Джонин толкает двери кабинета своего отдела, намереваясь позвать с собой на кофе первого, кого там увидит, но никак не ожидает увидеть Вонхи.
И едва шагает на порог, тот, стоя лицом к его коллегам, но спиной к нему и к двери, вслух роняет совсем провокативное:
– «Каратель» – муж детектива Ким.
Все взгляды в кабинете устремляются на Джонина.
Тот стойко те выдерживает. Молча входит, опускается в своё кресло, наблюдая, как Вонхи наоборот обходит стол, чтобы быть подальше от него.
– Продолжай, Вонхи! – настаивает Джонин, стараясь скрыть своё напряжение и пытаясь казаться максимально безучастным, потому что чувствует, как внимательно Кёнсу сканирует его взглядом.
– Я… – Вонхи вдруг откровенно тушуется под взглядом Джонина. – Детектив, я…
– Ты – что? – уточняет Джонин.
– Вам нечего тут бояться, – настаивает Сынги. – Что за безосновательные обвинения? Вы понимаете, чем чревата клевета на таком уровне?
– И детектив Ким об этом знает! – договаривает Вонхи, сплетая дрожащие пальцы в замок.
– Вонхи, ты говорил, что не можешь идентифицировать «Карателя». И в какой из обоих раз ты лжёшь? – уточняет Минхо.
– Или в какой из обоих раз ты боишься? – уточняет Кёнсу, и Джонину стоит почти нечеловеческих усилий, чтобы не зыркнуть на него недовольно и предупреждающе.
– Да что за бред? – Минхо фыркает, рассмеявшись.
Сынги устремляет взгляд на Джонина и тот прыскает.
– Несусветный, – кивает он, переглядываясь с Минхо. – Вонхи, так откуда здесь вдруг нарисовался мой муж?
– Я вспомнил, – отзывается Вонхи. – Он звонил вам, когда вы были со мной, я помню его лицо на экране вашего телефона.
– Вонхи-ши, – подаёт голос Сынги. – Давайте по-честному, я зову физиогномистов и вы работаете с ними, если помните лицо. А после, как поработаете, мы сами сделаем выводы, кого мы видим. К тому же закончим с расследованием.
– Это подло, – хмурится Джехён. – Шеф же пообещал вам, что за ваше содействие вы получите амнистию в своих грешках. Зачем вы это делаете?
– Я отведу его к физиогномистам и понаблюдаю за процессом! – вызывается Кёнсу, получая одобряющий кивок от шефа, и под руку выводит Вонхи.
Джонин чувствует, как солгав всему своему коллективу, в груди под рёбрами начинает болеть, но глотает боль, стараясь выглядеть максимально спокойным, хотя внутри буря мешает дышать нормально.
– Хён, не расстраивайся, – пытается подбодрить Джехён, пока Джонин думает, где он так оступился и почему всё пошло таким путём тогда, когда он меньше всего этого ожидал? – Всё будет хорошо.
– Знаю, Джехён-а, – Джонин кивает согласно. – Я собирался за кофе, – вспоминает он, решая спешно найти повод, чтобы уйти. – Вам взять? – и бросает взгляд на шефа тоже, чтобы понять, какое у него настроение, но Сынги совсем не выглядит настороженным. Тот кивает в ответ и Джонин, стараясь не выдать своего настоящего внутреннего волнения, поднимается на ноги да двигает из кабинета прочь.
Что, если Вонхи действительно, поработав с физиогномистам, обвинит Джунмёна, хотя и заслужено?
Пока пытался разобраться со своей собственной болью, он совсем забыл, что нужно разобраться ещё с последствиями.
Джонин вынимает телефон только уже у самого кафетерия, уже привычным жестом за последние дни набирая мужа, чего не делал предыдущие несколько недель.
– Ты где? – вновь без приветствия.
– Привет, – зовёт Джунмён и его голос теплеет. – В редакции, а что?
– Вонхи, он… – Джонин мнётся, вдруг понимая, что становится соучастником в это самое мгновенье совсем крепко.
– Он в Сеуле? – удивляется Джунмён и, по голосу слышно, настораживается. – Что он сделал?
– Прямо указал на тебя, как на «Карателя», – отзывается Джонин и вдруг слышит помехи и заметный звук удара. В динамике что-то шипит, но всё-таки какой-то звук есть. Звонок не прерывается. – Мён?
