь от мужа окончательно, и вдруг обнимает себя руками за плечи, худая спина дрожит. Джонин в очередной раз ловит себя на мысли, словно перед ним не Джунмён, потому что всё, что он показывает ему здесь и сейчас, совершенно очевидно, что искреннее – удивляет и поражает его до глубины души, и он не может понять, почему не видел этого девять лет? Почему не видел этих искренних, на самом деле инстинктивных, словно детских реакций, и как не обращал на них внимание? Следом Джонин ловит себя на мысли о том, что в какой-то момент готов поддаться порыву и сжать ладони на его плечах, обнимая, но вовремя себя тормозит, впиваясь пальцами свободной руки в быльце дивана, на котором сидит. – Как ты не понимаешь… – голос Джунмёна звучит с очевидным надрывом. Джонин обещает себе удивиться этому попозже, а сейчас слушает совсем внимательно. – Мне нельзя иметь родных, кровных детей. – Почему? – Джонин сначала уточняет, а потом понимает, что ответ знает и так, и Джунмён озвучивает его следом. – Чтобы они не были такими, как я! – отзывается Джунмён на выдохе. Джонин вздыхает. – А сразу… – А сразу – что? – перебивает его Джунмён, наконец, полноценно поворачиваясь к нему, и Джонин видит какой беспокойный и тревожный его взгляд. Как раскраснелись щёки и дрожат губы и это так открыто выдаёт его импульсивность в это само мгновенье, выдаёт то, как им овладевают эмоции, что Джонин интуитивно даже поднимается с дивана, шагая ему навстречу чуть ближе, чтобы рассмотреть всё это на его лице. До этого самого мгновенья не менее любимом. Несмотря ни на что. – А сразу – что? – снова повторяется он. – Нужно было рассказать тебе об этом? Как? – Джунмён горько хмыкает. – «Извини, любимый, но у меня ген психопата с рождения в наследство от папы, и я не хочу передать его нашему сыну! Поищи себе кого-то, кто родит тебе не психопата, а!». Отличный план! – Джунмён всплескивает руками. Джонин порыва больше не сдерживает, но не тоня в нежности, нет, скорее в непонимании, а ещё в удивлении от того, что видит на его лице. Он ставит на быльце дивана своей стакан да шагает ещё ближе, заключая его лицо в ладони, глядя в глаза совсем пристально. – Джунмён-а, но почему я слышу это только девять лет спустя? – зовёт, глядя в глаза, и Джунмён очень отчётливо видит в его глазах кроме неотъемлемого теперь в его адрес разочарования ещё непонимание, обиду и неприкрытую глубокую боль. – Я не… И он теряется в очередной раз, только теперь, видит Джонин, совсем не от его слов, а скорее от его действий. Джонин наблюдает, как тянется пальцами к его рукам, но замирает в паре миллиметров от них, словно боясь прикоснуться. И что-то активно ищет в его глазах, глядя в ответ так же пристально, не скрывая своей растерянности вовсе. Джонин выпускает его лицо из ладоней, шагает прочь, опускается на диван, глотает джину. Джунмён делает так же, опускаясь в кресло. Молчит, глядя на свои колени, вновь подбирая слова. – Я не знал, как отвязаться от беременности… – начинает он, и Джонин концентрируется на его словах, больше старясь на него не смотреть, чтобы самого себя не сбивать с толку, как пару мгновений назад. – В самом начале… Думал сделать справку о бесплодии или об угрозе рожать. Но… – Джунмён глотает слово и следом хмыкает, слышно улыбается. Джонин поднимает взгляд только на секунду, чтобы убедиться в этом: – Но ты упёртый! Ты бы затягал меня по врачам и правда бы вылезла наружу, рано или поздно. Поэтому я решил…так… – Так? – Джонин вздыхает. – Ты стольких людей обвёл вокруг пальца, включая врачей. – Врачи были куплены, – теперь вздыхает Джунмён. – Мой положительный тест, анализы, снимки УЗИ – всё это было куплено. – А живот? – Джонин совсем недоверчиво вскидывает бровь. – Моя комплекция большого и не предполагала, – Джунмён пожимает плечами. – Пришлось набрать пару-тройку лишних килограмм, а на последних сроках я носил накладной. – Но как я… – Джонин задумывается: и правда – а как? – А ты меня вживую, а не по видеосвязи