***
Джунмён впервые за последние несколько месяцев спит так крепко и сладко, что не слышит ни входящих вызовов, ни после посягательств на его дверной звонок и входную дверь. Поэтому, когда, наконец, просыпается, первое, что делает, это находит взглядом у себя под боком лохматый мягкий комок из каштановых волосиков и голубой пижамы со Ститчем. Комок сопит, трогательный и тёплый, прижимаясь к нему. Убеждаясь, что его не разбудили, Джунмён осторожно выбирается из кровати, предварительно целуя спящего Сэхуна в кончик носа и, кутая его в одеяло, двигает к двери, чтобы открыть. – Всё хорошо? – Джонин не здоровается и не говорит больше ничего, лишь интересуясь тут же с порога, когда Джунмён распахивает перед ним двери. Бросая взгляд на настенные часы в прихожей, Джунмён кивает. – Мы ещё спим, – он шагает в сторону прочь, чтобы пустить мужа в свою съёмную квартиру, и закрывает за ним двери, наблюдая, как Джонин сменяет ботинки на комнатные тапочки да снимает куртку. – А что случилось? Джонин снова не отвечает словами, только протягивает ему свой телефон и Джунмён рассматривает заголовок полицейского отчёта и проложенные к нему криминалистические фото. – Опять «Сказочник»? – уточняет он, хотя вопрос риторический. Джонин наблюдает, как он находит взглядом, судя по всему, последнюю фотографию и на глазах бледнеет, а потому интуитивно шагает ближе, чтобы также интуитивно обхватить обеими руками за талию, не позволяя ему упасть. – Это не постановка? – переспрашивает Джунмён на всякий случай, и вскидывает взгляд на мужа. – Вы обнимаетесь? – слышится в это мгновенье голос Сэхуна из-за плеча мужа, и Джунмён, вздрагивая, роняет телефон из пальцев прочь на пол. Сэхун подбегает к ним, подавая телефон, и обнимает папу, куда достаёт, прижимаясь щекой к его животу, когда Джонин шагает чуть прочь, чтобы позволить ему это. – Это не постановка? – ещё раз уточняет Джунмён, глядя на мужа, и Джонин отрицательно качает головой. – Перебор даже для меня… – Я позвонил Ёлю с Бэкки, как был готов отчёт, они скоро приедут. Выдыхает вслух Джонин, а сам наблюдает, как Сэхун, обнимая папу, смотрит на него снизу-вверх совсем улыбчиво и довольно, жутко радостный, судя по всему, что они оба сейчас рядом, и когда оборачивается, протягивая к нему руку, Джонин лишний раз в своих догадках убеждается. – Может, отвезти Сэ к твоим родителям? – предлагает Джунмён, когда Сэхун утягивает за руки обоих в гостиную на диван. Но едва маленький альфа слышит это, тут же берётся хныкать и Джунмёну приходится обнять его покрепче и пообещать, что они с отцом никуда не денутся. Когда приезжают Чанёль с Бэкхёном, недоспавший своё Сэхун засыпает уже совсем привычно у папы под боком, прижимаясь к нему и держась во сне за его руку так крепко, как только способен, словно боясь отпустить. – Кажется, мой Ститч очень сильно соскучился, – констатирует Чанёль с порога негромко, едва видит спящего Сэхуна. – Давно он так? – Как я приехал, – отзывается Джонин, жестом приглашая садиться. – Есть идеи? – У меня, – Джунмён вздыхает. – Ты обсуждал в отделе? – Мы не находим аналогии со сказками так очевидно, как ты! – отзывается Джонин, бросая на него взгляд. – Неудивительно, – Бэкхён вздыхает, присоединяясь последним и усаживаясь на быльце кресла, в котором сидит муж, обнимая его за плечи, бросая улыбчивый взгляд на Сэхуна. – Обычные люди видят в сказках хорошее. – Это что за камень был в мою сторону? – уточняет Джунмён, но совсем не по злому. – Но ты прав, – кивает следом, соглашаясь. – Я сужу немного по-другому. – Это едва ли не единственная причина, почему я позволил всему этому происходить. Джонин в этот раз взгляда не бросает, а смотрит прямо и довольно строго. Джунмён фыркает. – Джонин, мне не шесть, как Сэ, чтобы ты что-то позволял или запрещал мне, – замечает он вслух. – И давай на чистоту, в силу того, что я смотрю на мир иначе, я часто вижу то, на чём даже детективы спецотдела по особо тяжким часто не акцентируют внимание. – Сам себя не