– Кому сказал? – отзывается Джунмён через мгновенье, теперь слышно по голосу – совсем взволнованный.
– У тебя всё в порядке? – в ответ интересуется Джонин.
– Да, всё, – с запинкой отзывается он. – Я… я телефон уронил. Так кому он сказал?
– Моему отделу, – отвечает Джонин. – Они не верят. Отвели его к физиогномистам.
– Есть шанс, что на портрете таки получусь не я, – выдыхает Джунмён с лёгким подобием облегчения. – Свет бы ни к чёрту, сам знаешь, и даже то, что я…
– Твоё самолюбие!... – шипит Джонин сквозь зубы. – Любитель перформенсов и эффектных шоу! – переходит почти на крик следом, выходя из себя.
– Джонин, я думал, что он не жилец, – выдыхает Джунмён, выходя из себя так же. – Убить его мне не дал ты! – напоминает он возмущённо. – Так может мне доделать дело сейчас?
– Пристрелю своими руками! – в сердцах вырывается у Джонина и оба они замолкают. Джунмён в трубке даже не дышит. – Езжай домой и ни шагу оттуда в ближайшее время, пока я не позволю.
– Я всё равно… – Джунмён чуть тушуется. – Я не… – вздыхает. – Ты должен забрать Сэхуна уже сегодня, – зовёт он следом. – Интересные дни уже… уже…
– И ты в редакции? – Джонин хмурится.
– Я уже выхожу, – отзывается Джунмён. – Только заеду в супермаркет.
– Домой! – Джонин почти рычит в трубку. – Я сам привезу тебе продукты и заберу Сэхуна с сада.
– Ладно.
Джунмёну домой из редакции ближе, а потому Джонин решает дать ему эту фору, пока отпрашивается у шефа, пока едет в супермаркет, пока бродит между стеллажей с тележкой.
О том, что происходит на самом деле в их жизни, он позволяет себе подумать только, когда паркуется во дворе собственного дома, видя машину мужа на своём месте. Он вдруг понимает, словно все, что было до этого – было только разминкой в сравнении с тем, что их ещё ждёт. Потому что никакая правда, что он для себя открывает, не стоит и рядом с тем, что эта правда может открыться миру. И эта простая истина вдруг обрушивается на него с такой силой, что даже придавливает к креслу, в котором он сидит.
Джунмён на волоске от того, чтобы быть раскрытым, так, как не был даже в то мгновенье, когда Джонин спугнул его с Вонхи.
Потому, что если правда станет доступна всем, пути назад уже не будет, и не будет ни единого способа, чтобы всё исправить. Джонин не уверен, что решение есть и сейчас, но, по крайней мере, он обещал себе подумать, что со всем этим делать. Только сейчас думать просто некогда, и предпринимать что-то серьёзное тоже.
Только ждать.
Выстрелит или нет.
С другой стороны, закрывая глаза на его вовлечённость, как сам он сможет спать по ночам? Как сможет спокойно смотреть в глаза коллегам, и сможет ли вовсе, конечно, так откровенно наплевав на свой долг и на свою честь вдобавок.
Потому что всё его мировоззрение, его принципы и идеалы рассыпаются на глазах как песок сквозь пальцы, не оставляя по себе ничего. И в момент, когда он осознаёт, что действительно становится соучастником, потому что знает правду, но молчит, потому, что скрывает и дурачит всех, он крепко задумывается о том, а зачем?
Просто ни в университете на юридическом, ни в школе полиции никогда не говорят о том, что делать, если ты оказываешься вовлечён в дело на все двести процентов. Конечно, все кричат о долге и о чести и о клятве верности стране и её жителям, а ещё об обязанностях сдать, наказать, выдать. Но неужели на деле это так просто сделать?
Прийти и отдать им его!
Закрыть глаза, промолчать и глотнуть все, что вас связывает или связывало, честолюбиво, как законопослушный гражданин и служитель закона.
Почему никто не говорит, как на деле сложно нарисовать черту между двумя этими истинами так, чтобы остаться в своём уме?