то с животом на последних сроках видел хотя бы раз? – Джунмён хмыкает, но с какой-то неприкрытой горечью. – Ты работал, детектив Ким, и был где угодно, только не со мной. И даже если бы твоё отсутствие устроил не я, какой омега… – Погоди-ка, – перебивает Джонин, хмурясь. – Что значит «если бы твоё отсутствие устроил не я?» – А где ты был на моих якобы поздних сроках? Не помнишь? – Я…работал… – неуверенно выдыхает Джонин, вспоминая. – Работал, – Джунмён кивает. – В Пусане. В Инчоне. В Ульсане. В Тэгу и на Чечжу. – И каким это образом всё это устроил ты? – снова с недоверием уточняет Джонин. – А кого ты ловил? – «Карателя»!... И тут до Джонина, наконец, доходит и он обхватывает голову руками, склоняя ту. Молчит несколько долгих мгновений. – Ты нарочно этот делал, – понимает, подавая голос и устремляя взгляд на мужа, – гонял меня по стране. – Да, – Джунмён согласно кивает. – В день моих «родов», буквально на пару часов раньше моего прибытия в больницу нерадивый папаша бросил маленького альфу, отказавшись от него по всем правилам. В роддоме всегда есть отказники, я знал, что не останусь без ребёнка, – Джунмён делает паузу, наблюдая, как муж снова закрыл лицо руками. – Приехав, ты назвал маленького альфу Сэхуном. Джонин молчит. Допивает свой джин одним глотком. Встаёт, расхаживая по комнате. – Но он всё равно твой сын, – наблюдая, как он мечется по гостиной, зовёт Джунмён. – Не по крови, но по документам и… – запинается, но продолжает вскоре. – Ты его вырастил и воспитал. Любил как родного. – Вот откуда гематологическая аномалия!... – понимает вдруг Джонин следом, наконец, устремляя на мужа взгляд, снова плюхаясь на диван, обновляя и себе, и Джунмёну джин. – Верно, – Джунмён кивает. – У меня очень редкая группа крови. У носителя четвёртой группы никак не может быть ребёнка с первой. Это никакая не аномалия, это в принципе невозможно. – С тобой с каждым днём всё интереснее!... – Джонин трёт переносицу, глотая из своего стакана. – Ты… – Джунмён по-прежнему растерянный, – …не спросишь про «Карателя»? – Ты шокируешь меня каждым произнесённым словом, – честно признаёт Джонин. – Я не успел осознать, что девять лет жил с убийцей, которого настырно ловил, а тут оказалось, что мой сын – вовсе не мой. – Ты не… – Джунмён снова глотает слово и, видно, пытается подобрать нужные слова. – Я не… не умею… – Что? – уточняет Джонин. – Любить? Я в курсе! – хмыкает он, но с нескрываемой горечью. – Проклятье, я – детектив спецотдела по особо тяжким, а ты всю свою карьеру маньяка был у меня перед носом, каждый день был на виду и так искусно мне лгал, манипулировал мною так профессионально и так ловко лицемерил да менял маски, что я оставался безмозглым слепым дураком столько лет, когда всё было перед глазами. – Ты не…безмозглый слепой дурак, просто я… Теперь Джунмён совсем интуитивно шагает поближе к мужу, оказываясь ближе на совсем опасном расстоянии и так же неосознанно вдруг прикасается кончиками пальцев к его ладони, перебегая оттуда на запястье, чувствуя, как боится лишний раз дышать в его присутствии и как покрывается мурашками. – Я на твою нежность больше не поведусь, – выдыхает Джонин негромко в его ухо, но от прикосновения не отстраняется и шага прочь не делает. – Я ей больше не верю! – и уже через мгновенье Джонин сжимает его плечи совсем сильно, и отстраняет от себя прочь, слегка вздрагивая, так, что сам Джунмён словно приходит в себя, фокусируя на нём взгляд. – Каждый день за девять лет я безумно тебя любил, буквально боготворил, в то время как ты вытирал об меня ноги. С меня довольно этого лицемерия! Он теперь сам отшагивает назад, увеличивая расстояние между ними. – Поэтому оставь меня в покое сейчас. О кофейный столик слегка стучит его пустой стакан. Негромко хлопают входные двери. Затем в ночной тишине двери машины. Заводится мотор и его звук, отдаляясь, стихает. Гостиная перед глазами вдруг берётся кругом и Джунмён теряет равновесие, плюхаясь на пол.