похвалишь… – Джонин вздыхает, прикрывая глаза рукой. Чанёль присвистывает, Бэкхён цокает языком. – Вы как с цепи сорвались, – подытоживает он. – Хорошо, что Сэ спит и не слышит. – Давайте сначала, – мягко перебивает Чанёль. – Двойное убийство, у нас два трупа, альфа и омега двадцати одного и девятнадцати лет. Повешены в голубятне в Семейном парке Йонсан. По предварительной медицинской экспертизе – смерть от удушения… а можно не озвучивать это вслух? – Чанёль чуть передёргивает плечами. – Я многое с «Карателем» видел, конечно, но чтоб такое… – Удушение наступило потому, что он набил их глотки хлебом и спустил на них стаю голубей, – договаривает за Чанёля Джунмён, бросая взгляд на спящего Сэхуна, чтобы убедиться, что он действительно спит. Следом устремляет взгляд на мужа и кивая на маленького альфу. Джонин понимает правильно, легко подхватывая Сэхуна и унося его в спальню, в постель. – Думайте, – подначивает Джунмён. – Мне на ум приходит только одна сказка, где фигурирует хлеб или хлебные крошки. – Да ладно! – неверяще отмахивается Бэкхён, следом подозрительно прищуривается, глядя на Джунмёна. – Серьёзно? – уточняет и Джунмён, по глазам понимая, что он понял, согласно кивает. – «Гензель и Гретель», – Джонин вздыхает, потерев переносицу. – Проклятье! Как можно возводить в такую степень зла что-то настолько изначально доброе как сказки? – Только если это не попытки подмены понятий… – выдыхает Джунмён вслух и вдруг удивлённо хмурится, почему-то покрываясь неприятными мурашками по запястьям. – Джунмён-а? – Джонин замечает, как он меняется в лице и вдруг зовёт по имени, глядя совсем взволновано, и все взгляды в комнате устремляются на него. – Я в порядке. Джунмён кивает, следом поднимается на ноги, чтобы двинуть в кухню и попить воды, усаживаясь там в кресло в тишине и одиночестве. Отчего-то в груди неприятно ноет.***
Джонин мнётся на пороге всего с пару мгновений, следом стучит в дверь и входит после позволения. Кёнсу встречает дружелюбным взглядом и коротким жестом просит располагаться. Джонин окидывает кабинет взглядом, занимая предлагаемое ему большое кресло, и улыбается уголком губ. – Странно видеть тебя в такой довольно врачебной обстановке, – замечает он вслух. – Значит, вот где ты прячешься от отдела! – подытоживает он, и оба смеются, обмениваясь понимающими взглядами. – Я люблю работать тут с пациентами, но мозговые штурмы здесь мне даются плохо, – признаётся Кёнсу. – Для этого больше подходит мрачная атмосфера участка. Джонин снова смеётся, совсем расслабленный. – Так чем я могу помочь? – мягко подводит он к причине своего визита сюда. – Хочу поговорить о Джунмёне, – говорит Кёнсу. – Но, признаюсь сразу, поговорить как психиатр, а не как коллега. – Как психиатр? – переспрашивает Джонин, хмыкая с улыбкой. – А мне уже пора, да? – Ты был с ним много лет, а потому именно твой взгляд со стороны важен, – Кёнсу кивает. – Одно условие – это искренность. – А у Мёна с этим получается? – интересуется Джонин в ответ. – У него с этим абсолютно нет проблем, – уверяет Кёнсу. – Как раз наоборот: он прямолинейный и бесхитростный как ребёнок, не юлит и не пытается обмануть, – Джонин поджимает губы и Кёнсу тут же понимает, что он удивлён и, кажется, немного обижен по этому поводу. – Он называет вещи своими именами и открыто заявляет, что его волнует, а что ему не нравится во время наших сеансов, – Кёнсу не скрывает улыбки. – С тобой он другой? – Да, – Джонин кивает. – Поэтому слышать об искренности в его адрес для меня почти… – Джонин замолкает на мгновенье, чтобы подобрать правильное слово: – …почти дико. – Почему? – Потому, что всю нашу совместную жизнь он притворялся тем, кем не является. О какой искренности речь? – Основываясь на чём, ты делаешь вывод, словно всё, что он тебе демонстрировал эмоционально – было ненастоящим, неискренним? – А как иначе? – Джонин хмыкает, но совсем горько. – О какой эмоциональной демонстрации мы говорим, если у него проблемы с эмоциями? – Джонин, давай