Как ему сдать мужа своему отделу, если по долгу совести и службы он и обязан это сделать, а по долгу собственного сердца, оно, проклятье, всё ещё до последнего своего удара принадлежит Джунмёну.
Джонин склоняет голову на руль, выпуская весь воздух из лёгких, и отсчитывает назад, чтобы голова чуть прояснилась. Обычно помогает.
Когда перед глазами темнеет, он крепко зажмуривается, затем резко распахивая глаза, и делает глубокий вдох, чувствуя, как воздух заполняет грудь. Сердце пропускает удар и начинает дальше биться уверенно и ровно.
Выбираясь из машины, Джонин подхватывает бумажные пакеты и двигает в дом. Но едва оказывается на пороге, закрывая за собой дверь, вдруг вспоминает, зачем он тут и оказывается прибитым к порогу этим пониманием.
Потому что по дому гуляет ещё не слишком явный, но уже довольно пьянящий аромат, и Джонин несколько мгновений заставляет себя то ли не дышать, то ли не поддаваться. Он уверенно двигает в кухню, не обнаруживая мужа, и берётся разбирать пакеты.
Но когда заканчивает с теми, стоя спиной ко входу, вдруг понимает, что в кухне больше не один. Без лишних движений и вдохов, Джонин осторожно прячет оставшиеся продукты в холодильник и мысленно готовит себя к тому, что может увидеть сейчас за своим плечом.
А когда оборачивается, Джунмён действительно на пороге кухни, в его, проклятье, рубашке, которая как минимум до середины бедра.
– Привет.
Так буднично, словно ничего и не происходит.
– Мне нужно ехать.
Джонин шагает в противоположную от него сторону, чтобы двинуть прочь из кухни, но Джунмён шагает туда же следом, преграждая ему путь собой.
– Мён...
– Погоди...
Он не тянется за прикосновением, только следит глазами, но Джонин знает прекрасно, что ждёт. Знает, потому, что осознает и сам – один, даже незначительный контакт их кожи в таком состоянии, и он не сможет и шагу прочь сделать. Не сможет отстраниться, не сможет отказаться, не сможет уйти.
И то, как это понимает Джунмён, при этом открыто не настаивая, заставляет Джонина нахмуриться.
Нет.
Сейчас не время.
И не те обстоятельства, в которых он бы мог поддаться.
Джонин пытается снова обойти его и уйти, и снова натыкается на мужа, интуитивно делая полшага назад, чтобы не прикасаться.
А он, проклятье, смотрит сквозь чёлку и ждёт, потому, что по глазам видно – он знает, что дождётся.
Джонин планирует разрушить его ожидания.
Он предпринимает ещё одну попытку уйти, какой бы она не была: шагает ближе, хватает за худые плечи, чтобы чуть подвинуть его в сторону и пройти, но Джунмён от такой настырности, не в состоянии противиться его силе в принципе и его власти над собой в данное мгновенье, вдруг не удерживает равновесия. Его чуть заносит, и он оказывает на полу.
Джонин дёргается, сам пугаясь того, что происходит, удивлённо смотрит на мужа, затем на свои руки. Вздыхает.
– Проклятье, Джунмён-а! - сквозь зубы.
Протягивает ему руку, чтобы помочь подняться, но не просто ставит на ноги, а подхватывает под бёдра и сажает на стол.
Потому что пути назад не было с самого начала. С первого шага на порог. И зачем только было...?
Джунмён разводит колени, пуская его ближе, и тут же обнимает за шею, едва он шагает вплотную. Джонин за какое-то мгновенье теряет связь с реальностью, накрывая белоснежные бёдра ладонями, встречаясь с ним взглядами и потянувшись к его губам за поцелуем.
И целует следом так отчаянно, словно он уже, в это самое мгновенье ускользает из рук. И Джунмён отвечает так же отчаянно и цепляется кончиками пальцев за его плечи совсем крепко, боясь его отпустить.
Джонин ныряет ладонями под просторную рубашку, накрывая ладонями ягодицы, чтобы потянуть поближе, на себя, и сбегает поцелуями с губ на щёку, а оттуда на шею, чувствуя, пока его нетерпеливые чуть дрожащие пальцы справляются с его курткой, что с хлопком падает на пол, затем с мелкими пуговичками рубашки, потому, что в отличие от него, Джонина так просто из неё, не расстегнув, не вытрусишь. Его кожа, как обычно, бархатная, тёплая и он так здорово вздрагивает от каждого прикосновения к ней губами, что голова кругом берётся. Джонин накрывает ладонями теперь белоснежную поясницу, поглаживая ту кончиками пальцев, и впивается губами в его шею сильнее, когда пальцы мужа, наконец, добираются до пояса его брюк.
И когда Джунмён справляется с ремнем, затем с пуговкой и вжикает негромко молния, Джонин разбирается дальше со своими брюками сам, делая полшага прочь, но не смея оторвать от него взгляда. Потому, что он упирается стопкой мягко ему в живот и Джонин не сдерживается, наконец, выбираясь из брюк окончательно, обхватывая тонкую лодыжку пальцами и целуя выпирающую косточку. Шагая обратно близко, вновь обхватывая за ягодицы, чтобы потянуть к себе поближе, и следом устраивая тонкую лодыжку на своём плече. Джунмён прогибается в пояснице, обнимая под руками поперёк спины, и не сдерживает стона, когда Джонин мягко толкается в ожидающее тело.
И максимально, насколько это возможно, прижимаясь друг к другу, оба замирают, прижавшись и носами, безмолвно наслаждаясь несколько секунд моментом единства. Затем Джунмён выдыхает, знает Джонин, только для того, чтобы следующий вдох они уже сделали вместе, в унисон. И когда дыхание синхронизируется, а с ним и толчки, Джунмён начинает дышать сбито и рвано.
И в это самое мгновенье, Джонин, глядя на него теперь глазами совсем другими, начинает непроизвольно концентрироваться на том, чего до этого он обычно не замечал, чему не придавал значения и воспринимал, как должное.
Джонин видит, как Джунмён закусывает нижнюю губу с каждым новым толчком и как зажмуривается довольно, расслабляясь следом; видит и чувствует, как крепко держатся за плечи его руки и как он намеренно сжимает так сильно, как может, чтобы «наследить» побольше, чтобы словно пометить: следами полумесяцев от ногтей, и отпечатками. И как считывает все его желания, что видит в каждом движении, ловит в каждом вдохе и в каждом движении зрачков. И как тянется за поцелуем, казалось бы, совсем невесомым, но топит и тонет в нём сам. И когда смотрит в глаза и улыбается, о Боже, как он улыбается, Джонин окончательно теряет связь с реальностью.
Он сбивается с ровного ритма, прижимаясь носом к тонкой шее, чувствуя, как Джунмён прогибается навстречу каждому его движению, и буквально млеет, потому что в то мгновенье, когда сам хрипит, стоны мужа звучат как музыка. Он задыхается и одновременно с тем дышит полной грудью. Джонин зажмуривается до искр из глаз, чувствуя, как муж сжимает его в себе, и кончает в него, тут же ощущая узел. Ощущая, как хрупкое белокожее тело, что всё ещё в его рубашке, расслабляется в его руках, но обнимать не прекращает, складывает голову на его плече.
И несколько мгновений сцепки проходит в полной тишине. Джонин слушает, как он дышит, стараясь сконцентрироваться на этом звуке и прийти в себя, когда Джунмён чуть отстраняется от его плеча.
Смотрит ему в глаза совсем близко, прижимаясь носом к его носу, и обнимает за шею, вплетаясь пальцами в волосы на его затылке.
– Не уходи… – едва различимым тёплым шёпотом в его губы, касаясь тех почти невесомо, щекоча ресницами, потеревшись носом о его нос и уголком губ улыбаясь. – Прошу… – и когда роняет последнее слово, сжимает пальцы на устье его шеи чуть сильнее, словно не давая уйти, не отпуская.
Джонин выдыхает, интуитивно тянется к тонкой талии, чтобы обнять поверх рубашки, следом нырнуть под неё, привычно поглаживая поясницу.
– Хочешь, чтобы я остался…на всё время? – уточняет Джонин, неосознанно поддаваясь магии момента, потому что Джунмён в его руках настолько трепетный и до такой невероятности красивый, что от этого даже больно.
– Хочу… – Джунмён звучит всё так же тихо и следом смеётся негромко, потому что видит, как Джонин обнимает сильнее, но качает головой при этом отрицательно.