разберёмся: это называется эмоциональная дистрофия. У него проблемы не с испытанием чувств, а с выражением эмоций как реакции на эти чувства. То есть у него есть чувства и эмоции, просто он не умеет их правильно выражать, – пытается объяснить Кёнсу, но по взгляду понимает, что путает Джонина ещё больше. – Смотри, – подаётся он в своём кресле поближе к Джонину, чтобы объяснить буквально на пальцах. – Люди без такого диагноза понимают интуитивно, что от радости нужно смеяться, а от горя плакать. Для него это не интуитивно и не очевидно. Ему нужно точно знать грани чувств, различать их, чтобы понимать, какой должна быть нормальная эмоциональная реакция на то или иное чувство. И когда он буквально выучит их как таблицу умножения, начнёт разбираться легко, его эмоциональные реакции на чувства станут машинальными, естественными, интуитивными, как у обычных людей. Как, например, у нас с тобой. Джонин выслушивает внимательно, следом чуть хмурится, но теперь сбитый с толку. – Поэтому я спрошу ещё раз, Джонин, – нарушает Кёнсу тишину совсем мягко: – Основываясь на чём, ты делаешь вывод, словно всё, что он тебе демонстрировал эмоционально – было ненастоящим, неискренним? – На логике, – отзывается Джонин, потирая переносицу, – наверное… На том, что если всё время нашего знакомства он не был со мной самим собой, скрывал от меня страшные вещи, то, опять-таки, почему я не должен сомневаться в его искренности? – Да, скрывал, – Кёнсу кивает согласно. – Скрывал свою истинную сущность и дела рук своих. Скрывал правду о своём прошлом. Лгал тебе в глаза всё в тех же попытках скрыть то, что, по его мнению, ты не должен был знать, но… – Погоди, Су, – перебивает Джонин. – Ты пытаешься его оправдать? – Не пытаюсь, – Кёнсу отрицательно качает головой. – Пожалуйста, дослушай, – настаивает он и Джонин кивает согласно. – Я не отрицаю его лжи и не поддерживаю её, я только пытаюсь спросить, почему ты думаешь, что он не был с тобой искренним в другое время? Тогда, когда не пытался скрыть или солгать. Он ведь не делал это каждую секунду своего времени и мерил эмоциональные маски тоже для того, чтобы скрывать. Но это ведь не значит, что он не мог быть с тобой искренним, когда проявлял заботу о тебе – привозил тебе ужин в участок. Или когда он вызвал тебе «Скорую» после случившегося на складе, как проявление беспокойства. Или в моменты проявления нежности в простых объятиях, например. Ведь он мог быть искренним в эти моменты. Или ты считаешь иначе? Снова виснет пауза. – Я считаю, что даже в эти моменты он мог быть неискренним потому, что все свои действия, слова и поступки упорядочивал одной единственной цели – не дать мне знать, скрывать. Он очень хорошо меня знает, Су, и когда правда раскрылась, я задумался, а не было ли всё это…выгодой, скрытыми мотивами во всём, что он делал или говорил в мой адрес? И до Кёнсу, наконец, доходит. – Ты сомневаешься, любил ли он тебя искренне. Джонин вздыхает. – Испытывал ли он хоть что-то искреннее в мой адрес. – Но у тебя не было в этом сомнений, когда ты не знал правды. – Потому, что любящие глаза, Су, слепы, – Джонин вздыхает. – Розовые очки – это не красивая метафора. Кёнсу согласно кивает. – Это ли та причина, по которой ты не принимаешь его извинений и держишься на расстоянии? – снова интересуется Кёнсу прямо. – Извинений?! – Джонин смеётся вслух чуть нервно, закидывая голову назад. – Серьёзно? – Джонин, мы должны понимать, что он не знает, как правильно. Ему важно не просто сказать, что ему жаль, ему важно научиться идентифицировать, распознавать это чувство, узнавать его среди других. Он говорил тебе, что ему жаль, потому, что так это чувствует. Это то, как он извиняется, он признаёт свою вину, признаёт, что ему жаль. Признаёт, что он обидел тебя и что больше никогда бы не повторил подобного. – Ты снисходителен к нему, – констатирует Джонин, горько усмехаясь. – Больше, чем ко мне. Хотя из нас двоих жертва – явно не он. – Считаешь себя жертвой? – уточняет