– Проклятье… – выдыхает в его губ, слегка целуя. – Ненавижу, Джунмён-а... Ненавижу тебя…
– Я знаю… – и он снова улыбается едва заметно и так потрясающе. – Я тебя тоже…
***
– Я что-то пропустил? – Бэкхён делает совсем смешную показательно удивлённую гримасу и Джунмён глотает смешок, глядя на него, следом толкает локтём в бок.
– Нет, не пропустил, – отзывается и следом, видит Бэкхён совсем явно, втягивают шею в плечи потому, что на кухне, где они, появляется Джонин. Забирает со стола две больших пиалы с покорном, уходит обратно в гостиную. – Всё нормально.
– А это что было? – Бэкхён хмыкает, когда Джонин уходит, снова толкая в бок. – Мён, – тянет, тряся того за плечо. – Погоди, – и тут до него доходит, – он что, был с тобой всю течку?
Джунмён вздыхает, устало прикрывая глаза.
– Был.
Бэкхён присвистывает.
Он приезжает с мужем и двойняшками этим утром, когда дедушка уже привёз Сэхуна, чтобы детвора могла вдоволь наиграться вместе, и пока те вместе с отцами в гостиной, он с Джунмёном на кухне занят приготовлением чего-то на обед.
– То-то я смотрю, вы как смущённые подростки, – выдыхает он, посмеиваясь. – Молчите, краснеете и тушуетесь.
– Да уж, – Джунмён хмурится. – С чего бы это, а?
– Ладно тебе, Мён-а, вы ведь замужем, – напоминает Бэкхён и добавляет. – Думал, помиритесь по средствам близости? – видя, что он всё ещё хмурый, уточняет Бэкхён, и Джунмён неопределённо дёргает плечом, пряча в этом заметный для Бэкхёна кивок. – Вы не разговаривали об этом?
– Неловко, – отзывается Джунмён. – Мы не разговаривали почти пару прошедших недель до этого, а тут…
– Кому неловко? – фыркает с удивлением Бэкхён. – Мён-а, вы девять лет вместе, из них семь в браке. О каком «неловко» я сейчас слышу?
– Ага! – Джунмён хмыкает, чуть всплескивая руками. – Я – психопат-убийца, а муж – офицер полиции!
– Идеальная пара! – подытоживает Бэкхён и они оба прыскают.
***
На самом деле, ответственность за происходящее сваливается на Джонина совсем неожиданно. И не потому, что он не ждёт; и не потому, что опасается; и даже не потому, что слова и действия Вонхи имеют хоть какой-то смысл.
В чём дело, Джонин узнаёт позже, уже после.
После, когда сделать уже ничего не может.
Когда остаётся один на один, лицом к лицу с реальностью и всё, что может – это даже не принимать, а просто её лицезреть.
Он теряет нить и ход событий, пропускает едва ли не всё, потому что, опять-таки, слишком сосредотачивается на катастрофе внутри себя, а ещё внутри Сэхуна и, возможно, внутри Джунмёна. А потому, когда всё складывает так, как складывается, он к этому оказывается не готов абсолютно. Причём абсолютно до такой степени, что первое время даже не знает, как ему реагировать.
Он словно в литургическом сне, способен только наблюдать, не дыша, и где-то на задворках мыслей удивляться, как он ещё в состоянии дышать в принципе.
И этот день, казалось бы, не особо отличается от всех предыдущих.
Джонин выбирается из машины, двигая к двери, и сталкивается с мужем на пороге.
Джунмён врезается в него, вскидывает взгляд, несколько мгновений безмолвно смотрит. Желает доброго утра, благодарит и спешит двинуть к своей машине, потому что опаздывает. Джонин ничего не говорит ему, только кивает и провожает его взглядом.
В доме тишина, потому что один маленький любитель Ститча ещё спит. Джонин двигает к нему в спальню, открывая шторы и пуская в комнату солнечный свет, и осторожно присаживается возле маленького альфы рядом на кровать, чтобы пару мгновений за ним понаблюдать.
Как это возможно, что он обожает морщить нос, так же как, и Джунмён, совершенно ему идентично, так, словно Джунмён действительно носил его под сердцем девять месяцев. Как это возможно, что он, совершенно так же, как Джонин, фыркает недовольно, когда ему что-то не нравится, и становится так похож на него в это мгновенье, что кто-то, даже зная правду, не заподозрил бы их в обратном.