Кёнсу. – Чувствую себя обманутым и преданным. И активно пытаюсь избавиться от этого чувства, но оно тут же возвращается, стоит едва взглянуть ему в глаза. – Начнём с того, что я не снисходителен к нему. Я просто понимаю лучше, как работает его эмоциональная дистрофия. Во-вторых, ты спрашивал его об этом? – О чём? – Что он испытывал или испытывает к тебе по-настоящему, искреннее! – Спроси у ребёнка, который разбил родительскую вазу, он ли её разбил, и какой ответ услышишь? – Джонин, я разве ранее не говорил тебе о его честности и бескорыстности? Он не станет лгать тебе или юлить в таком вопросе, – напоминает Кёнсу. – Вопрос в другом – вне зависимости от того, что он скажет, поверишь ли ты ему? – Кёнсу выдерживает паузу, давая Джонину пару мгновений подумать. – Но вот, что из своих наблюдений расскажу тебе я: ты не обращал внимания, что большинство его обмороков происходят либо в твоём присутствии, либо при твоём упоминании? – уточняет он, и Джонин тут же хмурится, растерявшись и удивившись одновременно. – Теперь, поговорив с тобой, я могу с огромной вероятностью своей правоты объяснить это. Сначала реакцией его психики на сильные эмоциональные всплески были панические атаки. Когда признаки беременности стали ярче, панические превратились в обмороки в силу ослабленной уже не психики, а, в первую очередь, тела. А теперь подумай сам: если при виде или упоминании тебя у него случается дикая эмоциональная буря, значит ли это, что он таки испытывает к тебе что-то искреннее и настоящее?***
Слова Кёнсу не выходят из головы по пути домой ни на мгновенье. Джонин склоняет голову на руки буквально на каждом светофоре, потому, что мысли мечутся в голове, словно стучась внутри черепной коробки, как птицы о стены клетки – от уха к уху. На кончиках пальцев даже слегка покалывает. Джонин бросает короткий взгляд на наручные часы и выбирается из машины, двигая в дом – время ещё не слишком позднее, но Сэхун уже, наверняка спит. Муж обнаруживается в гостиной под пледом перед телевизором, слегка заторможенный, словно ушедший глубокок свои мысли, глядя мимо экрана. Джонин появляется на пороге гостиной, ожидая от себя самого, что с разговором тянуть не будет, но привычно происходит то, что и последние недели; то, о чём он и говорил Кёнсу: Джунмён, наконец, замечая его, вскидывает взгляд и горечь, обида снова накатывают удушливой волной. – Привет. И Джунмён словно едва ли не впервые вдруг замечает и узнаёт это в его глазах, тут же поспешив свои опустить, и словно как-то скукоживается, пытаясь сжаться в одну точку. Следом спешит спешно из-под пледа вылезти. Сложить его. Выключить телевизор. И двинуть прочь из гостиной в прихожую, чтобы надеть куртку, забрать сумку и поехать к себе – его машина во дворе. Но когда он двигает мимо на выход из гостиной, Джонин мягко ловит его запястье в плен своих пальцев, но так, чтобы не причинить боли. Поворачивает голову в его сторону, наблюдая, как муж устремляет совершенно удивлённый взгляд на своё запястье, затем неуверенно поднимает взгляд на него. – Я хочу поговорить. Джонин, как и советовал Кёнсу, решает быть честным и надеется на эту честность от мужа. – О чём? – в глазах Джунмёна смятение, а ещё бледная искорка усталости. – Это непросто, – Джонин качает головой, отпуская его запястье, следом опускаясь в кресло, и Джунмёну приходится вернуться на диван. Он складывает ладони на своих коленях, глядя на них, словно провинившийся ребёнок, но отчего-то выглядит не виноватым, а словно немного испуганным. – Я знаю, что вы говорили с Су про…нашу дистанцию. Джунмён кивает. – Он попросил тебя поговорить со мной или ты пришёл к этому сам? – уточняет Джунмён. – Я пришёл к этому сам после его просьбы, – Джонин вскидывает на него взгляд на короткое мгновение. – Мне жаль… И говоря об этом, Джонин прекрасно понимает, о чём речь и касательно чего ему жаль, но сейчас это не то, что ему нужно услышать. – Я помню, – Джонин кивает. – Ты много недель давал мне от ворот поворот, когда