– Соня, – зовёт он ласково, ероша по волосам, и ждёт, пока Сэхун проснётся и увидит его. И когда это происходит, маленький альфа переворачивается на другой бок и прижимается к нему, кое-как обнимая. – Сэхун-а, пора подниматься, иначе опоздаешь в сад.
– Какой сад? – бурчит Сэхун. – Я ещё сплю, и мне снится мой папочка.
Джонин улыбается ласково, следом вздыхает горько.
– Солнце, я отвезу тебя в сад, просыпайся! – Джонин целует розовую щёчку. – Сэхун-а!
– Папочка! – до Сэхуна вдруг доходит и он тут же схватывается, садясь на кровати и удивлённо глядя на Джонина. – Мой папочка! – тут же плюхается в его руки, довольно смеясь. – Ты здесь!
– Привет, – отзывается Джонин, целуя в макушку. – Умывайся, и пойдём завтракать. Папа напёк для тебя вафли, а я сварю какао.
– Какао! – восторженно охает Сэхун, целуя отца в щёку в ответ и спеша выбраться из кровати, чтобы сделать всё, как велели.
Джонин заканчивает с какао, переливая тот в любимую чашку Сэхуна, когда маленькая катастрофа в пижаме является на кухню и усаживается в кресло, довольно болтая ногами в мохнатых полосатых носках.
– Папочка, – зовёт он, когда Джонин варит себе кофе, вручает Сэхуну какао и ставит перед ними тарелку с вафлями, а также джем. – А ты больше не уйдёшь?
– Мне нужно на работу, солнце, – рассказывает он. – К тому же…
– А после работы? – настаивая, перебивает Сэхун. – Папочка, а почему ты не дома? Почему ты не со мной и не с папой?
– Солнце, понимаешь, – Джонин хмурится, глотая из своей чашки. – Мы с папой очень поссорились и пока…
– Ты папу больше не любишь? – снова перебивает Сэхун, удивляясь и пугаясь вместе с тем, глядя на отца огромными поражёнными глазами и хлопая ресницами.
Джонин вздыхает, наклоняясь к нему, чтобы чмокнуть в щёку.
– Люблю, – выдыхает и следом добавляет тихо настолько, чтобы Сэхун не услышал. – Но в этом главная наша проблема.
– Тогда почему ты не дома, папочка? – Сэхун откровенно вешает нос. – Я скучаю по тебе! – выдыхает он. – И папа скучает, – добавляет следом. – Он часто грустит. Папочка, я ни разу не видел, чтобы папа грустил.
Джонин снова вздыхает, ему хочется сказать, что он тоже ни разу этого не видел, но он молчит.
– Я буду приходить почаще, солнце, – обещает он следом. – Договорились?
– Хорошо! – Сэхун, наконец, довольно улыбается и принимается за завтрак.
Джонин отвозит его в сад и долго-долго обнимает во дворе, потому что маленькое чудовище обнимает совсем трогательно и крепко в ответ, прижимаясь к нему, и долго не хочет отпускать, пока с верхней ступеньки не спускается ожидающий его там Квансу и за руку не забирает его внутрь.
Джонин едет в участок с чёткой установкой, что после работы заберёт Сэхуна и отвезёт жевать макаруны и пить молочный шейк.
Он поднимается на свой этаж, выдыхает прежде, чем зайти, и нажимает на ручку двери, но с порога дверь толкают в обратную сторону и Джонин видит шефа, а за ним Джехёна и Минхо.
Шеф окидывает его взглядом, а затем, всё так же с порога, рассказывает, почему они у порога:
– Мы едем брать «Карателя».
Джонину на секунду думается, что если бы что-то было у него в руках сейчас, он бы непременно это выронил. Следом он удивляется, как вообще остаётся на ногах и вдруг встречается со взглядом Кёнсу поверх плеча шефа. Доктор До остаётся в участке, но в его глазах столько всего, что Джонин сразу разобрать и не может. Кёнсу смотрит одновременно и осуждающе, и с сожалением.
Ничего не говоря, Джонин молча кивает и пропускает коллег в коридор, двигая за ними следом после позволяющего жеста шефа.