мы познакомились и узнали друг друга, – начинает он, кажется, издалека, но Джунмён понимает, почему отсюда. – Ты принимал мои ухаживания неохотно, упираясь, постоянно пытаясь найти отговорки, чтобы не прийти. Помнишь? – Помню. – И тянул резину на каждом этапе наших отношений, когда мы встречались. Тянул намеренно. – Тянул. – Почему? – Я… – Джунмён снова устремляет взгляд на свои руки и Джонин видит, как он чуть жуёт губу – Сэхун всегда делает так, когда его ругают. – Я не знал… Не знал, как правильно себя вести и…как справляться со своей собственной реакцией…на происходящее. На тебя… Джонин чувствует, как по спине сбегает стая мурашек и прекращает дышать на несколько мгновений, словно боясь, что может услышать дальше. Боясь и одновременно с тем ожидая этого больше всего в своей жизни. – О какой реакции речь? – после паузы осторожно уточняет Джонин, чтобы не спугнуть, боясь, на самом деле, даже дышать теперь в его присутствии. – Ты… – Джунмён зажмуривается на несколько мгновений, словно сам боясь того, что собирается сказать дальше. – Ты…ломал меня. Я… И повисает пауза. Джунмён снова зажмуривается, собираясь с мыслями, пока Джонин пытается понять, что он предполагает под этим «ломал». – Не то, что никто не пытался ухаживать за мной до этого, просто… Ты делал это не так. – Не так? – Так, – Джунмён вздыхает. – Чувствую себя дураком, – признаётся следом, сползая с дивана и замирая у окна спиной к Джонину, но не учитывая, что муж видит его отражение в стекле словно в зеркале. – С тобой всё было…по-другому. Было по-настоящему. Его голос начинает звучать чуть более уверенно. Джонин хмурится, сжимая кулаки, потому, что по спине снова сбегают мурашки. – По-настоящему… – но уточняет не нарочно, следом прикусывая язык и внимательно вглядываясь в отражение лица мужа. – Как в школе, – Джунмён пожимает плечами. – Словно это была…жизнь не на черновик, а сразу на чистовик, без подготовки. Я… – он жуёт губу. – Я не был к этому готов. Поэтому я…тянул. – К чему? – снова уточняет Джонин. – К тому, что может так мурашить!... – Джунмён смеётся негромко, чуть нервно. Джонин прикрывает глаза устало, но не разочарованный, а потому, что понимает, о чём речь. Понимает потому, что так было с ним. Он не только по-настоящему влюбился впервые жизни, а ещё и встретил истинного, и каждый новый этап их отношений был для него чем-то новым, необычным, необузданным, восхитительным. А потому, каждый раз, когда Джунмён тянул, это максимально сильно выбивало его из колеи и сбивало с толку. А теперь, почти десять лет спустя вдруг оказывается, что, кажется, всё это испытывал не он один. – Ты… – Джонин не знает, как сформулировать, но Джунмён понимает правильно, замечая его отражение в стекле, когда Джонин поднимается с кресла и шагает к нему, но прикасаться не спешит, не рискует. – Я не знаю… – отзывается он, мягко перебивая. – Я не понимаю, как… Поэтому не могу… сказать точно, что это было… Есть… Джунмён вдруг вздрагивает от неожиданности, чувствуя чужие тёплые пальцы, и поддаётся им, когда Джонин некрепко сжимает его плечи, разворачивая к себе лицом, и они вдруг буквально сталкиваются носами, тут же оба прекращая дышать. Джонин чувствует тепло его кожи и привычно находит все осколки янтаря на дне его глаз. – Папочка, ты ещё тут? Джунмён снова вздрагивает, слыша голос Сэхуна, и устремляет на него взгляд, следом приседает перед ним на корточки, раскрывая руки, и Сэхун спешно прибегает в его объятия. – Ты чего проснулся? – интересуется он, обнимая маленького соню. – Пошли, я тебя уложу. Сэхун засыпает, едва Джунмён доходит до второй строки колыбельной, которую негромко ему напевает. Целуя лохматую макушку, Джунмён двигает обратно в гостиную, с порога той обнаруживая на краю дивана мужа – Джонин, подпирая щёку ладонью, дремлет и Джунмён, решая этим воспользоваться, буквально крадётся в прихожую. Спешно забирает свои вещи да юркают во двор, а оттуда в машину. Сердце в груди гремит так громко, что тяжело дышать.