Он не знает, что им говорить, и не знает, куда и за кем они едут. Хотя последнее он, конечно, подозревает.
В ушах звенит, но внутри настолько пусто, он не чувствует буквально ничего, что даже немного пугает. Хотя внутри себя он понимает прекрасно, что это лишь затишье перед бурей.
Может ли оказать так, что они на самом деле едут не за «Карателем»? Могли ли они ошибиться? Тогда почему ничего не сказали? Почему не посвящали его в детали расследования, делая вид, что ничего не происходит? Действовали скрытно? Не потому ли, что он – вовлечённое лицо?
Шеф грузит всех в свою машину, садясь за руль, следом сопровождают ещё две машины патрульных. Джонин глотает выдох, когда они проезжают мимо его района, но понимает следом, что Джунмён всё равно не там, он не дома. Джонин осторожно пытается взглянуть на Минхо, следом на Джехёна и на шефа, но все они, нарочно или нет, избегают его взгляда, кто глядя в сторону, а кто устало прикрывая глаза.
Когда машина оказывается на территории Каннамгу, где сосредоточены все городские издания и редакции, Джонин чувствует, как внутри начинает клокотать страх.
Обычный животных страх. Не страх быть раскрытым, или не страх, что раскрыли Джунмёна, и не страх, что последствия могут быть для них обоих, а тот страх, который может испытывать альфа в адрес своей пары. Тот, когда альфа внутри него напрягается с мыслью «защитить», в то время, как здравый смысл подсказывает, что уже поздно, что всё без толку.
Поэтому, когда машина с конвоем паркуется возле знакомой редакции, Джонин ощущает, как холодеют кончики пальцев. Он на несгибаемых ногах двигает вместе с коллегами внутрь следом за шефом, поднимается в лифте на нужный этаж и проходит сквозь дверь в нужное крыло здания в необходимую редакцию.
А дальше, дальше всё происходит как во сне, словно из-под воды, не с ним и не с ними, потому что это просто невозможно.
Замирая в конце коридора, Джонин вдруг фокусирует взгляд и видит в противоположном его конце мужа. Джунмён двигает из кафетерия в соседнем крыле по этому самому коридору со стаканом кофе на перевес и несколько мгновений, глядя куда-то себе под ноги, ещё не видит ни рядовых, ни детективов, ни его самого. А когда это происходит, Джонин вдруг понимает, что не в силах сделать вдоха.
Потому, что Джунмён видит и в секунду следом понимает, что происходит.
Он не замедляется и не замирает, продолжая идти им навстречу. Молча выбрасывает по пути свой полный ещё, судя по всему, не начатый стакан в большую урну в коридоре и легко, без каких либо препятствий, обходя всех его коллег в коридоре, пару мгновений спустя уже замирает напротив него. Так же не роняя ни слова, Джунмён протягивает ему руки, глядя точно в глаза снизу-вверх, и Джонин каменеет окончательно.
Он стеклянными глазами смотрит на мужа, не моргая, и пытается осознать, что именно происходит, но, наконец, начинается буря и голова вдруг берётся кругом. Джунмён абсолютно спокойный, а ещё в его ясно-карих глазах столько немого доверия, в то время как Джонину хочется схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть, спросить, понимает ли он, что происходит, и что сам он в это мгновенье делает.
– Детектив Ким.
Голос шефа делит время на до и после. Джонин кое-как фокусирует на нём взгляд и Сынги уверенно кивает ему. То ли приказывает, то ли одобряет, то ли напоминает о том, что именно ему предлагают сделать и что он, по сути, сделать обязан.
Джонин, ничего кроме Джунмёна вновь перед собой не видя, на ощупь находит на поясе браслеты наручников.
– У вас есть право хранить молчание. Всё, что вы скажите, может быть использовано против вас в суде.
Джонин забывает сказать об обвинениях, лишь надевает наручники на его запястья, защёлкивая те, и ещё несколько мгновений держит его запястья в своих рука прежде, чем Джунмёна под руки по коридору прочь не уводят двое рядовых. Коллеги двигают следом, Джонин остаётся стоять как вкопанный, глядя на свои руки.
Он только что отдал любовь всей своей жизни под стражу? Только что арестовал его?
